За облаками — солнце [1982]

Крылатые годы

Курсы мотористов начали работать в апреле. Лелька заканчивала восьмой класс, а вечерами бегала изучать мотор и самолет. Шестьдесят парней в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет — и Лелька — самая молодая. С первого же дня она повела себя как равная, и это у нее получалось. Правда, сначала над ней подшучивали, но ее это не смущало, она тоже отвечала шуткой, и постепенно к ней привыкли, полюбили ее за простой и добрый нрав, за старание и смелость.

Пока решался вопрос, будет ли в школе девять классов, Лелька, сдав школьные экзамены, пошла работать на фабрику имени Бебеля. А в конце лета вместе с курсантами-мотористами она уехала в лагерь, где проходила военную подготовку, потом была практика на аэродроме и работа в мастерских, где чистили и перебирали моторы, собирали новые из старых, выброшенных на свалку во время гражданской войны.

На сборке моторов она трудилась наравне со всеми. Работой руководил старый опытный мастер Василий Прокофьевич Шибанов, которого курсанты прозвали ласково «дедом». Был «дед» с курсантами терпелив, не уставал объяснять назначение каждой детали, взаимодействие частей при работе мотора. Не заставляя никого слушать, он как бы говорил сам с собой, но Лелька, вертевшаяся рядом с ним, ловила каждое слово, то и дело задавала ему вопросы, внимательно выслушивая его обстоятельные ответы. Наблюдая, как любовно берет он в руки каждую деталь, даже самую грязную и изношенную, с каким благоговением относится к технике, Лелька и сама полюбила возиться с деталями, моторами.

— Дядя Вася, а этот карбюратор подойдет? — спрашивала она, отчищая от грязи коробку карбюратора.

— Отчего же, в самый раз будет. Вот смотри, куда мы его поставим. Здесь и закрепим. Ну-ка помоги…

И Лелька с готовностью крутила гайки, закрепляя карбюратор.

И все же ее тянуло из мастерских на аэродром, ближе к самолетам, туда, где жизнь била ключом, где летали, крутили петли, «козлили» на посадке. Вскоре она нашла себе работу по душе — на тракторе «Фордзон» стала развозить бочки с горючим и маслом для заправки самолетов. Трактор, к которому были прицеплены тележки, фыркал, тарахтел, пахло бензином, касторкой, но Лельке нравилось — пусть не самолет, но все-таки техника.

Однажды рано утром Лелька, как обычно, пришла на аэродром к своему трактору. Завела мотор, включила скорость, но не тут-то было — трактор не двигался с места: ночью был мороз, и большое заднее колесо прочно вмерзло в землю. Тогда она решила резко дать полный газ, чтобы высвободить колесо — и тут случилось непредвиденное: более легкая передняя часть поднялась, и трактор перевернулся. Лелька грохнулась на землю, а заднее колесо так и не сдвинулось…

К ней подбежали ребята.

— Ямщикова, жива?

— Жива. Вот хотела рвануть его…

— Ну и цирк! — смеялись над ней. — На земле «мертвую петлю» сделала! Тебе не миновать летчиком быть!

— А я и буду! — пообещала Лелька, отряхиваясь и потирая ушибленный лоб, где уже вздулась шишка.

Вскоре ее назначили мотористом на «аврушку», как ласково называли учебный самолет У-1 с ротативным двигателем. Мотор вращался вокруг неподвижного вала, выбрасывая касторовое масло прямо на самолет. Приходилось наполнять маслосистему перед каждым полетом, потому что расход масла в час доходил до двадцати литров. Бензина же хватало на час полета. Лелька ходила вся грязная, замасленная, постоянно оттирая самолет, старалась содержать его в чистоте. Изо всех сил скребла, терла, мыла. И никогда не жаловалась, делала это весело и споро.

Инструктор Руднев, у которого работала Лелька, был доволен старательной мотористкой и однажды в награду за ее усердие предложил прокатить Лельку на самолете.

— Хочешь — провезу тебя?

— Хочу!

Зеленые Лелькины глаза заблестели, она бросила в ведро грязную тряпку, поспешно вытерла платком замасленные руки и, не ожидая приглашения садиться, стала забираться в кабину.

— Не забудь пристегнуться ремнями! — распорядился Руднев и пошел на взлет.

В воздухе Лельке все было интересно, она извертелась, глядя на землю: город внизу разрастался по мере того, как самолет набирал высоту, казался нескончаемым. Она узнавала знакомые улицы, здания, парки.

Но вот инструктор повел самолет на посадку, все крупнее становились предметы на земле, приближалось посадочное «Т». Наконец самолет коснулся колесами земли, и Лелька, переполненная впечатлениями, возбужденная, счастливая, отстегнула ремни, которые теперь были не нужны.

Совершив посадку, Руднев оглянулся на счастливую улыбающуюся Лельку и вдруг вместо того, чтобы развернуть самолет и срулить с посадочной полосы, снова дал полный газ и взлетел. Лелька обрадовалась — значит, еще полетает немного. Теперь инструктор набрал высоту побольше, так что город внизу покрылся легкой дымкой, и Лелька потеряла из виду небольшое пятнышко аэродрома.

Неожиданно одно крыло поднялось куда-то в синее небо, а другое накренилось и, уткнувшись в город, стало плавно чертить по нему круг. Лельку прижало к сиденью. Руднев сделал глубокий вираж в одну сторону, потом в другую. А вслед за этим произошло что-то непонятное и странное — Лелька вдруг почувствовала себя легкой как перышко, и ее рвануло из кабины куда-то вперед и в сторону… Инстинктивно цепляясь руками за борта, за расчалки, она старалась удержаться и не упасть с крыла… Мгновенно сообразила — ремни расстегнула!..

— Ты куда?! — заорал Руднев, заметив на крыле справа от себя Лельку.

Он сразу перевел самолет в горизонтальный полет, а Лелька, перепуганная, держась за борт кабины и перебирая руками, вернулась на свое место и тут же стала привязываться ремнями.

— Я же сказал тебе пристегнуться! — крикнул Руднев и стал снижаться на посадку, сердито поглядывая на Лельку.

На земле он выключил мотор и некоторое время молча сидел в самолете.

— Ну, Ямщикова, долго жить будешь! — сказал он, выйдя из кабины, и закурил, чтобы успокоиться. — Почему не привязалась?

— Я сначала привязалась, — виновато ответила Лелька. — А потом… думала, вы больше не полетите…

Лелька по-прежнему старательно ухаживала за самолетом, с завистью смотрела, как летают курсанты, но попросить инструктора еще раз взять ее в воздух не решалась. Он сам как-то раз спросил:

— Что, здорово перепугалась? Теперь и в самолет не сядешь?

— Сяду! Если возьмете…

И Руднев стал понемногу учить ее летать, хотя официально Лельку не зачисляли в группу — ей было всего шестнадцать лет.

Только спустя год, когда Лелька кончила девятилетку и проводился новый набор в аэроклуб, ее приняли. Руднева к этому времени не было в живых: он погиб при катастрофе на аэродроме. Учлет, которого проверял Руднев, на первом развороте совершил грубую ошибку, и чувствительная «аврушка» на малой высоте сорвалась в штопор, врезавшись в землю…

Лельку взял к себе в группу инструктор Муреев, у которого раньше училась летать известная летчица Вера Стручко. Теперь Вера работала здесь же, в Ленинградском аэроклубе, инструктором. Собственно, Муреев потому и взял Лельку в свою группу, что Вера прекрасно зарекомендовала себя: она летала лучше парней. Видимо, от Лельки он ждал таких же летных способностей, потому что сразу сказал ей:

— На тебя я надеюсь, Ямщикова. Ты девка ответственная. Девки — они хваткие, с полслова понимают, что к чему.

