Загадочные события во Франчесе

5

Прошло больше недели. И вот однажды в кабинет Роберта Блэра просунулась седая голова мистера Хезелтайна: его хочет видеть инспектор Хэллем, который сидит в конторе.

Комната с другой стороны коридора, где над клерками правил мистер Хезелтайн, называлась конторой, в отличие от кабинета Роберта и маленькой комнатки позади него, где помещался Невиль Беннет, хотя последние, несмотря на ковры и мебель красного дерева, тоже были, несомненно, помещениями конторского типа. Была у них и официальная приемная, такая же маленькая, как комнатка Беннета, но клиенты фирмы не любили там ждать, а обычно проходили в «контору» и в ожидании, когда Роберт сможет их принять, болтали там с мистером Хезелтайном и клерками. А маленькую «приемную» давно уже захватила мисс Тафф и поставила там свою машинку. Здесь ей никто не мешал перепечатывать письма — ни посетители, ни вечно шмыгающий носом мальчик-посыльный.

Мистер Хезелтайн пошел за инспектором, и Роберт вдруг с удивлением почувствовал, что волнуется. Последний раз он так волновался в молодости, подходя к доске, на которой были вывешены результаты экзаменов. Неужели ему так наскучила безмятежная жизнь, что он готов принять близко к сердцу беду почти незнакомых людей? Или дело в том, что всю эту неделю он думает о Франчесе, и мать и дочь Шарп перестали быть для него незнакомыми людьми?

Роберт приготовился услышать от Хэллема худшее, однако тот, тщательно подбирая слова, лишь проинформировал его, что Скотланд Ярд пока не собирается передавать дело в суд. Роберт заметил слово «пока» и сразу понял его смысл: они не закрыли дело — Ярд вообще никогда не закрывает нераскрытые дела — они просто потихоньку продолжают расследование.

Мысль о том, что Скотланд Ярд потихоньку «копает» под Шарпов, была малоутешительна.

— Значит, они ищут свидетелей, которые бы подтвердили слова мисс Кейн? — сказал он.

— Им не удалось найти водителя грузовика, который подвез ее до дома.

— Здесь нет ничего удивительного.

— Разумеется. Признавшись, что он кого-то подвез, водитель рискует потерять работу. Это категорически запрещено. А когда к тому же речь идет о девушке, с которой случилась какая-то неприятность, и когда делом интересуется полиция, ни один здравомыслящий человек даже не признается, что он ее видел. — Хэллем взял предложенную Робертом сигарету. — Без водителя или другого надежного свидетеля Скотланд Ярд ничего не сможет предпринять.

— Это верно, — согласился Роберт. — А что вы о ней думаете?

— О девочке? Не знаю. Симпатичная девочка. Не вижу, зачем бы ей врать. Похожа на моих дочек.

«Вот так же будут рассуждать и другие, если дело дойдет до суда, — подумал Роберт. — Каждому порядочному человеку эта девочка будет напоминать собственную дочку. И не потому, что она сирота, а именно потому, что она — из хорошей семьи. Приличное школьное пальтецо, скромная прическа, молодое личико без следов косметики с такими умилительными впадинками под скулами, широко расставленные искренние глаза — прокурор может только мечтать о такой свидетельнице обвинения».

— Девочка как девочка — продолжал Хэллем. — Никто о ней не сказал худого слова.

— Значит, цвет глаз для вас не играет роли? — спросил Роберт, мысленно разглядывая Бетти Кейн и не особенно задумываясь о своих словах.

— Ха! Еще как играет, — к его удивлению ответил Хэллем. — Когда я вижу человека с младенчески голубыми глазами, я заранее знаю, что он преступник. Такие люди горазды выдумывать убедительные сказки. — Хэллем выпустил изо рта дым. — Они и перед убийством не остановятся, хотя мне не так уж много приходилось встречать убийц.

— Страшное дело, — сказал Роберт. — Придется держаться подальше от людей с младенчески голубыми глазами.

