Юность без Бога

Не клюет

Точно, в утреннем выпуске все так и есть.

За введение суда в заблуждение и пособничество воровству, принимая во внимание смягчающие обстоятельства, Ц. приговорен к непродолжительному тюремному заключению, а вот против девушки прокуратура выдвинула обвинение в преднамеренном убийстве.

Тот новый суд должен состояться через три месяца.

Ага, вот он ее и возненавидел.

Теперь она остается совсем одна.

Все так же плачет?

Не плачь, я тебе верю.

Погоди, выловлю я эту рыбу.

Вот только как?

Надо мне с ним встретиться, и, чем скорее, тем лучше.

Я уже получил с утренней почтой уведомление из Министерства просвещения, чтобы не вздумал переступать порога гимназии до тех пор, пока буду находиться под следствием.

Знаю и не посмею, а не то приговорят немедленно и уж никаких смягчающих обстоятельств во внимание не примут.

Но сейчас меня тревожит не это.

Нужно поймать рыбу, чтобы девочка больше не плакала.

Моя хозяйка приносит завтрак и ведет себя робко. Вычитала в газетах про мои показания и всю шумиху вокруг процесса. Репортеры пишут: «Учитель — пособник воров». Один написал даже, что я был моральным убийцей.

Ни один не принял мою сторону.

Хорошее времечко для господина булочника Н., если его только черти еще не прибрали!

Стоя в полдень у входа в гимназию, порога которой я теперь не смею переступать, я жду окончания занятий.

Вот наконец школьники потянулись домой.

И кое-кто из моих коллег.

Им меня не видно.

Вот, наконец, показывается Т.

Идет в одиночку, сворачивает направо.

Я неторопливо выхожу навстречу.

Вот он заметил меня и оторопел.

Потом здоровается, улыбается.

— Как хорошо, что я тебя встретил, — говорю я ему. — Мне надо с тобой кое о чем поговорить.

— Пожалуйста! — учтиво кланяется он.

— Только тут на улице слишком шумно. Пошли, зайдем в кондитерскую. Я угощу тебя мороженым.

Сидим в кондитерской. Рыба заказала себе землянично-лимонное.

Отковыривает ложкой мороженое.

Он ведь даже когда жрет, все равно улыбается, констатирую я.

И вдруг, так, чтобы застать его врасплох, роняю, как будто между прочим:

— Мне нужно поговорить с тобой про этот суд по поводу убийства.

Он продолжает спокойно работать ложкой.

— Нравится?

— Да.

Молчим.

— Скажи, — снова начинаю я, — ты веришь, что эта девчонка убила Н.?

— Да.

— Ты не веришь, что это сделал какой-то незнакомый парень?

— Нет. Это она выдумала, чтобы выкрутиться.

Опять молчим.

Вдруг он откладывает ложку и смотрит на меня с подозрением:

— Что вы от меня, собственно, хотите, господин учитель?!

— Я думал, — говорю я медленно, глядя в его круглые глаза, — может быть, ты догадываешься, кто этот незнакомый парень.

— С чего бы?

И тут я рискую соврать:

— Потому что я знаю, что ты всегда все везде высматриваешь.

— Да, — отзывается он спокойно, — мне много чего пришлось наблюдать.

И он снова улыбается.

Знал ли он, когда я вскрыл шкатулку?

И я спрашиваю:

— Ты читал этот дневник?

Он пристально смотрит на меня:

— Нет. Но я видел, как вы, господин учитель, крались из лагеря и как подсматривали за той девчонкой и Ц.

Меня прошибает озноб. Он за мной наблюдал.

— Вы еще тогда мне в лицо попали. Потому что я прямо за вами стоял. Вы так ужасно напугались, а вот мне, господин учитель, было совсем не страшно.

Спокойно ковыряет свое мороженое.

И вдруг до меня доходит, что он вовсе не наслаждается моим смятением. Только время от времени бросает на меня подстерегающий взгляд, как будто что-то регистрирует.

Забавно, мне вдруг представляется охотник. Охотник, который хладнокровно прицеливается и стреляет только тогда, когда до конца уверен, что не промахнется.

Не испытывая при этом радости.

Но зачем он тогда охотится? Зачем, зачем?

— Вы вообще с Н. были в нормальных отношениях?

— Да, мы друг к другу хорошо относились.

Как мне хотелось бы его сейчас спросить:

— Так зачем же ты прикончил-то его? Зачем, зачем?

— Вы меня так расспрашиваете, господин учитель, — вдруг говорит он, — как будто это я его убил. Как будто я и есть тот незнакомый парень, хотя вы прекрасно знаете, что никому не известно, как он выглядел, да и был ли вообще. Даже девчонка помнит только, что у него были рыбьи глаза…

«А у тебя?» — думаю я.

— …А у меня глаза не рыбьи, у меня ясные глаза лани, так моя мама говорит и вообще все. А что вы улыбаетесь, господин учитель? Нет, это не у меня, скорее это у вас глаза рыбьи…

— У меня?

— Вы разве не знаете, какая у вас была в школе кличка? Неужели не слышали? Вас звали рыбой.

Он, улыбаясь, кивает мне головой:

— Потому что у вас ведь лицо всегда такое застывшее. Никогда не поймешь, о чем вы думаете, и вообще есть ли вам до чего дело. Мы еще часто говорили, господин учитель, он только все наблюдает, если кого-нибудь на улице, скажем, собьет машина — тогда он будет стоять и смотреть на сбитого, лишь бы точно знать, что он уже не встанет…

Вдруг он останавливается, как будто проболтался и бросает на меня испуганный взгляд. Правда, всего на долю секунды.

Почему?

Ага, вроде бы уже попался на наживку, но сорвался, сообразил.

Ты уже клевал, но заметил леску и теперь обратно уплываешь в свое море.

Ты пока еще не попался, но уже себя выдал.

Погоди, уж я тебя выужу!

Он поднимается:

— Пора домой, меня ждут к обеду. Если опоздаю, будет большой скандал!

Благодарит за мороженое, уходит.

Я смотрю ему вслед, а в ушах моих стоит девичий плач.