Когда мы правильно оцениваем нашу силу и совершенство, мы ясно видим, что мы должны делать для достижения нашей доброй цели. С другой стороны, зная наши недостатки и немощь, мы видим, чего должны избегать.
На следующий день возможности Геннадия Васильевича и желания аудитории совпали.
— Предприятие, о котором я собираюсь вам рассказать, было секретным — так начал он свое повествование. — Причем дело не ограничилось кабинетными рассуждениями и канцелярской перепиской. Впрочем, не будем забегать вперед. Вспомним, в какой политической обстановке происходили события.
Итак, победный для России Ништадтский мирный договор положил конец Северной войне. Несколько ранее закончилась война за испанское наследство. Однако политической гармонией в Европе, как говорится, и не пахло. Причин для этого было много, но я остановлюсь только на одной — на колониальных противоречиях великих держав. Суть их можно изложить следующим образом.
Обширные колонии Испании и Португалии возбуждали лютую зависть во многих столицах. Более того, особые права пиренейских держав на заокеанские земли, дарованные им еще папой Александром VI, прочие европейские державы (прежде всего Англия, Голландия, Франция) решительно не признавали. И дело было не в отсутствии подходящих юридических аргументов, а в очевидной неспособности пиренейских держав удержать все то, что открыли и завоевали Колумб, Васко да Гама, Кортес, Писарро, Магеллан, Альбукерке и др.
Кровопролитная война за раздел колоний продолжалась многие десятилетия, по существу, без всяких перемирий. Когда мир заключали правительства, борьбу продолжали пираты. А те, кто стоял у кормила государственной власти, нередко помогали им (естественно, неофициально). Весьма показательными для той эпохи были ситуации, когда испанский посол, заявляя решительный протест английскому монарху по поводу грабежа, учиненного его подданными в испанских владениях, в ответ слышал клятвенные уверения в том, что этот прискорбный инцидент — следствие деяний преступных элементов, стоящих вне закона. Что же касается виновника дипломатического конфликта, то он не забывал отсчитать своему августейшему покровителю и сообщнику его долю добычи. И уж само собой разумеется, королевской полиции «никак не удавалось» напасть на след дерзкого пирата, хотя награбленное им испанское добро продавалось на лондонских рынках совершенно открыто.
Ну а когда англиканская Великобритания находилась в состоянии войны с католической Испанией, «джентльмены удачи» сбрасывали «фиговые листочки» конспирации. Здесь, пожалуй, целесообразно сделать некоторое пояснение. Я не случайно остановился именно на англичанах, описывая европейское пиратство. Дело в том, что сыны Альбиона особенно в нем преуспели. Объясняется это не врожденной склонностью последних к разбою, а рядом объективных факторов.
Прежде всего начиная с XVI в. в Англии происходил процесс сгона крестьян-арендаторов с земли. Ее владельцы получали больший доход от пастбищ для овец, чем от пашен. Но безземельные крестьяне оказались при этом в бедственном положении. Колоний в то время Англия не имела (эмиграция практически исключалась), и бывшие земледельцы уходили в город. Часть из них становились рабочими, другие устраивались в сфере торговли или обслуживания, кое-кто пополнял ряды люмпен-пролетариев, а самые смелые, энергичные и здоровые шли в море. Ну а там обстоятельства и заразительный пример не одного из них приводили под черные знамена.
Под эти же знамена шли младшие сыновья английских аристократов, не наследовавшие титулы и поместья своих родителей. Мораль той эпохи не осуждала пиратство, особенно если его объектом становились враги нации (в данном случае паписты-испанцы). И если «джентльмен удачи» чтил бога и короля, не забывая интересы последнего, он принимался в лучших домах Лондона как почетный гость.
О комплектовании команд пиратских кораблей позволю себе привести одну забавную подробность. Предводители «джентльменов удачи» старались не доверяться случаю, когда речь шла о подборе кадров, — с безвестными бродягами дело иметь они не желали. «Соискателям вакансии» рекомендовалось предоставить соответствующие документы. Последние должны были подтверждать, что их владелец совершеннолетний (не моложе 18 лет), что он добрый христианин — верует в бога, как того требуют догмы англиканской церкви, и, наконец, что он известен своим добропорядочным поведением[56]. Не подумайте, что это юмор. Именно добропорядочным поведением, без всяких кавычек, хотя под этим термином подразумевалось нечто специфическое, свойственное эпохе и среде. От будущего пирата требовались смелость в бою, повиновение старшим, честность при дележе добычи, а также наличие чувства долга и товарищества. Таким образом, в пираты шла дееспособная, инициативная и образованная часть английского общества, а не его отбросы, как это было в других странах.
С другой стороны, процветанию английского пиратства способствовали удобное географическое положение Англии (вблизи коммуникаций, связывавших Европу с обеими Индиями) и активная поддержка со стороны властей. Король и парламент в Лондоне не только закрывали глаза на заведомо уголовные деяния своих подданных, но и снабжали их всем необходимым.
Происходило все это примерно по следующей схеме. Предприимчивый джентльмен, обладающий необходимыми качествами и знаниями в области мореплавания, покупал за наличные или брал у казны в аренду корабль, а также пушки и другие виды вооружения вместе с соответствующими припасами. Одновременно он вербовал команду из числа себе подобных и, дождавшись благоприятного ветра, выходил в море. Достигнув испанских владений где-нибудь в Вест-Индии, пират грабил прибрежные селения и корабли. Крови при этом лилось немало, по вместе с ней в английские сундуки лился поток золота, драгоценных камней и прочих колониальных даров.
Возможно, у вас возник вопрос: почему испанцы не принимали меры по охране своего торгового судоходства? Кажется, чего тут сложного? Поставить на корабли пушки, разместить там отряды солдат, вооружить команды и положить тем самым конец пиратству. Но в том-то и дело, что меры эти, в принципе возможные, не могли найти широкое применение. Во-первых, корабли той эпохи были небольшими по размерам и водоизмещению. А это значит, что артиллерия и солдаты на борту резко уменьшали грузоподъемность и скорость. К тому же солдат нужно было поить, кормить, им нужно было платить деньги, и пушки также даром не ставились. Короче говоря, судовладелец должен был выбирать: либо безопасность, либо выгода. А какой же смысл в торговле без выгоды?
