Йомсвикинг

8 На юг

Год клонился к осени, и из каждого двора на острове мужчины отправлялись на рыбный лов. Возносились молитвы и Белому Христу, и Ньёрду, ведь те семьи, которые не получат богатый улов, ждала голодная зима. Поначалу кнорры отплывали на запад, чтобы попытать счастья на отмелях у Южных островов, а если там улов будет скудным, они отправятся дальше в море. Но на том пути им грозили не только шторма, но и морские разбойники. Говаривали, что некоторые из них были родом издалека, в эти воды приплывали даже чернокожие, пограбить и захватить новых рабов. Так что рыбаки хорошо вооружались: лучше уж погибнуть в бою, чем оказаться в цепях. Той весной Грим с сыновьями купили тисовые луки в Шотландии, но они пролежали все лето и немного покоробились, так что меня попросили привести их в порядок до отплытия.

Сам я еще не знал, позволят ли мне остаться в усадьбе. Грим приютил меня, чтобы я починил его кнорр, но что со мной будет, когда они вернутся с ловли, я не знал. Я мог взять себе кусок земли, на острове было много ничейных земель. Я мог бы выстроить себе хижину или вырыть землянку, как Хуттыш. Если у островитян нашлась бы для меня работа, я бы попросил в уплату барана и несколько овец. А если мне удастся сберечь их зимой, овцы по весне окотятся. К тому времени после зимней непогоды рыбачьи лодки нужно будет смолить, менять проржавевшие заклепки, так что островитяне наверняка попросят меня о помощи. Я был твердо уверен, что работа для меня найдется, Хуттыш поведал, что в гавани обо мне идет добрая молва: люди считают, что я починил лодку Грима с таким мастерством, которое трудно ожидать от такого юноши, как я. Хуттыш, который не участвовал в рыбной ловле, считал, что меня на острове ждет обеспеченное будущее.

Летом я часто заговаривал с Хуттышем о Бьёрне. Худо тому, кто оторван от родичей, с этим он соглашался. Но молодые парни, идущие в викинги… Хуттыш всегда сплевывал, произнося это слово. Молодые парни, идущие в викинги, далеко не всегда возвращаются, говорил он, и мне казалось, что старик невысокого мнения о моем брате. Но я не прерывал его бормотания, не обращая особенного внимания на его слова.

В это время я бывал у Хуттыша каждый день. Он учил меня ремеслу кузнеца и хотел, чтобы я научился ковать не только заклепки, но и клинки мечей и наконечники копий. Я расспрашивал его о землях на юге, ведь в моей голове зрела мысль: я хочу найти Бьёрна и привезти его сюда. Когда он узнает, что произошло в Норвегии, он, конечно, поймет, что возвращаться туда неумно. Поэтому, думал я, мне надо поплыть на юг и искать его до следующей луны, пока еще не наступила зима. С приходом зимних штормов будет уже поздно.

Хуттыш считал, что я придумал глупо и мне стоит отказаться от таких мыслей. В Англии норвежцам не стоит ожидать доброго приема. Это все из-за данов, объяснил он. Датский король Свейн Вилобородый желает золота и серебра так, как другие мужчины желают женщин, и его опустошительным набегам нет конца. Но, по мнению Хуттыша, вести себя так – это все равно что срать в собственное гнездо, ведь даны, еще до правления Вилобородого, захватили половину Мерсии. Теперь Вилобородый грабил и англичан, и свой собственный народ – так, по крайней мере, говорили люди. Так что, если мой брат в прошлом году отплыл в Англию, вполне может быть, что его приняли за дана и прогнали прочь. Возможно, он отправился в Ирландию, там потомки норвежцев по-прежнему удерживали власть, а Этельреда люди презирали от всей души. А может быть, он переплыл канал и отправился в Валланд. Говаривали, что тамошний король с трудом оборонял границы от данов и ему всегда требовались воины, может быть, мой брат поступил к нему на службу.

