Юнгианское толкование сновидений. Практическое руководство.

Глава 10 Сновидения и индивидуация

Большинство описаний невроза в общепринятых рамках можно свести к следующей формулировке: психическое работает против себя, наподобие страны в гражданской войне, а не как единое целое. До некоторой степени мы все невротики, в том смысле, что мы редко сами с собой бываем «единым целым». Простое существование частей психического, таких как эго и тень, молчаливо предполагает, что они не обязательно работают в унисон. Но чрезмерная несообразность или конфликт между доминирующим эго-образом и другими активными частями психического характеризуют невроз хронический, то, что из всех положений человеческого существования труднее всего изменить.

Сновидения оказываются компенсаторными для всех состояний психологической деятельности — в повседневной жизни (где они компенсируют процесс индивидуации), в психозе (где они пытаются соорудить устойчивое эго) и в неврозе, где сны оказываются активными в выведении эго из невротического уединенного пустынного пути или тупика на главную магистраль индивидуации. Индивидуация имеет место в любом состоянии психического, сознательном или бессознательном, но она осуществляется легче всего, когда эго сознательно и намеренно наблюдает за перипетиями психики, занимает определенную установку по отношению к ним и ответственно участвует в эволюции психического, как целого.

Избегнуть подлинной жизненной задачи невозможно, можно лишь приближаться к ней «наперекосяк» или подменяя дорогу. Симптомы невроза часто оказываются заместителями более непосредственного жизненного переживания, которое из страха обходят стороной. Недостаток нормальной напористости и самоутверждения проявляется в невротических симптомах хронического беспокойства; так ситуации, не пугающие в норме, могут вызывать страх, — так, как если бы психическое порождало сверхизобилие ситуаций, в которых потребное развитие могло иметь место. Тот или иной человек, ищущий побуждение для самого себя, прежде всего путем самовнушения, нежели с помощью характерологического роста, обнаруживает, что внушающий фактор ослабевает, а депрессия возрастает. Если необходима интроверсия, а ее избегают, то психосоматические симптомы могут насильственно внедрить период интроверсии. Подобные психические манипуляции носят достаточно тонкий характер, но они не отличаются слабостью.

Невротики характеризуются приспосабливаемостью к миру, кажущемуся вполне нормальным, если смотреть на него со стороны. Обычно они достаточно хорошо осуществляют основные жизненные задачи, но делают это за счет огромного внутреннего напряжения. В каком-то смысле, чтобы стать невротиком, требуется достаточно развитая психическая структура, в ином случае человек попросту страдает от конфликта с другими людьми из внешнего окружения. Невротик же способен интернализировать конфликт, создать сложные интрапсихические структуры, изолирующие эго от первоначального конфликта, но производящие конфликты вторичные, замещающие, такие, которые выглядят менее значимыми до тех пор, пока не подвергнутся анализу.

Невротическое эго уже во многом стабилизировано и достаточно хорошо оформлено, хотя оно и отождествлено с эго-образа-ми, которые заслоняют его от непосредственного участия в дальнейшей индивидуации. Порой это служит поддержанию прошлой стадии, которая доставляла особую радость в жизни, так что эго отчасти застыло, зациклившись на удовольствиях этого прошедшего периода. Остановка может возникать также и вследствие серьезной травмы, происшедшей в прошлом; эго пытается либо воспроизвести травматическую ситуацию с тем, чтобы ее можно было как-то разрешить или скомпенсировать в настоящем травмирующее прошлое: в любом случае настоящее приносится в жертву в пользу динамического отношения с прошлым. Если подобные выборы хорошо осознаются, тогда проблемы не должно быть. Индивид просто распознает саму ошибку, и невротическая задача, таким образом, теряет свою актуальность, или же он принимает отдельную форму такой задачи и посвящает себя поиску потенциальных решений. Но в случае бессознательных выборов переживания эго носят курьезный, причудливый характер, проявляясь в перверсном — извращенном и настойчивом — повторении событий; на более глубоком уровне выбор осуществляется самим эго, отделенным при этом от текущего доминантного эго-образа.

