Загадка архива

Показания подозреваемого, который между тем умер

Оставшись один, капитан Буня раздумывал, куда ему идти. Однако «дело Беллы Кони» притягивало его, как магнит, и в конце концов он направился к своему кабинету. Капитан чувствовал, что ему нужно вновь увидеть досье и перечитать показания Ирины Нягу, урождённой Добреску, чтобы сравнить их с тем, что она показала сегодня. Он шёл задумавшись, погружённый в предположения и догадки.

Пересекая один из перекрёстков, он вдруг очнулся перед автомобилем, который его чуть не задавил; хотя он и совершил акробатический прыжок, машина всё же задела его и теперь удалялась так быстро, что он даже не успел расслышать брань шофёра.

— Убил бы меня, несчастный, и моя помощница занесла бы тебя в число подозреваемых по «делу Беллы Кони»! — пошутил сам над собой Эмиль.

Войдя в кабинет, он вынул из шкафа досье «Белла Кони» и открыл его. Тонкие листы бумаги, плотно заполненные машинописью, показались ему теперь не такими жёлтыми. Он машинально подул на них, разгладил ладонью, сел в кресло и погрузился в чтение.

Заявление, сделанное Ириной Добреску в то самое утро, когда был обнаружен труп танцовщицы, совпадало в общих чертах с тем, что она показала по случаю их недавнего визита к ней. Конечно, то что было сказано двадцать лет тому назад, поражало броскими деталями и преувеличениями.

Первые вопросы следователя имели целью установить обстоятельства, при которых бывшая камеристка нашла танцовщицу, умершую в своей комнате. Тогдашнее заявление Ирины Добреску — её ощущения, час, рассказ о болезни девочки — полностью совпадали с тем, что она сказала сегодня.

В допросе следователя особое внимание привлекал следующий диалог:

«— Вчера кто-нибудь искал госпожу по телефону?

— У нас телефон звонит целый день.

— Всё же, в то время, когда она была в театре, спрашивал её кто-нибудь?

— Когда она была в театре, никто не искал её дома. Все её друзья знали, где её найти.

— Она вернулась домой одна?

— Не знаю… я не слышала, когда она вошла…

— А обычно она возвращалась одна?

— Никогда… Её всегда кто-нибудь провожал — знакомый, друг, который ждал её в театре.

— В комнате госпожи нашли две чашечки с остатками кофе. Это значит, что за несколько часов до смерти её кто то навещал.

— Я никого не видела.

— Кто варил кофе?

— Обычно, когда у неё были гости, кофе варила я. Она не любила кухню, просто ненавидела её. Но кто варил кофе в тот вечер, я не знаю.

— И всё же, в вечер смерти госпожи в её спальне было выпито две чашечки кофе.

— Я не знаю, пили ли там кофе и кто его варил.

— Может быть, какой-нибудь её приятель?

— … Да … Возможно, но лишь в одном случае. Господин Оресте Пападат никогда не бывал доволен кофе, который ему подавали. “Приготовление кофе — дело тонкое!” — говаривал он. И варил его сам».

Но следователь почему-то не пошёл по этой дорожке. Резко и неожиданно свернув с неё, он перешёл к другим вопросам.

«— Как расположена ваша комната по отношению к комнате госпожи Дины?

— То есть, как это — как расположена?»

Эмиль остановился. Камеристка не поняла вопроса или пыталась выиграть время, чтобы подготовить ответ, — трюк, который часто используют допрашиваемые.

«— То есть — уточнил комиссар, — расположена ли она близко или далеко от спальни вашей госпожи?

— Моя комната была отделена от спальни госпожи гостиной и небольшим коридорчиком.

— И вы не слышали никакого шума?

— Нет.

— Всё же выстрелы вы должны были услышать…

— Я ничего не слышала.

— И не видели, чтобы кто-нибудь входил или выходил из дому?

— Не хватало мне в час ночи торчать у окна, чтобы увидеть, кто входит и кто выходит из дому…»

Ответ был, конечно нахальный, но следователь не обратил на это внимания. Может быть, он ещё надеялся вытянуть что-нибудь из камеристки и не хотел её пугать. Он вернулся к своему вопросу:

«— Значит, вы никого не видели?

— Господин комиссар, если бы я кого-нибудь видела, я сказала бы вам это с самого начала…»

Несмотря на все свои усилия, больше следователь не смог выудить из Ирины Добреску ни одной детали.

Эмилю захотелось тут же, на месте, проверить алиби Оресте Пападата, который «сам варил себе кофе».

Он перелистал досье и отыскал допрос Пападата. Вспомнив, что он уже умер Эмиль хотел было пропустить его показания. Но раздумал: как бы то ни было, остальные ведь живы! А он хотел узнать правду. Поэтому он начал читать протокол допроса Оресте Пападата.

«— Извините, господин Пападат, что мы вас беспокоим… но… — попытался извиниться комиссар.

— Вам нет необходимости извиняться. Я готов ответить на все ваши вопросы.

— Если хотите, вы можете потребовать присутствия вашего адвоката.