Я гадал, каким образом Хуттыш знал столько всего о происходящем на юге. Но на седьмое утро после того, как островитяне-мужчины отправились на рыбную ловлю, он стоял на берегу, поджидая меня. На песке рядом с ним стояли два сундучка. В одном лежали шкуры и зимний плащ, в другом – молот и клещи. Погода выдалась холодная, дул северный ветер.

– Отвези меня в Судерланд, – сказал Хуттыш, пока я боролся с ветром, занесшим лодку бортом к берегу. Он ухватил лодку за нос и развернул, так что она опять смотрела в море. Он взобрался на борт, погладил Фенрира и сел на срединную банку. Только тогда он сказал, что зима на острове – не для него, слишком темные и долгие вечера. А в Судерланде живет его родня.

Я знал уже, что Северная Шотландия поделена на две части – Судерланд на западе, а к востоку от него, к юго-западу от Оркнейских островов, – Катанес. Именно вдоль восточного берега Катанеса я плыл, направляясь к Оркнейям, и путь туда был недолог. Хуттыш сказал, чтобы я возвращался на Гримсгард, собрал свои вещи и сказал женщинам, что отлучусь на несколько дней.

Старик остался в лодке, а я поднялся к дому и собрал свои вещи. Топор и мое верное тесло уже лежали в лодке, очень редко я оставлял их, отправляясь куда-нибудь. Но мне требовалось взять пищу и воду, рыбную снасть, если я вдруг попаду в штиль, и несколько шкур.

Пока я собирался, Сигрид стояла в двери и смотрела на меня. Ее сестра сидела в доме, латала сапог. Я спросил у нее, можно ли мне взять узелок зерна и несколько вяленых рыбин. Она только кивнула.

Когда я вышел, Сигрид стояла спрятавшись от ветра у стены дома.

– Что здесь делает Хуттыш? – требовательно спросила она.

– Я пообещал отвезти его в Судерланд, – ответил я. – Через пару дней вернусь.

Сигрид сделала несколько шагов навстречу мне, ветер тут же подхватил ее волосы. Ветер крепчал.

– Ты едешь на поиски своего брата. Вот что.

– Нет, – ответил я, но сам услышал колебание в своем голосе.

– И ты не вернешься, так ведь?

Мне хотелось сказать, что ей не стоит расстраиваться, я доплыву до Шотландии уже вечером этого дня, а затем вернусь домой, но вместо этого мой взгляд обратился на море, и я вновь подумал о Бьёрне. Я был всего лишь мальчишкой, а мысли мальчишек так непостоянны. Мне хотелось остаться с Сигрид. Но еще мне хотелось найти Бьёрна. Я и сам не знал тем утром, чего же все-таки хочу. А еще я не знал, что ответить Сигрид, так что повернулся к ней спиной и спустился к лодке. Хуттыш помог мне оттолкнуть лодку от берега, и мы отправились в путь.

Весь день дул северный ветер. Мы шли на хорошей скорости, и Хуттыш пробурчал, сидя на своей банке, что, если погода не изменится, мы доберемся до места до темноты. С юга проплывала земля: скалы, вздымавшиеся из моря, будто древние крепости, разрушенные временем и непогодой. Между ними виднелись поросшие травой ложбины. Кое-где в сушу врезались узкие бухты, там, на белых песчаных берегах, лежали тюлени, похлопывая плавниками на солнце. Когда мы проплывали мимо такой бухточки, Фенрир вдруг залаял, встав передними лапами на планширь. Он явно углядел что-то в воде: оказалось, это два тюленя. Они провожали меня своими черными глазами, пока мы проплывали мимо, и мне показалось, что они похожи на людей; это были воины из чертогов Ран, поднявшиеся на поверхность, чтобы следить за мной, и я будто ощутил, что меня вот-вот охватит холодная сеть, выволочет за борт и повлечет вглубь моря.

Мы действительно доплыли до Судерланда до темноты. Хуттыш молчал бо́льшую часть пути, но при виде одного залива он вдруг вскочил на ноги и показал на него, именно туда лежал наш путь! Ибо это была родовая земля Хуттыша. Этот залив они называли Язык, а вон там… Хуттыш стоял, держась за мачту, и указывал на берег. Там, на той отмели, он повстречал Ниам.