На протяжении всей жизни Самость проявляет (демонстрирует) постоянное давление на эго в плане как отношения к реальности, так и участия в процессе индивидуации. Она делает это во всех случаях — с добровольного согласия эго или без такового — но компенсации («санкции») против релактантного (неохотного, вынужденного, сопротивляющегося) эго обычно оказываются более крутыми (ночные кошмары, несчастные случаи, физические симптомы и т. д.), чем в случае комплементарного отношения бессознательного к эго, делающего все возможное для сознательного участия в процессе индивидуации.

В чем же тут могут помочь сны?

Понимание сновидений помогает обнаружить рецидивные (повторяющиеся) паттерны эго, стереотипы, в которых довольно часто можно вскрыть повторяющиеся ошибки, представленные в разных формах и разными путями. Когда эти конфликты ясно видны, то есть возможность более непосредственных действий в ответном направлении. Сновидения находятся на службе у психического, как целого, и оказываются лишь вторичным оппонированием какой-либо отдельной установке или позиции эго. Видя то, что уже пытаются осуществить сновидения, бодрствующее эго оказывается способным оценить свою собственную позицию и участие — если на то есть желание — в более глубоких процессах. Это, конечно, вовсе не означает, что бодрствующее эго может повернуть течение своей жизни, следуя за сновидениями, как за проводником (распространенное заблуждение). Бодрствующему эго абсолютно необходимо знать свою собственную позицию, с тем, чтобы сны получили более ясную компенсирующую роль, свою естественную функцию в здоровой психике.

Сны, демонстрирующие, каким образом эго принуждается к тому, чтобы иметь дело с угрожающими ситуациями, являются, в частности, признаком невротически замедленного развития. Сны с угрожающими фигурами, ощущение опасности от которых спадает по мере их приближения к эго сновидения, указывают, например, на избыточный страх встречи с разъединенными содержаниями психического. Именно на этой стадии роста эго особенно подходящими оказываются архетипические образные представления о героической борьбе или поиске, поскольку незрелое эго редко достигает зрелого состояния без опыта встречи с пугающими и потенциально угрожающими ситуациями. Существует множество параллелей в мифологии и фольклоре в плане подобного развития. В частности, сказки составляют богатый депозиторий форм и способов эго развития и могут достаточно эффективно использоваться в амплификации сновидений, в которых представлена такая борьба. Сказки также демонстрируют множественность форм эго развития, как у мужчин, так и у женщин. Обычно наличествует пугающая и регрессивная сила, которую необходимо одолеть (к примеру, дракон), или враждебный, или ленивый (праздный) родительский образ (старый король или ревнивая мачеха-королева и т. д.). Кроме того, участвуют помощники, — часто это говорящие животные, больше знающие о естественной мудрости жизни, чем эго. Мотив сновидения о животном-помощнике, способном говорить, указывает на то, что бессознательное готово помогать эго в решении его задачи; такие сны, по всей видимости, являются особенно хорошими прогностическими знаками.

Сама множественность сказочных мотивов напоминает нам, что существует множество разных способов и путей к развитию незрелого эго. Не все они представляют героическую борьбу; есть и такие сказки, которые показывают, что эго само не в силах совершить нечто и ему необходимо ждать, когда спасение придет со стороны. Клинически это включает более активную и поддерживающую роль со стороны аналитика или терапевтической группы; необходимы большая включенность (containing) и подпитка до того момента, когда уже можно ожидать, что эго, со своей стороны, сделает первые независимые шаги.

В одном случае женщина, жизнь которой протекала погруженной в традиционные женские роли, вступила в краткие, неудачные и несвойственные ей отношения с мужчиной много ее моложе; отношения, которые привели эту женщину к депрессии, а впоследствии и к психотерапии. По мере того, как ей становилось лучше, ей приснился странный цветок, который был также и животным; каким-то образом этот цветок-животное был мужским и женским одновременно. Подобный мотив указывает на унификацию противоположностей (растение/животное, мужское/женское), предложенную Самостью. Женщина очень образно описала свой сон, и с этого момента началось дальнейшее развитие более независимой личности.

