Заклятый друг (СИ)

И жаль, что она не споткнулась в своих остороносых туфлях, пока я провожала её взглядом. Хорошо бы слилась с полом в своём стерильно-белом комбинезоне.

Какой у неё размер ноги? Сорок третий?

Она постоянно с ним. Судя по фоткам из его аккаунта, которые выплёвывает мне лента. В командировках. В кафешках. На заключении сделок. В его голове наверняка тоже.

Интересно, а он уже бывал в её голове?

Девушка с модельной внешностью. Высокая. Блондинка с голубыми глазами.

А ещё у них общее дело.

Всё как он любит. И больше. Всё, как он мечтал.

Вхожу. Тихо прикрываю за собой дверь. Оставляю спасительную щёлочку.

— И всё-таки «да»?

Я не только слышу тон, которым он задаёт этот вопрос, адресованный не мне. Я вижу его лицо.

И когда он поднимает глаза и понимает, что ошибся, как это лицо меняется.

И голос, с которого содрали скальп эмоций, безжизненно произносит:

— Даша.

Мой вдох граничит с всхлипом.

Макс всё тот же. Обаятельный, живой. Когда он взаимодействуетс ней.

Я в отчаянии осознаю, что испытываю сейчас совершенно неуместную ревность. Схоже с той, из нашей прошлой жизни, когда он познакомил нас с Мариной.

Но теперешняя ревность отягощена раздавливающим чувством собственной не-уникальности.

С Мариной он вёл себя не так как со мной. Был сдержаннее, осторожнее. Просчитывал, какое впечатление произведёт на неё то или иное действие. Старался быть взрослее своего возраста, чтобы соответствовать тем солидным и статусным мужчинам, которые были до него.

Я считала это глупым. Но втайне радовалась тому, что со мной Макс такой же естественный, как и я с ним.

И тогда только со мной он был такой. Только со мной.

Если бы я вошла в кабинет и застала, как он тупо трахает эту грёбаную Полину — я бы не почувствовала ничего кроме отвращения.

А сейчас мне было больно.

— Что? — откидывается на спинку кресла, складывает руки на груди. — Совесть проснулась?

Нет, Макс. Проснулся Левиафан. Чудовище, о котором ты не догадываешься. Карабас-Барабас, что дёргает меня за ниточки. Но он управляет и твоей судьбой тоже. Он ближе, чем можно представить. Даже сейчас стоит за моей спиной. И толкает к тебе. А ты будешь думать, что это я сама.

— Я пришла просить прощения.

На ощупь, неуклюже, будто делаю что-то постыдное, я закрываю за спиной дверь полностью и ищу замок.

Чтобы запереть себя с Арским в одной комнате.

— Да? И как ты собираешься его выпросить?

Замок щёлкнул. И я пошла в сторону Макса.

Всё, что не делается — к лучшему. Если бы не вчерашняя сцена — как бы я сейчас смогла?

Требую от себя только одного — смотреть ему точно в глаза. А его взгляд мечется по моему лицу, исследует рывками: щёки, лоб, губы, глаза, губы, подбородок, губы.

— Разве много вариантов? Вчера, когда ты прижимал меня к стенке, сам сказал, что я не мать и не жена. И мы найдём другой способ, как меня использовать, — я огибаю стол. Подхожу к креслу, где сидит мой муж. — И разорвал на мне платье.

— Это было не лучшее решение. — Он медленно поворачивается на кресле. И не останавливается до тех пор, пока его колено не задевает моё. Так и остаётся. Я задыхаюсь от его острого, пронизывающего взгляда: — Но я этого хотел, — заявляет тоном, будто это одно из самых честных признаний в его жизни.

Так нагло. Удушающе откровенно.

— Меня хотел?

Он начинает хохотать. И я вздрагиваю от этой щекочущей нервы вибрации.

Нехороший смех. Унижающий.

— Хотел сделать тебе неприятно.

— По-твоему, это было просто неприятно?

— Ладно, — он нагло смотрит мне в лицо. — Хотел сделать тебе больно. И превзошёл все ожидания. Верно?

— Ты издеваешься надо мной.

— Нет. Даю тебе шанс передумать.

— Передумать делать что?

— Провоцировать.

— Но я этого хочу, — копирую его тон для аналогичной фразы.

Выходит жалко. Но у меня нет выбора. За меня уже давным-давно решают другие.

Для убедительности чуть наклоняюсь и тянусь к его руке.

От одной мысли, что я сама прикоснусь к нему, подкатывает тошнота.

Нет. Мне проще будет просунуть пальцы в свою незаживающую рану, чем по собственной воле трогать Арского.

Я не смогу.

Пожалуйста, Макс, останови меня.

До его длинных пальцев с узловатыми костяшками остаётся несколько миллиметров. От рук жар как от раскалённого железа.

— Не надо, Даша, — я вгрызаюсь в губы и отдёргиваю руку. — Это плохо кончится, — недовольно морщится.

— Я просто пришла попросить прощения.

Скрещиваю руки, подцепляю пальцами край платья. Собственные прикосновения к бёдрам заставляют меня дрожать. Будто это не я делаю. Будто он уже меня трогает.

Макс отодвигается. Его колено больше не упирается в моё. И он отворачиваетcя, словно увидел голого урода.

— Посмотри на меня, — сглатываю.

— Ты правда думаешь, что мне всё равно?

Мне не нравится тон, которым он задаёт этот вопрос. Я не хочу верить, что он сочувствует.

А если ему тоже больно?

Я должна видеть его лицо.

— Смотри на меня.

Он устало выдыхает.

Не больно ни черта. Ему всё пох.

— Смотри!

Вскидывает на меня взгляд.

Говорю тем же спокойным тоном, с которого начинала:

— Я просто пришла попросить прощения. Таким способом, которого ты хотел.

Скидываю платье.

19. Макс

Когда я увидел Дашу в моём кабинете, первое, что мне захотелось сделать, это достать из шкафа пиджак и прикрыть её.

Она в магазине белья это платье покупала?

Девочка обезумела, и уже не различает, в чём можно появляться на людях, а что пригодно только для постели.

