Йомсвикинг

6 Свобода

Я видел, как разбойники уплывали, увозя своих пленников, но не осмеливался вернуться на торжище, пока не минуло два дня. Я оставался в лесу. Когда они обнаружили убитого мной, то разразились злобными криками, я слышал, как они вопили там, между пылавшими домами, и похромал вглубь леса, лицо и руки по-прежнему были в крови. Я так испугался, что намочил штаны. Но вскоре я увидел, как они волокут вниз, к кромке воды, какого-то бедолагу, окружают его и забивают до смерти. Вероятно, это был последний из выживших на торжище. Они, пожалуй, решили, что это он убил их брата по оружию, и это спасло мне жизнь.

Когда они уплыли, воцарилась тишина. Я помню, как на следующий день небо заволокло сизыми тучами. Над заливом ударила молния, в небо, крича и хлопая крыльями, поднялись стаи ворон и чаек, но потом они снова вернулись пировать на трупах. Даже вверху, на сопке, мне чудился этот запах, запах крови, кишок и намокших под дождем головешек. Но хуже всего была тишина. Когда к вечеру следующего дня дождь перестал, вокруг стало так тихо, будто весь мир остановился. Не было ни шелеста ветра, ни звука зверей или людей. Я стоял под мокрой сосной и смотрел, как на залив надвигается темнота, и меня охватывало удивительное оцепенение. Я вдруг подумал, действительно ли я остался жив, или я просто призрак, еще не понявший, что его жизнь так рано оборвалась.

В эти дни у меня распухло бедро. Поначалу ничего толком не ощущалось, но утром третьего дня, когда я поднялся, меня пронзила резкая боль. Обух топора оставил на правом бедре почти квадратный, иссиня-черный отпечаток, кожа онемела.

Кольчугу я носил не снимая. Конечно, она была мне великовата, но так я чувствовал себя уверенней. Теперь я надел и шлем, взял топор, парус и кошелек и начал спускаться по склону. Страх, угнездившийся во мне за последние дни и подтачивающий силы, начал потихоньку исчезать, и я почувствовал голод. Мне надо раздобыть лук и стрелы, чтобы поохотиться.

Пока я шел, нога раздувалась все больше, даже через ткань это было заметно. У подножия кряжа мне стало так больно, что пришлось вырубить палку и идти, опираясь на нее. Так я пробирался сквозь лиственный лес, пока мы с Фенриром не оказались на опушке у двора Хальвдана.

Все поселение превратилось в пепелище. Торчали только обгорелые балки. Причалы разрушены, у рыбачьих лодок пробито дно. В воде плавал труп, на его груди сидели чайки и выклевывали плоть. Среди головешек я тоже увидел трупы: женщины, мужчины, дети. Над ними уже попировали птицы и хищные звери, из животов вывалились кишки.

Мой кораблик высился, как и прежде. Похоже, его они не тронули. Форштевень повернут прямо к морю, и весь он был овеян какой-то гордостью, бесстрашием.

Во дворе я не задержался. Забрался в шнеку, ведь я помнил, что оставлял там тесло. Я прихватил его и отправился обратно в лес, а там срубил толстую ветку и наспех вытесал из нее грубую рукоятку. Теперь в одной руке я сжимал топор, а в другой была палка. Чтобы уехать отсюда, мне нужна лошадь. Возможно, наверху, у усадьбы, осталась еще хоть одна.

На тропинке в лесу я натолкнулся на янтарщика. Он лежал в зарослях папоротника, недалеко от того места, где я видел его в последний раз. Старик лежал навзничь, мертвый взгляд открытых глаз прикован к лиственным кронам. Живот был разворочен, кишки выедены. В этом лесу водились и лисы, и волки, должно быть, именно они попировали здесь. Но руки ему отрубили вовсе не хищники.

Мгновение я постоял, глядя на него. Казалось, что в лесу по-прежнему гуляет эхо его криков. Я не мог понять такой жестокости. Если они пришли, чтобы убивать, почему они не убили быстро? Зачем вырывали легкие у Харальда Рыжего, зачем отрубали руки старику? Для того, чтобы нагнать ужаса на других, или им просто нравилось такое?

До самой усадьбы меня преследовал образ изуродованного старика. Куда ни глянь, везде натолкнешься на жестокость – думал я. Она разлита в земле под моими ногами, ею дышит легкий ветерок, колыхающий ветки берез. Повсюду стоял тяжелый запах крови, вонь вырванных кишок и терпкого страха. Надо как можно быстрее убираться из этого места.

Лошадей в усадьбе я не нашел. Все строения превратились в головешки. Я пошел по следам в лесу и вскоре услышал хриплые крики сорок и ворон.

