Юстиниан. Великий законодатель

I

О первом приближении ужаса к Константинополю возвестили призраки, но не те одинокие домашние духи, от которых хозяева и их домочадцы с успехом прячутся под одеялами, а страшные посланцы бездны, такие же неизвестные и устрашающие, как дикие обитатели степей гунны. Те, кто пережил встречу с призраками, утверждали, что призрак бил свою жертву, и на месте удара появлялся смертельный знак чумы — припухший бубон… Некоторые из этих людей умирали и, умирая, бредили о чудесах и странных знамениях, от которых стыла в жилах кровь у тех, кто за ними ухаживал. Некоторые впадали в сон, больше похожий на забытье, и умирали, не просыпаясь. Если за такими больными ухаживали и кормили их, то они ели, не просыпаясь, если же нет, то они умирали во сне от истощения… Вообще говоря, христианин всегда вооружен перед лицом сверхъестественных знамений. Но те, кто пытался при виде призрака защититься именем Божьим, обнаруживали, что это оружие отказывалось действовать. Несчастные пытались бежать в церкви, но не находили защиты и там. Причину появления призраков объяснили обычные рядовые врачи, которые, повинуясь врачебному долгу, исследовали природу страшных видений. Никаких призраков в действительности не было. То были наваждения, посещавшие уже заболевших людей. Призраки бродили не по улицам Константинополя, но в умах людей, которых они поражали. Даже во сне являлись духи обреченным, предупреждая их своим железным прикосновением.

Если кто-то воображал, что, не увидев призрака, не заболеет, тот вскоре избавлялся от этого заблуждения. У большей части пациентов болезнь начиналась без всяких предвестников с легкой лихорадки, которая казалась слишком пустяковой для того, чтобы от нее умереть. Но через день-два к лихорадке присоединялись вспухшие бубоны, и это был уже роковой знак чумы.[40]

II

Вначале случаи заболевания были не слишком многочисленны, и показатели смертности в Константинополе едва ли превышали нормальный уровень. Потом случаи участились, смертность начала стремительно нарастать и достигла устойчивого ужасающего пика: леденящего душу количества заболевающих и умирающих, которое составляет самую страшную черту всех великих эпидемий чумы. Всего чума свирепствовала четыре месяца. В течение трех из них она бушевала с особенной яростью. На какой-то неизвестный нам период (вероятно, на две или три недели) эпидемия достигла своего апогея.[41] Молчаливый, невидимый и неосязаемый враг косил людей сотнями и тысячами. Это была непреодолимая сила, наполнившая Константинополь трупами и страхом… Не было войны, которая поражала бы людей такой неотвратимой и ужасной смертью. Было только одно мрачное обстоятельство, сближавшее эпидемию с войной: нельзя было предугадать, кто погибнет, а кто останется в живых.

Константинополь пережил это испытание так же, как и другие города, перенесшие подобную трагедию. Столетия спустя в Западной Европе черная смерть повергла людей в отчаяние и заставила остро наслаждаться моментом, который всегда мог оказаться последним. Тем не менее, тот же страх толпами сгонял людей в церкви, за тот период на праведный путь встали тысячи константинопольских грешников, по крайней мере на какое-то время. В то время, когда всюду царил хаос и остановился нормальный ход обыденной жизни, измученные родственники продолжали ухаживать за своими находившимися в беспамятстве больными, кормя тех, кто утратил сознание и впал в глубокий сон, напоминавший смерть. Суровые мужчины, имен которых мы никогда не узнаем, забивая телеги трупами умерших, свозили их к берегу моря, рыли огромные братские могилы и плотно трамбовали землю над зарытыми телами. Богатые и состоятельные люди умирали покинутыми, немытыми и голодными, поскольку часто их домочадцы вымирали все до единого. Рабы, обретя нежданную и не нужную им свободу, бродили по городу; не было ни управляющих, которые раздавали им еду, ни хозяев, которые за нее платили, ибо умирали и те и другие. Торговля в городе замерла. Добывание средств к пропитанию превратилось в серьезную проблему, и не только для бедняков. Многие дома были заперты, иногда по той простой причине, что все их обитатели умерли. Иногда дома запирали испуганные обитатели, надеявшиеся отсидеться от эпидемии за плотно закрытыми дверьми. Напрасны были все предосторожности. Чума проникала сквозь запертые двери и закрытые окна и поражала живших за ними. С другой стороны, вскоре обнаружилось, что врачи могут без всякого страха работать в самой гуще больных; люди, рывшие могилы и хоронившие мертвых, тоже могли не бояться заражения. Совершенно ясно, что чума не заразна. Она не передается от человека к человеку.

