Южное направление

Глава 16. На волне моей памяти

Генерал слегка насторожился, а глаза его жены превратились в узкие щелочки — прищур снайпера, выбравшего себе цель и готовящегося нажать на спусковой крючок. Но ни Слащев, ни кавалерист-девица за револьвер не ухватились, уже хорошо. А я-то ждал, что кто-то из них скажет — сколько я порубал красной сволочи!

— Да, господа, у меня к вам просьба, — попросил я, обведя взглядом белогвардейцев. — Если соберетесь выдавать меня контрразведке, попрошу отпустить Максимилиана Александровича. Он здесь человек сторонний, а я просто воспользовался его наивностью и простотой.

Волошин возмущенно тряхнул своими лохмами.

— Нет уж, Владимир Иванович, вы уж из меня совсем-то дурака не делайте. Я прекрасно отдавал себе отчет — кто вы, и какова ваша цель, а не только то, что вы ценитель поэзии.

— А разве полномочные представители Совнаркома любят стихи? — с легкой издевкой поинтересовалась Ниночка.

Вместо ответа, я принялся читать:

— Я мысленно вхожу в ваш кабинет…

Здесь те, кто был, и те, кого уж нет,

Но чья для нас не умерла химера,

И бьётся сердце, взятое в их плен…

Бодлера лик, нормандский ус Флобера,

Скептичный Франс, Святой Сатир — Верлен,

Кузнец — Бальзак, чеканщики — Гонкуры…

Их лица терпкие и чёткие фигуры

Глядят со стен, и спят в сафьянах книг.

Их дух, их мысль, их ритм, их бунт, их крик…

Я верен им… но более глубоко

Волнует эхо здесь звучавших слов…

Стихотворение Максимилиана Волошина длиннее, нежели текст песни. Сидя за столом у Слащева, я прочитал его полностью, но здесь приводить не вижу смысла, оно доступно.

Я открыл для себя Волошина давным-давно благодаря культовому, как нынче принято говорить, диску «На волне моей памяти». Мои друзья и приятели времен студенческой юности «западали» на песню бродячего школяра — она прекрасно пелась в легком подпитии, но мне больше нравилась именно эта, про кабинет. Наверное, потому что всегда был неравнодушен к книгам.

Не хочу хвастаться, но стихи я читать умею, потому сумел произвести некоторое впечатление и на самого автора, и на Слащева и, похоже, на Нину Николаевну.

— Браво! — похвалила меня кавалерист-девица и, как мне показалось, искренне. Сам генерал лишь покачал головой и вытащил портсигар. Открыв створки, кивнул. — Прошу…

Я отказался, а Максимилиан Александрович радостно ухватил генеральскую папироску. Нина Николаевна тоже закурила какую-то вонючую пахитоску.

— Я одного не пойму, — выпустив дым в потолок, сказал генерал. — Зачем это красным? У вас, как ни крути, более выгодное положение. В девятнадцатом, когда Деникин шел на Москву, у вас был смысл. Ладно, если бы Польша вас разгромила в хвост и гриву… Кстати, у поляков имелись все шансы. Ваш полководец Тухачевский так славно подставился под удар. — Слащев мечтательно зажмурился, еще раз выпустив колечко дыма. — Он оголил левый фланг, кинул тылы, несся, словно в сортир при поносе, Пилсудскому нужно быть круглым дураком, чтобы не воспользоваться. И вот незадача — Тухачевского арестовывают, фронт останавливается, а старый служака Шварц все приводит в надлежащий вид. Подождите-ка…

Слащев затушил папиросу, вытащил из портсигара новую, снова закурил. Посмотрев на меня еще пристальнее, нежели пятью минутами раньше, сказал:

— Мне называли фамилию чекиста, арестовавшего Тухачевского…

— Ага, он самый и есть, — кивнул я, отчего-то испытав желание закурить. Уже потянулся к портсигару, но поборол себя.

— Вы же сказали, что вы представитель Совета народных комиссаров РСФСР, личный посланник Ленина, — хмыкнула Нина Николаевна.

— А в чем здесь противоречие? Я действительно представитель Совнаркома, а еще с недавних пор начальник отдела внешней разведки ВЧК, — слегка приврал я, потому что приказ о моем назначении еще не подписан. — Вы сами знаете, что работу дипломатов предваряют разведчики.

