Зажги звезду. Рассказы о красных следопытах

Заветное слово

Холодно на улице.

Воробышек перья распушил — мячиком прыгает по мостовой.

У машин хвосты короче заячьих — так их мороз поджал.

Ворона, и та, сидя на ветке, голову в плечи спрятала, нос сучком торчит.

Кто идет по улице — торопится: руки в карманах, у рта парок, щеки красные.

Только один старик не спешит: стук палкой, стук по асфальту. Ни люди, ни машины, ни тем более воробьи его не интересуют. Ссутулился, голову от холода в воротник спрятал, а кажется — от людей. И куда он через весь поселок?

Тайны тут нет никакой. Идет старик к своему другу, для которого припас заветное слово.

Слово — это как ключ от волшебной дверцы: откроется, а за нею, чуть повернешь ключ, далекое-далекое время.

Встретятся приятели, заварят чай, усядутся за стол, и вот один из них — тот, что шел по улице, ни на кого не глядя, — и произнесет волшебное слово:

— А помнишь?..

Смолкнут часы на подоконнике, радио остановится на полуслове, машины за окном звук потеряют — и совсем-совсем другие голоса ворвутся в комнату.

Никто больше не нужен старым друзьям, и так им хорошо, словно не вдвоем они, а впятером-вшестером сидят и разговаривают, перебивая друг друга.

Но вот один из приятелей уехал погостить к сыну, живущему в другом городе. Неделю гостит, другую… И заскучал его товарищ. Некому заветное слово сказать, не с кем поделиться тем, что вот уже сколько времени копится. Сидит дома, углы в комнате считает, слушает шаги по тротуару. А они все мимо, мимо…

Вдруг слышит — кто-то стукнул в калитку. Неужели гость?

Поспешил к двери, вышел на крыльцо. А от калитки несется звонкое:

— Здравствуйте! Мы к вам!

— Ко мне? — не верит хозяин. — А по какому-такому делу? — Сам небритый и одет кое-как. Да и хмурый еще, неприветливый…

— Мы тимуровцы!

И, ничего больше не объясняя, вкатились во двор целой ватагой. А во дворе… Осень весь сад листьями засыпала — последний морозец их и подрумянил, и с деревьев скинул. Яблоня вся в яблоках, будто до Нового года так и собирается простоять. Дрова есть, а не пилены и не колоты. Воды в ведре — на донышке…

Рассыпались по двору и по дому, отовсюду голоса — словно воробьи на пшено слетели.

Час прошел — и двор и дом преобразились, как в сказке., когда Марья- царевна вышла во двор — платочком махнула.

И в магазин сбегали, и в аптеку сходили — на столе хлеб, масло, колбаса, молоко, на подоконнике лекарство. Из красных и желтых листьев букет собран, на видное место поставлен. Ваза с яблоками на столе…

Глянул хозяин на пионерскую заботу, на чистый двор да на вымытые полы и… скрылся зачем-то в соседней комнате.

А ребята уходить собрались — дело-то сделано.

Но тут дверь — скрип…

Стоит в дверях хозяин — не узнать. И вовсе это не старик, каким его на улице видели, а просто пожилой человек. Это холод его ссутулил, одиночество лицо неприветливым сделало. На хозяине новый пиджак, а на пиджаке орденов и медалей разных — полтора, наверно, десятка! На лице улыбка. Так вот, оказывается, кому они помогали! А он о себе ни словечка никому не говорил…

В теплой и чистой комнате, где на столе стоит самовар, начинается разговор. И кто-то произносит заветное слово:

— Дмитрий Алексеевич, а вы помните войну? Ведь мы не только тимуровцы, мы еще и красные следопыты.

…Смолкнут часы, радио остановится на полуслове, машины за окном звук потеряют — и совсем-совсем другие голоса ворвутся в комнату.

Выясняется в таком разговоре, что человек, к которому пришли тимуровцы, прожил жизнь необыкновенно интересную.

Эти люди участвовали в великих битвах за Родину. Виктор Тимофеевич Олейников воевал под Сталинградом и брал Берлин. Арсений Андреевич Бузило расписался на рейхстаге. Валерий Федорович Копарев был летчиком, не раз его самолет горел, падал, но он всегда возвращался в строй.

Мария Андреевна Бузулуцкая всю жизнь работала медсестрой. Кто только йе обращался к ней за помощью, скольким людям она помогла! Но вот осталась одна… Где все те, кого она лечила?

Их заменили тимуровцы-следопыты.

Елена Александровна Перцева работала в школе-интернате вопитате- лем. Как привыкла она к многолюдью, к детским голосам! Заслуженный отдых, который казался ей таким желанным, обернулся тишиной и одиночеством. Как обрадовалась она детям, снова окружившим ее!

Все они, провожая пионеров Окницкой железнодорожной школы № 3 Иру Марценюк, Люду Степанову, Анжелу Самосенко, Наташу Юрчук, Таню Лебедеву, Оксану Гаврилову и Анжелу Пославскую, долго машут им с крыльца и кричат вслед:

— Приходите еще!