Самым тревожным и деморализующим свойством чумы была ее очевидная иррациональность. Медицинская наука тех времен, а она была далеко не так плоха, как нам теперь представляется, была поставлена в тупик. Нельзя было положиться ни на один из тогдашних методов лечения; все предсказания относительно эпидемии оказались ложными. Врачи были не в состоянии отнести чуму ни к одному известному роду болезней. Попытки понять причину и природу болезни оказались бесплодными. Очевидным представлялось только одно. Если бубон нагнаивался и вскрывался, то больной выздоравливал. Но этот процесс нельзя было ни ускорить, ни контролировать. Ничто в этой болезни не поддавалось воздействию. Все, что можно было сделать, — положиться на веру, здравый смысл и ждать, когда напасть минует, если ей суждено было миновать. Единственное, что можно было сказать с уверенностью: от такой болезни может погибнуть весь род людской. Если болезнь будет свирепствовать еще хотя бы год, то волны моря будут биться о берега безлюдного мира, а ветер станет завывать над крышами навсегда опустевших домов.

III

Правда, у Константинополя было и одно преимущество. Город не был брошен на произвол судьбы. С самого начала, как только стало ясно, что надвигается катастрофа, Юстиниан назначил одного из своих личных секретарей ответственным за все связанные с эпидемией мероприятия, включая финансовое обеспечение и военную поддержку. В составе императорской гвардии был сформирован санитарный корпус под командой Феодора, ему были вменены обязанности, которые не могли выполнять частные лица. Тем домам, которые были в состоянии это делать, было оставлено право ухаживать за заболевшими членами семейств и погребать своих мертвых. Но по мере того, как эпидемия разрослась и достигла своего пика, все усилия частных лиц становились недостаточными и напрасными. Кладбища были заполнены до отказа. Их расширяли, но этого было мало. Люди могли делать только одно — свозить мертвецов на берег моря и оставлять их там.

Гвардейцы, вероятно, с помощью безработных людей, которые были рады заработать немного денег на пропитание, подбирали мертвецов на сотнях улиц Константинополя и в затихших домах, в которых приходилось взламывать двери, чтобы войти внутрь и обнаружить там одни трупы или трупы и испуганных, бледных обитателей, которым пришельцы, вероятно, казались демонами чумы. На набережной трупы складывали и пересчитывали, грузили на баржи и перевозили через бухту Золотой Рог в Галат. Здесь рыли огромные братские могилы. Мертвых было так много, что временами емкость рвов оказывалась недостаточной, и тогда покойников сбрасывали в высокие башни галатских укреплений и оставляли там. Когда ветер дул с востока, об этом по запаху сразу узнавал весь город. Мы не знаем, сколько времени смертность держалась на таком ужасающе высоком уровне. Не сохранилось никаких письменных свидетельств ни о том, когда она начала уменьшаться, ни о быстроте ее снижения. Вероятно, в конце эпидемии заболел и сам Юстиниан, который какое-то время находился между жизнью и смертью.[42]

Чума опустошительной волной прокатилась по всему Востоку, на какое-то время положив конец войне. Болезнь поразила персидское войско, и Хосру отступил в Ассирию, которая в тот момент была почти свободна от чумы. Пошли даже разговоры о заключении мира, которые не были поддержаны Юстинианом. Новость о болезни императора застала римское войско в Сирии. У армии оказалось много свободного времени, и командиры не могли ничего поделать. Праздным людям свойственно болтать.

Совершенно непроизвольно мысли людей обратились к интересному вопросу. Предположим, Юстиниан умрет. Что в таком случае будет с Феодорой? Их партнерство было настолько тесным, что после смерти одного из них второму не останется ничего иного, как покорно уйти в тень политического небытия. Проблема заключалась в деньгах Феодоры. Она контролировала очень большие суммы, которые ради ее безопасности передал ей Юстиниан. Пока у императрицы были деньги, сместить ее было очень трудной задачей. Эти деньги обеспечивали Феодоре независимость, которая сильно затруднила бы положение любого преемника Юстиниана. Тем не менее, традиция не предусматривала правления женщины в качестве императора. Если бы Юстиниан умер, наследовать его трон, без сомнения, должен был только мужчина. В то же время было маловероятно, что женщина, обладавшая такой энергией, властью и хваткой, как Феодора, уступит свое место без борьбы. Было вполне вероятно, что она постарается добиться ратификации своего титула в Константинополе или добиться продолжения своего правления под любым другим титулом по ее выбору.

Большинство военачальников придерживалось старомодного взгляда на женщину. Что делать, они жили и воспитывались очень близко от Азии.

Неизвестно, кто именно произнес приведенные ниже слова, но один из военачальников сказал буквально следующее: «Я откажусь признать любого из тех, кого навяжет нам Константинополь».

IV

Действительно, для Феодоры, которая день за днем и час за часом ждала дурных известий о состоянии Юстиниана, это без преувеличения был вопрос жизни и смерти. Маловероятно, что ее занимали философские вопросы о месте женщины в обществе. Сталь ранит, а цикута убивает и мужчин и женщин; и те и другие в равной степени могут пользоваться силой и мужеством для самозащиты. Мы можем не сомневаться в том, что, ожидая новостей, которые могли решить ее будущее, Феодора была готова до конца использовать любое оружие, чтобы защитить себя и мужа или, если так сложатся обстоятельства, только себя.

Юстиниан выжил. Возможно, в этом сыграли свою роль его умеренность и трезвость. Как бы то ни было, чумной бубон нагноился и вскрылся; смертельный яд вытек из организма, и больной начал поправляться.