Хэллем широко улыбнулся.

— Главное — подальше держите от них бумажник. Все эти голубоглазые лгут только для того, чтобы выманить у вас деньги. Вот когда такой человек совсем запутается в своих хитросплетениях — тогда он может и убить. А настоящего убийцу можно узнать не по цвету глаз, а по тому, как они у него посажены.

— Посажены?

— Ну да. Они посажены по-разному. Один смотрит так, а другой — этак, точно они принадлежат разным людям.

— Вы же говорите, что мало имели дело с убийцами.

— Мало. Но я изучал дела об убийствах и рассматривал фотографии. Удивляюсь, почему ни в одном криминальном исследовании не упоминается форма глаз у убийц. У них почти всегда разные глаза.

— Значит, это ваша собственная теория?

— Да, результат моих наблюдений. Советую вам тоже обратить на это внимание. Я уже начал специально высматривать такие глаза.

— Прямо на улице?

— Ну нет, до этого я еще не дошел. Но когда где-то совершается убийство, я жду, когда напечатают фотографию убийцы. А увидев ее, думаю: «Ну вот! Что я вам говорил!»

— А если на фотографии глаза одинаковые?

— В таком случае можно поручиться, что человек совершил убийство случайно, — что при соответствующих обстоятельствах может случиться с любым из нас.

— А если вам попадается на глаза фотография, на которой достопочтенный викарий Нижнего Дубльтона принимает поздравления от благодарных прихожан по поводу пятидесятилетия безупречной службы, и вы видите, что у него по-разному посажены глаза — тогда как вы это себе объясняете?

— Я прихожу к заключению, что у него любящая жена, послушные дети, что он получает достаточное для своих нужд жалованье, не принимает участия в политике, и прихожане не мешают ему читать такие проповеди, какие ему хочется. То есть, у него ни разу не возникла необходимость кого-нибудь убить.

— Какая у вас растяжимая теория!

— Ну вот! Какой смысл рассказывать юристу про опыт полицейской работы. Зря только потратил время, — в сердцах сказал Хэллем. — Поблагодарили бы, что вам бесплатно подсказывают, как разбираться в незнакомых людях.

— Вы мне не подсказываете, а совращаете мой неиспорченный ум. Теперь я уже никогда не смогу, знакомясь с новым клиентом, подсознательно не отметить цвет его глаз и их симметричность.

— Вот и прекрасно. Давно пора спуститься с небес на землю.

— Спасибо, что пришли сообщить, как обстоят дела, — сказал Роберт, переходя на серьезный тон.

— Не мог же я вам позвонить. Вы же знаете, что сказать что-нибудь у нас по телефону — все равно, что объявить по радио.

— Так или иначе, я вам очень признателен. Сейчас же извещу Шарпов.

Хэллем вышел, и Роберт взял телефонную трубку.

Конечно, как правильно заметил Хэллем, то, что говорится по телефону, подслушивает весь город, но он только скажет Марион, что выезжает и что у него хорошие новости. Они ведь, наверное, места себе не находят. К тому же сейчас — Роберт взглянул на часы — как раз то время, когда миссис Шарп ложится отдохнуть, так что ему, может быть, удастся избежать встречи с этой медузой горгоной. И поговорить с Марион наедине. Впрочем, это была не четкая мысль, а скорее смутное предвкушение чего-то приятного.

Но к телефону никто не подошел. Неохотно поддаваясь на его уговоры, телефонистка пробовала соединиться с Франчесом в течение пяти минут, но там никто не брал трубку. Ни матери, ни дочери не было дома.