— А еще есть сведения, — сказал Слащев, потом уточнил, — или сплетни. Мол, этот Аксенов едва не поставил к стенке самого Троцкого, когда тот попытался заступиться за Тухачевского, пресек мародерство красноармейцев в Львове, инспирированное жидами

— Слухи сильно преувеличены, — усмехнулся я. — Тухачевского я и на самом деле арестовал, мародерство пресекло руководство Первой конной. А к отставке Склянского я если и приложил руку, то лишь отчасти.

— Крупная птица, — покрутила головой кавалерист-девица. — Яша… Яков Александрович, а может стоит сдать молодого человека в контрразведку?

— Ну вот, как всегда, — вздохнул я с грустью, потом пожаловался. — Только начнешь разговаривать с интересным человеком, а тут — бац, он тебя в контрразведку сдает. Бывал я в контрразведке — и в вашей, только на севере, и в английской. Честно скажу — не понравилось.

— Владимир Иванович, никто не собирается сдавать вас в контрразведку, — устало сказал Слащев и укоризненно посмотрел на боевую подругу. — Ниночка, не шути так.

Та, без малейшего смущения пожала плечиками и с любопытством посмотрела на меня — мол, посмотрим, что ты за фрукт такой. Я тоже ответно пошевелил плечами и перевел взгляд на генерала.

— Забавно, — проговорил Слащев. — Кто бы мне сказал месяц назад, что стану сидеть за одним столом с чекистом, пристрелил бы.

— Все в этой жизни течет, все изменяется.

— Мне бы хотелось услышать ответы на два вопроса. Первый — почему красные, точнее, — Ленин, коль скоро вы его представитель, собрался заключать мир со своим классовым врагом. Тем более, что скинуть нас в море вам не составит труда. Второй вопрос — почему с этим вопросом — простите за тавтологию, вы решили обратиться именно ко мне? Вы же знаете, я генерал без армии.

Рубака Чернота исчез. Теперь передо мной сидел Хлудов — жесткий профессионал, аналитик. Ах, Михаил Афанасьевич. Не пишут о том ни Варламов, ни другие ваши биографы, но вы явно были знакомы с генералом Слащевым.

— Позвольте, начну со второго вопроса. С кем именно вести переговоры для нашего правительства неважно. Но Врангель не пожелает вести переговоры о мире, он уже настроен на эвакуацию. Его помощник и руководитель обороны Крыма Кутепов — как самурай при своем дайме. Что Врангель скажет, то тот и сделает. Касательно вас… Вы, несмотря на отставку, влиятельная фигура в армии. Мне известно, что лично вы уже выступали за заключение мира с Советской Россией. Боюсь ошибиться, но это могло быть в январе сего года, еще при Деникине. Потом вы обращались к Врангелю. И в том, и в другом случае, с вами не захотели разговаривать.

— Владимир Иванович, кто у нас работает на чека? Антон Иванович или сам Врангель? — с изумлением спросил Слащев. — В обоих случаях я беседовал тет-а-тет.

И что тут сказать? Не скажешь же, что я читал «Мемуары и документы» генерала Слащева, за публикацию которых Врангель приказал лишить Якова Александровича мундира. Потому ограничился многозначительным взглядом.

— Иной раз, ваше превосходительство, достаточно завербовать мелкую сошку — секретаря, адъютанта, делопроизводителя. На этих людей внимания не обращают, а знают они очень много.

— Тоже верно, — согласился Слащев. Возможно, вспомнил адъютанта Май-Маевского. Не может такого быть, чтобы генерал не знал историю братьев Макаровых.

— Теперь о том, что вы генерал без армии… Я не поверю, что у вас нет верных людей, что вас не поддержат наиболее разумные русские офицеры. Да и нижние чины вас едва не боготворят. — Тут мне вдруг вспомнился мой череповецкий знакомец. — Я как-то с вашим подчиненным разговорился — вы у него ротным были, так он о вас вспоминал с придыханием.

— А кто такой? Как фамилия? — заинтересовался Слащев.

— Фамилия у него Курманов, мой земляк.

