Вот и моя очередь.
Уже без четверти пять.
Я даю свидетельскую присягу.
Клянусь Богом говорить по совести всю правду и ничего не утаивать.
Да, так точно, ничего не утаивать.
Пока я присягаю, в зале нарастает волнение.
Я быстро оборачиваюсь и вижу Еву.
В сопровождении надзирательницы, она садится на скамью свидетелей.
Как хочется увидеть ее глаза, проносится у меня в мозгу. Вот все скажу и посмотрю в них.
А пока я еще не заслужил.
Пока мне приходится показать ей спину, потому что прямо передо мной стоит распятие.
Сын Твой.
Боковым зрением вижу Ц.
Улыбается.
А может, она там у меня за спиной тоже улыбается? Начинаю отвечать на вопросы судьи. А он снова про негров, ну да, мы с ним друг друга поняли. Я даю Н. положительную характеристику, равно как и Ц. Во время убийства меня не было.
Председатель собирается уже меня отпустить, когда я говорю:
— Еще одна мелочь, господин судья!
— Да, пожалуйста!
— Дело в том, что шкатулку, в которой лежал дневник Ц., взломал не Н.
— Не Н.? Тогда кто же?
— Я. Это я проволокой открыл шкатулку.
Подействовало.
Председатель суда выронил ручку, защитник вскочил, Ц. разинул рот и вытаращился на меня, его матушка издала пронзительный вопль, булочник побелел, как мука, и схватился за сердце.
А Ева?
Не знаю.
Только чувствую за спиной общее волнение.
Бормочут, шушукаются.
Обвинитель встает как загипнотизированный и медленно вперяет в меня указующий перст.
— Вы? — вопрошает он.
— Да, — отвечаю, удивляясь собственному спокойствию.
Чувствую удивительную легкость.
И дальше рассказываю уже всё.
Почему вскрыл шкатулку и почему сразу не рассказал об этом Ц. Потому что мне было стыдно, и все-таки это была еще и трусость.
Я рассказываю всё.
Почему прочел дневник Ц., и как не стал обращаться к закону, потому что хотел внести поправки в расчеты, заметные поправки. Да, я был дураком. Замечаю, как прокурор что-то: записывает, но теперь мне уже все равно.
Всё, всё равно!
Только бы дорассказать до конца.
И про Адама и Еву, и про темные облака, и про человека на луне…
Стоило мне договорить, прокурор встает.
— Я хочу обратить внимание господина свидетеля на то, что у него не должно быть ни малейших иллюзий относительно последствий его интересного заявления.
Прокуратура оставляет за собой право выдвинуть против меня обвинение в том, что я ввел суд в заблуждение, а также в укрывательстве воров.
— Пожалуйста, — легонько кланяюсь я. — Я же поклялся ничего не утаивать.
Бакалейщик ревет:
— Мой сын на его совести! Только на его!
У него начинается сердечный приступ, его приходится увести. Его супруга грозно воздевает руку:
— Берегитесь! — кричит она мне, побойтесь гнева Божьего!
Нет, Бога я больше не боюсь.
Я чувствую отвращение, которое испытывают ко мне все в зале. Я не противен только одной паре глаз. Они на мне отдыхают.
Тихие, как темные озера в лесах моей родины.
Неужели ты уже осень, Ева?