Когда эта новость достигла Сирии, воинские начальники стали вспоминать сказанные ими ранее слова с неприятным чувством возможных последствий. Некоторые поспешили атаковать неприятеля, отличиться в битве и доложить наверх о своем героизме. До полного выздоровления Юстиниана государством продолжала управлять Феодора. Она вызвала их всех в Константинополь. Когда они прибыли, Боуз исчез. Никто не знал, что с ним сталось, и никто не осмелился об этом спросить. Против Велизария не были выдвинуты обвинения, но его сместили с поста командующего, лишили права иметь собственную дружину и фактически посадили под домашний арест. Это означало, что его не имеют права посещать друзья. Командование сирийской армией было передано Мартину.

Естественным исходом этих суровых мер явилось то, что Велизарий (который был не слишком доволен поведением Феодоры) высказал свои обвинения, а Боуз их подтвердил. Юстиниан и Феодора были слишком многим обязаны Велизарию и знали о его безоговорочной верности, поэтому не применили к нему более строгих мер.

Прошло два года и четыре месяца, прежде чем Боуз, жмурясь от яркого света, появился в знакомых местах среди некогда знавших его людей. Все это время он провел в заключении, сидя в темной одиночной камере в подвале дворца Феодоры в Хормидасе, не отличая дня от ночи и не слыша человеческого голоса, с ним не общались даже тюремщики… До нас не дошли сведения о том, от чего он отрекся, какие дал гарантии, к какому соглашению пришли они с Феодорой, но факт остается фактом: Боуз был освобожден и восстановлен в прежних правах. Он получил свой урок, и, хотя этот урок оказался достаточно суровым, были люди, которым пришлось пережить гораздо худшее.

Судьба Боуза была интересна только самому Боузу; вероятно, она не имела значения ни для кого другого. С Велизарием все обстояло по-иному. Лишение его права содержать дружину выставило на продажу массу вооруженных воинов, силой которых были покорены Африка и Италия. Такое редко случается в истории. За обладание этой немалой силой началась жестокая конкуренция. Для того чтобы соблюсти честность в этой игре, воины были разделены на партии, которые были распределены между разными военачальниками и, как пишет по этому поводу Прокопий, «некоторыми придворными евнухами», под которыми он, вероятно, подразумевает Нарсеса. Мало этого, был наложен арест и на личные сокровища Велизария, так что отныне он не мог содержать дружину, даже если бы получил на это официальное разрешение.

Мало было в истории Константинополя событий, которые бы в такой степени потрясли воображение обывателей, как падение Велизария. Видимый эффект от этого падения был бы гораздо большим, если бы ему не предшествовал такой вселенский катаклизм, как великая эпидемия чумы. После такого потрясения люди не имели ни малейшей склонности обращать внимание на несчастья других и жалели только самих себя. Однако то, что случилось с Велизарием, эхом отразилось в исторических хрониках и даже прозвучало отголоском в современной английской поэзии.

Люди, недоумевая и поражаясь, смотрели на Велизария, который больше не был богат, больше не был велик, которого не сопровождала многочисленная свита. Теперь это был одинокий унылый человек, погруженный в свои мысли и боящийся теней, в которых ему все время мерещились кинжалы наемных убийц.

V

Но где же справедливость? Где право? Давайте не будем спешить с выводами! Для такого обращения с Велизарием были не только очевидные, бывшие на поверхности причины. Нет, они оказались намного глубже и сложнее. Велизарий сам начал этот процесс, когда торпедировал заключение итальянского договора с готами, последствия этого опрометчивого шага стали отчетливо видны только теперь. Он поспешил с выводами, доверяя Фотию больше, чем своей жене. Он сам виноват в том, что был недоволен Феодорой, которая заставила его помириться с Антониной. Примирение оказалось пустым звуком. Теперь недовольство Велизария достигло такой степени, что он был готов развязать гражданскую войну. В том, что последовал ответный удар императрицы, который сломал ему шею, Велизарий должен был винить только самого себя.

Феодора (и это знали все) была не из тех людей, которые медлят или колеблются при таких угрозах, какую в данном случае представлял собой Велизарий. Императрица обрушила на него молниеносный удар с той стремительностью, какой от нее вполне можно было ожидать. Так скажите, ради всего святого, чего иного мог ожидать Велизарий? Он обладал одной примечательной слабостью — слишком жалел себя, жалел страстно, как трагедийный актер. Феодора не испытывала подобной жалости, она воспитывалась на комической сцене.

В том, как повела себя Феодора по отношению к Велизарию, была определенная тонкость. Доведя дело до некой крайности, она начала постепенно возвращать положение полководца к исходному. Зря он настороженно озирался, ожидая каждую минуту удара в спину. Никто не собирался доводить дело до столь серьезного конца. Напомним, он имел дело с комедианткой. Она заставляла его переживать и мучиться до тех пор, пока он сам не довел себя до полного отчаяния. Он понял, наконец, страшную правду. Он потерял все! Он, который был вторым человеком в империи! Все ушло безвозвратно — богатство, власть, слава, всеобщее преклонение.