Более рациональным средством защиты торгового мореплавания были конвои: торговые корабли совершали групповые переходы через Атлантику в охранении военных кораблей. Надо сказать, что к конвоям прибегали с глубокой древности вплоть до второй мировой войны. Однако даже в середине XX в. (для кораблей с механическими силовыми установками, оснащенных эффективными средствами судовождения) плавание в составе конвоя было сопряжено с известными трудностями, а в эпоху парусного флота эти трудности были столь велики, что вся система конвоев нередко теряла эффективность. Объясню вам это на примере.
Представьте себе, что в конце XVI в. из Вест-Индии в Испанию отправился конвой и мы имеем возможность наблюдать развитие событий. Итак, несколько десятков испанских галеонов идут на запад под охраной военных кораблей. Кажется, у испанцев нет повода для беспокойства. Проходят дни, недели, и ситуация начинает меняться. Дело в том, что мореходные качества у кораблей конвоя различные, а парусный маневр — вещь сложная и длительная. К тому же нельзя при каждом порыве ветра гонять матросов на мачты.
Короче говоря, ветры и течения растянули корабли конвоя на многие мили. Они идут не сомкнутой группой, ощетинившейся пушками эскорта, а в виде растянувшейся, изогнутой, местами разорванной ленты. Иные корабли вообще исчезли за горизонтом. А пираты тут как тут. Их корабли хорошо вооружены, быстроходны, и, самое главное, они атакуют с наветренной стороны, т. е. имеют превосходство в маневре.
Немногие оказавшиеся на их пути корабли охранения связаны артиллерийским боем, а транспорты тем временем берутся на абордаж другими кораблями пиратской эскадры. С бессильной яростью наблюдают за всем этим на прочих кораблях конвоя. Испанцы не могут, точнее говоря, не успевают помешать нападению.
В ходе абордажа команды транспортов благоразумно не оказывают сопротивления. Ну а если кастильская гордость побуждает кого-то взяться за оружие, палуба обагряется кровью. Исход абордажа в обоих случаях одинаков: колониальные грузы меняют своих владельцев, транспорт же приводится в непригодное для плавания состояние либо топится (в зависимости от настроения пиратов).
Разумеется, нападение на конвой не всегда проходило так гладко, т. е. пиратство было опасным занятием, связанным с риском утонуть в штормовом океане или повиснуть на рее (в случае встречи с сильнейшим противником), но игра стоила свеч. Так, например, о Фрэнсисе Дрейке рассказывают, что в ходе одного из своих пиратских рейдов по испанским колониям он приказал выбросить за борт часть награбленного золота, ибо корабль его оказался опасно перегруженным.
А теперь я должен остановиться еще на одной особенности пиратской тактики. Суть ее заключается в том, что «джентльмены удачи» не были привязаны к базам снабжения. Их корабли могли месяцами находиться в море и годами не заходить в портовые города. Проблема боеприпасов и продовольствия решалась за счет грабежа или торговли (имелись у пиратов свои торговые агенты). А когда возникала необходимость отремонтировать корабль (очистить днище от обрастаний), или реализовать награбленное, или просто отвести душу в кабаке, к услугам рыцарей черного флага были портовые города в английских колониях. Само собой разумеется, что последние входили в порт не под черным, а под государственным флагом. И если за ними не водились грешки (грабеж подданных его величества), власти «не замечали их».
Ну а если у какого-нибудь «джентльмена», как говорится, рыльце было в пуху и визит в Саванну или в Бостон был чреват крупными неприятностями со стороны королевских шерифов, он мог воспользоваться известной ему укромной бухтой на одном из островов Антильского архипелага. Там можно было и корабль отремонтировать, и с нужными людьми встретиться. А встречи эти были очень желательны, ведь для расширения дела (для нападения на конвой и на прибрежные города) требовалось объединение усилий — создание пиратских эскадр.
К тому же очень полезно было получить информацию об обстановке на театре (узнать, где можно поживиться, а где и голову потерять). И наконец, следовало знать, где действуют коллеги, чтобы не мешать им и не создавать пиратской усобицы.
Одним словом, «джентльмены удачи» стремились упорядочить свой промысел, и процесс этот временами приобретал некоторые черты государственных отношений. В районах наибольшей активности европейских пиратов возникали их корпорации. Последние имели свои законы (узаконенные обычаи), выборных предводителей, а также связи с европейскими негоциантами и правительствами.
Судя по всему, именно эти пиратские объединения, например «Береговое братство», и породили слухи о пиратских государствах. Россияне узнали об одной из таких «держав» вскоре после окончания Северной войны, причем информация эта способствовала организации одной секретной экспедиции. Именно о ней и пойдет речь.
Начну с исторической справки. В 1506 г. португальский мореплаватель Лорензон Альмендого открыл в Индийском океане гигантский остров. Он назвал его Сен-Лоран и нанес на карту. Соотечественники Альмендого в те времена бредили сокровищами Индии и не проявили интереса к его открытию, зато им заинтересовались в Париже. Сен-Лоран был переименован в Дофинов остров и объявлен собственностью французской короны, затем французы начали превращать новую колонию в тропическую плантацию и базу на морских коммуникациях, связывающих Европу с Индией.
Что же касается аборигенов, то их безжалостно сгоняли с земли и превращали в рабов, а смиренные слуги божьи в рясах католических монахов обращали в истинную веру темнокожих язычников.
И плантаторы и миссионеры действовали с великим рвением. Первые обращали жизнь туземцев в ад, а вторые обещали им рай на небесах.
Такая ситуация имела место до 1670 г., когда лютая ненависть к белым угнетателям и горький опыт прошлых выступлений против них позволили туземцам создать единый фронт и достаточно мощные силы. Они уничтожили французских захватчиков, после чего европейское проникновение на остров, получивший к тому времени название Мадагаскар, было временно приостановлено. Точнее говоря, европейское присутствие на острове сохранилось в виде пиратских баз в укромных бухтах восточного побережья.
