За семью печатями

В ЦАРСТВЕ ТЕЙШЕБЫ-ВОИТЕЛЯ

Город Ван расположен в шести километрах от огромного соленого озера на северо-востоке Турции. Его небольшие строения толпятся у подножия стометровой громады Ванской скалы. В самом начале XX века, повествуют очевидцы, в Ване жил паша Северного Курдистана, «имелись четыре мечети, базар, элегантные кофейни, госпиталь и школы». Неизвестно, сохранились ли до нашего времени эти «элегантные кофейни», — прошло ведь уже больше полувека! Зато высоко над городом, на гладком срезе Ванского утеса, и сейчас на своем месте темнеет знаменитая Хорхорская летопись.

Она высечена клинописью на одной из граней скалы царем Аргишти, сыном Менуа, «царем великим, царем стран, царем страны Наири, царем, который не имел себе равных, пастырем, достойным удивления, не опасавшимся сражений, царем, склонившим всех непокорных ему, царем царей», как называл себя еще его прадед. Надписи этой две тысячи семьсот лет. И она сохранилась.

Палимое солнцем и обдуваемое ветрами Востока двадцать семь веков безмолвствовало над Ваном это великое хвастовство сурового владыки, но с тех пор, как тайна урартского языка перестала быть для нас тайной, оно многое успело рассказать ученым.

Хорхорская летопись царя Аргишти — самый внушительный по объему из дошедших до нас урартских документов. Но он не одинок. Ванская скала — целый каменный архив. В ее пещерах и нишах тут и там видны древние письмена. Обрывки и даже хорошо сохранившиеся надписи находят повсюду в этих местах.

Тут же, около того же Вана, люди и сейчас пьют воду из великолепного семидесятикилометрового канала, по которому в накаленный солнцем город струится холодная вода мощного горного родника. Искусственная речка то бежит по акведукам[23] пятнадцатиметровой высоты, сложенным из грубо отесанных каменных глыб, то пересекает русло естественного потока по мосту из могучих древесных стволов. И хотя, конечно, это не те самые стволы, которые были срублены рабами царя урартов за восемьсот лет до начала нашей эры, но и сегодня стволы уложены там же и так же, как тогда.

Среди каменных блоков, образующих ложе канала, есть такие, на которых сохранились клинописные строки. Царь Менуа, отец того Аргишти, дела которого прославляет Хорхорская летопись, сообщает потомкам о своей великой гордости: канал сооружен им, царем Менуа, сыном Ишпуини. Гордость эта понятна и заслуживает уважения — вода несет с собой жизнь.

Среди ста с лишним надписей, дошедших до нас от времен Менуа, девятнадцать говорят об ирригационных сооружениях. Это был поистине царь-ирригатор. Он очень ревниво относился к своей славе; недаром почти каждая из таких надписей кончается страшным заклятием, которое в полной форме звучит:

«Кто эту надпись уничтожит, кто ее разобьет, кто ее с места сдвинет, кто ее в землю зароет, кто в воде утопит, кто не по праву скажет — я это все соорудил, — кто мое имя уничтожит и свое поставит, будь он житель страны Биайны[24] или житель вражеской страны, пусть боги Халди, Шивини, Тейшеба, пусть все боги не оставят на земле ни его имени, ни семьи, ни его потомства!»

История жестоко посмеялась над честолюбивым урартом: великолепное это сооружение, гордость царя Менуа, предмет его забот и хвастовства, зовется ныне «канал Шамирам». Спросите жителей Вана: «Кем построен канал?» Ответ будет: «Царицей Шамирам». Сам Моисей Хоренский, знаменитый армянский историк, живший в V—VI веках нашей эры, утверждал это. Кто мог опровергнуть его слова? Язык урартской клинописи был уже забыт, и никто еще не открыл его заново.

А между тем та, кого в Армении зовут Шамирам, была ассирийской царицей Шамурамат, прославленной греками под именем Семирамиды. Ненависти пламенней, чем та, которая пылала между «орлиным гнездом» урартов и «логовищем льва» — страной Ашура, — не ведал мир. И ей-то, ненавистной ассириянке, приписывают вот уже почти три тысячелетия и зна-менитый канал и все былое великолепие Вана, который тогда, во дни Менуа и Аргишти, носил славное урартское имя Тушпы. И случилось это не по чьей-нибудь злой воле, а лишь потому, что люди древности не знали истории своих народов.

Мы теперь знаем об их прошлом многое. Светлая Эллада, кровожадная Ассирия, таинственный Египет открыли нам свои сокровенные тайны. Их летописи поведали и о делах их соседей. И все же рядом с ними жили некогда народы, доныне почти неведомые. Одни из них не оставили после себя никаких письменных свидетельств, языков других мы еще не разгадали.