Розовый атлас едва доходит до середины бедра.

А эти бретельки настолько тонкие. Я бы сказал невидимые. И так неуклюже держатся на её плечах, что достаточно лёгкого дуновения с губ для предательского побега.

Сначала она смотрела на меня решительно. Подошла и уверенно, по-хозяйски, поставила сумочку на мой стол.

Но какая-то мысль, пока Даша обходила этот стол, приближаясь ко мне, опрокинула смелую Соболеву на лопатки. И передо мной снова отчаявшаяся женщина.

Отчаявшаяся, но упёртая.

Дашка-Дашка…

Вот она уже стоит напротив. И собирается раздеться. Приказывает мне. Хочет, чтобы я смотрел. А я чувствую, как дрожит её маленькая коленка рядом с моей.

Её лицо ненадолго исчезает за атласной тканью.

Я знал, что она сделает. Но это всё равно произвело эффект, схожий с внезапным ударом волны в спину.

Она вся передо мной. Знаю это. Но не смотрю ниже её лица.

Нечестной игрой мне достался такой приз. И брать его стыдно.

К тому же я не могу оторваться от её глаз. Они почернели и увлажнились.

Как там это называется? Тонуть?

Я не просто в её глазах тону. Как в топях вязну. И першит в горле, будто проглотил ложку кофейной гущи.

— Зачем ты напрашиваешься?

— Что мне сделать, чтобы ты меня простил?

Мне уже по-серьёзному стрёмно за её психику. Это вряд ли гормоны. Или коварная месть. В неё будто демон вселился. Говорит заготовленную кем-то речь.

Ну же, Соболева! Ты так хорошо держалась после всего, что произошло.

— Я ведь обманула тебя. А ты хотел меня наказать. Как мне избежать наказания? Я очень хочу, чтобы ты меня простил.

— Развеу менянужно прощения просить?

Усмехнулась.

— А у кого же?

— У Вани, разумеется.

Сглатывает, прячет стыд за наигранной ухмылкой:

— Он ещё маленький, всё равно не поймёт.

— А ты не словами проси. Действуй. Вот сейчас в очередной раз доказываешь, что не разучилась действовать.

— Может мы всё-таки вернёмся к более интересной теме? Хватит уже о детях, а?

— Хорошо, давай о деньгах. Ты за этим пришла?

— Нет.

— Врёшь.

— Ты совсем не смотришь на меня, Макс. Что с тобой? Даёшь повод усомниться в своей мужской полноценности. Проблемы? Больше не стоит?

— Неужели вчера не почувствовала, когда я тебя к стенке прижал?

Это было подло, но осекло её.

Как легко ей манипулировать. И как мерзко и сладко одновременно этой властью упиваться.

…тщеславие с бдительностью несовместимы.

Мой взгляд выходит из-под контроля.

Установленная планка для обзора не удерживает равновесия и просто валится вниз.

А следом за ней мой взгляд. Соскальзывает. И набрасывается на её голое тело.

Конечно, я успеваю охватить всё за долю секунды.

И я доволен как папарацци, который первым из всех своих коллег успел из-за куста щёлкнуть обнажённой популярную кинозвезду.

А затем я уже просто не могу остановиться. И запоминаю деталь за деталью.

Сначала натыкаюсь на припухшие соски. Возмутительно алые, будто вымазанные помадой.

Вниз, по решётке рёбер.

Удивительно, насколько эластично человеческое тело.

Она выкладывала видео с последнего УЗИ. Её голый живот был похож на купол обсерватории. С выпуклым шариком пупка на вершине.

А теперь всё так же, как было год назад.

В глазах светлеет от воспоминания. Прошлый июль. Дашка в хромовом купальнике. Лежит в ядовитой траве у бассейна. И впадина пупка, в которую закатилась капля воды.

Мне нравилась форма. Сверху узко, книзу чуть расширялась. И самое глубокое место пряталось под маленькой пластинкой кожи.

Каждый раз, когда я видел её голый живот, у меня до зуда в затылке возникало дикое желание просунуть палец в эту узкую продолговатую дырочку, пока кончик не скроется за этой самой пластинкой. И увидеть, как там, под ней, он шевельнётся…

…а ещё чуть-чуть потянуть на себя.

Ммм…

Тогда это казалось пошлым.

Теперь уже никогда не будет уместным.

Но мне становится приятно, что форма вернулась.

У неё появилась новая родинка справа над ключицей. В той самой россыпи, что похожа на созвездие Большой Медведицы.

Я всегда получал от Дашки пня за сравнение совокупности этих родинок с ковшом.

«Не мог придумать нормальную метафору? Одни дуршлаги на уме! Голодный что ли?»

Но теперь, когда появилась ещё одна, как раз в том месте, где ручка ковша обретает изгиб, это точно Большая Медведица. И я ловлю себя на мысли, что невольно усмехнулся.

Я успеваю остановить себя прежде, чем взгляд закончит скользить по диагонали от тазобедренной косточки.

И снова смотрю Даше в лицо.

Теперь она победно улыбается.

— Я знала, что не возьмёшь.

20. Макс

Вздрагивает от моего смеха.

— Просто решаю в какой позе. Повернись ко мне задом. Хочу и с той стороны оценить последствия беременности.

Растерянность. Обида.

Достаточно за то, что дразнит меня.

— Не блефуй. Ты терпеть не можешь татуировки.

Ах вот в чём было дело?

— Ты действительно думала, что когда разденешься, меня остановит эта хрень на твоём теле?

Какая же она ещё маленькая.

Шмыгнула носом. И чуть подалась назад.

— Через сколько смоется?

— Настоящая, — зло, глаза в пол.

— Не пизди, Чуточка.

— Пошёл на хер! Ещё раз назовёшь меня так, и я тебя ударю.

Оставлю на десерт.

— Хорошо хоть грудь додумалась не мазать. Ты понимаешь, что это может оказаться вредным для ребёнка? А если краска попадёт в молоко…

— Ты русского языка не понимаешь? Говорила же, я больше не буду его кормить.

Уже бесстыже изучаю её тело.

