Юрий Бондарев

Родом из детства

Стало уже аксиомой: мы все родом из детства. Но что известно о детстве Юрия Бондарева? Очень и очень мало.

Сам Бондарев в разные годы опубликовал несколько автобиографичных текстов, но ни в одном из них никаких подробностей не привёл. «Родился в 1924 году на Урале, – написал он в горбачёвскую перестройку. – Детство провёл в Москве. После окончания средней школы ушёл на фронт» («Советские писатели. Автобиографии». Том V. М., 1988. С. 92). Кто были его родители и каким образом они попали в Москву, об этом писатель никогда особо не распространялся.

Биографы Бондарева – а их у него было немало, вспомним хотя бы Ивана Козлова, Юрия Идашкина и Владимира Коробова – тоже по поводу происхождения писателя и первых лет его жизни были не очень словоохотливы. То ли не имели на этот счёт подробной информации, то ли писатель сам когда-то запретил им углубляться в эту тему.

Помню, я как-то перешерстил все статьи критика Ивана Козлова, который сошёлся с Бондаревым ещё в конце 50-х годов прошлого века. В конце концов я наткнулся на его предисловие к двум повестям писателя, «Батальоны просят огня» и «Последние залпы», переизданным в Гослитиздате в начале 1966 года. Критик сообщил, что Бондарев родился 15 марта 1924 года на Южном Урале, в городе Орске, в семье народного следователя. Позже общавшийся много лет с Козловым другой критик, Борис Леонов, посоветовал мне поискать в архивах черновики этого предисловия. Но разве Козлов – классик, чтобы наброски к его статьям держать в главных архивохранилищах страны?

Как выяснилось, однако, Леонов знал, что рекомендовал. Козлов классиком не был, но многие материалы, которые он готовил в середине 60-х годов для однотомника Бондарева, сохранились в РГАЛИ в фонде издательства «Художественная литература». Так вот: когда критик написал заказанное ему предисловие, редактор содрогнулась – в нём была одна вода. Она потребовала, чтобы Козлов хотя бы немного рассказал о биографии своего героя. Тогда критик сделал несколько вставок к своему тексту. В частности, он сообщил, что Бондарев родился «в семье сотрудника ВЧК» (РГАЛИ. Ф. 613. Оп. 9. Д. 200. Л. 5). Однако это уточнение издательское начальство в текст предисловия так и не вставило.

Впоследствии чуть больше, чем Козлов, рассказал об отце Бондарева другой критик – Владимир Коробов. В 1984 году он в своей монографии о писателе сообщил, что по отцу у его героя корни были уральские, крестьянские. «Василий Васильевич Бондарев, отец будущего писателя, – утверждал Коробов, – только начал крестьянствовать, как был призван на войну, Первую мировую; в девятнадцатом году, во время Гражданской, вступил в партию большевиков, активно участвовал в становлении Советской власти на Урале. Работал народным следователем, а потом, получив юридическое образование, в коллегии адвокатов. Жизнь и работа складывались так, что все двадцатые и начало тридцатых годов прошли в постоянных разъездах и переездах. Уже с сыном на руках Бондаревы колесили по Оренбуржью, Южному Уралу, Средней Азии. Путь в Москву (в конце 1931 года) пролегал через Ташкент» (Коробов В. Юрий Бондарев. М., 1984. С. 21–22).

Но всё ли Коробов сообщил об отце Бондарева? Сдаётся, что он многое по каким-то причинам утаил. Что я могу добавить? Пока не очень многое. Прежде всего назову год рождения Василия Бондарева: 1896-й. И место: село Новомихайловка Оренбургской губернии.

А дальше-то что было? Все биографы Бондарева всегда подчёркивали только одно, что отец писателя работал (или всё-таки служил) народным следователем. Такие должности действительно одно время существовали. Впервые их ввели ещё в 1918 году, но положение о них было принято лишь осенью 1922 года. Каждый народный следователь закреплялся за конкретным следственным участком, имел при себе секретаря и рассыльного и при содействии милиции вёл предварительное следствие. Однако в 1928 году институт народных следователей упразднили, а все их полномочия отошли к органам прокуратуры.

Должен признаться, что мне пока ни в одном архиве не удалось выявить ни одного документа, в котором бы рассказывалось об отце Бондарева как народном следователе. Одно время я много общался с историком Олегом Капчинским, работающим на кафедре теории, истории государства и права в Академии труда и социальных отношений. Так вот, он давно занимается двумя темами: историей ВЧК и исследованием взаимоотношений спецслужб с отечественным кинематографом. И в одной из бесед Капчинский сказал мне, что ему не раз попадались документы, в которых Василий Бондарев фигурировал как сотрудник информотделения Орского отдела то ли ВЧК, то ли уже ОГПУ. Правда, он не мог вспомнить, в какие конкретно годы отец Бондарева работал в спецслужбах: до или после назначения его народным следователем. Остаются открытыми и другие вопросы: с какой должности Василий Бондарев в конце 1931 года отбыл из Ташкента в Москву и куда его в столице определили? Вряд ли ему предложили место рядового адвоката. Работавший одно время в аппарате Союза писателей России под началом Юрия Бондарева прозаик Борис Шереметьев как-то признался мне, что лично видел документы, в которых отец писателя значился как бывший военный прокурор.

