За пещерным человеком

Продолжение открытия (Вместо послесловия)

Когда на рубеже XIX и XX столетий ученые попробовали подвести итог «чудесного века» в виде краткого перечня наиважнейших научных достижений («открытий века», как принято говорить теперь), почетное место в ряду первого десятка названий заняло открытие ископаемого человека и следов его жизнедеятельности в пещерах Европы. «Чудесный век», как тогда называли прошедшее столетие, передал эстафету XX в., применительно к которому среди определений типа «атомный», «космический», «компьютерный» пока не найдено, по-видимому, одного точного. Казалось бы, никогда еще человечество не отдалялось столь быстрыми темпами от своей пещерной колыбели. Однако вот парадокс: именно теперь мы становимся свидетелями поистине небывалого и все возрастающего интереса к тем началам и истокам человеческого фактора на нашей планете, что скрыты во мраке тысячелетий, миллионолетий… И эта книга — тому одно из свидетельств.

Нужно сказать, что далеко не все читатели, пожалуй, представляют особую сложность задачи, с которой весьма успешно в целом справился К. Скленарж. Одна из главных трудностей состояла в необозримо многообразных данных геологии, истории, археологии, антропологии и других наук, на скрещении путей которых шло становление современного знания о пещерном человеке и которые автору надлежало оценить компетентно, профессионально, объективно. Порой бывает невозможно представить, признавался автор подобной научно-популярной книги о первобытном человеке Л. Фигье в парижском издании столетней давности, что все это море фактов способно уместиться в голове одного человека. Тогда наука о пещерном человеке едва появилась на свет, делала первые шаги. Теперь это путь поистине через океанские волны информации, в которых все труднее ориентироваться даже узкому специалисту. Другая, не менее существенная трудность связана с теоретическим осмыслением ширящейся лавины находок, которые, как правило, то и дело вступают в противоречие с общепринятыми, со школьной скамьи усвоенными аксиомами. Более того, выходят за пределы границ, принятых и самой смелой фантазией. Ум прямо-таки отказывается верить тому, что беспристрастно показывают эти немые обломки древнейших культур, сетовал один рецензент археологических трудов столетней давности. Между тем и тогда, и теперь археология неуклонно систематизирует добываемые ею массивы таких «обломков» как неотъемлемую часть научной картины мира. В итоге то постепенно, то резко меняются и сама эта картина, и школьные азы знания, и общепринятые представления о прошлом, о корнях человечества, о фундаменте цивилизации.

Так, благодаря археологии человечество за считанные десятилетия смогло убедиться, что оно в сотни раз старше, чем полагало, доверяясь библейской хронологии. Вместе с тем занятия отдельных чудаков или узких групп специалистов, посвятивших себя антропологии, первобытной археологии, геологии и палеонтологии в прошлом веке, привлекли теперь пристальный интерес своими результатами не только специалистов из разных областей исторических наук и наук о Земле, но и, казалось бы, из таких далеких, как математика, астрономия, физика, химия, экономика, кибернетика, не говоря уже о биологии, социологии, лингвистике, психологии, философии. Да, пожалуй, сейчас уже вряд ли можно будет найти такую область наших знаний, в которой так или иначе не появлялся бы интерес к опыту, накопленному в пути «за пещерным человеком» и к новейшим событиям в этой столь специфической области изысканий.

Конечно, эта старая, весьма существенная трудность связана во многом с внешними условиями вхождения науки о пещерном человеке в общий контекст современной культуры. Прочитанная нами книга — в основном о внутренних для этой науки событиях и проблемах, раскрытых автором четко, последовательно, логично и вместе с тем увлекательно. Однако нельзя не заметить, сколь непропорционально мало в сравнении с классическими материалами западноевропейской и центральноевропейской спелеоархеологии уделяется в книге внимания другим регионам, включая нашу страну. Поэтому уместно было бы, думается, попробовать хотя бы в небольшой степени наметить здесь контуры того массива данных, без которых была бы неполной и картина исследований, представляемая данной книгой.

На территории СССР известно около 6 тысяч пещер, из них примерно 90 % открыты за последние 30 лет. Они изучены в разной степени, далеко не в каждой найдены следы пребывания древних людей. В пещерах Кавказа поиски таких следов увенчались большими успехами. Кавказ лежал на пути первоначального заселения Европы.