Не успел он произнести это, как опять плюхнулся на банку. Его будто охватила тоска, и он сидел съежившись на средней банке, пока я правил лодку к берегу.

Когда мы зашли в залив, Хуттыш вновь поднял голову. По правую сторону от воды виднелись несколько строений, сложенных из торфа, и Хуттыш буркнул, мол, нам туда, это хутор его брата. Я могу заночевать у него. И не нужно думать о том, как забрать его отсюда, по весне брат отвезет его домой.

То была странная ночь, и я вполне мог бы обойтись без таких воспоминаний. Общий дом был просторным, но внутри было мрачно и сыро. Продолговатое строение делилось на две половины дощатой перегородкой; на одной половине жили люди, а на другой – несколько коров и коз. Оказалось, что Хуттыша ждали, его брат сварил особое пиво, как выяснилось, так он делал каждый год к приезду брата. Поначалу они сели у очага, каждый со своим бочонком, местные домочадцы собрались вокруг них, а они начали тихо беседовать на языке, который я не понимал. Меня к огню никто не пригласил, у двери стояла скамья, там я и уселся вместе с Фенриром. В доме была, наверное, дюжина человек, все невысокие и крепко сбитые, как Хуттыш. Они были одеты в мохнатые накидки, женщины постоянно бросали на меня взгляды, карие глаза горели ненавистью, и я почувствовал, что оказался среди подземных жителей, где мне не рады. Хуттыш очень быстро захмелел, свалился и заснул. Тогда один из мужчин принялся бить в бубен, женщина громко завыла, я испугался и ушел.

Ту ночь я провел в своей лодке. Я не спал и отчалил, лишь только забрезжило утро. Шел дождь. Мне в лицо дул ровный северный ветер, волны бились о нос лодки.

Весь тот день я греб, с приходом ночи руки у меня болели, а пальцы кровоточили. Но я был молод и вбил себе в голову, что меня ждет Сигрид. Так что я греб весь вечер и добрую часть ночи, пока силы вдруг не покинули меня; должно быть, я совсем измотался. Едва мог шевелить пальцами, но сумел ослабить узлы на парусе, поднял прямой парус и направил судно во тьму. Наверное, той ночью небо затянуло тучами, не помню, чтобы видел месяц или звезды, только огромную тьму, поглотившую меня, пока я сидел, сжимая окровавленной рукой рулевое весло, а Фенрир прижимался к моим ногам.

В этой темноте на меня вновь накатила глухая тоска. Пока я трудился над кнорром Грима, она меня не беспокоила, но теперь вернулась вновь. Я утратил власть над своими мыслями, один-одинешенек в огромном море, и не знал уже, куда мне бежать. Убийство отца, кровь раба-датчанина на моих ногах, Рос, насилующий Хильду – эти картины вставали перед моими глазами вновь и вновь. Я проклинал тьму, желая, чтобы поскорей наступило утро.

Позднее, повзрослев и став мудрее, я понял, что у всех людей в душе есть надлом. Мой заключался в том, что я время от времени погружался в мрачные мысли. Тогда я этого еще не понял, но я же был всего лишь мальчишкой. Хотя мое тело и превращалось понемногу в тело взрослого мужчины. Мне уже исполнилось четырнадцать лет, тот возраст, когда мальчика считают мужчиной. Мое тело менялось с ужасной скоростью, это продолжалось все то лето. Вначале я заметил, что у меня окрепли и выросли руки. Будто тонкие побеги превращались в толстые ветки. Плечи у меня стали на редкость мускулистыми, они росли и потом, пока я не стал совсем взрослым. На плечах проступили толстые вены, спускающиеся до запястий, и ладони тоже выросли, стали жесткими и мозолистыми. В то же время на моем теле росли волосы, пушок над верхней губой стал гуще и жестче. На подбородке и щеках появилась поросль, а лицо изменилось, стало более угловатым. Глаза будто ушли глубже в глазницы, скулы заострились, а челюсть стала шире. Поначалу эти изменения были почти незаметны, не так, чтобы что-то менялось каждый день; но я ведь и не рассматривал себя особо часто, лишь когда случайно взглядывал на свое отражение в спокойной воде.