Однако не сразу у Лельки с Муреевым установились нормальные отношения. Была у него привычка, а может быть, такой метод обучения: постоянно ругать учлета, причем речь свою он пересыпал нецензурными словами, не придавая этому никакого значения. Грубоватый по натуре Муреев не изменял себе даже в том случае, когда учеником была девушка.

Лелька не хотела мириться с этим. Услышав выражения, которыми он, не стесняясь, забросал ее, как только она села в самолет, Лелька покраснела и твердо сказала:

— Товарищ инструктор, я не привыкла слышать такое… Не хочу!

Муреев вытаращил на нее светлые глаза и засмеялся.

— Ничего, привыкнешь! Если хочешь летать, то терпи, ясно?

И уверенный в своей правоте, резко скомандовал:

— Рули на старт!

Но Лелька не двинула рукой. Обиженная, с красным, как мак, лицом сидела в кабине, молча уставившись на указатель скорости — единственный на «аврушке» прибор, не считая высотомера, который ремешком прикреплялся к коленке. Губы ее дрожали, тонкие брови страдальчески надломились. Как же Вера Стручко училась у него? Лелька не могла понять. Значит, и с ней он так? Сейчас Вера — один из лучших инструкторов. Гордая, независимая Вера, красивая как богиня и неприступная как скала. Неужели она терпела?

— Ну чего сидишь, Ямщикова? Подумаешь, принцесса какая! Выруливай!

— Не принцесса, а ругню слушать не буду! — упрямо повторила Лелька.

— Тогда вылезай к…! — вскипел Муреев.

И Лелька скрепя сердце молча вылезла из кабины, спрыгнула на землю, отошла подальше от самолета и осталась стоять отвернувшись. Хотелось плакать от обиды. Она кусала губы, подставляла лицо прохладному ветру… Вот и все, кончились полеты… Как теперь быть? И почему ее назначили к этому грубияну?..

Убедившись, что Лелька обиделась не на шутку, Муреев тоже вылез, медленно подошел, походил за Лелькиной спиной, скрестив руки на груди и зажав под мышками кисти, словно хотел сам себя связать. Извиняющимся голосом сказал:

— Ладно, Ямщикова, садись! Понимаешь, ты уж как-то… Я постараюсь не употреблять, ты уж извини…

Исподлобья Лелька бросила быстрый взгляд на Муреева, и сразу ей стало жаль его. Не говоря ни слова, она вернулась к самолету, заняла свое место.

Муреев при ней больше не выражался, а когда, случалось, и выскочит какое-нибудь словцо, он сразу же виновато умолкал, а Лелька делала вид, что не слышала.

В тот день, когда произошла размолвка, Вера Стручко, зорким глазом сразу все заметившая, подошла к Лельке после полетов.

— Что, отчитала? Правильно.

— Ругается он нехорошо…

— А ты не молчи. Я тоже сначала поссорилась с ним — перестал. Но, между прочим, отличный инструктор. Учти!

Лелька промолчала, слегка пожав плечами. Высокая светловолосая Вера, ослепительно красивая в темно-синем комбинезоне, перетянутая в талии узким ремешком, в синем берете, по моде натянутом на одно ухо и закрывавшем пол-лица, улыбнулась и спросила:

— А ко мне — не хочешь?

Лелька порозовела — ей было приятно, что Вера приглашает ее в свою группу, но, подумав о Мурееве, который непременно обидится, ответила:

— Спасибо. Нет, я уж останусь.

— Правильно, — согласилась Вера. — Держись и не сдавайся! Между прочим, ты знаешь, что Муреев еще в гражданскую войну летал? Он очень опытный летчик, тебе повезло.

В это время откуда-то сверху послышался нежный, поющий звук — похоже было, будто играет гавайская гитара, и обе девушки подняли головы: над аэродромом, звеня многочисленными расчалками, медленно летел «Илья Муромец».

— Вот и на таком он воевал, — сказала Вера.

Шло время, Лелька успешно осваивала программу, и Муреев был доволен ученицей. В начале июня выпустил ее в самостоятельный полет, после чего стал учить пилотажу. Лелька хорошо чувствовала самолет, и все фигуры получались у нее безукоризненно. Потом были полеты по маршруту и наконец — зачеты. Комиссия, проверявшая летную подготовку, похвалила Лельку за точность приземления и отличную посадку, поставив ее в пример многим другим учлетам.

Летом на аэродроме появился новенький с иголочки самолет У-2, один из тех, которые должны были сменить отжившую свой век «аврушку». Серебристого цвета, он гордо стоял среди старых самолетов, сверкая на солнце плоскостями и вызывая восхищение летчиков и мотористов. Старенькая «аврушка», неустойчивая в воздухе, почти без приборов, вечно замасленная и грязная от прилипшей пыли, рядом с ним не выдерживала никакой критики.

Муреев предложил Лельке полетать с ним на новом самолете. У-2 оказался послушным и устойчивым, и Лелька легко справилась с ним, когда инструктор дал ей управление.

— Вот на таком будешь летать в школе инструкторов, — сказал Муреев, посадив самолет.

— Где? — переспросила она.

— В школе летчиков-инструкторов, куда я тебя рекомендовал. Ты ведь и дальше собираешься летать?

— Собираюсь!

Об этой школе, открывающейся в Москве, в Тушино, Лелька слышала, но не знала, примут ли туда ее, потому что отбор был строгий — направляли в школу только самых способных.

Муреев одобрительно кивнул.

— Молодец! Не зря я на тебя надеялся, Ямщикова.

В Тушино, где находилась Центральная летная школа инструкторов, Оля приехала осенью. Было уже холодно, когда начались занятия, и курсанты, жившие в недостроенном здании школы, мерзли. Койки стояли в большом неотапливаемом зале. Стекол в окнах еще не было, рамы только собирались вставлять.

Группа девушек, человек двенадцать, размещалась прямо на сцене, отделенной от большого зала занавесом. Вставать приходилось рано, когда было еще темно.

Строго выполняя распорядок дня, старшина Аркаша Гожев, с которым Лелька училась в Ленинградском аэроклубе, объявлял подъем. А ровно через сорок секунд после этой команды он подавал новую: «На зарядку — становись!»

Поднималась суматоха. Все спешили, хватали свои вещи, натягивали на себя. Лелька никогда не успевала одеться полностью. Первое время она с вечера ложилась спать полуодетая — утром оставалось только надеть брюки и, обмотав ноги портянками, сунуть в сапоги. Для большей надежности портянки она пришила к брюкам…

Аркаша, который давно уже был неравнодушен к Оле, посмеивался над ней:

— Ямщикова, не забудьте надеть брюки! — кричал он, когда девушки за занавесом поспешно одевались.

На сцене раздавался смех, и Оля отвечала:

— А ты слишком поздно зовешь на зарядку — ты бы звал через пять секунд! А то — сорок!

— Привыкайте, дамы, к дисциплине: тяжело в учении — легко в бою, — смеялся Аркаша. — Время истекает — сейчас открою занавес, и все увидят спектакль: «Женщины в авиации!» Итак, рраз!.. два!..