Об одной из находок в Азыхской пещере на территории Азербайджанской ССР в книге шла речь: это фрагмент нижней челюсти ископаемого гоминида, относимого антропологами к переходной стадии от поздних архантропов к ранним палеоантропам. Помимо уже отмеченного сходства с питекантропом из Араго на юге Франции, азыхский ископаемый человек был близок к гейдельбергскому, челюсть которого найдена при разработке песчаного карьера у немецкого с. Мауэр близ г. Гейдельберга в 1907 г. на глубине 24 м (открытия вне пещер в этой книге практически не освещены, в строгом соответствии с ее названием, но первобытные люди нередко и надолго расставались с пещерами). Находка столь древних останков человека на Кавказе не единственная. В пещере Кударо I на территории Грузинской ССР, так же как и в Азыхе — в ашельском слое, археологи обнаружили зуб одного ископаемого человека архаичного облика.

Обильны находки останков ископаемых людей в мустьерских слоях кавказских пещер. В их числе обломки черепа, нижняя челюсть и отдельные зубы ребенка в Баракаевской пещере на одном из притоков Кубани, фрагмент черепной крышки и зуб в пещере Ереван I (Армянская ССР), плюсневые кости и зуб в Ахштырской пещере близ г. Сочи и многое другое. Немало дискуссий среди ученых вызвали находки во втором мустьерском слое пещеры Сакажиа фрагмента верхней челюсти с зубами, а в четвертом мустьерском — отдельного зуба ископаемого человека. Сакажийский палеоантроп обладал рядом своеобразных черт, выделявших его в ряду других древнейших жителей Кавказа и Европы. Очевидно, исследования в пещерах Кавказа дают много ценных материалов, необходимых для решения проблем становления человечества.

В разработке этой волнующей проблематики советская школа палеолитоведения имеет свой богатый опыт, свои плодотворные традиции.

Следуя маршрутами первобытных охотников, заселявших в палеолите Восточную Европу, спустимся с кавказских вершин и перевалов и выйдем на просторы Русской равнины. Здесь в 20–30-е гг. нашего столетия открытию первобытного человечества было придано новое направление, благодаря которому мы можем теперь лучше понять хотя бы часть феноменов, описанных в последних главах этой книги, но вплоть до заключительных ее страниц оставшихся все-таки под покровами загадочности и таинственности. Чтобы быть предельно краткими, назовем лишь самую суть дела.

На палеолитических стоянках в бассейне Дона и еще нескольких рек европейской и азиатской частей СССР советские археологи выявили, доказали существование и разработали методы дальнейшего исследования древнейших жилищ и поселений. Никто из ученых-предшественников в Европе да и во всем мире не рискнул взяться за решение такой задачи. Порой, правда, кто-либо из корифеев палеолитоведения задавался вопросом: а что же все-таки делал пещерный человек за пределами пещеры, как он мог бы, чисто гипотетически рассуждая, жить в чистом поле в суровых условиях ледниковой эпохи? Определенного ответа не получалось, проблема прочно вошла в число неразрешимых.

Советские археологи изменили ориентиры поисков. Вместо вертикального углубления раскопа в поисках отдельных ярких находок, как поступали практически все предшественники, стали расчищать культурный слой палеолита как можно шире в горизонтальном направлении, оставляя все находки на местах, отведенных всем этим разнообразным предметам самими палеолитическими людьми. Тогда стало ясно, что слой скрывает пол древнего жилища, сооруженного из костей мамонтов, камней и других прочных материалов, внутри которого ни мороз ни пурга не страшили общину первобытных охотников. И сама эта община, по существу, впервые предстала как объект последовательного всестороннего археологического анализа.

В топографии жилищ, в размещении очагов, хозяйственных ям, произведений искусства — во всем многообразии взаимосвязей между элементами этого предметного мира стали проступать контуры социальных связей, человеческих пристрастий, рациональных знаний, художественных вкусов, — словом, полнокровной жизни первобытного коллектива, его непредвиденно сложного общественного сознания и духовной культуры.

Последствия столь неожиданно нового ракурса в видении истории первобытного человечества не замедлили сказаться и продолжают сказываться до сих пор. В одних случаях соответствующие новые черты в облике мировой науки о пещерном человеке видны, что называется, невооруженным глазом, в других — обнаруживаются более или менее длительным историографическим анализом.