Пока Роберт препирался с телефонисткой, к нему в кабинет забрел Невиль Беннет. На нем, как обычно, был твидовый костюм невообразимой расцветки, розовая рубашка и лиловый галстук. Глядя на него и слушая длинные гудки во Франчесе, Роберт в сотый Раз спросил себя: что станет с фирмой, когда он, наконец, будет вынужден передать бразды правления этому отпрыску рода Беннетов. Он знал, что юноша не дурак, но в Милфорде этого недостаточно. В Милфорде требовалось, чтобы человек вел себя согласно своему положению в обществе. Но Невиль не признавал взглядов мира, оставшегося за пределами его тесного кружка единомышленников. Он до сих пор старательно — если даже не умышленно — эпатировал этот мир, о чем свидетельствовала хотя бы его манера одеваться.

Роберт вовсе не хотел затолкать его в черный костюм — традиционное платье адвоката. Он и сам-то носил серый костюм из твида, поскольку его клиентура — жители английской глубинки — не одобряла «городской» одежды. («Этот ужасный человечек в полосатом костюме» — нечаянно вырвалось у Марион об юристе, который одевался так, как было принято в Милфорде). Но твид твиду рознь. И Невиль выбирал твидовые костюмы расцветок, от которых волосы вставали дыбом.

— Роберт, — сказал Невиль, когда тот обреченно положил трубку. — Я закончил дело с переводом собственности Калторпов. Если у тебя для меня больше ничего нет, я хотел бы съездить в Ларборо.

— Ты что, не можешь поговорить с ней по телефону? — спросил Роберт. Невиль был помолвлен с младшей дочерью епископа Ларборского.

— Да нет, Розмари на неделю уехала в Лондон.

— Наверное, чтобы участвовать в митинге протеста в Альберт-холле, — ядовито заметил Роберт, который, не дозвонившись до Франчеса, когда у него были для них хорошие новости, был недоволен всем и вся.

— В Гилдхолле.

— А на этот раз по какому поводу? Против вивисекции?

— Ты совсем отстал от жизни, Роберт, — сказал Невиль с видом человека, призывающего на помощь все свое терпение. — В наши дни, кроме некоторых полоумных, никто не возражает против вивисекции. Они протестуют против отказа правительства предоставить политическое убежище патриоту Котовичу.

— Насколько я знаю, этого патриота разыскивают в его собственной стране?

— Да, разыскивают, — его враги.

— Не враги, а полиция — за два убийства.

— Не убийства, а казни.

— Ты что, последователь Джона Нокса,[11] Невиль?

— Боже сохрани! При чем здесь Нокс?

— При том, что он считал себя вправе казнить по собственному разумению. С тех пор у нас в Англии как-то отошли от этой идеи. Кроме того, если мне предложат выбор между мнением о Котовиче Розмари и службы безопасности, я предпочту службу безопасности.

— Служба безопасности делает то, что ей приказывает Министерство иностранных дел. Это всем известно. Но если я начну объяснять тебе подробности дела Котовича, я опоздаю в кино.

— Какое кино?

— На французский фильм, который я хочу посмотреть в Ларборо.

— Надеюсь, тебе известно, что все эти французские пустячки, которые вызывают такой восторг у английской интеллигенции, у себя в стране совсем не пользуются успехом? Но это неважно. Вот что, ты не мог бы по дороге бросить записку в почтовый ящик во Франчесе?

— Пожалуйста. Мне всегда хотелось заглянуть за ту стену. Кто там сейчас живет?

— Старуха с дочкой.

— Дочкой? — переспросил, моментально заинтересовавшись, Невиль.

— Этой дочке под сорок.

— А… Ну ладно. Пойду надену пальто.

Роберт написал в записке только то, что пытался им звонить и не застал дома, что ему надо будет уехать по делам, но он им позвонит, как только освободится, и что Скотланд Ярд пока не собирается передавать дело в суд.

Торопливыми шагами вошел Невиль. Через руку у него было переброшено ядовито-желтого цвета пальто с рукавом реглан. Он взял записку и исчез, бросив на прощанье:

— Скажи тете Лин, что я, наверное, немного опоздаю. Она пригласила меня к ужину.