— Здесь красивый кусочек, — протягиваю ладонь и оставляю её на расстоянии в несколько сантиметров от Дашиной кожи.

Точно под рёбрами на спиральных нитях подвешены капли и морские раковины. Цепь из разноразмерных шариков спускается дугами вдоль живота.

Я веду пальцами по воздуху. В точности повторяя изгибы рисунка. Ниже и ниже.

Даша сбивчиво дышит. Она до предела втянула живот. Но отступить не смеет. И дрожит как пропитываемая ядом мошка в паучьей сети.

Мысленно провожу прямую линию от края её пупка до той точки, где начинает возвышение лобок. К концу отрезка цепочки из шариков хаотично разветвляются к бокам.

Как будто они из настоящих бусин. И разметались, словно Даша не стоит передо мной, а лежит подо мной.

Мои пальцы замирают там, где одна из этих цепочек обрывается.

— Это называется мехенди. Марине рисовали такое однажды, — убираю руку и смотрю Даше в лицо. — Но тебе сделали красиво.

Я встаю. Выпрямляюсь во весь рост над ней.

Она нервно сглатывает. Смотрит исподлобья.

Всё ещё на основе какого-то рефлекса мне хочется закрыть ладонями её маленькие ушки и сдуть со лба чёлку, как я делал раньше, чтобы отвлечь Дашу от неприятных мыслей.

Но чёлку она отрастила.

Да и самое неприятное, что может её постичь — это моё прикосновение.

— Ты думала, я не изменился? Мне теперь многое нравится из того, что раньше отталкивало.

Она проводит ладонью по своим волосам, ото лба и назад. Открывая родимое пятно над бровью:

— Например, насилие?

Раньше она стеснялась этого пятна, потому и носила чёлку. А мне нравилось. Оно по форме напоминает знак интеграла.

Чёрт, я всё время одевал особенности её тела в какие-то причудливые одежды.

Потому что Дашка Соболева была причудливой. И сама по себе, и для моей жизни.

И как же мне это нравилось!

Опускаюсь к её ногам. Теперь Даша всё же делает шаг назад.

Подбираю платье с пола. Оно такое маленькое, что я мог бы спрятать его в своих ладонях целиком.

— Иногда насилие необходимо, — протягиваю ей платье.

Она забирает. Проскальзывает в розовый атлас.

— Необходимо, чтобы добиться своего?

— Чтобы выжить, Даша.

— Ты мою жизнь отобрал, чтобы выжить?

— Не отбирал. Добавил к ней отрицательный знак.

— Ты так это называешь?

— Я хочу всё исправить. Я правда хочу, чтобы ты перестала страдать.

— Ты только хочешь загладить вину. Вот и всё. Но не знаешь как.

— Не знаю.

— А сказать тебе, почему не знаешь?

Подходит настолько близко, что оказывается вплотную.

Жар от неё кружит голову быстрее лихорадки.

Сколько бы я отдал за то, чтобы она сделала так, будучи голой? И чтобы на моей идеально белой футболке отпечатался весь тот ржавый рисунок, которым покрыто её тело.

Даша вцепилась в меня взглядом. Дёрнулась. Я почувствовал её мокрую ладонь на своей шее сзади.

Она трогает меня. Сама меня трогает

Я больше ничего не хочу знать. Зачем и почему. Только упиваться этим ощущением.

Ей бы в жизни не хватило физических сил заставить меня склониться к её лицу, если бы я этого не хотел. Но я хочу. Хочу этого больше, чем забыть нас.

И уже позволяю ей дышать в моё ухо.

— Потому что способа такого нет, — она говорит это громко. Заставляя мои барабанные перепонки неприятно вибрировать.

Я двигаюсь медленно под её ладонью. Боюсь спугнуть. Не хочу, чтобы это заканчивалось.

Тыкаюсь носом в пылающую щёку.

— Я придумаю новый способ, раз его нет. Потому что я очень тебя любил.

Она резко отступает. Режет взглядом мой рот. Ненавидит его за эти слова.

— Я доверяла тебе.

— Знаю.

— Я ведь даже ударить тебя не могла тогда. Просто потому, что это был ты.

Мы нервно сглатываем одновременно. Она пытается сдержать слёзы. А я — усмирить чувство вины, от которого к горлу всегда подкатывает тошнота.

— Меня бы это всё равно не остановило.

Даша чуть повела головой, прищурив глаза. Забрала сумку и молча пошла к выходу.

По пути оступилась. И не с первой попытки смогла отпереть замок.

Я смотрел ей в спину и ждал, что Даша обернётся.

И думал о том, что женился на ней не только потому, что она шантажировала меня.

21. Даша. Прошлая осень

Голое дерево отмечено одним коричневым яблоком. На соседском балконе орёт кошка.

Из подмосковной пятиэтажки вид на заброшенные огороды. Гнилой скелет теплицы. Тонкий лоскуток мутной плёнки пришпилен ржавым гвоздём, повисает над проломанной балкой. Под октябрьским ветром раскачивается как порванный флаг проигравших на поле битвы.

— Девочка, и ты меня пойми. Пенсия маленькая. Я же рассчитываю, — старушка бесконечно долго мешает ложкой приготовленный мною чай. — Ты очень хорошая. У меня таких чистоплотных квартирантов никогда не было. Но пойми. Пенсия маленькая.

Почему у меня такое чувство, что заело пластинку не только у старушки, но и у моей жизни? И меня ввинчивает вниз, до глубины погребальной ямы.

— Я могу делать больше работы по дому.

— Куда уж больше? И так всё блестит.

— И компенсирую в следующем месяце. Давайте договоримся, что с процентами доплачу.

— Не могу я. У меня внук инвалид. Ему лекарства, мне лекарства. Денежка сейчас нужна. А ребята за два месяца вперёд оплатят. И прямо сегодня.

— Ольга Сергеевна, Вы же только вчера пообещали, что не выгоните меня.

— Кто же тебя выгоняет? Никто тебя не выгоняет, — она поджимает губы. Оставляет ложку в чашке. Отпивает, прижмурив один глаз. — Я просто прошу тебя съехать.