К сожалению, не все изменения были к лучшему. Когда я был ребенком, я не знал той черной тоски, что до конца жизни преследовала меня, она появилась лишь с возмужанием. Нога, которую мне повредили в бойне на торжище, так и не зажила до конца, и она не поспевала за ростом всего тела. Она тоже росла, но не так, как левая. И все же я уже не хромал так сильно, лишь чуть заметно подволакивал ту ногу. Должно быть, мне помогла та сила, которая, как казалось, текла в моей крови. Но стать хорошим бегуном мне так и не было суждено.

С восходом солнца я обнаружил, что заплыл далеко на восток. Я оказался в проливе между материком и Оркнейями, путь до дома был недолгим. Я убрал парус и хотел плыть на веслах, но вдруг заколебался. Действительно ли мое место там, на островах? Разве мой дом – не полуостров в Вингульмёрке, где мы с Бьёрном выросли под присмотром отца и Ульфхама? А когда я поднял парус, чтобы отплыть вместе с Хуттышем, разве я не хотел найти своего брата? Я долго стоял, глядя на скалистый берег. Наверное, отсюда до устья Уза, реки, ведущей к Йорвику, не так много дней пути. Именно в Йорвике в конце концов оказывались парни, уплывшие из Норвегии, – по крайней мере, так сказал Харек. В этом городе жили тысячи норвежцев и данов, многие из них – юноши, пустившиеся по западному пути, но не нашедшие ни богатства, ни свободных земель. Найти Бьёрна будет сложно, но если я даже не попытаюсь, я предам и его, и память о нашем отце. И ведь никаких препятствий нет. Я свободен. Тут меня пронзила мысль: если бы не Сигрид, я бы вряд ли задержался на острове все лето, и я тут же почувствовал угрызения совести. Неужели я предал весь свой род из-за девчонки?

Но вскоре мой взгляд вновь обратился к островам. Она ждет меня. Может, мы оба слишком молоды, но если я докажу Гриму, что я достойный мужчина, если получу овец, выстрою дом, выберу землю… Может быть, через несколько лет Сигрид будет моей.

И все же: если я прямо сейчас отправлюсь на юг, то смогу вернуться на остров до зимы. Это вовсе не значит, что я покину острова навсегда.

Помню, как решительными рывками поднял парус и взял курс на юг. Фенрир коротко гавкнул, будто хотел мне напомнить, что я не один, он поддерживает мое решение. Когда я сел у руля, он вновь улегся у моих ног.

Но боги в тот день судили иначе. Может, Один заметил мою лодку и нагнал тучи с Северного моря. А может, то был Тюр, тот, кто даст мне оружие и поведет в бой, когда я встану в ряды эйнхериев Одина, может, он простер длань к мальчику с крохотной собачонкой, окруженным волнами, и велел ветру дуть сильнее. Как бы то ни было, ветер и течение объединились против меня. Волны разбивались о борта, взлетая брызгами над планширем, и становились все круче. По счастью, тем летом я сладил себе и фалблок, и новое рулевое весло, которое крепилось к правому борту, ведь без хорошего руля и надежного крепления для реи и паруса моя лодка не смогла быть достаточно устойчивой на волнах. Некоторое время я пытался держаться прежнего курса, но в конце концов пришлось признать, что это безнадежно, и, поскольку ветер только крепчал, я вскоре повернул на запад. Теперь пути к островам уже не было, иначе пришлось бы подставить борт судна под волны, и оно бы перевернулось. Единственно возможный курс был обратно, к северной оконечности Шотландии.

Ветер по-прежнему крепчал, и вскоре я потерял острова из виду. Небесный склон затянулся темными тучами. Я убрал парус, но, заметив, что теперь лодка гораздо сильнее переваливается на волнах, поднял его снова и прижался спиной к ахтерштевню, упершись ногами в задний шпангоут, а Фенрир забился в закуток под кормовой банкой.