Об этих индоокеанских пиратских «малинах» россияне были в общем-то наслышаны. Однако в конце 1723 г. царь Петр I узнал на сей счет нечто совершенно новое. Оказалось, что на Мадагаскаре существует пиратское королевство. Автором этой сенсации был вице-адмирал Вильстер. Бывший шведский подданный, эстонец по национальности, он объявился в Ревеле и заявил, что не является врагом России и имеет важное государственное дело к ее царю. Аудиенцию у Петра I он получил, после чего в Ревеле началась срочная подготовка к какому-то не просто секретному, а сверхсекретному вояжу. Лишь крайне ограниченный круг лиц знал, куда, когда, под чьим командованием и с какой целью фрегаты «Амстердам Галей» и «Декрон де Ливде» выйдут в море. В начале декабря того же года оба корабля подняли якоря и покинули Ревель. Однако штормовые повреждения, полученные в районе балтийских проливов, заставили их вернуться. Экспедиция была сначала отложена, а затем и вовсе отменена.
Со временем пелена секретности, скрывавшая это предприятие, спала, но некоторые его детали так и остались невыясненными, хотя прожект, которым Вильстер ухитрился было соблазнить Петра I, неоднократно привлекал внимание историков[57]. Одним из них был некто И. Зейдель. В 1867 г. он опубликовал в журнале «Морской сборник» статью, в которой весьма путано изложил ход событий и еще более путано их подоплеку. К тому же господин Зейдель не блистал эрудицией, и все это заставляет весьма критически относиться к его сочинениям. Прочие же авторы ограничивались преимущественно констатацией фактов без должного их анализа.
Я лично не претендую на лавры первооткрывателя, но кое-какие заключения позволю себе дать. Начну с того, что, согласно описанию Зейделя, в начале XVIII в. в Стокгольме была получена петиция от индоокеанских пиратов шведского происхождения. Они испрашивали у властей амнистии и права на возвращение на родину. Король Карл XII с готовностью простил своих многогрешных подданных, а наследовавшая ему королева Ульрика подтвердила решение своего брата.
Решение это объяснялось, конечно, не христианским милосердием, а надеждой на то, что раскаявшиеся грешники вернутся на родину не с пустыми руками. Для шведской казны, истощенной войной, пиратская добыча (ее казенная доля) была бы даром небес. Однако никаких последствий это высочайшее милосердие не породило, т. е. индоокеанские пираты в Стокгольме не объявились. Зато там возник прожект создания шведской колонии на острове Мадагаскар. Из числа шведских подданных к нему были причастны командор Ульрих, вице-адмирал Вильстер и штатный секретарь министерства иностранных дел фон Гепкен.
Основным же действующим лицом в прожекте был англичанин по имени Генри Морган, хотя он и действовал, так сказать, за кулисами. Именно он предложил организовать шведскую колонию на Мадагаскаре. Мало того, он вызвался финансировать ее организацию. Обращаю ваше внимание на то, что эти заманчивые предложения были сделаны в письменном виде. Однако сам Морган в Стокгольме не показывался, а от его лица там действовал кто-то другой. Судя по всему, командор Ульрих.
Разумеется, у вас возник вопрос: а кто же он такой, этот таинственный Генри Морган — богач и радетель шведских интересов? У Зейделя сказано, что он был незнатного происхождения (выходец из крестьянской среды), в молодые годы ушел искать в море счастья под черными знаменами. Смелость, находчивость, умение ориентироваться в сложной обстановке, абсолютная свобода от каких-либо моральных догм и, наконец, удачливость помогли ему преуспеть на поприще морского разбоя. Когда же деяния Моргана стали вредить английским интересам, он был привлечен к судебной ответственности. Но «аргументы», которые пират извлекал из своих сундуков, были настолько «убедительны», что королевские судьи полностью оправдали его. Более того, Морган был принят на государственную службу и назначен губернатором острова Ямайка. На этом посту он заработал ненависть влиятельных лиц и был отозван в Англию, где ему снова пришлось «давать на лапу» представителям правосудия.
Свободу себе Морган обеспечил, но его пиратской карьере вблизи английских колоний (в Карибском море) пришел конец. Не желая расставаться с любимым занятием, он искал возможность продолжить его в Индийском океане, для чего решил обеспечить себе надежную базу на Мадагаскаре. Это, в свою очередь, требовало покровительства со стороны какого-либо сильного морского государства. Англия отпадала: с отечественными властями у Моргана были натянутые отношения. Французы также исключались: они уже обожглись на Мадагаскаре. Испанцы и португальцы смотрели на Моргана как на исчадие ада. Оставались Дания и Швеция (Россия, по тогдашним представлениям, еще не являлась морской державой).
Английский пират решил обратиться к шведам. Учитывая ограниченные возможности шведской казны, опустошенной Северной войной, он предложил на свои средства снарядить 30 кораблей. Шведское же участие в предприятии предлагалось ограничить одним или двумя кораблями. Для большей убедительности Морган разыскал среди своих коллег (бывших подчиненных) две или три дюжины шведов и убедил их подписаться под прошением с просьбой о помиловании.
В Стокгольме сложилось впечатление, что на Мадагаскаре есть соотечественники, которые могут быть опорой в деле освоения этого острова. А тут еще Морган заявил, что европейские пираты на Мадагаскаре и тамошние аборигены желают стать шведскими подданными.
Все это сочеталось с обещаниями сказочных прибылей, и неудивительно, что королевские министры не устояли перед соблазном.
Затем прожект организации шведской колонии на Мадагаскаре был утвержден в высочайших инстанциях, но к его реализации удалось приступить лишь в 1721 г., после окончания Северной войны. Доля государственного участия в предприятии была при этом увеличена. Морган должен был получить для своих кораблей шведскую артиллерию, продовольствие, людей, а также 30 капитанских дипломов без указания фамилий, т. е. ему давалось право подбора командных кадров экспедиции. И наконец, он назначался губернатором шведской колонии Мадагаскар. Ну а общее руководство всем предприятием возлагалось на капитана-командора шведского флота Карла Ульриха.