— Курманов? Унтер-офицер? — оживился генерал. — Ну как же, как же, помню. Он, когда командира взвода убило, солдат в атаку повел. Сколько помню, на реке Вепрь это случилось. Я ж ему сам представление на крест подписывал[5].

Я слегка удивился, что генерал помнит своих подчиненных спустя пять лет, но, с другой стороны, ничего удивительного.

— Курманов у красных? — поинтересовался генерал.

— Так точно, — кивнул я. — Когда мы с ним виделись последний раз, он был комиссаром отряда. Сейчас, кажется, комиссар полка или бригады.

— Владимир Иванович, а вы в Великую войну служили? — спросила вдруг боевая подруга Слащева.

— Недолго. Пошел вольноопределяющимся в шестнадцатом, в семнадцатом в госпиталь попал.

— Офицер? — настаивала девушка.

— Ниночка, разве сама не видишь? — перебил генерал. — Господин Аксенов, судя по выправке, военному делу не обучался, но по манерам — как минимум, подпоручик.

— Прапорщик, — сказал я, но не преминул уточнить. — И то, если верить словам сослуживцев. Вроде, приказ был, но сам я его в глаза не видел. А так, согласно имеющимся документам, нижний чин.

— Я бы вам на слово поверил, без приказов. Будь вы в моем корпусе, роту бы доверил, а то и батальон. И звание бы присвоил не ниже поручика.

Нет уж, спасибо. Да и не потянул бы я роту, тем более, батальон. Чтобы приличным командиром стать, нужно начинать с Ваньки-взводного. Скорее всего, генерал просто делает мне комплимент.

Не знаю, послышалось мне, или нет, что Нина Николаевна прошептала «Чекист и офицер… Любопытно».

Я не случайно перевел разговор на наше общее прошлое — помогает установить добрые отношения, но тратить время на рассказ о себе не хотелось, у меня на генерала иные планы.

— Стало быть, верных людей вы найдете, — предположил я.

— С которыми устраню Врангеля и Кутепова? — усмехнулся Слащев.

— Не обязательно устранять. Можно лишь отстранить. Изолировать.

— Владимир Иванович, вы много знаете случаев в Российской истории, чтобы правителей отстраняли, а не устраняли? — поинтересовался генерал.

— Если только Василия Шуйского, — вспомнил я. — Его вначале отстранили, а потом устранили. Впрочем, если вы дадите свое согласие, о деталях поговорим позже. Вы ведь пока согласие не дали?

Слащев задумался, а я краем глаза посматривал на Ниночку. У кавалерист-девицы тоже был задумчивый взгляд. Пожалуй, если девушка придет к выводу, что ее любовник (или уже муж?) должен стать правителем, то мне обеспечен мощный союзник. Не думаю, что Слащев накопил средств, чтобы жить безбедно за границей, не тот человек. А ночная кукушка, как известно, дневную перекукует.

— Совершенно верно, не дал. Я хотел бы услышать, зачем Советам мир с нами?

— Все достаточно просто и прозаично, — начал я свой рассказ. — Вы слышали, что в следующем году в РСФСР вводится новая экономическая политика?

— Слышал, но не задумывался, — признался генерал. — Решил, что это очередная выдумка большевиков.

— Главная идея новой экономической политики — сокращенно нэп, переход от продразверстки к продналогу. То есть, крестьянин станет сдавать государству зерна в два раза меньше, чем сейчас. Но ему же столько не съесть. Значит, станет реализовывать излишки на рынке. Соответственно, взамен он захочет приобретать товары. Поначалу самые простые — ткани, башмаки, спички с посудой, еще какую-нибудь хрень, потом решит закупать сельхозтехнику. Вначале на конной тяге — косилки, огребалки, а разохотится, то и трактора понадобятся, комбайны. Ну и так далее. Соответственно, потребуется создавать предприятия, которые станут выпускать плуги да бороны, возродится частная собственность. Каждый гражданин Советской России получит право организовывать промышленные и торговые предприятия, в том числе совместные с иностранцами.

— Подождите, господин, то есть, товарищ Аксенов, — перебил меня Максимилиан Александрович до этого молча сидевший и внимательно слушавший. — Но разве это не противоречит тому, что заявляли большевики, захватив власть — отмена частной собственности, национализация и прочее?