Еще совсем недавно в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, этом своде научных знаний XIX и самого начала XX века, статьи на слово «Урарту» не было. Правда, ученые уже знали тогда о существовании этого государства; знали — по ассирийским летописям — и имена урартских царей: трех Сардури, трех Рус, и Аргишти, и Менуа, и Арама. Знали их важнейшие дела и даты. Словом, костяк исторических сведений об этом народе был уже в руках науки, но вот живая плоть прошлого, облекавшая некогда этот скелет фактов, — обычаи, быт, ремесла, искусства — все это казалось безнадежно утерянным. Летописцы древности не имели обыкновения задерживать свое внимание на таких пустяках; об этих «пустяках», столь существенных для истории, мы узнаем из археологических раскопок. Раскопок же на территории Урартского царства в XIX веке велось мало, только в самом конце столетия они были нача-ты в Ване и его окрестностях. В этих местах, в глухом захолустье Оттоманской империи, вести работу было очень трудно.

Больше делалось у нас в Закавказье, куда некогда простирались северные окраины страны Урарту. Однако только после Октября этим работам был дан надлежащий размах. А совсем недавно, уже по окончании Великой Отечественной войны, удалось сразу сделать столько, что перед учеными мира (который раз за последние сто пятьдесят лет), как занавес в театре, поднялась завеса времени, и за ней из тумана выступил во плоти и крови еще один великан, почти неведомый доныне народ древних дней, предок современных армян — урарту.

Впервые имя Урарту появляется в надписях ассирийского царя Салманассара I в XIII веке до нашей эры. В последний раз мы встречаемся с ним около 520 года до нашей эры в Биситунской надписи царя Дария; тут уже оно звучит по-персидски, как Урашту. На протяжении этих семи столетий взошла над миром и закатилась звезда Биайны — вся ее история уложена в них.

Цари Урарту, такие, как Ишпуини, сын первого Сардури, живший еще в IX веке, как его наследник и одно время соправитель Менуа, как сын этого Менуа Аргишти Первый, много сделали для процветания Биайны. Далеко на север и на запад раздвинули они границы страны: город Менуахинили красовался у нынешнего села Ташбурун, на Араксе; город Аргиштихинили стоял на нынешнем Армавирском холме в Армении. Но больше всего пеклись они о процветании своей столицы Тушпы (теперь город Ван) и ее окрестностей.

Со дней Аргишти в тяжелой глыбе Ванской скалы высечены обширные гроты, пещеры и каменные ниши — урарты называли их «воротами бога»; теперь это «пещеры дьявола». Там, в глубине этих пещер, найдена большая часть клинообразных надписей, прославляющих дела урартских царей.

Урарты насаждали сады и виноградники, орошали поля, строили храмы и дворцы, вели оживленную торговлю по дорогам древней Азии, но боги не благословили их страну миром. Если верить древним надписям, вся вина лежала именно на них, богах, ибо они любили кровь и никак не могли ужиться друг с другом.

Грозный Ашур, которому поклонялись ассирийцы, с ненавистью смотрел на возвышение урартского бога Халда, и Халд платил ему тем же. Бог войны, бог грозы и бури Тейшеба рвался в бой против свирепого ассирийского Нергала. Цари подчинялись велениям богов, народы волей-неволей шли за царями, песни сменялись стонами, небо темнело от дыма пожарищ, ужас и запустение воцарялись там, где вчера волновались нивы, цвели виноградники, шумели рынки и базары.

На глиняных призмах, заложенных в фундамент храма, записал ассирийский властитель Тукультиапал Эшара I (греки переименовали его в Тиглатпалассара) страшную повесть о своем вторжении в страну Наири, где жили и урарты:

«Ашур, владыка, послал меня на страны далеких царей, не знающих подчинения, и я пошел... 23 царя страны Наири велели собрать в своих странах колесницы и войска и поднялись против меня на войну и на битву... Я надвинулся на них в ярости моего грозного оружия. Я как наводнение Адада учинил истребление их многочисленного войска. Их большие города я завоевал, их богатства я вывез. Их поселения я спалил огнем...»

Прошло два с половиной века, и новый бич народов, Салманассар III, идет с огнем и мечом к берегам Верхнего моря — озера Ван:

«К царскому городу Арама-урарта я приблизился. Урарт Арам испугался горечи моего сильного оружия и сильной битвы и оставил свой город. В горы Аддури он поднялся, за ним поднялся и я. Сильную битву устроил я в горах...