Мы плыли весь день до поздней ночи. Ни одна звезда не указывала мне путь, тьма вокруг была густой как деготь. Я поделился с Фенриром остатками воды и прошептал молитву, прося богов, чтобы ветер побыстрее утих, и, должно быть, боги меня услышали: к рассвету ветер начал слабеть. Я оказался недалеко к западу от того залива, где остался Хуттыш со своей родней, но возвращаться туда мне не хотелось. Я проплыл мимо и неподалеку нашел маленькую бухточку, где и причалил. Между скал я нашел ручей и наполнил водой свою бочку. Потом я долго отдыхал, сидя на берегу, глядя на море, и думал, что, раз уж море и ветер пригнали меня сюда, это не просто так. До Англии можно доплыть и с запада, и, возможно, мне следует плыть именно туда. Я слышал, что с той стороны фарватер более защищен, и, когда мне понадобится вода, причалить будет проще. А если я не найду Бьёрна в Англии, смогу отправиться в Ирландию. С той же вероятностью он может оказаться и там.

После этого я несколько дней шел вдоль побережья на запад, и, когда линия берега свернула на юг, повернул и я. Теперь я находился в водах между Южными островами, выглядевшими как один огромный остров. Они создавали барьер между землей и яростным океаном на западе, благодаря чему путь к Ирландскому морю был гораздо безопасней. Но на Южных островах обитали враждебные кланы, говорил Хуттыш. Так что я решил обойти их стороной.

К югу от Южных островов тянулся берег, изрезанный бухтами и фьордами. Время от времени я заходил в один из них и нередко видел теснившиеся друг к другу дома. На берегу стояли местные жители, выглядывая, кто это к ним пожаловал. В таких случаях я разворачивался и плыл обратно, ведь если бы я только открыл рот, они бы сразу же поняли, что я норвежец, а я не знал, считают ли местные жители норвежцев друзьями или врагами. Но то были красивые места, с обширными пустошами и сосновыми рощами, а вода здесь была такой чистой, что я видел в глубине подо мной, как тюлени охотятся на косяки рыбы. Кое-где я замечал лодки, кнорры вроде тех, на которых островитяне с Оркнейских островов отправились на лов рыбы. Иногда с лодок меня окликали, но я не понимал ни слова. Я поднимал руку в приветствии и плыл дальше.

Один день сменялся другим. По пути я рыбачил, причаливал к необитаемым берегам и спал в лодке, а на заре уже отчаливал. Берег, хоть и изрезанный, вел меня на юг, и через шесть дней под парусом я увидел вдалеке на юго-востоке очертания земли. Шотландский берег был в основном бурым, а полоска земли на горизонте казалась совершенно зеленой. И Хуттыш, и Грим называли Ирландию «зеленым островом», так что я решил, что вижу именно ее. Скоро мне предстоит пройти пролив, такой узкий, что я смогу разглядеть ее получше, если повезет с погодой. К югу от этого пролива водное пространство расширялось, ведь я доплыл до Ирландского моря. В этом море располагался остров Мэн, и Грим был совершенно уверен, что там по-прежнему правят норвежцы.

Не знаю, что было причиной – течения или мое любопытство, – но меня понемногу сносило к берегу Ирландии, и вскоре я оказался недалеко от зеленого берега. То, что случилось дальше, должно быть, вплели в нить моей жизни сами норны, ведь это определило мою судьбу. В этом проливе есть скалистый мыс, он врезается в пролив в самом узком месте, и норвежцам этот мыс известен под названием Голова Тора. Вот я проплываю мимо этого мыса и вдруг вижу человека, стоящего у кромки воды. Он не один. По скалам карабкаются еще четыре человека, они направляются к нему, и в руках у них луки. Тут человек замечает меня, бросается в воду и исчезает. Долго-долго он остается под водой, я и не знал, что кто-то может так надолго задерживать дыхание. Но вот среди волн выныривает голова. В зубах человек сжимает что-то похожее на кошелек и изо всех сил плывет ко мне. Руки загребают воду как весла, тут в него попадает стрела, древко торчит из руки, но он не издает ни звука. Он продолжает плыть, и, должно быть, сам Один прикрывает его своим щитом, ведь в него не попадает больше ни одна стрела, и вскоре он оказывается уже вне досягаемости.