В другом случае, самоутверждение одной женщины началось с того, что она увидела себя во сне в большой комнате вместе с другой женщиной, у которой была схожая проблема. Какой-то мужчина, в спроектированной форме пронесший многое из ее латентного потенциала, сидел за рабочим столом. Вошла его разгневанная жена и в приступе ревностного гнева принялась критиковать эго сновидения уничтожающим образом. Эго сновидения увидело «красного короля» слева от разыгравшейся сцены противостояния и бросило королевскую мантию, украшенную четырьмя кроликами. Каким-то образом сама она была этой мантией. Сон предполагает, что ее собственная независимость (король) все еще прячется под мантией кроличьих черт, — вероятно старой, не вполне отвергнутой кроликоподобной робости (застенчивости).

В третьем случае одному мужчине приснилось, что его сторожевой пес, в действительности умерший, жив и разговаривает с ним, просясь взять его в дом, а не оставлять во дворе. Этот сон указывает на соответствующую агрессивную защитную функцию с желанием большей ее интеграции. Говорящее животное демонстрирует удовлетворение в стремлении быть ближе к точке эго-интеграции; собачьи черты, проявлявшиеся прежде только в регрессивной и деструктивной форме, прорвались в неожиданный момент.

Выход из невроза включает также и релятивизацию сильного эго. От развитого эго требуется вновь встретиться лицом к лицу с бессознательной матрицей, из которой оно высвободилось на первых стадиях процесса индивидуации. В терминах цели и целесообразности это выглядит так, как если бы задачей всего процесса индивидуации было бы осознавание бессознательного и распознавание его в качестве источника. В конце концов, эго представляет специфический продукт (отросток) бессознательного; позиция эго в качестве центра сознательной сферы аналогична его архетипической матрице, Самости, — центру психического как целого. Образные представления сна, указывающие на необходимость подобной реализации, далеко не всегда изображают героическую задачу конфронтации, достаточно часто они показывают природу реальности в аспекте удивления, включая и символы Самости, которые не выглядят компенсирующими слабую эго-структуру, а существуют как бы сами по себе, без сильной динамической взаимосвязи с текущими невротическими конфликтами. Амплификации на этой стадии скорее всего можно обнаружить в религиозных традициях, нежели в сказках, хотя все «правила» в этом отношении следует принимать весьма условно, так как не существует четкого разделения между стадиями индивидуации; кроме того, когда мы говорим о паттерне, мы делаем утверждение общего характера, в то время как процесс, происходящий у реального человека, всегда единичен, уникален и более проблематичен.

Один человек видел, например, во сне мандалаподобный город, в который по выбору эго можно было входить или не входить. Вариантом данной темы является здание огромных размеров, часто симметричное по форме. Могут случаться и глубокие проникновения в живую природу мира, как в одном из снов, где взору эго сновидения предстало огромное животное с многими головами, жившее в воздухе; размеры его выглядели просто устрашающими, хотя по природе оно представлялось нежным и безобидным.

Релятивизация эго может также включать впечатляющие сны, в которых эго-активность необязательна; это контрастирует с героической активностью, часто требующейся от эго сновидения на более ранних стадиях дифференциации. Могут появиться образы инициации, указывающие на то, что эго вступает на другую стадию активности. Мотивы сновидений «отпущения» (letting go) относятся к еще не разрешенным проблемам и имеют обыкновение появляться, когда время, отпущенное на индивидуацию, иссякает, как в случае смертельной болезни.

Юнгианская психология весьма отчетливо воспринимает и оценивает значение относительной природы эго[23]. В большинстве психотерапевтических систем главный упор делается на развитие сильного и независимого эго, разумеется, удачно сочетаемого с необходимостью достигать близких, любящих и преданных отношений. Юнгианская психология вполне учитывает эти целевые ценности, но представление об индивидуации, как основном жизненном процессе, не позволяет придавать им чрезмерное значение. Любое состояние эго-идентичности рассматривается как относительное в рамках процесса собственной индивидуации человека, — вне зависимости от того, насколько успешным он может быть в смысле приспособления к окружающей среде или к другим людям.

