Йомсвикинг

2 Торжище

Все то лето я провел за веслами. Позднее узнал, что молодых рабов часто сажают грести, чтобы понять, насколько они сильны. Странно, пожалуй, что Рос и его люди не зарубили меня, ведь я был младше других мальчишек на борту. К тому же в то время я был тощий, долговязый и неуклюжий, да и в воинских забавах никогда не был силен. Сыновья бонда забавлялись, бегая со мной наперегонки, ведь я всегда приходил последним. Они просили, чтобы я прыгнул через ручей, просто чтобы повеселиться, когда я плюхался в воду. В таких случаях Бьёрн всегда ярился и срывался с места, чтобы задать им жару. Но они убегали, и он тоже не мог их догнать. Отец, бывало, говаривал: у нас в роду мужчины никогда не были быстры. Наша сила в руках.

И именно сила рук спасла меня тогда. Когда я напрягал спину при рывке, я греб почти наравне со взрослыми мужчинами. Я уже знал, что раб может получить свободу, ведь слыхивал, что двое из людей бонда были вольноотпущенниками. Один из них уплыл с купцами из Ирландии на поиски родичей. Другой, Тау, однажды летом навестил отца, и они весь вечер сидели у воды и разговаривали, а мы с Бьёрном остались у дома и следили за ними издали. На шее у Тау были шрамы – следы рабского ошейника.

Вскоре и у меня появились такие отметины. Ошейник содрал мне кожу в первый же день на веслах, поскольку я еще не вошел в ритм, и железо натирало шею. Передо мной сидел рыжеволосый парень с отрезанным ухом. Он говорил лишь сам с собой, бормотал по-датски. За мной сидел парень чуть старше меня. Если я ломал ритм, он плевал мне в спину.

В то лето я еще мало думал о мести. Помню, что всегда опускал взгляд, когда убийца моего отца проходил мимо. Другие называли его просто Рос, говорили, он юнцом пришел с восточных рек. Когда я изредка осмеливался взглянуть на него, я подмечал что-то восточное в его роже. Скулы были шире, чем у нас, норвежцев, под выпуклым лбом близко сидели маленькие глазки. Я ненавидел его за то, что он сделал. Но еще больше боялся его.

В третью ночь на корабле Рос изнасиловал Хильду. Он повалил ее ударом в живот, так, что она не смогла подняться. Потом он навалился на нее, его меховой плащ закрыл их обоих, торчали только их босые ноги. Все произошло недалеко от моей скамьи. Когда Рос кончил, он встал, держа в кулаке свой голый член, и рассмеялся, глядя на других мужчин. Помню, что меня всего трясло, я тяжело дышал. Хильда замертво лежала среди мешков, но для нее все только начиналось. Все последующие дни и ночи свободные люди пользовались ею, как только у них возникало желание.

Сперва мы поплыли на юг, к Ранрики. Там мы пристали к берегу, и Рос со своими людьми отправился в лес поохотиться. Через несколько дней пути мы приплыли к какой-то усадьбе. Когда мы подплывали к берегу, на шхерах стояли десятки лучников, готовые к битве. Здесь Рос приветствовал хозяина открытой ладонью, а его воины вытащили большой сундук, стоявший между шпангоутами, и спустили с корабля. Торговля шла на берегу, и мы, рабы, глазели на сокровища, которые Рос показывал бонду. В сундуке были золотые цепи, браслеты, жемчуга и винные чарки из цветного стекла. За все это бонд отдал широкий меч, два тисовых лука и кольчугу. Потом он указал на нас, рабов. Хильду вывели на берег. Бонд протянул Росу несколько кусков серебра, и Рос передал Хильду ему.

Позже я узнал, что Хильду ждала ужасная судьба, поскольку ее продали всего лишь в нескольких днях плавания от того места, где жил ее род: ей отрезали язык, чтобы она никому не могла рассказать, где появилась на свет. То же случилось бы и со мной, если бы меня продали тому бонду.

В пятое полнолуние с тех пор, как я оказался на корабле, рыжий датчанин передо мной заболел. Сначала он начал кашлять, потом всю ночь и все утро его трясла лихорадка. Один из воинов Роса пнул его ногой. Сам Рос в то утро был на берегу, у него была женщина в одной усадьбе неподалеку от того мыса, где мы стояли. Я слышал, как мужчины пробормотали, что, если датчанин не оправится, пока не вернулся Рос, его вышвырнут в море. Обессилевший раб на веслах никому не нужен.

