Юрий Бондарев

«Всё сверкало, всё скрипело»

В конце июня 1941 года Бондарев и многие другие московские подростки были вызваны в райкомы комсомола. Ребятам предложили отправиться на рытьё окопов.

«Нас, – вспоминал Бондарев за три года до смерти, – послали под Смоленск и под Рославль. Всё было почти по-военному; всех разбили по взводам, расселили в крестьянских избах. Определили дневную норму: на каждого три кубометра земли» (Волгоградская правда. 2017. 14 марта). Уточню: местечко, где Бондарев рыл окопы, называлось Заячья Горка.

В самом конце июля немцы прорвали севернее Рославля нашу оборону. Занятые на рытье окопов московские подростки чуть не оказались в окружении. Начальство едва успело посадить ребятишек в последний поезд на Москву.

Вернувшись в столицу, Бондарев прямо с Киевского вокзала помчался к себе домой, в Замоскворечье. Но там он никого из родных не застал. Мать, бабушка, сестра и младший брат уехали в эвакуацию в Казахстан, в городок Мартук. Где в тот момент находился его отец, Юрий Васильевич в 2017 году журналистам не уточнил.

Ещё раньше, в 2009 году, писатель в беседе с публицистом Александром Арцибашевым рассказал, что отыскал уехавших из Москвы мать, сестру и брата в Мартуке: «Там были угольные шахты. Чтобы поддержать семью, летом устроился в местный колхоз. В аккурат уборка хлебов. Мужицких руков не хватало. Работал на лобогрейке, которую тянули две лошади. Меня поставили отгребать скошенную пшеницу. Ох, и тяжела работа! Вздохнуть свободно было некогда. На арбах возили скопы на зерноток, где их скирдовали, а потом молотили. По осени выдали четыре мешка пшеницы» («Наш современник». 2009. № 3. С. 245).

Но всё ли Бондарев рассказал в этих интервью? Ничего не запамятовал, ничего не перепутал? Он ведь так и не пояснил, когда и где закончил школу: в Москве в мае 1941 года или в первую военную зиму в Ташкенте. К тому же в беседе с Арцибашевым обнаружилась как минимум одна неточность. Писатель сообщил: «В марте 1942 года призвали на службу». Но по обнародованным Минобороны документам его призвали не в марте, а в августе 1942 года. Это сейчас несколько месяцев кажутся мелочью, но в войну был другой счёт. А до призыва Бондарев сначала работал на шахте в Казахстане, а потом в школе. К слову: на шахте тогда директорствовала его родная тётя, мамина сестра Мария Гришаенко.

Я нашёл в разных архивах несколько вариантов автобиографии Бондарева и собственноручно заполненные им листки по учёту кадров. В них свой первый военный год писатель осветил по-разному.

Сравним три документа. Первый – это автобиография, написанная Бондаревым 29 сентября 1955 года при поступлении на киносценарные курсы. Читаем: «В 1941 г. в июле месяце находился на оборонных работах на подступах к Москве, в Смоленской области. После окончания работ я поехал к семье, эвакуированной в Среднюю Азию. 10-ый класс заканчивал в Ташкенте» (РГАЛИ. Ф. 2372. Оп. 26. Д. 10. Л. 3).

Второй документ – это автобиография Бондарева, датированная уже 6 октября 1964 года. Она писалась для Комитета по Ленинским премиям. Писатель в ней также указал, что десятый класс заканчивал в эвакуации в Ташкенте (РГАЛИ Ф. 2916. Оп. 2. Д. 161. Л. 26).

Третий документ датирован осенью 1950 года. Собираясь принять участие во Втором всесоюзном совещании молодых писателей, Бондарев заполнил кучу разных анкет и, кроме того, написал новый вариант своей автобиографии. «В начале войны, – рассказал он о себе, – был на оборонных работах в Смоленской области. В период с октября 1941 г. по август 1942 г. работал в селе Вознесенском Чкаловской области. Работал в колхозе, учителем в средней школе, затем откатчиком и забойщиком на шахте „Мартук-уголь“. В августе 1942 г. призван в армию» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 35. Д. 140. Л. 2). Про окончание Бондаревым школы в Ташкенте в этом документе ничего не сказано.

После сравнения трёх автобиографических текстов возникает вопрос: так Бондарев сразу после возвращения с рытья окопов уехал к эвакуированной матери в Мартук и находился там до самого призыва в армию или всё же сначала вернулся в Ташкент, чтобы получить аттестат, и только после этого выехал в Мартук, откуда потом ушёл в армию?

