За облаками — солнце [1982]

Любовь и небо　

Окончив Центральную парашютную школу, Оля получила назначение в Воронеж, где должна была готовить парашютистов из поступающих в аэроклуб юношей и девушек. В августе ей предстояло там провести День Воздушного Флота с участием парашютистов.

Степе дали назначение в Полтаву. Как ни добивались они, чтобы их послали на работу вместе, ничего не получилось: всех инструкторов посылали в разные аэроклубы. Правда, была некоторая надежда…

— Знаешь, Леля, мне обещали, что тебя потом переведут ко мне в Полтаву! — незадолго до отъезда радостно сообщил Степа. — Сначала тебе надо наладить работу. Там больше некому. Ты постарайся… Главное — хорошо организуй праздник! А потом тебе на смену пришлют кого-нибудь, мне точно обещали!

— Ты не волнуйся, Степа. Я напишу тебе, как у меня сложатся дела. Никуда я не денусь…

Первым уехал Степа. Расставаясь с Олей, он печально смотрел на нее и, прощаясь на перроне, повторял:

— Я там устроюсь, сниму квартиру, и ты приезжай… Приедешь?

— Приеду, — обещала Оля.

— Будем вместе жить и работать. Я буду очень ждать…

— Я приеду, Степа…

Спустя два дня Оля собрала свои вещи и ахнула: четыре места! Два узла, чемодан и плетеная корзина — многовато. Набралось порядочно всего: сапоги, шинель, комбинезон, одеяло, книги, одежда…

Надев в дорогу платье в серую клеточку, она прицепила новенький значок парашютиста (порядковый номер у значка был семнадцать) и перекинула через плечо планшет. Посмотрела на себя в зеркало: прямо перед ней стояла высокая светлокосая девушка, загорелая, с ясными зелеными глазами, чуть озабоченная, но веселая.

— Вот ты, Лелька, и начинаешь самостоятельную жизнь…

Так подумала Оля, рассматривая себя, и улыбнулась: на крепких округлых щеках появились ямочки, полные губы с мягким изгибом рта слегка разошлись, ниточки-бровки взлетели выше…

На вокзал ее проводил Аркаша, который собирался на работу в Ленинград.

— А зря ты, Олюшка, отказалась от Ленинграда. С ним вместе хотела? Ну вот и добилась: ни туда, ни с ним…

— Как-то неудобно мне в Ленинград — я ведь там бегала замухрышкой-мотористкой…

— Ну и глупо! — воскликнул Аркаша. — Что ж такого: была мотористкой — стала инструктором! Сочиняешь ты… Знаешь, что я тебе скажу: поработай немного в Воронеже и переводись в Ленинград!

Оля с улыбкой смотрела на Аркашу и не отвечала.

— Эх, ты… — махнул он безнадежно рукой. — Ладно, поезжай к нему, в Полтаву…

Он долго стоял на перроне, глядя вслед уехавшему поезду.

Когда поезд, замедляя ход, стал подходить к вокзалу и Олиным глазам открылся город Воронеж, она засуетилась — все вещи сразу не вынести. Попросить некого: пассажиры, поглощенные сборами, перекладывали, громоздили один на другой тюки, чемоданы, корзины. Все были перегружены, толпились, пробираясь к выходу. Подождав, пока основная масса протиснется вперед, Оля, захватив два узла, вышла на перрон и, осмотревшись, увидела столб неподалеку от вагона. Здесь, у столба, она и оставила узлы. Вернувшись в купе за чемоданом и корзиной, стала искать глазами вещи. Но купе было пусто — ни людей, ни чемодана, ни корзины. Тогда она поспешно выскочила из вагона — у столба тоже было пусто…

Постояла, растерянно провожая взглядом пассажиров, проходивших мимо. Люди суматошно толпились, спешили, проталкивались куда-то вперед, неся чемоданы, сумки, корзины… Кто-то из них, вероятно, торопился унести и ее вещи. Вот разиня!.. Ничего не осталось, ничего, кроме планшета. Оле стало жаль новенький комбинезон, еще ни разу не надеванный… А книги… Эх, Воронеж, эх, Воронеж! Гляди в оба — проворонишь!..

Расстроенная, Оля пошла с вокзала. Отправилась искать в городе штаб аэроклуба — адрес был в планшете. Долго ходила, спрашивала улицу — никто не знал. Наконец на окраине нашла глухой тупик и двухэтажный дом. В полуподвале небольшая комнатушка, в которой, кроме стола, шкафа и стула, другой мебели не было. За столом пожилой седоватый мужчина пил чай.

Поздоровавшись, поискала глазами другой стул, но не нашла, и мужчина предложил ей свой, но Оля не села.

— Еле нашла вас. Моя фамилия Ямщикова. Я приехала работать в аэроклубе инструктором…

Лицо мужчины выразило удивление, и она быстро спросила:

— Что, может быть, я не туда попала?

— Нет-нет, все верно. Только вот… аэроклуба еще нет. Пока нет. Начинаем создавать.

— Но меня направили сюда, чтобы провести праздник Воздушного Флота. Подготовить парашютные прыжки… Я — инструктор!

— Понимаю, понимаю. Но ни самолетов, ни, тем более, парашютов…

Он развел руками, словно извинялся перед Олей.

— А вы… работаете здесь? — спросила Оля.

— Да, я веду дела. Вот с бумагами…

Он показал на шкаф, где за стеклом лежали две тонкие тетради.

— Ну а еще кто-нибудь есть? Начальник?

— Сходите на аэродром. Это в пяти километрах отсюда, за городом.

Оле очень хотелось чаю — в дороге она ничего не ела и не пила, но попросить стеснялась, а мужчина не догадался предложить. Долго шла Оля в указанном направлении, миновала деревню и через час оказалась в поле, где стоял старенький, видимо, давно списанный автобус. Осторожно заглянув внутрь, увидела несколько узких железных коек. В углу сидели трое и о чем-то спорили.

Оля объяснила, зачем прибыла, и тот, кто временно исполнял должность начальника аэроклуба, сказал:

— Так вот, дорогая девушка. Спасибо, что приехали, — только рановато еще. Нет у нас еще даже помещения, живем здесь. Самолеты обещают дать месяца через два-три… Зачем вас прислали? Кого учить и на чем? Поместить вас некуда. Так что — решайте сами…

И Оля, не задерживаясь, вернулась в Москву. Ехала обратно налегке, вещей не было. В ЦК Осоавиахима ей сказали:

— Ну если так, Ямщикова, поезжайте в Ленинград и начинайте работать — там для вас место найдется: желающих летать много!

— А в Полтаву можно? Обещали же!

— Вот туда как раз ни к чему — там инструкторов хватает, а самолетов только два. Так что давай — в Ленинград!

Надеясь, что со временем все уладится и Степу из Полтавы переведут к ней, Оля села в поезд. В Ленинграде прямо с вокзала поехала к маме, домой. Квартира оказалась запертой, но Оля знала, где находится ключ, и, отперев дверь, вошла в большую светлую комнату, где жила раньше с мамой.

За год ничего не изменилось: простенькая мебель стояла на прежних местах, на полу — ковровая дорожка, книжные полки до отказа забиты. На столе — кипа тетрадей, которые мама обычно проверяла по вечерам.

В тот же день Оля явилась в аэроклуб. Как и предупреждали ее в Москве, парашюты еще не поступили, ей предложили пока начать работать летчиком-инструктором, обучать курсантов летать. Она с радостью согласилась и побежала на почту, чтобы дать телеграмму Степе, который, возможно, уже написал ей в Воронеж.

На следующий день, в воскресенье, отправилась разыскивать Аркашу. Жил он по соседству с аэродромом, в «инструкторском» доме, где ему дали комнату. Дом был деревянный, двухэтажный, с коридорной системой. Аркашина комната находилась на втором этаже, и Оля, поднявшись по скрипучей лестнице, постучала в дверь.

— Можно?

Послышались шаги, и она быстро осмотрела себя — Аркаша еще не видел ее такой нарядной: в синем костюме с узкой юбкой, модном берете, в туфлях на высоком каблуке.

Дверь открыл незнакомый молодой человек, летчик. Атлетически сложенный, щеголевато одетый, он был так ослепительно красив, что Оле захотелось зажмурить глаза. Сделав шаг в сторону, летчик молча пропустил ее, и только тогда Оля, спохватившись, спросила:

— Здесь живет Гожев Аркадий?

— Входите, пожалуйста. Здесь он. Вот — спит как ангел…

В чисто убранной комнате в углу на койке спал Аркаша, другая койка была застлана узорчатым покрывалом. Занавески на окне сверкали белизной.

Приблизившись к Аркаше, который, по-детски подложив ладони под щеку, тихо дышал, Оля провела по его лицу пушистой травинкой, сорванной у дома. Пошевелившись, он только изменил положение, продолжая спать.

— Аркаша, — негромко позвала Оля и снова коснулась травинкой его лица.

— Проснись, Аркаша — жена приехала! — сказал старший лейтенант.

Открыв глаза, Аркаша увидел Олю и улыбнулся, вставая и протягивая ей руку.

— Жена, да не моя… Здравствуй, Олюшка! Насовсем к нам?

Оля кивнула.

— Умница! А может, это сон? Убийственно красивая!..

— Буду группу возить. Договорилась уже.

— Отлично! Вы знакомы? Это Федя Бобровник, инструктор, командир звена. Страшно опытный бывалый летчик, Качу кончал. Вот, живем тут вместе. А Оля Ямщикова — самый молодой инструктор в нашей стране…

— Приятно познакомиться. Может, ко мне в звено захотите — буду счастлив, — с мягким украинским акцентом произнес Бобровник, блеснув черными глазами.

— Не знаю, это уж куда назначат.

Оля старалась не смотреть на Федю Бобровника, который, как ей показалось, ловил ее взгляд.

— Ну тогда я сам попрошу…

Ничего не ответив самоуверенному Феде, Оля повернулась к Аркаше, и тот сразу же предложил:

— Мы сейчас чайку попьем. Федя, организуй!..

— С удовольствием!

Федя стал хлопотать по хозяйству, и Оля заметила, что все продукты, посуда, кухонные принадлежности аккуратно разложены по местам, полотенца чистые, скатерть белоснежная.

— Это все Федя, — как всегда, угадал ее мысли Аркаша. — Хозяйственный и убийственно аккуратный!

— А как же иначе? Привык — хозяйки нема, самому приходится. Учтите, Оля, — выгодный муж… И сварить могу, и постирать.

— Да мне-то зачем это знать? — не выдержала Оля, засмеявшись.

— На всякий случай…

— Учти, Олюшка, Федя у нас самый смелый и напористый — ты с ним поосторожней! А от девчат ему отбою нет…

— Возможно. Только у меня муж в Полтаве!

Расставляя на столе чашки, Федя исподлобья посматривал на Олю.

— А чого ж вы, голубонька, не вместе? — спросил он вкрадчиво, словно уличал Олю.

— Будем вместе! Это — пока.

— То еще видно будет.

Федя разливал чай. Смеялись, шутили. Оля с Аркашей вспоминали Тушино. У Феди оказался приятный голос, он с душой пел украинские песни. Пели и втроем.