Сам Бондарев ниаких воспоминаний о своём отце не оставил (во всяком случае, мне они не попадались). Есть только одна его небольшая миниатюра из цикла «Мгновения», которая так и называется: «Отец». Но это – чистая лирика. Бондарев рассказал, как весной 1936 года двенадцатилетним мальчишкой вдруг по-другому посмотрел на отца. «Мне бросилось в глаза: он оказался невысокого роста, короткий пиджак, некрасив, брюки, нелепо поднятые над щиколотками, подчёркивали величину довольно стоптанных старомодных ботинок, а новый галстук, с булавкой, выглядел словно бы ненужным украшением бедняка. Неужели это мой отец? Лицо его всегда выражало доброту, уверенную мужественность, а не усталое равнодушие, оно раньше никогда не было таким немолодым, таким негероически-безрадостным».

Но, заметьте, писатель не проронил в этой миниатюре ни слова о том, кем же был его отец.

Не очень много Бондарев и его первые биографы рассказали и о матери писателя. Её звали Клавдия Иосифовна, в девичестве она носила фамилию Гришаенко. Коробов выяснил лишь, что отец Клавдии Иосифовны родом был из Полтавы и какое-то время работал на железной дороге. А где и когда мать писателя встретила Василия Бондарева и вышла за него замуж, пока остаётся неизвестным.

Итак: 15 марта 1924 года в семье Бондаревых родился первенец. Уже на склоне лет писатель в беседе с нижегородским литературоведом Валерием Сдобняковым рассказал о том, что осталось в его памяти о проведённом в Орске на берегу Урала раннем детстве: «До сих пор ясно помню знойный полдень, июль, горячий песок обжигает пятки, Урал блещет, сверкает, как расплавленное серебро, он весь в фонтанах искр, в радужных брызгах купающихся, повсюду ликующий детский смех, радостные крики – воскресный день на сказочной реке, куда мама привезла меня порезвиться в прибрежном песке и, конечно, в воде. Помню несказанное наслаждение барахтаться и кувыркаться на мелководье, куда допускала меня мама, наблюдая за мной с берега. Я упирался ручонками в дно, бултыхал ногами, изображая плавание взрослых и, ожидая одобрения, смеясь, смотрел на маму, следившую за мной счастливыми, порой тревожными глазами. Это был детский рай…» («Литературная Россия». 2011. 22 октября).

Кое-что Бондарев успел перед смертью поведать о своих первых годах в Орске и журналисту из газеты «Правда» Виктору Кожемяко (журналист привёл слова писателя уже после его смерти). «Я, – рассказывал Бондарев журналисту, – родился на Урале, в городе Орске. Хорошо помню знойный день, залитую солнцем реку Урал и себя, барахтающегося в первозданно чистой воде, где над донной галькой мелькали тёмные спины пескарей. Мне было тогда года три. И хорошо помню дом с резными наличниками, стоявший на бугре у самого берега» («Правда». 2020. № 34. 15–18 мая).

Вскоре после смерти Бондарева Кожемяко вспомнил ещё один рассказ писателя из его детства. Приведу и его: «Мой отец был народным следователем, всю свою молодость ездил по южным уральским степям. С отцом ездили мать и я. Любовь к степи, жаркому запаху трав, безграничному простору синевы, к полыхающим в ночи звёздам, к утренней росе, печальным осенним закатам, к случайным дорожным встречам не остывает во мне до сих пор» («Правда». 2020. № 34).

В 1927 году Василий Бондарев был переведён в Ташкент. Но какую должность он занял на новом месте, пока выяснить не удалось. Точно известно, что почти сразу после переезда в Ташкент его жена родила второго ребёнка – дочь Элеонору.

В Центральной Азии Бондаревы провели почти четыре года. Но их сын это время почти не запомнил. Только в 2005 году поведал журналисту Владимиру Винникову: «И был жаркий, с арыками и карагачами, Ташкент, – где я прожил до шести лет» («Завтра». 2005. 1 ноября).