Специальная секретная инструкция предписывала ему организацию четкого взаимодействия с эскадрой Моргана, а так как последний находился в Лондоне, то Ульрих должен был отправиться туда инкогнито для установления негласного контакта с английским пиратом. Затем ему надлежало следовать на Мадагаскар для создания там колонии и приведения в шведское подданство тамошнего населения. Правда, реализовать этот прожект не удалось: Морган к тому времени снова угодил в тюрьму, в которой и умер. А без его участия затея стала нереальной.
Вот, собственно говоря, и все, что можно уяснить из статьи Зейделя. Как я уже отмечал, в ней имеется изрядная доля дезинформации. Так, например, английский пират Генри Морган действительно был из крестьян Уэльса. И то, что он отличался храбростью, дерзостью, находчивостью, изобретательностью, соответствует истине. И то, что он преуспел в морском разбое и достиг высоких почестей в своем отечестве, тоже совершеннейшая правда. Однако прочее, о чем говорится в статье Зейделя о карьере Моргана, — чистейший вымысел. В тюрьме он ни разу не сидел и вообще имел наилучшие отношения с отечественными властями, а свою карьеру закончил, будучи губернатором Ямайки. Там Морган и умер еще в XVII в. Наконец, историки обстоятельно описали его деяния, и среди них не числятся какие-либо подготовки к экспедициям в Индийский океан.
Таким образом, в прожекте, адресованном Петру I, имела место мистификация, и автором ее был, очевидно, Вильстер. Во всяком случае, то, что он предлагал россиянам, являлось вариантом прожекта, предложенного шведам от лица Моргана. Разница была в некоторых деталях. Причем объяснений на этот счет господин Вильстер не представил. В частности, на Мадагаскаре обнаружилось некое королевство. Владыка его искал европейского покровителя, и роль такого господин-прожектер предлагал русскому царю.
Надо сказать, что Петр заинтересовался прожектом Вильстера, в частности он пожелал ознакомиться с деталями шведской экспедиции на Мадагаскар. Тогда Вильстер посоветовал царю подкупить штатного секретаря министерства иностранных дел Швеции фон Гепкена, что, судя по всему, и было сделано — секретная инструкция командору Ульриху попала в руки Петра I. Ознакомившись с ее содержанием, он принял решение отправить в Индийский океан экспедицию, однако круг ее задач был расширен.
Во-первых, Вильстер должен был передать письмо Петра мадагаскарскому владыке и договориться с ним об установлении дипломатических и торговых отношений между двумя странами. Планировалась также организация мадагаскарской миссии в Петербург, желательно во главе с самим королем.
Во-вторых, Вильстер должен был следовать с Мадагаскара в Индию (в Бенгалию), дабы передать послание Петра I Великому Моголу, а также договориться об установлении дипломатических и торговых отношений между Индией и Россией.
Как видите, Петр I планировал экспедицию в Индийский океан не для колониальных захватов, а для расширения дипломатических и экономических контактов своей державы со странами Востока. А для того чтобы европейские недруги не ставили препоны задуманному, царь принял меры по обеспечению секретности. Прежде всего вице-адмирал Вильстер, хотя и был назначен начальником экспедиции, никакого участия в ее подготовке не принимал. Более того, его препроводили в Рогервик (впоследствии Балтийский порт), где до самого начала плавания он жил в доме коменданта в строжайшей изоляции, на положении узника.
С другой стороны, вся переписка, связанная с экспедицией, велась в походной канцелярии командующего русским флотом генерал-адмирала Ф. М. Апраксина (без привлечения сотрудников Адмиралтейств-коллегии и Коллегии иностранных дел). Таким образом, был сужен круг лиц, знающих детали предприятия. Кроме того, даже в секретных документах было сказано: «Следовать в назначенное вам место», т. е, пункт прибытия не доверялся бумаге.
Предписывалось также избегать оживленных морских дорог (идти не Ла-Маншем, а вокруг Англии и не под военным флагом, а под торговым). В случае же острой необходимости зайти в какой-либо заграничный порт (когда скрыть военное назначение кораблей будет невозможно) и поднять военный флаг, но не адмиральский, а капитанский. И наконец, командир одного из фрегатов капитан Мясной и помощник Вильстера капитан-поручик Киселев получили особые инструкции. Они являлись копиями инструкции, полученной Вильстером, но тот об этом ничего не знал.
Отсюда можно заключить, что Петр I, хотя и называл Вильстера «честным и высокоповеренным флагманом», стопроцентного доверия к бывшему шведскому подданному не испытывал. Негласный надзор за его деятельностью он поручил русским офицерам, а инструкции всем троим вручил в запечатанном виде. Вскрыть же их они должны были только в Северном море, когда всякая возможность разглашения секрета будет утеряна. Согласитесь, что меры обеспечения секретности русской Индоокеанской экспедиции были неплохо продуманы.
Когда эскадра Вильстера вернулась в Ревель, царь был огорчен, но от своего решения не отказался. Корабли экспедиции по просьбе Вильстера были заменены фрегатами «Принц Евгений» и «Крюйсер». Однако в навигации 1724 г. они плавали совершенно с другими целями, т. е. экспедиция была отменена.
Здесь Геннадий Васильевич прервал свое повествование и обратился к слушателям с вопросом: как они объясняют причины отказа от экспедиции в Индийский океан?
Всех нас вопрос этот озадачил. Молчание в кают-компании становилось тягостным, и я решил высказать хоть какую-нибудь гипотезу, не утруждая себя особо анализом ее правдоподобности.
— Геннадий Васильевич, по-моему, для русского флота в Петровскую эпоху подобный вояж был слишком сложен: Россия не имела необходимых для этого людей и кораблей.
Ответ штурмана для меня был несколько неожиданным.
— Ваша точка зрения, Михаил Валентинович, совпадает с мнением видного историографа русского флота Ф. Ф. Веселаго. Он считал, что «техническая сторона юного флота находилась далеко не в таком состоянии, при котором возможно было осуществление подобного колоссального предприятия. Кроме того, усилению неудачи способствовал и дурной выбор судов и страшная спешность их приготовления»[58].
