За век до встречи

2

Только в середине февраля, – спустя почти пять недель после переезда и через десять дней после того, как было восстановлено отопление, – между Элизабет и Арлеттой состоялся первый по-настоящему содержательный разговор. Они столкнулись в прихожей, когда Элизабет махала на прощание рукой своей новой лучшей подруге Белле и ее матери, которые привезли ее в особняк на утесе после чаепития в своем доме в Сент-Питерс-Порте. Элизабет все еще улыбалась, когда, обернувшись, увидела Арлетту, которая стояла на нижней ступеньке лестницы, опираясь на трость. На сей раз, правда, она была не в шубе, а строгом черном платье с плиссированной юбкой, белым муслиновым воротничком и укороченными рукавами. Благодаря изящным лодыжкам и тонкой талии, Арлетта выглядела так, словно сошла со страницы модного журнала за пятьдесят пятый или даже пятидесятый год.

Спустившись с последней ступеньки с помощью трости, с которой она теперь не расставалась, Арлетта внимательно посмотрела на Элизабет.

– Кто это был? – спросила она.

Элизабет ответила не сразу. Ей хотелось убедиться, что адресованный ей вопрос не содержит никакого подвоха.

– Белла, – сказала она наконец.

– Белла?.. – переспросила Арлетта, слегка приподняв подведенную бровь. – Кто такая Белла?

– Моя лучшая подруга.

– Вот как? – Лицо пожилой леди слегка прояснилось. – У тебя есть лучшая подруга? Уже?

Элизабет с гордостью кивнула.

– Что ж, – заметила Арлетта, – в таком случае я могу за тебя не беспокоиться. Ты не пропадешь. Идем, – добавила она, снова поворачиваясь к лестнице. – Я только что приготовила какао, и мне хотелось бы выпить его вместе с тобой.

– О’кей, – приветливо сказала Элизабет и последовала за Арлеттой, которая медленно поднималась по ступенькам. На первом же лестничном пролете пожилая леди остановилась, чтобы перевести дух.

– Знаешь, – сказала она, – когда-то я ходила в ту же школу, что и ты сейчас. Кстати, совсем забыла – как она теперь называется?

– Школа Лурдской Богоматери.

– Ах да, верно!.. Не знаю только, при чем тут Лурдская Божья Матерь, но… Когда я там училась, она называлась Школой Святой Анны и состояла из одной-единственной комнаты, в которой помещались все ученики от четырехлеток до одиннадцатилетних. – Она мягко улыбнулась и снова двинулась вверх по лестнице. – Знаешь, сколько мне лет? – спросила Арлетта, снова останавливаясь на середине лестничного марша.

Элизабет кивнула.

– Знаю. Вам восемьдесят четыре.

Арлетта слегка нахмурилась.

– Кто тебе сказал?

– Джолион?.. – шепотом отозвалась Элизабет. Она не была уверена, что это – правильный ответ.

– Гм-м… – Арлетта наморщила нос и продолжила подниматься по ступенькам.

– А вам действительно восемьдесят четыре? – решилась спросить Элизабет, когда они медленно шли по коридору верхнего этажа.

– Да, – коротко ответила Арлетта, остановившись, но не обернувшись. – Да, мне уже восемьдесят четыре. Откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы ты думала, будто я несколько моложе, ну да ладно…

С этими словами она толкнула дверь своей комнаты и придержала за ручку, пропуская Элизабет вперед.

– Входи же, дорогая, – произнесла она с ноткой нетерпения в голосе.

Через порог Элизабет шагнула со странным чувством. До этого момента она была уверена, что никогда, никогда не попадет в эту комнату, а если и попадет, то когда-нибудь в будущем, скажем, после того, как Арлетта умрет от старости. Но что-то вдруг произошло – и вот она стоит, трепеща, на пороге таинственного нового мира.

И этот новый мир ни капли ее не разочаровал.

Комната Арлетты оказалась самой красивой из всех, в которых ей приходилось бывать.

В затейливой медной жаровне багрово светились и потрескивали угли. Резной камин в готическом стиле был снабжен боковыми скамьями, обтянутыми темно-красным бархатом. На каминной полке – на бежевой салфетке, кружевная кайма которой свисала красивыми фестонами, – стояли многочисленные фотографии в серебряных рамках, на которых были запечатлены молодые мужчины и женщины, какие-то военные и младенцы, а также пожилые люди со старомодными, чопорными прическами. Пол был застелен чем-то ворсистым, мягко пружинившим под ногой, на окнах висели розовые шелковые занавески с блестящей атласной каймой, с кистями внизу и складчатыми ламбрекенами наверху. Стены были оклеены обоями с изображением крупных, словно присыпанных серебристой сахарной пудрой красных роз, обвивавших шпалеры из тонкой зеленой сетки. Колпак торшера в углу был похож на старомодный кринолин из тонкого золотистого атласа, обшитый лентами и стеклярусом. То здесь, то там стояли кофейные столики, освещенные лампами с абажурами из стекла цвета персика или сливы. А еще в комнате было полным-полно вещей, описать которые можно было только словами, которых Элизабет пока не знала: шантильи, шени́ль, шанда́лы и шинц.