— Аркашка, не пугай! — говорила Оля среди визга, поднятого девушками. — Смотри, устроим тебе темную!

В инструкторской школе учились парни и девушки из разных городов — Полтавы, Одессы, Ленинграда, Саратова… Это была способная молодежь, прошедшая первоначальное обучение в аэроклубах, страстно влюбленная в авиацию. Некоторые успели уже прославиться своими успехами.

Темными морозными вечерами инструкторы и курсанты собирались у жаркой печки под лестницей, спорили, пели, говорили о будущем авиации. Оля тоже приходила погреться, послушать рассказы летчиков. В это время ей нравился Павел Головин — светлоглазый красавец богатырского сложения, кумир всех девушек летной школы.

В Тушино Головин приехал уже знаменитым пилотом-парителем прямо из Крыма, где осенью 1932 года состоялся Восьмой всесоюзный слет планеристов. Там, в Коктебеле, он совершил на планере выдающиеся полеты, установив мировой рекорд продолжительности парения. При этом он впервые пользовался не потоками обтекания гор, а тепловыми воздушными потоками, возникающими в результате неравномерного нагревания земли, так называемыми «термиками»…

Его просили рассказать о своем полете, и он охотно рассказывал, как орлы помогали ему отыскивать восходящие потоки, как многие часы днем и ночью парил он над Коктебелем, «Долиной голубых скал», над горой Кара-Даг, над морем.

— В этом полете мне посчастливилось перекрыть мировой рекорд продолжительности парения больше чем на два часа, — закончил Павел и, улыбнувшись, добавил: — Все поздравляли меня, даже пытались покачать, но покачать меня не удалось: я вешу девяносто килограммов!

Спустя несколько лет Оля услышала имя Павла Головина, полярного летчика, Героя Советского Союза, который первым пролетел над Северным полюсом в 1937 году. Позже, начав летать на опытных самолетах, он разбился во время испытаний… А тогда, в Тушинской школе, слушая его рассказы, Оля решила, что непременно попробует полетать на планере, как только представится возможность.

Издали она любовалась Павлом, не смея к нему приблизиться и скрывая от всех свои чувства. Встречаясь с ним, смущалась и краснела. Только один раз и пришлось ей перекинуться с ним двумя словами, в раздевалке, когда она спешила на полеты.

— Что, Оленька, нравится тебе летать? — спросил Павел.

— Нравится, очень…

— Я слышал, у тебя получается неплохо. Молодец!

Счастливая, Оля улыбнулась в ответ и, мотнув косами, быстро убежала.

Летчик-инструктор Петр Балашов, под стать Павлу, был рослый, сильный, красивый. Но Петр совсем не замечал Оли, был выше всякой «мелюзги», и Аркаша, который словно читал в душе Оли, сказал ей:

— Ты на него не смотри, Олюшка.

— На кого?

— Зазнается он. Зря ты стараешься.

— Вот еще! Придумал… А на кого же смотреть можно?

— Ну, скажем, на меня.

Улыбнувшись, Оля воскликнула:

— Аркаша, да я с тебя глаз не свожу! Куда ни повернусь, только тебя и вижу!

И действительно, Аркаша Гожев всегда был там, где Оля: на занятиях и в столовой занимал ей место поудобнее и садился рядом, летали они в одной группе, даже песню запевали в два голоса, когда курсанты шли строем. Он был надежным другом, с которым легко и приятно, и Оля так привыкла к нему, что невольно чувствовала себя осиротевшей, если вдруг Аркаши не оказывалось поблизости.

Когда курсанты шли колонной из Тушино до Оружейного переулка в бани, предупредительный и внимательный Аркаша отбирал у Оли сверточек с чистым бельем и нес его вместе со своим. Случилось однажды, что он, возвращая сверток Оле, перепутал и отдал ей свой, а помывшись, обнаружил, что белье у него женское…

Путь до бани был долгий, и чтобы не скучать, пели песни одну за другой. Обычно запевала голосистая Оля, и сразу подхватывал Аркаша, а потом и остальные.

Веселая колонна шагала по шоссе, привлекая внимание прохожих, которые останавливались и улыбались. Пели на разные голоса, с присвистом, с гиком.

Полеты начались глубокой осенью. Новенькие, только что поступившие с завода самолеты У-2, пришедшие на смену старенькой «аврушке», сверкали чистотой. Послушные, легкие в управлении и маневренные, они вызывали всеобщее восхищение.

Осень была дождливая, стояли туманы, и летную погоду буквально ловили, ожидая ее с нетерпением.

Оля попала в группу к инструктору Черевичному. Это был высокий худощавый человек с приятным улыбчивым лицом и приветливым взглядом. Своей доброжелательностью и мягкостью он располагал к себе каждого. В отличие от прежнего Олиного инструктора, Черевичный был тактичным, спокойно объяснял ученикам ошибки и промахи, вдаваясь в тонкости летного искусства. Говорил он неторопливо и только по делу, постепенно увлекаясь, когда речь шла о полетах.

К Оле, единственной девушке в группе, Черевичный относился с особой внимательностью, по-отечески. Был с ней галантен, помогал влезть в кабину.

— Что вы, товарищ инструктор, я сама! — говорила Оля, легко вспрыгивая на крыло.

Часто к нему на аэродром приходила жена с сыном. По тому, как радостно он их встречал, как мягко светились его глаза, можно было сразу определить, что семья у него дружная и счастливая.

Летала Оля хорошо, и Черевичный всегда был ею доволен. Особенно хвалил ее за точность расчета и безукоризненную посадку, когда отрабатывали приземление с выключенным мотором: с любой высоты и с любого места Оля умела спланировать на аэродром и сесть точно у посадочных знаков.

— Вот, учитесь у Ямщиковой, как нужно садиться без мотора! Великолепно! Спасибо, Оленька…

Оля, довольная, слегка розовела, и от смущения ее тонкие, изогнутые ниточкой, брови над ярко-зелеными глазами надламывались сильнее.

Наступила зима, в Москве начались морозы. Работы на аэродроме прибавилось — перед полетами нужно было разогреть замерзшие моторы, снять иней, наросший на самолете, или снег. Курсанты вставали затемно, надевали теплые комбинезоны, меховые шлемы, унты и шли на аэродром.

В нелетную погоду слушали лекции, выходили на расчистку летного поля от снега. Начались лыжные походы.

— Завтра все на лыжи! — объявил однажды Аркаша.

В этот день с утра поднялась метель. В лицо сыпал мелкий колючий снежок, забивал глаза, мешал смотреть. Соскучившись по лыжам, Оля легко бежала впереди, намного обогнав всю группу. Сильная и выносливая, она совсем не уставала: лыжи Оля любила почти так же, как плавание. Аркаша, пытавшийся угнаться за ней, безнадежно махнул рукой:

— Ты, Ямщикова, недосягаема… Сдаюсь!

Оказавшись впереди, Оля, чтобы не очень отрываться от остальных, останавливалась и, пропустив группу вперед, снова догоняла ее. Вдруг она увидела курсанта, бегущего с лыжами на плече позади всех. Это был Степа Вересов из группы, где собрались одесситы.

— Ты почему не на лыжах? — поинтересовалась Оля.

Остановившись, он перевел дыхание, смущенно улыбнулся, потер замерзшие руки.

— Не мой вид спорта… У нас в Одессе снега не бывает.

— Так это же легко! Первый раз, что ли?