Через несколько дней начались полеты. Оле дали группу учлетов и зачислили в звено Феди Бобровника. Всегда спокойный, доброжелательный, весь наглаженный и сияющий, он сразу же окружил Олю вниманием и заботой. Провожал домой, дарил цветы, приглашал в театр. Оля не ходила с ним ни в кино, ни в театр, отвергая его ухаживания, и Федя искренне огорчался, но упрямо продолжал ухаживать за ней.

— Не ходи ты, Федя, вокруг меня. Я замужем!

— Та неправда… Покажи документы! Я ж знаю — ты не зарегистрирована.

— Ну так что ж! Все равно замужем!

Однако он настойчиво и ласково убеждал ее:

— А почему он не едет за тобой? Значит, не очень стремится к своей жене… А чем я тебе плох?

— Не надо, Федя!

А Степа писал из Полтавы чуть ли не каждый день. В домике возле самого аэродрома он снял уютную чистенькую комнатку для себя и для Оли, надеясь, что она хоть ненадолго приедет к нему, и все в аэроклубе знали, что Степа ждет жену. Сам он приехать в Ленинград не мог — не было ни денег на билет, ни разрешения от начальства. В Полтаве, как и в других аэроклубах, парашютов не хватало, подготовка парашютистов задерживалась, однако Степу использовали как летчика-инструктора, и он, охотно обучая парней летать, одновременно экспериментировал, пытаясь ввести ускоренные методы обучения. Правда, денег ему пока не выдавали в ожидании парашютов и окончательного оформления. В каждом письме он звал Олю к себе, жаловался, что страшно скучает и тоскует без нее…

Перечитывая Степины письма, Оля страдала и не знала, как поступить: ехать к нему она не могла — ведь ей уже поручили работу. Оставалось только ждать, когда Степа обучит в Полтаве группу парашютистов, и у него появится замена. Тогда он мог бы перевестись в Ленинград.

Утром полеты начинались рано — в четыре часа. Оле дали комнату в том же доме, где жили Аркаша, Федя и другие инструкторы, прямо напротив Аркашиной комнаты — дверь в дверь.

Приступив к инструкторской работе, Оля вскоре поняла, что быть инструктором не так просто, как ей казалось. С первой же группой учлетов начались сложности.

Группа состояла из гонщиков-мотоциклистов. Все — из городского мотоклуба. Одиннадцать взрослых парней на пять-шесть лет старше Оли, крепкие, уверенные в себе, уже прошедшие армейскую школу жизни. На аэродром они приезжали все вместе, на мотоциклах, окрашенных в разные цвета — у каждого гонщика свой цвет. Появлялись одновременно, — въезжали строем, с шиком, дав полный газ, так что земля гудела и сотрясалась…

Оле это нравилось. С ребятами она шутила, смеялась, они катали ее, учили ездить на мотоцикле. Во время полетов она держала себя с ними просто, по-товарищески, не требуя от них особой дисциплины, и они в свою очередь, обращались с ней вольно, называя по имени.

Наблюдая все это, Федя однажды сказал ей:

— Слушай, радость моя, ты бы построже с ними. Хохочешь все… Скачешь как козочка! Это же несолидно.

— Ну и что? Они молодцы, летают хорошо!

— И потом — эти поездочки на мотоцикле…

— Ладно тебе, Федя! Чего ты ко мне придираешься? В чем я виновата?

— Я не придираюсь, а говорю тебе как командир звена.

— Что мне — смирно стать?

— Фу ты, Ольга, я же тебе серьезно!..

Оля продолжала ездить с гонщиками. Научившись сама гонять так же, как они, стала мечтать о собственном мотоцикле. Учлеты возили ее домой и на аэродром, приглашали в мотопоходы.

Командир отряда как-то отозвал Олю в сторону и с мрачным видом начал делать ей выговор:

— Ямщикова, ты почему распустила своих учлетов? Никакого порядка — гудят, носятся, как ошалелые… А сама забыла, что ты — инструктор! Хиханьки-хаханьки… Очень просто ты с ними, панибратски. Не годится так, Ямщикова! Не станут они уважать тебя. А полеты — дело серьезное!

Однако Оля в свои девятнадцать лет не могла понять, почему нужно строго, а не просто, по-дружески — ведь ребята все взрослые, хотят летать. И она продолжала учить их по-своему, не сковывая их инициативы в воздухе, доверяя им. Правда, они иногда пользовались этим и своевольничали, отходя от программы, но она не видела в этом ничего страшного.

Случилось так, что однажды вечером, проходя мимо ангара, куда ее гонщики зарулили самолет, Оля услышала голоса. Кто-то назвал ее имя, и она невольно остановилась.

— …Кто — Лелька! Какой из нее инструктор! Хохотушка, глупая девчонка!..

— Да, влипли мы с ней. Чему она может научить? Сама только школу кончила — мы у нее первые.

Оля стояла у ангара ни жива ни мертва. Так вот как они думают о ней! А она-то, дуреха… Запросто с ними, без всякой строгости…

— Может, откажемся от нее, попросим мужика? А то дело дойдет до фигур — перебьемся все…

— Подожди, посмотрим.

— А чего ждать?..

Расстроенная, Оля поспешила уйти от ангара. Дома не ужинала, весь вечер сидела, думала, даже всплакнула… Было обидно — никак она не ожидала такого к ней отношения…

Нашла Аркашу, рассказала ему обо всем.

— Дураки они, твои гонщики! Не расстраивайся, Олюшка… Ты с ними попробуй официально. Поучись у Веры Стручко, посмотри, как она умеет — у нее учлеты ходят по струнке: «Разрешите, товарищ инструктор!» «Есть, товарищ инструктор!»

Все это Оля знала. Но то была Вера — гордая красавица с железным характером, умеющая повелевать. Учлеты уважали ее, слушались и даже боялись. Не дай бог, если приказание Веры не будет выполнено! Достаточно одного ее взгляда — и учлеты трепетали от страха.

А сможет ли так она, Лелька?..

На следующее утро гонщики, приехав на аэродром, не узнали своего инструктора: ни на кого не смотрит, не улыбается, лицо хмурое…

— Привет, Лелечка! — издали поздоровался с Олей старшина группы, он же предводитель гонщиков, Сергей Бондаренко.

— Подойдите ко мне, учлет Бондаренко! — сказала сурово Оля.

— Чего? — не понял тот.

Гонщики переглянулись: что это сегодня с ней?

— Подойдите! — повысив голос, приказала Оля.

Бондаренко широко улыбнулся, подошел и весело спросил:

— Шутите, Леля? Может, прокатить вас?

— Постройте группу и поздоровайтесь как следует!

— Давайте лучше полетаем! — предложил один из гонщиков.

— Вы что-то не в духе, Лелечка, сегодня… — сказал другой.

Покраснев, она, не повышая голоса, с расстановкой повторила:

— Старшина, постройте группу!

Когда учлеты выстроились перед ней, Оля с мрачным видом поздоровалась со всеми:

— Здравствуйте, товарищи учлеты!

Посмеиваясь, гонщики вразнобой ответили:

— Здравствуйте… Привет… Здравия желаем…

— Плохо! — заключила она. — А ну, еще раз — как положено! Здравствуйте, товарищи учлеты!

И подумала, что до тех пор будет с ними здороваться, пока они не ответят ей как следует. Но гонщики, видно, это поняли и дружно рявкнули:

— Здравия желаем, товарищ инструктор!

— И так всегда будете меня встречать, ясно? Каждый день! А теперь — Бондаренко полетите первым, остальным притащить сюда бочки с бензином!

Перед тем как сесть в самолет, Оля дала старшине группы Бондаренко задание на полет и потребовала:

— Повторите!

— Это еще зачем? Не глухой же я… Все понял.

— Повторите задание!

— Может, хватит дурака валять… товарищ инструктор!

— Вылезай!

— Почему?

— От полетов отстраняю! Позови следующего!

Нелегко было Оле перевоспитывать своих учлетов, привыкших к полной свободе и отсутствию дисциплины. Но она упрямо проводила свою линию. После случайно услышанного разговора гонщиков в ангаре неизменно была с ними официально суха, никогда не шутила, даже не улыбалась.

Учлеты же, видимо обидевшись, первое время почти не разговаривали с ней, подчеркнуто четко выполняли все приказания, чеканили шаг, подходя к Оле.

Все инструкторы были уже в курсе дела, следили за тем, что происходит, и давали Оле советы.

— Ну как твои партизаны? — спросил ее командир отряда. — Справишься с ними? Или принять какие-нибудь меры?

— Думаю, что справлюсь.

— Раз ты, Ольга, стала в такую позицию, то так и держись дальше! Не уступай им, а то опять вернется старое, — говорил Федя.

Летали ребята отлично, и Оля в общем была довольна ими: все ее учлеты вылетели самостоятельно первыми в отряде.

Федя, будучи командиром звена, решил проверить кое-кого из них в воздухе. В полете время от времени он вмешивался в управление и, настроенный определенным образом, был чересчур придирчив. Учлетам это не понравилось, и Оля поспешила воспользоваться их недовольством.

— Возможно, вам у меня плохо, — сказала она, — тогда подавайте рапорт начальству. Вас немедленно переведут в другую группу.

— Да что вы, товарищ инструктор! — испуганно, воскликнул Бондаренко. — Нам вполне хорошо, мы в другую не хотим.

— А меня проверял старший лейтенант Бобровник, так он все время за ручку держался. Чего он боялся? Вот вы нам доверяете…

— Потому что я знаю вас, — сказала Оля и первый раз улыбнулась им. — Слава богу, начинаете кое-что соображать! Вы же раньше всех вылетели, ну кто из других групп опередил вас?

Теперь гонщики изо всех сил старались окончательно разрядить ту напряженность, которая возникла в отношениях между ними и Олей. Дисциплина была идеальной, Олю слушали беспрекословно и всячески подчеркивали свое уважение к ней.

— Ямщикова, ты молодец! Выдержала характер! А твои орлы — лучшие в отряде. Объявим тебе благодарность, — похвалил ее командир отряда.

По утрам, просыпаясь затемно, Оля долго занималась своим туалетом, расчесывая длинные густые волосы, заплетая их в косы. На чистку сапог времени не оставалось, да она и не любила возиться с грязными сапогами, в которых весь день ходила по раскисшему аэродрому. С вечера выставляла их за дверь своей комнаты, и утром Аркаша начищал их до блеска.

— Спасибо, Аркаша! Ты так меня выручаешь! — благодарила его Оля.

— Мне это ничего не стоит…

Как-то утром, собираясь уходить, Оля вышла за сапогами и увидела, что стоят они грязные, нечищенные — никто к ним не прикасался. Постучала в дверь напротив.

— Входите! — отозвался Федя.

— Можно сапожную щетку? А где Аркаша? — спросила Оля, когда Федя открыл дверь.

— Ах, вам щетку! Аркаша улетел на неделю. Вот щетка… и гуталин дать? Бархотку?

Он насмешливо смотрел на Олю, зная, как она не любит все это. Осторожно, словно ежа, взяла она щетку и вздохнула.

— Федя, почисть, пожалуйста…

— Я? Сапоги?! — разыгрывая возмущение, воскликнул он.