У меня не было намерения подбирать плывущего, ветер был попутным, и лодка быстро рассекала волны. Уплыть отсюда подальше казалось самым безопасным. Ведь что, если у нападавших спрятана в скалах лодка, что, если они отправятся в погоню? А вдруг этот человек совершил преступление? Верно, его преследовали именно поэтому?

Но что-то заставило меня ослабить шкоты. Беглец терял силы, плыл уже не так быстро, и я понял, что ему будет трудно добраться до лодки. Так что я вновь натянул шкоты, но не для того, чтобы сбежать. Я направил лодку поближе, не упуская из виду людей на берегу. Они кричали мне, и кричали по-норвежски. Если я подберу этого ублюдка, то я буду последним мерзавцем, они меня найдут и отрубят голову.

Я подогнал лодку вплотную к плывущему, и он уцепился за планширь. Закинул за борт колено, над бортом появилась голова – он по-прежнему сжимал в зубах кошелек. Я ухватил его за одежду и помог забраться, а затем развернул лодку и снова взял курс на юг. Вскоре Голова Тора скрылась за кормой, а угрозы людей на берегу утонули в шуме волн.

Беглец долго лежал на дне лодки, пытаясь отдышаться. Одет он был в свободные грязно-белые льняные штаны и голубую тунику. По горловине были вышиты цветы, и это выглядело очень странно на таком крепко сбитом мужчине. Он был босой, и я заметил, что на одной ноге не хватало двух пальцев. Угловатое лицо обрамляла темная кудрявая борода, и по этому лицу было видно, что человек видел много битв: один шрам пересекал лоб, один шел вниз по щеке, а один рассекал нижнюю губу возле уголка рта. На меня взглянули голубые глаза, и я не удивился, когда он заговорил со мной на моем родном языке.

– Ты откуда?

– Из Норвегии, – ответил я.

– Далеко же ты забрался.

До этих пор Фенрир сидел под кормовой банкой, но теперь, когда мы заговорили, он решил, что опасности нет, и вылез наружу. Сначала он гавкнул, будто заявляя свои права на эту лодку, а потом встал и потянулся мордой к незнакомцу.

– Твой пес? – спросил чужак.

– Да, – отозвался я.

– И как его зовут?

– Фенрир.

– А тебя? Как зовут тебя?

– Торстейн.

– У тебя говор как в Вике, – сказал незнакомец. – Я часто бывал в Вике, когда был помоложе. – Он закрыл глаза и вздохнул: – Те люди… Ты их видишь?

– Нет, они… Мы уже далеко уплыли.

На его губах появилась странная ухмылка. Он улыбался только половиной рта, как будто другая половина со шрамом закаменела.

– Меня зовут Хальвар. Мне нужна твоя помощь, Торстейн.

Его кошелек уже давно лежал на дне лодки, и он зашарил рукой, пытаясь его нащупать. В руке по-прежнему торчала стрела – это была левая рука, она безжизненно обвисла. Вторая рука поначалу казалась здоровой, но, когда он взялся за кошелек, я увидел рваную рану на внешней стороне у плеча. Должно быть, вода смыла кровь, но теперь она снова собиралась у края рукава и текла по пальцам.

– У тебя кровь, – заметил я.

– Да, – Хальвар глубоко вздохнул. – Знаю. Плыви дальше.

Вдруг я почувствовал удивительное облегчение оттого, что этот чужак сидит в моей лодке. Фенрир подошел к нему совсем близко и попытался слизать кровь с его руки. Хальвар не стал отпихивать его. Вместо этого он повернул голову ко мне и начал внимательно изучать: взгляд остановился на топоре и тесле, которые я накрепко привязал к банке перед собой. У самого Хальвара, похоже, оружия не было.