К примеру, глава «Хижина» показывает нам одну из таких черт. Действительно, после разработки советскими археологами методов выявления жилищ верхнего, а затем и среднего палеолита, после применения и развития этих методов французскими археологами в своих классических районах палеолитоведения стали реальными и цели, и средства исследователей древнейших жилых сооружений в пещерах. Читая в главе «Исследования» о том, как известный американский археолог профессор Халам Мовиус вел горизонтальное вскрытие палеолитического слоя на большой площади в Абри Пато и как раскопки обнаруживали в пещере фундаменты жилищ, обустройство пола, жилые конструкции, ряд очагов и тому подобные элементы, аналогичные жилым комплексам открытых стоянок охотников на мамонта, давно изученным на территории СССР, специалист понимает, что для такого прекрасного знатока истории исследований и достижений в этой области, каким является Мовиус, выбор и применение столь специфических способов раскопок и наблюдений в Абри Пато, конечно же, не случайны.

Профессор Франсуа Борд, о работах которого повествуется далее, подводя итоги мировой науки о палеолите, дал следующую краткую и емкую характеристику существа дела: ведущие школы палеолитоведения сейчас все более специализируются таким образом, что французская сосредоточивается на проблемах хронологии, английская и американская — на проблемах экологии первобытного человечества, советская — на проблемах палеосоциологии.

В 1946 г. в Нью-Йорке вышла в свет монография «Доисторические пещеры с росписями». Автор ее, австрийский искусствовед Макс Рафаэль, эмигрировал в США. Изучая труды по первобытному искусству, он обратил внимание на французский перевод одной из работ крупнейшего исследователя палеолитических культур и жилищ в бассейне Дона С. Н. Замятнина, книга которого, вышедшая в 1934 г., называлась, как и открытая им стоянка, «Гагарино». Именно в Гагарино была доказана реальность палеолитических жилищ, и, наблюдая систему размещения женских статуэток в интерьере гагаринского жилища, Замятнин сделал следующее открытие: по аналогичной системе располагались палеолитические изображения в пещере, образуя единую смысловую композицию. Макс Рафаэль обратил внимание на эту идею и, ссылаясь на С. Н. Замятнина, стал ее развивать.

Результаты оказались ошеломляющими. Альтамира, Нио и другие пещеры-гиганты представали как единые ансамбли росписей. Археологи не верили этому и продолжали рассматривать пещерные росписи палеолита как хаотические нагромождения изолированных изображений. Идеями Замятнина и Рафаэля заинтересовалась искусствовед Аннетта Ляменг-Эмперер и проверила их в лучшей по сохранности фресок пещере Ляско при помощи и содействии выдающегося французского археолога Андре Леруа-Гурана.

Следует сказать лишь вот о чем. На завершающих этапах реализации двух весьма различных научных программ упомянутые исследователи обратились к опыту археологии СССР. Хорошо зная русский язык, не раз бывая в СССР, Леруа-Гуран не только тщательно изучал опыт палеосоциологических изысканий своих советских коллег, но и щедро делился этими познаниями с коллегами из многих стран, с учениками, со студентами Сорбонны и Коллеж де Франс.

Но все же вряд ли кто-нибудь мог предположить столь многозначительные совпадения: анализируя по своей оригинальной методике ансамбли пещерного искусства Франции и Испании, Леруа-Гуран пришел к выводу о центральной роли символически выраженного в них материнского жизнеутверждающего начала, подобно тому как аналогичные выводы обосновали археологи СССР, изучая серии миниатюрных женских статуэток и других произведений палеолитического искусства в интерьерах жилищ на стоянках охотничьих первобытных общин под открытым небом.

«Предыстория западного искусства», как назвал Леруа-Гуран свой изданный в Париже в 1965 г. итоговый фундаментальный и по размерам и по огромности сосредоточенного в нем фактического материала поистине монументальный труд, все же далеко не сразу нашла понимание и поддержку у специалистов в самой Франции. Вокруг нее то и дело вспыхивали горячие дискуссии с активными выступлениями противников новой трактовки пещерного искусства. Обычная обстановка вхождения новых идей в устоявшуюся систему взглядов с острейшим полемическим накалом борьбы против новаций (в какой-то степени читатель знакомился с подобными ситуациями по материалам предыдущих разделов) усугублялась специфическим эмоциональным отношением, в большей или меньшей мере субъективным, к самому предмету споров. Нередко категорически отвергалась самая возможность переложения на язык «хладных чисел» выдающихся художественных творений, шедевров первобытного искусства…