— Ну хоть сегодня. Завтра я сама, встану пораньше. Или — вечером!

Молча Федя взял у Оли сапоги и стал чистить, стараясь скрыть улыбку.

А вечером она, конечно, не успела заняться сапогами, потом забыла и утром опять обратилась к нему.

— Федя, почисть…

После полетов Федя пригласил ее в кино. Когда же Оля, как всегда, отказалась, он шутливо заметил:

— Значит, сапоги — почисть, а в кино — не пойду! Та мне ж одному скучно идти, а в «Колизее» сегодня Нат Пинкертон!

— Ну ладно, сходим, — согласилась Оля.

Перед началом сеанса он повел Олю в буфет, заказал кофе, пирожных, которые стоили баснословно дорого — цены в буфете были торгсиновские. Оля принялась за пирожные — трудно было вспомнить, когда она ела последний раз настоящие пирожные.

Сам он откусил кусочек и, вдруг вспомнив о чем-то, поднялся.

— Я на минутку отойду.

Оставшись одна, Оля подождала немного Федю и, не дождавшись, продолжала пить кофе с пирожными. Прошло минут десять — раздался звонок. Федя все не возвращался. Вот-вот должен был начаться сеанс, и она забеспокоилась: не поискать ли… Расплатиться с официантом Оля не могла: не взяла денег. Поднявшись, хотела отправиться на поиски, но услышала вежливый голос:

— А кто, мадам, будет расплачиваться?

Официант уже стоял рядом и смотрел на нее, склонив голову набок.

— Я сейчас вернусь… Только поищу вот…

— Нет-нет, вам лучше посидеть. Останьтесь, пожалуйста…

Буфет опустел, только Оля в одиночестве сидела за столиком перед тарелкой с пирожными. Наконец, появился Федя и как ни в чем не бывало воскликнул:

— Ты еще здесь? Кино началось!

— Заплати, Федя. Я не взяла.

Он с шиком расплатился, оставив нетронутыми два пирожных. В зале уже погас свет, и они, в темноте отыскав свои места, сели.

— Как настроение? Почему ты не сердишься, не ругаешь меня? Я же знал, что ты без денег.

— Стоит ли? Я бы как-нибудь вышла из положения, — спокойно сказала Оля. — И потом — я догадывалась, что ты это нарочно…

Домой шли пешком, Федя галантно вел Олю под руку. Вдруг он остановился.

— Знаешь, моя доню, я ж к тебе присматриваюсь. Проверяю. Думал — сейчас выйдет из себя, отругает… Хочу на тебе жениться.

— Вот как! Да я-то не собираюсь!

— Та уже все решено!

— Что, без моего согласия?

— Почему без твоего? Ты ж согласна!

Оля рассмеялась, а Федя ласково продолжал:

— Никто ж к тебе, голубонька, из Полтавы не едет, и ты никуда не намерена… А лучше меня все одно не найдешь, мое серденько!

Он терпеливо убеждал, уговаривал Олю, нежно заглядывая ей в глаза, и ей стало казаться, что Федю она знает и любит уже очень давно и одна, без него, не сможет жить. Прошло около восьми месяцев с тех пор, как уехал в Полтаву Степа, и хотя он продолжал писать, отвечала она ему все реже и реже, да и письма ее стали другими… Думая об этом, Оля вдруг поняла, что та, первая пылкая любовь, за которую она так держалась, уже не существует. Теперь, спустя многие месяцы, ей стало ясно, что она никогда не хотела стать женой Степы, даже когда они ходили в загс… Почему? Этого она не могла объяснить. Возможно, Степе не хватало мужества, которое так импонировало Оле…

Вернулся из командировки Аркаша, хотел было, как прежде, почистить Оле сапоги, но Федя ему не дал, сказал, хитро посмеиваясь:

— Ты эту привилегию потерял навсегда.

— Так, так. Кое-что в мое отсутствие изменилось, — заключил Аркаша.

— Та ничего не изменилось, — вздохнул Федя. — Никакого прогресса.

От Оли он не отходил, не оставляя ее одну, и она совсем к нему привыкла.

Был Федя на шесть лет старше Оли и казался ей человеком, умудренным жизнью. Он и в самом деле был опытен в житейских делах, умел добиваться своей цели, был смелым летчиком и трудолюбивым человеком. Вырос Федя Бобровник на Черниговщине в бедной многодетной семье — у него было шестеро братьев. В двадцать один год окончил летную школу. Человек постоянный, он не менял своих решений, и, встретив Олю, которую полюбил чуть ли не с первого же взгляда, твердо задался целью жениться на ней.

В конце февраля от Степы пришло письмо, в котором он сообщал, что через две недели приедет в Ленинград. Оля уже перестала ждать его и теперь не знала, как быть: следовало бы написать ему о Феде, но это будет для Степы страшный удар…

Да и, собственно, что писать? Ведь у нее с Федей все может остаться так, как и сейчас… Голова у Оли шла кругом…

Федю она решила предупредить о приезде Степы.

— Знаешь, Федя, скоро Степа приедет сюда…

— Да? — спросил он, насторожившись, с тревогой в голосе. — Что, сам захотел или ты позвала?

— Так он же давно собирался!

— Понятно. Собрался, значит…

С этого дня он загрустил. Ходил в одиночестве, молчаливый, первым с Олей не заговаривал.

Как-то вечером постучался к ней.

— Можно?

— Входи, Федя.

Он сел у окна, помолчал, опустив голову, глядя в пол. Лицо грустное, глаза потухли. Оле стало жаль его, сердце сжалось.

— Подаю рапорт. Хочу в Киев уехать, — не глядя на нее, произнес он.

— Совсем?

— Переведусь. Буду там работать.

— Почему? — машинально, словно выдохнула, спросила Оля, хотя знала — почему.

И тут он сразу заговорил быстро и взволнованно.

— Слушай, что я тебе — совсем не нравлюсь? Ну не может быть! Сердце мне говорит, что это не так… Ты ж мене присушила, моя кохана! Ну скажи сама — ехать мне или остаться…

— Ох, Федя… Знаешь, ты иди сейчас, иди домой. Я завтра тебе скажу, завтра. Дай мне побыть одной…

Всю ночь Оля не спала. Лежала, вставала, ходила. Вспоминала, думала… Будущее без Феди представлялось ей мрачным и безрадостным. Федя… К этому человеку у нее не было той пылкой бездумной любви, которую она почувствовала когда-то к Степе, а было что-то другое, более прочное, более весомое, тесно связывающее их обоих. С ним, с Федей, Оле не страшно было пройти рядом всю жизнь.

Утром она постучала к нему:

— Зайди ко мне, Федя.

Молча он вошел в комнату. Не поднимая глаз, стоял, ожидая своей участи.

— Знаешь, Федя, ты не уезжай…

У него посветлело лицо и глаза заблестели.

— Не ехать? Ты говоришь — не ехать?

— Оставайся.

— Ну, тогда, значит… Тогда я к тебе перееду! Прямо сейчас!

— Федя…

— Решено! Сию минуту!

И он бросился к себе за вещами. Через некоторое время внес чемодан, свертки, книги. На лице его играла счастливая улыбка.

— Пока у нас с утра есть время — пошли в загс! А вечером позовем всех к себе — отпразднуем!

Оля не выдержала, рассмеялась.

— Ну что ты так спешишь? Как на пожар!

— Боюсь, как бы ты не передумала, моя голубонько! Только я уже отсюда не уйду!

Несколько дней спустя Олю послали в командировку в Петрозаводск, где ей предстояло обучить парашютным прыжкам учлетов аэроклуба. Перед тем как уехать, она телеграфировала Степе, чтобы тот задержался с приездом в Ленинград и ждал от нее письма.

В Петрозаводске Оле пришлось сразу же приступить к занятиям с парашютистами. С утра до вечера она пропадала на аэродроме, учила их, возила на самолете и вечером, устав до изнеможения, валилась на свою койку, чтобы, не шевельнувшись, проспать до утра. Только в воскресенье удалось выбрать время, чтобы написать письмо, над которым она просидела полночи.

Вернувшись в Ленинград, Оля с небольшим чемоданчиком шла с вокзала к своему дому, когда встретила у подъезда Аркашу.

— Кого я вижу — Олюшка! С приездом!

— Привет, Аркаша! Какие новости?

— Новости?.. Степа тут был. Тебя искал.

У Оли все сжалось внутри — не обидел ли его Федя… Значит, все же приехал. И письма не дождался…

Молча она смотрела на Аркашу — что еще он скажет.

— Да ты у Феди порасспроси! Он его быстро выпроводил отсюда.

Федя встретил ее в приподнятом настроении, ласково, о Степе ни разу не вспомнил.

— Почему ты мне ничего не говоришь? Степа тут был? — спросила Оля.

— Был. Мы с ним покурили, и он уехал.

— Как это? Что ты ему сказал?

— Сказал: «Будем знакомы — муж Ольги Ямщиковой».

— А он что?

— Тебя это очень интересует?

— Интересует.

— Ну ладно. Он не поверил, и тогда я показал документы. Ему ничего не оставалось, как уехать.

Оля представила себе Степу, расстроенного, с грустным матово-бледным лицом… Длинные пальцы нервно сбивают пепел с папиросы. Лихорадочный огонек в глазах притушен полуопущенными ресницами… Он, конечно, не сказал Феде ни слова. Докурил папиросу — и в Полтаву… Рухнуло все сразу: мечты, надежды, ожидания…

Несколько дней Оля ходила сама не своя. Федя допытывался у нее осторожно и ласково:

— Отчего ты невеселая, моя серденько? Совсем приуныла — что, есть для этого причина?

— Да что ты, Федя! Я — обыкновенная…

— Тогда улыбнись! И обними меня покрепче.

Рассмеявшись, Оля обняла Федю, и стало легче на душе: в конце концов так или иначе Степа должен был узнать обо всем.

В то время Оля уже обучала вторую группу учлетов. Это были молодые рабочие с завода «Электросила», который находился по соседству с аэродромом.

Когда ребята впервые выстроились перед ней на стартовой линейке, она от удивления ахнула — у всех была одинаковая, модная тогда прическа: длинные волосы, причесанные на бок, закрывали правый глаз… Вся шеренга косила на нее одним глазом.

— Товарищи, да как же вы будете летать? Надо обоими глазами смотреть, а у вас — по одному!.. Знаете: «Гляди в оба!»

Учлеты дружно засмеялись.

— Нет, вы, пожалуйста, причешитесь как следует!

— Все будет в порядке, товарищ инструктор! — заверил ее старшина группы Бойченко и моментально закрепил заколкой длинный свой чуб.

В этом веселом и смышленом парне Оля угадывала незаурядного летчика с большими способностями, и он впоследствии действительно стал известным летчиком-испытателем. В самостоятельный полет она выпустила его раньше, чем всех остальных в группе, и первого в аэроклубе.

— Уверена в нем? — спросил начальник аэроклуба, когда Оля доложила ему, что готова выпустить учлета.

— Уверена! — твердо сказала она. — Отлично летает.

Сначала все шло гладко. Бойченко занял свое место в самолете: как заведено в аэроклубах, учлет садится в заднюю кабину, а передняя остается пустой. Самолет взлетел, и все на старте стали за ним следить, в том числе и начальник аэроклуба, который только недавно вышел на работу после сердечного приступа и поэтому сидел в кресле, специально для него поставленном.

