За подводными сокровищами

V Спрут. Опасен и вкусен

Мористее от Девилз Слайд дно бухты Ла Джолла представляет собой нагромождение огромных скал и валунов, покрытых волнующейся морской травой. Под этой скользкой растительностью находится подводный лабиринт тоннелей, пещерок, пещер и расселин. В мрачном полусвете этих таинственных коридоров спрут выбирает себе логово.

Когда мы плавали под водой среди этих валунов и скал, беловатое прозрачное существо, напоминающее своей формой удлиненную падающую слезу, проплыло мимо нас. Мы не заметили, чтобы его обтекаемое тело делало какие-либо движения, а все произошло с такой быстротой, что можно было усомниться: не почудилось ли нам? Оно исчезло среди скал под морской травой; казалось, что сквозь закрытую дверь проскользнуло привидение. Это был спрут, промчавшийся при помощи реактивного движения. Он промелькнул с такой быстротой и легкостью, что мы осознали его присутствие только по следу, оставленному в памяти, как бывает когда пролетает реактивный самолет.

Промелькнувшая мимо странная бледная форма напомнила нам о существовании далеко минувшей эры, когда в море было полным-полно подобных существ — представителей этого древнего семейства. Спрут — восьминогое головоногое — моллюск, подобный улитке, но без раковины, которую он утратил. Покров его спинки постепенно преобразовался в реактивный двигатель. Ближайший родственник спрута — кальмар также приспособлен к реактивному движению. Остатком его раковины является щиток, которым обычно кормят канареек.

Морские глубины кишат головоногими. Некоторые из них достигают чудовищных размеров. Рассказы об этих животных зачаровывали нас. А дети готовы были их слушать без конца. В большинстве случаев страшные рассказы о спрутах-чудовищах исходят от моряков, видевших на пустынных просторах океана при свете луны исполинские очертания гигантских кальмаров. Эти десятиногие чудовища обитают на больших глубинах. Но иногда, раненые или больные, они всплывают на поверхность, где вид их извивающихся щупалец порождает легенды о морских змеях. Один такой экземпляр, измеренный ученым-естественником Верриллом, в длину достигал пятидесяти пяти футов и весил более двадцати девяти тонн.

Гигантскими кальмарами питаются их противники — кашалоты, в утробах которых находили огромные куски щупалец. Во время схватки с кашалотом, происходящей на больших глубинах (около тысячи футов) при бледном фосфоресцентном свечении диковинных обитателей глубин, кальмар крепко охватывает кашалота своими щупальцами, чтобы удержать во мраке бездны его, нуждающегося в воздухе. Шрамы величиной с кофейные чашки на шкурах кашалотов — следы присосок кальмара — свидетельствуют о битвах, происходивших между титанами в вечной темноте морских глубин.

Гигантский кальмар послужил причиной возникновения многих морских легенд. Одна из таких легенд, переданная в рукописи, относящейся к 1180 году нашей эры, приписывается королю Норвегии Сверру. Эта легенда повествует о таинственном морском чудовище-кракене, которое вышло из моря на берег Лапландии. Оно было столь велико по размерам, что на его спине мог маневрировать полк солдат.

Легенда еще более раннего происхождения говорит о том, как епископ Нидаросский обнаружил на берегу спокойно спящего кракена. Приняв его за скалу, он соорудил на нем алтарь и отслужил мессу. Кракен почтительно дождался окончания церемонии и, когда почтенный прелат благополучно сошел на берег, погрузился в волны.

Людей всех национальностей долгое время зачаровывали рассказы о морских чудовищах. Дени де Монфор — автор серьезной, по общему мнению, работы по естественной истории, опубликованной в 1802 г.,— вероятно, хорошо знал об этом интересе и решил удовлетворить его, хотя бы ценой шутки над читателями. Во втором томе труда «Общая и частная естественная история моллюсков» он дает описание исполинской каракатицы, которая своими щупальцами обхватила трехмачтовый корабль, сломала его мачты, сорвала реи и уже собиралась утащить его на дно, когда экипажу при помощи топоров и палашей удалось обрубить конечности этого чудовища.

