Загадка

7

— Она всего лишь сообщила ему о семейной драме.

— Что?! Как это? — одновременно воскликнули Поэт-Криминолог и Следователь.

— Да, это были ее слова: семейная драма.

— Вы уверены? И вы только что об этом вспомнили?

— Постойте, постойте! Я не могу рассказать обо всем сразу. В моей книге полно подобных случаев. Как заманчиво после происшествия интерпретировать некоторые события! Карл Най все время консультировался с ясновидящими и магами: в Гранаде — с цыганами, в Нью-Йорке — с бенгальским индийцем, в Берлине — с женщиной, чья семья исчезла в каких-то монгольских степях и теперь ей поступали оттуда странные сообщения.

— Ладно, так что было дальше с женщиной с петухом?

— Она пила стакан за стаканом и то и дело ударяла ногой петуха. Най без конца подливал ей. И она болтала. Позднее, когда мы с трудом плелись к дому, где нас ждала Лота, он сделал странное признание: «А знаете, что эта жуткая старуха диктует мне то, что я пишу? Эта старая Парка ткет в некотором роде судьбы тех, о ком я рассказываю в книге, над которой сейчас работаю». Он не был пьяным, но все-таки от вина его разобрало, впрочем, как и меня. Поэтому сегодня мне тяжело отделить свои воспоминания от впечатлений.

— Очевидно, что Карл Най хотел ввести вас в заблуждение, — говорит Поэт-Криминолог. — Его словам нельзя доверять, поскольку он сам признался, что хотел бы саботировать вашу работу или сделать так, чтобы вы в ней увязли.

— Я тоже так думаю, — отвечает Литературовед. — И поэтому надеюсь, что чтение рукописей поможет мне отделить факты от вымысла. То, что писал Карл, — довольно удивительно, если учитывать его бесстыдство и одновременно стыдливость. Когда мы подошли к его дому, он остановился и, сжав до боли мою руку, произнес: «Признаюсь вам в одной вещи при условии, что она не будет фигурировать в вашей книге. Клянетесь?» — «Клянусь!» — сказал я, осознавая, что мы говорим не на пьяную голову.

— И дальше, дальше? — нервничает Следователь.

— «Я хочу — и это, безусловно, будет моя последняя книга — соединить вымысел и реальность». Поскольку я удивился, он объяснил: «В конце концов, жизнь и мои произведения смешались у меня в голове, понимаете? Конечно, вы можете сказать, что любое произведение рано или поздно утопит — он употребил этот термин — своего создателя в яме, заранее вырытой и заполненной доверху его же произведениями».

— Подождите, подождите, — прерывает его Следователь. — Еще недавно вы не решались утверждать, что Карл говорил о своей последней книге. Но для нас это крайне важно. Напрягите память и постарайтесь все-таки вспомнить.

— Как специалисты мы прекрасно знаем, — говорит Криминолог, — что не существует надежной памяти. Десять человек могут присутствовать при одном событии, но когда они начинают рассказывать о нем, то кажется, что это было десять событий в десяти разных местах и в разное время.

— Я могу утверждать одно: Карл Най был уставшим человеком. «Я от всего устал. Пора перевернуть песочные часы, — немного позднее сказал он. — Мне все равно, в каком направлении течет песок, поскольку я чувствую, что задыхаюсь, что на моей шее завязан узел, который невозможно развязать и который осталось только разрубить». Подождите, это еще не всё. Стукнув несколько раз тростью о землю, он со злостью и презрением заговорил об авторах, которые «совершают самоубийство, о чем более-менее ясно заявили в своей последней книге».

— Все, что вы рассказали, — говорит Следователь, — очень серьезно и, на мой взгляд, усиливает неприятное подозрение, что у Карла были все причины утопить свою семью… и утопиться самому. Перевернуть еще раз песочные часы, как он выразился, не ограничиваясь самоубийством.