Человек из сорок первого года

Этого человека я запомнил во время «Голубого десанта». Тогда, в мае 1970 года, ветераны войны и сопровождавшие их журналисты прошли на воинских машинах-амфибиях долгий путь по молдавскому Днестру и приречным селам, где в сорок четвертом году были особенно жаркие бои. «Десант» — дорога, встречи, выступления, ночевка в машинах, воспоминания о погибших друзьях-товарищах — был трудный, утомительный для бывших солдат, носивших на себе не одну отметину от пуль и осколков. Но когда они вступали в села, под ноги им бросали цветы — и тверже становился шаг, прямее спины: в памяти вставали весенние дни 1944 года, когда им, молодым победителям, точно так же бросали под ноги цветы.

Финишировал «десант» 9 мая на республиканском стадионе в Кишиневе. Машины с ветеранами, проделавшими семидневный путь, въезжали на переполненный людьми стадион, где праздновался День Победы. Я взглянул на стоявшего рядом Красовского — и долго не мог отвести глаз. Лицо его было серым от многодневной усталости и пыли последних километров. Может, потому оно показалось мне высеченным из камня. Это было лицо солдата, какие скульпторы высекают из мрамора и гранита, лицо, чье выражение, найденное однажды, повторилось в тысячах каменных лиц и стало знакомым каждому в нашей стране — лицо воина, труженика войны, победителя…

7 ноября 1985 года Евгений Иванович Красовский умер от тяжелой болезни.

За месяц до его смерти я был у него, мы долго разговаривали. Полковник рассказывал о своей жизни и о том деле, которому отдал все последние годы. Помня меня по «Голубому десанту», называл в шутку «однополчанином» и поверял то, что, может быть, не поверял другим.

…Ему всю жизнь снился один и тот же сон. Стена пламени до самого неба; раненый, он идет куда-то, теряя сознание, идет, идет, не чувствуя под ногами земли, боясь упасть, зная, что не поднимется, если упадет, и еще зная, что где-то здесь его ждет яма… И вот следующий шаг не находит опоры — и он падает, летит, летит в черную пустоту…

Он просыпается, вытирает со лба холодный пот, слышит, как то бешено колотится, то замирает сердце.

Неспешно тикают часы, вокруг ночная тишина. За окном ровный оранжевый свет фонарей, изредка прошумит по асфальту машина.

А ужас от падения в черную пустоту еще не ушел, какое-то время он еще будет держать в напряжении сердце, хотя сознание уже справилось с ночным кошмаром, дав ему название: опять снилась война.

Таким полковника не знает никто.

Сын военного, он тоже учился военной науке — почти двадцать лет. Была сначала кавалерийская школа, где числился курсантом и Лев Доватор, будущий генерал-майор, будущий Герой Советского Союза. Потом служба в кавполку. Снова учеба: бронетанковая академия, куда он попал в 1939 году. Когда началась война, еще учился…

Фронт. Наступление немцев. Фашисты прорвались у Белой Церкви на Украине — дивизию поставили в оборону: 3 тысячи сабель, без тылов, без артиллерии, без средств ПВО. Сабли против танков…

Отходили с боями, теряя представление, кто где находится, не зная, как далеко зашли немцы, откуда их ждать.

Окружены. Штаб и документы пока с ними. Получили приказ на прорыв из окружения.

Штабная группа сидела в сельской хате, решала, как лучше выполнить приказ. Вбежал красноармеец.

— Танки! Три! Идут на штаб!

— Три? Ерунда. Сожжем!

Стали распределять бутылки с зажигательной смесью. Медсестра Соня тоже подошла.

— Ты зачем тут?

— Я тоже хочу.

— Танки же!

Показала маленький пистолет.

— Я им!..

Он взял автомат, бутылку, вышел из хаты. Глянул… По широкой низине шли на село не три танка, а тридцать-сорок, растянувшись на три километра. Они уже стреляли, били из пулеметов. Пули пока свистели над головой.

Первый танк зажгли, попав в него бутылкой. Загорелся и второй. А третий снарядом прошил штабную машину с документами — та вспыхнула.

Танки стали стрелять по хатам термитными снарядами.

Пламя слилось в стену высотой до неба.

Уходили по кукурузному полю. Танки били вслед из пулеметов.

Он так и не узнал, откуда пришли пули, — сильно толкнуло в руку, плечо и в бок. Упал лицом в землю, никак не мог подняться и не понимал, почему не слушается правая рука.

Все же оказался на ногах, куда-то пошел, не чувствуя тела.

Шагал, падал, снова подымался, видя перед собой все ту же стену жаркого пламени, которая, казалось, окружала его. Шагал, боясь оступиться в какую-то яму, чудилось — она у него на пути…

Очнулся в машине от тряски, жары, страшной жажды и боли. Машина неслась по бездорожью. Его голова была на коленях Сони, медсестры.

Потом перенес 27-дневный плен, где наш врач, тоже пленный, ампутировал — вернее сказать, отпилил загнивающую руку. Была дезинтерия, трупы, целая яма с трупами, куда он однажды, выйдя ночью из помещения, где их держали, свалился. Раны гноились, часто впадал в беспамятство. И неизвестно, что это было, галлюцинация, явь? — за ним приходили партизаны.

Они вывели его из лагеря, охраняемого немцами. Вот ведут под руки, какой-то забор… сзади двое ребят с немецкими автоматами, один из них в кубанке… Вдруг немецкий патруль. Его прислоняют к забору, начинается перестрелка… Чей-то горячий шепот прямо в ухо:

— Ты извини, не вышло на этот раз. Мы за тобой еще придем.

