Заговор теней

ГЛАВА 10. Аккасар. Роковой удар

а, старик, — сказал Конан, выплевывая куриную косточку, — твоя девчонка оказалась на высоте. Если бы не ее сметливость, не видать бы песьеголовым Моррокана, как своих мохнатых ушей. Думаю, и нас бы ты не увидел: не верю я, что потомки клинхов не ведают чувства мести, таких народов я не встречал. Как ни старался их раджуб казаться наибезобиднейшим существом, нет-нет да сквозили в его зеленых глазах искры гнева. Так что, Ка, считай, подарила свободу не только песьеголовым, но и себе — заодно с млеччхом, которого ты только что славно угостил своей курятиной.

Дядюшка Пу лишь кивнул: на его узкоглазом лице, обрамленном жидкой бородкой, не отразилось ни радости, ни печали. Старик сидел на циновке, поджав ноги, слегка покачиваясь, словно в полусне. Глаза его были прикрыты, худые пальцы перебирали костяные четки.

— Я очень испугалась, когда эта тварь вылезла из пропасти, — негромко сказала девушка. Она сидела рядом с киммерийцем на полу хижины, в которую привела своего спутника после того, как они переправились через реку, — О Бхайрави, спаси и защити нас от исчадий Тьмы!

Варвар вспомнил существо, появившееся из клубящегося серого тумана на краю площадки, окруженной каменным амфитеатром. Сначала из глубин провала донесся жуткий хохот и скрежет — словно сотни мечников вздумали царапать своими клинками огромное стекло. Потом колючие кусты на краю бездны вспыхнули, затрещали и обратились в прах. Массивная тень заворочалась, вздуваясь, как огромный гнойник, волны холода накатились на ступени амфитеатра, заставив зрителей оцепенеть в ожидании зрелища, виденного ими неоднократно, когда мужественные сородичи выходили на сцену, чутко ступая по растрескавшимся плитам, чтобы снова и снова с отчаянной безнадежностью исчезать среди клубящейся тьмы под плотоядный хохот чудовища.

Оно походило на хамелеона, улитку и жабу одновременно. Брюхо, отвисшее, покрытое тусклыми роговыми пластинами, между которыми вздувалась и опадала зеленоватая кожа, колыхалось, как огромный мешок, делая монстра на вид несколько неуклюжим; лапы имели по восемь суставов и длинные цепкие пальцы, увенчанные загнутыми когтями, алыми и блестящими, словно ногти придворного модника, покрытые лаком. Плоский хвост волочился по плитам, оставляя белесую слизь, огромные ступни по-стариковски шаркали, и непонятно было, как столь нелепое создание может карабкаться по отвесным скалам.

Впрочем, Конан вскоре убедился, что может, да еще как.

Варвар стоял в центре площадки, словно лицедей, готовый сыграть главную роль в жутком спектакле. На ступенях амфитеатра безмолвно восседали песьеголовые и их женщины; где-то там была и Ка Фрей, следившая за ним полными ужаса и слез глазами.

Демон зашипел, выпустил длинный огненный язык и, воздев над уродливой мордой длинные кривые руки, двинулся вперед, подминая колючки, пробивавшиеся между плитами. Хвост, еще недавно бесцветный и студенистый, побурел и покрылся черными полосами, повторявшими очертания трещин. Грудь его покрывало нечто округлое, красноватое, с розовыми прожилками, и Конану сначала показалось, что это какой-то щит или воротник, наподобие кольчужного, защищающего грудь латника, но, когда монстр приблизился, варвар разглядел: то была нижняя губа чудовища, а над ней, блестя желтой слюной, скалились мелкие, по-щучьи острые зубы…

Длинный язык, полыхавший жаром, коснулся его лица. Вернее — маски, прикрывавшей лицо киммерийца. Маска была сделана виртуозно, как и все в городе клинхов, и, надев ее, Конан стал неотличим от песьеголовых, разве что синие глаза, смотревшие в отверстия фальшивой собачьей головы, могли бы его выдать. Однако Хохочущий Демон распознавал лишь обман, навеянный чародейством, маска же была рукотворной, а посему чудовище видело ее точно так же, как и все остальные: не слишком отчетливо в полумраке, царившем на краю пропасти.