Через год, подводя итоги потоку отзывов на «Предысторию западного искусства», Леруа-Гуран констатировал, что наиболее адекватное понимание его труд нашел в двух странах: в Англии и в СССР. Последнее не было неожиданностью. Результаты Леруа-Гурана, с одной стороны, и Ляменг-Эмперер — с другой (особенностью их была трактовка композиций в пещерном искусстве как иносказательного отображения взаимоотношений между кланами первобытных охотников), действительно требовали палеосоциологического опыта для углубленного их истолкования. Между тем, не скупясь на слова типа «клан» или «племя» применительно к палеолитическому населению пещер, их исследователи в Западной Европе традиционно воспринимали такие слова как чистейшей воды условность, в которой отдавалась дань этнографическим исследованиям архаических обществ в труднодоступных окраинах мира, но которая столь же далека, казалось бы, от реалий археологических раскопок в пещерах Европы, как джунгли Амазонки или пустыни Австралии. Действительно, какие бы то ни было признаки социальной организации по кланам или племенам не высвечивались прежними методами исследования палеолитических стоянок.

Как бы то ни было, взгляды на пещерного художника как на гениального одиночку, загадочного индивида без рода и племени существенно не менялись в западноевропейской науке XX в. по сравнению с прошедшим XIX в., несмотря на растущее изумление перед нескончаемыми картинными галереями палеолита в гигантских мрачных подземельях и несмотря на привычные фразы об абстрактных «кланах» и «племенах» ледниковой эпохи. Выдающиеся способности живописца и скульптора, глубокого мыслителя-природоведа, мистика-мага таинственных охотничьих обрядов никак не умещались в рамки последовательного позитивного анализа первобытного творчества по шедеврам пещерного искусства, что, собственно, еще более усиливало давний мотив: «не знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем».

Между тем за десятилетия дискуссий с такого рода финалом накапливались на противоположном конце Европы и в Сибири предпосылки для принципиально иного подхода. Детальное изучение материальных, вещественных свидетельств общественной жизни конкретных социальных образований древнекаменного века в жилищах первобытных охотников на берегах Дона, Днепра, Днестра, Ангары и других рек выявляло мощную общественную основу становления искусства. При таком подходе многое становилось доступным для строго научного анализа и в сфере пещерного искусства, различные толкования которого уже традиционно стали относить к области субъективных пристрастий и вкусов.

Скажем, топография и статистика, сквозь призму которых рассматривалось палеолитическое жилище как единый целостный комплекс, будучи перенесенными в пещерные «картинные галереи» в методиках Рафаэля, Ляменг-Эмперер, Леруа-Гурана, стали прояснять и в общем, и в деталях основной замысел оформления подобных пещер произведениями искусства и знаковой графики. Еще один пример, более близкий в географическом отношении. Раскопки в Моравии в Долни Вестонице, Пшедмости и других палеолитических стоянках, о которых интересно повествуется в книге, открыли первобытную культуру, глубоко родственную культуре Гагарино, Костенок, Авдеево и других палеолитических поселений на Русской равнине. Многие сотни километров и не одно тысячелетие разделяли их, но характерные особенности каменных и костяных орудий, обустройства жилищ, всего уклада жизни, художественных традиций в произведениях искусства мало в чем менялись у оставивших эти стоянки племен, хотя рядом на всем этом пространстве встречались племена, значительно отличавшиеся по культурным традициям.

«Они и мы», «их особенности и наши особенности»… Примерно так можно выразить исходные противополагающие принципы этнического самосознания и этнического размежевания соседствующих племен и народов. Чтобы тысячелетиями сохранять свои собственные, неповторимые традиции среди соседствующих инокультурных на пути от Моравии до верховьев Дона, нужно было, по всей видимости, обладать уже немалым запасом общественного опыта в сохранении своего культурного наследия. Этот опыт закреплялся в разных жанрах художественного творчества, включая орнаменты.

Действительно, архаические культурные традиции на всех континентах отводят особую роль орнаментации одежды, утвари, украшений тела (например, татуировка) как своеобразному «удостоверению личности» незнакомца, глядя на которое, можно сразу установить, кто он, из какого рода, племени. Охотники на мамонтов, преследуя их стада от Центральной Европы до Дона, сохраняли одни и те же характерные мотивы орнаментов, типичные способы их нанесения и размещения на предметах обихода, включая одни и те же излюбленные числовые сочетания элементов украшений.