Роберт надел свою серую шляпу, которая никогда и никому не бросилась бы в глаза, и отправился в ресторан «Роза и корона», где у него была назначена встреча с клиентом — старым фермером, страдавшим хронической подагрой, несмотря на то, что в рот не брал спиртного. Старик еще не приехал, и Роберт, обычно уравновешенный и никогда не теряющий хорошего расположения духа, почему-то рассердился на него за опоздание. Что-то изменилось в привычном ходе его жизни. До сих пор он шел по ней, не торопясь, получая одинаковое удовольствие от разных занятий, никуда не спеша и не испытывая ни по кому поводу сильных чувств. Теперь все занятия отошли на второй план, а на первом оказалось дело во Франчесе.

Он сел в кресло в холле ресторана и посмотрел на старые зачитанные журналы, лежащие на журнальном столике. Единственный свежий номер был еженедельник «Наблюдатель», и он нехотя взял его в руки, в который раз подумав, что его жесткие сухие страницы вызывают неприятное ощущение в пальцах, а зубчатые края страниц — что-то похожее на зубную боль. Содержание журнала было предсказуемым — письма протеста, стихи и заумные статьи. Среди писем выделялось пространное — почти на целую колонку — послание будущего тестя Невиля, выражавшего возмущение по поводу отказа Англии дать убежище беглому патриоту.

Епископ Ларборский включил в догматы религиозной философии убеждение, что обиженный всегда прав. Он пользовался огромной популярностью у балканских революционеров, английских забастовочных комитетов и заключенных в местной тюрьме. (Единственным исключением был Бэнди Брейн, хронический рецидивист, презиравший епископа и страшно уважавший начальника тюрьмы, которого нельзя было пронять слезной историей и который умел вывести на чистую воду самого вдохновенного враля из своих подопечных. А вот епископу, любовно говорили старые отсидчики, можно заморочить голову чем угодно. Какую чушь ему ни неси, он все проглотит).

Обычно Роберт только посмеивался, читая диатрибы[12] епископа, но сегодня он почувствовал раздражение. Он проглядел два стихотворения, ничего в них не понял и швырнул журнал на столик.

— Что, опять Англия перед кем-то провинилась? — спросил Бен Карли, останавливаясь перед Робертом и кивая на журнал.

— Привет, Карли.

— Гайд-Парк-Корнер для тех, кто с жиру бесится, — сказал низкорослый адвокат, пренебрежительно перелистывая страницы «Наблюдателя» желтыми от никотина пальцами. — Может, выпьем по рюмочке.

— Спасибо, но я жду мистера Уайнарда. А ему нынче каждый лишний шаг в тягость.

— Знаю. Бедняга. Грехи отцов. Ужасно страдать от портвейна, которого ты в рот не брал. Я тут на днях видел вашу машину у ворот Франчеса.

— Да, — лаконично отозвался Роберт, удивившись про себя. На Бена это непохоже — задавать вопросы в лоб. И если он видел машину Роберта, то он также видел и полицейские машины.

— Если вы с ними знакомы, то ответьте на вопрос, который меня давно мучает. Это правда, что о них говорят?

— А что о них говорят?

— Они и в самом деле ведьмы?

— А их в этом подозревают? — с улыбкой спросил Роберт.

— Наши фермеры в этом убеждены, — ответил Карли. Он на секунду многозначительно остановил на Роберте взгляд своих живых черных глаз, потом стал с привычным любопытством озирать холл.

Роберт понял, что Карли как бы ненароком выдал ему информацию, которая, по его мнению, может оказаться Роберту полезной.

— Это неважно, — заметил он. — С тех пор, как появилось кино (благослови Бог того, кто его изобрел) сельским жителям уже не надо искать развлечения в охоте на ведьм.

— Вовсе нет. Этим недоумкам только дай приличный предлог, и они с восторгом потащат ведьму на костер. Вот уж сборище наследственных дегенератов. А вот и твой старикашка ползет. Ну, я пошел.