— Мне некуда идти.

— У тебя же есть мама и папа? Подружки? Жених-то наверняка есть, ты вон какая красавица.

Мой жених утонул. Мои друзья остались в прошлом.

Сейчас у меня только двойная сплошная. И я должна посметь её пересечь.

— Дайте мне время до завтра. Пожалуйста.

— Я бы разрешила тебе переночевать. Но куда? В коридор? Как к этому новые квартиранты отнесутся? Нет, лапонька. Я ничем тебе помочь не могу. Мне тебя жалко, правда. Только вот обо мне-то кто подумает, кроме меня самой?

Где взять денег, чтобы сегодня не ночевать на улице?

Я из Маши уже столько вытащила, я больше не могу.

Зачем я выкинула браслет, который мне на день рождения дарил… Выкинула, потому что он дарил. Гордая. Дура. Я бы могла сейчас выручить неплохую сумму.

Не ехать в больницу сегодня?

Я больше не хочу тянуть со сроком.

Тру мочку уха. Можно продать серьги, которые дарили родители. Взять билет. И уехать домой.

Что я скажу маме и папе? Как объясню, что на самом деле произошло?

Я должна справиться сама. Идти дальше. Выкарабкаться и идти.

Даша Соболева никогда не отступает.

— Я могу оставить у Вас вещи до вечера? Чемодан не займёт много места.

— Конечно, — Ольга Сергеевна растягивается в такой улыбке, как будто жизнь мне спасла.

Накидываю куртку и шарф. Всё самое необходимое в рюкзак.

— Пойдёшь искать?

— Мне в Москву надо.

— Там за такие деньги ничего не снимешь.

— Я знаю. Я раньше там жила, Ольга Сергеевна.

— А что же уехала?

— Скоро вернусь за вещами. Спасибо.

— Дашенька. Захвати мусор. Пожалуйста.

Я возвращаюсь с порога. Вытаскиваю из-под мойки завязанный пакет. Он цепляется за дверцу. И вспарывается.

Ольга Сергеевна испуганно охает, когда всё содержимое вываливается на пол.

Я нахожу новый пакет, и голыми руками сгребаю всё в него. Вытираю слёзы, которые в последнее время начинают лить неконтролируемо — грёбаное эмоциональное недержание. И отгоняю Муську.

Всегда голодная кошка с рычанием хватает картофельный очисток и шныряет под стол.

Забираю мешок.

— Спасибо, Дашенька, — раздаётся мне вслед.

В подъезде воняет хлоркой и гнилыми фруктами. Меня подташнивает.

Выход мне загораживает сосед Ольги Сергеевны.

— Ты в магазин, малыш? Возьми меня с собой. Я куплю тебе сладенького, — остроносый алкаш упирает руку в дверной проём, не даёт мне пройти.

— Не нужно, спасибо.

Я пытаюсь нырнуть под его рукой, но он делает шаг в сторону, и я упираюсь носом в его грудную клетку.

Он такого же роста как Макс. И меня парализует эта ассоциация.

Я чувствую, как холодеют руки. И рвотный позыв уже становится невозможно сдерживать.

— Не нужно. Ведь ты сама сладенькая. Может хватит от меня бегать? — чужая рука прижимается к моей талии. — Всё равно ведь не убежишь.

Его дыхание стекает с моей макушки на лицо липкой, пропитанной ацетоном слизью.

Может это было лучшим способом показать, насколько он мне отвратителен?

Я даже не попыталась отвернуться.

И меня попросту стошнило ему на куртку.

— Твою мать блядь! — он отскакивает назад, и я, не теряя ни секунды, вылетаю из подъезда.

Пока бегу по двору, мусорный пакет снова прорывается.

Тротуар за мной теперь устлан помоями. И от меня несёт помоями.

Я насквозь пропитана мерзостью. Потому что собираюсь совершить мерзкий поступок.

22. Даша

Плевать я хотела на моральные нормы и их вариации. Я сама себя предаю. Вот что всегда казалось мне самым отвратительным из возможного.

Но я сажусь в электричку. И еду в Москву.

Прежде, чем добраться до больницы, в которую я записалась ещё вчера, мне нужно в центр.

Там у Коли офис. И я хочу встретиться с ним и попросить денег на первый взнос для аренды.

Коля не откажет, я знаю. Но это всё равно унизительно.

У входа курят. Сейчас послеобеденное время. Мужчины в пальто и девушки в туфельках-лодочках.

Мне стыдно за мои протёртые джинсы. Но выкладывать товар на нижних полках удобнее, когда я встаю на колено.

Смысл покупать новую одежду сейчас? Бесполезная трата денег. Неизвестно как будет меняться мой вес во время беременности…

Стоп. О чём я сейчас подумала? Во время какой беременности?!

Очнись, Даша! Ты собираешься убить этого ребёнка! Да ещё заплатить денег, чтобы тебе в этом помогли!

Я ощущаю на себе брезгливые взгляды, когда достаю из кармана старенький телефон и записную книжку.

Нахожу номер Коли и набираю.

Наверное, зря себя накручиваю. Я ведь вполне могу сойти за курьера. И вовсе никто на меня не смотрит.

— Соболева? — он узнаёт мой голос. — Вот это сюрприз! Куда ты исчезла? Почему не выходила на связь?

— Ты на работе?

— Где же мне ещё быть? А ты? Греешься на лучшем пляже Манкоры? И потягиваешь Писко сауэр, пока Серёга разминает твои ножки? Почему перестала выкладывать фотки? Жадина. Нет чтобы впечатлениями поделиться с друзьями…

— Я в Москве. И мне срочно нужно с тобой поговорить.

Замешательство в трубке.

— В Москве?

— Я у твоего офиса. Можешь спуститься?

— Давай я тебе пропуск закажу.

Я снова искоса поглядываю на сотрудников перед входом.

— Нет. Не хочу входить. Спускайся. Пожалуйста.

Копаюсь в рюкзаке. Где-то в закромах должна быть мятная жвачка.

Она выскальзывает из рук. Я присаживаюсь на корточки.

