За век до встречи

4

– …А как ты его праздновала?.. – спросила Бетти Арлетту, методично перетряхивавшую шкатулки для украшений в поисках броши с искусственными рубинами, которая, как она утверждала, будет особенно хорошо смотреться с праздничным платьем внучки. Бетти не очень хотелось надевать брошь с поддельными камнями, но она знала, что у Арлетты прекрасный вкус. Раз она говорит, что брошь прекрасно подойдет к ее новому платью без бретель – к платью из черной тафты, которое Бетти купила на прошлой неделе у мисс Селфридж, – значит, она действительно подойдет. В любом случае ей следовало, по крайней мере, примерить брошь и посмотреть, как это будет выглядеть.

– Праздновала – что?

– Свое шестнадцатилетие.

– Никак, – ответила Арлетта.

– Совсем-совсем никак?

– Совсем. Началась война. Многие молодые люди ушли на фронт, и никто уже не устраивал ни праздников, ни вечеринок.

– А какой она была, эта война?

– Страшной. Жестокой. Настоящий кошмар.

– Ты тогда потеряла своего отца?

– Да, на этой войне я потеряла отца. – Арлетта немного подумала и фыркнула. – Моего дорогого папочку.

– А что ты делала потом? – снова спросила Бетти. – После войны?..

Арлетта снова фыркнула.

– Ничего, – сказала она. – Я осталась на острове, чтобы заботиться о маме. Сначала я некоторое время работала в магазине готового платья в Сент-Питерс-Порте, а потом встретила мистера Лафолли.

Бетти вздохнула. Ей казалось – в молодости Арлетта потратила зря уйму времени.

– Разве тебе никогда не хотелось уехать? Уехать в какое-нибудь другое место? Ну, может, не навсегда, а на время… Ты могла бы отправиться путешествовать или хотя бы просто съездить в Лондон. Это ведь так интересно! Новые знакомства, приключения и всякое такое…

Арлетта покачала головой. На мгновение ее лицо словно окаменело.

– Нет, – коротко сказала она. – Только не в Лондон. Ужасное место. Жуткое. Да и зачем мне туда ехать? В конце концов, я – коренная гернсийка; здесь я родилась, здесь и умру, а Лондон обойдется без меня.

Арлетта нашла брошь и протянула Бетти. Брошь имела форму бабочки, крылья которой были сплошь усеяны мелкими камнями, игравшими и переливавшимися всеми оттенками красного – от рубиново-алого до бледно-розового.

– Какая прелесть! – воскликнула Бетти, едва удержавшись, чтобы не захлопать в ладоши. – Да! Да! Это именно то, что надо! Спасибо, Арлетта!

– Не за что, Бетти. Не за что. – Арлетта несильно сжала руки Бетти в ладонях, а потом осторожно приколола брошь к платью. – Какая скверная ткань, – пробормотала она себе под нос. – Настоящее убожество. И тем не менее… – Она слегка отступила назад, чтобы полюбоваться результатом. – Ну вот, теперь ты выглядишь просто прелестно. Только красивая и свежая шестнадцатилетняя девушка способна заставить столь дешевую ткань выглядеть нормально. А теперь ступай… Отправляйся на свой праздник и веселись, как положено веселиться в шестнадцать.