Роберт располагал к себе людей тем, что искренне интересовался их заботами. Он внимательно выслушал сбивчивый рассказ мистера Уайнарда, чем заслужил признательность старика, в результате чего, хотя Роберту это было неизвестно, сумма, проставленная в завещании старого фермера против его имени, увеличилась на сто фунтов. Но как только они с мистером Уайнардом покончили со своим делом, Роберт устремился к телефону.

Однако в холле было слишком много народа, и Роберт решил позвонить из гаража. Контора его уже заперта, к тому же до нее и идти дальше. А позвонив из гаража, думал Роберт, шагая по улице, можно будет тут же сесть в машину, если она… если они пригласят его приехать и обсудить с ними положение дел — что весьма вероятно, весьма… Конечно, им захочется обсудить с ним, как разоблачить эту историю, независимо от того, будет дело передано в суд или нет.

— Пожалуйста, звоните.

Второй совладелец гаража Стэнли выглянул из-под машины, в которой он копался, и спросил Роберта:

— На какую лошадь поставить, не подскажете, сэр?

— Понятия не имею, Стэн. Давно уже не играл на скачках.

— А я зря выбросил два фунта на эту корову Брайт Промис. Вот и верь лошадям. Если услышите про верняк…

— Если услышу, я вам обязательно скажу, Стэн. Только это все равно будет лошадь.

— Лишь бы только не корова, — сказал Стэн и опять исчез под машиной. Роберт зашел в жарко натопленную контору и взял трубку.

Ответила Марион и, узнав, кто звонит, сказала голосом, полным теплой благодарности:

— Вы не представляете, как вы нас порадовали своей запиской. Всю эту неделю мы с мамой представляли себе, как щиплем паклю. Кстати, в тюрьмах по-прежнему заставляют щипать паклю?

— Кажется, нет. Сейчас заключенным предлагается делать что-нибудь более конструктивное.

— Трудотерапия?

— Что-то в этом роде.

— Не могу себе представить, чтобы мои преступные наклонности исчезли оттого, что меня заставят что-то шить.

— Они найдут для вас что-нибудь более подходящее. Сейчас считается, что заключенного не следует заставлять заниматься тем, что ему противно.

— В первый раз чувствую в ваших словах терпкий привкус.

— Терпкий?

— Как у сухого вермута.

Раз речь дошла до напитков, может быть, она пригласит его на рюмку хереса перед ужином?

— Какой у вас очаровательный племянник.

— Племянник?

— Ну да, молодой человек, который принес записку.

— Он мне не племянник, — холодно сказал Роберт. Ему почему-то совсем не хотелось, чтобы его считали дядей взрослого племянника. — Он мне троюродный брат. Но я рад, что он вам понравился.

Ничего не поделаешь, придется брать быка за рога.

— Мне хотелось бы как-нибудь увидеться с вами и обсудить, что нам следует предпринять. Надо все же распутать эту историю.

Он помедлил, ожидая ответа.

— Ну конечно. Может быть, нам заглянуть к вам в контору, когда мы поедем в Милфорд за покупками? А что, по-вашему, можно предпринять?

— Наверное, надо провести частное расследование. Но я не могу обсуждать это по телефону.

— Да-да, разумеется. Тогда, может, мы приедем утром в пятницу? Мы всегда ездим за покупками в пятницу. Вы в пятницу не особенно заняты?

— Нет. Пятница вполне подходит, — ответил Роберт. Он был разочарован в своих ожиданиях, но постарался этого не показать. — Часов в двенадцать?

— Хорошо. Значит, встретимся послезавтра в двенадцать часов у вас в конторе. До свидания и еще раз спасибо за помощь и поддержку.

Она положила трубку, не тратя времени на прощальное щебетанье, которое Роберт привык слышать от женщин.

— Вывести вам машину? — спросил Билл Броу, выходя из гаража.

— Что? Машину? Нет, не надо. Она мне сегодня не понадобится.