— Даша…

Голос звучит далеко, как из прошлой жизни.

Я боюсь поднимать голову. Они вдвоём подходят.

И снова Катя:

— Ты вернулась? Вы же на год уехать планировали?

Я знаю. Знаю, что это он. Сейчас стоит рядом с ней и молча на меня смотрит.

Вот бы просто провалиться сквозь землю.

— Привет, — это он уже.

Кажется, хотел бы что-то добавить. Назвать меня по фамилии, или добавить прозвище, которое мне дал.

Но решил, что учитывая всё произошедшее, это будет неуместно.

Наверное, я не смогу с места сдвинуться. Наверное, я просто здесь сейчас умру. И мне хочется этого. Сейчас мне хочется этого больше всего на свете.

Лицо Арского оказывается передо мной.

Он совершает какое-то движение между нами. Наверное, протягивает мне обронённую жвачку.

Глупо думать, что если я не шелохнусь, они просто решат, что я им привиделась. И уйдут.

Пусть он просто пройдёт сквозь меня как через призрака.

Просит-шепчет:

— Скажи что-нибудь. Пожалуйста.

И я начинаю говорить. Только не вслух. Про себя. Всё ему говорю. Всё, о чём я с тех пор даже думать боялась.

Разглядывает. Считывает информацию с каждого мускула моего лица. Наконец, присасывается к глазам. И вытягивает всё сполна, что он должен знать, и что знать не имеет права.

Смаргиваю слёзы и быстро встаю.

— А где Серёжа? — Катя морщится. Она хотела взять за руку Макса, который встал вслед за мной, но его рука оказалась занята. Он держал в ней жвачку и по-прежнему протягивал её мне. Вышло глупо.

Катя много лет Макса любит. А он всегда мимо проходил. Теперь они вместе?

Наверное, она дождалась, оказалась, наконец, в нужное время в нужном месте. Утешила его, когда он так в этом нуждался.

Не зря ведь говорят, что всё к лучшему. Если бы не весь этот кошмар, её мечта не сбылась бы.

— Я только с самолёта. Хотела Колю увидеть, — забираю жвачку у Макса самыми кончиками пальцев, только бы избежать тактильного контакта с ним. — А ты здесь какими судьбами?

Ей понравилось, что я только про неё спросила. Я по улыбке это поняла. Она как будто догадывалась, что дружба между мной и Максом необратимо уничтожена, и теперь её догадка словно подтвердилась.

— Я приезжаю к Максу на обеденный перерыв всегда. Каждый час врозь такой мучительный, используем любую возможность побыть вместе, — она очень волнуется, берёт его под руку. — Конечно, мы могли бы предложить тебе присоединиться, но место, куда мы идём… — она кивает на мою куртку с белыми подтёками, — вид у тебя такой, будто ты нелегально в самолёте летела.

— Иди одна, — он отстраняется от Кати и подступает ко мне. А её рука, которой она держалась за него, безвольно повисает в воздухе. — Нам с Дашей поговорить надо.

Мне от этого «нам» физически больно становится.

— О, и вы тут! — Коля подскакивает, орёт: — Дашка! — сгребает меня в объятия, и на несколько секунд мне кажется, что я люблю Колю, что я ему всю жизнь буду благодарна за эти объятия. Будто он спас меня из лап чудовища. — Как же я рад тебя видеть!

Обнимаю его в ответ, так крепко, что рукам больно становится.

— А где твой принц Серёжа? — Коля отстранил меня, держит за плечи и теперь внимательно рассматривает. Кажется, проглядывает какое-то разочарование в его взгляде. Или жалость. Но это быстро сменяется надеждой.

— Очевидно, что не со мной, — глупо улыбаюсь.

— Только не говори, что вы расстались.

Мотаю головой.

Нет, я не разрыдаюсь.

— Уделишь мне немного времени?

— Конечно! Могу и много. Для тебя, Дашуль, очень много могу. Что, давайте пообедаем все вместе? — смотрит на пару позади меня. — Соболева расскажет о своих приключениях в Перу, — снова на меня, и уже тише: — А потом вдвоём поговорим, да?

— Нет. Мне только ты нужен.

Расплывается в улыбке и смотрит через моё плечо. На Арского, конечно. Будто он впервые его победил.

— Ок, — приобнимает и ведёт к своему офису. — Не голодная? У нас хорошая кафешка в здании.

— Нет. Я правда ненадолго, спасибо.

— Ребята там с таким видом остались стоять. Как продавцы в дорогом магазине, где ты долго всё меряла, но ничего не купила. Они, кстати, вместе теперь.

— Меня это не очень интересует, если честно.

— Вот как? А раньше была очень любознательная. Давай паспорт, сейчас пропуск тебе состряпаем. Не успела замуж-то выйти ещё? — листает паспорт. — Славненько, значит надежда есть, — отдаёт паспорт на ресепшн. Поворачивается ко мне. Смеётся. — Шучу. Не буду я Серёже твоему мешаться. Так что случилось? Почему раньше времени вернулась? Почему фотки перестала постить? Или вы приехали, чтобы расписаться? …беременна, что ли?

— Нет, всё хорошо.

Я не хочу про Серёжу ничего говорить. Я просто не смогу.

— Так и беременность тоже хорошо. Спасибо, — он отдаёт мне паспорт. Мы проходим через турникеты. — Сейчас пойдём в кабинет, угощу тебя кофе. У меня новенькая дорогущая кофемашина стоит, кофе обалденный делает.

— Спасибо. Я у тебя денег попрошу.

Приобнимает меня за талию:

— А я тебе их дам.

23. Даша. Сегодня

— А почему без перчинки? — разочарованно тянетонв чёрном экране телефона.

— Я всё сделала как ты хотел. Пришла, предложила. Разделась. И…попросила прощения.

— Сумочку с камерой удачно поставила, это ты молодец. Но в остальном старалась плохо. Да и звука нет. Откуда мне знать, что просила.

— Ты сказал — предложить ему себя. Я — сделала. А за дальнейшее я не могу ручаться. Я не могу управлять поступками другого человека.

— Но у меня же получается, — довольный смешок.