Сощурив синие глаза, он посмотрел на Олю внимательно и ласково, пожал плечами, сказал:

— Никогда не пробовал. Вот и бегу, чтобы не отстать! — и засмеялся, запрокинув голову. — Но я научусь!

Оля залюбовалась его красивым лицом, продолговатым и смуглым. Темно-синие глаза с длинными, запушенными снегом ресницами играли и светились, разглядывая Олю. Обняв лыжи и высвободив руки, он сжимал и разжимал закоченевшие пальцы, стараясь делать это незаметно.

— Замерз? А перчатки?

Он опять смущенно улыбнулся. Оля заботливо протянула свои рукавицы.

— Возьми, погрейся! А то в сосульку превратишься. Бери!

— А ты?

— Я не мерзну! Мне они совсем ни к чему.

— Нет, сейчас мороз. Я лучше вот так…

Все еще обнимая лыжи, Степа сунул кисти рук поглубже в рукава.

— Да бери, бери! — насильно Оля всучила ему рукавицы, и он медленно, поглядывая на нее, стал натягивать их.

— Теплые еще… От твоих рук.

Оля заметила, что у него узкая красивая рука и длинные, как у музыканта, пальцы. Встретившись с ним взглядом, покраснела и не нашлась, что сказать. Почему-то запрыгало сердце, и, чтобы унять его, Оля глубоко вздохнула, потом нагнулась и стала подтягивать ремни крепления.

— Слушай, давай разведем костер! — предложила она вдруг. — Спички есть?

Он достал из кармана коробочку. Костер разожгли с трудом, обломав сучья и нижние сухие ветки с елей: ветки ломал Степа, огонь разжигала Оля, но ветер мешал, гасил пламя.

— Помочь? — спросил Степа, присев, чтобы закрыть собой ветер.

Пламя затрепетало, охватывая хворост, розово засветился снег. Снежинки таяли, не долетая до земли.

Молча стояли они рядом, глядя на огонь и не решаясь заговорить. Вокруг высились заснеженные ели, косо падал снег, в лесу было тихо, только потрескивал, вспыхивая, костер. На миг Оле показалось, что все происходит во сне.

Не отводя глаз от пляшущего пламени, чуть улыбаясь, Степа произнес медленно, словно сам с собой говорил:

— Знаешь, мне сейчас так тепло… Только не знаю, от костра ли… Давай запомним этот день…

Сняв рукавицы, он протянул Оле.

— Возьми… Нет, я сам надену — дай руки…

Несмело, словно боясь обжечься, она подала обе руки. Взяв их в свои, Степа слегка сжал Олины пальцы и привлек ее к себе.

— Ты удивительная… Я тебя буду очень любить…

Из-под Олиной шапочки тяжело выпали русые косы.

Дня два спустя Аркаша, словно невзначай, спросил:

— Что, Олюшка, теперь тебе одессит нравится?

— Аркаша, ну что ты так!.. — укоризненно произнесла Оля.

— Кажется, он серьезно… А ты?

Пожав плечами, она ничего не ответила, глядя в землю: огорчать Аркашу не хотелось.

Короткие зимние дни были целиком заполнены учебой и полетами. Вечером Степа уводил Олю из общежития к себе домой — жил он в Москве с матерью и братом.

Оле он нравился все больше и больше. Неторопливый, с мягкими, как у тигра, грациозными движениями, высокий и тонкий, как молодой тополь, он, казалось, пришел откуда-то из другого времени. Однако его неторопливость не была признаком медлительности — наоборот, как дремлющий тигр, он мог в любую секунду молниеносно собрать силы. В его глазах, полуприкрытых темными ресницами, не угасал живой огонек.

— Ты же одессит, Степа? А живете вы в Москве, — сказала как-то Оля.

— Сначала мы жили в Одессе. Там я и вырос… А случилось это так.

И он рассказал ей, как утонул в море его старший брат, а вскоре произошло новое несчастье: погиб отец, который был капитаном парохода. В результате случайного столкновения пароход получил серьезные повреждения и стал тонуть. Капитан высадил в спасательные лодки всех пассажиров, в том числе своих двух сыновей — Степу и его младшего брата, которых взял с собой в рейс. Сам он еще оставался на пароходе, когда тот стал быстро уходить под воду. Степа все это видел…

— После гибели отца мама уехала жить в Москву и нас с собой забрала. Здесь у нее брат, — закончил Степа.

— А ты всегда хотел летать? — расспрашивала Оля, которая желала знать о нем все.

— Сначала я мечтал стать капитаном, как отец. В общем — плавать. Ну, а мама… Я знаю — она уехала от моря не только потому, что погиб отец.

Задумавшись, он умолк, потом весело тряхнул головой.

— А летать — летать я очень люблю! Воздух — это ведь тоже океан!

В доме у Степы было просто и хорошо. Он познакомил Олю с матерью, женщиной высокообразованной и прекрасной музыкантшей. К Оле она стала относиться с нежностью и заботой, встречала как родную дочь, готовила ее любимые кушанья. Первое время Оля немного робела перед ней, но скоро освоилась.

Часто мать Степы садилась за фортепиано и пела, главным образом романсы, иногда вместе с сыном. Потом и Оля присоединилась к ним и тоже полюбила романсы.

Степа, как и его мать, был очень музыкален, играл на фортепьяно, на баяне, гитаре, флейте… В летной школе он организовал струнный оркестр, который под его руководством исполнял русские народные мелодии, классическую музыку.

— Степа, да у тебя и палка заиграет! — засмеялась Оля.

— Безусловно!

Он брал первую попавшуюся палку и наигрывал тирольские напевы.

Осиротевший без Оли Аркаша загрустил в одиночестве.

— Вечером тебя и не видно, — сказал он ей как-то на аэродроме. — Ты все с ним пропадаешь?

Счастливая и, как все влюбленные, немного эгоистичная, Оля весело предложила:

— Ну хочешь — все вместе пойдем в кино! Прямо сегодня!

Печально усмехнувшись, Аркаша ответил:

— Нет, Олюшка, ты уж с ним иди…

Время шло, наступил новый, 1933 год. Миновала зима. Суровая и снежная, она как-то сразу вдруг уступила место весне.

В марте курсанты усиленно летали по сложной программе, наверстывая упущенное: зимой летных дней было сравнительно мало. Вставали рано, на аэродром шли еще затемно, чтобы не терять драгоценного времени и полетать, пока держался небольшой мороз. Днем почва на летном поле раскисала, трудно было рулить, трудно взлетать и садиться.

Однажды в самом разгаре полетов неожиданно прибыл инспектор. Курсантов выстроили — Оля стояла в первой шеренге, одетая, как и все, в комбинезон, шлем, сапоги, которые уже успела забрызгать грязью. У многих поверх комбинезона были надеты жилеты, старые куртки, пиджаки.

Инспектор, подтянутый, строгий, в черной кожанке и такой же фуражке, принял рапорт от начальника летной школы, не спеша прошелся вдоль строя, молча, внимательно изучая каждого взглядом, и вдруг сказал:

— Что же это, товарищи! В каком виде вы являетесь на полеты! Безобразие! Одеты небрежно, сапоги у всех грязные!.. Какие же вы летчики? Да я не вижу здесь ни одного, кто побрился бы! Все заросли щетиной… Вот один только чисто выбрит. И одет аккуратно — молодец! Вот только сапоги…

Он показал рукой в Олину сторону. В строю раздался приглушенный смех. Нахмурившись, он насторожился и, по-своему поняв свою ошибку, решил поправиться:

— Понимаю, понимаю — он еще слишком молод… Безусый, так сказать! Как ваша фамилия, курсант?