– В этом кошельке у меня серебро. – Он по-прежнему смотрел на топор. – Ты, конечно, можешь убить меня и забрать серебро себе. Но это было бы подлостью. А мне кажется, что ты не подлец.

– Нет, я не буду…

– Ты не пожалеешь, если поможешь мне. Я оплачу твои хлопоты серебром, но по-прежнему буду обязан тебе своей жизнью.

Эти слова означали гораздо больше, чем я мог тогда понять.

Остаток дня я плыл, пытаясь подобраться ближе к шотландскому берегу. К вечеру северный ветер загнал нас в длинный залив. Мне показалось, что у бухты залива стоит хутор, так что я причалил недалеко от устья. Я собрал плавник и развел костер под прикрытием больших камней. Хальвар уже был на ногах. Мы перетянули его рану на правой руке, но в левой по-прежнему торчала стрела.

Я с самого начала подозревал, что Хальвар – викинг. Шрамы на лице и теле были следами от оружия, а кожаный пояс на боку был потерт, скорее всего, сюда он цеплял топор. Отец не раз предупреждал, чтобы мы держались подальше от таких людей, добавляя, что добра от них не жди. Но мы с Бьёрном с увлечением слушали истории сыновей бонда об их родичах, многие из которых отправились на запад и вернулись с историями о своих славных деяниях на далеких берегах. В то время мы мало думали о том, что эти люди грабили других, отнимали золото и серебро и убивали, когда им вздумается. Но теперь прямо передо мной стоял вот такой грабитель, и я не знал, что мне думать обо всем этом.

Хальвар сказал, что я должен протолкнуть стрелу дальше, чтобы наконечник вышел с той стороны. Вытащить назад ее не получится из-за зазубрин на наконечнике. Затем он пробрался между двумя камнями на берегу и протянул мне руку с торчащей стрелой. Другой рукой он снял пояс, свернул и зажал кожу зубами.

Никогда раньше я не видел, чтобы человек терпел боль так стойко, как Хальвар, да и позже такие люди попадались мне нечасто. Стрела засела над костью предплечья, под мышцами я мог нащупать наконечник. Мышцы дрожали у меня под пальцами, пока я, ухватившись за древко, проталкивал стрелу дальше, мимо сустава и сквозь кожу. Хальвар не говорил ничего, только тихо рычал будто зверь. Когда наконечник вышел наружу, он выплюнул свой пояс и, покосившись на стрелу, стал мне объяснять, что я должен срезать оперение, но ломать стрелу не надо, я должен вытащить ее целиком. Если на то будет воля Одина, он однажды пустит эту стрелу в своих врагов. Так что я ухватил стрелу сразу за наконечником и медленным уверенным движением протащил древко сквозь его руку.

Весь остаток вечера Хальвар просидел с закрытыми глазами. Не знаю, спал ли он или просто отдыхал. В одной руке он держал стрелу, в другой – свой кошелек, иногда его ноги подергивались. Мы с Фенриром укрылись от ветра за лодкой, и я не спускал глаз с чужака. Хальвар сам стащил с себя рубаху, отрезал от ткани несколько полос и перевязал свои раны. Теперь он сидел, полуголый, покрытый шрамами, а над нами сгущалась ночная тьма.

Какое-то время я раздумывал, не стоит ли оставить его и уплыть, но потом отбросил эти мысли. Не только потому, что бросать раненого было бы подлым поступком, я боялся, что он успеет накинуться на меня. Теперь он вооружен, он вполне может убить меня этой стрелой. Хотя этот человек таков, что сумеет прикончить любого и безо всякого оружия.

Когда он поднялся, было уже совсем темно. Я его не видел в кромешной тьме, ведь небо было затянуто тучами. Но я услышал шорох его шагов по песку. А потом журчание струи в воде.

– Я из Йомсборга, – произнес он внезапно. – Ты о нем слышал, Йостейн?