— Пожалуйста. Ты же человек. Ты же можешь себе представить, какого мне всё это переживать. Я не могу с ним. После всего. Неужели тебе совсем меня не жалко?

— Ты специально сделала татуировку, чтобы ему не захотелось. Он их ведь терпеть не может. Так что не прикидывайся бедной овцой, лживая ты сучка.

— У тебя устаревшие данные. Теперь ему нравятся татуировки.

— Да? …но результата это не принесло. Нет, это не то, на что я рассчитывал. Переделай.

— Уговор был — только деньги.

— Уговор был: деньги прямо сейчас. И сколько в итоге прошло месяцев?

— Я и так согласилась. Стать его женой. Жить в его доме. Иначе никаких денег не было бы вообще!

— И так согласилась, — передразнивает. — Тымнеодолжение сделала? Могла не согласиться. И в сети уже давно гуляло бы то сентябрьское видео. Вы хорошо смотрелись. Зря переживала. На определённых сайтах вы побили бы рекорды просмотров. А главное так натурально выглядело. Как будто ты действительно не хотела.

— Я ошиблась. Ты не человек, — вытираю слёзы.

— Чудовище?

— Нет. Чудовища — они злые и сильные. А ты исподтишка, из тени. Я ведь почти всё тебе выплатила. Только тебе не деньги нужны, да? Упиваешься властью, которую случайно надо мной получил. Мне даже любопытно увидеть тебя. И услышать настоящий голос. Уверена, ты выглядишь так же, как и ведёшь себя — ты маленькое, писклявое и трусливое ничтожество.

В трубке громкий хохот, который за фильтрами превращается в нечто похожее на лязганье отвалившейся и скребущей по асфальту выхлопной трубы.

— Ну раз тебе уже всё равно, — откашливается, — могу прямо сейчас его выложить? С кого начнём? Папочке твоему отправим? Ему ведь не впервой смотреть, как его дочь… Плачешь? Плачешь. Я слышу, как ты сбивчиво дышишь. Если бы ты только знала, какое удовольствие мне доставляет это знать. Знать, что ты страдаешь.

— За что ты так ненавидишь меня?

— Почему ты решила, что я тебя ненавижу?

Телефон крякнул. И в застывшей тишине я слышала, как тикают наручные часы на столе. Стала подстраивать своё дыхание под этот спокойный ритм.

Я зря всё это делала. Всё зря. Самое обидное — на дурацкой записи из офиса моего мужа запечатлён главный момент позора. Когда я подхожу и сама, сама прикасаюсь к Максу.

И эту запись теперь видела не только я.

Хватаю камеру и со всей дури луплю её об пол. Топчу босой пяткой. И ничего кроме ярости не чувствую.

Если бы не треклятые камеры, ничего этого со мной бы не произошло!

Потому что Макс никогда бы не узнал правду про Марину!

Я ненавижу их! Ненавижу тех, кто их придумывает! Ненавижу тех, кто их ставит! Ненавижу записи, которые они снимают!

Ненавижу людей, которые эти записи находят.

— Не узнал бы. И всё со мной было бы хорошо.

— Дарья Васильевна, что с Вами?

Поднимаю глаза на голос.

Наша новая няня стоит в дверном проёме и испуганно прижимает к себе Ванечку.

Трудно ничего не чувствовать к тому, кто похож на значимого для тебя человека. Не правда ли?

Раньше я думала, что дети похожи только друг на друга в таком возрасте.

Все одинаково хороши.

Я правда не понимала, как определить, на кого из родителей он похож больше.

А потом появился Ванечка.

И даже несмотря на то, как редко я с ним взаимодействую, похожесть мне очевидна. Она красной нитью через наши с ним отношения проходит. Отрезая меня от него.

Сегодня Мила возилась с ним на втором этаже. В игровой комнате, где можно наглухо закрыть жалюзи, включить проектор и любоваться мерцающими звёздами.

Ваню завораживают звёзды.

Удивительно, что ещё такой маленький человек, потребности которого ограничены самыми примитивными, уже способен забывать про насущное и просто цепенеть перед бесполезной красотой.

Я хотела написать об этом пост под рекламой проектора. Но передумала.

Стало противно делиться с толпой чужих мне людей своим сокровенным открытием.

Поразившей меня чертой, обнаруженной в собственном сыне.

Я отвечаю Миле:

— Учитывая, что я сижу на полу, схватившись за голову, бормочу себе под нос, а вокруг кровавые следы — нет. Не в порядке.

— Вы упали? Что поранили?

— Наступила на какую-то фигню, — вытягиваю порезанную ступню. — Ничего страшного.

Поднимаюсь.

Очень болит грудь. Она набухла из-за того, что я больше не сцеживалась, и весит теперь как хорошенькая дыня. Только дыню можно донести до дома и положить.

А вот избавиться от молока гораздо сложнее.

— Там мужчина.

— Где?

— У ворот. Он звонил в домофон. Сказал, что Вы его примите.

— Я никого не ждала. Кто? Имя назвал?

Айдар?

— Сергей.

Никакого Сергея я точно не ждала.

— Он сказал, что вы вместе были в Перу. Наверное… — Мила осекается. — …Вы должны были по этой фразе…понять, кто он.

Перед глазами всё поплыло. Но я упорно, по стеночке, иду к парадной.

Сергей. Перу.

К горлу подкатывает тошнота.

Нажимаю на кнопку под монитором.

И во весь экран разрастается его лицо.

24. Макс

Когда мы познакомились с Соболевой, она копала под моего отца. Ходили слухи, что его мебельные фабрики по показателям выбросов и потреблению ресурсов, мягко скажем, не вписываются в зелёную повестку.

Наша с ней случайная встреча в мужском туалете, куда она спряталась от охранников моего отца, была следствием её удачного улова — информацию она нарыла. Но вместо того, чтобы сделать подлянку, обратиться в СМИ, шантажировать, она выложила мне всё как есть и попросила помочь так, чтобы никто не пострадал. Я привёл её к отцу, и она совершенно не боялась его. Всё рассказала, изложила пути решения.