Как ни странно, Рос не обратил внимания на датчанина, возвратясь на корабль. Он уселся у мачты и начал вполголоса переговариваться с монахом, но поскольку я сидел не дальше одной сажени от них, то уловил кое-что из сказанного. На хуторе Рос услышал новости о своем брате. Он давно уже пытался разузнать, где тот находится, и боялся, что он уже мертв, но бонд на хуторе сказал, что тот вступил в дружину «претендента на престол». Про престол я ничего не понял, ведь еще до того, как я родился, в Норвегии умер последний конунг. Об этом мне рассказывал отец. Его отец сражался на стороне ярлов Хладира в большой битве на севере и сам рассказывал, как конунг Хакон пал на колени и простер руки к небу в тот миг, когда его насквозь пронзило копье. И с тех пор ни один конунг не осмеливался бросить вызов ярлам трёндов, сказал отец. Так кто был этот человек, о котором говорил Рос? Его рука потянулась к рукояти меча, взгляд был устремлен в открытое море, а монах вытащил свой деревянный крест и приложил к его лбу. Но Рос грубо отпихнул его и отошел к носу корабля.

В то время такие быстрые корабли, на одном из которых плавал Рос со своими людьми, назывались «карве». Они были легче торговых судов, с плоским дном и без трюма. Вдоль бортов шли железные крюки, на которые воины крепили свои щиты в преддверии битвы или приказа идти на абордаж, ведь надводный борт был слишком низок и не мог служить защитой. Мачта тоже была низковата, зато рея была широкая, ее крепили у верхушки мачты, и на нее надевали парус из плотной шерстяной ткани. Этот парус Рос и его воины хранили как зеницу ока. Они его убирали, когда ветер усиливался, а сходя на берег, всегда ставили кого-то сторожить его. Вскоре я узнал, что такой парус нередко стоил не меньше, чем сам корабль со всеми гребцами. При небрежном обращении он мог порваться, и тогда банду Роса легко могли захватить такие же разбойники, как и они сами, или их недруги. Рос долго и успешно разбойничал в Ранрики, Гёталанде, Сконе, Зеландии и на севере моего родного Вингульмёрка. По другую сторону фьорда он, напротив, остерегался грабить. На западном побережье он лишь вел торговлю, и, хотя люди, скорее всего, понимали, каким образом он добывает свои товары, никто не задавал ему лишних вопросов, ведь в то время подобное случалось нередко. Корабли ярла охраняли путь, по которому суда огибали южную оконечность Норвегии и дальше, на север, к Трёнделагу, но в Вик заходили нечасто. На западном побережье фьорда тянулись Вестфольд и Гренланд, а мой родной фюльки, Вингульмёрк, был на востоке. Эти края ни один конунг не мог долго удержать в своей власти, так что законов здесь не было, а мелкие конунги и вожди набирали в дружину столько воинов, сколько могли прокормить.

Мальчишка-датчанин греб, как мог, но мы все понимали, что долго он не выдержит. Мы взяли курс прямо на Скагеррак и успели отплыть от берега так далеко, что суши уже не было видно, когда датчанин совсем обессилел и отпустил весло. Я дернулся, натягивая цепь, надеясь так расшевелить его, но он не двинулся. Всей своей тяжестью он повис на цепи, так что мой ошейник тянул меня вперед и я сбился с такта.

Рос бо́льшую часть дня проводил на носу корабля, где, хмурясь, сидел в обнимку с похудевшим мехом для вина. Теперь все взгляды обратились к датчанину, и Рос встал. Сначала он отвесил парнишке оплеуху. Тот застонал и расплакался. Рос подергал его ошейник, возможно, он хотел снять запор. Но тот был вбит в кольцо и согнут, без кузнечных орудий ошейник было не отомкнуть. Рос выругался на своем восточном языке, ухватил парнишку за волосы и запрокинул его голову за планшир. Затем вытащил из-за пояса нож и вонзил его глубоко в горло. Датчанин забился, ноги у него задергались, а Рос отпиливал ему голову. Кровь хлынула за борт, обрызгала скамью и руки Роса и ручейком потекла по швам днища, подбираясь к моим босым ногам. Я обмочился, и запах моей мочи смешался с горячим, соленым запахом свежей крови. Рос подождал, пока парень не затих, и продолжал кромсать плоть. Теперь осталось только перерубить позвоночник. Это было труднее, так что монах протянул Росу меч, но тот покрепче ухватился за нож, и вот голова датчанина упала в воду и поплыла лицом вниз. Затем Рос спихнул за борт тело, смыл с рук кровь и вернулся на нос корабля.