Их кровью окрасил я горы, как шерсть, его лагерь я захватил, его колесницы, всадников, коней, телят и богатое имущество привел я с гор... В моей могучей силе, как тур, раздавил я его страну, поселения превратил в развалины и сжег огнем...»

Бедная страна, бедный народ!.. Но военное счастье переменчиво, а богов, очевидно, преследуют свои удачи и неудачи. И вот уже сын Аргишти Сардури столетие спустя деяния свои просто приписывает богу Халду:

«Бог Халд выступил, великой милостью своей покорил он мне Мурину, царя Уеликухи, покорил он Синалиби, сына Лyexu-царя, страны города Тулихи, покорил он Ашурнирари, сына Ададнирари, царя стран Ассирии...»

Ассирия явно пришла в упадок: Сардури упоминает о ней среди других побежденных областей. И надо сказать, выполняя приказы Халда, осеняемые кровавой десницей Тейшебы, урартские цари были не милосерднее царей Ашура.

«Направился я в Эрах, страну захватил, поселения сжег и разрушил, все опустошил, мужчин и женщин увел в Биайну».

Так на протяжении веков в непрерывном соперничестве с «логовом львов» — Ассирией — жила страна Урарту — разноплеменное и разноязычное целое, кое-как сшитое из покоренных областей-лохмотьев иглами мечей и копий, готовое ежеминутно распасться и вновь возникнуть из этих слабо связанных друг с другом частей. Она, эта пестрая страна, то становилась могущественным государством, то приходила в полный упадок.

В середине VIII века до нашей эры новый Тукультиапал-Эшара, Тиглатпалассар III, вернул Ассирии ее страшную славу. Он «запер Сардура-урарта в Турушпе (Тушпе)», он «сверху донизу» прошел его страну, «большую резню устроил перед его воротами». Разгром был страшным. Ассирийские летописцы долго потом издевались над бежавшим в горы Сардуром: он ускакал из крепости на кобыле, очевидно потеряв своего боевого коня. Какой позор для воина!

Опять наступило тяжелое время для урартов. Сыну Сардура Русе досталась в наследство разбитая, разоренная страна, в которой к тому же начались внутренние беспорядки. Маленькие царьки и правители, вполне покорные царю в период могущества, теперь вышли из-под его власти, восставали и отделялись один за другим. Когда Русе удалось, наконец, справиться с ними, он приказал выбить на цоколе статуи:

«С моими двумя конями и одним колесничим рука моя овладела царской властью Урарту».

Руса перенес столицу с Ванской скалы на близлежащую неприступную гору: теперь ее зовут турецким именем Топрах-кала. Потом взгляд его обратился на далекий север, туда, за гору Арарат, к озеру Севан. Оттуда поднимался новый враг — дикие кочевники. И Руса возводит целый ряд крепостей в тех дальних местах: ведь кочевники не умеют брать крепостных сооружений; как суровые часовые встали могучие твердыни на их пути на юг.

Новый ассирийский владыка Саргон II между всеми своими войнами, набегами, государственными делами не забывал об Урарту. Он наводнил страну противника своими агентами и шпионами. В развалинах царского дворца в Ниневии сохранились глиняные таблички донесений, которые эти лазутчики слали своему повелителю:

«Мы не преминули записать имена всех людей, — пишет один, посылая по стране своих доверенных, — каждый выполняет свою работу, нет никакого упущения. Мы многократно слыхали следующее: урартский царь из Турушпы не вышел, и мы будем продолжать наблюдения, как приказал мой царь».

«Весть об урартском царе, — радуется другой, — прежнее, что я писал, подтвердилось, у них произошла большая резня; теперь страна его успокоилась. Царь урартский находится в стране Уаси».

Руса решил опередить ассирийцев. Узнав о карательной экспедиции Саргона в одну из взбунтовавшихся маленьких стран, Руса задумал зайти с тыла и напасть на ассирийцев. Саргон был вовремя предупрежден и разбил урартского царя. Руса бежал в Тушпу и там покончил с собой. Найдено письмо, адресованное ассирийским историографом не кому иному, как богу, в котором он подробно излагает все, что произошло затем. Саргон прошел по Урарту, сжигая по пути селения и все запасы, снося крепости, уничтожая каналы, сады и посевы. Был разбит и разграблен храм бога Халда — хранилище несметных сокровищ.

«Все Урарту до его предела, — торжествует Саргон в своих победных надписях, — поверг я в несчастье и заставил его население стонать и плакать».

Нужды бога Ашура были тут ни при чем. Десятки тысяч рабов, огромные стада, сокровища дворцов и храмов — вот, что нужно было победителю. Война была в те дни одним из обычных способов вести торговые и хозяйственные дела, причем способом очень выгодным. К тому же страна Урарту была богата железом, а в этом металле правители уже тогда знали толк.