Естественное стремление эго рассматривать себя как центр психического, хотя оно является всего лишь центром виртуального сознательного мира, само по себе представляет отдельную от многих архетипических осуществлений конструкцию. Эго напоминает унаследованного монарха страны, единственного полномочного правителя, который, однако, не может уследить за всем, что происходит в его вотчине, а кроме того, не вполне осознает все в ней происходящее или могущее произойти.

Цель юнгианского анализа — не просто сконструировать психотерапевтическую структуру адекватно действующего эго, хотя многие анализанды предпочитают здесь остановиться, поскольку в этой точке человек получает главное облегчение от невротического несчастья (невротической обремененности), приводящего большинство людей в психотерапию или психоанализ. Но если работа с бессознательным выходит за пределы облегчения невротического страдания, то она незаметно ведет к рассмотрению философских, религиозных и этических вопросов на уровне, весьма отличном от общественного о них представления. Вопросы, которые для обычного сильного эго выглядят делом простого решения, могут стать для индивидуирующего эго жизненно важным интересом, этическим принципом, так как ничто не выпадает из поля зрения процесса индивидуации и не существует ясной, всегда готовой к употреблению, матрицы для решений. Производя выбор, человек всегда выбирает и самого себя из нескольких «самостей», способных актуализироваться.

Выбрать ту или иную работу, например, представляется делом сознательного выбора. Но индивидуирующее эго принимает более моментальное решение. И это могут продемонстрировать сновидения, как в случае сна мужчины, который рассматривал работу в качестве способа устраниться от взаимодействия с людьми, средства, позволяющего ему поддерживать свою невротическую изоляцию. После принятия решения в пользу такой «избегающей» работы ему приснилось, что его привлекла одна женщина, о которой сновидец знал как об умершей, и ему помешало последовать за ней на пароход (пароход смерти?) только действие другой, посторонней для эго сновидения, фигуры. Аналогичным образом периодически повторяющиеся сны о настойчивом стуке в дверь могут символизировать содержания, которые, по тем или иным причинам были оставлены или изгнаны из жизни сновидца, и настойчиво стремятся заявить о себе (стать услышанными), хотя человек в этот момент и не знает, что они, в действительности, есть.

Относительная природа эго лучше всего видна на большом временном отрезке, но она также может быть оценена достаточно точно в тонкой структуре взаимоотношения эго сновидения к бодрствующему эго. Архетипическая сердцевина эго — Самость — обладает центрирующим свойством, хотя она также разбивает неполные образования с тем, чтобы привести их в более содержательную (inclusive) структуру. Этот архетипический фон поддерживает ощущение «Я», которым, как центром субъективности, обладает эго. Другие комплексы действуют как парциальные личности и даже имеют упрямое желание к обретению своего собственного независимого эго, что можно увидеть во многих ситуациях. Но до тех пор, пока какое-либо содержание не переживет связь с эго, оно не принимает участия в ощущении «Я». Это наиболее очевидно в связях эго со структурами идентичности: персоной и тенью. До тех пор, пока она интегрирована в эго, персона переживается как роль, которую человек может играть, а может и не играть. Но новые эго-содержания могут поступать по линии той или иной роли персоны, впоследствии становясь частью самой эго-структуры. Сходным образом тень классически появляется в не-эго проекциях на кого-либо во внешнем окружении; впоследствии она вынуждена с болью реабсорбироваться и переживаться как потенциальная часть «Я».

Сновидения предлагают наиболее микроскопическое поле для наблюдения тонкой структуры эго-комплекса. В каждодневных компенсациях снов можно увидеть то же самое взаимодействие эго и Самости (как генератора сна), которое можно рассматривать в макроскопическом масштабе на протяжении десятилетий через все стадии жизни. Кроме клинической пользы, подобные наблюдения за относительностью эго в сновидениях и бодрствующей жизни могут приводить к правильному пониманию той заботы и нравственной правоты, с которой сны компенсируют эго бодрствования. Во многом это то же самое, что иметь мудрого и неразлучного друга, который знает о человеке все то, что он сам может лишь подозревать, но в полной мере не осознает.