— Замечательно взлетел Бойченко! — похвалил учлета Федя, обращаясь к начальнику аэроклуба. — У этого парня хватка истребителя.

Бойченко построил над аэродромом «коробочку» и, убрав газ, начал снижаться. Довольная, Оля смотрела, как точно делает расчет на посадку ее любимый ученик. Еще немного — и самолет приземлится… Посадка у Бойченко всегда — классическая, это она знала. Но что случилось? Задняя кабина пуста… Бойченко — в передней!.. Что за наваждение — ведь он сидел сзади!

Оля быстро взглянула на Федю, и тот укоризненно покачал головой, видимо, считая, что это ее «штучки»…

Начальник аэроклуба заерзал на кресле и весь подался вперед.

— Что т-такое?! Ямщикова, это же ваш?

— Мой, товарищ начальник!.. — бодрым голосом ответила Оля.

Она все еще следила за посадкой: сел Бойченко безукоризненно. Но это не успокоило начальника аэроклуба, а как будто разозлило еще больше.

— Ямщикова! Кто разрешил из передней? — распалялся он. — Что за своевольство? Вы еще молодой инструктор, а позволяете себе… Двое суток гауптвахты!

— Есть! — ответила Оля с готовностью, опасаясь, как бы с ним опять не случился приступ.

Подозвав к себе Бойченко, спросила:

— Как оказался в передней кабине?

— Перелез, — весело сказал тот.

— Когда?

— Между вторым и третьим разворотами. Это же просто!

Вот отчаянная голова! Ведь и в самом деле — наиболее удобное время, потому что самолет летит по прямой в горизонтальном полете. Молодец, не побоялся…

— Так. А я из-за тебя вот на гауптвахту…

— Как, товарищ инструктор! — всполошился Бойченко. — Извините меня… Я же не думал…

— А вот так! В другой раз будешь сначала думать, а потом уже делать!

Вскоре Оля опять попала на гауптвахту, теперь уже из-за Феди.

Получив приказ обучить всех инструкторов прыжкам с парашютом, она принялась за дело. Федя, который, как и многие летчики, не любил прыгать с самолета, да и никогда не прыгал, постоянно поддевал Олю:

— И чего тебе это нравится? Ну что в них хорошего, в прыжках? Другое дело самолет — машина, техника! В руках ее держишь! Бросай ты эти свои парашюты… Ты же — летчик!

Теперь, когда ему предстояло самому прыгнуть, он стал поддразнивать ее еще больше:

— Подумаешь — прыжки с парашютом! Ничего сложного! Та я могу сразу затяжным…

— Ты что, Федя! — испугалась Оля. — К затяжному надо готовиться — не вздумай! Запросто можно разбиться. Тут опыт нужен.

То, что. Оля, его жена, сомневалась в нем, задело Федю, и он уже не ради шутки стал возражать:

— Какой там опыт! Сам собой управляешь… Что я — не смогу!

— Сможешь, сможешь, только не прыгай! Я запрещаю, понял? Ни в коем случае — никаких затяжек! — приказала Оля.

Но Федя не послушался и сделал большую затяжку. В этот день возил парашютистов Аркаша, Оля же распоряжалась на земле.

Когда прыгнул Федя, она замерла на месте, следя за тем, как он падает все ниже, ниже… Что же он не раскрывает парашют? Пора!.. Вот и земля уже совсем близко… Внутри похолодело — неужели не успеет?! Но вот у самой земли взметнулось белое полотно купола…

Оля вздохнула свободно и в этот момент увидела, как начальник аэроклуба, наблюдавший за прыжками инструкторов, вдруг сразу обмяк и стал медленно сползать со своего кресла… К нему бросились с нашатырным спиртом, засуетились, приводя в чувство.

К месту приземления Феди сразу же была отправлена машина. Оказалось, опустился он на топкое болото и увяз по самые плечи в густом месиве. Об этом Оля узнала уже потом, когда машина вернулась.

А тем временем, вдохнув острый запах нашатыря, начальник аэроклуба очнулся. Открыв глаза, он сразу увидел Олю.

— Все нормально! Бобровник приземлился! — сообщили ему.

Он слегка кивнул и, продолжая смотреть на Олю, слабым голосом произнес:

— Ямщикова, трое суток…

Иногда Оля вечером после работы ездила на Каляевскую улицу к маме и сестре. Ирина уже заканчивала среднюю школу и собиралась поступить в медицинский. Мама была все такая же — вечно занята школьными делами, немного безалаберная, неуравновешенная. С Федей у Марии Павловны сложились отношения сложные, несколько натянутые. Оля видела, что Федя не очень охотно ездит к Марии Павловне и, собираясь к маме, не настаивала, чтобы он сопровождал ее. Хотя внешне Мария Павловна была с ним ласкова и любезна, в ее отношении к нему чувствовалась настороженность.

— Тебе что, Федя не нравится? — напрямик спросила как-то Оля.

— Что ты, Лелька, он неплохой человек. И потом — ведь это твое личное дело.

— А что тебе в нем не нравится? — допытывалась Оля.

— Ты не так выражаешься, девочка. Просто мне он кажется… В нем нет тонкости… Впрочем, он вполне достойный и порядочный человек. И тебя любит, а это так важно. Я довольна.

От матери Оля уезжала рано утром, прямо на полеты. Проснувшись, Мария Павловна заметила:

— Лелечка, почему ты не следишь за собой — постоянно эти брюки, сапоги… Ты скоро огрубеешь!..

— Мама, я же — на полеты!

Трамвай привозил Олю к самому аэродрому. Сидя у окошка, она смотрела на просыпающийся город, еще не тронутый лучами солнца. Задумавшись, не обратила внимания на девушку, которая села на свободное место рядом, и вздрогнула от неожиданности, когда кто-то порывисто обнял ее.

— Тарзан! Здравствуй!

— Ой, Рая! — обрадовалась Оля. — Вот так сюрприз! Откуда ты?

Это была Рая Беляева. Та самая, которая когда-то приехала в Вятку из Зуевки, чтобы учиться в кожевенном техникуме.

— Ты так изменилась, Тарзан! Какие у тебя чудные косы! И вся ты — прелесть! — радостно восклицала Рая, сияя пронзительными синими глазами.

— Ты брось меня расхваливать! Расскажи о себе. Откуда так рано едешь, где работаешь?

— Я сменный мастер цеха. Работаю на фабрике искусственной кожи. Еду домой с ночной смены… Сколько мы не виделись — шесть лет? До чего же я рада, что встретила тебя! — быстро говорила Рая, сверкая белыми ровными зубами. — Теперь ты расскажи!

— А я — инструктор аэроклуба. Еду на аэродром, летать.

— Ты летаешь? Умеешь летать?

Рая широко раскрыла свои огромные глаза и вся загорелась.

— Умею, — сказала Оля, улыбаясь. — Вот учу ребят с завода.

— Научи меня! — попросила, словно приказала Рая.

— Пожалуйста — приходи!

— Прямо сейчас поеду — будешь учить?

— Сейчас? — удивилась Оля. — Ты же совсем не спала — с ночной смены!

Сморщив нос, Рая отмахнулась.

— Ерунда! Я все могу! Хочу летать! Хочу, Лелька, летать!

Сильная, ладная, вся — сгусток энергии, она восхищала Олю своей напористостью.

— Ну хорошо, поедем сейчас, — согласилась Оля.

У Раи было круглое подвижное лицо, темные на прямой пробор волосы, гладкие, жестковатые, заплетенные в две косы. Крепко обняв Олю, она звонко поцеловала ее.

— Ура! Спасибо тебе, Лелька!

В то же утро Оля прокатила Раю на самолете, дала ей управление и научила, как действовать рулями. Рая сразу же записалась в аэроклуб и вскоре стала летать в Олиной группе. Оля учила ее ускоренными темпами, и Рая, которая быстро осваивала все, что ей показывали, была ненасытной и требовала:

— Еще, Лелька! Учи меня всему, что сама умеешь! Скорей учи!

— Да нельзя же так, сразу!

— Можно, можно, Лелька! До чего же мне нравится! Как это я раньше не догадалась…

В аэроклубе все были поражены Раиными успехами. Энергичная и умелая, она не знала устали и предела, летала с упоением и так много, как только могла.

— Я хочу тебя догнать, Тарзан! Здесь кончу и поеду в Тушино проходить инструкторскую программу. Мы будем вместе учить курсантов!

Оля не сомневалась: Рая непременно это сделает — в ее руках все спорилось, горело.

— Ты всегда такая, Рая?

— Какая?

— Ну… жизнелюбивая, с такой огромной жаждой ко всему в жизни.

— Всегда! А как же иначе жить. Лелька? Можно все проспать. Так много интересного! А полеты — прелесть! У меня теперь — крылья, я стала птицей!..

— Ты не просто птица, ты — орел, Рая.

Жила она по-прежнему в заводском общежитии. После работы бежала на аэродром. Теперь вся жизнь ее заключалась в полетах.

— Тебе же трудно так: по ночам работаешь… А спишь когда? — беспокоилась Оля.

— Сплю, сплю, Лелька… В трамвае, после полетов часика два… Мне хватает.

— Слушай, переезжай к нам! А то зря время тратишь на поездки, недосыпаешь. Комната у нас с Федей большая.

Рая сощурилась.

— А Федя?

— Он не будет возражать. Переезжай!

— И зачем ты замуж вышла? Из-за этого мы не можем по-настоящему дружить! — воскликнула Рая.

— Почему не можем? А разве ты не выйдешь? Что я, не вижу, как ходит около тебя Женя Гимпель. Не зря же ты перешла в его группу.

Рая покраснела и засмеялась.

Действительно, после того как Рая научилась летать и догнала остальных учлетов в группе, ей предложили перейти от Оли к другому инструктору, так как Оля, связанная с парашютными прыжками, была перегружена работой. Рая выбрала Женю Гимпеля, скромного симпатичного инструктора, который понравился ей.

— А я думала, ты ничего не замечаешь. Ты, Лелька, наблюдательная — в точку попала! Знаешь, он мне сделал предложение…

— Выходи за него! Замечательный парень — я его хорошо знаю, мы вместе учились в Тушино.

— Подумаю! — засмеялась Рая.

Месяца полтора спустя Рая вышла замуж за Женю Гимпеля. Отмечали это событие у Оли, где и остались пока жить молодые супруги. В ближайшем будущем им обещали дать жилье.

Феде не очень нравилась такая совместная жизнь, зато все остальные были вполне довольны и счастливы.

— Ты не строй такую кислую мину, когда приходишь домой, Федя. Ничего страшного не случилось — это наши друзья. Поживут, пока им дадут комнату, — уговаривала мужа Оля. — Да и летаем мы в разные смены.

— Та я ничего, привыкаю… Делай как хочешь. Тебе хорошо — значит и мне, серденько.

Но Оля чувствовала, что он так говорит, чтобы не ссориться.

Рая сразу взяла инициативу в свои руки.

— Женя, быстренько за хлебом! Ты, Федя, принеси воды — ведра в углу. Я займусь ужином.