Покраснев, Оля ответила звонким девичьим голосом:

— Курсант Ямщикова!

В строю все теперь уже открыто смеялись, да и сам инспектор широко улыбнулся, покачав головой и забыв, что собирался кое-кого наказать за неряшливый вид.

— Ну посмотрим, курсант Ямщикова, чем сегодня вы нас порадуете! Начнем с вас.

Через несколько минут Оля уже выруливала на старт, чтобы лететь «в зону» на пилотаж. В задней кабине сидел инспектор.

Отправляя Олю в проверочный полет, Черевичный только спокойно напомнил:

— Все — как обычно, Ямщикова. Лети.

В «зоне» Оля, у которой появился азарт, стала лихо выполнять фигуры высшего пилотажа и так завертела инспектирующего, что он запросился на землю.

— Отлично, отлично, Ямщикова! Я вижу, вы летчик смелый… Можно садиться. Идите на посадку.

На земле он поспешно вылез и похвалил Черевичного.

— Все в группе так летают? — спросил он.

— Ямщикова — одна из лучших.

Когда инспектор ушел в другую группу, Черевичный подозвал Олю и поинтересовался:

— Почему так скоро вернулись из зоны?

— Не знаю, — уклончиво ответила Оля. — Может быть, он давно не летал — отвык…

— Запугала, значит! — улыбнулся Черевичный. — Ну, ладно, слетай теперь по программе.

Оля дала газ — и самолет побежал по мокрой земле. Вскоре он оторвался от земли и стал уверенно набирать высоту. Внизу Оля уже видела реку, блестевшую под солнцем, как вдруг мотор как-то странно, со стуком зафыркал и умолк… «Вот не хватало еще!..» — подумала Оля и перевела самолет в планирование, бросив взгляд на высотометр: около восьмидесяти метров… Впереди Москва-река делала крутой изгиб… Неужели прямо — в воду!..

Высматривая место, куда бы сесть, Оля не нашла ничего лучшего, чем прибрежный песок. Но нужно туда попасть… Аэродром остался сзади, разворачиваться нельзя — мала высота… Можно садиться только перед собой, а там — река…

Сажая самолет вдоль берега, Оля подвернула чуть левее, чтобы не попасть в воду. У-2 коснулся колесами мокрого песка и, пробежав по мелкому заливчику, остановился у самого изгиба реки, так что крыло оказалось над водой…

Оля быстро выбралась из кабины на крыло, хотела спрыгнуть на песок, но не нашла сухого места. Осмотревшись, удивилась: узенькая песчаная полоска, полузатопленная водой… Не взлететь…

Ничего не оставалось, как ждать, когда ее найдут. Усевшись на борт кабины, Оля задумалась. И чем больше думала, тем сильнее портилось настроение: вынужденная посадка — это же ЧП, а там, на аэродроме — инспектирующий… Еще разозлится, выгонит из школы…

Но дурное настроение быстро рассеялось: светило солнышко, поблескивала серебром река, в воздухе носились свежие запахи весны. В тишине слышно было жужжанье летавших самолетов. Посматривая в сторону аэродрома, Оля ждала. Наконец, увидела самолёт, летевший прямо к ней, узнала Черевичного, помахала рукой. Черевичный низко прошел над Олей, сделал еще два круга, рассматривая место, где она села, и Оля знаками объяснила: отказал мотор.

Самолет улетел, и она, успокоившись, сидела, болтала ногами, подставляя лицо весеннему солнышку. Прошло еще немного времени, и на реке появилась лодка, в которой находились ребята из группы Черевичного и он сам. Издали Аркаша кричал ей:

— Ямщикова, ты настоящий Робинзон Крузо! Идем на помощь — сейчас спасем!..

Лодка причалила, и все ахнули.

— Да как же ты тут села?

— Только чудом здесь можно сесть. При самом точном расчете не получится! — говорил Черевичный. — Ты что молчишь? Почему села?

— Мотор отказал на взлете.

Механик, которого привезли, уже осматривал мотор, стоя в воде.

— Нет, сразу не исправишь, — протянул он с сомнением.

— Да тут и не взлетишь! Кругом вода и песок. Придется самолет разбирать, отвезем его по частям. Приступайте! — распорядился Черевичный.

— Натворила, Ямщикова! — сказал Аркаша. — А все же, товарищ инструктор, здорово она сумела: и самолет цел, и сама. Я бы не смог так рассчитать…

Инспектирующий, вопреки ее ожиданиям, не ругал Олю, наоборот, поставил всем в пример.

— Не растерялась, молодец! Сумела матчасть спасти!

А она потом рассказывала Аркаше:

— Сама не знаю, как получилось… Вижу — вода, я потихоньку даю и даю левую ногу, чтоб не в реку попасть, а на песочек — вот так и села.

— Брось, Олюшка! Не притворяйся. Глаз у тебя точный — вот в чем дело! Я-то знаю!

Весна оказалась теплой, уже к концу марта аэродром подсох, а в начале апреля покрылся зеленой травой. Дни стояли солнечные, жаркие. Занятия в летной школе подходили к концу, и Оля уже задумывалась о будущем: само собой разумелось, что она и Степа будут вместе. Еще неизвестно было, куда их пошлют на работу, — да это, собственно, и не имело значения — главное, чтобы работать вместе.

В летной школе Оля была на хорошем счету, летать любила и, приученная с детства к самостоятельности, не боялась никаких трудностей. Она все замечала и запоминала, часто даже такие вещи, на которые другие не обращали внимания. До всего ей было дело, все хотелось увидеть, узнать, понять.

— Откуда ты знаешь? — спрашивали ее ребята, когда она вдруг объясняла что-нибудь непонятное для них.

— Как откуда? А инструктор нам говорил!

Или:

— Да вы что! Мотора такого не видели?

— А где ж его увидеть?

— Самолет прилетал неделю назад — не помните? Мотор у него — точь-в-точь такой.

Однажды Черевичный перед началом полетов проводил подробный инструктаж. Все внимательно слушали его, усевшись прямо на траве — день был жаркий. Стараясь не упустить ни слова, смотрели на него, не замечая ничего вокруг.

Только Оля вертела головой, поглядывая то в небо, где крутился в «зоне» самолет, то в сторону ангара, откуда после ремонта выруливал истребитель, севший на аэродром вынужденно, то на свой У-2, в котором копался техник, ремонтируя неисправную бензосистему — самолет стоял прямо перед глазами, за спиной инструктора.

Черевичный, заметив, что Оля слушает его рассеянно, сделал ей замечание:

— Вы слушаете меня, Ямщикова?

— Слушаю, товарищ инструктор, — ответила Оля и снова завертела головой.

Самолет, выполнявший пилотаж в «зоне», стал планировать, снижаясь на посадку, а другой вырулил из ангара и приготовился к взлету, а техник нырнул в кабину головой вниз, только ноги его в больших ботинках остались смешно торчать наружу. Ботинки шевелились, и казалось, что он танцует вниз головой. Оля улыбнулась. Прошло некоторое время, и ноги, торчавшие из кабины, дрогнули, согнулись в коленях и замерли в неестественном положении… «Неудобно там ему. Что-то он долго не шевелится…» — подумала Оля, которой показалось странным, что ноги недвижимы. Она забеспокоилась…

— Товарищ инструктор, там техник…

— Не перебивайте, Ямщикова! Слушайте и не отвлекайтесь!