Конан заставил себя стоять смирно, хотя его так и подмывало воспользоваться арсеналом, которым он запасся. Варвар застыл, словно изваяние, подняв руки, продетые в полые стебли гигантского бамбука: эти наручни, согласно замыслу, должны были сыграть роль кожи ящерицы, когда он окажется на дне.

— Kru singh omm-olul — услышал он, словно сквозь толщу воды, хриплый крик Абдрасана. — Хали, Хали, мать наша, прими то, что повелел Сома, Владыка Снов!

Ах вот как, значит бог Луны лично удостоил его чести стать жертвой пузатого демона! Надо же. И еще — раджуб песьеголовых ни словом ранее не обмолвился, что ведет свою родословную от Девятирукой. Кажется, он утверждал, что прародительницей его племени была трехголовая Снейгу. Нет, пожалуй, сам Ормазд, Судья Судей, не смог бы разобраться в хитросплетении верований жителей этих земель!

Впрочем, разбираться сейчас времени не было: за поблескивающей слюдянистой оболочкой похожее на желток полупрозрачного яйца глазное яблоко монстра двигалось, перетекая внутри поблескивающего нароста посреди его покатого лба — по бокам, похожие на листья чертополоха, колыхались под слабым ночным ветром дряблые уши. Колыхание прекратилось, желтый шар застыл, и красная крапинка, блестевшая посредине, определилась: взгляд демона вперился, ощупывая жертву.

«Иди, — мысленно молил варвар, — возьми меня! Иди, пузатый, во имя твоей грудастой Госпожи, я, ускользнувший от Нее, жду тебя!»

Демон, видимо, что-то чуял — отблеск или запах мыслей — он взболтал единственный глаз, как повар, готовящий яичницу-болтунью, и выплеснул щучьим ртом звук, похожий на смех изувера, добравшегося до вожделенной селезенки жертвы.

«Хо-о, — пронеслось над амфитеатром, — Хали-вхо-о!»

В тот же миг монстр кинул свои руки-корни, многочисленные суставы защелкали, и пальцы, похожие на бледных червей, но подобные захлестнувшей силой аркану кочевника, сдавили руки варвара.

Хрустнуло древесное волокно бамбука, на миг Конану показалось, что наручни не выдержат, и его запястья будут раздавлены безжалостной силой, но — обошлось; киммериец почувствовал пустоту под ногами и холод в животе; амфитеатр, оттаяв, ахнул: утюжа плиты, монстр отступил и канул вместе со своей добычей в логово, дарующее тьме — тьму.

Спускались стремительно. Демон, не переставая хохотать (утробные звуки кружили голову, пожалуй, пострашней спуска), вытягивал нижние лапы, казавшиеся еще недавно неуклюжими, столь проворно, что ему мог бы позавидовать любой скалолаз, рожденный по обе стороны Киммерийских гор. Его похожий на наросты голубоватого льда глаз крепко сидел во лбу — крутился под оболочкой лишь желтый зрачок, как матрос в корзине наверху мачты: выглядывал путь. Варвар висел, напоминая себе подстреленную дичь, раненную, еще не простившуюся с жизнью, но уже в тенетах — а охотник ликующе хукал, скользя по расщелинам столь же легко, как обычные звероловы ходят через вереск или теплый песок, возвращаясь с добычей.

Столько раз демон вступал на гибельные места, что голова шла кругом. Там, где была тропинка или тень лестницы, не ложились шаги его широких ступней — монстр застывал, поводя желтым зрачком, и вдруг бросался на отвесную стену. Он нес свою добычу на вытянутых руках, не касаясь ею скалы; живот под костяными пластинами гулко бухал, когда тварь с проворством ящерицы отыскивала магическим глазом лазейки на дно. И гладкая стена обращалась в пологую расщелину, и на месте подозрительных осыпей возникали лестницы.