Я был восхищён её находчивостью, смелостью, а главное — честностью.

Поэтому когда Соболева прошлой осенью пришла ко мне после встречи у Колиного офиса и озвучила то, что озвучила — я как будто разбился.

В тот вечер Даша ждала на крытой парковке. Из-под капюшона выглядывали мокрые от дождя волосы. Продрогшая, с отсутствующим взглядом. Она будто сквозь меня смотрела. И просто молчала. Я прекрасно знал, что она изо всех сил старается не закусать свои губы до крови.

А сам боялся шелохнуться. Боялся, что она убежит. Или что кто-то снова заберёт её.

— Извини, что звонил. Я не должен был этого делать. Но увидел тебя, и просто не смог. Коля не давал твой новый номер. Я сам достал.

Молчит.

— Я тебя не искал, когда вы с Серёжей уехали. Хотя мне очень хотелось. Все эти фотографии, которые ты с ним выкладывала из Перу. Вы улыбались и были счастливы. Я понимал, что не нужно о себе напоминать.

Молчит.

Подошёл ближе.

— Я звонил, потому что сказать хотел. Попросить прощения. Поговорить. Попытаться объяснить, почему я так сделал тогда. Я должен убедить тебя, что ты не виновата.

Её глаза сфокусировались на мне, обрели тяжесть. Ненависть их напитала этой тяжестью.

— Просто…читал — они всегда думают, что виноваты…

— Где твоя машина?

Кивнул.

Она идёт туда.

Остановилась. И стоя ко мне спиной говорит:

— Мне нужно сто пятьдесят миллионов рублей. Иначе, — кладёт на багажник флешку, — все узнают, что ты со мной сделал.

Я сначала собственным ушам не поверил. А потом мне было стыдно за то, с каким отвращением я посмотрел на Соболеву, когда она повернулась ко мне лицом.

— Ты забрала видеозапись из Марининой квартиры?

И собственным выводам я тоже не верил.

— Да.

Она вернулась в ту квартиру за рюкзаком на следующий день. И оказавшись в помещении, где я её…подумала о том, чтобы проверить, записали ли нас камеры? И забрала видео? Даша? Даша думала о том, как потом использует это против меня?

Она поэтому вытащила меня из полиции? Чтобы шантажировать?

Бред. Только не Соболева. Чуточка бы никогда так не поступила.

— Я тебе не верю.

— А ты посмотри. Там всё очень хорошо видно, — едко улыбается.

— Я не про запись. Ты не могла…

— Надеялся, что я просто забуду? За свои поступки надо отвечать, Арский.

— Зачем… — я поморщился от накатившей головной боли, — зачем тебе такая большая сумма?

— Не твоё собачье дело.

— Серёжа знает? Ты рассказала ему?

— Не твоё грёбаное дело! — её начинает трясти. — Ты дашь мне денег?

Делаю к ней шаг. Просто по привычке. Чтобы успокоить.

— Что, отобрать хочешь? У меня ещё есть.

— Даша…

— Или убьёшь? Ты на это тоже способен? — она начинает плакать.

Я стою на месте, упираю ладони в пространство между нами.

— Давай сядем в машину и спокойно поговорим.

— Я идиотка по-твоему? — хохотнула. — Ты дашь мне денег? Или нет? Просто ответь. Если нет — я выложу видео. Сегодня же. Я отправлю его в СМИ. И всем твоим близким. И Кате отправлю. Все тебя возненавидят. Все отвернутся от тебя.

— А тебя это осчастливит? Если да — я сам готов видео выложить. Я тогда пошёл в полицию — зачем ты сказала им, что я ничего тебе не сделал? Если сделал.

Даша краснеет.

— Потому что выгоды от того, что ты в тюрьму сядешь, мне никакой не было. А сейчас…я могу получить с тебя денег. Вот и всё, Макс.

Мотаю головой.

— У тебя всё так хорошо, — вытирает слёзы маленькими ладошками. — Ты богат, успешен, любим. И любишь. Да? Быстро справился с потерей. Даже выиграл в итоге. Ты всегда всё получаешь. И меня получил. А я всё, всё из-за тебе потеряла! Тебе придётся заплатить. Хоть раз. И ты заплатишь. Сто пятьдесят миллионов, Макс. Сегодня.

Сто пятьдесят миллионов. Какое интересное совпадение. Ровно такую сумму называл Серёжа. Когда говорил о реализации задуманного им проекта. Солнечные батареи…нет, электростанции. Я отказал. И он предложил весьма «интересные» условия сделки.

Даже глазом не моргнул, предложив мне свою невесту. Он сказал, что порвёт с ней все отношения. Как можно жёстче. И тогда я тёпленькой смогу её забрать.…

И почему я не рассказал Даше про сволочную натуру её возлюбленного?

— Нет.

— Что?

Повторяю:

— Нет. Я не дам тебе денег. У меня нет гарантий, что ты не выложишь это видео после. Или не попросишь заплатить ещё. И ещё.

— Ты…ты думаешь, что я могла бы…

— Как оказалось, мы оба друг друга совсем не знаем.

Это обесценивание нашей дружбы, искренней, драгоценной, по-настоящему близкой, бьёт и по ней, и по мне. Одним контрольным выстрелом на двоих.

Зловонная пропасть между нами разрастается, хотя казалось, что она и так уже непреодолима.

Я проебал всё. Последнее хорошее, что у нас было.

Но пох. Пусть я буду некрофилом.

— А если ты выйдешь за меня замуж — получишь деньги.

Она округлила глаза. Попыталась что-то сказать, но осеклась.

— Ты не ослышалась. Если мы поженимся, будет совершенно без разницы, чем и как мы занимались до свадьбы. Твоё согласие быть моей женой станет для меня гарантией. Того, что всё было обоюдно. И обоснованием причины, по которой я дал тебе так много денег. Иначе ты не получишь ничего, кроме позора, Соболева. Сама подумай. Вспомни, что о нас говорили друзья. Что думали. Вспомни, в каком платье ты пришла ко мне…

— Замолчи! Я не виновата…

— Это твой единственный шанс получить то, что ты хочешь.