Структурное отношение между эго сновидения и бодрствующим эго можно изобразить как состояние, доминирующее в деятельности правительства. Эго — единственный возможный правитель, но способный оказываться под воздействием других сил, необходимых правительству, как целому. Бодрствующее эго — ответственный представитель всего, что сделано от имени индивидуальной психики, и оно же легально подотчетно обществу. Но в состоянии сна бодрствующее эго не представлено во всей своей сложности и многоуровневой реальности. Вместо этого, эго сновидения полагает себя наделенным той же ответственностью, что и эго бодрствования, но в мире сна, лишенном соответствующей возможности самого выбора. В мире сновидений (как и бодрствующем мире) люди и ситуации возникают не по воле эго, не в силу его симпатий; задачи сна не выбираются, а даются, точно также, как повседневный мир представляет объективную реальность за пределами эго.

Положение эго сновидения можно рассматривать как аналог структуры комитета в правительстве бодрствующего эго. Эго бодрствования — это президент или царь, в то время как эго сновидения — председатель части той структуры, — комитета — которая действует в мире бодрствующего эго. Этот «комитет», однако, — никакая не выдумка, не «просто сон». Это часть, хотя и всего лишь часть, целостной структуры эго бодрствования, соответственно действия (или их отсутствие) эго сновидения влияют на мир бодрствующего эго. Действия, результат которых проявляется в структурных изменениях в мире эго сновидения разными путями наследуются эго бодрствования в его мире. Наиболее привычный способ переживания подобных изменений — изменения в эмоциональных состояниях эго бодрствования: смягчение депрессии, уменьшение или увеличение тревоги, ощущение «правильности решения» в проблемных ситуациях и т. д.

Этот диалог между бодрствующим эго и сном, опосредованный эго сновидения является частью гораздо большего диалога между эго и Самостью. Самость получает свое образное выражение во сне не так уж часто, по крайней мере не часто она распознается, как таковая. Гораздо чаще она явственно проступает в качестве невидимого конструктора сна, управителя психического, который не только организует сцены и действия, но и отводит также определенную роль эго сновидения. Это, конечно, не значит, что сон заранее полностью построен, еще до того, как он пережит сновидцем, поскольку действия эго сновидения оказываются решающими в определении последовательности каждого сценического последействия. (Даже в повторяющихся снах, характерных для травматического невроза, потенциальная психотерапия заключается в том, чтобы рассматривать эго сновидения, пытающимся — хотя и безуспешно — инициировать изменение).

Индивидуирующее эго неизбежно приходит к выводу, что ни эго сновидения, ни эго бодрствования собственно эго’м не являются. Центр эго, ощущение «Я», — это просто текущая, субъективная точка отсчета в процессе индивидуации, релятивизирующая бодрствующее эго во времени тем же самым способом, которым осуществляются меньшие релятивизации, возникающие еженощно в переживаниях эго сновидения.

Подобные прозрения имеют практическое применение в толковании сновидений. Относительность эго выступает против принятия любого эго-состояния в качестве фиксированного, поэтому неуместно говорить о правильном или неправильном выборе эго бодрствования. Кроме как внутри очень широких правовых и этических границ, выбор эго бодрствования влияет лишь на свою констелляцию своего собственного мира, который не является «правым или неправым», а выступает как «предпочтительный или непредпочтительный» или «достоверный или недостоверный». Осознание относительности эго в связи с другими структурами психического, такими, как тень и персона, способствует умению хорошо разбираться в том, каким образом осуществляется влияние на эго бодрствования тех частей психического, о существовании которых бодрствующее эго и не подозревает. Например, эго может без всякой надобности скрыть свое наличие одномоментным использованием персоны — не патологическим отождествлением с персоной, а автономным проявлением ее (персоны) желания; и бессознательные аспекты тени могут привести эго бодрствования к действиям и установкам, которые само эго могло бы посчитать недостойными, предстань они для ясного и непредвзятого суждения.