Серый туман сгущался, но, странно, становился все прозрачней, подсвеченный снизу багровыми сполохами. Спуск шел все круче, временами демон скользил надувшимся животом по гладкому, словно ледяная горка, склону, и хохотал все громче, радуясь своей ловкости.

И, съехав в очередной раз, вдруг побежал вперевалку, все так же удерживая человека — варвар болтался в его лапах, как тряпичная кукла. Багровый свет шел от камней; густо белели кости и черепа, потрескивавшие под ногами чудовища, как сухой мох в лесу. Еще ржавело на дне оружие: остатки мечей, копий и палиц, так никогда и не пущенных в ход. И рокотал, мощно вырываясь из недр, радужный фонтан, окутанный паром.

Наконец монстр остановился, красный зрачок снова уставился в прорези собачьей маски — Конану показалось, что демон разгадал обман и готов к мести.

Он не стал медлить: разжал занемевшие пальцы и отпустил круглые срезы бамбука, за которые держался. Надо сказать, из последних сил.

Тело его скользнуло вниз: монстр по-прежнему сжимал наручни, облизывая полыхающим жалом рыбьи свои зубы. Конан не стал ждать, пока тварь пошевелит мозгами, если таковые, конечно, наличествовали: остро отточенная крестообразная чакра — излюбленное метательное оружие вендийцев, которым Конан учился владеть в Айодхье — с шелестом понеслась сквозь серый туман и полоснула по лбу чудовища. Вопль, сернистый дым и страшный удар стремительно удлинившейся суставчатой руки, обрушившийся на голову варвара…

Самое приятное — вспоминать былые схватки, попивая некрепкое вино (крепкое способствует пробуждению былой агрессивности, что не всегда приятно для слушателей), закусывая мяском, а потом, ковыряя в зубах костяной зубочисткой, или, на худой конец, просто щепкой, наслаждаться впечатлением слушателей. Тем паче — слушательниц.

Слушательница у Конана имелась, и слушательница благодарная: увы, будучи также и свидетельницей — во всяком случае заключительной стадии — подвига киммерийца, Ка Фрей снова сжималась и трепетала при одном воспоминании об ужасном видении, представшем ее глазам там, в древнем амфитеатре. Что ж, варвар ее понимал: его вид после появления из пропасти был отнюдь… как бы это помягче выразиться?., отнюдь не героический.

Дядюшка Пу — где только делают столь бесчувственных старикашек? — слушая рассказ северянина, не проявлял особой заинтересованности. Он мял свои четки и жевал губами: казалось, явись пред ним Хохочущий Демон во всей своей красе, патриарх неприкасаемых и тогда бы не сдвинулся с места.

— Раджуб песьеголовых снабдил меня всем необходимым, — сказал Конан, решив для себя, что старик просто притворяется.

Киммериец никак не мог поверить, что существуют на свете люди, равнодушные к орудиям убийства. Даже Учитель, который был Приближенным Богов, когда-то счел необходимым обучать его не чему иному, как Искусству Убивать.

— И, уж поверь мне, вооружен я был почище гирканской орды, надумавшей завоевать хайборийские королевства. Помимо чакр (дисков, крестовин с загнутыми наконечниками, остроразящих звезд и вендийских шаров-зацепок, похожих на перекати-поле, но только металлических и снабженных острыми коготками), на поясе киммерийца висели шесть кинжалов (от одного до шести лезвий каждый), гарруда (протыкающая палица), втыкач (небольшое копье, пристегиваемое к запястью), хассак (стигийский метательный нож, лезвие коего было гораздо тяжелее рукоятки — с ожидаемыми последствиями), барртаммбуги (свинцовые гирьки в кожаных чехольчиках на кожаных же ремешках, которые можно было раскручивать над головой, и, если враг не противопоставлял им круглый кожаный щит-турч, способные проломить не то чтобы лоб, но и шлем, его прикрывающий) и еще кое-что, столь же достойное.