Роберт пошел домой своим обычным маршрутом, убеждая себя, что ему не на что обижаться. Когда Марион позвонила в первый раз, он не хотел ехать во Франчес и не скрывал этого. Естественно, она опасается еще раз нарваться на отказ. У них чисто деловые отношения, и обсуждать дела естественно в конторе, а не в гостиной. Они не хотят заявлять на него какие-нибудь другие права.

«Ну что ж, — подумал Роберт, усаживаясь в свое любимое кресло перед горящим камином и открывая вечернюю газету, — когда они в пятницу придут к нему в кабинет, он постарается установить с ними более теплые отношения и стереть из их памяти свой первоначальный отказ».

Тишина, царившая в доме, успокоила Роберта. Кристина уже два дня сидела, запершись в своей комнате, молилась и занималась медитацией, а тетя Лин готовила на кухне ужин. Его единственная сестра Летиция прислала Роберту веселое письмо.

Во время войны она водила армейский грузовик, влюбилась на фронте в высокого молчаливого канадца и сейчас жила с ним в Саскачеване и растила пятерых белокурых мальчишек. «Скорей приезжай к нам в гости, Робин, — писала она, — пока мальчишки не выросли, а ты весь не покрылся мхом. Ты же знаешь, что тебе просто вредно жить с тетей Лин».

Роберту показалось, что он слышит, как она говорит эти слова. Они с тетей Лин никогда не находили общего языка.

Он сидел в кресле, предаваясь воспоминаниям и размягченно улыбаясь, и тут в гостиную ворвался Невиль и разнес вдребезги его покой и довольство.

— Почему ты мне не сказал, что это за женщина? — почти крикнул Невиль.

— Кто?

— Да эта Шарп. Почему ты мне не сказал?

— Я не предполагал, что ты с ней встретишься. Я просил тебя только бросить письмо в почтовый ящик.

— Там нет почтового ящика, и бросить его было некуда. Поэтому я позвонил в дверь. Они только что откуда-то вернулись. Так или иначе, дверь открыла она.

— Я думал, она днем ложится вздремнуть.

— По-моему, она вообще никогда не спит. Она вообще не относится к человеческому роду, а сделана из металла и огня.

— Я знаю, эта старуха говорит жуткие грубости, но ее можно понять и простить. Ей тяжело пришлось…

— Старуха? О ком ты говоришь?

— О старой миссис Шарп, разумеется.

— Я не видел миссис Шарп. Я говорю о Марион.

— Марион Шарп? А как ты узнал, что ее зовут Марион?

— Она мне сказала. Это имя ей очень подходит, правда?

— Я смотрю, за эти секунды, что ты передавал ей мою записку, вы успели близко познакомиться?

— Она напоила меня чаем.

— Да? Ты же спешил на французский фильм?

— Я никуда не спешу, если такая женщина, как Марион, приглашает меня зайти в дом и выпить чашку чая. Ты заметил, какие у нее глаза? Заметил, конечно. Ты же ее адвокат. Потрясающий зеленовато-серый цвет. А какие брови — точно их провел кистью гениальный художник. То, что называется — брови вразлет. На обратном пути я сочинил о них стихотворение. Хочешь послушать?

— Нет! — твердо сказал Роберт. — Ну и как фильм?

— Я не пошел в кино.

— Как это?

— Я же говорю, что пил чай у Марион.

— Ты хочешь сказать, что все это время проторчал во Франчесе?

— В общем, да, — мечтательно ответил Невиль, — но мне показалось, что прошло всего несколько минут.

— Но ты же жаждал увидеть французский фильм.

— Марион Шарп даст сто очков вперед любому французскому фильму. Это должно быть понятно даже тебе. — Это «даже тебе» неприятно резануло слух Роберта. — Зачем идти смотреть на отражение, когда тебе представляется возможность побыть в обществе оригинала? Оригинальность — это ее главное свойство. Я в жизни не встречал более оригинальной женщины.

— А Розмари?

Роберт, как говорила тетя Лин, был «не в духах».

— Розмари — милочка, и я на ней обязательно женюсь, а тут совсем другое дело.

