Загадка

11

— Пока нам несут по третьей чашке кофе, — говорит Поэт-Криминолог, — я расскажу вам одну волнующую историю о писательском эгоизме. Один писатель, которого я немного знаю, так как читал его прозу и стихи, посвященные его жене, описывает в одном произведении реальное событие. Он описывает его то от первого, то от третьего лица, словно боль и ужас мешают ему смириться с действительностью. В общем, этот писатель уже более сорока лет влюблен в свою жену. Невероятно, но и она безумно влюблена в него. Такое сильное чувство встречается крайне редко, и оно проходит красной нитью через все его сочинения. Они страстно любят друг друга. И в этой страсти столько свежести и радости, что кажется, ничто и никогда не омрачало их дней и ночей, прожитых вместе. Но вот однажды писатель вставляет в свою автобиографию несколько отрывков, написанных его женой. Недавно мы говорили об иносказательности. Когда человек не может сказать то, что хотел бы, он прибегает к иносказательности — и именно это попытался он сделать. Будучи жертвой своей глубокой страсти, которая в буквальном смысле его парализовывала, он считал, что не смог литературными средствами показать настоящий портрет женщины, которую обожал всю жизнь. И поэтому он рискнул включить в свою книгу, в которой описывал их жизнь, тексты, принадлежавшие ей. Таким способом, казавшимся ему изящным и остроумным, он хотел еще больше привязать ее к себе и своим творениям, героиней и вдохновительницей которых она всегда была. К несчастью, в одном из текстов, написанных его женой, шла речь о воспоминаниях ее молодости. Она рассказывала об одном молодом музыканте, в которого была влюблена в юности, но очень быстро потеряла его из виду. Это произошло за несколько лет до встречи с писателем, с которым ее связала такая страсть, что они превратились в двух близнецов, одинаково думающих и чувствующих. Сила этой страсти была такой, что юношеская любовь стала для нее просто приятным и далеким воспоминанием. Но оказывается, что могут проходить долгие годы, а воспоминания сохранять свою силу и новизну. Время прошло, но пара не заметила этого. Может быть, здесь и кроется причина того, что этот неосторожный писатель решил издать автобиографический роман, включив в него светлые и чистые воспоминания своей жены. И тут Судьба решает зло подшутить над ними. Эта книга попадает в руки умирающего от страшной болезни мужчины. Он читает воспоминания жены писателя и узнает в них себя. Он вспоминает влюбленную в него когда-то девочку и чувствует такое потрясение, что ему кажется, будто это любовное послание специально дошло до него через столько лет, пока смерть не забрала его. Он незамедлительно пишет письмо этой женщине, сообщая о своем безнадежном состоянии и о том, что тоже никогда не забывал ее все эти годы. Эта новость сражает ее. И сражает писателя. Письмо отличается ужасающей откровенностью, где незнакомец, в прошлом молодой музыкант, описывает свою боль с невыносимой жестокостью. Вот приблизительное содержание этого короткого рассказа, который писатель не мог не написать. Но это еще не всё! Два очень ярких абзаца на одной из страниц заставили меня сильно задуматься. В какой-то момент писателю кажется, что его жене хочется сесть на поезд и поехать к этому умирающему незнакомцу, призыв которого, хоть и скрытый между строк, давит на них обоих тяжким грузом. Писатель прогуливается со своей женой и видит — более отчетливо, чем во сне, — как она уезжает, как он проводит без нее время, как страдает от ее отсутствия. Он видит ее рядом с умирающим, которого она совсем не узнает, но который, весь во власти далеких воспоминаний о молоденькой девушке, хочет обратить вспять ход времени, перевернуть песочные часы. Всё это проносится в воображении писателя, пока он прогуливается со своей беззаботной, веселой женой по набережной в одном итальянском городке. И его охватывает такая боль, что он еле сдерживается, чтобы не упасть и не потерять сознание. И именно эта боль воображения, а также признание в своем жутком эгоизме больше всего поразили меня в этом рассказе.

— Постойте! — прерывает его Следователь. — Так она поехала к умирающему или нет?

— Нет.

— Она осталась с писателем?

— Да. Спустя какое-то время новость о смерти этого ожившего призрака поставила точку в столь печальной и недолгой истории.

— Хотелось бы знать, вдохновили ли эти фантазии писателя на роман?

— Нет!

— Как?! Он ничего не написал?

— Только любопытную поэму о дружбе, любви и смерти. Она называется «Ревность музыки».