В 1931 году Василий Бондарев был вызван в Москву, но кто именно и для чего его позвали в столицу, до сих пор остаётся тайной. Пока неясно и то, какую ему в советской столице предложили работу (внучка писателя Вера не исключает, что её прадед имел отношение к спецслужбам). Жильё Бондаревым выделили в Замоскворечье, в Большом Спасоболвановском (ныне 1-м Новокузнецком) переулке, 4, в доме, который когда-то принадлежал конфетной фабрике. Они получили две комнаты в коммуналке, рассчитанной на шесть семей, с общим коридором и общей кухней. Все соседи оказались тоже приезжими – правда, они перебрались в Москву из близлежащих к столице губерний.

Добавлю: когда уже Бондаревы крепко осели в Замоскворечье, мать Юрия перевезла в Москву из Полтавы своего отца – деда Иосифа, как его звал маленький Юрий. Этому дедушке приспособили небольшой уголок в одной из комнат, который от других помещений был отделён шифоньером.

В ту пору самого Юрия более всего тянуло на Яузу пускать кораблики и в голубятню. История района его тогда не интересовала. Он не сильно задумывался о том, что по соседству с его домом в течение многих десятилетий находился храм Спаса Преображения, который власть закрыла прямо перед переводом отца в Москву (снова он открылся только в 1992 году). Вообще в семье Бондаревых тогда не были приняты разговоры о прошлом и о вере – все предпочитали грезить светлым будущим.

В 1936 году Клавдия Бондарева родила третьего ребёнка – сына Евгения. Проблем в доме, естественно, прибавилось. А она ведь ещё продолжала работать в детском саду. Поэтому часть забот легла на плечи старшего сына Юрия. Он стал отвечать за походы в булочную и молочную. На него также повесили переноску со двора в квартиру дров и доставку воды. Но стоило появиться свободной минутке, как парень сломя голову бежал на улицу или на Яузу.

Его увлечения в 1984 году подробно перечислил критик Владимир Коробов: «гимнастика в школьном зале до закрытия, футбол и волейбол на всех площадках и до полного обалдения, купание в Канаве, Яузе и Москве-реке до синих цыпок, велосипед (чаще всего чужой) до поры, когда уже и с зажжённой фарой ничего не видно; и страшные истории, рассказанные в сарае, и киношка (куда надо попасть без билета) про войну, и тайные папироски за липой на заднем двору, и поиск челюскинцев по репродуктору, и праздничные колонны демонстрантов (пристроиться и вместе с ними прошагать), и первая личная тайна – конопатая девчонка из соседнего двора» (Коробов В. Юрий Бондарев. М., 1984. С. 11).

Замоскворечье стало для Бондарева во второй половине тридцатых годов самым родным уголком. Позже герой его романа «Горячий снег» – командир огневого взвода Николай Кузнецов скажет: «…ни за что я своё Замоскворечье не променяю, сидишь зимним вечером, в комнате тепло, голландка топится, снег падает за окном, а ты читаешь под лампой, а мама на кухне что-то делает». В слова Кузнецова Бондарев вложил свои чувства конца 30-х годов.

Другим очень близким для него уголком перед войной стала деревенька Чемша на берегу реки Белая. Там жил его дядя Фёдор Гришаенко (мамин брат). У дяди подрастал свой сорванец – Сашка, который был на полтора года старше Юрия. С ним Бондарев во второй половине 1930-х годов проводил каждое лето: вместе рыбачили, бегали за местными девками, бузили.

А интересовала ли Бондарева тогда, в школьную пору, литература? Уже в 1979 году он в интервью критику Юрию Идашкину признался: «Но в 9-м классе литературу невзлюбил: то, что нас заставляли делать с образами классических героев, очень напоминало прозекторскую» (журнал «В мире книг». 1979. № 2. С. 61). Правда, это не помешало ему перед войной поучаствовать в выпуске школьного юмористического журнала.

Ещё несколько важных добавлений. В Москве Бондарев учился в школе № 516 (она располагалась на Лужниковской улице, которую впоследствии переименовали в улицу Бахрушина). Там его в сороковом году приняли в комсомол. После девятого класса он, по одной из версий, переехал в Ташкент. Одно время я был уверен в том, что Бондарев перебрался к отцу, который, видимо, вновь получил назначение в Центральную Азию. Но я ошибался. 3 апреля 1951 года Бондарев, впервые подав документы в Союз писателей, сообщил, что в Москве он окончил 9 классов. «Затем по состоянию здоровья я уехал к родственникам в Ташкент, там окончил 10-й класс». А занимался он, добавлю, в ташкентской школе № 157. Впрочем, по другой версии, в Ташкенте Бондарев учился первую военную осень.

Как бы то ни было, в июне 1941 года Юрий Бондарев вернулся в Москву. Но для чего: для летнего отдыха или для получения аттестата? Это до сих пор остаётся неясным.

Отдыха в любом случае не получилось – вскоре началась война.