Де Монфор, будучи сотрудником Парижского музея естественной истории, будто бы сказал:

— Если публика проглотит мой запутанный щупальцами корабль, я заставлю своего колосса-спрута победить целый флот.

По-видимому, эпизод с кораблем был одобрен публикой, поскольку в одном из более поздних изданий Де Монфор серьезно заявил, что одна из великих побед английского флота превратилась в катастрофу вследствие появления спрута, который затащил под воду шесть захваченных французских военных кораблей и четыре английских.

Хотя на побережье Калифорнии спруты редко бывают более пяти футов в диаметре, водолазы-глубинники иногда встречают больших спрутов, величиной от десяти до двадцати футов между концами щупалец. Как правило, даже самые большие спруты не нападают на человека, если их не трогать. Питаются они ракообразными и моллюсками. Несмотря на это, на крупных спрутов нападать не стоит. Известен случай, когда подводный пловец ударил копьем десятифутового спрута, сидевшего в своем логове. Спрут схватил его щупальцем и держал очень долго, но все же пловцу удалось вырваться. Одним щупальцем спрут схватил его за ногу, а остальными семью крепко-накрепко присосался к скале. Пловец рассказывал, что пока длилась борьба, спрут свирепо смотрел на него своими огромными, близко посаженными глазами. Другие подводные пловцы утверждают, что холодный пронзительный взгляд спрута как будто гипнотизирует их и следит за ними, предупреждая каждое движение.

Репутация злобности спрута связана не только с его внешним видом. Из всех беспозвоночных он имеет самый развитый мозг и нервную систему. По-видимому, спрут способен «мыслить» и часто проявляет злую хитрость. Временами спруты доводят рыбаков до отчаяния, опустошая их сети и ловушки. Римский естествоиспытатель Плиний Старший пишет о некоем «полипе», который выходил ночью из моря, перелезал через высокий забор и опустошал корыта с маринованной рыбой. «Огромный зверь, чье тело, — говорит Плиний, — было не меньше винной бочки, был весь покрыт солью и издавал отвратительнейшее зловоние».

Очевидно, отвратительное зловоние не мешало древним римлянам и грекам употреблять спрутов, в пищу, их мясо считалось большим деликатесом. Далее Плиний рассказывает о греке Филоксене Сиракузском, который решил устроить пир и в качестве основного блюда заказал трехфутового спрута.

Он съел его сам целиком, после чего так заболел, что, по словам врача, ему осталось всего лишь несколько часов жизни. Тогда Филоксен приказал подать ему голову спрута, оставшуюся от обеда. Съев ее, он стал покорно ждать своей участи заявив, что для него теперь на земле не осталось ничего, о чем стоило бы пожалеть.

Мы и не думали ловить спрутов, пока не прочитали в книге «Консервный ряд» Джона Стейнбека о враче, который ходил на пляж в Ла Джолла ловить маленьких осьминогов для своих опытов. Мы решили пойти по стопам Филоксена и насытиться спрутом.

Во время ближайшего отлива мы пришли на плоские камни между дамбой Ла Джолла и Девилз Слайд. Сначала мы пытались переворачивать камни, но большинство из них были слишком тяжелыми. Под более легкими камнями мы находили морских вшей, маленьких омаров и крабиков, которые стремились скрыться в расселинах. Мы уже начали терять надежду, как вдруг увидели смуглого толстяка с палкой, которой он что-то нащупывал под камнями.

— Что вы ищете? — спросили мы.

Вместо ответа он открыл мешок из грубой рогожки, в котором оказалось с полдюжины спрутов. Некоторые из них были величиной с грейпфрут, а их щупальца достигали пяти футов.

— Как вы их поймали? — спросила я.

— Сейчас я вам покажу, как это делается. Нащупайте его бамбуковой палкой, — ответил он с португальским акцентом, тыкая своей палкой во все щели скалы.