Кое-какие ответы я нашёл в автобиографии, которую Бондарев собственноручно написал 3 апреля 1951 года для Союза советских писателей. «После окончания ‹оборонных› работ, – сообщил писатель, – я вернулся в Москву и поехал к семье, которая была эвакуирована в Казахстан, село Вознесенское. В Москве оставался отец. В селе Вознесенском Мартукского района Чкаловской области я работал в колхозе „Заветы Ильича“, на шахте „Мартукуголь“, затем – учителем в средней школе, преподавал военное дело и физкультуру».

Всё это Бондарев тогда же, в 1951-м, отразил и в личном листке по учёту кадров. Приведу фрагмент из заполненного им 21-го пункта «Выполняемая работа с начала трудовой деятельности»:

Тут только одна неточность: Мартукский район на тот момент граничил с Чкаловской (позже Оренбургской) областью, но входил в состав Актюбинской. Но в этот листок по учёту кадров никак не вписалась учёба в ташкентской школе № 157. А эта учёба была – писатель сам это подтвердил в более позднее время. В годы, которые сейчас называют застойными, он несколько раз выдвигался на Государственные премии и в связи с этим регулярно заполнял листки по учёту кадров и заново писал автобиографию. И вот что он сообщил о себе 28 октября 1975 года: «Десятый ‹класс› заканчивал во время войны, эвакуированный вместе с семьёй в Среднюю Азию (Ташкент), затем – Казахстан (Мартук)» (РГАЛИ. Ф. 2916. Оп. 3. Д. 98. Л. 34). Спустя семь лет, 15 декабря 1982 года он в листке учёта кадров в графе «Трудовая деятельность» заполнил: «1941 – средняя школа № 157, учащийся, г. Ташкент» (РГАЛИ. Ф. 2916. Оп. 4. Д. 195. Л. 12 об.).

В августе 1942 года Мартукский райвоенкомат призвал Бондарева в армию и направил его во Второе Бердичевское пехотное училище. Что это было за учебное заведение? Его создали зимой 1940 года на Украине, в городе Славута, поэтому именовали сначала Славутским училищем. Через полгода с небольшим командование перевело его в Бердичев. Когда началась война, училище передислоцировали сначала в Тамбов, а затем в Чкалов, где тогда размещался также штаб Южно-Уральского военного округа. Но в Чкалове условия для жизни и занятий курсантов отсутствовали. Начальство вынуждено было разместить ребят в четырёх бараках, каждый из которых вмещал пятьсот человек. Спали курсанты на трёхъярусных нарах. В училище были страшные недокомплекты учебных винтовок, станковых и ручных пулемётов, миномётов. Поэтому летом 1942 года командование перевело его в Актюбинск, где остались пустыми казармы переброшенной на фронт 101-й стрелковой бригады.

Главной задачей пехотного училища было ускоренное обучение курсантов, подготовка из них младших командиров, и прежде всего командиров взводов для стрелковых полков. Но до сих пор неясно, в каком качестве Бондарев находился в военном училище: в качестве курсанта или солдата из роты обслуживания. Документы на этот счёт исследователям до сих пор недоступны. Бытует версия, что осенью 1942 года ситуация на фронте из-за немецкого наступления на Сталинград резко обострилась, нашим войскам стало остро не хватать живой силы, поэтому часть курсантов, учившихся в Актюбинске, командование оторвало от занятий и направило в военно-формировочные лагеря под Тамбов, откуда была только одна дорога – на фронт. Но, по другим данным, даже в конце труднейшего сорок второго года военное начальство курсантами не разбрасывалось. Да, оно всё больше сокращало сроки обучения ребят в училищах, но всех их отправляло на фронт уже как минимум младшими лейтенантами и командирами взводов. А Бондарев получил только сержантскую должность командира расчёта 82-миллиметровых миномётов, но не стрелкового отделения.

Сразу скажу: я не собираюсь из этого делать какие-то глобальные выводы и кого-то в чём-то подозревать. Я считаю, что в войну нужны были и солдаты-пехотинцы, и сержанты-артиллеристы, и курсанты, и лейтенанты – командиры взводов. Все несли свою службу. Всем приходилось несладко. И все как могли приближали Победу. Но точность всё-таки никогда не была лишней. И почему писатель избегал детализировать армейскую часть своей биографии, какие у него имелись мотивы, пока остаётся неясным.

После тамбовских лагерей Бондарев был направлен в 308-й стрелковый полк 98-й дивизии. Она была сформирована осенью 1941 года на Дальнем Востоке и первое время обороняла наши дальневосточные границы. Но в середине лета 1942 года, когда немцы начали новое наступление, её срочно перебросили на Дон. Самые тяжёлые бои тогда завязались в районе Клетской, там 98-я дивизия понесла большие потери, и её вывели в резерв под Тамбов. На тот момент соединением командовал полковник Иван Серёгин. Вновь на фронт дивизию направили в начале зимы 1942 года. 11 декабря она высадилась на перегоне Верхние Липки – Лог, далее последовал двухсоткилометровый марш, а уже 18 декабря доукомплектованная дивизия вступила в первый бой на южном фланге Сталинградской битвы.