Дядюшка Пу покивал и пожевал губами. Сидел ровно, плоский его зад словно с рождения попирал циновку посреди хижины.

— Когда чудовище нанесло мне удар, думая, вероятно, что тут же меня прикончило, я пустил все это в ход, — сказал Конан, поглядывая, нет ли еще закуски.

Закуски не было.

…Удар демона бросил киммерийца на тускло светящиеся камни — он упал спиной, и оружие его лязгнуло. Монстр нависал, грозя руками и зрачком: в глаз полетел следующий метательный диск и, лязгнув, отскочил.

Тогда в ход пошел меч.

Клинок поднимался и падал, а монстр только поводил руками, отбиваясь, как деревенский дурачок от прутика мальчишки. Немедийская сталь полосовала по груди и плечам, не оставляя ни малейшего следа — только взъерошивалась шерсть, и глотка чудовища исторгала хохот. Глаз его нависал, смотрел сверху на размахивающего мечом человека, и в красной искре посреди желтого шара вырастала и — сверху, с роста, из-под надбровий жабьей морды — готовилась упасть: смерть.

Смерть грозила киммерийцу не раз — тысячу: в седле, на тропе, в застенках, там, где ее не ждали, и среди пиршественного разгула, таящаяся в рукаве или кубке, и в дружественной улыбке вчерашнего соратника, и другая, за голенищем обычного вора (эта была предпочтительней, он с ней даже дружил), и в постели женщины (эту он привык распознавать и даже играл с нею — к восторгу и ужасу дам, обреченных своей покорностью тем, кто использовал их, либо страстью, над коей тщились сии создания властвовать — тщетно), но предпочтительней — в честном поединке, когда сталь против стали, сила против сила. Когда раззудится плечо, и рука идет во взмах, и не стыдно умереть…

Демоны, нежить, колдуны не ведали чести. Против них бессильными зачастую оказывались и привычное оружие, и ловкость, и даже, как ни странно, мольбы, обращенные к Митре. Только коварство и звериное чутье спасало варвара — не раз и не два.

Он бился, стараясь устоять на светящихся багровым камнях, среди тусклого тумана, пуская в ход все свое замысловатое оружие, и уже зная, что проиграл, что демону не страшны ни меч, ни летающие диски с остро отточенными краями, ни палицы, ни проникающие в глаза железные когти, надеваемые на мягкие человеческие пальцы. На то он и демон.

Они топтались по острым обломкам, приплясывая, словно танцоры, облаченные в маски; фонтан кипящей воды с шипением бил за спиной человека. В какой-то момент Конан оглянулся и увидел у подножия гремящего гейзера большой, тусклый фиолетовый кристалл: Моррокан лежал, присыпанный сверху костями тех, кто тщетно пытался вернуть его своему народу.

Монстр вдруг застыл, обратив бледно светящийся глаз на талисман клинхов. Пластины на его отвисшем брюхе разошлись, сквозь тонкую кожу проступили, словно натягивая ткань, лики: человеческие, беззвучно двигающие губами; слепые глаза, казалось, силились узреть что-то сквозь кожу демона.

— Ур-р-зыхы! — проревел монстр и разразился очередной порцией хохота. — Ус-снеш, с-па, Кон-най!

Киммериец опустил меч, оперся на рукоять, сплюнул и спросил по-киммерийски:

— Спать? Ты предлагаешь мне вздремнуть, ублюдок?

— У-ехр! — хрюкнул монстр.

— Очевидно, мне следует пролезть за твою губу, в чудесное брюхо. Ух-зы?