Черевичный, обычно спокойный и уравновешенный, нервничал, когда на занятиях его перебивали и отвлекали от дела из-за пустяков.

Оля умолкла, не спуская глаз с техника: может быть, шевельнется, и напрасно она тревожится… Но по-прежнему ноги не двигались. Никто, кроме Оли, ничего не замечал, все слушали Черевичного. Не выдержав, она снова решила обратить внимание инструктора на происшедшее.

— Товарищ инструктор! — громко крикнула Оля. — Да оглянитесь же, там…

— Ямщикова! Повторяю: у нас занятия! Все остальное — потом, ясно? Ни звука больше!

Обидевшись, Оля на секунду отвернулась, но сразу же спохватилась: а вдруг с человеком случилось самое страшное, вдруг он умер!.. И, уже не обращая внимания на сердитый взгляд Черевичного, никого не слушая, выкрикнула испуганно изо всей силы:

— Да он там умер!..

— Кто?!

Черевичный, наконец, обернулся и вскочил, мгновенно поняв, в чем дело. Бросился к самолету, и за ним побежали остальные — словно их ветром сдуло. Стали вытаскивать из кабины техника, который, надышавшись паров бензина, потерял сознание. С трудом его привели в чувство. Когда он ожил и заговорил, Черевичный вытер со лба пот и напустился на Олю.

— Что же ты сразу не сказала, а? Ведь человек мог концы отдать! Увидела — и немедля мне…

— Так я же вас предупреждала!

— Предупреждала! Ох, Ямщикова… Надо же было об этом сказать как следует!

Вздохнув, он покачал головой и добавил спокойно:

— Все-то ты замечаешь, Ольга… Молодец! Наблюдательность для летчика — ох как нужна. Ну а техник — пусть он тебе поклонится до земли…

В апреле 1933 года Оля сдала последний зачет в летной школе. Курсанты школы были выпущены летчиками-инструкторами. Их ждала работа в аэроклубах страны, куда они ехали с большим желанием, причем многих из молодых инструкторов отправляли в аэроклубы, которые практически еще не существовали — они только создавались. Рабочая и студенческая молодежь, парни и девушки стремились в авиацию — летать на самолетах, на планерах, прыгать с парашютом.

Оля и Степа совсем уже было настроились на то, чтобы уехать из Тушино, как вдруг узнали, что здесь открывается Центральная высшая парашютная школа, куда набирают летчиков, желающих стать инструкторами-парашютистами.

— Степа, всего три месяца. Запишемся? — предложила Оля.

— С тобой — куда угодно! Хоть в самое пекло!

— Значит, решено!

— Только учти — жить теперь будешь у меня. Всегда! Все равно в общежитии места не дадут — туда приедут новые курсанты.

Он хитро сощурился, ожидая, что скажет Оля.

— А я буду снимать комнату…

— Ну нет! Это еще зачем?

— Поговори сначала с мамой.

— Слушай, Лелька, я тебе официально предлагаю стать моей женой. Я без тебя не могу.

— Официально? Это что же — в загс идти? Какое мещанство! Совсем не обязательно.

— Но я тебя люблю! И хочу, чтобы все было железно. Отвечай, хочешь быть моей женой?

— Хочу!

В тот же день Степа сказал матери, что собирается жениться на Оле. Искренне обрадовавшись, она сочла нужным предупредить его:

— Учти, мой мальчик: Оленька очень милая и добрая, но вполне самостоятельная и независимая девушка. Ты должен быть настоящим мужчиной, чтобы удержать ее. И советую — зарегистрируйте свой брак. Многие сейчас пренебрегают этим, следуя моде, а между тем это укрепляет семью.

В загс они пошли не сразу — Оля все откладывала, хотела написать маме в Ленинград. Наконец Степа уговорил ее.

Встретили их по-деловому, без особого восторга и без лишних слов.

— А ваши родители тоже согласны? — поинтересовалась у Оли высокая сухопарая женщина, сидевшая за столом с папиросой в руке.

Оставив папиросу в зубах, она взяла ручку и потянулась к чернильнице, готовясь обмакнуть перо в чернила.

— Я не спрашивала, — честно ответила Оля.

Ручка застыла в воздухе. Едкий дым от папиросы кольцами медленно плыл на Олю.

— Вот как! Может быть, вы все-таки посоветуетесь с ними? В вашем возрасте это важно.

Оле еще не было девятнадцати, и с высоты своих шестидесяти лет женщина смотрела на нее как на ребенка.

— Послушайте, товарищ… — начал Степа и сразу же обратился к Оле: — Лелечка, ведь они же согласятся, если ты сама хочешь!

В Ленинград Оля так и не написала: спрашивать у мамы было бесполезно. Поглощенная работой, общественными делами и самодеятельным театром, мать жила в своем особом мире, где ей, Лельке, места не хватало… Отец все еще находился в Лондоне.

— Согласятся…

— Ну вот видите — они не возражают! — воскликнул Степа.

— Молодые люди, вы сначала сами разберитесь, а потом приходите. Мы будем ждать. До свидания!

Выйдя на улицу, Оля долго молчала.

— Ты обиделась? — допытывался Степа.

— Н-нет…

Переглянувшись, они засмеялись.

— Эх, Лелечка!.. Ну придем еще раз — опыт есть!

Поступив в парашютную школу, Оля и Степа остались в Тушино. В числе двадцати летчиков, изъявивших желание стать инструкторами-парашютистами, был и Аркаша Гожев. Среди них Оля оказалась единственной девушкой.

Ярый энтузиаст парашютного дела, мастер-парашютист Яков Мошковский, сколотив группу, остался доволен. Веселый, никогда не унывающий человек, он был «насмерть сумасшедшим», как сам же выражался, когда речь шла о прыжках с самолета.

— Быстро научим, — уверял он. — Три месяца, не долго. Будете прыгать как боги! Инструктор парашютного дела — солидно! Не какой-нибудь планерист…

Говорил он быстро, отрывистыми фразами, пересыпая свою речь шутками и каламбурами. Невысокий, коренастый, с черной шевелюрой и живыми черными глазами, он постоянно был чем-то озабочен, куда-то торопился.

Занятия Мошковский начал не мешкая. Когда убедился, что каждый в группе досконально изучил парашют и знает, как с ним обращаться, начались прыжки.

С утра он озабоченно носился по аэродрому, подбадривал новичков, шутил.

— Ямщикова, как дела? Тебя выбросим первую. А хочешь — последнюю? Разницы никакой! Конец — один!..

— Лучше первую, — сказала Оля. — Я не боюсь, Яков Давыдович.

— Отлично! Так и надо! Покажи всем пример. Кстати, насчет примера… Однажды бедный раввин, помолившись, позвал к себе соседа…

И Мошковский, на ходу рассказав анекдот, помчался дальше, прихрамывая на искривленную левую ногу — результат неоднократных переломов… Много раз с чувством восхищения наблюдала Оля, как прыгал Мошковский и особенно — как приземлялся. Чтобы по возможности щадить больную ногу, он, слегка коснувшись носками земли, моментально перекатывался на бок и на спину. Получалось это у него виртуозно. Со временем Оле стало казаться, что вообще он приземляется сразу на спину.