Он, как обычно, появлялся при дворе. Какая разница между прежним Велизарием, окруженным блестящей свитой, и нынешним, которого сопровождала дюжина дешевых наемных слуг. Сцена была поставлена специально для него, хотя сам Велизарий этого не понимал. Он не находил ничего забавного и комичного в холодном отношении императора и императрицы (бедняга!) и в насмешках, которыми его осыпали придворные лизоблюды. Вечерами он возвращался домой, ничего не добившись и ни на что не надеясь, пугливо озираясь на каждом углу, вздрагивая от воображаемых опасностей, хотя в действительности ему ничто не угрожало. Придя в дом, он садился на ложе и, совершенно упав духом, обхватывал голову руками. Его преследовало ощущение, что все кончено.

Периодически появлялась Антонина. Очевидно, в тот период супруги едва поддерживали отношения, и Прокопий недвусмысленно намекает на то, что Антонина не имела отношения к этим событиям. Феодора одна ставила комедию под названием «Всепрощающая супруга».

После захода солнца у дверей дома Велизария неожиданно появляется дворцовый стражник по имени Квадрат. Незамеченным (потому что ворота уже не охраняются так тщательно, как раньше) проходит он по двору и объявляет Велизарию, что принес ему письмо от императрицы.

Это была последняя соломинка, сломавшая спину верблюда. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Удовлетворенный тем, что он получил свой смертный приговор, Велизарий улегся на ложе и принял пристойную позу.

Однако Квадрат продолжал стоять у двери с письмом в руке, и Велизарий прозаично встал, взял свиток и прочитал письмо. Это было совсем не то, чего он ожидал.

Если верить Прокопию, в письме было написано следующее: «Тебе небезызвестны, сиятельный, все твои преступления против меня; но я в таком большом долгу перед твоей супругой, что ради нее изменила свои намерения и решила простить тебя. Я дарю ей твою жизнь. Можешь впредь не тревожиться за свою жизнь и будущность; своим поведением ты сможешь доказать, что на деле являешься достойным мужем».

Велизарий жил в такой стране и принадлежал такой эпохе, когда изъявления чувств были более демонстративными и картинными, нежели в наше время. Его реакция была такой взволнованной и радостной, что он простерся ниц перед Антониной, обнял ее колени, покрыл их исступленными поцелуями, объявив, что она его спасительница, коей он обязан всем, и отныне он станет ей не только верным супругом, но и преданным рабом.

Очень жаль, но мы не знаем, что ответила на эти излияния Антонина.

VI

Теперь Велизарий понял, как надо правильно относиться к Феодоре, и был весьма благодарен ей за ее добрую волю в примирении его с Антониной. Теперь ему осталось только одно — замолить свои остальные грехи, разумно оценив положение в Италии. К сожалению, это оказалось не простым делом.

Реабилитация Велизария была не полной. Его состояние не было восстановлено в прежнем объеме. Император удержал себе одну треть. Велизарию были возвращены шесть тысяч фунтов золота в слитках, но и этого количества золота было достаточно, чтобы лишить сна и покоя человека, обладающего им. Кроме того, он связал себя с императорской семьей, обручив свою единственную дочь и наследницу Иоаннину с Анастасием, внуком императрицы Феодоры.

Мы лишены возможности узнать, насколько отчетливо понимала Феодора стоявшие перед ней проблемы. Мы знаем, что она не была восторженной поклонницей восстановления мировой империи. Феодора придерживалась точки зрения (как мы уже видели), что восстановление империи должно касаться только ее четко очерченной восточной части. Таким образом, императрицу не слишком сильно занимали последствия действий Велизария в Италии. Упразднение его комитата было событием огромной исторической важности. Именно дружина Велизария обеспечила победоносный исход войны с Кобадом, подавление восстания «Ника», свержение Гейламира, истощение сил Витигиса и запугивание Хосру. Тщательно подобранный личный состав, спаянный многими годами совместной службы, связанный со своим предводителем добрыми отношениями, был ядром имперского войска. Только женщина могла подумать, что те же люди, рассеянные по десяткам других воинских подразделений, были способны сохранить свою прежнюю боеспособность. То была катастрофическая ошибка Феодоры. Сила комитата состояла в его единстве, его спаянности. Все их подвиги стали возможны только благодаря такому единству, а не простому сложению сил отдельных воинов. Вероятно, это в полной мере не понимала даже Антонина. Объяснения и выкладки Велизария не оказывали никакого воздействия на слушателей, которые не понимали истинной ценности того, что он им говорил. Кроме того, для него было небезопасно говорить многое. Он и так легко вышел из тяжелого положения, в каком оказался по собственной вине.