Он не мог уразуметь как, но чувствовал, что понимает демона и может говорить на его языке. Возможно, действовал Морриган, во всяком случае, от фиолетового камня накатывались ощутимые волны, завораживающие, усыпляющие…

Конан почувствовал, как подгибаются ноги, и покрепче оперся на рукоять немедийского меча. «Окажешься под землей и должен будешь навсегда уснуть…» Кто это говорил? Ах да, заморыш-жрец перевел таким образом каркающую речь дикарского шамана. Серолицый сказал лишь несколько слов, но значили они многое. Кажется, людоед поминал чей-то глаз, положенный в рот. Кром, неужели и вправду придется оказаться в желудке монстра и поглядеть на него изнутри?! Или… О Митра, дикарь поминал один глаз!

— Вла-а, ум-ба-ала!

— Ладно, уговорил. — Варвар сделал вид, что сдался. — Ты мне тоже нравишься. Открой пасть пошире: лечу на крыльях, о коварный мой искуситель!

Демон расхохотался и отвалил нижнюю губу чуть ли не до земли. Он пригнулся, раззявив черную пасть, в которой метался огненной змеей страшный язык. Что творилось под низким лбом чудовища, оставалось неведомым, но киммериец чутьем понял: Хохотун поверил, ибо ждал, что морок окутает разум жертвы и заставит покорно броситься в чрево!

Отбросив меч, Конан побежал вперед, вытянув руки и загребая ногами по острым камням: прах павших героев окутал его до колен белым облаком. Щучьи зубы блестели все ближе, огненная змея полыхала и билась в черной дыре, бледные пальцы с алыми когтями извивались, как щупальца медузы…

Нырнув под корявые лапы, варвар ухватился за нижний край слюнявой губы и резко дернул вверх, сжимая скользкую кожу изо всех сил и моля Митру лишь о том, чтобы хватило сил не выпустить этот отвратительный, холодный и упругий кусок мяса. Сил хватило: губа чудовища покрыла его голову вместе с ушами. И вместе с хрустальным глазом-яйцом, конечно. Демон застыл, потом нижние его лапы подогнулись, он тяжело плюхнулся на камни широким задом и стал заваливаться на сторону…

Этого киммериец не открыл ни песьеголовым, когда выбрался из пропасти, держа в руке вырванный глаз чудовища, ни вендийке, которая осыпала своего «небесного супруга» поцелуями и заверила, что теперь готова «не только целовать его пятки, покрытые киноварью, но и выносить ночные вазы, вобравшие след небесных испражнений». К чему знать непосвященным подробности? Достаточно того, что песьеголовые получили свой кристалл и отпустили их с Ка восвояси.

Дядюшка Пу, впрочем, так не думал. Он вдруг заерзал своим тощим задом по циновке, зачмокал губами, открыл розовые десна и произнес:

— Ты ведь заставил Хохочущего спать, сынок, не правда ли?

— Заставил, — подтвердил варвар, нисколько не обидевшись на «сынка», ибо Пу имел в чертах своих убедительную печать древности. — Натянул ему нижнюю губу на глаз, он и задрых.

— А потом?

— Потом? Вижу — почивать изволит, отогнул кожу, ковырнул мечом глаз, с ним и поднялся наверх. Глаз — словно магический кристалл, через него видно, где настоящие ступени, а где иллюзия.

— Это хорошо, — кивнул Пу, — теперь у тебя есть три полезных предмета. Светящийся Полип, Бледная Лягушка и Магический Глаз. Это странно.

— Почему?

— Потому что никогда еще Претендент не обладал таким набором.

— Претендент? Кром, я тебя не понимаю!

— Претендентом зовется тот, кто хочет исполнить роль Одноногого Синга. Халипуджа завтра.

— Ты забыл еще Плод Желаний.

— Нет не забыл. Но, чтобы им воспользоваться, тебе нужно будет предстать пред ликом Богини Смерти. Ты ведь не хочешь этого делать?

— Не знаю… Вообще-то Девятирукая не вызывает у меня особого восторга. Коварная, злобная… Кстати, почему у нее девять рук? С одного боку пять, а с другого только четыре.