— А вы знаете, зачем Най пригласил меня в Гранаду? — продолжает Литературовед, не обращая внимания на слова Следователя. — Мысль, что я могу встретиться наедине с Юлием, была для него невыносима. Он хотел присутствовать при этой встрече. И надеялся создать между нами определенные отношения, выгодные ему. Уже много лет Юлий жил в Гранаде, на окраине, среди цыган, и именно там мы с ним должны были встретиться. «Приезжайте, — сказал мне Карл, — мы устроим ему сюрприз». Едва я приехал, как он привел меня в прокуренную cantina, в которой играли гитаристы, испуская жуткие вопли. Юлий сидел за столиком в углу — Карл показал мне его издали. Представьте мое удивление. Оба брата неприятным образом походили друг на друга. Особенно на первый взгляд. Затем становились видны небольшие различия, говорящие, как мне показалось, в пользу Юлия, поскольку я был пристрастен и уже много лет восхищался им как писателем. Юлий поднял глаза и, узнав своего брата, улыбнулся, не проявляя ни радости, ни враждебности. Он вытер свои жесткие, плохо подстриженные усы, запачканные красным вином, которое он допил одним глотком. «Садись, брат, и давай выпьем!» — «С удовольствием», — ответил Карл и сел на табурет рядом с Юлием, обняв его за плечи. Я ничего не говорил, так как был почти взволнован… — нет, не почти! — признаюсь, я был по-настоящему взволнован, глядя на этих двух стариков, сидящих рядом в обнимку. Они выглядели близнецами, отражением друг друга в несколько искажающем зеркале. Уверяю вас, я не преувеличиваю! Только один был очень ухоженным, с бледным, словно напудренным лицом, тогда как лицо второго выглядело одновременно изможденным и необыкновенно спокойным.

— Ладно, давайте на этом закончим, — предлагает Следователь, — поскольку я должен вас покинуть. Встретимся вечером у меня в кабинете.

— Я бесконечно восхищаюсь моим другом Следователем, — говорит Поэт-Криминолог, оставшись вдвоем с Литературоведом, — но это человек с глубокой душевной раной. Мы дружим с детства и даже женились в один и тот же день, организовав общий праздник, чтобы отпраздновать наше счастье. Но, к сожалению, несколько лет назад его жена захотела с ним расстаться. По неизвестной мне причине она пожелала жить некомфортно. На самом же деле это вылилось в неразлучную разлуку, как называет теперь мой друг свои отношения с женой. Они все время встречаются и каждую ночь проводят вместе. Заметьте, как поспешно он нас покинул. Иногда он становится одержим одним желанием — встретиться с ней в сквере, или небольшом портовом отеле, где она живет, или в каком-нибудь ресторане, где люди делают вид, что не узнают их. На самом деле все в курсе их отношений и посмеиваются над этой странной страстью, питаемой иллюзией отстраненности от мира. Иногда они часами сидят на берегу моря. Иногда уходят в море на паруснике и возвращаются только ночью. Они проводят время в случайных местах, как говорит мой друг Следователь. Он утверждает, что она ни за что не соглашается снова жить вместе. Вы не поверите, но я их понимаю. Ни семьи, ни детей, ни ответственности — только иллюзия, что они одни в мире! Если хотите, я провожу вас до отеля, где вы продолжите свою расшифровку. Давайте пойдем через верфь, чтобы сократить путь. Кстати, именно здесь строились все «Ураны», а последний сразу же был признан самой шикарной яхтой на сегодняшний день. Посмотрите на ее белые лакированные надстройки, возвышающиеся над низкими портовыми строениями. Подумать только, что все Найи соглашались жить вместе на ее борту — и не только жить, но и писать! Наверное, для этой семейки писать было то же самое, что для других говорить или без конца смотреть на солнце, рискуя ослепнуть.

— Вы правы, — соглашается Литературовед. — Вынужденные все время писать, они ослепли и перестали видеть, что творится вокруг, для них был важен только их собственный мирок. И именно в нем, в этом подземном царстве, они в конце концов пересеклись. Таково мое впечатление, вынесенное из той малой толики, что я успел прочитать.

— Мне кажется, что писательство в этой семье заменило фатальный и религиозный закон.

— Вот именно! Они подчинялись только законам писательства. Этим даже можно объяснить то влечение, которое они испытывали друг к другу, соглашаясь жить вдали от мира на этой штуковине, украшающей теперь сухой док.

— «Уран» — необычная яхта!» — сказал я своему другу Следователю, когда в тот ужасный день мы впервые поднялись на ее борт. Вы не представляете, какое гнетущее впечатление оказывает пустая яхта, где единственным признаком жизни становятся незаконченные рукописи. Но прежде чем вы снова приступите к чтению, давайте присядем на несколько минут на эту скамейку на берегу моря и вы мне расскажете, чем закончилась встреча Юлия и Карла.