Спустя годы Бондарев кратко изложил свой боевой путь в автобиографии, в том варианте, который он представил чиновникам, отбиравшим и утверждавшим участников Второго всесоюзного совещания молодых писателей. 30 сентября 1950 года он сообщил: «Воевал на Сталинградском фронте в составе 98 стрелковой дивизии 308 стрелкового полка. В декабре месяце контужен и получил обморожение. После госпиталя (Ст‹арая› Рачейка, Куйбышевской области) направлен в 23 Киевско-Житомирскую стр‹елковую› дивизию 89 стр‹елковый› полк. В ноябре 1943 г. ранен, пролежал в госпитале до января 1944 г. Затем в рядах 121 Рыльской-Киевской Краснознамённой дивизии участвовал в боях за освобождение Левобережной Украины, Польши, дошёл до границы с Чехословакией. В конце 1944 г. послан в Чкаловское училище зенитной артиллерии им. Орджоникидзе. После окончания училища в декабре 1945 года со званием „младший лейтенант“ уволен в запас по ранению.

Награждён 2-мя медалями „За отвагу“, медалями „За оборону Сталинграда“, „За победу над Германией“.

В члены ВКП(б) вступил в 1944 г. на фронте» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 35. Д. 140. Л. 2–2 об.).

Но вернусь к тому, как Бондарев в декабре 1942 года попал на фронт. Уже в 2011 году он рассказывал литератору из Нижнего Новгорода Валерию Сдобнякову, как сложился его первый день: «Мой первый день на фронте – это железный скрип снега под ногами, встречный ледяной ветер, ожигающий до колючей боли лицо, почти срывающий с головы ушанку, одеревеневшие пальцы в рукавицах, ошпаривающее свирепым холодом железо нашего орудия. И первая ночь – подобие сна на снегу, на ветру, под горящими в косматых кругах сталинградскими звёздами в чёрном небе. Тогда мы были молоды, полны надежды и веры, и нами владело неисчезающее чувство: скорее, скорее на передовую! И было потом первое утро войны, когда в кромешном аду перемешались небо и земля, орудия и танки, неузнаваемые лица солдат и пикирующие „Юнкерсы“» («Литературная Россия». 2011. 22 октября).

В одном из первых же боёв под Котельниковом Бондарева контузило. Правда, Владимир Коробов в своей монографии утверждал, что его героя тогда ранило осколком в левую ногу. Он, писал критик, «пролежит несколько чесов на тридцатиградусном морозе в ожидании санитаров, обмороженного, его отвезут в медсанбат, оттуда в полевой госпиталь для тяжелораненых в Старую Рачейку, станцию в Куйбышевской области» (Коробов В. Юрий Бондарев. С. 28).

Другой биограф писателя, Татьяна Синицкая, писала, будто в боях под Котельниковом Бондарев был «контужен, получил обморожение и лёгкое ранение в спину» (сеть «Дзен». Синицкая Т. «Мы научились согревать…». 2020. 1 апреля).

А что рассказывал сам писатель? Читаем его «Мгновения»: «Нет, я никогда не забуду жестокие холода под Сталинградом, когда всё сверкало, всё скрипело, всё металлически звенело от мороза: снег под валенками, под колёсами орудий, толсто заиндевевшие ремни и портупеи на шинелях. Мы своим дыханием пытались согреть примерзавшие к оружию руки, но это не помогало. Потом мы научились согревать руки о горячие стреляные гильзы. Мы стреляли по танкам и лишь согревались в бою и хотели боя, потому что лежать в снегу в мелком выдолбленном окопе возле накалённого холодом орудия было невыносимо».

Однако подробности первых боёв под Котельниковом Бондарев не сообщил. Только в 2009 году он кое-что согласился поведать публицисту Александру Арцибашеву. По его словам, стояли крепкие морозы: «Из наспех перевязанной ноги сочится кровь. Кругом степь – ни души. В азарте наступления все ушли вперёд, а меня подтащили к стоявшему в поле разбитому трактору и оставили одного, сказав, что скоро вернутся. Вот уже и сумерки – никого нет. На мне телогрейка и шинель. Озяб. Достал флажку со спиртом, подаренную наводчиком, сделал несколько глотков. Вроде согрелся. Не знал, что алкоголь только усиливает кровоток. Боли не чувствовал. Одна мысль в голове: „Не замёрзнуть бы“. На небе высыпали крупные оледеневшие звёзды. Стал впадать в забытьё, перед глазами поплыли круги, какие-то видения… Всю ночь пролежал на снегу. Обморозил лицо, руки. Впоследствии кожа сходила пластами» (Наш современник. 2009. № 3. С. 246).