Не прошло много времени, как усилился ветер, так что воины спустили парус, накрыли его кожаным покрывалом и сели на весла. На корабле гребли не только мы, рабы. У карве было десять пар весел, так что большинство людей Роса тоже должны были грести. Но теперь мы, рабы, гребли еще усерднее, боясь, что можем разделить участь датчанина, если не покажем, что нас не зря поят и кормят. Помню, я греб так, что на руках потрескались мозоли. Нас все время захлестывало волнами, я натер волдыри, но греб так, будто той ночью за мной гнались все мертвецы из царства Хель. К рассвету руки онемели и распухли, будто приклеившись к веслам. Но вот на востоке над горизонтом взошло солнце, и люди стали указывать вперед и кричать: по носу показалась земля.

Рос стоял у борта и озирал берега и вскоре указал на группу островов. Нам вновь пришлось налечь на весла, и вот уже карве заскользил меж голых скал и шхер.

Отец раньше рассказывал о торжище в Скирингссале, но я не знал еще, что мы направляемся именно туда. Я смотрел на верхушки больших камней, выглядывающие из воды, и пирамидки из камней, в которые были воткнуты длинные палки с плещущимися на ветру потрепанными флажками. Они отмечали безопасный проход к гавани, которая когда-то являлась самым северным городом во владениях Годфреда, короля данов, но теперь была под рукой херсира Скирингссаля, установившего свои законы.

Мы шли, держась берега по левому борту, а по правому у нас были острова. Вскоре мы оказались на подветренной стороне, и ветер стих. Места вокруг напоминали мою родину: каменистые холмы, кусты, согнувшиеся под ветром, и заросли можжевельника. По левому борту тянулся кряж, поросший сосняком, но, вглядываясь вглубь берега, я мог различить пышные лиственные деревья. Мы пока шли на хорошей скорости, Росу нравилось лихо заходить в гавань, и он всегда тянул до последнего момента, а потом рявкал, чтобы гребцы начинали табанить. Вот появились первые дома. Они были построены с подветренной стороны от лесистого кряжа и тянулись вдоль северо-западного берега залива. Эти постройки были меньше, чем те, к которым я привык дома, а стены и крыша были сколочены из досок, каких я раньше не видывал.

Должно быть, в ту пору на берегу залива было около сотни домов, но некоторые из них уже стояли заброшенные. Кое-где крыши рухнули под тяжестью снега, и я видел, как люди разбирали стены каких-то построек, ведь доски всегда можно пустить в дело. Как я позже узнал, в то время дни расцвета Скирингссаля уже остались позади. Случается, думы вождей обрекают такие поселения на смерть, и тут именно это и происходило. Первыми здесь отстроились даны, в годы правления конунга Годфреда поставив несколько домов, ведь с самого начала предполагалось, что тут будет каупанг, торжище. Предприимчивый купец мог приплыть сюда из Северной Ютландии, расторговаться и на следующий день с береговым ветром уплыть домой. Появились плавильные печи и кузни с огромными мехами, мастерская, где обрабатывали янтарь, и избенки, где с утра до вечера жужжали прялки. Но по мере того, как власть вождей Западного побережья и Трёнделага росла, даны стали терять интерес к своему форпосту в Вике. Конечно, корабли ярлов не так уж часто показывались в этих водах, в основном плавая на западе, но все же некогда оживленная торговля в Скирингссале начала замирать. Из девяти кузнецов, которые когда-то жили здесь, теперь огонь в горне раздувал только один, и из двенадцати мастеров-корабелов остался один-единственный. Впрочем, в корабелах нужда уменьшилась не только из-за упадка торговли. С годами залив все мельчал, и при низкой воде корабль мог легко сесть на мель. Говорили, что в этом виноваты подземные жители. Это они поднимали землю, так что вода вытекала из залива.