Тот факт, что Вильстер после возвращения в Ревель просил Петра I заменить корабли его эскадры, подтверждает мысль Веселаго об ошибке в выборе кораблей (в спешке). Но ссылка его на техническую слабость русского флота как на причину срыва экспедиции выглядит все же неубедительно. В техническом отношении русский флот в последние годы царствования Петра стоял достаточно высоко. Во Франции, например, обсуждался вопрос о возможности закупки в России военных кораблей. Английские специалисты также давали высокую оценку продукции русских верфей[59]. И наконец, профессиональная подготовка русских моряков соответствовала требованиям мореплавания этой эпохи. Правда, опыта дальних плаваний россияне не имели, но под андреевским флагом служило немало опытных иностранцев, т. е. известные трудности с кадрами все же не смогли сорвать экспедицию.
Истинные препятствия заключались в другом. Начну с того, что на Мадагаскаре в то время не было никакого государства, а тем более короля из европейцев. Следовательно, устанавливать дипломатические отношения было не с кем. Русская коммерция на острове также была невозможной. У европейских пиратов были свои клиенты, да и возможность контактов с ними была очень проблематичной.
Что же касается аборигенов, то французы надолго привили им ненависть ко всем белым людям. К тому же они вряд ли смогли бы представить для обмена что-либо достойное внимания (даже если бы россиянам и удалось вступить с ними в контакт). И наконец, всякое проникновение русских купцов на Мадагаскар вызвало бы противодействие европейских колониальных держав (прежде всего Франции), Дело в том, что от мысли овладеть Мадагаскаром французы не отказались. Они обосновались поблизости, на Сейшельских островах, и, без всякого сомнения, русское начинание вызвало бы у них активное противодействие. Не менее враждебной была бы реакция Англии. Ведь англо-русские отношения в те времена были далеко не дружественными.
Таким образом, вся мадагаскарская часть прожекта не что иное, как следствие дезинформации. Что же касается автора этой затеи, то я затрудняюсь давать ему категорическую характеристику. Возможно, Вильстер — провокатор, засланный в Россию с целью втянуть ее в конфликт с колониальными державами Европы. Возможно, он простодушный и малоосведомленный моряк, стремившийся протолкнуть, хотя бы и нечистыми методами, проект, в целесообразность и реальность которого искренне верил.
Из того, что писал о Вильстере Зейдель, можно уяснить только то, что он был храбр, в ходе Северной войны отличился в боевых действиях против датчан, а в конце войны находился в конфликтных отношениях со своим командованием. Согласитесь, это слишком мало для того, чтобы делать какие-либо заключения об истинных планах вице-адмирала Вильстера. Категорически можно утверждать лишь то, что он был авантюрист, и то, что прожект, в котором он был замешан, являлся авантюрой как для Швеции, так и для России.
А теперь перейдем к индийской части Индоокеанской экспедиции Петра I. Даю еще одну историческую справку. После крестовых походов состоятельные западноевропейцы возымели страсть к восточным пряностям, а также к предметам роскоши, которые производились большей частью в Индии. В течение нескольких веков держалась мода на индийские ткани, причем цена на них была такова, что даже в XVIII в. английские фабриканты требовали введения запретительных пошлин на ввоз в страну продукции индийских кустарей[60]. Перед изделиями индийских ювелиров блекли творения самого Бенвенуто Челлини.
Индийские товары со временем стали непременной принадлежностью рынков Европы, и торговля ими сделала процветающим не одно коммерческое предприятие. Однако все это будет позже, а поначалу товары из Индии поступали к европейцам в ограниченном количестве, пройдя через многие руки. И разумеется, каждая из них урывала для себя часть конечной цены товара. Например, безвестный индийский мастер (скорее всего, из кашмирской деревушки) создавал поразительную по красоте ткань. Местный купец скупал ее за гроши и продавал на рынке Калькутты арабскому коллеге. Тот перевозил индийскую ткань через Бенгальский залив и Красное море в Александрию, где ее приобретал египетский купец, с тем чтобы перепродать венецианцам. От них ткань поступала на склады крупных оптовиков Западной Европы, которые, в свою очередь, сбывали продукцию индийских кустарей торговцам помельче. Именно они и развозили ткани, ювелирные изделия и, конечно, пряности по городам и рыцарским замкам.
К концу XV в. европейская торговля с Индией еще более осложнилась. Турки, захватившие Северную Африку, стали брать с купцов поистине грабительские пошлины, а корсаров развелось так много и они настолько преуспели в своем ремесле, что всякое мореплавание на востоке Средиземноморья нередко вообще прекращалось. Одним словом, возникла острая необходимость найти какой-либо иной путь в Индию.
Надо сказать, что к тому времени европейцами были созданы и освоены новые типы парусных судов (каравеллы, каракки, галеоты), использовавших ветры разных направлений.
Все это позволяло мореходам совершать дальние океанские вояжи, т. е. были созданы технические предпосылки для поиска нового пути в Индию. А теоретические предпосылки содержались в трудах ученых-географов. Суть их сводилась к тому, что Индии можно достичь, огибая Африку с юга. Задача эта казалась не такой уж сложной. О размерах пашей планеты и о конфигурации ее материков европейцы имели в то время весьма смутное представление. Африка, в частности, представлялась им в виде некоего полуострова (сравнительно неширокого и не очень длинного).
В силу ряда причин морской путь в заманчивую Индию первыми проложили португальцы (разумеется, им пришлось при этом углублять свои географические познания). В 1498 г. экспедиция Васко да Гамы достигла индийского города Калькутты, после чего настала пора расцвета Португальской колониальной империи — страны смелых мореходов, предприимчивых купцов и колонизаторов. На первых порах португальцы мирно торговали. Однако поведение их резко изменилось, когда они создали в Индии свои фактории и уяснили, что богатейшая страна не имеет армии и флота, способных защитить ее. Более того, само понятие «Империя Великого Могола» было в то время весьма эфемерно, ибо единого государства на территории Индостана не существовало.
Стоит ли удивляться тому, что сравнительно небольшие отряды португальцев закреплялись в ключевых районах Индостана, где вели торговлю, весьма похожую на грабеж.