На эту тему много размышлял и К. Абсолон, основные вехи научной деятельности которого рельефно обрисованы в книге. В обширных материалах своих раскопок в Долни Вестонице, Пшедмости и других палеолитических местонахождениях Моравии он обратил внимание на частое повторение чисел 5, 10, 20 и кратных им в рядах зарубок, нарезок, штрихов, из которых состояли узоры на предметах из бивня мамонта и других прочных материалов.

Первые публикации Абсолоном этих наблюдений в местной научной периодике прошли незамеченными. В 1937 г. в популярном английском журнале «Лондонские иллюстрированные новости» появилось сообщение Абсолона об интересной находке в палеолитическом слое Долни Вестонице: лучевой кости молодого волка, вдоль которой регулярно повторяющиеся нарезки разделены на две группы — 25 и 30. Как повезло этой находке, можно представить, вспомнив, что лет 80 до того многочисленные публикации подобных «счетных палочек» во многих странах выдающимися исследователями пещерного человека (начиная с Буше де Перта, Лартэ, Кристи, Пьетта, уже знакомых читателю данной книги) так и не пробили стену недоверия научной общественности, которая традиционно считала, что счет и пещерный человек-троглодит — это несовместимые между собой понятия: мысль о развитии интеллекта в палеолите казалась абсурдной. А «счетная кость» из Долни Вестоницы первой получила безоговорочное признание математиков.

Ей посвятил в 1938 г. специальную статью «Доисторическая арифметика в Вестоницах» в одном из американских математических журналов известный историк математики Дж. Сартон, и с той поры эта кость стала приводиться как древнейшее документальное свидетельство становления счета в первых разделах обобщающих трудов по истории математики. А углубление в эту проблему продолжалось.

К 1957 г. Абсолон тщательно проанализировал 24 орнаментированных палеолитических предмета в Моравии, констатировал частое повторение на них чисел, кратных 5 и 10, и… остановился в недоумении. В его подсчетах почти столь же упорно стали повторяться числа 4 и 8. Почему? Ответ пришел с берегов Дона, причем базировался он на результатах статистического анализа на новом уровне и в ином масштабе, включавшем уже всю палеолитическую графику, изученную на территории СССР.

Действительно, на этнокультурно родственных моравских стоянках кратные повторения типа 4–8 явно «догоняли» тип 5–10, с которым привычно связываются представления о систематическом счете постольку, поскольку мы сами ежедневно пользуемся именно этой системой. Но не так просто обстояло дело в первобытности, где системы счета параллельно развивались сразу на основе нескольких опорных чисел. Так, разнообразные сочетания чисел 4 и 5 (включая 4 × 5 = 20 — основание 20-ричной системы) характерны в культурах не только индейцев Южной и Северной Америки, эскимосов, но, например, и кельтов — древнего населения Европы. При этом число 4 ассоциировалось с 4-конечным крестом, 4 сторонами света, 4 ветрами. А миниатюрный 4-конечный крестик и был как раз типичнейшим элементом в орнаментации, следовавшей уже знакомой нам традиции охотников на мамонта и на Дону, и в центре Европы.

Другие племена-соседи не менее ревностно хранили иные ритмы счета, например 3–6–9, в дополнение к 5–10, и с такой традицией мы можем знакомиться, обращаясь ко многим культурам Евразии, начиная с палеолитического населения бассейна Днепра и Ангары. Очевидно, определенные этнокультурные традиции палеолита были связаны со способами счета и сохранялись благодаря счету.

Докапываясь до глубинных корней этих традиций, придется углубиться в средний палеолит. На карте Европы той поры нельзя не обратить внимания на то, сколь для западной части материка характерны троекратные повторения не только в графике, но, к примеру (уже знакомому читателям по описанию мустьерских погребений в Ля Феррасси), в ритуале. Существует мнение, что «тройки» акцентированы на древнейшем из ныне известных предметов со следами графической деятельности — бычьей кости с нарезками, найденной Ф. Бордом при раскопках в пещере Пеш де л’Азэ на юге Франции и датируемой сейчас возрастом 300 тысяч лет. Если это так, то соответственно удревняется становление чисто человеческой способности графически фиксировать число. Как, впрочем, и свойственной лишь человеку способности рисовать орнаментальные композиции — одной из важнейших предпосылок генезиса искусства.