— В какой-то мере противоречит, — вынужденно согласился я. — Но основные рычаги воздействия на экономику останутся в руках государства — банковская система, эмиссия денег, крупная промышленность, железные дороги, судоходство. Сейчас перед государством стоит главная задача — спасти страну от голода. А следующая задача — создание промышленности. Сами знаете, что все, что не разрушено, то стоит. Железные дороги разваливаются, паровозы уже не тянут. Про пушки да самолеты с танками я вообще молчу. В общем, хреново.

— Все равно, пока не понимаю, в чем профит Советской России от мира с нами, — признался генерал.

— России понадобится промышленность, правильно? Иначе, кто станет выпускать трактора, паровозы, делать винтовки и прочее? Крестьянин машиностроительную промышленность не создаст. Значит, ее должно создавать государство. А для создания промышленности требуются три фактора производства — земля, труд, капитал. Земля, то есть, ресурсы и сырье, у нас есть, но его требуется достать. Восстанавливать шахты, рудники, тянуть к ним дороги. Труд — квалифицированные рабочие, инженеры. Кого-то найдем, но остальных потребуется либо учить, либо нанимать. Но это тоже деньги. Остается капитал. Деньги, здания, заводы с пароходами. Словом, все то, что приносит прибыль. Но деньги первичны, а их мы сможем взять только за границей. Значит, придется торговать с Европой, с Америкой. И Крым может стать нашей форточкой в Европу.

— Захватите Крым, станете владеть не форточкой, а дверью, — усмехнулся генерал.

— Захватить-то захватим, а что дальше? — задал я вопрос, а потом пояснил: — Что мы получим, захватив Крым? Во-первых, голодающее население. Сколько народа живет в Крыму? По нашим прикидкам — около полумиллиона, в если считать с армией, со всеми беглецами, то и того больше. Врангель в ущерб своему населению активно вывозит зерно, продает его Франции.

— А что остается делать? — пробурчал Слащев. — Армию требуется одевать, вооружать, а где взять деньги? Франция поставляет оружие и боеприпасы взамен зерна.

— Так я и не спорю, — покладисто согласился я. — Франция поставляет, а зерно из Крыма вывозят. Боюсь, к тому времени, когда мы вас отсюда выбьем, ничего не останется. Вам-то все равно, вы уже где-нибудь в Париже будете, а нам народ кормить. А чем, спрашивается, если в самой России шаром покати? И что мы получим? Население, которое не белую армию в голоде начнет обвинять, а нас. Недовольство, голодные бунты, все прочее. Оно нам надо?

Дождавшись кивка Слащева, я повел разговор дальше.

— Чтобы иметь форточку в Европу, нужен флот. Если начнется эвакуация, все корабли — и военные, и торговые вы уведете из Крыма. Я знаю по опыту Архангельска, хотя там и кораблей меньше. В Советской России остался флот только в Каспийском море, но оно закрытое. На Балтике и на Севере — ни хрена нет. Конечно, мы все восстановим, наладим, но сколько на это времени уйдет? Пять лет? Десять? Стало быть, мы начнем поставлять вам сырье, вы будете его продавать. Как это станет выглядеть технически, пока не знаю, но договоримся. С Советской Россией европейцы торговать не станут — пока, по крайней мере, а с вами станут. Без России Крым тоже существовать не сможет. Здесь же ни угля, ни нефти, ни зерна. Мы вам сырье, а вы нам транспортные услуги. Конечно, станем обманывать друг друга, но это лучше, чем воевать. А вы объявите о возникновении нового государства — Югороссии, Русской Тавриды —

— Звучит заманчиво, — вздохнул Слащев. — Но, зная вас, последний вопрос — сколько времени правительство большевиков будут терпеть Крымскую республику?

Вопрос, что называется, по существу. В том, что рано или поздно Советская Россия решит вернуть Крым, можно не сомневаться. Вспомним хотя бы Аксеновский «Остров Крым». Потому попытался ответить честно.

— Не знаю. Может и пять лет, и пятьдесят. Зависит от многих факторов. Но, по крайней мере, мы сбережем людей — и у вас.