Снова лагерь, беспамятство, жарко, жарко…

Что это было, он не знает до сих пор. Явь? Или галлюцинация?

Из плена вырвался, назвавшись стрелочником Красько, — 1 попал, мол, под бомбежку, где и потерял руку.

Был после этого 500-километровый пеший путь к своим, голод, холод — уже шла зима, — переход линии фронта. На 73-и — сутки после ранения попал наконец в свой госпиталь. Из госпиталя вышел только через два месяца.

И когда уже привык, что снова называют майором и, прежде чем обратиться, спрашивают, как положено, разрешения, когда почувствовал, что вернулся в армию, — комиссовали по чистой и отправили домой.

Вместо правой руки вдел в рукав новой шинели негнущийся протез. Сел в поезд, идущий на восток, к Уралу. Было начало 1942 года…

Он навсегда остался человеком из сорок первого, и сон ему всю жизнь будет сниться один и тот же: багровая стена пламени, которая сменится через несколько мгновений черной пустотой, куда он, раненый, падает, — пустотой бессознания.

Но, приехав к своей семье, эвакуированной в деревню под Пензой, Красовский не успокоился, не смирился со своим положением. Он требует восстановления в армии, доказывает всем, что кадровый военный может приносить пользу и будучи инвалидом. Пишет в Москву, потом едет туда… И вскоре становится заместителем начальника штаба дивизии запасных частей в Ижевске, а потом и начальником штаба.

Ижевск, Чебоксары, Калинин… — запасные части передислоцируются на запад…

С 1942 года Красовский готовит солдат и офицеров для фронта, делясь с ними богатейшими знаниями военного дела и непосредственным опытом схватки с врагом.

Победный 1945 год он встретил в Кишиневе.

В 1965 году, когда ЦК ВЛКСМ объявил начало похода по местам Боевой Славы, Е. И. Красовский возглавил поиск безымянных солдатских могил.

Глубоко личное, — он ведь тоже мог тогда, в августе сорок первого, безымянно лечь в землю, — слилось в его сердце с общей болью, а боль эта была огромна: тысячи и тысячи чьих-то отцов, сыновей, братьев ушли на фронт, погибли — и не найти их могил, потому что нет над ними никакого знака, кроме травы, деревьев и высокого синего неба, в котором носятся быстрые ласточки или проплывают белокрылые мирные самолеты.

Первый поиск Евгения Ивановича Красовского начался после письма из Волгограда — писала в Молдавию сестра жены комиссара полка И. М. Колесова. Писала с обидой: «…как может так случиться, чтобы комиссар полка, коммунист со стажем, пропал без вести? Неужели никто не знает о его судьбе? Я не верю, что этот человек ушел из жизни, не оставив в ней следа…»

В похоронке, полученной семьей Колесова в 1941 году, было сказано: «пропал без вести» — эта формулировка в то время б^ла очень распространенной. Все поиски жены комиссара ни к чему не привели. А она не хотела соглашаться: ее муж, комиссар Колесов, не мог ни «пропасть», ни тем более «без вести».

И Евгений Иванович это понимал. Он знавал комиссаров сорок первого, — в то время комиссаром полка мог быть только крепкий коммунист и бывалый солдат. О таких и разбилась в июне самая первая волна напавших на нас гитлеровцев, такие возглавили оборону Брестской крепости.

Итак, комиссар Чонгарского 109-го стрелкового полка, 74-й Таманской стрелковой дивизии, 48-го стрелкового корпуса И. М. Колесов. Погиб или «пропал без вести»?

Поиск был долог, в нем участвовало много, — чем дальше, тем больше, — людей. Во время этого первого поиска юные друзья Советской Армии впервые были названы следопытами.

Цепочка розыска привела в конце концов в Архив Советской Армии в городе Подольске, где было найдено, — права была сестра жены комиссара А. А. Дерюгина! — сообщение о гибели комиссара, а в газете 74-й стрелковой дивизии «Красный таманец> — заметка о подвиге Колесова.

…7–8 июля 1941 года дивизия находилась во втором эшелоне в районе молдавской Стурзовки (ныне Лядово). Здесь шел бой. На третью роту, состоявшую из необстрелянных бойцов, пошли танки. Рота дрогнула, стала отступать. Комиссар Колесов остановил бойцов, вернул в окопы. Дал команду приготовить ‘гранаты. Первым поднялся навстречу приближавшемуся танку…

Нашлись очевидцы этого боя, со временем отыскались люди, которые хоронили комиссара, — они показали следопытам высоту, где он погиб, нашли место могилы.

Долгой была минута молчания, когда раскопали почти незаметный холмик и нашли останки человека…

Прах комиссара перевезли на воинское кладбище в Бельцы, захоронили в братской могиле. На памятнике добавилось имя И. М. Колесова, геройски погибшего 8 июля 1941 года.

Это был первый поиск Красовского, поиск, увенчавшийся успехом. Вместе с теми, кого он вовлек в розыск пропавшего без вести комиссара, Евгений Иванович пережил все, что должен был пережить на пути: надежду, огорчения и наконец — огромную радость. Ведь не только найдена могила, но и восстановлено доброе имя комиссара.