Разумеется, немало голов в Лондоне, Париже, Мадриде, Амстердаме задумывались над тем, а нельзя ли наладить собственную торговлю с Индией. В среде европейских географов и мореплавателей возникла идея найти иной (не португальский) путь в Индию. Так, Христофор Колумб, следуя в Индию курсом на запад, открыл, сам того не сознавая, континент, неизвестный его современникам.
Когда же европейцы осознали это, поиски западного пути в Индию были продолжены. Фернан Магеллан, в частности, пытался дойти до нее, обогнув открытый Колумбом материк. Чем это закончилось, вы знаете. Затем отец и сын Каботы (итальянцы на английской службе) пытались достичь Индии, огибая Америку с севера. Это привело к открытию Ньюфаундленда и Лабрадора. И наконец, свой оригинальный план достижения Индии предложил француз Жан Анго: из Европы курсом на восток вокруг Сибири. Реализацией же этого плана первым занялся англичанин Джон Уиллоби. В ходе экспедиции сам он погиб, а его помощник Ричард Чепслер достиг русских владений в Белом море. Но от Архангельска до Индии было далеко, а попытки прочих европейских мореплавателей пройти далее на восток Северным Ледовитым океаном кончались неудачей. Разумеется, Индии можно было достичь и по маршруту Афанасия Никитина — тверского купца, еще в XV в. совершившего «хожение за три моря». Но путь этот, в значительной степени сухопутный, означал опять-таки транзитную торговлю. К тому же португальцы быстро изгнали арабские суда из Бенгальского залива.
Как видим, Индия продолжала манить к себе взоры негоциантов, мореходов и политиков Европы. Маленькая Португалия, в экономике которой ведущее место принадлежало торговле, а не промышленности, не смогла сохранить свою монополию на индийскую торговлю. В XVII в. у берегов Индостана начали появляться корабли других европейских держав, а в XVIII в. борьбу за ключевые позиции в этой стране вели между собой уже Англия и Франция. Португалия сохранила к тому времени лишь крохи своих былых владений.
А теперь вернемся к теме моего повествования — к идее Петра I наладить политико-экономические контакты России с Индией. Надеюсь, вы уяснили из вышесказанного, что попытка реализации этого замысла встретила бы активное противодействие со стороны правящих кругов Лондона, Парижа, Лиссабона. Более того, есть основания предполагать, что дело могло дойти до применения оружия. Добавьте к этому пиратов различных рас и национальностей, европейскую конкуренцию на индийских рынках, а также непомерные транспортные расходы, и бесперспективность морской русско-индийской торговли станет очевидной.
Как видим, замысел экспедиции был нереален с политической и экономической точек зрения. И Петр I со временем осознал это. В немалой степени изменению царских планов способствовала информация, полученная из зарубежных источников. Так, в 1724 г. в Ревеле объявился вышеупомянутый командор Ульрих (как и Вильстер, он решил сменить подданство). О своей службе под шведскими знаменами командор рассказал весьма подробно. Поведал он, в частности, об экспедиции на Мадагаскар в 1722 г. и о ее бесславном завершении.
Судя по всему, эта информация повлияла на решение Петра I. Вот, пожалуй, и все, что мне известно о планах русской экспедиции в Индийский океан в первой половине XVIII в.
Присутствующие начали было благодарить Геннадия Васильевича за интересный рассказ, но тут не помню кто именно задал вопрос: правда ли, что в XVIII в. группа русских каторжников бежала с Камчатки на Мадагаскар и пыталась создать там государство социальной справедливости?
— С одинаковой убежденностью можно сказать, что это было и что этого не было, — ответил штурман после короткого раздумья. Но это, собственно говоря, уже другая история.
Присутствующие дружно изъявили желание услышать ее, и Геннадий Васильевич рассказал нам, как во времена царствования Екатерины II произошло бегство с Камчатки группы политических ссыльных. Возглавлял это предприятие барон Мориц Аладар де Бенев — венгр по национальности, австриец по подданству, авантюрист по натуре.
С другой стороны, он был во многих отношениях незаурядной личностью, в частности талантливым организатором, обладающим к тому же способностями лидера.
Родовые владения и пределы отечества барону пришлось покинуть из-за конфликта с родственниками, принявшего, судя по всему, криминальный характер. Он перешел польскую границу и предложил свои услуги польским конфедератам, которые вели боевые действия с русскими войсками. Предложение было принято, и Бенев превратился в Беневского.
Служба его под польскими знаменами очень скоро закончилась русским пленом. Однако красноречие и находчивость помогли ему выпутаться из опасной ситуации. Свое пребывание на польской территории венгерский аристократ объяснил столь невинно и убедительно, что его отпустили на свободу «под честное слово». Обещание не поднимать оружия против России Беневский немедленно нарушил и через год снова вынужден был сдать саблю русскому офицеру.
Не имею сведений, был ли он опознан, или его участие в делах конфедератов было слишком заметным. Возможно, имело место и то и другое, и все это привело к ссылке в Казань. Очевидно те, от кого зависела судьба барона Бенева (Беневского), надеялись, что в России он одумается и угомонится.
Увы, эти должностные лица явно не учли особенностей данной натуры. Ссыльный конфедерат бежал из места, ему предназначенного, в Петербург, откуда намеревался покинуть Россию морем. В силу ряда причин он был схвачен по дороге, после чего в Петербурге решили, что столь активному и коварному врагу место на Камчатке.
В те времена эта отдаленнейшая окраина Российской империи служила местом ссылки «отпетых голов». Однако Беневский не пал духом и не смирился под ударами судьбы. Он активно изучал обстановку, знакомился с людьми, устанавливал полезные контакты, изучал русский язык, причем в последнем, судя по всему, преуспел. Во всяком случае, к моменту прибытия на Камчатку он уже достаточно хорошо мог объясняться по-русски. (Об этом говорит та роль, которую он сыграл в последующих событиях.)
Столь же успешно Беневский разобрался в антиправительственной оппозиции. Суть ее заключалась в отрицании частью российского дворянства законности царствования императрицы при наличии совершеннолетнего наследника престола.