Все это произошло в 714—713 годах до нашей эры, а уже в 690 или 680-м новый Руса роет новые каналы, возводит города и крепости. С ассирийцами установились сравнительно мирные отношения. Появляются общие враги — киммерийцы, растет значение недавно еще слабой Мидии.

Наконец на севере, кажется, сам небосклон темнеет от новых конных полчищ: то движутся дотоле неведомые на юге скифы, и ужас охватывает даже львиные сердца.

«Вот идет народ от страны северной, — с трепетом вопиет один из библейских пророков, — народ великий поднимается от краев земли; держат они в руках луки и копья; они жестоки и немилосердны, голоса их шумны, как море, и несутся они на конях, все в ряд, как один человек...»

Скифы угрожали Ассирии. Но по пути лежали земли урартов. У подножия древнего Арарата в нынешнем Закавказье столкнулись две эти силы. Не сразу между ними началась борьба; некоторое время они, как атлеты перед началом решительного поединка, только присматривались друг к другу, только стояли рядом.

Об этом времени конца VII и середины VI века до нашей эры каменные летописи сохранили лишь смутные сведения. Известно, что Руса, сын Аргишти, строил в это время мощные цитадели, охраняя свою страну от кочевников, но что это за крепости, где они находились, — об этом почти никто ничего не знал. Встречается имя Сардури III, который в своих посланиях ассирийскому царю называет себя уже не братом, как писалось прежде, а сыном, как бы признавая власть сильнейшего.

А между тем сама Ассирия к этому времени уже теряла свое значение — ее конец был близок. И вот рухнуло «логовище львов», а Урарту еще существует, еще одно имя — Руса, сын Эримена, — упоминается в старых летописях, имя последнего властителя Биайны.

О вражде богов и царств, о возведении городов и об их разрушении, о доблести и коварстве царей, об их мудрости и жестокости рассказали историкам клинописные надписи. Сообщили ли они что-нибудь о простых людях, живших некогда в этих местах? Да. Сардур, сын Аргишти, говорит: «Для бога Халда я захватил в полон 9 150 человек — одних убил, других живьем полонил...»

Аргишти говорит: «12 735 юношей и 46 600 женщин я увел».

Вот эти-то уведенные, угнанные, взятые живьем — они и были теми людьми, руками которых вырыты превосходные каналы, воздвигнуты мощные крепости и великолепные дворцы, насажены чудесные сады и виноградники. У себя на родине они свободные люди, хотя и жестоко обремененные налогами; взятые в плен, они становились рабами, полной собственностью владельца, который мог их кормить, а мог и не кормить. Господин имел право даже убить своего раба, если этого, скажем, потребует бог. Каждый свободный землепашец, ремесленник, художник мог завтра стать рабом в чужой для него стране.

О них, об этих землепашцах, ткачах, строителях, каменные летописи упоминают только в хвастливых подсчетах, наравне с угнанным скотом.

Рассказать нам о них могут только археологические раскопки и труды ученых, умеющих читать по древним находкам повесть о жизни и смерти древних людей.

В нескольких километрах от столицы Армении Еревана, на левом берегу быстрой Занги, высится небольшой холм. Люди издавна зовут его Кармир-Блур, что значит по-армянски — Красный холм, — голая вершина его покрыта глиной красного цвета.

Двадцать лет назад проходил в этом месте геолог. Он шел и собирал образцы базальта: откалывал своим молотком куски породы, подбирал интересные для него камни и клал их в рюкзак. Вот он наклонился и поднял с земли странный камень: на гладкой, видимо обработанной, его поверхности были выбиты знаки — маленькие черточки, заостренные к одному концу. «Клинопись!» — догадался геолог. А если так, то следует немедленно передать находку специалистам по древним надписям, в Ереванский музей.

Обломок был передан по назначению, и вскоре надпись — вернее, кусочек надписи — прочитали:

«Руса, сын Ар...»

Дальше поверхность камня была сильно попорчена, и прочесть ничего не удалось. Но и это уже много, очень много. Так начиналась и так заканчивалась каждая надпись, прославлявшая деяния царей урартов. По форме обломка установили, что он содержал слова обычного заклятия: «Руса, сын Аргишти, говорит: кто эту надпись уничтожит, кто ее в землю зароет, кто в воду бросит...» — и так далее, вплоть до угроз не оставить на земле ни имени нечестивца, ни семьи, ни потомства.

Итак Руса, сын Аргишти, оставил знак своей былой славы здесь, на Красном холме, в нынешней Армении; тот самый Руса II, который знаменит возведением мощных крепостей на северо-востоке царства Урарту.