Свой первый прыжок Оля совершила рано утром. На самолете У-2 ее поднял летчик-инструктор Коля Остряков, вместе с ней окончивший Тушинскую школу. Это был необыкновенно способный юноша с умными озорными глазами и волевым лицом. В свои двадцать два года он пользовался большим уважением и авторитетом среди летчиков, и Оля его боготворила. Коля же относился к ней дружески тепло, опекал, подбадривал. Именно его и Петра Балашова выбрал себе в помощники Мошковский, и они, целыми днями пропадая на аэродроме, возили парашютистов на самолетах, прыгали сами, совершенствуя свое мастерство.

Очень скоро оба стали известными мастерами-парашютистами. Полюбив этот вид спорта, Николай Остряков занялся испытанием новых моделей парашютов, совершал рискованные экспериментальные прыжки, в том числе затяжные и с малых высот. Впоследствии Оля не раз слышала о Николае Острякове, который уже в 1935 году был награжден орденом Красной Звезды за особую отвагу, мастерство и заслуги в развитии парашютного спорта. Это он во время спортивного праздника в Киеве совершил показательный прыжок с высоты 80 метров, приземлившись в центре стадиона… Блестящий летчик, он воевал в Испании командиром эскадрильи бомбардировщиков, вернулся оттуда Героем Советского Союза, затем командовал полком, бригадой. На истребителях летал так же великолепно, как и на бомбардировщиках. Погиб при защите Севастополя в 1942 году во время налета вражеских бомбардировщиков, когда бежал к своему истребителю, чтобы взлететь. Занимал тогда Остряков должность командующего авиацией Черноморского флота, и было ему тридцать лет…

А в то памятное утро Оле запомнилось мужественное и доброе лицо Коли Острякова — загорелое, освещенное розовыми лучами солнца, поднимавшегося над горизонтом. На высоте семьсот метров Оля вылезла из кабины на крыло, и Коля, подавая команду прыгать, тепло и озорно улыбнулся ей — мол, знай наших!

Страха не было — Мошковский так просто, по-домашнему, прыгал сам, что вселил в своих учеников нежное, лишенное всякой боязни чувство полного доверия к парашюту. Только дух захватило в первый момент, когда Оля, став спиной к мотору, повалилась лицом вперед, в пустоту.

Потом она прыгала десятки раз, с разных высот, из разных положений самолета, и никогда не боялась.

Мошковский учил своих парашютистов прыгать с самолетов разного типа, при любой погоде, выбрасывая их над различной местностью — над лесом, над водой, в штиль и сильный ветер.

— Сегодня будем прыгать в Москву-реку, — неожиданно объявлял он. — Делать все строго по правилам: вода — не земля… От подвесной системы освобождайтесь заранее. Держитесь за лямки до последнего момента… Смотрите, если утонете — не возвращайтесь!

Во время одного из таких прыжков Оля спустилась на середину реки, где было глубоко. Не отпустив парашюта своевременно, нырнула под воду и сразу же вынырнула, все еще держа в руке лямку подвесной системы. И вдруг ее с силой потащило куда-то вниз по течению: надутый, словно парус, купол ветром гнало по реке. Крепко держа лямку, Оля не бросала парашюта — теперь уже ей не хотелось оставлять его на воде, чтобы потом опять доставать.

— Бросай! — кричали ей с берега. — Оставь его — выловим!

Долго боролась она с силой ветра, пытаясь «погасить» купол, но, к счастью, подоспел крутой изгиб реки, и купол, а вместе с ним и Олю, понесло к берегу…

Обычно самолет поднимал трех парашютистов — один сидел в задней кабине, и два — на крыльях у самой кабины. Оля и Степа часто заранее договаривались прыгать вместе и потом, в воздухе, одновременно раскрывали парашюты.

— Лелечка, давай сегодня спустимся вместе. Я к тебе пристроюсь в воздухе — буду тебя обнимать! — сказал Степа.

— Вот придумал! Да я убегу от тебя!

Прыгнув, Степа оказался выше, подскользнул, чтобы приблизиться к Оле, и, в конце концов, сел на ее купол, который провалился внутрь. Купол втянуло, стропы перепутались.

— Запасной! Скорей открывай запасной! — крикнул Степа.

Он успел ухватиться за стропы Олиного парашюта, который скрутился и был теперь бесполезен. Некоторое время они спускались на Степином парашюте. Но вот раскрылся купол запасного… До последнего момента Степа не отпускал от себя Олю, и земли они коснулись одновременно.

К ним бежал, прихрамывая, Мошковский.

— Это что за цирк? Вересов, задумал мир удивить? Ты — как хочешь, можешь разбиваться, но при чем тут твоя Джульетта? Нет, хватит! Ухаживай за ней на земле… А в воздухе — забудь! Ничего себе фокус!

— Мы хотели вместе, Яков Давыдович, — пробовала оправдаться Оля. — Вдвоем приземлиться.

— Вдвоем в кино пойдете!

Но сердиться Мошковский не умел. Он быстро отходил, и уже наготове у него был анекдот, подходивший к случаю.

С Олей постоянно случались казусы, и хотя все они имели благополучный исход, тем не менее кто-то в шутку прозвал ее «ходячим ЧП». Сама она ко всему происходящему относилась вполне спокойно и с юмором.

Приближались майские праздники. В эти дни повсюду в Москве традиционно устраивались народные гулянья, и одно из самых популярных — в Парке культуры и отдыха. Заранее было известно и всем объявлено, что во время гулянья будут проводится массовые прыжки парашютистов.

Накануне прыжков Мошковский объявил:

— Завтра выбросим вас в парк. Смотрите, не наломайте дров… Жить все-таки интересно!

Погода в этот день была отличная, везде реяли красные флаги, люди, заполнившие парк, услышав звук моторов, задирали головы и, зная о предстоящей массовой выброске, с нетерпением ждали красивого зрелища. Наконец из самолетов высыпались парашютисты, и голубое безоблачное небо расцвело яркими куполами. Парашютисты опускались прямо в парк.

Все прыгнули, приземлившись нормально, и только Олю угораздило повиснуть на высоком дереве: купол, зацепившись за верхушку, так и остался там, поникнув и опав. Оля посмотрела вниз: до земли было метров десять-двенадцать.

Собрался народ, снизу ей кричали, сочувствовали, давали советы. Но никакие советы не могли помочь, потому что верхушка дерева наклонилась над прудом, в котором и воды-то не было: пруд, видимо приготовленный для чистки, представлял собой полузасохшее месиво со множеством торчащих коряг, какого-то металлического лома и других непонятных предметов. Отцепиться от подвесной системы и прыгнуть вниз было невозможно — слишком высоко, и Оля решила, не поднимая шума, спокойно ждать, когда прибудет помощь.

Толпа внизу увеличивалась. То, что парашютистом оказалась девушка, разжигало любопытство зрителей. Кто-то из мужчин попытался влезть на дерево, чтобы добраться до парашюта, но это кончилось неудачей, так как ствол дерева в верхней части был слишком тонок.

Примирившись со своей участью, Оля висела, болтая ногами, переговариваясь со зрителями, пока ее не разыскали.

— Ямщикова, ты что там делаешь? — крикнул ей Аркаша. — Мы тебя везде ищем!

— А я тут… Отдыхаю.

— Жди — сейчас снимем!

Вызвали пожарную машину, и с помощью лестницы сняли Олю и парашют с дерева.