Эта «салонная» оппозиция носила в общем-то характер фронды, и Екатерина II без особого труда ликвидировала ее: одних купила чинами и крепостными душами (туманные обещания об освобождении которых она быстро забыла), других отправила — кого в деревни, кого в тюрьмы, кого в отдаленные уголки своей обширной империи, в частности на Камчатку.
Надо сказать, что ссыльные камчадалы были относительно свободны, т. е. могли встречаться втайне от коменданта Большерецкого острога. А он, кстати, и не стремился быть цербером для своих поднадзорных. Более того, капитан Нилов «пил горькую» и к служебным обязанностям относился «зело нерадиво». Поэтому ссыльным Большерецкого острога охраной скорее были отдаленность края да суровая природа.
Среди ссыльных были дворяне и простолюдины, сторонники свергнутой Анны Леопольдовны и участники заговора с целью освобождения Ивана Антоновича (шлиссельбургского принца-узника), а вместе с Беневским туда была доставлена группа офицеров гвардии, которые считали Екатерину II узурпаторшей.
Оторванные от родных мест и людей, лишенные привычного образа жизни и положения в обществе, принуждаемые к тяжелому физическому труду, они, конечно, страдали (духовно и физически) и, разумеется, надеялись: а вдруг в Петербурге верх возьмет кто-то другой, а вдруг всемогущий господь «призовет к себе» треклятую узурпаторшу или (чего на свете не бывает) пробудит у нее совесть. И ссыльные Большередка ждали, ждали, ждали.
Так продолжалось до тех пор, пока в их среде не появился этакий сорви-голова иноземных кровей, находчивый, энергичный, красноречивый. На черную работу он не пошел, а устроился домашним учителем сына коменданта острога, получив тем самым возможность познакомиться с камчатскими проблемами и должностными лицами поближе. Затем Беневский установил контакты с другими ссыльными, после чего разработал план их освобождения, несомненно рискованный, но ему-то нечего было терять. Суть задуманного сводилась к тому, что бывший польский конфедерат «надел политическую личину». Он объявил товарищам по ссылке, что пострадал за сына императрицы Павла Петровича, несправедливо лишенного матерью престола. Мало того, он имел поручение от царевича: просить для последнего руки дочери австрийского императора. В подтверждение этому Беневский демонстрировал ссыльным бархатный конверт, скрепленный якобы личной печатью Павла Петровича, с его письмом на имя австрийского императора.
По уверению барона, миссия его была сорвана в результате незаконных действий недругов цесаревича, но, если ее все же удастся довести до конца, в России многое может измениться. Тем самым «доверенное лицо престолонаследника» не только зародило надежду в исстрадавшихся душах, но и заставило смотреть на себя как на мессию.
Оставалось только найти способ бегства, и тут произошло счастливое стечение обстоятельств. Во-первых, Беневский узнал, что в Челавинской гавани (недалеко от Большерецка) готовится очередная морская экспедиция в Русскую Америку. Во-вторых, в Большерецке произошел конфликт. Дело в том, что один из местных богатеев, пользуясь поддержкой коменданта, зверской эксплуатацией аборигенов края и русских ссыльных довел их до отчаяния. Произвол этот вызвал волнения, и комендант приказал арестовать смутьянов. Правда, сил, имевшихся в его распоряжении, для подавления бунта было явно недостаточно, да и отсутствие оперативной связи с центром он не учел, а главное, не знал того, что против него действует энергичная, смелая личность, способная убеждать и вести за собой массы. Одним словом, произошло вооруженное выступление ссыльных Большерецкого острога, в ходе которого комендант был убит, а Мориц Беневский занял его место.
Здесь, пожалуй, уместно сделать отступление. Кажется, ни одна страна в мире не имела столько самозванцев, сколько Россия. И было бы неправильно думать, что они обманывали только темных людей. Им верили (иногда делали вид, что верят) даже представители привилегированных классов, особенно если эти самозванцы действовали им наруку. И в то, что барон Беневский именно тот человек, за которого он себя выдает, очевидно, верили не все ссыльные Большерецкого острога. Но человек в беде пойдет на многое во имя надежды, хотя бы и призрачной. Казаки же Большерецкого гарнизона, будучи в большинстве своем неграмотными и лишенными достоверной информации о положении дел в столице империи, также оказались загипнотизированными страстными призывами и радужными посулами Морица Белевского. Именно поэтому весь гарнизон и все ссыльные Большерецка были приведены к присяге «законному государю» Павлу Петровичу.
Затем в Челавинской гавани повстанцы захватили галеот «Святой Петр», экипаж которого также не устоял перед чарами Беневского. На береговых складах были обнаружены запасы продовольствия, пороха и всего необходимого для плавания. Таким образом, дорога к бегству была в общем-то открыта. Новый комендант Большерецка деятельно готовился к будущим испытаниям, и в частности, весьма предусмотрительно провернул одну политическую акцию. Суть ее заключалась в следующем.
Участникам выступления было предложено называть себя «Собранная компания для имени его императорского величества Павла Петровича». Короче говоря, антиправительственное выступление прикрывалось авторитетом августейшего лица.
Затем было составлено «Объявление сенату». В этом обличительном для Екатерины II и оправдательном для самих себя документе члены «Собранной компании» утверждали, что цесаревич незаконно лишается престола, что вмешательство в польские дела разоряет Россию и выгодно только Понятовскому (фавориту Екатерины II), что система винных и соляных откупов разоряет многих и обогащает немногих и т. д. Одним словом, все в России плохо, и «Собранная компания», следовательно, не какие-то там пугачевцы, а патриоты, болеющие за законность и процветание отечества.
Учитывая классовый состав повстанческой верхушки, можно сказать, что этот документ был изрядно пропитан дворянской демагогией и истинной целью его была не забота о благе общества, а круговая порука. Подписав это дерзкое обличение царствующей императрицы, участники выступления отрезали себе дорогу к отступлению, т. е. становились вольными или невольными соучастниками всего того, что намеревался совершить их руководитель Беневский.
Одновременно с этой морально-политической подготовкой была проведена и материальная: галеот был вооружен, загружен необходимыми припасами. Летом 1774 г., когда все приготовления были закончены, а море очистилось ото льда, «Святой Петр» вышел в море.