– Садись. – Арлетта жестом показала на небольшой стульчик с резными завитками на ножках и позолоченной спинке, и Элизабет со всеми предосторожностями опустилась на синее бархатное сиденье, подсунув ладони под себя. Арлетта налила какао из серебряного чайника в тонкую розовую чашку с золотыми розами. В ее комнате был и небольшой кухонный уголок, в котором помещались газовая плитка, компактный холодильник, электрический мармит, посудный шкафчик и несколько буфетных полок, уставленных старинным фарфором и бокалами для соков и десертов. Рядом со стулом, на который уселась Элизабет, стоял на бронзовых ножках зеленый кожаный шар, раскрывавшийся вдоль экватора. Внутри, в мягких гнездах, разместилось с полдюжины изящных графинчиков и сверкало целое созвездие рюмок и фужеров из ограненного хрусталя, а на небольшом возвышении покоились серебряные щипцы.

Возле кровати Арлетты (на четырех столбах и с пологом!) Элизабет увидела огромных размеров кресло со скамеечкой для ног, развернутое в сторону телевизора с «усатой» антенной наверху.

Иными словами, комната вмещала буквально все, что могло понадобиться ее обитательнице для того, чтобы согреться, развлечься, перекусить, выспаться и побаловать себя глоточком джина. Неудивительно, что и Элизабет, и ее родители видели Арлетту довольно редко. Неудивительно, что ее почти не заботило состояние других комнат. Здесь, в своем роскошном будуаре с отличным видом из окна, она могла пребывать в тепле и комфорте столько, сколько позволял запас продуктов, спиртного и угля для жаровни.

– Знаешь, – проговорила Арлетта, передавая Элизабет чашку с золотыми розами, – за последние десять лет ты – первый человек, который навестил меня в моей комнате.

Элизабет посмотрела на нее, но ничего не сказала.

– Да, – кивнула Арлетта, – я живу в этом доме одна с тех самых пор, как умер отец Джолиона. Совершенно одна, – повторила она. – Сама по себе.

Элизабет показалось, что она должна сказать что-нибудь сочувственное, но пока она подыскивала слова, лицо Арлетты дрогнуло, и пожилая леди широко улыбнулась.

– И это просто замечательно! – Она вдруг осеклась, улыбка исчезла с ее лица. – Как бы там ни было, – продолжила она мгновение спустя, – я рада, что теперь ты тоже живешь здесь, хотя без этой сладкой парочки я могла бы спокойно обойтись. – Арлетта бросила взгляд на дверь, слегка пожала плечами и едва заметно вздрогнула от отвращения, которое вполне могло быть и непритворным. – Не в обиду будь сказано…

Элизабет сочла нужным улыбнуться, чтобы показать: она нисколько не обижается.

– Откровенно сказать, я вовсе не хотела иметь ребенка, – продолжала Арлетта самым светским тоном, и Элизабет, не сумев скрыть своего удивления, вскинула на нее глаза.

– Джолион… он появился на свет почти случайно. В мое время еще не было столько противозачаточных средств. Я, впрочем, была не глупа и прекрасно знала все способы, чтобы избежать неприятностей. Я измеряла себе температуру, вела графики и таблицы, но…

Элизабет слегка поджала губы. Она не понимала, о каких графиках и таблицах идет речь, но продолжала молчать, сосредоточившись на том, чтобы удержать широкую сверху и узкую снизу чашку на крохотном блюдце.

– Мы все так поступали, – рассказывала Арлетта. – В те годы, я имею в виду. Все девушки. Мы были молоды, мы получали от жизни огромное удовольствие, и никто из нас не хотел тратить драгоценное время на то, чтобы нянчиться с ребенком. Ведь дети – такая обуза! Я успешно решала эту проблему в течение целых восьми лет, а это, должна тебе сказать, серьезное достижение. А потом – бац! Ребенок! Буквально за два дня до моего тридцать четвертого дня рождения! Ну, раз уж он оказался у меня внутри, тут уж я ничего не могла поделать. Мне оставалось только надеяться, что у меня будет девочка, но… – Она вздохнула, непроизвольно прижав кончики пальцев к основанию шеи. – В общем, это оказалась не девочка. Это был он. Джолион. – Она снова содрогнулась. – Правда, мой покойный муж, мистер Лафолли, был в восторге. Как же, сын!.. Продолжатель рода, носитель фамилии!.. Что касается меня, то я в ту пору думала только о том, что́ мне делать с… в общем, как мне справиться с, так сказать, продуктами физиологии. Разумеется, у меня была няня, но она работала только днем, так что после семи вечера я могла рассчитывать только на себя. Уф-ф!.. – Арлетта усмехнулась и медленно поднесла к губам свою чашку. Ее руки совершенно не дрожали, и Элизабет даже подумала, что она совсем не похожа на восьмидесятичетырехлетнюю старуху. Скорее – на крепкую пятидесятилетнюю женщину, которая лишь немного поблекла от постоянного сидения в четырех стенах.