Работа со снами как частью аналитической ситуации дает эго бодрствования ощущение своей собственной относительности по отношению к эго сновидения. Сновидения о теневых переживаниях (положительного или отрицательного характера), также как и драматические представления путей и способов, с помощью которых действует эго бодрствования, могут привести к очень ценному осознанию бодрствующим эго своей уязвимости. Вооруженное этим знанием эго бодрствования способно более легко распознавать инфляцию, избегать идентификации с другими частями психического и минимизировать последствия проекции через воспоминания о том, как сильные эмоциональные реакции на других в прошлом, в конечном счете, «возвращаются на круги своя» в форме аспектов своей собственной тени или анимы/анимуса.

Хотя соответствующая клиническая работа может быть произведена с минимумом теоретического понимания, все же полезно иметь костяк теоретической структуры для того, чтобы ориентироваться в смещении направлений клинической ситуации. Один из путей концептуализации относительности эго может быть сформулирован в терминах фокального и подразумеваемого знания — понятий, введенных в эпистемологической работе Майкла Поланый[24].

Поланый говорит о структуре Все-знания, имеющего характер «от — к». Мы полагаемся на знание некоторых содержаний как на само собой разумеющееся, с тем чтобы знать другие содержания более внимательным образом. Например, микроскоп является подразумеваемой структурой (каковой является и глаз) для фокального знания микроорганизмов и других объектов. В выводах Поланый делается акцент на то, что существует неустранимый элемент личностного обязательства и риск в попытках быть объективным относительно чего-либо вообще. Мы делаем фактические заявления с установкой на их универсальный смысл, уверенные, что любой беспристрастный наблюдатель придет к такому же заключению, но мы знаем, что не можем помочь своей личной вовлеченности в проблему, которая, до известной степени, определяет не только то, что мы видим, но и то, что мы выбираем в качестве первоочередного объекта, достойного наблюдения.

Поланый утверждает, что выделение фокального и подразумеваемого знания вкупе составляет универсальную структуру узнавания, но их содержания могут смещаться. То, что подразумевается в одной точке, может оказаться фокальным на другой. Подразумеваемый сектор знания схож с бессознательным, но не в точности ему эквивалентен, так как человек может сознательно выбирать, использовать ли ему нечто в подразумеваемой форме или нет, как в случае, когда речь рассматривается подразумеваемой в связи со смыслом, на который она указывает. Аналогично, фокальное знание схоже с областью сознания; оно может быть предсознательным, но, вообще, достаточно легко выводится на свет сознательного усвоения.

Используя эти понятия применительно к эго сновидения, можно сказать, что эго бодрствования молчаливо опирается на те содержания психического, которые предстают перед эго сновидения фокальным образом. Тот или иной комплекс, действующий, как часть фоновой осведомленности эго бодрствования (поэтому как часть его подразумеваемой структуры), может персонифицироваться фигурой сна по отношению к эго сновидения. Действие эго сновидения в связи с этой фигурой может в дальнейшем потенциально изменять подразумеваемую структуру, на которую после сна будет опираться эго бодрствования для своего собственного ощущения подразумеваемой информированности о мире. Активность эго сновидения, таким образом, концептуализируется как расширение в мир сновидений того же самого процесса индивидуации, который является более глубокой задачей эго бодрствования. Сон рассматривается как символическая структура, представляющая эго сновидения с избранными аспектами структуры эго бодрствования. Связь эго сновидения и эго бодрствования рассматривается после этого как глубоко полезное взаимодействие между фокальным и подразумеваемым отделами эго-идентичности.

Аналитик обладает уникальной возможностью не только наблюдать подобные фокально/подразумеваемые изменения между эго сновидения и бодрствующим эго, но и помогать анализанду осознавать протекающий процесс. Фактически, когда анализанд получил достаточное представление об этих взаимоотношениях и обрел некоторый навык обращения со снами, необходимость формальных аналитических сессий начинает снижаться. Хотя формальный анализ всегда завершается в определенной точке во времени, сам процесс аналитического постижения продолжается на протяжении всей жизни. Временами желательно или даже показано возобновление формального анализа, но развитое или дифференцированное эго, осведомленное о своей относительности, может извлечь немало пользы из многих снов без всякой необходимости обсуждать их в совместной аналитической работе с психоаналитиком.