До того как родился Бьёрн, отец нередко плавал сюда вместе с бондом, и он рассказывал мне о тех удивительных вещах, которые там видел. Он описывал красивые стеклянные бусины, янтарь из Ютландии, украшения из золота и серебра и шелк, который привозили из самого Миклагарда, а еще он однажды увидел здесь раба, у которого была почти черная кожа. Волосы его на ощупь походили на овчину, – рассказывал отец, – а тело и щеки покрывал узор из мелких шрамов.

Рос и его люди причалили к одной из длинных пристаней на сваях, выходивших в залив, и повели нас на берег. Седобородый старик в богатой синей куртке до колен стоял на набережной и приветствовал Роса и команду его корабля. Он ничего не сказал, только протянул руку, показав на набережную, и кашлянул, а затем спрятал ладони за широким кожаным ремнем. Показались несколько мальчишек, они стояли у края пристани. У их ног крутилась маленькая лохматая собачонка, ковыляющая на трех лапах, четвертая безжизненно висела, и собачка поджимала ее к брюху.

Седобородый повел нас по широкой улице, вымощенной досками. Она шла от пристаней к опушке леса. Ветра здесь совсем не было, и в нос нам ударил запах навоза и мочи. Мальчишек разогнали их матери, зато появились несколько мужчин. Был там детина с длинной косматой бородой в потрепанном кожаном фартуке, позже я узнал, что он был бочаром. Еще старый худой янтарщик и кряжистый мужик с раздвоенной бородой и огромными кулаками, и вдобавок несколько исландцев, чей корабль однажды ночью сел на мель во время шторма, и теперь они строили себе новый. Эти и другие следовали за нами в молчании, пока мы не дошли до дощатого помоста, поставленного примерно в центре торжища. Здесь нас, рабов, оставили, закрепив цепи на болтах, а Рос и его люди скрылись в каком-то доме в компании седобородого и прочих.

Улица, по которой мы шли с пристани, была совсем прямой, а поскольку мы сидели выше уровня большинства домов, поселение было видно как на ладони. Дома теснились друг к дружке, вокруг валялись кости животных, кучки собачьего дерьма, щепки и прочий мусор. Я слышал визг свиньи, вскоре он оборвался, и видел, как в загоне бегают лошади. Старый янтарщик теперь сидел на скамье недалеко от нашего помоста, он вынес свою работу на улицу. В его руках поблескивало что-то золотистое, и я заметил, что он поглядывает на нас. Вдруг он поднял в руке кусок янтаря и показал нам, рабам, и мне показалось, что солнечный луч на мгновение запутался в этом золотистом комочке. Он улыбнулся нам, сжал руку в кулак, закрепил камень на скамье перед собой и принялся его шлифовать.

За все то время, что мы провели на помосте, ни один из нас не произнес ни звука. Мы не ведали, что нас ожидает, и это пугало, но страх был нашим спутником уже давно. Мы в какой-то мере уже привыкли к нему, как воины, покалеченные в битве, привыкают к своей боли и не упоминают о ней.

Вскоре выяснилось, что исландцы свой корабль уже достроили, оставалось только ссучить несколько снастей и вырезать пару весел, и можно будет отплывать. Но их было слишком мало, чтобы пускаться в плавание по океану. Половина команды утонула, когда они натолкнулись на мель, и теперь они уже пировали в золотых чертогах Ран, так что оставшиеся решили купить рабов вместо утонувших гребцов. Исландцы пришли к помосту большим числом, все девять, и парень с топором за поясом выложил шесть кусков серебра, браслет из грубо кованного золота и несколько стеклянных бусин. Рос рявкнул в ответ, что этого мало, но исландец возразил, что больше у них нет и за эту цену они хотят получить всех рабов. Он, должно быть, чувствовал, что Рос и его люди торопятся.

Рос отказался от сделки и поставил двух своих воинов сторожить нас ночью. В то время год уже клонился к осени, с ночной темнотой задул прохладный ветер с залива. Кое-где в длинных домах сиял свет очагов, но бо́льшая часть была погружена во тьму. За последние годы львиная доля жителей покинула поселение, и еще несколько семей снялись с места той весной. На ущербном диске луны на мгновение вырисовался силуэт ворона, и птица прокаркала два раза.