Кармир-Блур давно был взят на заметку археологами: следы древней жизни, обломки оружия, черепки посуды не раз находили здесь и ученые и просто жители этих мест. Но чтобы начать раскопки, нужно было более веское указание. И вот оно появилось.

Трудно сказать, какая картина представлялась археологу, когда он, впервые поднявшись на вершину Кармир-Блура, остановился, задумчиво глядя вниз на странно красную почву холма. Что виделось ему там, глубоко под землей? Этого мы не знаем. Но вот прошло двадцать лет, и сегодня мы расскажем вам о том, что таила под собой эта красная глина. Мы расскажем больше — о том, что случилось однажды ночью две тысячи пятьсот пятьдесят лет назад на этом самом месте, на крутом берегу реки Ильдаруни, которую долго потом звали Зангою, а сегодня зовут Раздан.

В темную августовскую ночь по крепостной стене взад и вперед ходили караульные, вглядываясь во тьму, сквозь которую нельзя было разглядеть даже снежно-белой вершины Арарата. Воины урартского царя охраняли крепость Тейшебаини от варваров, близко подступивших к ее мощным стенам.

Дневная жара спала. Влажной прохладой веяло от канала, проведенного из реки в город. В эту ночь во дворце внутри цитадели было спокойно. Ничто не предвещало грозных событий. Рабы заканчивали свой дневной труд. Один из них только что скатал ковер-дорожку и поставил сверток у двери — собирался выколотить из него пыль поутру.

Писец, держа на коленях длинную плитку, острой палочкой выдавливал на мягкой глине клинышки письма — приказ наместника начальнику соседнего гарнизона. «Повелеваю тебе, — писал он, — прислать в крепость двух волов, трех ремесленников и одного коня».

В караульном помещении привратник занимался любимым делом — вырезывал из оленьего рога фигурки зверей.

Жители города — одни спали, утомленные тяжким трудом, другие работали и ночью. В маленьких мастерских ткали шерсть, давили под гнетом кунжутное масло, с лязгом ковали железо. Из рук оружейника выходили одна за другой длинные стрелы. Может быть, именно в эту ночь искусный мастер кончил чеканить большой круглый щит, украсив его изображениями быков и оленей.

В тесных хлевах коровы пережевывали жвачку — августовские травы с перистыми листьями и маленькими цветами.

Какая-то женщина бросила на пол у своего очага деревянный совок: утром она провеет зерно, насыпанное в глиняную корчагу. Но нет, она не коснется этого совка ни завтра, ни в последующие дни... Непостижимый для нее человек притронется к нему лишь двадцать пять веков спустя.

Мы не знаем, что пела мать своему ребенку, качая его на руках в эту ночь; но мы знаем, что то была ее последняя песня.

В это самое время за стенами города в степи другие люди, воины-скифы, надевали на себя колчаны, полные маленьких трехгранных стрел, брали в руки короткие копья, вооружались для ночного штурма.

Дворец спал. И только в подземелье происходили еще странные вещи. Под дворцом были винные погреба. По обе стороны длинной галереи поднимались над полом огромные горла кувшинов для вина — карасов. В таком кувшине мог бы утонуть в вине человек. Но в эту ночь карасы были пусты: время сбора винограда еще не наступило.

Вдруг между карасами пробежала мышь. Тощая кошка рванулась за ней. Вправо, влево... Неловкое движение, и мышь провалилась в глубокий карас, а кошка с разбегу прыгнула за ней. В опасности звери не трогают друг друга, они пытаются спастись. Но стенки караса гладки, круто сходятся к горлу — самим животным отсюда не выбраться. Кошке могут помочь люди, а заодно и мышь могла бы спастись. Слух у кошки тонкий; она услышала крадущиеся шаги, отчаянно замяукала. Но людям было не до кошки; они шли, еле слышно ступая, сгибаясь под тяжелой ношей. Мы не знаем, сколько их было, — может быть, двое, может быть, четверо. Но мы знаем, что свет их факелов озарял бородатые лица и отражался на блестящей поверхности того, что несли эти люди. Вот они остановились у одного из карасов и с большими предосторожностями стали опускать в него одну за другой круглые, сверкающие, как золото, чаши. Когда одна из них все же задела за край караса, в подземелье раздался звук чистый и долгий, как удар колокола. Люди замерли в испуге и стояли так, пока не отзвенела эта чистая нота. И снова стало тихо, только кошка жалобно мяукала, тщетно призывая на помощь. Люди продолжали свою странную работу. Девяносто седьмая чаша опущена на дно караса. Это — все.

А в это время к северным воротам, ведущим в город со стороны степи, уже подходили вооруженные скифы.