Мы немедленно бросились вверх по скалам к бамбуковой роще. Там мы срезали тонкие палочки длиной в четыре фута. Времени терять было нельзя, так как вода уже начала подниматься, и мы поспешили присоединиться к охотнику за спрутами.

Под скалами берега были пещеры, а в скалах под песком пляжа множество расселин. Мы их прощупывали своими волшебными палочками, еще не зная, что мы должны ощущать при этом.

— А как вы узнаете, что вы нащупали осьминогов? — спросили мы.

— Это очень легко узнать: он мягкий, — ответил португалец.

Я сунула палку в небольшое отверстие под большим круглым камнем и сразу же почувствовала что-то новое. Конец моей палочки как будто входил во что-то мягкое и прилипал к чему-то. Я попыталась вытащить ее, но не смогла. У меня возникло ощущение, что кто-то слегка потягивает ее с другого конца.

— Нашла! Нашла! — крикнула я. — На мой крик прибежали Барни и португалец.

— А он тянет? — спросил португалец. — Теперь ужальте его.

— Как это ужалить? — спросила я, крепко держась за палочку, которая словно ожила.

— Уксусом или хлороксом. Посмотрите, вот так, — сказал он и пустил в отверстие струйку из спрынцовки.

— А теперь оставьте его, он сам выйдет. Ему не по нутру, когда его жалят в глаза, — добавил португалец.

Я отпустила палочку, которая немного покачалась, а потом остановилась. У входа в логово сначала показалось одно змеевидное щупальце, затем второе, потом третье; после этого, работая своим «реактивным двигателем», выплыл весь осьминог и, выбросив чернильное облако, промелькнул между моими ногами.

— Хватай его! — крикнул Барни, бросившись на спрута, когда тот проплывал мимо меня. Барни схватил осьминога за туловище, а секунду спустя длинные сужающиеся к концу щупальца много раз обвились вокруг его обнаженной руки до самого плеча.

— Не упустите его, — сказал португалец. — Смотрите, он может уйти. Он очень ловок, когда хочет.

— Что же делать с ним? — спросил Барни.

— Я сейчас с ним управлюсь, — ответил португалец. Он снял спрута с руки Барни, на которой присоски уже оставили десятки красных кружочков. К нашему удивлению, португалец приблизил спрута к своему лицу, сунул нос в эту бесформенную массу и укусил его у стыка головы и тела. Извивающийся спрут сразу обмяк.

— Теперь ему не удрать, — сказал португалец, опуская спрута в мешок. — Я его приберегу для вас. А сейчас давайте ловить новых.

Ни Барни, ни мне больше спрутов поймать не удалось. Но зато мы получили высшее образование по части охоты за ними. Португалец точно распознавал логова спрутов. Кроме того, он обладал сверхъестественным чутьем при их нащупывании. Иногда он их вытаскивал трезубым крючком, насаженным на конец жерди. Обычно же выгонял их струей хлорокса и насаживал на крючок при попытке уйти. Охота продолжалась до тех пор, пока прилив не затопил камни.

Когда мы вернулись домой с трофейным спрутом, наш холодильник уже представлял собой приятное зрелище. Стенки были покрыты калифорнийскими устрицами, которые присосались к эмали. На нижних полках лежали завернутые в бурые водоросли омары, отчаянно цепляясь за слабую искорку жизни. А теперь свисающие щупальца спрута украсили верхнюю полку. Никогда еще нам не приходилось жить среди такого изобилия.

Это была наша первая охота за спрутами. По мере того как это известие обходило наших друзей, все больше и больше людей включалось в этот вид спорта. Иногда от двадцати до тридцати человек всех возрастов одновременно шарили палочками под камнями, лежащими на плоском дне. Мы частенько вылавливали от восьми до десяти спрутов или получали наследство от тех, кто отказывался употреблять их в пищу. При ночных отливах мы охотились за ними даже при свете фонаря.