В утренних сумерках вернулись исландцы, ведя пьяного Роса. Тот что-то невразумительно пробормотал нашим сторожам: как я понял, он столковался о продаже рабов, но жаловался, что исландцы – скряги, и с ними трудно торговаться. Последнее он подчеркнул смачным плевком, а потом заявил, что покупатели могут взять всех, кроме одного. Пусть сами выбирают, кто это будет, ему плевать, пусть отправляются в Хель со всеми рабами. Тут исландцы его отпустили, Рос осел на землю и остался лежать. Исландцы быстро подняли нас на ноги, осмотрели, перемолвились парой слов, а потом один из них подошел ко мне с молотом и зубилом. Мне пришлось опуститься на колени, и они отбили кусок цепи. Потом всех, кроме меня, увели к исландскому кораблю, который стоял у берега между дощатыми причалами.

Я просидел на помосте все утро. Теперь уже никто не приглядывал за мной. Цепь по-прежнему была прикреплена к кольцу на помосте, но вряд ли я смог бы бежать, даже если бы не был прикован. Меня охватило какое-то оцепенение, я словно был между жизнью и смертью. Я очнулся, только когда ко мне приблизилась трехногая собачонка. Совсем небольшая, если бы я стоял, она вряд ли бы достигала мне до колена. Я обратил внимание на ее скрюченную лапу. Похоже, ей подрезали жилу на пясти, там виднелся шрам. Она тщательно облизывала рабский ошейник убитого датчанина, который по-прежнему висел на общей цепи. Никогда раньше не видел такой жалкой собачонки. Под шкурой торчали все ребра, на теле много ран. Отец всегда говорил, что мужчина обязан заботиться о своих животных. А собака – это самое славное и преданное животное. Те, которых я видел раньше – собаки на некоторых торговых кораблях и охотничьи псы бонда, – никогда не голодали и мех у них блестел.

Сидя на помосте, я вдруг увидел, что Рос и его люди уже вернулись на свой корабль. Воины сели за весла, Рос встал на носу, и они уплыли с отливом. Рос, должно быть, решил, что я ему больше не нужен, и меня оставили здесь, вышвырнули как ненужный товар, мешающийся под ногами.

Вскоре за мной пришли двое. Это был двухбородый, встречавший корабль на причале, и еще один, походивший на него лицом, наверное, они были братьями. Я трусил за ними меж домов, мы дошли до самого конца вымощенной досками улицы. У дверей одного дома стоял старик, мрачно разглядывавший сосновую палку, очищенную от коры. Двор вокруг него был покрыт щепками. Во дворе было устроено кострище, там пылал огонь, а над ним поставили большую железную миску с кипящей водой.

– Хальвдан, – сказал двухбородый.

Старик повернулся к нам. Он взглянул на меня, тяжело вздохнул и подошел, будто подкатился на своих кривых ногах.

– Поверни-ка его, Рагнар.

Меня поставили спиной к нему. Я почувствовал, как он мнет мне ладони жесткими пальцами.

– Хм, – хмыкнул он. – Молодой парнишка. Придется обойтись этим. Сколько ты заплатил тому мерзавцу?

– Шесть серебряных, – сказал двухбородый.

Старик харкнул и сплюнул, а затем вразвалку направился к дому.

– Давай, заводи его в дом!

Меня повели к дому.

– А что делать с цепью?

– А ты как думаешь? Снимай ее! – донеслось изнутри.