Но нам не стоит забывать и об оборотной стороне медали. На все объяснения Феодора могла ответить, что ни один подданный не имеет права обладать силой, превосходящей силу своего сюзерена. Если Велизарий заявляет свои права на то, чтобы такую силу иметь, значит, он автоматически претендует на суверенитет. В действительности же Велизарий, имея в руках такую силу, использовал ее разрушительную мощь только по воле своего императора. Но он неосмотрительно пригрозил употребить свою дружину против нового суверена, если тот не вызовет его, Велизария, одобрения. Если такие поступки не спорны, то что можно назвать спорным поступком? Если даже Велизарий не хотел причинять империи никакого вреда, то тем более он был опасен. Феодора могла изыскать подходящий случай, чтобы утверждать, что гораздо важнее обеспечить безопасность власти императора и поддержать внутреннюю силу правящей власти, чем покорить Италию. Одно было исключительно важно для выживания государства, другое носило чисто случайный характер.

Практически не важно, кто был прав в этом споре — Велизарий или Феодора. В любом случае за ней оставалось решающее слово. Она принимала решения, и мы скоро увидим, что из них вышло.

VII

Хотя примирение между Антониной и Велизарием совершилось при весьма неловких обстоятельствах, оно было искренним и полным. В дальнейшем их отношения никогда более не нарушались. Они снова были едины. Однако восстановление их добрых отношений и доверия между ними привело к нескольким важным результатам. Именно в это время распадается союз между Прокопием и Велизарием.[43] Когда несколько лет спустя историк начал писать скандальные главы своей «Тайной истории», он выдал причину. Прокопий был и до конца оставался противником Антонины и Феодоры. Он был ревностным сторонником Фотия и одним из тех, кто настраивал Велизария против его жены. Фотий исчез. Теперь от Велизария отвернулся и Прокопий. Он отошел в сторону, мысленно горько обвиняя великого воина в удалении Фотия, охваченный яростью по отношению к Антонине.[44]

Велизарий не стал терять время даром и заявил свои права на командование. Антонина и слышать не хотела о персидской границе: слишком свежи были в ее памяти неприятные события, которые там с ними произошли. Было решено, что Велизарий отправится в Италию — самое подходящее для него место, во всяком случае с точки зрения Феодоры. Однако Велизарий был отправлен в Италию не как император. Он получил должность коннетабля — comes stabuli — и это было понижение по службе на один ранг.

Чума сама по себе послужила настоящей революцией, и в свете события, которое потрясло мир в его основах, Велизарий не так остро переживал свои собственные неприятности. Юстиниан, который медленно поправлялся все летние месяцы, так никогда и не стал тем человеком, каким был до болезни. Былая острота ума исчезла. Тем, кто не видел великих эпидемий чумы, не понять, к каким катастрофическим результатам они приводят. Сотни тысяч смертей, унесших членов семьи, друзей и знакомых, стирают с лица земли знакомый социальный ландшафт. Старых знакомых, к которым так привык взгляд, заменяют совершенно новые люди; но зачастую замены нет; нет вообще ничего, кроме осыпающихся домов и пустых углов; поля засеваются травой или превращаются в пустоши; перестают ходить по морю корабли; не стучат молоты в кузницах. Изменяется даже физический облик земли, когда другими становятся люди, населяющие ее. Возрождающая сила человечества вскоре начинает заполнять опустевший мир содержанием, но этот подвиг требует времени для своего свершения. Проходит много лет до тех пор, когда мир выздоравливает от вспышки вселенской смерти. Но, выздоравливая, мир становится иным. Все дело управления империей испытывало большие затруднения в связи с экономическими потрясениями, вызванными чумой. Все виды человеческой деятельности надо было начинать заново, но ни для одной отрасли это положение не верно настолько, насколько верно для финансов. Система налогообложения пришла в расстройство, и ее едва ли удалось восстановить до конца правления Юстиниана. Состояния колебались, изменялись и исчезали. Нечто подобное происходит с земными пейзажами после землетрясения. Для того чтобы вернуться к прежнему порядку, надо было работать много лет. В результате правительство Юстиниана стало бедным правительством. Недостаток доходов проявлялся горестными воплями налогоплательщиков.

Юстиниан стал очень неохотно тратить деньги. Весь остаток его царствования государственная мудрость диктовала необходимость строжайшей экономии, и, хотя расходы были уменьшены ниже всякого разумного уровня, доходов все равно не хватало на содержание самых необходимых государственных служб.

Поэтому были необходимы особые меры для организации итальянского похода Велизария, который, несмотря ни на что, оставался очень богатым человеком. Постепенно в умах власть имущих созрело понимание того, что командующий должен содержать себя и свое войско. Не было особых причин сомневаться, что такая задача по плечу Велизарию. Предыдущие войны в Африке и Италии кормили себя сами. Инновация заключалась в том, что отныне упразднялся государственный финансовый контроль, имперский командующий имел свое независимое казначейство, неподконтрольное правительству.

Поддерживать и пополнять свою казну командующий должен был самостоятельно, на свой страх и риск. Притязания Юстиниана на восстановление мировой державы становились грезами, если предполагалось их воплощение такими методами. Политическое единство и консолидированное политическое правление всегда зиждутся на жестком государственном финансовом контроле. Предоставление командующему итальянской армией независимых от государства финансовых полномочий могло автоматически привести к созданию независимого итальянского королевства.