– В общем, должна признаться честно: ты очень заинтересовала меня, заинтересовала с того самого момента, когда я узнала, что Джолион встречается с молодой вдовой, у которой есть ребенок. И не просто ребенок, а маленькая девочка! Откровенно говоря, мне не верилось, что Джолион сможет стать для девочки нормальным отцом. Да и для мальчика, если на то пошло… С ним вообще довольно трудно – с самого начала он жил только ради самого себя. Этот его крайний эгоизм… Похоже, Джолион все-таки пошел в меня. – Арлетта сухо усмехнулась. – Но, как ни странно, он очень к тебе привязался, и меня разобрало любопытство. И вот ты здесь, в моем доме… Должна признаться, что ты понравилась мне чуть не с той самой минуты, когда я тебя увидела. – Она улыбнулась и окинула Элизабет внимательным взглядом. В ее глазах плясали какие-то непонятные искорки. – Можно я буду звать тебя Бетти? Ты не против?

– Бетти?

– Да. Когда я была молодой, всех Элизабет называли Бетти. Или Бет. Сокращенно. Но чаще – Бетти… – Она покачала головой. – Мне почему-то кажется, что имя Бетти очень тебе подходит.

Бетти?.. Элизабет попыталась мысленно примерить новое имя к себе и в конце концов пришла к выводу, что оно ей, пожалуй, нравится. Оно казалось более веселым, чем официальное Элизабет, и в то же время было куда лучше, чем Лиззи (в ее представлениях так могли звать только совсем маленьких, шести-восьмилетних девчонок, а ей уже исполнилось десять).

– Хотела задать тебе еще один вопрос… – Арлетта поднялась на ноги и двинулась куда-то в угол комнаты. – Как ты относишься к старым фотографиям? Тебе нравится их рассматривать?

Элизабет кивнула. Она действительно очень любила старые фото.

– Я почему-то так и подумала. – Арлетта привстала на цыпочки и сняла с полки несколько переплетенных в кожу альбомов. – Вот здесь я храню свои старые снимки. Взгляни…

Элизабет послушно раскрыла первый альбом, а Арлетта тем временем поставила на патефон большую черную пластинку и осторожно опустила на нее иглу. Раздалось негромкое шипение, потом зазвучало фортепиано, в жаровне стрельнул уголек, а от раскрытого альбома поднялся легкий запах сухого старого картона. В воздухе витал густой аромат восковых свечей, а на горле Арлетты таинственно поблескивала старинная брошь в форме раскинувшей крылья бабочки, и Элизабет вдруг почувствовала, как ее наполняет нечто незнакомое и необычное, такое, с чем она еще никогда не сталкивалась. И это было очень приятно, хотя голова у нее слегка кружилась, а мускулы непроизвольно подергивались, точно наэлектризованные. Так произошло ее первое знакомство с роскошью, или, точнее, с тем, что в разные годы называли «шик», «глянец», «гламур» и другими подобными словами.

Дом, в котором Элизабет жила в Суррее, был современным и совсем обыкновенным. Ее мать ходила на работу в джинсах и блузках поло. И даже по праздникам, когда Элисон и Джолион отправлялись в хороший ресторан, она просто меняла джинсы на брюки, а на шею надевала золотую цепочку. Косметикой Элисон почти не пользовалась, делала перманент (как она говорила – для экономии времени), слушала по вечерам «Радио-1» и обожала футбол. Элисон была красива, но никто бы не назвал ее шикарной женщиной. И до сегодняшнего дня Элизабет тоже не представляла, что такое настоящая роскошь. Она восхищалась платьями Одри Хепберн в фильме «Моя прекрасная леди», любила бывать в ювелирном отделе универмага в Гилфорде и притворяться, будто выбирает бриллиантовое колье или еще что-то в этом роде, но то, с чем она столкнулась сейчас, было другим. В этой комнате, где таяли короткие январские сумерки и звучали аккорды Третьей симфонии Чайковского, Элизабет медленно переворачивала листы старого фотоальбома, словно страницы жизни пожилой леди, и сама не заметила, как погрузилась в ностальгию по временам, которых никогда не видела.

В этой комнате Элизабет Дин превратилась в Бетти.