Некоторое время я бродил между трупами. С них сорвали пояса и браслеты, сняли обувь. Фенрир заинтересовался какими-то красными ошметками и быстро их сжевал. Я не мешал ему, но разглядывать, что это такое, мочи не было.

Вскоре я вернулся на торжище. Прошел по дощатой улице до берега и долго стоял у кромки воды, разглядывая искореженное тело Харальда Рыжего, плавающее среди разбитых досок. Легкие у него уже выели, болтались лишь несколько лоскутов.

С трудом оторвав взгляд от мертвого хёвдинга, я вдруг заметил мешок с зерном. Он валялся у сгоревшей кузни. Мешок порвался, из прорехи зерно просыпалось на землю.

Я захромал к нему, упал на колени, ладонями сгреб зерно и начал торопливо жевать. Воду-то было не так трудно найти, в лесу встречались ручейки, а вот еды я не видел больше двух суток.

Насытившись, я пустым взглядом уставился на пепелище. Наверное, я слишком долго пробыл в рабстве, так что мысль, что я наконец свободен, никак не доходила до сознания. Но когда я поднялся, тяжесть рабского ошейника показалась нестерпимой. Обернувшись, в обгорелых развалинах кузни я увидел наковальню, большой грубо вытесанный камень.

Помню, как я положил голову на наковальню и начал бить по ошейнику обухом своего топора. С каждым ударом я не мог удержаться от крика, топор рвал кожу на щеке, но я не останавливался, пока не почувствовал, что стержень, скрепляющий мой ошейник, выпал из замка. И вот я поднимаюсь на ноги, а ошейник падает. Я свободен. Это было чувство невероятной легкости. Даже сегодня я помню ветер, погладивший шею там, где раньше был ошейник. Я стою на пепелище кузни, а он лежит у ног. Ветер взметнул пепел, я повернулся к своей лодке, так гордо вздымающей форштевень на дворе Хальвдана.

В этот момент я перестал быть ребенком. Я до сих пор помню, как руки вдруг налились силой. Я по-прежнему хромал, едва волочил ноги, но нисколько не колебался. Добравшись до нашего двора, я быстро вырубил несколько круглых поленьев, положил их перед носом лодки на расстоянии руки друг от друга, они были такими же, как дубовые колоды, на которых покоился киль судна. Затем я уперся ногами в землю, налег плечом на штевень и толкал до тех пор, пока больная нога не подломилась. Лодка не сдвинулась ни на пядь. Какое-то время я продолжал стоять, прислонившись плечом к штевню, и думал, может, мне лучше податься в лес? Но куда мне идти? На шее остались отметины рабского ошейника, люди подумают, что я сбежал. А что, если кто-то с торжища уцелел и я столкнусь с ними? Тогда я вновь почувствую тяжесть железа на шее. А может быть, и острие топора.

Я собрал все свои силы и толкал, пока в глазах не потемнело. Но вот, когда я уже готов был сдаться, лодка сдвинулась.

Весь тот день я толкал лодку вниз по дощатой улице. Когда она наконец соскользнула в воду, опухоль на ноге стала с кулак величиной, а я трясся как в лихорадке. Лицо тоже опухло и кровоточило там, где я поранился о топор, пока сбивал ошейник, но я не хотел останавливаться, пока не покину это место. Может, мне следовало остаться на пару дней, как следует подготовиться к путешествию, но я не мог думать ни о чем другом, кроме как о свободе. Я сложил кольчугу, серебро, парус и топор, насыпал зерно в шлем и поднял на борт Фенрира, а затем вскарабкался в лодку и сам. В верхних досках обшивки вырубил пару выемок и вставил туда весла. А потом уплыл из гавани в ночь.

В ту пору мы не исчисляли года так, как это принято среди христиан. Время мы отмеряли поколениями, да еще считали, сколько зим прошло с каких-то важных событий – битв или гибели вождей. Но позднее, когда люди спрашивали меня, когда я в первый раз уехал со своей родины, я отвечал, что это случилось в 994 год от Рождества Христова. Всего год спустя родился Олав Харальдсон, но до него был другой Олав, во имя Христа поднявший меч на древние роды Норвегии. Всего за несколько лет до наступления нового тысячелетия Норвегия изменилась навсегда.

В ту первую ночь я греб очень долго. Моей лодкой мог управлять и один человек, и теперь, в воде, она казалась гораздо меньше, чем на суше. Крутая волна могла без труда перехлестнуть за борт, а ширина была такая, что я мог достать до обоих бортов вытянутыми руками. Не думаю, что Хальвдан собирался переплыть на ней море, он хотел идти вдоль побережья Северного моря и так достичь английских островов.