— Между двумя братьями все время стояло их детство. Хотя Юлий был старше, это Карл был «сформировавшейся личностью», тем, кому удалось завладеть «правом старшего» прямо с момента появления на свет и узурпировать это «право» с непонятно откуда взявшейся детской самоуверенностью. «Я вышел из живота нашей матери уже вооруженным, тогда как Юлий, ее старший сын, появился на свет абсолютно безоружным, доверчивым», — сказал Карл Най после того, как мы распрощались с Юлием. Над садами Генералифе медленно поднималась заря, вдали виднелась бледно-розовая Сьерра-Невада. «Юлий сразу стал жертвой своего будущего. Он был бесконечно одареннее и даже намного гениальнее меня…» Естественно, он произнес «гениальный» с легкой иронией, вполне оправданной на рассвете, после бессонной ночи, проведенной в бедном квартале Гранады с нелюбимым братом и молодым, умным, сведущим литературоведом. «Юлий, — пояснил Карл, — родился уже гениальным, я же им стал! Десятилетие за десятилетием я с упорством продвигался по единственному пути, слушая того, кто диктовал мне текст». Позднее, — говорит Литературовед, — я скажу вам, кого он имел в виду. И вы увидите, что это имеет огромнейшее значение. «Да, — продолжил Карл Най, — я упорно продвигался вперед, тогда как Юлий делал это играючи, будучи слишком уверенным в своей «гениальности». «Создавать — это прежде всего удивлять самого себя, — всегда говорил мой брат. — Каждая книга, которую пишешь — это окончательное «прощай» всем предыдущим», — вот что утверждал мой старший брат, превратившийся в младшего», — заключил он, когда мы направлялись в отель «Вашингтон Ирвинг».

— Эти слова Юлия напомнили мне ситуацию с Флобером, когда он, устав от всех скандалов по поводу «Госпожи Бовари», в ярости назвал свою следующую книгу «Саламбо». В некотором роде это было «Прощай, Бовари» — иронично и горько.

— Устроить столько неприятностей писателю из-за нескольких шнурков в корсете, свистящих, как змея! На самом деле прокурор и все, кто хотел уничтожить Флобера, почувствовали в его заявлении «Бовари — это я» замаскированную гомосексуальность. Об этом говорится в диссертации одного из моих коллег, которого я встретил во время коллоквиума на тему «Великие самоубийцы в литературе», где Эмма Бовари и Анна Каренина делили первое место.

— Так что же было в cantina в Гранаде? Вы сказали, что просидели там до утра.

— «Знаешь, Юлий, я привел кое-кого, кто обожает твои книги, — произнес Карл. — Он приехал издалека ради встречи с тобой. Этот молодой литературовед восхищается тобой, твоими сочинениями — всеми без исключения — и считает, что тебя нельзя отнести ни к какому течению». Юлий молча выслушал это. В какой-то момент он приподнял голову и подмигнул мне. Затем с усмешкой стал рассматривать Карла. «Итак, ты здесь?» — он снова замолчал. Время от времени он говорил: «Выпьем!», и мы выпивали. «Итак, ты здесь, мой великий младший брат! А вы? Зачем тратите время? Что вы напишете в своей книге? Цитаты? Цитаты — это старые одежды, пропитанные чужим потом. Можете процитировать это! В книгах моего великого младшего брата вы найдете кучу цитат!» — «Ах, Юлий! Ах, Юлий!» — «Ну вот! Каждый раз, когда мы встречаемся, Карл требует, чтобы я молчал. Карлу нужны мирные взгляды. Взгляды, успокаивающие его сомнения. И чем больше хвалят его произведения, тем меньше ему нравится мой взгляд». — «Ах, Юлий, Юлий!» — снова с несерьезным видом вздохнул Карл. «Я заноза в кончике пальца у человека, лежащего на лепестках роз». — «Юлий, не забывай, что этот литературовед мысленно записывает каждое твое слово». — «И пусть записывает! Выпьем и запишем! Поскольку ни одно исследование не может обойтись без цитат, я выдам вам еще одну, хотя не я являюсь ее счастливым автором: «Когда у одного человека спросили, зачем он так много рисует, если люди могут о нем и не узнать, он ответил: «Я буду рад, если найдется хоть один почитатель. Я буду рад, если не найдется ни одного». От этих слов повеяло холодом, и Карл насупился. С этого момента Юлий стал хозяином ситуации и заказал еще одну бутылку и жареную каракатицу. Он ел и пил, бросая неимоверно нежные взгляды на своего брата Карла.