Этот человек был для Красовского не безвестным силуэтом с ярлычком фамилии. Вместе с ним, Колесовым, он вновь пережил утро и день 22 июня 1941-го, видел потемневшее от фашистских самолетов небо, сидел в окопе, пряча голову при разрывах снарядов, вместе они отступали, прикрывая друг друга автоматами, делились окурком*..

Оба ткнулись в землю, когда прогремела из немецкого танка пулеметная очередь, но только Колесов больше не встал, а он, Красовский, поднялся и, шатаясь, пошел…

Красовский становится начальником Республиканского штаба Всесоюзного похода комсомольцев и молодежи по местам Боевой Славы, другими словами, главным красным следопытом республики. В день он получает до 80 писем — со всех концов страны. Из одной только Бухары пришло 2 тысячи писем с просьбой разыскать могилы павших бойцов. Люди искали могилы близких. Хотели знать, как они погибли.

У Красовского 600000 помощников. Это красные следопыты. Он пересылает им письма, дает задания, советует, куда направить поиск.

Поиск стал общим делом. Комсомольские и пионерские походы по местам боевой славы обнаруживают все новые безвестные могилы — о них рассказывают местные жители.

В Архиве Великой Отечественной войны в Подольске офицеры-ветераны, помощники Красовского, находят и переписывают наименования и номера частей, воевавших в Молдавии, их боевые маршруты и списки погибших с указанием адресов могил. Теперь каждое новое письмо сверяется прежде всего с этими данными.

Ветераны боев, приехавшие в Молдавию по приглашению следопытов, вспоминают места захоронения друзей, над которыми качается теперь пшеница или кивает золотыми головами подсолнечник. Ведут следопытов на холм, который называют высотой, и там показывают ничем не приметное место, которое оказывается братской могилой.

Так была обнаружена могила близ пионерского лагеря имени Дзержинского в Котовском районе.

…95-я Молдавская стрелковая дивизия обороняла 130-километровый участок фронта на Кишиневском направлении. Держала противника до 16 июля и получила наконец приказ отойти. Отходила с боями; особенно ожесточенная схватка произошла у высоты рядом с дорогой на Леушены. Здесь 161-й полк потерял сорок человек. Солдат похоронили, сильно поредевший полк покинул высоту…

Через двадцать лет бывший командир этого полка Сергей Иванович Серебров приехал в Молдавию, в ту Молдавию, которая запомнилась ему в разрывах снарядов и бомб. Приехал к солдатам, что остались на высоте, которую защищали. Сопровождал его Евгений Иванович Красовский.

Ходили по холму, — с ними были комсомольцы из Котовска, — узнавали места бывших окопов, воронки. Разрывали землю, находили то патроны, то гильзы, а то и ржавое оружие. Серебров рассказывал, как шел бой, откуда наступали на высоту немцы.

Стали искать захоронение.

— Там насыпь должна быть, — подсказывал командир полка, — мы ведь обещали вернуться.

Солнце уже заходило, все неровности холма были заметны.

— Не насыпь, — догадался Евгений Иванович, — а где земля провалилась, нужно искать.

И вот увидели притененный квадрат. Здесь? Комсомольцы взялись за лопаты.

— Нет тут ничего, Евгений Иванович, грунт, как камень.

— Смотрите — трещина. Нужно копать.

Отошел к Сереброву, увидев, как напряглось у того лицо. Встал рядом.

— Евгений Иванович! Идите сюда!

Из земли торчала плоская железка с шариком на конце.

— Что это? Не опасно?

— Должно быть, ножны штыка, — сказал, подойдя, Серебров. — Ну да, винтовка Токарева… Копайте, ребята.

Снова какой-то предмет. Ремень. Бляхи нет. И вот череп! Был среди них врач, он осмотрел череп. Покачал головой.

— Совсем молодой. Все зубы целые.

В земле открылись кости. Много костей.

— А вдруг это немцы? — сказал кто-то из комсомольцев.

— Ищите, ребята, пуговицы. Растирайте каждый комок земли.

Солнце уже садилось за лес, когда полковникам принесли пуговицу. Как драгоценность, передавали они ее друг другу, полуразрушенную тлением, с еле различимой звездочкой.

— Наши! Наши!

— Мои, — 1 говорил полковник Серебров. — Мои…

Сейчас на месте этой могилы стоит один из самых известных в Молдавии памятников — высокий обелиск, слова на котором видны издалека: «Никто не забыт, ничто не забыто».

Пятнадцать имен погибших здесь уже названы, но двадцать пять еще ждут своей очереди, двадцать пять неизвестных.

Мало надежд, что им вернут имена: 95-я Молдавская стрелковая дивизия, что обороняла Молдавию, дралась потом под Одессой и почти вся полегла в битве за Севастополь. Знамена полков были вывезены на подводной лодке. А 161-й полк воевал еще и за Сталинград, воевал храбро, его знамя находится в Центральном музее Вооруженных сил СССР.

Полковника в отставке, главного красного следопыта республики Евгения Ивановича Красовского'знали в Молдавии очень многие. И в стране тысячи родственников погибших во время войны и ветеранов с благодарностью произносят это имя — с помощью Красовского они получили возможность поклониться могиле солдата, встретиться с однополчанином, адрес которого был неизвестен.