На рассвете я был уже далеко, и суша превратилась в серую полоску на горизонте. Нога разболелась по-настоящему, опухоль посинела. Пить хотелось ужасно, ведь в спешке я позабыл набрать в дорогу воды. Я и мачту забыл, но хуже всего была жажда. Так что я направился к берегу, хотя все это время меня мучал страх: а вдруг люди, напавшие на торжище, заметят меня? Если наши пути пересекутся в море, они тут же меня поймают.

Северный ветер и прилив подгоняли мою лодку на юг, так что я доплыл до суши только к вечеру. Я нашел мелкую бухточку и причалил к песчаному берегу. Фенрир быстро умчался за деревья, а я похромал за ним, в надежде, что он, как и я, хочет найти воду, и не ошибся. Вскоре я нашел его, он стоял в ручье. Я лег на живот и напился, а надо мной северный ветер шелестел листьями. Казалось, что деревья перешептываются. Порыв ветра налетел на осины, ветки согнулись, будто руки, пытающиеся удержаться друг за друга.

Там мы с Фенриром и заночевали. Мне и в голову не приходило, что прилив может унести нашу лодку. Я лежал на спине у ручья, подо мной мягко пружинил мох. Я до сих пор помню ощущение, что лес присматривается ко мне, что это живое существо, позволившее мне отдохнуть там, у ручья, что осины наблюдают за мной и перешептываются, обсуждая побег мальчика-раба и обретенную им свободу. Закрыв глаза, я слышал отцовский голос. Он повторял названия далеких земель, которые раньше казались такими же чужими и удивительными, как и Асгард или Ванахейм. Я вновь видел, как загрубевший палец отца выводит линии в золе у очага. Северное море… Море, соединяющее королевства северных народов. На востоке живут норвежцы, гёты, обитатели Сканей, свеи и даны. На западе Дании шли песчаные отмели, ровная местность тянулась на несколько дней плавания. К юго-западу на том побережье была земля фризов, а потом – королевство Хрольва Пешехода, вождя, которого прогнал из Норвегии Харальд Прекрасноволосый. Всего лишь узкий пролив отделял эту землю от Англии на севере. А сама Англия делилась на несколько королевств. Отец разделил линиями очертания острова на золе. На юге располагался Уэссекс, Восточная Англия и город Люнденбург, он был построен на широкой реке, и купцы там бывали богаче ярлов. К северу от Уэссекса и Восточной Англии простиралась Мерсия, когда-то ее восточная часть принадлежала данам, но теперь она вновь объединилась под английским владычеством. К северу от Мерсии было еще несколько мелких королевств, одно из них – Нортумбрия, а на самом севере простиралась страна, которую часто называли Альба, но народ, живущий там, звал ее Шотландией, страной скоттов. Однако это еще не всё. На западе был еще один остров. Ирландия принадлежит Норвегии, рассказывал отец, а его отец как-то упомянул, что там живет его сводный брат.

В водах, омывающих Англию, было разбросано несколько островов, принадлежащих норвежским хёвдингам. Южные острова и остров Мэн в море между Ирландией и королевствами скоттов и англов, а к северо-востоку от Шотландии – Оркнейские острова и Хьяльталанд. Отважные мужи на хорошем корабле могли с попутным ветром добраться до Исландии, а к западу от нее была Гренландия, где можно было нажить богатство охотой на моржей.

Когда я проснулся, нога болела еще сильнее и ступить на нее было невозможно. Но я добрался до своей лодки и выплыл в море. Когда день клонился к вечеру, я заметил на берегу усадьбу. К тому моменту я устал грести и понимал, что, если хочу плыть дальше, мне сначала надо раздобыть еды и бочку с водой. Я почти доплыл до каменистого берега, но вдруг испугался. Торжище еще было близко. Меня могли узнать, здешние жители наверняка торговали в Скирингссале. Так что я поплыл дальше.

Еще ночь и день на веслах. На рассвете жажда заставила меня пристать к берегу. В шлеме у меня была вода, но бо́льшую часть вылакал Фенрир. Я не знал точно, где нахожусь: либо у южной границы Вестфольда, либо на северо-восточной границе Гренланда – в любом случае всего в полудне пути от торжища. Но терпеть дальше не было сил. Я то и дело оглядывался в страхе, что разбойники меня заметят. Кроме того, я уже перестал чувствовать ногу. Отек не рос, но и не спадал, а болезненно-синеватое пятно стало расползаться вниз по ноге, и это меня пугало. Я слыхивал о ранах, от которых начиналось воспаление. Бьёрн мне рассказывал об одной старухе, которая жила в усадьбе у нас дома, она была однорукой. Лошадь укусила ее за большой палец, воспаление от раны распространилось, и ей пришлось отрубить всю руку целиком.