Однажды в безлунную ночь мы спустились по узкой тропе к морю. Слышался тихий шорох убывающего прибоя, набегавшего на круглую гальку на пляже; это была грустная мелодия, так как после каждой волны мириады круглых камешков уползали к морю с обратным течением, издавая заглушённый водой стон. Мы покинули покрытый галькой пляж и пошли к воде, наощупь продвигаясь по скалам и морской траве. В шепоте прибоя чувствовалось ожидание чего-то. Обратное течение отлива заглушало ритм волн и вместо нарастающего шума набегающих волн был слышен лишь беспорядочный плеск да медленные вздохи моря. Казалось, что вся жизнь океана остановлена таинственной силой луны.

Мелкие места бухты были открыты. Обнажились все знакомые нам уступы и пещеры, которые мы так часто видели днем сквозь защитные стекла наших водолазных масок. В темноте мы вошли в мелкую зыбь на границе моря и стали тыкать бамбуковыми палочками под камни. Холодный яркий свет бензинового фонаря освещал лишь небольшое пятно скользких зеленых камней, зеленой спутанной морской травы и черной воды отходящего моря. Вскоре в мелкой воде показались щупальца медленно выползающего из своего логова осьминога. Барни, как кошка, бросился на спрута, но тот столь быстро исчез в своей норе, что Барни удалось ухватиться лишь за одно из щупалец. Барни постепенно перебирал рукой вверх по щупальце, но ухватиться за тело спрута ему не удалось, так как оно засело в расселине камня. Барни сменил руку и снова потянул, но спрут не двигался. Потом что-то щелкнуло: оборвалось щупальце. В синеватом ярком свете фонаря появилась из темноты рука Барни с извивающейся ногой осьминога. Он снова сунул руку в отверстие и оторвал от камня еще одно щупальце. Мне удалось немного сдвинуть камень с места, и Барни мог засунуть в нору вторую руку, которой он ухватился еще за одно щупальце. Битва была почти выиграна. Сделав большое усилие, он вытащил всего осьминога из логова. Его щупальца имели пять футов в диаметре. Они все еще цеплялись за большой круглый камень. Мне ни разу не приходилось наблюдать более жуткого и странного зрелища, чем эта ночная битва между головоногим и человеком.

Однажды, когда отлив дошел до второй черты, обнажив длинную каменистую прибрежную полосу — обиталище осьминогов, охота на них была особенно удачной. Наш мешок из-под муки уже наполовину наполнился спрутами. Мы оставили мешок у воды под охраной нашей трехлетней дочурки Сюзи. Осматривая камни, лежащие далеко в море, мы вдруг услышали пронзительный крик. Обернувшись, мы увидели, как Сюзи подпрыгивала, непрерывно визжа. Мы бросились к ней наперегонки по скользким камням. То, что мы увидели около нее, напомнило нам о Пандоре, открывшей запретную шкатулку. Сюзи выплясывала на вершине камня, а вокруг ползали спруты, вылезшие из мешка, который она открыла из детского любопытства.

Но самым удивительным было то, что, когда мы ловили осьминогов, они все выглядели одинаковыми, а теперь оказались совершенно непохожими друг на друга. Один из спрутов, выползших на песок, принял бледную зеленовато-желтую окраску. Второй на фоне гальки был пятнисто-коричневым. Двое других, еще не сошедших с засыпанного бурыми водорослями камня, на котором стояла Сюзи, были окрашены в темные пурпурно-черные полосы, подобно высохшей морской траве. Остальные, убегавшие в лужи, оставленные отливом, были наполовину светлыми, наполовину темными. Мы, как будто в калейдоскопе, увидели волшебные свойства защитной окраски.

По всему кожному покрову спрута рассеяны звездообразные ячейки, содержащие мельчайшие сумочки с пигментом. Каждый из этих хроматофоров содержит пигмент одного цвета — красный, синий, желтый, черный или белый. И спрут по желанию может наполнять свои клетки окраской, снимать всякую окраску, так что его тело становится почти невидимым, или непрерывно менять цвет, подобно тому, как мерцают цветные волны северного сияния. Замечательная защитная окраска таких головоногих, как спруты, управляется сложной нервной системой, имеющей ответвления, ведущие к каждому хроматофору. Эта нервная система в сочетании с глазом, развитым не хуже человеческого, позволяет осьминогу мгновенно приспосабливаться к цвету дна, над которым он проплывает. Более того, она реагирует на настроение, переживаемое спрутом. Возможно, что настроение любого спрута не скрыто от его подруги и отражено в изменениях цвета присосков.