— Ее отсек демон Бхавани, знавший, что эта рука Хали способна испепелить всякого, к кому прикоснется. Демон затеял с богиней танец страсти и лишил ее конечности. Рука упала на гору Меру, с тех пор из ее вершины бьет огонь и летит сера.

— Странные у вас боги, — проворчал варвар. — Танец, страсть, и туда же — мечом махать. Ладно, у небожителей свои привычки. Скажи-ка лучше, старик, чем столь полезны предметы, по разным причинам оказавшиеся в моей сумке? И какое отношение имеют они к Одноногому Сингу, этому великому герою древности, спасшему некогда, как рассказывала мне Ка Фрей, гадхарцев?

— Синг не был великим героем, — молвил в ответ дядюшка Пу, пожевав предварительно губами. — Он был деревенским дурачком.

В его словах не было и тени насмешки, говорил старик как всегда спокойно и рассудительно. Старейшина неприкасаемых нравился Конану, как близки его сердцу были седые скалы, хранившие покой вечности. И Аккасар, поселок, где жили отверженные, неожиданно пришелся по душе, хотя варвар ожидал увидеть грязь, нищету и развалившиеся хижины.

Песьеголовые с благодарностями приняли из рук Конана свой талисман, но не предложили киммерийцу и его спутнице остаться в Дангуне. Хотя бы из вежливости. Впрочем, варвар считал, что это им на руку: клинхи проводили его и девушку до реки и даже принесли с собой узкую лодку, которая и помогла преодолеть водную преграду.

Распрощавшись с песьеголовыми на рассвете, к полудню они уже достигли Аккасара. Вдоль берега тянулись дощатые мостки, на которых женщины в юбках из пальмовых листьев и коротких, грубой выделки кофтах стирали белье. Стоя на коленях, анупры из-под ладоней смотрели на приближающуюся лодку. Они, судя по всему, узнали Ка Фрей, но не выказали ни радости, ни удивления.

Девушка провела северянина узкой тропинкой, вившейся между бамбуковыми зарослями, в деревню. Воздух был чистый и такой благоуханный, что, казалось, оживил бы и мертвого. Мягкий ветер дарил прохладу, среди стволов раскидистых деревьев, явившихся за бамбуковой рощей, щебетали маленькие птахи, а дикие голуби нежно курлыкали в ветвях, под которыми стояли аккуратные тростниковые домики, крытые пальмовыми листьями.

Навстречу попадались местные жители. Никто из них не носил масок, а в руках мужчин встречалось даже оружие: палки с заостренными концами. Женщины несли на головах глиняные кувшины с водой из реки или плетеные корзины с бельем, лица их были спокойны, как и лица их мужей.

Среди неприкасаемых Конан заметил несколько прокаженных, причем у некоторых болезнь зашла весьма далеко. Особенно выделялся один мужчина: на спине и плечах у него, словно огромный краб, распласталась язва, посредине синяя, а по краям золотисто-желтая, У несчастной молоденькой девушки, попавшейся навстречу, столь же печальным образом оказалось изуродованным лицо. Вместо носа виднелась лишь дыра, скулы распухли и гноились, воспаленные глаза покраснели и, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Увы, это была не маска, как решил было поначалу киммериец. Впрочем, как он заметил, несчастные, казалось, вовсе не горевали о своей беде и занимались будничными делами столь же спокойно и безучастно, как и другие неприкасаемые.

Ка провела варвара через еще один тенистый проход, и по нему они добрались до луга, на краю которого, на холме, стояла хижина старейшины поселка. Возле росло дерево тоа с длинными ниспадающими коричневато-зелеными ветвями, с коих печально свешивались узкие волокнистые иглы. Спокойную грусть навевал вид этого растения — чувство, которое царило в Аккасаре безраздельно.