Натиск врага был стремительным и ошеломляющим, сражение коротким и жестоким. В одну ночь город и цитадель были разрушены. Страшный пожар довершил уничтожение урартской твердыни Тейшебаини.

Кажется, история эта получилась похожей на рассказ очевидца: она так же бессвязна и полна подробностей, для самого события, может быть, и не существенных. А между тем никогда ни один очевидец не передавал ничего потомкам об этой страшной для урартов ночи. Тогда что же это? Фантазия? Нет, так все и было. А подробностей можно было бы привести еще немало, но нужно доказать, что они не выдуманы. Это мы и попробуем сейчас сделать.

Вернемся в наше время, в 1939 год.

Летом этого года советская археологическая экспедиция, в которой были ученые Еревана и Ленинграда, поднялась на Кармир-Блур. Пришла пора начинать здесь раскопки. Но где начинать? Как угадать, в каком месте выгоднее всего поднять первый слой глины, чтоб не тратить попусту сил, времени и средств? Сверкнули заступы, обнажая наудачу нижние слои почвы. И вдруг полил проливной дождь и сорвал все дело. Дрожа от нетерпения, отсиживались археологи в палатках, ожидая, чтобы прекратился ливень и солнце высушило красную глину холма. А когда вылезли из-под намокшей парусины, крик изумления вырвался у людей.

На плоской вершине, словно нарисованный гигантским карандашом, простирался огромный план — план города-крепости. Темными линиями сквозь светлую почву проступали очертания стен, зданий. Дождевая вода пропитала землю и скрытые в ней развалины. Но стены руин сохнут медленнее, чем земля. И вот солнце подействовало на мокрый Кармир-Блур, как проявитель на фотопластинку. Тайное стало явным: теперь было совершенно ясно, где копать.

С первых ударов лопат показались из-под земли толстые стены, сложенные из больших квадратных сырцовых кирпичей. Постепенно стал появляться город, с цитаделью на холме, с высоким дворцом и целым лабиринтом узеньких улочек с низкими строениями. С северо-запада в город вели одни ворота, с юга прямо в цитадель — другие. Роясь у северных ворот, археологи извлекали там и тут наконечники стрел. Одни из них грудами валялись среди развалин — длинные боевые стрелы урартов; другие, маленькие, легкие, торчали кое-где в кирпичах крепостной стены. Осторожно извлекали ученые из комьев земли драгоценные кусочки бронзы, насквозь проеденные ржавчиной. Расположение их позволяло понять, как именно погиб этот неизвестный пока по имени город. Стало ясно, что враги ворвались через северные, боковые, ворота, что, судя по стрелам, они были скифами.

Чем дальше зарывались в землю ученые, тем больше узнавали. Город погиб от пожара: на всем следы бушевавшего огня. Кое-где сохранились скелеты людей. Вот кости женщины и грудного ребенка; вот остатки древнего жилья. У очага глиняная корчага, полная обугленной пшеницы... Молодой сотрудник экспедиции на коленях работает около погасшего две с половиной тысячи лет назад очага. Под его осторожной рукой открылся деревянный совок для зерна, брошенный тут когда-то хозяйкой. Такие находки — редкость: дерево плохо сохраняется в земле.

Увлекшийся юноша не торопится сообщить о своей удаче начальнику. Но когда, наконец, он с волнением докладывает: «Я нашел совок! Деревянный совок! Пойдемте, посмотрите...», начальник не трогается с места: «Когда? Час назад? Возвращайтесь и спокойно копайте дальше — вашего совка уже не существует». Испуганный молодой человек мчится обратно. Увы! На месте драгоценного совка — горсточка праха. Воздух коснулся ветхой древесины, и она рассыпалась. Надо было закрепить находку особым составом, как это делают теперь все опытные археологи.

В одном из дворцовых помещений наткнулись на прислоненный к стене обуглившийся высокий сверток. С величайшей осторожностью отвернули его край, рассмотрели. Грубая шерстяная ткань, по-видимому что-то вроде современных наших ковровых дорожек.

У южных ворот, в помещении привратника, были найдены надрезанный рог, начатая и незаконченная головка животного из того же рога и образец, по которому работал «самодеятельный» художник. Установили, что образец был скифской работы. Может быть, и сам привратник был скифом, одним из взятых в плен и обращенных в рабство кочевников?

В разгар работы начальнику экспедиции Борису Борисовичу Пиотровскому пришлось поехать по срочному делу в Ереван. Это недалеко, но археологи не любят отрываться от раскопок: а вдруг как раз в это время отроют что-нибудь замечательное?