Бетти была уверена, что шестнадцатилетие – это замечательное событие. Замечательное, неповторимое, радостное, а значит, она может позволить себе все, что захочет. Захочет – будет танцевать в яхт-клубе, сняв туфли, захочет – будет прыгать, дурачиться и смеяться сколько душе угодно. Но лучше всего сидеть на коленях у своей лучшей подруги и бросать многозначительные взгляды на высокого, широкоплечего парня со светлыми волосами и ровным загаром, какой можно приобрести только на Сент-Люсии[3] (его звали Дилан Вуд, и Бетти была влюблена в него почти целый год), – а потом пойти танцевать с Адамом, приятным, хотя и немного прыщеватым парнишкой, который весь последний год был влюблен в нее. А надоест танцевать – можно потихоньку выскользнуть из клуба, с одноклассницей, с которой Бетти никогда не общалась по-настоящему, но которая вдруг стала казаться ей самой близкой подругой, чтобы выкурить по сигаретке и понаблюдать за одноклассниками, которые маячили в зале в толпе взрослых, – понаблюдать, пока возмущенный распорядитель не загонит обеих обратно под крышу. Шестнадцатилетие, думала Бетти, это блеск, веселье, дискотека, зеркальные шары и огни цветомузыки. И конечно, мурашки, которые бегут по коже, когда за две минуты до полуночи толпа из трех десятков шестнадцатилетних юношей и девушек принимается хлопать тебя по плечу и поздравлять, пока ты набираешь в легкие как можно больше воздуха, чтобы задуть все шестнадцать свечей на огромном шоколадном торте, и пока из колонок приятным фоном льется музыка из «Шестнадцати свечей»[4]. А через пять минут после полуночи, когда заранее предупрежденный диджей поставит «Танцующую королеву», ты должна распустить волосы и кружиться, кружиться прямо под зеркальным шаром, пока твои друзья, собравшись в круг, изо всех сил хлопают в ладоши и поют «…только лишь шестнадцать» в том месте, где АББА поет «…только лишь семнадцать».

И конечно, шестнадцатилетие не может считаться удачным, если где-то между полуночью и часом ночи молодой парень по имени Дилан Вуд, в которого ты была влюблена почти целый год, не уведет тебя на нависающую над морем террасу, где вы будете стоять, завороженные сказочным морским пейзажем, который словно по волшебству перенесся сюда откуда-то со Средиземноморья с его яхтами, пальмами и чуть слышной музыкой, летящей откуда-то издалека на крыльях слабого теплого бриза. Эти несколько минут должны, конечно, включать и небольшую беседу: например, он скажет: «Я весь вечер наблюдал за тобой», а потом добавит: «Ты всегда была красивой, но сегодня… даже не знаю… это что-то особенное. Как будто ты в один миг стала прекраснее всех на свете!» И, быть может, он даже добавит: «Как тебе кажется, мне все еще можно тебя поцеловать?»

В идеале, в этот момент окружающий мир должен перестать для тебя существовать, все звуки должны стихнуть и превратиться в еле слышный гул. А потом Дилан Вуд прижмет ладонь к твоей щеке и легко, словно бабочка крылом, коснется твоих губ, так что ты даже не сразу поймешь, было это или не было, но уже через мгновение его поцелуй станет более настойчивым, и у тебя уже не останется сомнений в том, что Дилан Вуд действительно целует тебя при свете жемчужного полумесяца, что его рука лежит у тебя на затылке, а бедро слегка раздвигает твои колени, и тогда ты наконец осозна́ешь, что тебе на самом деле шестнадцать и что ты, наконец, живешь настоящей, полной жизнью, в которой есть все.

Но уже на следующий день радость прошедшего праздника разлетелась на тысячу осколков, словно выскользнувшая из рук драгоценная ваза. Бетти поняла это, как только проснулась. На часах было восемь утра, и ее губы все еще слегка побаливали от поцелуев, но сердце уже сжималось от боли и отчаяния, которое она испытала, когда после первого же на удивление горячего поцелуя Дилан улыбнулся и сказал:

– И как, черт побери, мне возвращаться в Лондон после этого?

– Что? – тупо переспросила она, не в силах постичь смысл его слов.

– Это просто непостижимо, – продолжал он, продолжая обнимать ее за спину и глядя ей в глаза. – Шесть лет я проторчал на этом дурацком острове, и вот теперь, когда я наконец-то нашел здесь что-то по-настоящему хорошее, мы уезжаем.

– Ты уезжаешь? Уезжаешь в Лондон? – прошептала Бетти.