Домашнее хозяйство вела она сама, освободив Олю от всех домашних дел. Варила, убирала, стирала. Когда Оля допоздна задерживалась на аэродроме, Рая садилась за стол и оформляла летные книжки учлетов, избавляя Олю и от этой работы.

Возвращаясь домой, Оля говорила;

— Ты все сама хозяйничаешь — оставляй и для меня какие-нибудь дела. А то взвалила на себя все обязанности!

— А ты, Лелька, читай! Вслух читай — вот твоя обязанность! — приказывала Рая, выжимая тряпку, которой мыла пол.

В библиотеке и через маму Оля доставала интересные книги и читала вслух для всех, а иногда и просто пересказывала содержание.

Закончив аэроклубовскую программу, Рая однажды сказала:

— Ну вот, Лелька, и все. Теперь поеду в Москву, в Тушино. Я уже все решила.

— Куда? — недовольно протянула Оля. — Когда же ты надумала?

Этого следовало ожидать, и Оля знала, что Рая непременно поступит в школу инструкторов — не в ее характере было останавливаться на достигнутом. Но расставаться с ней не хотелось.

— Давно, Лелька, — улыбнулась Рая. — По твоим стопам! Буду там и летать и прыгать. Хочу в совершенстве овладеть высшим пилотажем — это моя мечта!

— А Женя?

— Его туда временно переводят на работу.

— Ну ты, Рая, все успела! А потом — вернешься?

Рая залилась счастливым смехом, но увидев, что Оля погрустнела, стала ласково гладить ее по плечу, заглядывая в глаза.

— Ты же с Федей остаешься. Он тебя очень любит. А я вернусь! Будем вместе летать и готовить летчиков! Я тебе напишу!

Рая уехала, а Оля по-прежнему много работала: утром возила учлетов, вечером занималась с парашютистами, обучая их прыжкам. Время от времени ее посылали в другие аэроклубы для подготовки парашютистов.

В Ленинградский аэроклуб прибыли новые инструкторы, среди них и девушки, однако нагрузка не уменьшилась: все больше молодых парней и девчат шло в авиацию. Полеты на самолете, на планере, прыжки с парашютом стали любимыми видами спорта молодежи.

— Слушай, моя рыбонько, может ты перестанешь прыгать? — ласково предлагал Федя. — Мало достается тебе с твоими пилотами?

— Ты что, Федя! Это же моя работа! Когда нас учил Мошковский…

— Та я уже сто раз слышал про Мошковского — он фанатик! К тому же — мужчина! А ты — женщина!

— Ну и что! Разве это имеет какое-нибудь значение?

Федя вздыхал и укоризненно смотрел на Олю.

— Не жалеешь ты меня.

— Федя, давай договоримся — не мешай мне. Ты знал, на ком женишься? Отвечай — знал?

Он молчал, сощурив темные глаза, и в его чуть грустном, но хитроватом взгляде Оля угадывала твердую уверенность, что рано или поздно ему удастся уговорить ее. Во всяком случае она поняла: ему не хочется, чтобы она прыгала с парашютом, не хочется даже, чтобы летала, о чем он пока не заговаривает. А добивается он от нее другого — быть любящей женой и только.

— Ну что ты молчишь? — уже с нетерпением спрашивала Оля, приготовившись к отпору. — Федя!

— Спокойно, спокойно, голубонька, я ж на все согласен, — с мягкой улыбкой отвечал он. — Пускай пока все остается, как ты хочешь. Одна только просьба… — он взял Олину руку и ласково погладил, прижал к своей щеке, — не стрибай! Кинь ты эти прыжки!

Оля высвободила руку.

— Нет, Федя, прыжки я не брошу, — твердо сказала, отвернувшись. — И вообще…

Хотя она не закончила, Федя ее понял и подумал, что сейчас на эту тему говорить не стоит — действовать предстоит исподволь и осторожно.

Миновала осень. К концу ноября снег, не раз выпадавший в течение месяца, прочно лег на землю. Началась зима с морозами и обильными снегопадами. На расчистку летного поля выходили все — и учлеты, и инструкторы.

Оля была на аэродроме, когда кто-то принес страшную весть — убит Киров… В это трудно было поверить — как, кем убит? За что?! Для Оли Сергей Миронович Киров был не просто вождем, выдающимся революционером, партийным деятелем, он был еще и дядей Сережей, Сергеем Костриковым из Уржума. Оля помнила его с тех пор, как девчонкой ездила из Дюково в Уржум к родственникам, к тете и дяде. Дом тетки находился по-соседству с домом, где жили Костриковы. Олин дядя, ставший потом бухгалтером на Уржумском заводе, подростком учился вместе с Сережей Костриковым и дружил с ним. Несколько раз, когда маленькая Оля приезжала в Уржум, дядя, ходивший к Костриковым в гости, брал с собой и ее.

Оля знала о трудном детстве Сережи Кострикова, который воспитывался в приюте, знала о том, что способный юноша, упорно занимавшийся своим образованием, выбрал путь революционной борьбы… Последнее время Сергей Миронович руководил Ленинградской партийной организацией. Его, пламенного трибуна, любила вся страна.

Вспомнилось Оле, как уже в Ленинграде она, спеша по утрам в школу, встречала Сергея Мироновича — он любил пройтись пешком перед напряженной работой, которая предстояла ему в течение дня. Сергей Миронович сам узнал Олю:

— Ты в Ленинграде, разбойница! Выросла — совсем взрослая. Учишься? Где твоя школа?

— Тут недалеко, за Летним садом.

— А дядя все на прежней работе? Передай ему от меня привет. Если будет в Ленинграде, пусть непременно зайдет!

Сергей Миронович, с мягкими карими глазами и теплой улыбкой, такой простой, всеми любимый и в то же время выдающийся человек… Как можно было убить его!.. Она пошла на похороны, чтобы еще раз увидеть Сергея Мироновича. Его строгий профиль на фоне массы цветов навсегда врезался в память…

Аэродром, на котором летали аэроклубовские самолеты, занимал огромную площадь, так что на летном поле в разных концах его было разбито сразу несколько стартов.

Одновременно в воздухе находилось пять-шесть самолетов. Инструкторы работали в две смены: полеты начинались в шесть утра и затем в четыре часа после обеда.

Втянувшись в инструкторскую работу, Оля ежедневно многие часы проводила на аэродроме и уже не представляла для себя другой жизни.

Время от времени на аэродроме появлялись самолеты, которые Оля видела впервые. Иногда они садились только для того, чтобы заправиться горючим, после чего сразу улетали, но случалось, и задерживались на день-два и дольше. Интересуясь каждым неизвестным ей самолетом, она никогда не упускала возможности подняться на нем в воздух. Отлично чувствуя машину, без труда справлялась с такими полетами, и они доставляли ей огромное удовольствие.

Однажды в День Воздушного Флота проводилось массовое гулянье на Кировских островах, и Оле поручили сбросить с самолета парашютиста прямо к гулящей публике.

— Поточнее рассчитай момент выброски, а то угодит в воду, — предупредил начальник аэроклуба. — Парень толковый, но ты ему подскажи. Впрочем, не мне тебя учить — ты же инструктор-парашютист! Я на тебя полностью полагаюсь.

— Постараюсь, — ответила Оля.

— На Ш-2 летала? — на всякий случай уточнил он. — Самолет знаешь?

— Знаю.

Это был самолет-амфибия, который совершал взлет и посадку как на суше, так и на воде. Пилот, сидя в кабине, мог убрать или выпустить колеса. Когда-то Мошковский с такого самолета бросал своих питомцев прямо на воду, и тогда же Оля сделала на Ш-2 несколько полетов.

В назначенное время аэроклубовский автобус остановился неподалеку от самолета Ш-2. Торжественный и величавый в своем одиночестве, он возвышался на берегу Финского залива, привлекая всеобщее внимание. От самолета полого спускались специальные деревянные мостки, по которым на колесах он должен был съехать на водную поверхность. По всему заливу плавали лодки — гулянье было в полном разгаре.

Вместе с парашютистом Оля вышла из автобуса и направилась к самолету, где уже находились официальные представители. На Оле был надет легкий синий комбинезон и летный шлем. Парашютист, высокий плечистый парень, тоже был в комбинезоне и шлеме. Парашют свой он надел заранее, чтобы не терять времени. Пока они шли, с набережной, переполненной народом, доносился гул голосов, всем хотелось увидеть летчиков. Толпа колыхалась, словно море, на них с любопытством смотрели, махали кепками, платочками.

При виде массы людей, которые словно ждали от нее чуда, Оля ощутила подъем и в приподнятом настроении, раскрасневшись от возбуждения, тоже помахала рукой публике.

У самолета Олю радостно встретили организаторы гулянья.

— Сейчас мы проведем митинг. Люди хотят вас послушать.

— Меня?

— День Воздушного Флота, а вы — известная летчица, парашютистка. Расскажите о советской авиации, о себе.

— Но я…

— Ничего, ничего. Все будет отлично.

Кто-то уже объявлял митинг открытым, и в ответ послышалось одобрительное гудение. Было произнесено короткое вступительное слово, после чего речь держала Оля. Она рассказала о аэроклубе, о друзьях-инструкторах, о горячем желании молодежи летать.

— Спасибо! Прекрасно! — благодарили ее. — Продолжим нашу программу…

— Садись! — сказала Оля парашютисту и приготовилась влезать в самолет.

— Минуточку, минуточку! — услышала она за спиной.

Два опоздавших фоторепортера, отдуваясь после бега, уже направляли свои фотоаппараты на них, чтобы запечатлеть событие. Один из них обратился к парашютисту:

— Позвольте, мы — для газеты. Вы пилот? А девушка — пассажир? Как ваша фамилия? Станьте здесь, ближе к самолету. Улыбнитесь, девушка, посмотрите в аппарат, а теперь в сторону — на публику, пилот, взгляните в небо из-под руки. Нет-нет, голову не задирайте, наклоните немного. Теперь еще раз — девушку…

Когда настойчивые репортеры сняли со всех сторон самолет и экипаж, Оля снова сказала парню:

— Садись!

К удивлению репортеров она уселась на место пилота, а парашютист примостился рядом.

— Момент! — крикнул репортер и, щелкнув затвором, снова запечатлел обернувшуюся к нему Олю.

Наконец можно было подумать и о взлете. Пока шел митинг, значительное пространство залива было очищено от лодок. Сейчас Оле предстояло разогнать самолет на водной глади и поднять его в воздух, на глазах у любопытной публики, с нетерпением ожидавшей зрелища. Ей вспомнилось, как легко, почти незаметно, отрывалась от воды машина во время тренировочных полетов, когда отрабатывались прыжки с парашютом на водную поверхность.

Подняв руку, Оля попросила разрешение на взлет — с причала ей ответили в рупор: «Взлет разрешаю!» Толпа заколыхалась сильнее. Оля смело двинула вперед сектор газа, предварительно улыбнувшись фоторепортерам, и самолет понесся, скользя по воде.