Из-за тяжелого ранения, полученного в августе 1941 года, он не смог довоевать и жил, завидуя тем, кто дорогами войны дошел до Берлина.

Однако доля его в общем деле Победы и памяти о войне на сегодня велика. Он поднял из безвестности столько павших, столько восстановил добрых имен, о стольких подвигах стало известно благодаря полковнику в отставке Красовскому!

…Письма главному красному следопыту республики все идут и идут, кладутся по привычке на его рабочий стол — от поисковиков, от родственников погибших воинов, от ветеранов, ищущих однополчан. Самые последние — от Лидии Кулькиной, сестры летчицы, погибшей в Молдавии, от следопытов Киева, Херсона, Дзержинска, Ташкента…

Полковнику пишут, веря, что такой человек — будет жить долго-дол го, помогая бессмертию тех, кто не уходит из сердца.

Что за именем?

На памятниках павшим высечены их имена. То десятки, а то и сотни. За каждым именем — человек.

И судьба за каждым именем, как и большинство военных судеб, необыкновенная.

Молчит камень над могилой, молчит имя, да и что в нем, таком распространенном, например, таком простом, как Иван Иванов? Оно не задержит ни взгляда, ни внимания.

Но если Попытаться узнать что-то об этом человеке и если узнаешь — глаза издали будут находить его имя среди других на памятнике — словно ты был знаком с ним лично или он твой родственник.

Маленькое село Ташлык на Днестре известно в нашей стране тысячам людей. В апреле 1944 года у села Ташлык 95-я стрелковая дивизия форсировала Днестр.

Школа в селе носит имя командира пулеметного расчета Антона Антонова, чья лодка первой пересекла кипящую от взрывов бомб и снарядов реку.

Одна из улиц названа именем героя, погибшего во время переправы, — гвардии капитана Сергея Целых.

На памятнике у сельсовета — на четырех громадных цифрах из бетона — 1944 — высечены имена других павших в бою за село и при форсировании Днестра. Их много, более 700.

Красные следопыты Ташлыка ведут поиск вот уже более 15 лет. Они прибавили к известным 61 имя.

В Ташлык, к красным следопытам, приезжают из Москвы, Киева, Ташкента… Идут вместе с ними на берег, где стоит памятник 12 апреля 1944 года., дню, когда первые лодки двинулись навстречу огню, долго вглядываются в противоположный берег, будто и сейчас еще он может осветиться вспышками выстрелов.

Стоят молча, слыша, может быть, шум страшного боя, крики команд и просьбы о помощи, видя кипящую воду Днестра там, где сейчас текут мирные струи.

Потом, с трудом вернувшись из прошлого, начинают говорить, начинают рассказывать ребятам о бое, памятном на всю жизнь.

Сергей Владимирович Казанцев, приехавший по приглашению красных следопытов из Харькова, поведал о… собственной смерти. Он был в числе первых разведчиков, которые переправились через Днестр, чтобы выяснить, знают ли немцы о готовящемся броске через реку. При возвращении группу накрыло минами. Раненого Казанцева посчитали мертвым, но немцам не оставили.

В тот день хоронили нескольких. И вот, когда уже вырыта была братская могила, к ряду лежащих на земле подошел полковой врач, друг Казанцева, — попрощаться. Наклонил голову, вглядываясь в последний раз в лицо убитого, и вдруг закричал:

— Он живой! Смотрите — кровь продолжает идти!

Вылечившись, Сергей Владимирович остался верным своей военной специальности — он полковник Комитета государственной безопасности.

Женщину с добрым десятком медалей на груди окружили Лариса Плеш- ко, Алеша Фрунзе, Феодора Мунческул и две Докицы — Нелуш и Завтур. Окружили — слушают.

— А Звали меня тогда Красной Шапочкой, — рассказывает женщина. — Во-первых, за малый мой рост, а еще за то, наверно, что я ничего не боялась — ни серого волка, ни мин, ни снарядов… Где бегом, а где ползком пересекала поле боя, перевязывала раненых.

Как-то раз сильно не повезло: накрыло меня с раненым серией мин. Я только-только его перевязала — ну, думаю, неужели весь труд даром? А мины — ух! ух! ух! — все ближе. Следующая, чувствую, наша. И тут мой раненый, — голос Марии Яковлевны Добровой прерывается, — и тут мой раненый бросается на меня и закрывает своим телом от мины. Я слышу близкий взрыв, удар, засыпало землей, пытаюсь подняться — не могу сбросить с себя раненого: убит.

Спас от смерти Красную Шапочку ценой своей жизни…

До сих пор не знаю его имени, но оно наверняка написано на вашем памятнике. И когда я читала длинный список, благодарила каждого за то, что живу…

В каждую свою встречу с ветеранами боя близ Ташлыка красные следопыты узнают что-то новое о форсировании Днестра, слышат имена героев, доселе неизвестные, рассказы о подвигах, о которых мало кто знает. И переписка с ветеранами после этих встреч оживает, во все концы страны летят письма со следопытскими вопросами.

Промелькнуло в одном из писем имя Иван Иванов. Это же имя было на памятнике.

Кто он? Как воевал? Может быть, это тот самый солдат, который закрыл своим телом Красную Шапочку?