Он назвал меня неправильно, но я ничего не сказал на это. Он был не тем человеком, с которым легко разговаривать, скорее, из тех, которым привычнее говорить самим. Как и все в то время, я слышал много историй о йомсвикингах, плавающих повсюду и сражавшихся в чужих краях. Я знал, что они живут в Вендланде, в неприступной крепости, окружающей гавань с тремя сотнями боевых кораблей. Слыхал я и то, что их вождь, по слухам, бессмертен, а отец его – сам Один. Имени вождя я не помнил. Возможно, потому, что я никогда по-настоящему не верил, что истории о яростных йомсвикингах – это что-то большее, чем легенды и сказки.

– Я ищу своих братьев, – прозвучал голос Хальвара. – Их взяли в плен после… некоторых разногласий.

Я вновь услышал шорох шагов. Хальвар уселся.

Ветер крепчал. Я встал и достал одну из своих шкур. У меня было две, вторую я отнес к Хальвару. Тот поблагодарил меня, когда я укрыл его шкурой.

– Ты хороший парень, – добавил он. – Хотя мне, пожалуй, лучше звать тебя мужчиной. Ты плывешь на собственной лодке, да и пес у тебя есть. Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– В этом возрасте я уже бился в своей первой битве. Где-то в Рогаланде. Я был с отцом.

Я не ответил. Меня бы не удивило, если бы Хальвар сказал, что стал воином в тот день, когда только родился.

– А ты, Йостейн, ты уже убивал?

Этот вопрос настиг меня, когда я возвращался к лодке. Я улегся, завернувшись во вторую шкуру с Фенриром в ногах. Отвечать не хотелось. Мне казалось, об этом лучше не говорить.

– Твое молчание – уже достаточный ответ, – сказал Хальвар. – Где это было? В Норвегии?

– Да.

– В битве?

– На нас напали.

– Это там тебя ранили? – Хальвар кашлянул. – Не сочти за хулу, парень, но я вижу, что ты подволакиваешь ногу.

– Да, там.

– А шрамы на твоей шее – это от рабского ошейника?

– Да.

Хальвар замолчал. Я слышал, как он ворочается, будто пытается тщательно все обдумать. Вдруг он сказал: «Жрать охота», а затем поднялся и принялся расхаживать по берегу. Я слышал, как он плещется у воды, вот он застонал и что-то проглотил.

– Если бы только мы могли заглянуть на хутор там, дальше… Нет, лучше не будем, так безопасней. Завтра утром поплывем дальше. У тебя в лодке есть снасти?

– Да.

– Тогда порыбачим по дороге.

– А куда…

– В Йорвик. Там большой рынок рабов.

Моей первой мыслью было, что это очень кстати, я ведь и сам собирался в Йорвик.

– Я тебе заплачу, – добавил он.

Я промолчал, вдруг сообразив, что с Хальваром туда, пожалуй, отправляться опасно. Его могут узнать. Ведь есть какая-то причина, почему те люди гнали его до самого моря. Должно быть, из-за чего-то, что он натворил.

– Ты собирался куда-то еще?

– Нет…

– Так ты просто плаваешь безо всякой цели?

– Нет, я… Я ищу своего брата.

– Норвежец из Вика? Он постарше тебя?

– Да. На пять лет.

– Ну так он в том возрасте, когда мужчины охотно хватаются за оружие. Так он отправился в поход? А ты поплыл на его поиски?

Я кивнул, хотя было слишком темно, чтобы мужчина у воды смог меня увидеть.

– Может случиться так, что ты найдешь его в Йорвике. Юнцы обычно отправляются туда. – Хальвар почавкал, сплюнул и выругался, песок опять заскрипел, он вернулся на свое место и сел, пробормотав: – Водоросли. Никудышная еда для мужчины.

Похоже, Хальвар попытался найти удобное положение там, за камнями, он застонал, баюкая руку. Наконец все стихло, я забрался в лодку и сел, пытаясь разглядеть что-то над планширем. Спать мне нельзя, я не доверял этому человеку. Но, может, то была неумная мысль, ведь если бы он хотел убить меня, он бы уже это сделал. Накатил сон, тело отяжелело, и я сомкнул веки.