В некоторых кругах, так утверждает Прокопий, были уверены, что Велизарий немедленно поднимет знамя независимости, как только окажется на достаточном расстоянии от Константинополя. Возможно, Прокопий писал только о своих ожиданиях. Если так, то ему пришлось разочароваться. Велизарий отнюдь не рассматривал сложившуюся ситуацию как повод к мятежу. Прокопий приписывает такую верность полководца императору огромному влиянию Антонины на мужа.

VIII

Велизарий, несмотря на совершенные им ошибки, оказался мудрее многих своих критиков. Он знал пределы своих возможностей. Он понимал, что он всего лишь военный — специалист, чьи воинские способности не позволяли предположить, что он обладает такими же способностями государственного деятеля. Как правитель он не продержался бы и шести месяцев ни в Константинополе, ни в другом месте. Велизарий никогда не испытывал интереса к делам, которыми должен изо дня в день заниматься правитель, — тем делам, которыми Юстиниан был готов заниматься по шестнадцать часов в сутки. Чтобы понять всю сложность работы императора, Велизарию надо было всего-навсего понаблюдать за развитием событий в Константинополе. Он был не тот человек, который стремился взвалить на свои плечи ношу, которую приходилось ежедневно нести Юстиниану.

Болезнь поразила императора во цвете лет и в зените деятельности. Он выбрался из тьмы долины смерти и увидел, что мир изменился, как предательская поверхность моря. Все стало не таким, как раньше. Хотя теоретически дважды два еще равнялись четырем, Юстиниан на практике не мог получить в результате больше трех с половиной. Хотя в принципе расстояние от Иерихона до Иерусалима равнялось расстоянию от Иерусалима до Иерихона, в действительности сила трения меняла это соотношение. Кроме того, Юстиниан столкнулся с духовным вызовом. Его надежды, его идеалы, его цели могли оказаться (или уже оказались) недостижимыми. Но он не стал от них отказываться.

Сам Юстиниан, хотя и несколько оглушенный и ослабленный, был готов до конца идти по намеченному пути и толкать по нему других. Его крестьянская кровь, будучи упрямой стихией, не позволяла ему задуматься о том, что на свете существует отступление. Время шло, и все яснее становилось, что идти по этой дороге Юстиниану, скорее всего, суждено одному. Круг преданных сподвижников рассеивался.

Об этом Прокопий пишет в своей «Истории». Подданные Юстиниана с благоговением и ужасом взирали на растущую суровость цезаря, понявшего, что его усилия тщетны, но не оставившего свою решимость даже после того, как решимость растаяла в сердцах его подданных. Стражники, дремавшие на своих постах, часто слышали в ночной тишине размеренные шаги, а потом замечали шедшего по дворцу цезаря. Рассказывали, что иногда его видели расхаживающим по ночному дворцу без головы. Юстиниан всегда был человеком, который с трудом мог долго стоять или сидеть в одном положении. Теперь его неугомонность стала вызывать ужас. В народе стала распространяться легенда об императоре-демоне,[45] который вел себя подобно Филиппу Вандереккену, который шел к своей цели, невзирая на Божью волю.

Прокопий отразил в своих писаниях идеи большей части римского правящего класса, приукрашивая и расцвечивая эту тему. Как только аристократы и чиновники осознали возможную цену, они отшатнулись от политики, которую император решил вести до конца, несмотря на войну, эпидемию, голод, землетрясение и даже возможную гибель всей нации. Во многом они заблуждались, а прав был все-таки император; они были глупы и неспособны, а он был умным и сильным человеком. Но в одном они были абсолютно правы: он начал идти против естественного хода вещей и против хода истории. Нельзя сомневаться в страхе и ненависти, которые охватили людей, от имени которых выступал Прокопий. Эти люди были потрясены его решимостью, напуганы его суровостью, которой он укрепил свое сердце. Государственный муж, отличающийся такой твердостью, работающий ночами напролет и не знающий отдыха, — такой правитель не может быть человеком. Так родилась легенда.

Велизарий не обладал и тенью такого характера. Он не имел притязаний занимать столь высокое кресло или сталкиваться с подобными проблемами, предпочитая более простую жизнь воина.

События, связанные с отзывом, опалой и реабилитацией Велизария, и организация его нового похода продолжались около девяти месяцев. В мае, через год после окончания эпидемии чумы, Велизарий отправился в Далмацию, на этот раз взяв с собой Антонину. Во Фракии он начал собирать свой новый комитат. Он был небольшим, ибо, когда Велизарий прибыл в Салону и соединился с Виталием, военачальником в Иллирии, их объединенные силы составили всего четыре тысячи человек,[46] что, конечно, нельзя назвать полноценной армией. После того как Велизарий помог захватить Отранто, он отбыл в Полу, в Истрию. Оттуда он пошел к Равенне. За время опалы Велизарий не стал худшим воином, чем был раньше. Поразительная слабость, какую он проявлял во время этой войны, была обусловлена не его личными недостатками, а тем, что из его рук был вырван чудесный инструмент побед. Многообещающая кампания в провинции Эмилия к югу от По закончилась отступлением иллирийского войска, которое осталось без жалованья и узнало, вдобавок ко всему, что в Иллирию вторглись гунны. Велизарию пришлось оставить Иллирию. Была потеряна Болонья, за ней Ауксим, захваченный с таким трудом несколькими годами ранее. Все подвиги победителя Гейламира и Витигиса свелись к захвату Отранто и укреплению Песаро. Это все, чем он мог заглушить боль поражения.