Так и случилось. Пиотровский уехал, а люди, которые раскапывали винные погреба, вдруг услышали крик: «Клад! Клад!..» Девяносто семь круглых звенящих и сверкающих чаш были извлечены из глубины караса. Бронзовые чаши эти найдены в такой великолепной сохранности, что никто из нас не отказался бы поставить такую посудинку в виде украшения на свой письменный стол. Но нет: сокровища принадлежат всем. Двенадцать чаш выставлены сейчас в ленинградском Эрмитаже, остальные хранятся в Ереванском музее. Кто и зачем спрятал их там, в глубине царских погребов? Не знали ли эти люди о готовящемся нападении? Может быть, они надеялись впоследствии забрать свои сокровища оттуда?

Обследовали остальные карасы, но никаких кладов больше не нашли. Обнаружили только скелеты злополучных кошки и мыши, которым так никто и не помог выбраться из огромного сосуда в ту страшную ночь.

Ученые особенно ценят находки, на которых сохранились приметы времени. Вот мы видим: в городе произошла катастрофа — набег, пожар, сражение. Изучая оружие — скажем, стрелы, — мы понимаем: нападавшие были кочевники, скифы, таких стрел не было ни у кого, кроме них. Но как же дознались, что все это случилось темной ночью, что поля были сжаты, а виноград еще не созрел?

Укрепленные города в древности обычно штурмовали по ночам, это понятно. Днем труднее было бы произвести внезапную атаку. Но как определили время года?

Сохранилось обугленное зерно в корчагах. Однако оно могло остаться от прошлого урожая. Нет, превращенная в уголь пшеница еще не могла рассказать о том, когда это было. И все-таки археологи нашли то, что доказало неопровержимо: катастрофа произошла в середине августа. Где нашли? В желудке коровы, жившей, мычавшей, дававшей молоко во времена Дария Гистапса Персидского и даже раньше. Да, да: в обуглившемся желудке сгоревшего животного обнаружили арбузные семечки, травинки и даже один непереваренный цветок. Науке этого достаточно: время года и месяц были установлены вполне точно.

Еще ценнее находки, на которых сохранились письмена. Они могут поведать не только о труде людей древней эпохи, об их отношениях друг к другу, но даже об их мыслях и чувствах. Вот извлекли из земли ту самую плитку, на которой писец начертал когда-то приказ выслать в крепость ремесленников, волов и коня. Может быть, тот самый талантливый художник, который изготовил чудесный чеканный щит, был также прислан по приказу наместника сюда вместе с волами и конями?

А таких художников в Тейшебаини было много. Найдено множество бронзовых вещей с изображениями деревьев и животных, с именами царей Сардури и Аргишти. Добыто одиннадцать бронзовых щитов, превосходные бронзовые шлемы.

Культура урартов была высокой: повсюду мы встречаем признаки грамотности: клинописные значки видны на сосудах, на каменных плитах. На одной такой плите, найденной в Ване, вырезано: «С этого места царь Аргишти, сын Русы, пустил из лука стрелу более чем на девятьсот локтей». На другой: «С этого места конь Арциви под царем Менуа прыгнул на двадцать два локтя в длину». Так урартские цари увековечивали свои спортивные достижения. И, надо признать, они показались бы значительными и в наши дни.

Находки одна другой важнее извлекались из красной земли, но имя города все еще оставалось неизвестным. И вот однажды нашли бронзовый засов от дверей одной из кладовых. Двери сгорели, а засов сохранился, хотя и сильно пострадал от времени. Велика ли ценность такой находки? О чем может рассказать простой кусок покрытого ржавчиной металла? Однако, уезжая в Москву, начальник экспедиции передал засов реставратору: «Будет время, повозитесь с этой штукой».

Время у реставратора нашлось. И вот в Ленинград летит телеграмма: вдоль засова тянется клинописная строка!

Надпись прочли: «Дом оружия Русы сына Аргишти Тейшебаини». Ученый мир ахнул: открыт город Тейшебы, бога войны, урартского Марса!

Работа в этом городе продолжается. К весне 1956 года было уже раскопано семьдесят семь помещений во дворце, около половины этого подземного музея. Добыто множество единственных в своем роде вещей, повествующих нам об искусстве урартов, об их связях с Ассирией и другими странами, о жизни этого своеобразного города-крепости, о его делах и гибели.

Тейшебайни был важным военно-административным центром Урарту, его северным форпостом, сильной крепостью и местом сбора самых различных товаров, направлявшихся отсюда в центр страны, Биайну. Огромные запасы зерна, масла, фруктов, вина были сосредоточены в обширных хранилищах и кладовых дворца внутри цитадели. Жители города не держали у себя дома ничего: очень возможно, что люди получали довольствие в самой крепости, как мы теперь сказали бы, «из комендантских складов». Это заставляет предположить, что все население Тейшебаини являлось гарнизоном крепости; тут же жили и семьи этих людей. В мирное время все они — рабы и пленные, согнанные сюда из самых разных мест, — занимались ремеслами; в дни войны вооружались и обороняли город.