Встречный ветерок ласково гладил лицо, самолет увеличивал скорость разбега, рассекая поплавками спокойную, отливающую сталью поверхность Финского залива. Машина стремительно пронеслась мимо набережной, мимо веселой толпы, заполнившей берег. Пора было отрывать самолет, и Оля уверенным движением потянула ручку управления на себя. Однако самолет на это не отреагировал — он по-прежнему продолжал скользить по воде, и Оля поддернула ручку сильнее. Нет, не отрывается… Еще раз — и опять напрасно… В чем дело?

Она решила прекратить взлет. Убавив газ, плавно развернулась, оставив на воде красивый след — большой полукруг. Возвратившись к месту, откуда начинала разбег, Оля мило улыбнулась публике, которая бурно приветствовала ее, и приготовилась взлетать заново. А на душе кошки скребли — почему не оторвался самолет?

И снова машина устремилась вперед. Наступило время отрывать самолет, и теперь уже с волнением Оля решительно рванула ручку, потом еще… Нет, не хотел самолет отделяться от воды!

Сердце упало — какой позор! Взоры тысяч людей устремлены на нее, а она не может поднять самолет в воздух… Не понимая, в чем дело, Оля в отчаянии, словно моля о помощи, взглянула на парашютиста — парень во все глаза смотрел на нее, не шевелясь, как парализованный…

Ничего больше не оставалось, как все повторить: опять красивый полукруг и — к берегу. А оттуда весело машут, что-то одобрительно кричат — давай, мол, еще, здорово получается! И Оля снова улыбается, машет в ответ рукой, делая вид, будто все идет по плану, как и задумано, а сама лихорадочно соображает, что же происходит с самолетом, почему его невозможно оторвать от воды. Нервничая, совершенно забыв о парашютисте, не находя объяснения странному поведению самолета, она приготовилась взлетать в третий раз. Неужели опять не получится? Теперь она была в этом совершенно уверена. Что же предпринять? Ведь была же какая-то причина! И мысленно успокаивая себя, она твердила: спокойно, необходимо все продумать, все действия по порядку. Перебирая возможные причины неудачи, вдруг вспомнила: ведь на этом самолете перед взлетом нужно убрать шасси! Как же она могла забыть! Вот же оно, колесо, которое следует крутить левой рукой! Теперь все в порядке, теперь нет сомнений — самолет взлетит!

Разгоняя машину на воде, она изо всех сил крутила колесо, убирая шасси. И вот — самолет в воздухе! От радости Оля рассмеялась, оглянулась: в ответ парашютист тоже расплылся в улыбке, но спохватился и стал деловито поправлять парашют, готовясь к прыжку и поглядывая вниз.

— Не дрейфь! Сброшу, куда надо! — подбодрила его Оля.

Набрав высоту шестьсот метров, развернула самолет, показала парню место приземления. Он согласно кивнул, вылез на крыло.

— Готов? Пошел!..

Парень медленно повалился с крыла.

Сделав несколько кругов над Финским заливом и островом, Оля низко, бреющим полетом, промчалась над восторженной толпой и, убедившись, что парашютист благополучно выбирается из тесного кольца зрителей, совершила посадку на воду.

Вечернее солнце клонилось к горизонту, собираясь опуститься в воду, розоватые лучи освещали причал, где ее ждали, и Оля, выбравшись из самолета, сразу очутилась среди массы гуляющих. К ней поспешили товарищи по аэроклубу, чтобы увести от натиска любопытных.

Гулянье продолжалось до позднего вечера, но Оля уже в девятом часу отправилась домой, чтобы успеть встретить Федю, который должен был вернуться из командировки. Он непременно огорчился бы, если бы не застал Олю дома.

Однако она прождала его до десяти, потом легла, почитала книгу с полчаса и уснула крепким сном. А утром, проснувшись, сразу увидела Федю с чайником в руке — он уже успел приготовить завтрак. В майке и пижамных брюках, крепкий, соскучившийся по ней за две недели отсутствия, он смотрел на нее влюбленными глазами, и Оле показалось, что он давно так стоит и смотрит. На диване лежали подушка и сложенное одеяло — он не захотел будить ее.

— Здравствуй, Федя! Почему не разбудил? Я ждала тебя.

— Доброе утро, моя люба. Ты так крепко спала, что жалко было тревожить.

Он сел на кровать, обнял Олю.

— Знаешь, Федя, вчера я так оскандалилась!

— Та не может быть, кохана. Чтоб — ты? Ни за что не поверю!

— Да-да! Я забыла, что на Ш-2 нужно убирать шасси — три раза взлетала…

Хитро улыбаясь, он сказал:

— Ну? А в газетах пишут — все было отлично.

— В газетах?

Федя взял со стола газету, протянул.

— Свежая. Посмотри там, на первой странице — узнаешь?

С первой страницы, где была помещена заметка о массовом гулянье, смотрела незнакомая девушка, широколицая, зубастая, с диковатыми глазами.

— Это кто — я?

— Прочитай. Там ясно сказано: «Пилот Ольга Ямщикова» и так далее.

Оля внимательно прочла маленькую заметку, улыбнулась. Было приятно, что о ней писали, хотя фотография и огорчила.

— Нравится? — спросил Федя.

— Совсем непохожа. И рот как у щуки, — ответила она с обидой в голосе.

— Та я ж не про то. Нравится, что пишут про тебя, хвалят, фотографию поместили?

Склонив свою красивую голову набок, Федя, прищурив глаза, хитровато и в то же время как-то грустно и ласково всматривался в ее лицо, по-детски припухшее после сна, и почти бессознательно пытался определить, как сложатся их отношения в будущем. Понимая, что любовь к нему для нее не самое дорогое в жизни, что любит она его, скорее, по его же внушению, он постоянно боялся потерять ее. К тому же он уже достаточно изучил Олю и знал, что, несмотря на мягкость и доброту, она свободолюбива и упряма и вряд ли когда-нибудь поступится своей независимостью даже во имя любви.

— Почему ты так спрашиваешь? Я думаю, каждому должно быть приятно. Только не это главное, — она изучающе посмотрела на него. — А ты разве недоволен? Я ведь твоя жена!

— Жена…

Федя вдруг порывисто обнял ее и, вздохнув, погладил по голове, как маленькую девочку.

— Не понимаю, Федя, чего ты от меня…

Но он не дал договорить, поцеловал ее и крепко прижал к себе.

— Ничего, ничего. Молчи. Все будет хорошо, — сказал он шепотом, словно успокаивал сам себя.

Как-то раз в конце лета к Оле подошла Люся Чистякова, работавшая инструктором в планерной группе аэроклуба. Крупная веселая девушка, подвижная и смешливая, она была к этому времени уже известной планеристкой, не раз участвовала во всесоюзных планерных слетах, которые ежегодно проводились в Крыму.

— Послушай, Ольга, ты не хочешь потренироваться на планере? У меня есть блестящая идея! — с подъемом заговорила она.

— Хочу! — не задумываясь, ответила Оля, никогда не упускавшая случая полетать, узнать, освоить что-то новое. — А какая идея?

— Понимаешь, осенью — слет планеристов в Коктебеле. Что, если мы полетим туда на планерах? Три планера за самолетом-буксировщиком. Планерный поезд! Женский!

Оля уже слышала о «планерных поездах», когда несколько планеров совершают дальний перелет, прикрепленные тросами к самолету-буксировщику. Первые такие «поезда» с пилотами-мужчинами уже в прошлом году летали в Крым, но дело это было нелегкое. Однако Люся с таким энтузиазмом изложила свой план, что Оля немедленно загорелась желанием участвовать в таком перелете.

— Я согласна, только…

Но Люся не дала ей договорить.

— Я уже все продумала. Договорилась с Леной Каратеевой. Три планера — Лена, ты и я. А отбуксирует нас в Коктебель Вера Стручко. На самолете Р-5.

— А она согласна? — спросила Оля.

Вера Стручко, которая год назад вышла замуж, недавно призналась Оле, что беременна. Однако она продолжала летать, и пока никто в аэроклубе не знал, что Вера ждет ребенка.

— Конечно, согласна! — воскликнула Люся. — Кто же еще нас отбуксирует? Надо, чтобы все — женщины!

Оля промолчала. Если Вера решила лететь, значит, так и будет. Идея «планерного поезда» Оле понравилась, одно лишь смущало: никогда еще не садилась она в планер.

— Люся, ты и Лена давно летаете на планерах. А я не пробовала пока… Успею?

Тряхнув копной непослушных волос, Люся заверила Олю, что научиться летать на планере проще простого.

— А уж куда приятнее, чем на вашей керосинке! Тишина, никакой тряски, летишь — как в раю!

Она поправила берет, который неизвестно как держался на пышных кудрявых волосах, и решительно подытожила:

— Значит, договорились: завтра с утра начнем тренировки. Ох и слетаем!

Осенью 1935 года должен был состояться очередной Всесоюзный слет планеристов, по счету — одиннадцатый. Лучшие, планеристы страны собирались в Коктебель, где на горе Узун-Сырт (переименованной потом в гору Клементьева) ежегодно проводились соревнования, устанавливались новые рекорды. И конечно же, было очень заманчиво побывать там, а уж если установить рекорд дальности… Женский планерный поезд — это Люся отлично придумала. Теперь Оля только и думала о полете.

Быстро освоив планер, она забиралась на большую высоту и там, отцепившись от самолета-буксировщика, выполняла высший пилотаж. Планер Г-9, легкий в управлении, послушно выполнял все желания Оли, и скоро она решила, что перелет — не такое уж сложное дело.

Но когда начались групповые полеты трех планеров на буксировочных тросах, стало ясно, что нужно еще немало тренироваться. Особенно трудно давался взлет группой за самолетом. Нужно было выдержать дистанцию между планерами, которые могли сбиться в кучу. К тому же при разбеге самолет сначала бежал медленно, и эта малая скорость приводила к неустойчивости планеров, валившихся на крыло.

Люся, отвечавшая за подготовку планеристов, настояла на том, чтобы все три планеристки совершили ряд групповых тренировочных полетов по области. Одновременно им поручили агитационную работу среди населения, и они успешно выполнили это задание, выступая перед колхозниками и рабочими, рассказывая об успехах советской авиации, призывая молодежь садиться на самолет.

Наступил день вылета в Крым — 23 сентября.

Ранним утром девушки пришли на аэродром. Вера Стручко, назначенная командиром перелета, улыбаясь одними глазами, строго сказала:

— Ну, планеристки, смотрите, если запутаете в воздухе тросы, отцеплю — и тогда падайте, где хотите! Без вас улечу в Крым!

— Нет уж — мы к тебе привязаны — ты и доставляй нас к месту!

— Я серьезно предупреждаю: сегодня в воздухе болтанка. Каждая строго на своем месте, и чтоб никакой путаницы! А то велю Нине бросить вас…

Нина Корытова, одна из инструкторов аэроклуба, согласилась лететь сцепщицей — из задней кабины самолета она следила за буксировочными тросами, которые шли от самолета к трем планерам. В случае необходимости Нина могла отцепить от самолета любой тросс вместе с планером.

С утра погода была пасмурная, небо заволокло сплошными облаками, но девушки надеялись, что до Москвы долетят спокойно и дождя по маршруту не встретят — так, по крайней мере, предсказывали метеорологи. Однако не прошло и часа полета, как усилилась болтанка и начал моросить дождь. Планеры бросало то вверх, то вниз, стометровые тросы натягивались, готовые лопнуть, и Вера Стручко, летевшая под самой кромкой облаков, временами теряла из виду то один, то другой планер. Пришлось спуститься ниже — но и здесь было не лучше. Видимость ухудшилась, и некоторое время полет проходил в сплошном дожде.