В это время все внимание и ресурсы Юстиниана были привлечены к другому месту: к персидской границе, от командования войсками на которой решительно отказалась Антонина.

IX

В тот момент внимание всей империи было приковано к Хосру. Готы могли подождать, как и завоевание Италии. Хосру поставил на повестку дня вопрос о самом существовании империи как государства. Нападение персидского царя было столь стремительным и мощным, что перед ним поблекла готская угроза. Хосру начал военные действия с наступления на Эдессу, которая занимала в тот момент ключевую позицию. С падением Эдессы становилась беззащитной вся римско-персидская граница. Если же Эдессу удастся удержать, то удастся остановить и самого Хосру. Все деньги, все умы и все воины, которых смог собрать Юстиниан, были направлены в Эдессу.

Эдесса имела легендарную историю, делавшую ее особенно значимой. Если верить старому епископу Евсевию,[47] то в его дни (во времена Диоклетиана и Константина) в архивах Эдессы хранилось письмо, написанное Иисусу Абгаром, который приглашал Христа посетить Эдессу. «Есть у меня здесь городок — маленький и честный, который будет достаточен для нас обоих», — писал Абгар. Обитатели «маленького городка» с гордостью хранили эту историю, передавая ее из поколения в поколение. Они с еще большей гордостью относились к письму Иисуса, в котором последний объяснял, почему он не может посетить Эдессу, но обещал после своего вознесения прислать в город своего ученика. Этим учеником стал Фаддей, брат святого Фомы.

Если бы история на этом обрывалась, она выглядела бы впечатляющей, но это не конец. Утверждали, что в своем письме Иисус написал, что персы никогда не захватят Эдессу. Именно это место разожгло захватнический аппетит огнепоклонников персов и вселило мужество в жителей Эдессы. Таким образом, схватка за город была не только борьбой воинов, но и борьбой религий.

Правда, несмотря на все это, в Эдессе была довольно сильная партия людей, отнюдь не горевших желанием воевать. Они были согласны заплатить Хосру любой посильный выкуп. Хосру начал с того, что выдвинул требование выплаты такого выкупа, который оказался городу не под силу. Когда горожане отказались его платить, перс осадил Эдессу.

Хосру не был намерен тратить деньги и время на длительную блокаду. Уже на восьмой день стали очевидны приготовления к штурму. Перед стенами города большим прямоугольником были уложены обтесанные стволы срубленных деревьев. Внутри этого прямоугольника насыпали землю, поверх которой последовательно уложили слой больших балок и слой больших камней, после чего операцию повторяли сначала. По мере того как рос искусственный холм, он придвигался все ближе к стенам крепости. Целью было создание господствующей высоты над обороной города и обеспечение доступа к его стенам. В том, что штурм будет успешным, мало кто сомневался.

Строительство насыпи удалось ненадолго замедлить вылазками гарнизона. Особенно хорошо потрудились гунны, один из которых — воин по имени Аргек — собственноручно убил двадцать семь человек рабочей команды, возводившей искусственный холм. Видя это, Хосру приказал своим воинам отражать все вылазки осажденных. Стало очевидно, что строительство насыпи не удастся остановить такими средствами. Граждане Эдессы попытались вступить с персами в переговоры, но, хотя их депутацию возглавил старый учитель Хосру, пользовавшийся большим почетом при персидском дворе, добиться приемлемых условий перемирия не удалось. Хосру возымел твердое намерение взять Эдессу. Другую депутацию просто выгнали из ставки персов, не дав ей даже встретиться с царем царей. Решили начать думать, призвав на помощь лучшие умы города. Было предложено надстроить стены, но, учитывая, что осаждающие тоже могут надстроить свой холм, решили отказаться от этого плана. Перед Эдессой открывалась довольно мрачная перспектива.

Перед лицом страшной опасности было, наконец, решено сделать подкоп под искусственный холм. Эдесса — не то место, где во множестве проживают инженеры, но нашлись умелые люди, которые начали рыть шурфы и прокладывать ходы под насыпь. Когда туннель достиг опасной зоны, персы услышали шум земляных работ и вырыли на этом месте пробный шурф, чтобы перехватить землекопную команду. Римляне сразу же засыпали конец туннеля и, прекратив работу, стали обдумывать следующий план.