Меня опять заставили опуститься на колени у колоды и срубили цепь с ошейника. Я сразу же почувствовал себя свободным. Мужчины на пару шагов отошли от меня, будто боялись, что я пойду вразнос и начну крушить все вокруг себя, но, когда они увидели, что я стою смирно, они подошли, ухватили меня с двух сторон и повели в дом. Внутри было тесно, почти как у меня дома. Но отец всегда следил за порядком, и каждый предмет у него лежал на своем месте. А здесь же, куда ни глянь, валялись сломанные заготовки луков, чашки, треснувшие дубовые корыта и связки жил. Земляной пол был покрыт шкурами, на которых давным-давно стерся мех. Стол испачкан сажей, по углам разбросаны начисто обглоданные кости. Старик стоял у бочки в дальнем углу хижины и набирал в рог питье. Братья меня отпустили, а один из них сильно толкнул меня в спину, так что я полетел на пол. Я сел у очага и посмотрел на старика, тот уже отвернулся от бочки и стоял с рогом в руке. Он сделал глоток, почесал в бороде и начал мрачно меня разглядывать. Солнце заглянуло сквозь дверной проем, прочертило полосу на полу и будто разрезало старика на две половины: одна – в полумраке, вторая – на свету. Он выглядел уставшим. Как будто сила его молодости в плечах и предплечьях стекла вниз и скопилась в животе-бочонке и огромных кистях рук.

– Я – Хальвдан Корабел, – сказал он. – Сколько тебе зим?

– Двенадцать, – ответил я.

Хальвдан Корабел почесал бороду и подумал немного:

– Как тебя зовут?

– Торстейн.

– А твоего отца?

– Тормуд.

– Но его здесь нет. – Старик произнес эти слова чуть ли не скорбно и покачал головой.

– Отец погиб, – сказал я. – Тот человек на корабле, Рос, убил его.

От меня потребовалось все мое мужество, чтобы произнести это, глядя в глаза старику.

Он кивнул и взял с полки на стене толстый прут. Я сразу же увидел, что это тис, так как дерево было двухцветным: с внешней стороны светлым, ближе к сердцевине – темным.

Он протянул мне прут:

– Ты когда-нибудь делал лук?

– Да. Много раз.

– Так пойдем на улицу, Торстейн Тормудсон. Я покажу тебе, как вы́резать такой тугой лук, чтобы можно было стрелой пробить кольчугу.

Я не лгал Хальвдану, я уже смастерил много луков, несколько из них из тиса, древа богов, на нашем полуострове он рос на каждом шагу. Этому научил нас с Бьёрном отец. Именно поэтому мне не понравилось, что другой человек будет мне показывать, как это делается. Мне казалось, что отец стоит за моим плечом и с неодобрением качает седой головой. Хальвдан Корабел сел на скамеечку и зажал меж колен тисовый прут. Он не строгал его, как я, но легко водил ножом по древесине, отделяя стружки тонкие как волосок. За работой он рассказал мне, что к нему все реже приходили за корабельными досками и поэтому он занялся луками. На хорошие луки по-прежнему находились покупатели.

Показав мне, как скоблить дерево, он позволил мне попробовать самому. К тому времени я вспомнил, что отец однажды показывал мне такой способ, и сидел он тогда точно так же. Но я совсем позабыл о нем, потому что это занимало много времени, а я всегда был нетерпелив и хотел смастерить лук за один день.

Совсем не так работал старый корабел. Тот прут, над которым я трудился тем утром, лежал на просушке с прошлого лета, и мне пришлось возиться с ним три дня, пока Хальвдан не был доволен работой. Затем нужно было ссучить струну из конского волоса и натереть ее пчелиным воском, и мне пришлось отправиться в лес на поиски рощи, где росли прямые ветви, ибо Хальвдан Корабел брал заготовки для стрел только оттуда. Затем надо было прилаживать перья и наконечники, и только тогда наконец мне позволили испробовать лук на полное натяжение. Только тогда старик кивнул с довольным видом.

К вечеру на двор явились двое мужчин, приведших меня с торжища. Они несли в корзине свежевыловленную треску и запекли рыбу над очагом во дворе. К тому времени я не ел уже почти два дня, так что от вкусного запаха у меня забурчало в животе. Мужчины разделили рыбу на куски и насадили их на прутья, а старик Хальвдан пододвинул скамью ближе к очагу и сидел, глядя на пламя.

– Не позволяй мальчишке слишком долго сидеть с этим луком, – сказал Рагнар.

Старик пробормотал, что у него и ясень есть, нет числа всем сортам древесины, что он напилил и высушил. Тут он сплюнул на землю, усыпанную щепками, и прокашлялся.