— Ну, знаешь, Ямщикова! Ты что — решила стать героем дня? — воскликнул Аркаша. — Четыре часа болтаться между небом и землей — это не каждый сможет! Тут нужно большое желание…

Мошковский пожурил, но и пожалел ее:

— Ничего себе — выбрала место для отдыха… За выдержку дарю тебе, Ольга, парашют! Голубой, как небо — бери на память, храни его.

Однако от парашюта Оле не досталось ни кусочка — многочисленные зрители выпросили полотнище, разорвали его на полоски и унесли сувениры с собой.

За три месяца, проведенных Олей в парашютной школе, она совершила более восьмидесяти прыжков с самолета. Овладев всеми тонкостями этого дела, Ольга стала первой в стране женщиной-инструктором парашютного спорта, и ей, как и другим своим ученикам, Мошковский стал доверять обучение новичков, которые охотно шли к нему.

В середине лета, незадолго до окончания школы, все парашютисты приняли участие в спортивном празднике. С утра Оля была в приподнятом настроении — предстояли показательные прыжки.

— Ты немного волнуешься? — спросил Степа, когда они садились в трамвай.

Теперь они жили вместе, у Степы, и почти не разлучались.

— Ничуть. Откуда ты взял?

Но хотя ей казалось, что она давно уже выработала в себе профессиональную привычку относиться к прыжкам, как к обычной своей работе, тем не менее каждый раз, особенно перед ответственными прыжками, ее охватывало радостное возбуждение.

Из Тушино к Центральному аэродрому ехали на полуторке. На всех были надеты парашюты — машина везла их прямо к самолетам.

Сидели на скамьях — обыкновенных досках, перекинутых через борта кузова. Оля — между Степой и Колей Остряковым, который в этот день собирался прыгнуть с большой затяжкой и раскрыть парашют у самой земли. Остальные совершали групповой прыжок с одновременным раскрытием парашютов.

Оля много смеялась, разговаривая с соседями. Настроение было приподнятое. Машина, ехавшая с большой скоростью, подпрыгивала на неровностях дороги, и парашют, туго уложенный в ранце, бил по спине. Солнце светило прямо в глаза, было жарко, встречный ветер приятно обдувал разгоряченное лицо, заползал за воротник комбинезона. Из-под расстегнутого шлема выбивалась прядь волос, больно хлестала по глазам, и приходилось все время поправлять ее.

— Ямщикова, — сказал Аркаша, сидевший позади Оли, — а там деревьев нет — голое поле…

Вспомнив свой прыжок в Парке культуры, Оля громко засмеялась и, поправляя выбившуюся прядь волос, резко повернулась к Аркаше, нечаянно задев рукой за тросик вытяжного кольца.

— Ничего, Аркаша, я выберу себе…

Не договорив, она умолкла, чувствуя, что сейчас произойдет нечто непредвиденное. И действительно, не успела она сообразить, что предпринять, как парашют свободно вывалился из ранца и купол, подхваченный встречным ветром, наполнился воздухом. Олю сразу потащило куда-то назад, через скамьи и людей, вон из кузова… Сопротивляясь, цепляясь за сидевших в машине парашютистов, она изо всех сил старалась задержаться, но не тут-то было — мощная сила выбросила ее из кузова, и вместе с Олей вылетели из машины еще два парня, за которых она цепко ухватилась.

— Куда, Ямщикова?!

— Ой, держите меня! Держите!..

Но помочь никто не мог — Оля была уже за бортом. Купол, надутый ветром, стащило с дороги в сторону, и он несся по полю, волоча ее по земле.

— Гаси! Гаси его! — кричали ребята, бросившиеся на помощь. — Тяни за стропы!

Она и сама пробовала погасить парашют и, наконец справившись со взбесившимся куполом, вся исцарапанная, в ссадинах, поднялась с земли.

— Ну как, Лелька? — подбежал запыхавшийся Степа. — Побилась? Ну ничего… Пройдет…

Он не на шутку испугался и, увидев на щеке у Оли кровь, стал поспешно прикладывать к ссадине носовой платок. Вытерев с лица кровь и пыль, Оля улыбнулась.

— Ну и анекдот! — сказал Аркаша. — И как это у тебя все интересно получается?

— Хорош анекдот! Как я теперь… в таком виде!

Послышались частые гудки — сигналила машина: нужно было спешить, чтобы успеть ко времени, назначенному для прыжков.

— Давайте быстренько соберем парашют! — скомандовала Оля. — Помогайте, ребята.

Все вместе принялись укладывать парашют, смеясь и удивляясь тому, как это Оля умудрилась совершить прыжок с такой малой высоты.

Снова засигналила машина.

— Идем, идем! Уже готово!

Наспех уложили парашют, и Оля надела его на себя.

На аэродроме машину встретил встревоженный Мошковский, в полном облачении, с парашютом, готовый прыгать — он должен был покидать самолет первым.

— Почему задержались? Время известно?

— Да вот с Ямщиковой тут случай такой…

— Что такое?

Оля стала весело объяснять:

— Понимаете, товарищ инструктор, парашют раскрылся… В машине. Случайно… Вот смеху-то! Ну, протащил он меня немного по земле. Собрали, все нормально… Тащит меня по полю, а я никак не погашу!

Оля, рассказывая, заливалась смехом, но Мошковский был сейчас серьезен.

— Хорошо сложили?

— Да хорошо! Чего там…

— А дырок нет? Проверяли? Только — честно!

— Вроде нет…

Она произнесла это не совсем уверенно — ведь нельзя было поручиться: складывали наспех, могли и не заметить.

Мошковский внимательно посмотрел на Олю.

— Вроде? Ну вот что, Ямщикова, прыжки мы начинаем… И так опоздали… Сорвем весь праздник… Тут еще эти, планеристы, собираются… Можем не успеть… Обменяемся!

И он стал быстро снимать с себя парашют. Оля сначала не поняла, чего хочет от нее Мошковский.

— Так я готова, — сказал она.

— Вот — бери мой! Снимай свой, я с ним прыгну.

— Зачем?! — испугалась Оля. — Нет, нет, я не отдам! А вдруг там что-нибудь…

— Вот поэтому я и беру его! — решительно ответил Мошковский, снимая с нее парашют. — Быстро надевай мой!

Самолеты стояли, готовые к взлету. Моторы работали. Времени на споры не оставалось, Мошковский торопил ее, и Оля отдала ему свой парашют.

Отдала и сразу подумала: «Эх, надо было сказать, что проверила как следует!.. Он бы не забрал. А если действительно там дырки? При чем тут Мошковский — отвечать должна я сама…» Но теперь, она знала, поздно — Мошковский своего решения не изменит… Эта мысль угнетала Олю.

Оказавшийся рядом с ней Аркаша, который всегда понимал Олю без слов, успокоил ее:

— Расстроилась? С куполом все в порядке — я внимательно смотрел, когда укладывали.

Качнув недоверчиво головой, она ничего ему не ответила и попробовала заговорить с Мошковским.

— Яков Давыдович…

— Что случилось?

— Я хочу прыгать со своим парашютом! Я же проверяла!..

— Вот и прекрасно! Скоренько в самолет, не задерживай других!

— Но я…

— Без разговоров!

Прыжки прошли гладко, без происшествий, купол оказался цел. После этого случая Оля прониклась к Мошковскому еще большим уважением и поняла, что быть инструктором — это значит не только учить, но и полностью отвечать за жизнь ученика.