— Такого желания у меня нет, так как я не испытываю чувства вины.

— Вам и не предъявляют никакого обвинения.

— Я имею в виду выдумки репортёров. Они вот уже два дня с лупой в руках обследуют спальню бедной Беллы, кабаре, все её связи…

— Нескромный, но необходимый вопрос: вы были близки с Беллой Кони?

— Если вы имеете в виду прошлое, мой ответ: да.

— Что вы понимаете под прошлым?

— Вы прекрасно знаете, что после того скандала с браслетом мы встречались очень редко.

— Не говорили ли вы с ней по телефону позавчера?

— Позавчера? Нет… Не говорил. Я не видел её целую неделю.

— Когда вы в последний раз были у неё в доме?

— Десять дней тому назад… Я пошёл по привычке… Ведь мы остались друзьями…

— Камеристка Беллы сказала, что, посещая танцовщицу, вы сами варили себе кофе.

— Я узнал об этом из газет… Эта история с двумя кофейными чашечками… Да, это верно, что я сам варю себе кофе. Так я поступаю и в клубе, и дома, и… у друзей. Иду прямо на кухню и варю кофе! Эту мою привычку знают все официанты и повара Бухареста. Но чтобы это стало предлогом для тайных подозрений…

— Продолжайте…

— Мне больше нечего сказать. Можете задавать мне вопросы.

— Значит, вы утверждаете, что не были позавчера у госпожи Беллы Кони?

— Нет, не был. И разве я — единственный любитель и знаток кофе в этой стране?

— Что вы делали позавчера между двенадцатью и двумя часами ночи?

— Я был дома.

— К вам кто-нибудь заходил? Какой-нибудь знакомый?

— Никто кроме доктора. Он пришёл ко мне в одиннадцать часов, потом позвонил в час ночи, поинтересовался, как я себя чувствую. Впрочем, он может сам подтвердить это.»

Эмиль отыскал заявление доктора. Оно подтверждало алиби Попадата:

«Вечером 13 февраля меня вызвали к господину Оресте Пападату, у которого была температура 39,5°. Я установил, что вышеупомянутый болен гриппом — результат простуды. Я прописал ему аспирин, горячую ванну и компрессы из намоченных в уксусе простынь для снижения температуры. Около часа ночи я снова позвонил, чтобы поинтересоваться, как здоровье моего клиента. Состояние, в котором находился господин Пападат (температура и лихорадка), не позволяло ему выходить из дому без серьёзных последствий для его здоровья».

Эмиль улыбнулся. Наивное заявление! Явное стремление к «точности», диктуемое сложившимися обстоятельствами. Доктор был другом дома и, разумеется, не мог не помочь своему приятелю в трудный момент. Он снова взял допрос Пападата.

«— Признаёте ли вы, господин Пападат, что, несмотря на 39 градусов, вы всё же могли пойти к госпоже Бёлле Кони, дом который находился от вас в двух шагах?

— Признаю. Болезнь ведь была не смертельная. В тот вечер я мог зайти к Бёлле, так же точно как это могла сделать моя жена.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Я хочу сказать, что если полиция непременно хочет найти убийцу, его нужно искать и среди жён друзей Беллы Кони. Например, в моём случае убийцей мог быть я, но точно так же им могла быть и моя жена, Аспазия Пападат, которая знала о моих отношениях с Беллой и могла бы захотеть отомстить. Сенсационно, не правда ли?»

Ещё один человек, говорящий с комиссаром почти издевательски! Хотя Михэйляну явно получил некоторые указания на то, что Пападат мог быть убийцей, он не попытался прояснить дело до конца. К тому же, Пападат предлагал ему ещё один вариант — виновность своей жены. Странно! Как видно, следователя всё же смутило огромное богатство и множество связей Пападата.

То, что Пападат отказался от вызова адвоката, не произвело на капитана особого впечатления. Богатый делец уже знал из газет, что окажется одним из главных подозреваемых, а его деньги позволяли ему нанять целую армию адвокатов, так что он в любой момент мог вступить в противоборство и со следствием, и с правосудием, и с печатью.

Эмиль вспомнил о жалобе комиссара Пауля Михэйляну, что рвение жаждущих сенсаций репортёров чаще всего мешает следственным органам. Кажется, комиссар был прав. Последний вопрос следователя, адресованный Оресте Пападату, звучал следующим образом:

«— Намерены ли вы подать в суд на газеты, которые включают вас в список подозреваемых?»

Эмиль остановился, поражённый. Что это ещё за вопрос? Что хочет узнать следователь?

«— Нет, — ответил Пападат. — Я не собираюсь этого делать. Ведь если бы я затеял судебное дело против журналистов, мне пришлось бы всю жизнь провести в разных судебных инстанциях. Правда, при этом у меня всё же было бы одно преимущество: я стал бы знаменитостью и шёл бы первым номером в отделе “Скандальных происшествий”».

Эмиль закрыл досье. Пападат был или очень умён или очень хорошо подготовлен.

Было двенадцать часов ночи. Эмиль покинул свой кабинет и, несмотря на сильную усталость, пошёл домой пешком.