Возможно, часть населения занималась и земледелием, хотя основные запасы наместник получал в виде дани с покоренных племен: найдены таблички с клинописными перечнями собранных товаров — шкур овец, телят, мотков шерсти.

Кроме винных погребов, открытых в первые годы раскопок, недавно посчастливилось найти интересную вещь — площадку, на которой выстроились рядами карасы. Сначала находка вызвала недоумение: почему эта винница оказалась на воздухе, под открытым небом? Потом современные виноделы разгадали загадку: тут готовились «густые» вина типа мадеры; для их приготовления необходим солнечный свет.

По найденным косточкам яблок, слив, граната, арбуза, мелкой вишни можно составить представление об урартских садах и бахчах: выяснилось, например, что две тысячи пятьсот лет назад у подножия Арарата зрели те же сорта винограда, которые и сейчас разводят жители нашей Армении. А в прошлом году археологов порадовала еще одна важная находка: дорывшись до самого пола комнаты семиметровой высоты, вынув из нее тысячи тонн окаменевшей глины, на полу обнаружили один-единственный предмет — маленькую бусинку, выточенную из косточки персика.

Неужели эта безделица, упавшая некогда на глиняный пол с шеи какой-нибудь замурзанной урартской девчурки, стоила таких трудов? Конечно, стоила: теперь мы знаем, что урарты выращивали и персики, а из этого факта сделают для себя важные выводы и ботаники, и растениеводы, и климатологи, и — как скажешь заранее, кто еще?

С каждым годом растет число добытых в Тейшебаини бронзовых вещей замечательной работы. На многих из них своеобразные урартские мотивы рисунков: священные деревья, между которыми гуляют крылатые гении; колесницы и всадники... В других сильно чувствуется влияние соседней Ассирии и ее искусства.

Поражает, иногда даже кажется каким-то волшебством, точность и совершенство украшений на некоторых предметах. Фигурки бычков величиной в два-три сантиметра при увеличении снимков с них на экране в пятьдесят и сто раз не расплываются, не искажаются, остаются такими же четкими и ясными. Шкурки сказочных животных испещрены крошечными кружками-пятнышками. Эти кружки даже при таком громадном увеличении кажутся совсем маленькими и вместе с тем сохраняют геометрическую правильность. Просто невозможно понять, каким способом древние мастера их гравировали на металле: ведь никаких луп или линз у них и в помине не было!

А в то же время все эти замечательные художники, как и большинство обитателей Тейшебаини, были людьми подневольными, военнопленными, работавшими из-под палки.

По всему, что до сих пор найдено, ученые считают себя вправе судить о том, что случилось в самые последние дни жизни крепости.

Что помогло кочевникам овладеть неприступной для них твердыней?

Похоже, что у них нашлись пособники за ее стенами. Может быть, обращенные в рабство скифы сумели сговориться со своими свободными соплеменниками? Может быть, нашелся среди них смелый и вольнолюбивый человек, который, рискуя жизнью, взялся открыть ворота в роковую ночь и впустить в город скифов? Похоже, что свои, а не нападавшие расхищали сокровища дворца и в спешке кое-как прятали их, чтобы, вернувшись после штурма, украдкой достать и унести с собою. Скифы-воины, едва ворвавшись в город, не могли зарыть в землю внутри подвалов прекрасный бронзовый шлем, да еще пометить это место большим красным крестом на стене (по кресту его и нашли тут, только не тот, кто его прятал, а археологи двадцать пять веков спустя). Не они добыли где-то во дворце и опустили в огромный карас сотню бронзовых чаш. Под спекшимся пеплом одного из найденных в крепости мертвецов обнаружили великолепный золотой браслет; видимо, похищенный и утаенный под одеждой. Наверное, похититель задохнулся в дыму, а медленно тлевшее тело его не дало расплавиться золоту.

Сейчас ученые твердо считают: нападение на город Тейшебы не для всех его обитателей было неожиданностью. К нему готовились и те, кто в ночи открывал ворота и впускал сородичей или единомышленников в неприступную твердыню ненавистных урартов, и те, кто думал в этот грозный час только о грабеже и наживе. Неожиданным для всех, может быть, был только страшный пожар, погубивший одних, помешавший другим, спасший третьих. Пожар, сохранивший для' далеких потомков остатки древней жизни, оставивший свой след на долгие века в красно-бурой окраске Кармир-Блура.