— Давайте вернемся к «Урану», — просит Следователь. — Вы говорили о Карле, о рождении его детей и о смерти его жены Бель. Кажется, мы окольными путями медленно, но верно приближаемся к разгадке.

— Все-таки странно, — размышляет Поэт-Криминолог, — что у каждого пассажира «Урана» были причины прыгнуть в воду. То есть, если дойти до абсурда, можно представить, что они все спонтанно прыгнули в воду.

— Вы хотите сказать, что это был коллективный прыжок, продиктованный нелепой логикой, вылившейся в одно-единственное, чуть ли не инстинктивное движение? — заметно раздраженный, спрашивает Следователь. — То есть, по-вашему, у таких совершенно разных людей проявился какой-то биологический инстинкт, как у насекомых?

— Или у американских леммингов. Замечено, что два раза в столетие у них происходят массовые самоубийства. Эти маленькие животные, обычно не покидающие родных мест, вдруг, охваченные неистовым возбуждением, все как один отправляются в дорогу к берегам Тихого океана, где высокие скалы, словно стена, отрезают путь назад. И они — миллионами! — бросаются в море, чтобы добровольно утонуть. Что за сигнал они получают? Что за биологический процесс толкает их на самоубийство? И почему сразу всех?

— Не надо впадать в крайности. Если мы начнем искать объяснение в необъяснимом, то нам следует прекратить расследование. Точно так же нам вряд ли стоит рассматривать многочисленные гипотезы, касающиеся логики сумасшедших и их игры ума. Вернемся-ка лучше в Гранаду, — предлагает Следователь, поворачиваясь к Литературоведу.

— С удовольствием. Так вот, мы прогуливались в садах Генералифе. «Я безумно люблю Двор львов, — сказал Карл. — Может быть, это не оригинально, но что касается меня, то я не оригинален».

— Вы слышали? Он сказал: что касается меня! — восклицает Поэт-Криминолог. — Может быть, он отделял себя от всей семьи?

— Пусть продолжает, пусть продолжает! — машет рукой Следователь.

— Действительно, Карл Най всегда подчеркивал, что не является «эксцентричным», как «мои дети, на которых, когда они были еще маленькими, мой брат оказал плачевное влияние». В общем, в течение нескольких дней Карл диктовал мне мою книгу, которую не хотел бы увидеть опубликованной. «Я очень израненный человек», — сказал он, когда мы находились в апартаментах Принцессы. Иногда он останавливался в небольших нишах, чтобы полюбоваться пейзажем через бойницы. «Этот пейзаж меня успокаивает, как и огромный пляж в Палсе, как и Сьерра-Невада, как и эта вода, бегущая по склонам садов, эта холодная пенная вода, цвет которой напоминает изумруд. Да, я чувствую себя умиротворенным вдали от моих близких и в то же время вблизи от Юлия. Только когда я знаю, что он рядом и что я могу воздействовать на него некоторыми магическими средствами, я спокоен. Когда я в Палсе, я хочу, чтобы он тоже был там. Я еду к нему в Гранаду, где он снимает жилье в квартале грязных cantinas и темных закоулков. Он любит темные закоулки. Он избегает меня, и я избегаю его. Иногда, по ночам, я обхожу все cantinas, зная, что найду его мертвецки пьяным и что он не узнает меня. Я сажусь возле него и смотрю. Он ничего не говорит. Он пьян и ничего не говорит. Я тоже ничего не говорю. Так мы молча сидим друг напротив друга до самой зари. Так мы оцениваем нашу близость и ужасающее расстояние, разделяющее нас после смерти Арно. Затем я оставляю его и спешу к старой цыганке, живущей на скалистом отроге Генералифе. Она живет в хибаре, похожей на курятник, в окружении кур и котов. Как и женщина с петухом, она читает все мерзопакостные мысли, скопившиеся в моей голове. А знаете, что в Греции статуи привязывали к постаментам, чтобы не дать им убежать? — спросил Карл, неожиданно переходя к совершенно другой теме. Я же был весь внимание и всё запоминал. — В Аргосе статуя Геры была привязана к постаменту из золота и слоновой кости, — продолжал Карл, — так как горожане боялись потерять свою богиню и лишиться ее покровительства. Вы знаете, кем была Гера? Гера была матерью Ареса, Гефеста и Гебы. У Зевса от Геры было трое детей, как и у меня от Бель. Эти дети были зачаты в тот момент, когда Гера коснулась кое-какого цветка. Улавливаете, что это значит? Ее дети были зачаты без полового контакта. Она зачала их, лаская себя. Эти дети принадлежали только ей. Ее сын Гефес, не желая верить в такое непорочное зачатие, схватил свою мать и посадил на механический трон, ручки которого складывались и больно сжимали того, кто в нем сидел. Он держал в нем свою мать до тех пор, пока она не поклялась именем Стикс[7], что не обманывает его и что его брат и сестра тоже родились в результате определенных ласк с кое-каким цветком. Гера в переводе с греческого означает Защитница. Теперь вы понимаете, почему после смерти Бель я не мог защитить ее троих детей? Эти дети были не от меня, а от Бель. Почему я не привязал ее к жизни, почему у меня не было такого механического трона, чтобы не дать ей умереть?! Вот о чем я думал, возвращаясь с кладбища. Нельзя иметь троих детей и посвящать себя литературному творчеству! Нельзя жить в доме, где отсутствие Бель угнетает и не дает работать! Я закрылся в своем кабинете и провел там несколько дней без еды, беспрерывно куря и размышляя. Я слышал своих… детей Бель, слышал, как они носятся по коридорам и лестницам большого пустынного дома, и, уверяю вас, если бы я мог перевернуть песочные часы, то сделал бы как в античные времена, когда отцы ревностно соблюдали право. Завтра, возможно, я расскажу вам, какую роль во всем этом сыграл Юлий. И как я со своим разыгравшимся воображением, не имея на то оснований, стал подозревать его во всех злодеяниях, включая слишком красноречивое молчание в присутствии Бель, когда она носила Франца, и потом, когда дети стали сиротами». Вот так, понемногу, я стал понимать, до какой степени свихнулся старый Карл из-за Юлия. И каждый раз, когда он хотел объяснить свое нелепое поведение, то прибегал к помощи мифов. Когда я закончу сравнивать рукописи, я приведу вам еще больше примеров. Но пока между тем, что говорил и писал Карл, мало что сходится.