Перед самой Москвой дождь вдруг прекратился, и выглянуло солнце. Над аэродромом Вера произвела отцепку, и все три планера красиво приземлились у посадочных знаков. Следом за ними посадила самолет Вера.

Среди встречавших Оля увидела Раю, которая знала о перелете.

— Рая! Здесь я!

— Лелька-планеристка! Молодец!

Она бросилась к Оле, на темном загоревшем лице светлели глаза и зубы.

— Да ты вся мокрая — хоть выжимай!

Пока она радостно обнимала Олю, успела рассказать почти все о своей московской жизни, о планах.

— Постой, Рая, дай отдышаться… Ну и силы в тебе! Энергия так и хлещет!

Рая не давала передохнуть.

— Тебя всю надо высушить! Есть хочешь? Я тебя накормлю — всех вас! Вы сегодня не улетите? Нет, конечно. Зови девчат! По Ленинграду скучаю — жуть! Весной приеду обратно — жди!

В Москве планеристки просушили комбинезоны, переночевали, а утром следующего дня взяли курс на Орел. Отличная погода, стоявшая в Москве, по маршруту стала портиться. Оля все чаще поглядывала на запад, откуда наползала, закрывая небо, темная туча. Начало болтать, но уже приближался следующий пункт посадки — большой аэродром в Орле.

Три планера приземлились строем. Когда села Вера, Оля увидела, как она поспешно отрулила самолет в сторону и вышла. Пошатываясь, сделала несколько шагов, оперлась о стабилизатор, словно боялась упасть.

Оля подбежала к ней.

— Что, Вера? Плохо тебе?

Не отвечая, Вера сердито махнула рукой — уходи! Лицо ее было бледно, измучено.

— Может, водички?

Отвернувшись, Вера быстро наклонилась — ее рвало. Оля побежала искать воду, а в это время к самолету и планерам уже подходили встречающие.

Когда Оля возвратилась с флягой, Вера как ни в чем не бывало разговаривала с высоким мужчиной в черной кожанке, который официально встречал «поезд», и только по лицу ее бледно-землистого цвета можно было догадаться, что она все еще плохо себя чувствует.

В Орле пообедали и быстро собрались лететь дальше. Дождевая туча придвинулась вплотную к аэродрому, но метеослужба давала хороший прогноз погоды по маршруту до самой Полтавы, и этим нужно было воспользоваться.

Все же Оля, зная о состоянии Веры, предложила:

— А может быть, подождем? Тебе отдохнуть бы, Вера…

— Нет, пока погода есть — летим! — отрезала Вера и бросила ледяной взгляд на Олю.

Однако чувствуя, что следует как-то объяснить свое недомогание, сказала, стараясь непринужденно улыбнуться:

— Вчера я отравилась немного… Колбасой, наверное. Сейчас уже лучше.

Никто из девушек, кроме Оли, не знал, что у Веры четыре месяца беременности и дело совсем не в колбасе. Оля заметила, что Вера избегает смотреть кому-нибудь в глаза — видно, боится расспросов и опасается, как бы не стало еще хуже. Теперь стало совершенно ясно — полетела Вера только ради остальных…

До Полтавы летели в ясном безоблачном небе. Была сухая безветренная погода, внизу проплывали зеленые, чуть желтеющие рощи, сады, извилистые речки, прямые, с плавными изгибами дороги. К концу полета стали сгущаться сумерки, и садиться на аэродроме пришлось в наступившей темноте.

Полтава… Оля думала о том, что где-то здесь, на аэродроме, работает Степа. Знает ли он что-нибудь о перелете планеров? Вряд ли… Но, может быть, придется с ним встретиться? Случайно… Почему-то было страшно. Когда девушек повели в столовую ужинать, Оля не удержалась и спросила о нем у одного из полтавских инструкторов.

— Вересов? Он улетел на несколько дней в Киев. Вот только вчера улетел. Передать ему что-нибудь?

— Нет-нет, ничего, — поспешила ответить Оля.

На следующий день вылетели поздно: несколько часов пришлось ждать, когда где-то по маршруту пройдет гроза и прекратится проливной дождь, да и после этого разрешение на вылет дали не сразу, хотя над Полтавой все время светило солнце.

Вера, сохраняя обычную свою невозмутимость, спокойно ждала, хотя и понимала, что любая задержка могла расстроить намеченные планы — все было рассчитано так, что «поезд» прибывал в Коктебель во второй половине дня.

— Так мы дождемся, что прилетим в Крым ночью! — возмущалась Люся Чистякова.

— Ничего, сядем. Только бы вылет разрешили, — успокаивала ее Вера.

Наконец, несмотря на плохой прогноз погоды, разрешение было дано. Вера уселась в своем Р-5 и, быстро проверив готовность планеров, дала газ. Сразу же от воздушной струи, отбрасываемой винтом самолета, поднялось облако пыли — мелкая пыль с пересохшего грунта устойчиво держалась в воздухе, почти не оседала, и три планера, окутанные пылью, устремились вперед вслед за самолетом. Планеристки взлетали вслепую, не видя ни самолета впереди, ни друг друга, и вследствие этого не имели возможности корректировать направление при взлете. В результате в этом плотном тумане два крайних планера поменялись местами, буксировочные тросы перепутались, и все три планера теперь оказались летящими за самолетом на одном укороченном тросе…

Увидев это, Вера Стручко решила дать команду на отцепку, так как планеры, лишенные возможности маневрировать, могли теперь легко столкнуться. Положение спасла Люся Чистякова, самая опытная планеристка: она принялась распутывать тросы, указывая место, куда каждая из планеристок должна была переместить свой планер. Совершив несколько таких перемещений в воздухе, все, наконец, вернулись на свои прежние места.

Вскоре впереди показались темные тучи, не предвещавшие ничего хорошего. Прогноз оправдался: надвигалась гроза. В районе Геническа, который был последним по маршруту поворотным пунктом, планеры вошли в зону дождя. Началась сильная болтанка. Мокрые от дождя, непрерывно работая рулями, девушки старались удержать планеры, которые метало из стороны в сторону, неожиданно резко бросало куда-то вниз или вверх, так что невозможно было с ними справиться. Воздушный вихрь то швырял легкий планер прямо на самолет, то замедлял его скорость так, что трос готов был лопнуть…

Беспрестанно оглядываясь, Вера старалась держать планеры в поле зрения, опасаясь случайного столкновения или повреждения хвоста самолета. Убедившись, что болтанка не ослабевает, она приняла решение по возможности обойти грозу, поднявшись выше.

И вот Р-5 натужно лезет вверх, таща за собой три непослушных планера. Мотор работает на пределе, высота растет медленно… Наконец, перестало болтать — две тысячи метров. Ветер устойчивый.

А впереди уже видны Крымские горы. Где-то левее — в долине поселок Коктебель и гора Узун-Сырт, а на ней — небольшая площадка, куда должен приземлиться «поезд».

Быстро, чересчур быстро наступает темнота. Вера часто проверяет горючее — хватит ли? Слишком много израсходовано — набор высоты, обход грозы…

Поезд снижается. Справа — темные горы. Они растут прямо на глазах — все выше, выше… А вот и площадка среди гор, где из огней выложен посадочный знак.

Планеры один за другим приземляются, садится самолет. Девушек поздравляют с мировым рекордом планеристы — участники слета.

Одиннадцатый слет проходил успешно. Здесь Оля увидела множество планеров — их было больше сотни. Самых разных конструкций, размеров: планеры с длинным узким крылом, бесхвостки, стрелоподобные, треугольные… Белые, желтые, красные. У знаменитой планеристки Маргариты Раценской — черный, да и сама голубоглазая Маргарита, одетая во все черное, была эффектна. Прошло несколько дней, и планеристка установила мировой рекорд продолжительности парения — на своем Ш-5-бис она продержалась в воздухе 15 часов 39 минут. Другая известная планеристка Зеленкова с пассажиром на борту парила в течение 12 часов 9 минут. Третьим женским мировым рекордом явился перелет из Ленинграда в Крым — планерный поезд пролетел 1950 километров, это был рекорд дальности.

Пробыв в Коктебеле до конца слета, Оля и ее подруги на планерах вернулись в Ленинград.

Снова началась будничная инструкторская работа — полеты, полеты, иногда — прыжки с парашютом. Приказом по аэроклубу Олю за отличную подготовку учлетов назначили командиром звена самолетов. Теперь она несла ответственность не только за учлетов своей группы, но и за парней, которые учились у двух других инструкторов ее звена.

Время, заполненное работой, текло быстро. В конце лета, в августе, у Оли родилась дочь, которую назвали Галей. Девочка, смуглая и темноглазая, была похожа на отца. Теперь Федя, гордый и счастливый, был озабочен тем, чтобы обеспечить семью жильем — в общежитии, где не хватало удобств, оставаться не хотелось.

Мария Павловна предложила Оле и Феде переехать с ребенком к ней. Отношение ее к Феде постепенно изменилось, теперь она его находила симпатичным и очень милым.

— Переезжайте — вам будет удобнее. Комната светлая, большая — поместимся. Я смогу присмотреть за Галей — не оставлять же малышку одну…

— Спасибо, Мария Павловна, но мы найдем няню, — сказал Федя, которому Оля категорически заявила, что работы своей не оставит несмотря на рождение ребенка.

Некоторое время Оля с дочкой жили у мамы. Федя, не желая стеснять их, жил пока на прежнем месте, но вскоре снял хорошую комнату недалеко от аэродрома. Нашлась и няня, которая ежедневно приходила к девочке, так что Оля опять включилась в работу.

Из Москвы писала Рая:

Занимаясь любимым делом — полетами, Оля постоянно следила за успехами выдающихся советских летчиков, которые добивались новых рекордов, летая все выше, быстрее и дальше. Скоростные, высотные полеты Владимира Коккинаки, Юмашева, Алексеева, Полины Осипенко, Валентины Гризодубовой, дальние беспосадочные перелеты Чкалова и Громова — все это воодушевляло, заставляло по-новому взглянуть на будущее. Практические полеты давались Оле легко, но авиация развивалась так быстро, что одного практического опыта уже оказывалось недостаточно, чтобы не отстать от времени. Эта мысль возникла, растревожила и в суете жизни, полной повседневных забот, быстро где-то затерялась…

Весной 1938 года из большого морского похода возвращался в Ленинград легендарный ледокол «Ермак». Тысячи ленинградцев, охваченные патриотическим чувством, вышли встречать его. Народ все валил и валил к берегу, к порту, где на ветру трепетали красные флаги.

Оказавшись в это время недалеко от здания, где находилось зимнее помещение аэроклуба, Оля попала в толчею. Сначала она пыталась выбраться из толпы — ей нужно было в аэроклуб, но людской поток неумолимо нес ее все дальше, к набережной, пока она не очутилась в самой гуще встречавших. И тут вдруг увидела, как под звуки оркестра медленно и величаво причаливает «Ермак», громадный двухтрубный ледокол. Завороженная зрелищем, Оля перестала сопротивляться, отдавшись на волю стихии людского потока.