Я плыл вдоль побережья, пока не заметил какие-то дома, и погреб к ним. Подплыл к бревенчатому причалу, у которого уже стоял маленький кнорр. У конца причала стояли двое мужчин, держа луки. Тетиву они не натягивали, но у каждого в руке были по три стрелы, и они не спускали с меня глаз, пока я подтягивал лодку к причалу. Веревки у меня не было, так что я стоял и держался за доски причала. Но ветер подхватил мою лодку, а больная нога подломилось. Я как упрямый глупец не разжал рук, лодку погнало прочь, и я свалился в воду.

Меня вынесли на берег и устроили у очага в главном доме. Челядь собралась вокруг, ко мне подошла седоволосая женщина с большой связкой ключей у пояса. Она протянула мне мой кошелек и спросила, откуда я взял это серебро. «Я его заработал», – ответил я. От моих слов люди вокруг очага засмеялись, но женщина осталась серьезной. Она встала на колени рядом со мной и протянула Фенриру ладонь, успокоив маленького песика. Она почесала его за ухом и вдруг откинула мне волосы с плеч. Тыльной стороной ладони она дотронулась до шрамов у меня на шее, следов рабского ошейника.

Меня так и не спросили, откуда я сбежал. Может, они решили, что не стоит меня пока пугать. Когда женщина увидела мою опухоль, с меня сняли штаны, и она озабоченно покачала головой. Потом вытащила нож, висящий у пояса. Она калила лезвие в пламени, а работники прижали меня к земляному полу и закрыли глаза.

Она надрезала опухоль, и я закричал. Потом она прижимала бедро, так чтобы вытекла кровь, скопившаяся внутри. Она сказала, что мне повезло, перелома нет. Я молод – улыбнулась она. Косточки еще не затвердели, это меня и спасло. Теперь мне надо отдохнуть. Обо мне позаботятся, бояться нечего.

Меня оставили у очага, накрыли одеялом, накормили мясным супом и дали воды. Вскоре пали вечерние сумерки, и жители усадьбы потянулись в дом. Здесь, в длинном доме, вдоль стен по обыкновению тянулась скамья. Вскоре меня перенесли на нее, а местные расположились у огня. Они так долго сидели, тихонько переговариваясь и запекая рыбу. Один держал в руках мое тесло, другой разглядывал боевой топор. Иногда они поворачивались и смотрели на меня, а я лежал, обняв Фенрира, и боялся пошевелиться.

Улеглись все рано. Эти люди жили тем, что дарила земля, а сейчас ночи были короткими, а дни долгими. На рассвете одни отправлялись в поля, другие – в лес, проверять ловушки и охотиться, а третьи – на море, рыбачить.

Когда все уснули, я подполз к очагу и забрал топор и тесло. Кошелька и след простыл, так что я тихо выбрался из длинного дома. Было прохладно, ярко светила луна. С севера дул легкий ветерок и гнал зыбь по воде. Моя лодка была привязана к причалу. Там же стоял и кнорр местных.

Я поднялся на ноги, похромал к причалу вместе с Фенриром и забрался в свою лодку. Сразу было видно, что местные побывали на борту и попользовались моим добром. Парус с торжища исчез. Не смог я найти и кольчугу со шлемом. Помню, как стоял в лунном свете и с ненавистью смотрел на усадьбу, но вдруг я заметил гик на кнорре. К нему был привязан парус. На корабле были четыре бухты каната и маленькая бочка.

Вытащить мачту мне не удалось, она была прочно забита в днище и закреплена с двух сторон сильно натянутыми канатами. Но отвязать гик и ослабить фал не заняло много времени. Я перекинул канаты в свою лодку и прихватил бочку. Затем я посадил на борт Фенрира, отвязал швартовы и уплыл.

Позже в тот день я опять пристал к берегу. Почти весь день провел, пробираясь между деревьями со своей бочкой, хромая и спотыкаясь, пока наконец не набрел на ручей. В бочке было полно рыбьей слизи, но я выполоскал ее дочиста, а затем наполнил водой. Большую часть этой воды я расплескал, пока тащил бочку обратно к лодке, но на небе уже собирались темные тучи, и я подумал, что меня заметил сам Тор и решил даровать мне пресную воду.

Канат я распустил и сплел рыболовную снасть, из вилочковой кости дохлой чайки смастерил крючок. Для приманки собрал горсть ракушек, срубил ровную березку и установил ее вместо мачты. Натянул штаг, ахтерштаг и ванты. Мне неоткуда было взять блок для поднятия гика, так что на верхушке мачты я закрепил веревочную петлю, через которую пропустил фал. Затем закрепил на ахтерштевне весло на петле, так чтобы у меня было и рулевое весло. Когда я наконец поднял парус, его тотчас же подхватил северный ветер и погнал мою лодку прочь от берега.

На востоке, в нескольких полетах стрелы, я заметил парус. Но, должно быть, корабль шел другим курсом и вскоре исчез за горизонтом.