Покинуть пределы России и идти в Европу, чтобы оттуда добиваться справедливости, — ничего другого Беневский не мог предложить своим сподвижникам. Куда именно идти, от кого ждать помощи, в какой форме она будет оказана и каких конкретно целей они будут добиваться — все это, судя по всему, было достаточно неопределенно. Но и сама Европа была очень и очень далеко, т. е. до нее еще нужно было добраться. На повестке же дня стояли проблемы технического, кадрового и политического характера.
Прежде всего на галеоте не было карт для плавания в трех океанах и штурман не имел необходимого опыта.
Кроме того, в распоряжении восставших вряд ли были сколь-либо значительные суммы в иностранной валюте. Отсюда возникала проблема: как рассчитываться с поставщиками продовольствия в портах и не сочтут ли тамошние власти, что перед ними бунтовщики? Но, как уже отмечалось, мосты были сожжены.
Погода в целом благоприятствовала россиянам, однако попытка пополнить запасы на встречных островах положительных результатов не принесла. Японские власти, в частности, не пустили их на берег и отказались от переговоров. Более того, они даже пытались арестовать «Святого Петра», и только угроза применения артиллерии обеспечила свободу камчатским беглецам. На Тайване обстановка сложилась еще хуже. Дело в том, что аборигены островов Тихого океана к тому времени уже убедились, какие беды приносят белые люди, приплывающие на кораблях, и люто их возненавидели. Вследствие этого происходили вооруженные столкновения россиян с туземцами, сопровождаемые потерями с обеих сторон. Запасы удалось пополнить только в Макао (португальской колонии на территории Китая), где россияне установили контакты с колониальными властями. А далее произошло в общем-то неизбежное — политическая организация камчатских ссыльных распалась. Однако, прежде чем переходить к описанию всего, что случилось в Макао, вспомним, в каких условиях происходило плавание на «Святом Петре».
Начнем с того, что галеот не был рассчитан на столь продолжительный вояж. К тому же он был явно перегружен. А если добавить к этому скудное однообразное питание, изнуряющую качку и тропическую жару — станет ясно, сколь мучительно было это путешествие. Нет ничего удивительного и в том, что со временем в среде повстанцев возникли подозрения относительно Беневского (действительно ли он персона, приближенная к особе престолонаследника, и вообще насколько реальны его прожекты?). Сомнения эти, возможно, переросли бы в бунт, если бы Беневский, предупрежденный доброжелателями, не принял соответствующие меры. Представители оппозиции были высажены на берег с запасом продовольствия, что помогло им благополучно вернуться на Камчатку.
Однако данная радикальная мера не изменила в целом психологический климат на борту галеота, и Беневский наверняка сознавал это. А впереди были еще два океана и приличный отрезок третьего. К тому же камчатские запасы кончились, а пополнение их оказалось трудной проблемой. И наконец, штурман «Святого Петра» оказался в числе оппозиции.
Учитывая все эти трудности, Беневский решил продать галеот и продолжить плавание в Европу в качестве пассажиров. Очевидно, это решение не встретило возражения со стороны его спутников. Протест вызвала его очередная политическая метаморфоза — Мориц Беневский объявил губернатору Макао, что он является австрийским подданным, католиком по вероисповеданию. Своим русским спутникам он приказал последовать его примеру. Надо сказать, что это решение Беневского было вполне резонным и даже оправданным. Ведь губернатор Макао, узнай он, с кем имеет дело, мог стать на позицию официальной законности: заковать в кандалы бунтовщиков и отправить их в трюме какого-нибудь корабля в распоряжение российской императрицы.
С другой стороны, католику-португальцу нужды единоверцев-австрийцев были, несомненно, ближе, чем нужды «схизматов»-россиян.
Однако в стане новой оппозиции из-за маневра Беневского начался раскол: одни подчинились приказу, другие категорически отказались признать себя католиками и австрийскими подданными. Вот тут-то Беневский и показал, на что он способен. Губернатору Макао было представлено сообщение (правильнее было бы назвать его доносом), из которого следовало, что группа русских людей из числа тех, кто прибыл в Макао на галеоте «Святой Петр», планирует захват колонии. Опровергнуть эту клевету члены оппозиции не могли прежде всего потому, что только Беневский мог говорить с губернатором (оба они знали латынь), т. е. языковой барьер и дипломатические способности делали начальника экспедиции камчатских ссыльных хозяином положения.
В итоге новая оппозиция угодила в португальские застенки. Причем Беневский обещал ее членам освобождение, если они в письменной форме пообещают ему верность и послушание. Тяжелейшие условия содержания в португальской тюрьме, непривычный климат и перенесенные тяготы свели в могилу часть камчатских беглецов, остальные решили покориться. Сам же Беневский и его спутники, похоже, успели изрядно надоесть португальцам, и те искали способы избавиться от беспокойных гостей. Во всяком случае, им была предоставлена возможность отбыть в Европу на зафрахтованных кораблях.
Во Франции пути участников экспедиции окончательно разошлись. Беневский с немногими русскими спутниками отправился в Париж с предложением завоевать Тайвань для французской короны. Остальные тоже двинулись в столицу Франции, но с иными целями. Пешком и наверняка без денег добрались они до русского посольства и поведали там столь драматическую историю своего странствия, что Екатерина II на их просьбу вернуться на родину наложила резолюцию: «Своими муками беглецы с Камчатки сами себя наказали, пускай возвращаются».
Что же касается Беневского, то он предстал со своим прожектом перед соответствующими инстанциями, но поддержки не получил. Точнее говоря, от них он услышал контрпредложение: основать на Мадагаскаре факторию (как базу для дальнейшей колонизации острова). Беневский согласился и с жаром принялся за дело. Была организована морская экспедиция, целью которой являлось создание небольшой фактории на Мадагаскаре. К тому времени бывший барон австрийской империи, бывший польский конфедерат, бывший приближенный русского престолонаследника, бывший руководитель камчатских повстанцев решил стать владыкой Мадагаскара.
Узнав его намерения, французы нашли способ избавиться от непомерно честолюбивого авантюриста. Был организован заговор, в результате которого барон Мориц Аладар де Бенев был убит.