Гудела толпа, над которой громыхал усиленный рупором голос, по трапу с ледокола спускались члены экипажа, звучала музыка. Увлеченная встречей, Оля ликовала со всеми, вытягивала голову, старалась все увидеть и услышать. Вдруг ей бросилась в глаза высокая фигура летчика, энергично пробиравшегося сквозь толпу. Что-то знакомое показалось в нем. Неужели — Степа?.. И сердце забилось сильней. Козырек форменной фуражки, низко надвинутой на глаза, мешал рассмотреть лицо, летчик был виден сбоку, его закрывали чьи-то головы, шапки, руки.

Ей захотелось крикнуть: «Степа!», но она спохватилась — не услышит, да и не он это, наверное, просто сходство есть. Откуда ему тут быть? Олю оттеснили дальше, летчик затерялся и совсем исчез. Потеряв его из виду, она ощутила неясное чувство сожаления, утраты, которое долго не проходило.

Когда накал встречи упал и люди стали расходиться, Оля, наконец, добралась до аэроклуба. Заглянула, в канцелярию, где ей предстояло оформить свой отпуск.

Девушка, сидевшая у телефона, поспешила сообщить:

— Ямщикова, вам тут целый день звонили. Наверное, раз пять или шесть.

— Кто — муж?

Федя, работавший в Гражданском воздушном флоте, в этот день тоже оформлял отпуск — они собирались вместе уехать к морю, в Сочи. Ему, видно, срочно потребовалось посоветоваться о чем-то — скорее всего насчет путевки. Так подумала Оля, но девушка сказала:

— Не знаю. Возможно… Голос не похож!

— Несколько раз звонили? — переспросила Оля, раздумывая, кто же еще мог так настойчиво звонить.

«Степа!» — как-то сразу решила она и почувствовала, что краснеет. Да, это был он там, в толпе. Значит, он хочет увидеть ее. Но если там, в первый момент, ей самой хотелось позвать его, то сейчас вдруг стало страшно. Но почему ей страшиться? Прошло почти четыре года, все между ними давно улеглось, вполне вероятно, что и Степа женился.

Машинально расписываясь в бумагах, заполняя какие-то бланки, Оля закончила с формальностями. Со следующего дня начинался отпуск у нее, и еще спустя два дня — у Феди.

— Что передать, если будут звонить? — спросила девушка.

— Скажите — в отпуске, уехала.

— Хорошо…

Федя уже был дома, и на всякий случай она спросила:

— Ты сегодня не звонил мне, Федя?

— Н-нет. А что? — произнес он странным, тяжелым голосом.

— Ничего. Кто-то спрашивал меня. Ну, как с путевками? Получил?

— Получил. Так кто же звонил? И кажется, не один раз?

В голосе опять прозвучали ледяные нотки, и Оля поняла — ему сказали. Значит, предстоит объяснение.

— Не знаю, — ответила беспечно. — Мало ли кому я понадобилась — наверное, куда-нибудь приглашают выступить… Сегодня пришел «Ермак». Я там была — меня толпой унесло. С какого числа путевки?

— Значит, ты не знаешь — кто? Зато я знаю! — раздельно произнес Федя и, повернувшись, вышел из комнаты.

Оля опустила голову, села на диван, сложив руки на коленях. Откуда ему известно, кто звонил? Ведь она сама этого наверняка не знает! Или, может быть, Степа звонил и ему? Тогда понятна Федина ревность. Но ведь с тех пор, как Степе стало известно, что Оля вышла замуж, никаких вестей от него не было! Все давно прошло и забыто, у нее двухлетняя дочка, любящий муж. Что ж такого, если и позвонил Степа! Но сердце подсказывало, что неспроста Степа искал ее.

На следующий день Федя ушел на работу раньше обычного, даже не попрощавшись, и Оля, выйдя в кухню, уже не застала его.

После завтрака она отправила няню на рынок, а сама начала одевать Галю, чтобы погулять с ней в сквере, когда в дверь постучали.

— Минуточку! — крикнула Оля, вышла в коридор и открыла дверь.

Увидев перед собой Степу, застыла на месте. Высокий, в форменной фуражке и кожаной куртке, на смуглом длинноватом лице за дрожащими ресницами улыбаются ласковые глаза.

— Ну, здравствуй, Лелечка!

— Т-ты, Степа?!

В нерешительности Оля стояла и не знала, что делать. Испуг, радость, смятение мешали двинуться с места. Наконец, освободив ему дорогу, медленно, как во сне, повела рукой, пригласила:

— Входи… Раздевайся.

Степа смело шагнул к ней, но Оля быстро отпрянула, вытянув руки перед собой, словно защищаясь, и он остановился.

— Ты боишься меня? Лелечка, дорогая, я за тобой. Извини, что так поздно… Давно надо было, а я… Боже, а это что за прелесть?

Он увидел выглянувшую из комнаты маленькую Галю, смугленькую, черноглазую. Подхватил на руки, засмеялся, поцеловал, быстро оглянувшись на Олю, и, бережно опустив девочку на пол, поискал в кармане, протянул конфету.

— Я за тобой, Лелечка. Полетим в Москву! И дочку возьмем. Она полюбит меня, обязательно полюбит! Ты не рада? Я не могу без тебя, ты должна быть со мной! Я все время следил за тобой, мне писали… Собирай вещи! Я помогу…

Молча Оля смотрела на него пораженная. В своем ли он уме? Как он представляет себе все это — вдруг она срывается и едет с дочкой к нему в Москву! Зачем? Это был прежний Степа и в то же время какой-то другой, отчаявшийся, идущий напролом.

— Но, Степа… Я замужем. Ты забыл.

— Это не имеет значения. Помнишь, ты сама пренебрегала формальностями… Ты — моя жена! Моя! И должна быть со мной! — он говорил все быстрее, волнуясь, спеша высказать все, что накопилось у него. — Я был молод и неопытен — оставил тебя одну. А потом не смог добиться… Глупо! Надо было нам расписаться, тогда бы… Все эти годы я любил только тебя! Лелечка, дорогая, собирай вещи, мы берем девочку и улетаем!

Как бы со стороны, словно все это ее не касалось, Оля наблюдала за Степой, у которого нервно подрагивали пальцы, и он казался ей далеким и чужим.

— Нет, Степа. Никуда я не собираюсь лететь. Я останусь здесь, с мужем. А ты уходи…

— Лелечка, это немыслимо! Я не смогу! — горячо воскликнул он и сразу сник, негромко сказал: — Ну, хорошо. Ты подумай, подумай. Я подожду. Ты ведь любишь меня, Лелечка? Завтра я приду — жди…

Открылась дверь, вошла няня и, взяв на руки ребенка, унесла.

Оля молча стояла, глядя на Степу как на сумасшедшего. Что с ним? Почему он так скоропалительно, не спросив ее, сам все решил? Ни разу не давал о себе знать все эти годы и вот теперь неожиданно нагрянул со своим странным предложением.

— Ты, кажется, удивлена? Моя любимая…

Степа порывисто обнял ее, но тут же выпустил, почувствовав сопротивление.

— Не надо. Уходи, Степа. Пожалуйста… И не возвращайся! Прости.

Отступив, он окинул ее всю грустным взглядом и произнес:

— Ничего, ничего. Это пройдет… Я ухожу.

Но уходить не спешил. Помедлил, вопросительно приподнял брови и, не дождавшись ответа, нерешительно шагнул к выходу.

После его ухода Оля еще долго не могла прийти в себя.

Вечером Оля гладила белье, когда с работы явился Федя и сразу, чуть ли не с порога, спросил:

— Что — в поездку готовишься?

Вздрогнув, она подняла голову, глядя на него растерянно.

— В какую… поездку?

Он усмехнулся, словно застал ее на месте преступления.

— В отпуск, конечно! Или — передумала?

— Нет, не передумала, — ответила Оля.

Подозрительно покосившись на нее, Федя поинтересовался:

— Никаких других планов?

— О чем ты говоришь, Федя? Какие другие планы? — возразила Оля.

А сама в этот момент подумала, не сказать ли ему, что приходил Степа. Поколебавшись, решила промолчать, чтобы не осложнять отношения.

— Ну-ну, — неопределенно произнес Федя и больше не возвращался к этой теме.

Утром Оля вынесла Галю на улицу и направилась с ней в сквер, где под весенним солнцем резвились дети. Не прошло и десяти минут, как перед ней вырос Степа.

— Вот и я, Лелечка! Няня сказала, что вы здесь, — весело, как ни в чем не бывало, сказал он и нагнулся к девочке. — Здравствуй, маленькая! Узнала меня?

— Зачем ты пришел опять? — Оля смотрела на него исподлобья с укором.

— Все решено: мы летим в Москву! Пойдем собираться. Я возьму ее на руки.

— Степа, я же тебе сказала!

— Но я договорился с ним…

— С кем?! С Федей? — ужаснулась Оля. — Кто тебе разрешил! Какое тебе дело до нас?

— Успокойся, Лелечка! Он предоставляет тебе самой решить. Так что — все в порядке. На этот раз я поступил не так глупо, как когда-то. Теперь мы будем вместе, понимаешь!

— Степа, напрасно ты надеешься. Дело не в Феде…

Но он продолжал, словно не слышал ее ответа:

— Ты меня любишь! Я тебя забираю с собой. И ее тоже.

— Нет, Степа, я тебя не люблю. Это давно прошло. У тебя еще будет в жизни любовь, поверь. А сейчас — уезжай. Не тревожь нас.

Некоторое время он молча смотрел на нее печальными глазами, в которых, как показалось Оле, застыло невыносимое страдание. Нет, не мог он вот так просто сдаться, уйти, навсегда распрощавшись со своей любовью, с надеждой, которая жила в нем вопреки здравому смыслу. Нелегко было ему решиться на этот отчаянный шаг, а решившись, он упрямо верил в счастливый исход и не хотел признавать ничего другого. Однако встретив сопротивление со стороны Оли, почувствовал, как почва уходит из-под ног и мужество покидает его.

Не в силах смотреть на Степу, которого ей было жаль, Оля отвернулась. Глаза ее наполнились слезами, но она знала — в этот момент она должна подавить жалость, ей следует проявить твердость, больше того — жестокость, чтобы образумить Степу. Теперь она поняла совершенно точно — то, прежнее нежное чувство к Степе, которое когда-то жило в ней и потом еще долгое время продолжало оставаться как отзвук прошлого, исчезло безвозвратно. Ей хотелось сейчас плакать навзрыд, и может быть, не столько от жалости к Степе, сколько от этой потери.

— Прощай, Степа.

Схватив Галю, она торопливо пошла прочь, не оглядываясь.

— Подожди, Лелечка! Лелечка…

Это были последние слова, которые она слышала от Степы. Больше никогда в своей жизни она его не встречала. И лишь много лет спустя, уже после войны, ей пришлось однажды плыть из Одессы в Новороссийск теплоходом, который назывался «Степан Вересов». Тогда же Оля узнала, что Степа воевал, был удостоен звания Героя Советского Союза и погиб в воздушном бою под Будапештом.