— Но, может быть, в этих расхождениях и кроется разгадка, — размышляет Поэт-Криминолог. — В любом расследовании нужно исходить из привычного взгляда на вещи. Пока же судьба дала нам уникальную возможность пойти другим путем. И этот путь — вы! Вы не только хорошо знали всех Найев, но и изучили их творчество.

— С тех пор как вы обратились ко мне и я побывал на пустой яхте, я в этом глубоко сомневаюсь, — возражает Литературовед. — Раньше я был спокойным и беспристрастным исследователем, а теперь, когда вы взвалили на меня все эти рукописи, я совершенно лишился покоя и не могу уже быть по-прежнему беспристрастным. Я подхожу к каждому слову писателя как исследователь. Я подхожу к каждой запятой писателя как исследователь. Но исследователь должен обладать беспристрастностью, чтобы уличить в небеспристрастности любого хорошего писателя. Хотя я всей душой обожаю свою работу, я начинаю ненавидеть исследователей и себя в том числе! С тех пор как я узнал о гибели всех Найев, я ненавижу свою книгу, а одна мысль о том, что мне придется сутками копаться в их рукописях, приводит меня в удручающее состояние. Теперь слишком поздно — я всего лишь специалист по творчеству литературного семейства Найев. Я отдал столько лет своей жизни, чтобы написать эту книгу, я буквально жил ею, и теперь вся эта работа поставлена под сомнение! Если бы вы знали, что скрывается в этих рукописях! Все то ценное, что я собрал об их семействе, в один миг обесценилось! Это полный провал! Есть все основания пустить себе пулю в лоб. Вам смешно? Я тоже смеялся всю ночь среди этих графоманских отбросов. Я не рассказывал вам об одной исследовательнице, пишущей на тему «Почему лорд Джим?» Всю свою жизнь она посвятила тому, чтобы доказать, что Джозеф Конрад, прожив в Йере во Франции, сбежал из этого городка из-за нелепой истории с разорванной помолвкой. Чудесным образом избежав мести пуританского общества, он погрузился в творчество и превратился в писателя Конрада. Исходя из этого факта, она проводит параллель между ним и лордом Джимом. Лорд Джим, виновный в том, что сбежал вместе с паломниками с судна, за которое нес ответственность, бросив его в открытом море, олицетворяется ею с молодым Конрадом, убегающим от любви. По ее мнению, без этого романа не было бы Фолкнера, Лаури, произведений о разбитых сердцах, как у Юлия Найя и Розы Зорн-Най.

— По-моему, нам пора возвратиться к Карлу Найю, рождению его детей и смерти Бель, — с нетерпением говорит Следователь.