– Да. – Он кивнул. – Разве ты не в курсе? Я думал, об этом уже все знают. Я думал…

– Нет, я не знала. А когда… когда ты уезжаешь?

– В пятницу, – сказал Дилан. – Мы уезжаем в пятницу.

– О, нет! – негромко ахнула Бетти. – Нет!..

Он рассмеялся, словно и предстоящий отъезд, и их несостоявшаяся любовь казались ему забавными. Но Бетти не видела в этом ничего смешного.

Ничего-ничегошеньки.

Выбравшись из постели, Бетти раздвинула занавески. Низкое небо нависало, казалось, над самым островом и было угрюмым и серым. Наступившее лето было совсем не похоже на лето; оно даже не выглядело как лето. Шестнадцатилетие обернулось катастрофой – и лето тоже не задалось.

Праздничное платье Бетти кое-как висело на ручке шкафа на погнутых проволочных плечиках. Еще недавно оно хранилось между листами оберточной бумаги в специальном пластиковом мешке на «молнии», словно хрупкая бабочка в коконе, но теперь это было просто платье, с которым не было никакой необходимости обращаться как-то особенно бережно.

Бетти вздохнула и выпустила из рук занавески. Плюхнувшись обратно на постель, она молча разглядывала потолок и пыталась разобраться в своих чувствах. Чем дольше она лежала, тем сильнее ей казалось, будто стены комнаты сдвигаются, грозя ее раздавить. И не только стены… Бетти явственно ощущала, как берега острова сдавливают ее грудь словно корсет – мешают дышать, мешают жить и быть свободной. Она подумала о Дилане, но воображение ее предало: Бетти словно наяву увидела, как он едет по Лондону на красном двухэтажном автобусе, направляясь в шикарный ночной клуб, о которых на Гернси много говорили, но которых никто никогда не видел. Потом она подумала о себе – не человеке, а крошечном муравьишке, у которого нет никаких планов на будущее и никаких перспектив тоже нет. Единственное, что Бетти знала о своем будущем, – это то, что скоро она окончит школу и что на следующей неделе ей надо идти на собеседование, чтобы наняться в «Бутс», где можно было немного подработать во время каникул.

Нет, быть шестнадцатилетней ей определенно не нравилось. Вот если бы ей исполнилось девятнадцать!.. Тогда она без колебаний бросила бы этот жалкий островок и отправилась туда, где ничто не помешает ей самой строить свою жизнь.

Тут жалость к самой себе с такой силой сдавила ей сердце, что Бетти не удержалась и уронила на одеяло несколько слезинок.

Снизу донесся какой-то шум, и она резко вскинула голову. На первом этаже кто-то громко кричал.

– Элисон! Элисон! Скорее! – Она узнала голос отчима.

– Что? В чем дело? – откликнулась откуда-то из другой части дома мать.

– Скорее звони в «Скорую!» С мамой плохо!

– О боже!.. Сейчас!..

Выскочив на площадку лестницы, Бетти перевесилась через перила.

– Что случилось? – крикнула она.

– Я не знаю, – прокричала в ответ Элисон. – Кажется, с Арлеттой плохо!

Бетти с размаху опустилась на верхнюю ступеньку и некоторое время сидела неподвижно, прислушиваясь к доносящемуся снизу шуму и суете: Элисон звонила в «Скорую», хлопали, открываясь и закрываясь двери, в панике метался по дому Джолион.

Спустя примерно полминуты Бетти нашла наконец в себе силы подняться на ноги. Голова ее все еще была полна обрывочных мыслей о Дилане, а щеки – мокры от слез, однако она совершенно точно знала: то, что происходит сейчас, изменит ее жизнь раз и навсегда.

И не обязательно – к лучшему.

Похоже, именно сейчас, в эти самые секунды, где-то совсем рядом рождалось на свет ее кривобокое, уродливое будущее.

И поделать с этим Бетти ничего не могла.

Она глубоко вздохнула и медленно сошла вниз.