Так что всё-таки произошло с Бондаревым в декабре 1942 года? Весной 2024 года Министерство обороны рассекретило несколько хранящихся в Центральном архиве ведомства документов о советских писателях и разместило на сайте в мультимедийном историко-познавательном разделе «Живые книги о главном. Правда войны в произведениях писателей-фронтовиков». Так вот, в этом разделе указано, что Бондарев получил контузию и обморожение пальцев обеих стоп и был госпитализирован. Минобороны даже привело на интернет-сайте подлинник карточки учёта раненых и больных. Из нее следует, что 28 декабря 1942 года Бондарев попал в эвакогоспиталь 3632, а 24 февраля 1943-го был переведён в эвакогоспиталь 3275, который располагался на станции Старая Рачейка в Куйбышевской области (под него власти отдали помещения Дома отдыха имени Чапаева и сельской больницы).

После лечения Бондарева сначала демобилизовали. Этот факт был зафиксирован в картотеке раненых, которая велась в эвакогоспитале 3275. Приказ вышел 18 июня 1943 года, но потом его отменили, и Бондарев отправился в 89-й стрелковый полк 23-й стрелковой дивизии Воронежского фронта, который уже в середине осени был преобразован в 1-й Украинский фронт. В полку его назначили командиром уже 76-миллиметрового противотанкового орудия. Из своего орудия он палил по фашистам близ Сум и за это был в первый раз представлен к медали «За отвагу».

Правда, награда нашла Бондарева лишь в конце осени 1943 года. 14 ноября вышел приказ по 89-му полку. В нём было сказано: наградить… Далее цитирую текст приказа:

В этот приказ закрались несколько неточностей. Одна из них: Бондарева призвал в армию не Актюбинский горвоенкомат, а Мартукский. Вторая описка касалась номера дома, в котором семья Бондаревых жила до войны: 4, а не 14.

В сентябре 1943 года войска Воронежского фронта полностью освободили Сумщину и вышли к Днепру. Дальше предстояло форсирование Днепра. Но для успешного наступления необходимо было захватить и удержать хотя бы несколько клочков земли на правом берегу Днепра. Частям 23-й стрелковой дивизии было приказано создать плацдарм на Каневском участке.

Операция началась 26 сентября. По некоторым данным, расчёт орудия, которым командовал сержант Бондарев, высадился на правом берегу Днепра одним из первых. О том, с чем тогда столкнулись наши бойцы, отчасти можно представить по сохранившемуся в Центральном архиве Министерства обороны журналу боевых действий 23-й дивизии (ЦАМО. Ф. 1096. Оп. 1. Д. 5). Читаем:

Каневский плацдарм 23-я дивизия удерживала почти месяц. Её заменили другими частями лишь 22 октября. А потом началось новое наступление. В ноябре Бондарев со своим орудием попал возле Житомира в окружение. Его тогда ранило, но однополчане своего командира не бросили. Его смогли вытащить и отправить под Киев в посёлок Загальцы в госпиталь. Там в палате он и узнал, что за бои на Сумщине награждён медалью «За отвагу».

Вновь в строй Бондарев встал в январе 1944 года. Правда, в старую, ставшую уже родной часть его не вернули – он получил назначение в 297-й артиллерийский полк 121-й стрелковой дивизии. Начались бои за освобождение Западной Украины. Бондарев вступил в партию и вскоре снова отличился. 30 марта он отразил танковую контратаку фашистов, и его представили к очередной награде.

Приказ о вручении Бондареву второй медали «За отвагу» был подписан командиром полка 21 июня 1944 года. Наградить, говорилось в приказе:

В спешке, правда, начальство спутало год рождения Бондарева: он появился на свет не в 1920-м, а в 1924-м году. Ошиблось оно и в домашнем адресе Бондарева – переулок, как уже говорилось, назывался Большой Спасо-Болвановский.

Со своим полком Бондарев вошёл в Польшу и почти дошёл до Чехословакии. Однако в ноябре 1944 года его отозвали в штаб и направили доучиваться в военное училище, но уже не в Актюбинск, а в Чкалов, и не на командира стрелкового взвода, а на офицера-артиллериста.

В Чкалове Бондарев узнал о Победе. Естественно, его радости не было предела. Он, как и все курсанты, ликовал. Но буквально через несколько дней ему сообщили, что уже после официальной капитуляции гитлеровских войск в Австрии погиб его двоюродный брат Александр Гришаенко, с которым он в детстве вместе рыбачил на реке Белая у маминой родни.

В Чкалове Бондарев проучился до декабря 1945 года. После окончания училища его собирались направить на Дальний Восток, но он распорядился своей судьбой по-другому и, сославшись на имевшееся ранение, демобилизовался в звании младшего лейтенанта. Военная карьера оказалась ему неинтересна.