X

Неизвестный военный инженер, который решил уничтожить искусственный холм, был, очевидно, хорошим специалистом, обладавшим соответствующими знаниями того времени. В конце туннеля, непосредственно перед фронтом насыпи, была вырыта камера, которую заполнили легковоспламеняющимся материалом из битума, серы и кедрового масла.[48] Кроме того, были созданы дополнительные запасы этого горючего. Как только насыпь была готова, начальник гарнизона Эдессы предложил персам еще раз начать переговоры. Персы отклонили эту попытку подставить другую щеку, и тогда римляне подожгли смесь в подкопе. Насыпь оказалась довольно рыхлой и пропускала потоки воздуха. Как только сквозь насыпь начал подниматься дым, защитники города принялись обстреливать ее огненными стрелами и бросать на нее горшки с горючей смесью. Персы были слишком заняты тушением огня и поэтому не поняли, что дыма было гораздо больше, чем его могло быть от одних зажигательных снарядов, сыпавшихся со стен. Хосру заподозрил неладное, личный осмотр позволил понять, в чем дело. Насыпь была объята пламенем изнутри. Перед глазами ликующих христиан, столпившихся на стенах Эдессы, все усилия персидских огнепоклонников были принесены в жертву их божеству.

По приказу Хосру на насыпь начали лить воду. Когда вода соприкоснулась с горевшим материалом, результат получился без преувеличения сенсационным. К небу повалил огромный столб дыма. Дым был таким густым, что его видели в Коррах, в тридцати милях от Эдессы. От воды пламя растеклось на большую площадь и охватило всю насыпь. Деревянная основа искусственного холма выгорела дотла, и скоро на его месте осталась только куча раскаленных дымящихся камней.

Эта неудача нападавших стала поворотным пунктом в осаде Эдессы. Хосру дал своему войску отдых на шесть дней. Он не посчитал нужным тратить силы на восстановление насыпи, и огромный труд пропал даром. По истечении шести дней его войска пошли на приступ с помощью осадных лестниц. Атака началась на рассвете, по расчетам персов, защитники еще не должны были пробудиться от ночного сна. Приступ был отбит. Штурм меньшего масштаба был предпринят вечером того же дня. Персы попытались взломать главные ворота, но успеха не имели. Когда насыпь успела остыть, Хосру приказал выровнять ее поверхность и приготовить для новой атаки. С насыпи попытка штурма была повторена, но защитники города отбили и ее, проявив решимость и большое мужество. К обороне были привлечены и те, кто не мог носить оружие, даже дети. Когда защитники начали поливать нападавших кипящим маслом, персы отступили. Царю царей сказали, что его приказ не может быть выполнен. Но он отказался принять такой постыдный рапорт. Царь приказал повторить попытку, и персы снова пошли на штурм. Эта атака снова была отбита. С большой неохотой Хосру смирился с невозможностью противостоять неизбежности. Он понял, что Эдесса неприступна.

Жители Эдессы отличались мудростью и жили в близком соседстве с персами, поэтому не хотели отравить себе радость успеха. Они были готовы ублажить царя царей и подсластить ему горькую пилюлю приличной контрибуцией, оплатив военные издержки. Пять центенариев, уплаченных ими, были гораздо меньшей суммой, чем та, которую они бы потеряли, если бы персы вошли в город.

Триумфальный успех обороны Эдессы, особенно на фоне катастрофической потери Антиохии четырьмя годами ранее, показал, что присутствие Велизария совершенно не обязательно и защита персидской границы может быть успешной в его отсутствие.

XI

Оборона Эдессы позволила отодвинуть войну с персами в пределы Колхиды. Хосру оставил попытки проникнуть в империю через хорошо укрепленную границу в Сирии и Месопотамии. Захват Антиохии стал его единственным большим успехом. Мощные города-крепости, если их удерживали умелые и надежные гарнизоны, представляли собой непреодолимую преграду на пути завоевателей. В течение долгого времени в Месопотамии не было слышно о крупных военных столкновениях. Когда они возобновились, Юстиниан уже давно был в могиле, а мир изменился до неузнаваемости.

Политика Юстиниана показывала: он был далек от мысли, что смена театра военных действий уменьшает значимость самой войны для империи. Постоянное присутствие персов в Колхиде автоматически означало присутствие персидского флота на Черном море, распространение персидского влияния на север и захват персами торговых путей, связывавших империю с Востоком. Одним из самых серьезных замыслов Юстиниана было расстроить персидскую монополию на восточных торговых путях. Для этой цели было жизненно важно овладеть Колхидой, ибо только через нее проходили пути на Восток, на которых не господствовали персы. Если они захватят Колхиду, то им удастся окружить империю и отрезать ее от свободного доступа на Восток.

Через год после осады Эдессы Юстиниан заключил с Хосру перемирие сроком на пять лет. В качестве платы за издержки Юстиниан согласился отдавать персам четыре центенария золота в год — это была смехотворная сумма, призванная уязвить достоинство царя царей. Хосру не надеялся больше на войну и согласился на временный мир вдоль месопотамского участка границы. Однако он отказался включить в условия перемирия Колхиду, и там стычки и столкновения продолжались.

Целью Юстиниана было восстановить экономику империи, дав ей оправиться после опустошительной эпидемии чумы. Император желал накопить ресурсы, достаточные для серьезных военных операций на востоке, а кроме того, хотел за время передышки в войне с персами решить, наконец, итальянский вопрос.