Мне разрешили сесть за один стол с ними и разделить их трапезу. Стол стоял прямо во дворе. Солнце медленно садилось за верхушки деревьев, двое мужчин уплетали куски рыбы, а в фигуре старика появилось что-то скорбное. Он бросил взгляд на море, повел сутулыми плечами и вытер нос. Затем его взгляд вновь упал на деревья, прибрежный ветер сорвал с них несколько листьев, и они закружились над крышами.

– Парень, – сказал он. – Не злись. У всех своя судьба.

– Норны, – вставил Рагнар.

– Да, – кивнул старик. – Твой отец рассказывал тебе о норнах, парень?

– Да, – ответил я.

– Тогда ты знаешь, что норны прядут нить для каждого человека. – Хальвдан соединил большой и указательный пальцы, словно держал нить. – У некоторых на нити узелки, некоторые ровные, будто спрядены из тончайшего шелка. А потом… – он показал пальцами движение, будто режет ножницами, – … они ее обрезают.

Хотя мне тогда было всего двенадцать, я понимал, что он хочет мне сказать. Я опустил взгляд на свой кусок рыбы, в надежде, что он замолчит. Это была угроза. Если я попытаюсь бежать, меня убьют.

– В мире три рода людей, Торстейн. Ярлы, свободные люди и рабы. Все мы потомки Хеймдалля, родоначальника всех родов, племен и народов на земле. Как ты думаешь, Торстейн, что ты за человек?

– Он вовсе не человек, – хмыкнул второй мужчина. Его звали Стейнаром, но тогда я этого еще не знал. – Он всего лишь мальчишка.

– Нет, он уже человек. Мужчина, – возразил Хальвдан.

Тут я вновь заметил трехногую собачонку. Пока мужчины разговаривали, она приковыляла с улицы ко двору Хальвдана, но не осмеливалась подойти к столу.

– Снова она, – сказал Рагнар. – Не надо ей ничего давать. Сама уйдет.

И тут на меня что-то накатило. В первый раз с тех пор, как я стал рабом, я почувствовал, что страх, поселившийся во мне, отступил. В руке я держал исходящий паром кусок рыбы и чувствовал на себе взгляды мужчин. У Рагнара в глазах появилось раздражение, он сжал кулаки. Но я ответил ему прямым взглядом, и кусок из моей руки шлепнулся на щепки, прямо перед мордой маленькой трехногой собачонки. Та немедленно ухватила рыбу и улепетнула.

Рагнар перегнулся через стол и ухватил меня за предплечье, но старик положил ладонь на его кулак и покачал головой. Тогда Рагнар разжал руку, поднялся и ушел прочь.

После трапезы двое мужчин ушли, а Хальвдан забрался в свою хижину. Сквозь открытую дверь я видел, как он сидит за столом с кружкой в руке. В первый раз с тех пор, как мою шею обхватил рабский ошейник, мне представилась возможность бежать. Никто не сторожил меня, и я мог бы убежать в лес на расстояние нескольких полетов стрелы, прежде чем старик бы успел выбраться из хижины и поднять тревогу. Я сделал несколько шагов к опушке леса, зная, что там, в тенях, меня ждет свобода. Но бежать я так и не осмелился.

– Мудрое решение, – сказал Хальвдан, когда я зашел в хижину. – Тебя бы нашли еще до зари.

Он сделал большой глоток из своей кружки. Так он просидел до позднего вечера, пока кружка не выпала у него из руки, а голова не свесилась на грудь.

Я провел ночь на шкуре у очага. Похоже, старик устроил там место для ночлега, но сам он спал на лежанке у стены, она была застелена одеялами, резко пахнущими потом. Наверное, он бы лег там, подумал я, если бы не захрапел прямо за столом.

В ту ночь мне снился брат. Он стоял на носу корабля. Его темные длинные волосы падали ему на спину. Взгляд был устремлен вперед, и тут я будто бы вселился в его тело и смотрел его глазами. Над горизонтом расползалась полоса тьмы, она все ширилась и превратилась в тысячи боевых кораблей.

Я проснулся на рассвете. Поднялся и вышел во двор. Оттуда был виден залив и корабль, идущий прочь от гавани. Это были исландцы. У них на борту оказались мальчишки, гнувшие спину на веслах вместе со мной. Мне не суждено было больше увидеться с ними, и я так и не узнал об их судьбе.