Только десятое письмо принесло рассказ о младшем лейтенанте Иванове. Ваня Иванов был сыном полка. Он попал к солдатам еще до войны. Тогда они назывались красноармейцами. В часть его привел политрук Герман Петрович Аблеков.

Ваня быстро привык к армейской жизни, к побудке, строю, порядку. Эта жизнь ему понравилась. Все его друзья были красноармейцы.

Когда началась война, семья политрука эвакуировалась в тыл. Ваню жена Аблекова хотела забрать с собой, но он отказался и остался с новыми друзьями. Его часть называлась ремонтно-восстановительным танковым батальоном. Она стала семьей Вани.

Ваню Иванова зачислили по его просьбе рядовым. В это же время он заканчивал десятилетку, и красноармейцы проверяли его домашние задания.

Учиться становилось все тяжелее и тяжелее. К ним1 привозил и израненные в боях с немцами танки. Страшна ярость войны! Она разгрызает метадл, разрывает на куски стальные машины.

Когда отремонтированный танк оживал, Ваня — а он к тому времени многому научился, — просил разрешить ему опробовать танк на ходу. И долго не выходил из боевой машины, гоняя ее на плацу на разных скоростях и поворачивая ствол пушки, будто бы целясь по врагу.

В сорок третьем году Ване исполнилось 18 лет, и он поступил в танковое училище в Ульяновске.

В сорок четвертом младший лейтенант Иванов был назначен командиром самоходной установки СУ-76 артиллерийского полка…

Иван Иванов погиб при освобождении села Ташлык. В воинских документах — следопыты получили выциску из военкомата — было сказано: «…умер от ран 25 мая 1944 года…»

Вот какая судьба скрывалась за распространенным, таким простым именем на памятнике.

Следопыты нового поколения — Лиля Калпаджиу, Таня Галатонова, Зина Фрунзе, Виолета Стругару, Ливия Ротарь, — читая длинный список имен, всегда по-особому произносят фамилию Иванов: словно имя хорошо знакомого человека.

Сорок лет, и еще сорок шагов

В бою за село Медвежа Бричанского района в марте 1944 года трое советских бойцов получили звание Героя Советского Союза: Павел Дударев, Константин Ежов и Федор Трофимов.

Вот как описан был в наградном листе подвиг Федора Трофимова его командиром майором П. Билаоновым:

«28 марта 1944 года в бою за село Медвежа, когда противник пошел в контратаку с численно превосходящими силами пехоты при поддержке танков, тов. Трофимов Ф. Л. с группой разведчиков в течение 4-х часов отразил 8 контратак противника и стойко держался на своем участке. Когда же боеприпасы были на исходе, он с криком «Ура!» поднял разведчиков в атаку и вырвался из кольца окружения. В этом бою уничтожено 80 немецких солдат и офицеров.

Когда подошли на помощь соседние части и разбили немцев, он с той же группой разведчиков захватил в плен 60 немецких солдат и офицеров и обоз: 18 повозок и штабную повозку.

За проявленные героизм и мужество в бою достоин высшей правительственной награды — звания Героя Советского Союза».

Праздником стал тот день в школе, когда следопыты узнали, что в Мед- вежу приезжают Герой Советского СЬюза Федор Леонтьевич Трофимов и его однополчанин Иван Леонтьевич Таранчук.

Жили они в разных городах, ничего друг о друге не знали много лет, в Медвеже их вновь свели письма красных следопытов.

Первым приехал из Черновцов Иван Леонтьевич и поселился в гостинице. О предстоящей встрече с однополчанином ему не сказали. Приберегли ее как сюрприз.

Федор Леонтьевич приехал на следующий день.

Вышел из автобуса — пожилой, солидный, в ондатровой шапке. Вышел и стал оглядывать все вокруг, пытаясь узнать старую, знакомую по 1944 году, Медвежу.

— Федор Леонтьевич?

— Я. Это вы меня приглашали? Вы письма писали?

Пошли по селу.

А однополчанина будто кто послал навстречу — стоит уже на крыльце гостиницы, шляпу на затылок сдвинул — всматривается в каждого, кто идет по улице.

Увидел группку ребят, которая окружала какого-то гражданина в ондатровой шапке, встрепенулся, сощурил глаза.

Сорок лет разделяло однополчан, сорок лет и еще сорок шагов — и вот пошел обратный отсчет: 39…38…37…

…16…15…14…

— Красавчик!!! Ты откуда?!

— Хохол!!! А ты-то как здесь очутился?! — Это были их шутливые прозвища во время войны.

Нет больше сорока лет между ними! Они снова: в том году, в том дне, в котором, расстались!

Бросились обниматься. Тискали один другого, будто проверяя, на самом ли деле друг рядом, не привиделось ли, поднимали в объятьях, хлопали по плечу. Ондатровая шапка и шляпа упали на землю, они топтали их, не замечая. Ребята подняли шапку и шляпу, стояли неподалеку, сами еле сдерживая слезы.

Во все глаза смотрели на необыкновенную встречу Галя Крецу, Эльвира Доброничка и Лиля Кольцюк, только сейчас понимая, чего стоит их дело, их переписка с ветеранами войны…

Потом оба Леонтьевича ходили по отвоеванному ими у немцев селу, узнавая и не узнавая его. Пошли на места боев, скрытые пашнями, которые похоронили в себе окопы и осколки, ржавые пулеметные ленты й гильзы.