Осьминоги, бежавшие из мешка, по-видимому, больше сосредоточились на защитной окраске, чем на раскрытии своих настроений при помощи расцветки. И нам пришлось поторопиться упрятать их опять в мешок, пока они не успели слиться с окружающей средой и стать совсем невидимыми. Одного из них мы поместили в наполненную водой расселину в скалах, чтобы Сюзи могла поиграть с ним. Спрут опустился на дно и стал ползать по камням, посылая вперед щупальца для разведки, чтобы покрепче зацепиться. Потом он сложился, как зонт, и без видимого усилия скользнул реактивным движением через водоем, причем его шарообразное тело было впереди, а сужающиеся к концам щупальца сзади, подобно обтекаемому хвостовому оперению. Он плавал по водоему, всасывая воду в большое отверстие под мантией, которую после этого резким движением прижимал, закрывая отверстие и выбрасывая воду через трубообразный сифон, расположенный непосредственно над головой.

Сюзи ткнула бамбуковой палкой в осьминога, и водоем немедленно потемнел от чернильного облака, выпущенного из сифона. Вода окрасилась тем же цветом сепии, который обычно применяется как основа при изготовлении акварели. Эта «дымовая завеса» не только позволяет осьминогу скрыться от противника, но еще и поражает обонятельные нервы у таких противников осьминогов, как, например, угорь-мурена. Для людей эта краска совершенно безвредна и даже не вызывает раздражения кожных покровов. Но иногда лицо и одежда Барни становились ни на что не похожи от пятен: у нашего друга португальца он усвоил манеру кусать спрутов. Так же как и португалец, мы съедали всех осьминогов, которых нам удавалось поймать.

Сделать спрута съедобным — задача ничуть не легче, чем двенадцать задач Геркулеса. Надо найти чудовище, извлечь его из логова, убить и очистить. Чтобы сделать его мясо нежным, нужно поднять убитого осьминога над головой, потрясти им, как Персей головой Медузы, у которой вместо волос росли змеи, и бить его о каменный пол так, чтобы щупальца распластывались и ударялись о каменный настил сочным шлепком. Пришедшие к хозяевам гости, увидев такого рода подвиги, как и несчастные, нечаянно бросившие взгляд на лицо Медузы, превращались в камни (если не буквально, то эмоционально).

После такой операции осьминога бросают в кипящую воду. В один миг битые, обмякшие щупальца скручиваются в спирали, похожие на часовые пружины, а туловище выскакивает из воды. Темно-коричневый пигмент становится кирпично-красным, а вода окрашивается в цвет темного красного дерева. Рекомендуется добавить палочку сельдерея, побольше соли и перца: бульон получается не менее вкусным, чем само мясо осьминога. Через двадцать минут нужно тряпочкой снять мягкую красную кожу и присоски, а очищенного спрута потушить в масле, выжав в него лимонного сока и добавив немного острого соуса. Приготовленный по этому рецепту осьминог обладает нежным вкусом омара и мягкой консистенцией съедобного моллюска, называемого гребешком. Осьминог разрезается на дольки; в каждую дольку нужно вставить зубочистку и подать в качестве закуски вместе с горячей чашкой бульона из осьминога.

Самого большого спрута следует оставить на десерт. Когда камин прогорит, а лунный свет начнет пробиваться через оливковые деревья, тогда наступает время подавать самое лучшее блюдо. Спрут варится, а его распухшие щупальца, утыканные присосками, свертываются спиралями, подобно змеиным кудрям Медузы, и укладываются под самим спрутом. Осьминог кладется на серебряное блюдо, поливается крепким коньяком и зажигается. В этом виде под синим огоньком он подается на пир, достойный самого Посейдона, как славное жертвоприношение Осьминога Дьяволу.