— Вот как? — с обманчивой кротостью спросил Роберт.

— Конечно, другое. На таких женщинах, как Марион, не женятся. Нельзя же жениться на туче или штормовом ветре. Или на Жанне д'Арк. Даже думать о женитьбе на такой женщине, как Марион, — богохульство. Между прочим, она очень мило о тебе отзывалась.

— Весьма тронут.

Роберт произнес эти слова таким сухим тоном, что даже Невиль заметил его неудовольствие.

— Неужели она тебе не нравится? — спросил он, с изумлением глядя на троюродного брата.

В эту минуту Роберт перестал быть самим собой — благожелательным, ленивым и терпимым Робертом Блэром, а был просто усталым человеком, которому еще не дали ужин и который еще не пережил обиду и разочарование.

— На мой взгляд, — заявил он, — Марион Шарп — просто костлявая женщина сорока лет, которая живет с грубиянкой-матерью в уродливом доме и которой иногда, как и всем людям, бывает нужна консультация юриста.

Но, не успев произнести эти слова, он уже о них пожалел: ему показалось, что он предал друга.

— Ну, может, тебе такая женщина и не по вкусу, — снисходительно сказал Невиль. — Тебе всегда нравились глупенькие блондинки.

Невиль не хотел обидеть Роберта, он просто констатировал факт.

— Откуда ты это взял?

— Все женщины, на которых ты почти женился, были в этом духе.

— Я никогда и ни на ком «почти не женился», — отрезал Роберт.

— Это тебе так кажется. А на самом деле ты чуть на попался на крючок Молли Мандерс.

— Молли Мандерс? — спросила раскрасневшаяся от плиты тетя Лин, входя в комнату с подносом, на котором стояла бутылка хереса. — До чего же была глупенькая девочка. Воображала, что оладьи разделывают на доске. И все время смотрелась в зеркальце.

— Это тетя Лин тебя от нее спасла, правда, тетя Лин?

— Не знаю, о чем ты говоришь, Невиль. И перестань скакать по коврику. Лучше подложи в огонь пару поленьев. Ну как, понравился тебе французский фильм?

— Я не пошел в кино. Меня пригласили к чаю во Франчесе.

Невиль искоса поглядел на Роберта, уяснив, что тот как-то болезненно относится к этой теме.

— Тебя пригласили эти странные дамы? И о чем же вы разговаривали?

— О горах… о Мопассане… о курах…

— Курах?

— О том, какое у курицы, если близко присмотреться, злобное выражение лица.

Тетя Лин смотрела на него непонимающим взглядом. Потом, как бы в поисках твердой почвы под ногами, повернулась к Роберту.

— Может, мне надо нанести им визит, раз уж ты будешь иметь с ними дело? Или попросить жену викария?

— Я бы не стал принуждать жену викария делать столь непоправимый шаг, — сухо отозвался Роберт.

Тетя Лин посмотрела на него с недоумением, но домашние заботы вытеснили у нее из головы готовый сорваться с языка вопрос.

— Не засиживайтесь за хересом, мальчики, а то жаркое пересохнет. Слава Богу, Кристина завтра, наконец, выйдет из своего заточения. По крайней мере я на это надеюсь. До сих пор спасение никогда не занимало больше двух дней. Пожалуй, если ты на этом не настаиваешь, я все же не поеду с визитом к этим женщинам, дорогой. Во-первых, они чужие и какие-то странные люди, а во-вторых, я их просто боюсь.

«Да, — подумал Роберт, — вот такую же реакцию можно ожидать почти в каждом милфордском доме. Бен Карли дал ему понять, что если хозяйки Франчеса окажутся на скамье подсудимых, ему не следует надеяться на непредвзятость присяжных. Надо эту угрозу предотвратить. В пятницу он предложит им нанять частного детектива. Полиция по горло завалена делами, и один человек, который, не торопясь, попробует распутать след, скорее добьется успеха, чем официальное расследование ортодоксальными методами».