Вспоминали распутицу и холода тех дней. Но такими жаркими были бои, что только тогда замечали солдаты холод земли, когда падали на нее ранеными. Вспомнили Ежова, разведчика, въехавшего в село на белом коне и напоровшегося на немецкий танк. Говорили о Федоре Гомузинском, который шел в атаку вместе со своим сыном, — сын в: той атаке погиб. Отец вынес тело сына из боя и похоронил в саду первого же дома в селе Подвирьевке, что было занято сразу после Медвежи…

Долго стояли вместе с красными следопытами у памятника погибшим за освобождение села. И за фамилиями на могилах видели однополчане лица живых — друзей, тех, с которыми освобождали Молдавию от фашистов холодной и жаркой весной 1944 года.

«Желторотые» верят в победу

Звонок в дверь. Щелкает замок.

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, в вашей квартире живет участник Великой Отечественной войны?

— Нет, такого нет…

— Извините, пожалуйста. До свидания!

Шаги по лестнице. Снова звонок.

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста…

— Папа! Тут спрашивают участников войны. Тебя можно назвать участником?

— А кто спрашивает?

— Пионеры.

— Скажи, что меня называли партизаном.

— Ой, партизаны нам тоже нужны! Можно войти?

— Здравствуйте! Мы следопыты из восьмой школы. Вы партизан? То есть… извините, вы бывший партизан?

— Я же сказал: меня называли партизаном…

— Кто называл?

— Оккупанты.

— А за что?

— Ну… Видать, за дело.

— Ой, а вы расскажете нам об этом?

Следопыты — семиклассницы Света Ершова и Таня Руденко — усажены на диван, а хозяин квартиры Валентин Николаевич Шлягун, сидя на стуле, начинает рассказ.

— На румынской границе с Венгрией стоит городок Аюд. Там у буржуазной Румынии в годы войны была политическая тюрьма. В этой тюрьме в сорок четвертом году сидели несколько ребят из Сорок и окрестных сел и я с ними.

Докатились до Аюда залпы тысяч орудий, заговоривших 20 августа, в час начала Ясско-Кишиневской операции, — и в политической тюрьме лязгнули тяжелые засовы на дверях, заскрипели замки…

— Выходите! — раздались голоса за дверьми. — Выходите все! Вы свободны!

Мы ничего еще не знали о Ясско-Киши невской операции, о Кицканском плацдарме, об освобождении Молдавии. Я видел перед собой только тюремный коридор, открытые двери камер и множество людей. Они, как и я, растерянно оглядывались, не догадываясь о событиях на востоке, открывших двери политических тюрем буржуазной Румынии…

Приговор военно-полевого суда 3-го армейского корпуса, объявленный 7 апреля 1944 года, приговорил Валентина Шлягуна к 10 годам каторги. Вместе с ним были приговорены к каторге и конфискации имущества еще 13 человек: дали кому 10, кому 15, кому 20, а кому и 25 лет! Еще 8 человек после суда были отправлены в тюрьму. А бывшего шахтера Георгия Гуменного приговорили к расстрелу и привели приговор в исполнение.

Но даже после суда и приговора судьи недоумевали. Эти желторотые юнцы из Сорок, восемнадцатилетние, девятнадцатилетние, родившиеся при румынской власти, ею, можно сказать, воспитанные, создали в сорок втором подпольную организацию и выступили против них! Немецкая и румынская армии — далеко на востоке, идет битва за Сталинград, битва на Волге, са-мой русской из русских рек, — а они пишут на стенах и заборах: «Да здравствует Красная Армия!» Пишут на русском языке: «Долой немецко-румынских оккупантов!»

На что эти юнцы надеются? Откуда у них такая вера в Советы, в победу?

В 1942 году они писали на стенах домов: «Победа будет за нами!»

За кем это — «за нами»? С кем они вместе?

В 1918 году в Сороки, как и во всю Правобережную Молдавию, вошли войска буржуазной Румынии. Во многих местах оккупантов встретили пушками и пулеметами. В Бендерах рабочие-железнодорожники обшили металлическими листами вагоны, превратили их в бронепоезд и вывели его навстречу непрошеным гостям. Оружием встретили румынские войска в Хотине и Сорокском уезде…

Но регулярная армия взяла верх над повстанцами. Ночь оккупации опустилась на Правобережье, и длилась она 22 года.

Многие сорочане помнят мост в центре города, где собирались безработные: маляры, столяры, каменщики, пильщики дров. Толпились они у памятника генералу Поеташу, убитому в боях 1918 года. Безработных было много — работать в Сороках стало негде. А как содержать семью? И что ждет впереди сына или дочь? Ведь учиться, кроме как в четырехлетием сельскохозяйственном лицее, негде! Окончат его — и пойдут, опять же, просить работы у генерала Поеташа…

Но вот пришел 1940 год! Вернулась в Сороки советская власть.

Вернулась — и на улицах Сорок громко зазвучала музыка великой страны, зазвенели ее песни.

Как много сразу произошло перемен! Стали открываться одно за другим предприятия, школы, исчезли безработные. Памятник генералу Поеташу свалили и увезли куда-то.