В таком случае рационально-познавательные и эстетические потребности закладывали фундамент духовной культуры человечества в столь древнюю эпоху, когда неизвестны еще следы каких бы то ни было погребальных или иных обрядов, которые наука связывает обычно с самыми ранними проявлениями первобытных религиозных представлений.

К такому же мнению склоняет и рассмотрение мустьерской графики Восточной Европы. Характерный элемент ее, 4-конечный крест, позднее вошел, как уже говорилось, в этнокультурную символику части племен верхнепалеолитических охотников на той же территории. Что касается самого крупного и четкого, как бы «эталонного», рисунка креста с 4 концами и точно прямыми углами между пересекающимися в центре линиями, то он был вырезан рукой мустьерского человека на плитке известняка, найденной в слое среднего палеолита в Цонской пещере на Кавказе (Грузинская ССР). И здесь уместно добавить, что анализ развития мустьерских культур в Цонской и в ряде других пещер Кавказа позволил советским археологам выявить специфические черты их этнокультурного облика.

И вновь неизбежным становится заключение, что общественные потребности конкретных коллективов, передаваясь из поколения в поколение в эпоху палеолита, поставили творчество в центр человеческого бытия. К аналогичному выводу пришел после фундаментального анализа западноевропейского пещерного искусства Леруа-Гуран: высочайшие достижения, шедевры пещерной живописи венчали непрерывное накопление художественного опыта при непрерывности этнической традиции на протяжении многих тысячелетий.

Кстати, к моменту, когда дискуссии вокруг трудов Леруа-Гурана и Ляменг-Эмперер достигли апогея, пещерное искусство повернулось к исследователям еще одной гранью, и при всей неожиданности поворота его признали необходимым специалисты от разных дискутирующих сторон. Речь шла о календарно-астрономических наблюдениях палеолитических людей, запечатленных и в искусстве малых форм, и в монументальных пещерных ансамблях, на что разными способами, но единодушно указывали исследования в СССР и США, Венгрии и Испании и, конечно, во Франции. У самых разных племен той поры была типично календарная, день за днем, «запись» для современников и потомков определенной «информации», как мы сказали бы теперь, полученной от предшествующих поколений и в собственном жизненном опыте. Для этого использовались специальные графические знаки, особые способы их сочетания между собой и с художественными изображениями.

Так, загадочные связи образов быка и лошади, женских и мужских знаков в росписях главных залов пещерных ансамблей, получили, наконец, такое убедительное объяснение: календарные совпадения циклов воспроизводства в стадах быков и в родовых общинах охотников (длительность беременности — 10 лунных месяцев) сопоставлялись с циклом воспроизводства в табунах диких лошадей (практически совпадающим с годовым кругом движения Солнца и чередования сезонов) — астрономически точные соответствия этих явлений позволяли сопрягать две фундаментальные основы бытия первобытной охотничьей общины, одна из которых базировалась на роли женщин в продолжении рода, другая — на организации сезонных охотничьих промыслов (по преимуществу мужского труда) в соответствии с циклами воспроизводства животных, чтобы не лишиться основного источника существования.

Экологически мудрое отношение к природному и социальному миру, выработанное опытом многих предшествующих поколений, проступает центральной темой в разных формах пещерного искусства, развивавшихся тысячелетиями.

Таковы некоторые из впечатлений, соображений и размышлений, навеянных интересной книгой К. Скленаржа. Разумеется, многое не уместилось на ее страницах, и здесь мы могли коснуться лишь малой части новых данных, проясняющих некоторые загадочные для ее читателя моменты. Открытие пещерного человека продолжается. Кавказ, Урал, Крым, Тянь-Шань, Памир, Алтай… В 1986 г. на Алтае работал международный симпозиум, посвященный древностям его пещер. Ученые из США, Канады, Японии вместе с советскими коллегами изучали палеолитические слои в алтайских пещерах для лучшего понимания процессов первоначального заселения человеком Америки и Тихоокеанского бассейна, ибо поиски истоков этих процессов приводят сюда, в пещеры Алтая. Находки здесь уникальны, и японские археологи работали тут весь полевой сезон вместе с советскими коллегами.

Это тоже один из примечательных фактов наших дней. К концу XX в. изучение пещерного человека обнаруживает свой международный, всепланетный характер и актуальность его возрастает: это неотъемлемая часть бурно развивающегося ныне процесса самопознания человечеством своих истоков, а следовательно, и своих перспектив.

Б. А. Фролов,

доктор исторических наук