Дядюшка Пу, более похожий обликом на кхитайца, чем на уроженца Вендии, встретил анупру и ее спутника без волнения, но приветливо. Угостил вареной курятиной, фруктами, терпеливо выслушал, полуприкрыв глаза и перебирая четки, и заговорил только тогда, когда узнал все необходимое.

Его сообщение насчет Синга, который, как оказалось, был тем самым мальчиком-дурачком, о котором рассказывал Конану Безголовый Рогар, удивило и заинтересовало киммерийца. Впрочем, он уже привык к самым неожиданным поворотам событий.

— В честь маленького Синга и возник обычай передавать престол Гадхары на три дня тому, кто победит в состязаниях, — рассказывал старейшина. — Состязания проводятся в честь подвигов того, кто спас гадхарцев, хотя и не был героем.

— И в чем они состоят? — спросил киммериец.

— Во-первых, надо поймать руками рыбу в бассейне, устроенном в темном помещении. Так повелось после следующего случая. Если ты помнишь, кальпаврикша была столь высока, что листья ее закрывали свет солнца. Среди гадхарцев царил голод. Когда обратившаяся в тигра Кали разрезала свой язык и покинула гору Дейгин, к дереву прибыл раджуб, приветствуемый большой толпой людей. И вот, маленького Синга случайно столкнули в реку. Когда дурачок выбрался на берег, весь облепленный тиной, он сжимал в руках огромного карпа. Говорят, с тех пор Синга заставляли нырять по десять раз на дню, и всякий раз дурачок появлялся с рыбой в руках. Правда то или молва, но во время праздника Калипуджи Претендент должен повторить этот подвиг: поймать в темноте рыбину.

— Понятно, — кивнул варвар, — здесь мне поможет полип якшей. Он светится в темноте, а вода для него — родная стихия. А на что может сгодиться глаз демона?

— Синг, как многие люди, чей разум не связан устоявшимися понятиями, не боялся лесной нечисти, которая так любит пугать незадачливых страшными видениями. Поэтому Претенденту надлежит одолеть фантомов в Комнате Иллюзий. Ты же, обладающий глазом, способным распознавать морок, можешь и здесь легко победить.

Киммериец довольно хмыкнул. Ему все больше нравился праздник Калипуджи.

— А лягушка?

— Ее яд способен убить или погрузить в сон: в зависимости от концентрации. Если же прикоснуться к бородавкам пальцем, можно вызвать одервенение членов, которое проходит спустя несколько часов. Бледную лягушку специально отлавливают для подобных целей, чтобы выдержать испытание у Священного Котла.

— Ну, я уж как-нибудь постою на одной ноге без посторонней помощи, — проворчал варвар, — тем более, держась за шест. Что еще?

— Есть еще одно простенькое соревнование, с которого все и начинается… — начал было Пу, но Конан вдруг схватил его за руку и приложил палец к губам.

— Т-с-с! Что это за звуки?

Снаружи донесся громкий шелест, похожий на хлопанье огромных крыльев.

— Где девчонка?!

Увлеченный беседой, он не заметил, как вендийка выскользнула из хижины.

— Тебе не о чем беспокоиться, — заговорил старик все так же мягко, однако чутье и опыт подсказывали киммерийцу совсем другое.

Он вскочил и, подхватив перевязь с мечом, мигом очутился снаружи.

В тени дерева тоа, под длинными свисающими иглами, ворочалось некое существо. Два огромных полукруглых крыла, черных, как ночь, горящие изумрудным светом глаза, словно прикрытые сеткой, над маленькой головкой — два длинных тонких рога. Перед ним на коленях стояла Ка Фрей, и эти рога-щупальца тянулись к лицу девушки.

Меч вылетел из ножен, привычно ложась в ладони отполированной рукоятью. В два прыжка варвар покрыл расстояние, отделявшее его от чудовища. Взмахнул клинком, стараясь вложить всю силу в удар…

— Нет! — услышал он отчаянный крик вендийки. — Не смей его трогать!

Слишком поздно: лезвие, свистнув, опустилось, развалив крылатое создание надвое.