Изменилось все и в школах. Раньще ходил по коридорам и по двору с палкой в руке специальный <учитель»: чуть что, и — раз! — тебя палкой по спине или по рукам.

На переменах стало весело, шумно — пели песни, играли, не боясь палочного сучителя». Организовали художественную самодеятельность.

В Москву, на сессию Верховного Совета, где была образована Молдав- ская Советская Социалистическая Республика, поехали двое сорочан: учитель и рабочий, — об этом говорил весь город.

К Валентину Шлягуну приехал в гости дядя, брат матери, военный командир Красной Армии. Сколько он рассказал об огромной советской стране, о ее университетах и институтах, о стройках, заводах и фабриках, о колхозах! О Москве и Киеве, о Крыме, где отдыхают шахтеры и металлурги, учителя и колхозники.

За этот неполный год ребята успели поступить в комсомол; завтрашний день виделся им светлым, радостным…

Но завтрашний день оказался 22 июня 1941 года…

На восток плыли ревущие черные тучи немецких бомбардировщиков. Пыль над дорогами поднималась все выше — на восток шли немецкие машины и танки. Вместе с немцами вернулись в Сороки бывшие хозяева мельниц и магазинов, мастерских и домов…

Разыскали и подняли памятник генералу Поеташу. У моста, в тени памятника, стали собираться по старой памяти безработные.

Сколько времени могло все это продлиться?

Румынские радио и газеты говорилй о победоносном наступлении на Советы, о разгроме Красной Армии, о скором взятии Москвы.

Не верилось.

♦ Не верилось, как в детстве не верится в гибель любимого героя; все кажется, что встанет он, непобедимый, сильный, как прежде, и погонит врагов прочь…

И вот советское радио, — рередачу подслушал Георгий Булат по приемнику румынского офицера, квартировавшего в их доме, — сообщило об окружении 22 немецких дивизий под Сталинградом!

В ближайшую же ночь в Сороках кто-то разбросал листовки с долгожданной новостью: немцы терпят поражение!

По дворам побежал слух: партизаны…

Два года действовала в Сороках подпольная комсомольская организация. Сообщала о событиях на фронте, о том, как Красная Армия набирает силы и громит фашистов на всех направлениях, о советских партиаанах и Намерениях оккупантов. Подпольщики искали связи с настоящими партизанами, начали собирать оружие…

Организация ширилась. Вступили в нее ребята из Воронково, из Куку- рузенской сельхозшколы; избрали подпольный комитет комсомола.

Порфирий Исак, тоже успевший в 1940 году стать комсомольцем, написал на своем билете: «Временно не могу платить членские взносы: любимую Родину захватили фашисты».

Вот чего не понимали судьи и сорокские жандармы, стиравшие со стен крамольные надписи: своей Родиной эти юнцы, всего год прожившие при советской власти, считали СССР!

Предатель выдал подпольщиков румынским властям. Арестованы были все. Началось следствие, начались пытки.

Румынский суд напишет в своем заключении: «В городе Сороки и в соседних селах появились партизанские коммунистические отряды, которые должны были помочь возвращению Красной Армии…Основной заботой руководителей организации была доставка оружия и вербовка путем пропаганды сторонников коммунистов…Булат Георгий, Жояну Леонид, Кум- патэ Александру, Шлягун Валентин заложили основу организации… Ион Вражмашу летом 1943 года в беседе с молодыми людьми села Воронково сказал, что коммунистическое государство является более совершенной формой государства, чем наше, что коммунистические законы, труд, школа и все коммунистические учреждения лучше».

7 апреля 1944 года военно-полевой суд в Галаце зачитал приговор:

— К 25 годам каторжных работ присуждается…

Но в это же время, когда суд выносил приговор подпольщикам, в самые тяжелые годы войны верившим в победу нашей Армии, Красная Армия освобождала Молдавию. Ее части были уже на территории Румынии, и готовилась Ясско-Кишиневская операция. Могучие залпы отзовутся 20 августа в далеком от Молдавии городе Аюд — там откроются двери тюрьмы для политических заключенных и Валентин Шлягун выйдет из камеры и увидит наполненный людьми коридор…

Хозяин провожал Свету и Таню до дверей. А они долго не хотели уходить. Всё спрашивали, всё смотрели на Валентина Николаевича, не веря своим глазам: неужели перед ними настоящий подпольщик? Он расклеивал листовки в суровые дни войны, писал на стенах антифашистские лозунги, его судили… О таких пишут книги, снимают кино, а он — вот он, рядом с ними, стоит протянуть руку…

Движение красных следопытов возникло спустя двадцать пять лет после окончания войны — когда почти остыли ее горячие следы.

Отечественная война, ее герои и павшие, страдания народа и его подвиги не должны быть забыты — вот что стало девизом следопытов.

В памяти народа о войне — залог его бессмертия.

Красные следопыты зажигают немеркнущую звезду памяти над восстановленным ими воинским подвигом, над найденной ими солдатской могилой.

Война из слова, прочитанного в учебнике, становится в их сознании тем, что она есть, — гибелью народов.

И потому красные следопыты вырастают убежденными защитниками мира и, если придется, станут мужественными солдатами: они потомки тех, кто отстоял нашу землю от порабощения в 1941–1945 годах.