— Я беременна! — выпалила. И быстро добавила: — От Серёжи.

Меня как током ударило.

Даша носит в себе ребёнка.

Не моего.

Но он её. Дашин ребёнок.

— Значит, вот зачем вам с Серёжей такие деньги? В связи с пополнением решили убыстрить его карьеру? Это была его идея, да? Он ведь всегда вытаскивал из тебя бабло, — я подхожу к ней. Даша прижимается спиной к стойке машины. Мои руки упираются рядом с её маленьким тельцем. — На билеты в Москву. На институт. На тёплые вещи для поездки в Норильск. А ты так любишь его, что всё готова отдать, да? Что же в нём, блядь, такого особенного, а? — приближаюсь к её лицу. Почти нос к носу.

— Перестань! — она отворачивается.

— Ты рассказала ему, что случилось. И он, вместо того чтобы избить меня до смерти, решил бабла срубить. Вот такой ценой. Ценой тебя? Ты понимаешь, какую тварину любишь?

— Его нет! Нет!

Она разрыдалась. Громко всхлипывая, как всегда делала. Кусая губы в кровь.

— Он утонул. Они до сих пор ищут тело. А я здесь. Живая. Даже не дождалась, пока его найдут. Дважды его предала.

Я потянулся руками к её голове. Чтобы зажать ушки. Прямо через капюшон. И сдуть со лба чёлку. Пусть она и промокла от дождя. Но просто… Просто сделать что-то как раньше.

Вовремя остановился.

Я ведь больше не могу к ней прикасаться.

Замер так и мысленно гладил её по голове, пока она не перестала рыдать.

— Я просто хочу начать новую жизнь.

— Хорошо. Тогда я вообще не вижу никаких проблем.

— Да? Так у тебя их и нет. Проблемы у меня. Но устранить их я не смогла.

Капюшон сполз с её головы. И она яростно сжала шею ладонью.

— Не смогла его убить. Слабачка. Не смогла убить этого ребёнка.

Я отступил на несколько шагов.

— Ты не слабачка, Соболева. И у тебя будет новая жизнь.

— Но я не хочу, — сжимает куртку у грудной клетки, — не хочу его. Я уже его не люблю!

— Я позабочусь о вас обоих.

— Просто дай мне денег, Макс. Пожалуйста, — она смотрит на меня умоляюще. — Ради того, что было у нас до того вечера. Ведь оно было настоящим.

Мотаю головой:

— Только после того, как между нами будет заключён брак.

— Я тебя ненавижу! Я не могу видеть тебя! Я не хочу вспоминать! Мне и так всё, ВСЁ о тебе напоминает! Как?! Как ты представляешь себе этот брак?!

— Ты будешь жить в доме, который отец купил для нас с Мариной. Я — в городе. Мы распишемся. Без шумихи. С брачным договором. И в течение года я перечислю тебе необходимую сумму. Частями. Чтобы не вызвать никаких подозрений. Затем мы разведёмся. И ты начнёшь новую жизнь. А я продолжу свою. Каждый получит что хочет. Я — гарантии. Ты — деньги.

— А ребёнок?

— Всем скажем, что ребёнок — мой.

25. Даша

Серёжа сидит со мной за одним столом. Прямо напротив.

Живой. И на первый взгляд вполне себе здоровый.

Мы молчим уже долго. Но я точно не смогу начать первой. Даже несмотря на то, что очень-очень-очень рада его видеть.

Он легонько улыбнулся. И в сердце кольнуло и заныло.

Всё равно серые глаза, ясные и горящие всегда искоркой любопытства, теперь смотрят на меня с разочарованием.

И я больше не могу погладить его по вьющимся непослушным волосам — ведь теперь он мне чужой.

Кладу руки на стол, ладонями вниз. Поверхность дубового массива приятно охлаждает. А Серёжины пальцы в нескольких сантиметрах от моих.

И от этой близости с ним, которая теперь окрашена совсем другими красками, мне опять хочется реветь.

Наверное, я мазохистка.

Я так рада ему. И это после того, какмы расстались.

У меня что-то вроде эмоциональной амнезии. Я забыла о нашей последней встрече, и том дерьме, что между нами произошло осенью. Будто мне об этом кто-то рассказал, кому я не верю.

Не было такого. И быть не могло.

Помню только хорошее. Как ласков он был со мной до всего этого ада. Романтичен. Как много общих тем у нас было для разговоров. О чём мы мечтали.

— Я был в твоём эко-магазинчике сегодня. Там очень уютно.

Первая фраза, которую он сказал. Вот так просто. Будто не пропал без вести, а был в отъезде недельку-другую.

— Спасибо. Зачем ты туда приходил?

— Тебя хотел увидеть. Вчера сюда приезжал. Никто не ответил. Маша, сказала, что ты сегодня здесь должна быть.

— Она в обморок не упала, когда тебя увидела? Все думали, что ты утонул. Надо же, не позвонила и не сказала мне, что ты…

— Я попросил не рассказывать. Хотел твою реакцию сам увидеть.

— И как тебе реакция?

— Доволен, — он улыбается.

И меня удивляет и пугает эта улыбка. Всю жизнь его знаю, но злорадства в выражении его лица никогда не встречала.

Думаю, это вновь приобретённая черта. И источником этого приобретения являюсь я.

— Хороша у тебя подруга. Честно, не ожидал, что она не проболтается.

— Перестань. Она очень выручила, когда я вернулась сюда из Перу. У меня ведь ничего тогда не осталось. Ни работы, ни съёмного жилья, ни денег.

— Камень в мой огород? Тебе не обязательно было уезжать за мной.

— Это была наша поездка. Смысл мне было оставаться в Перу без тебя?

— А смысл было вообще ехать? Если ты ещё до этого сделала выбор не в мою пользу.

Сглатываю.

— Я до сих пор не понимаю… Зачем? Нам ведь было так хорошо. Оставалось потерпеть всего чуть-чуть. Мы через столько прошли. Ты всегда так…так терпелива была со мной. Поддерживала меня. Ты единственная, Даша, единственная, кто знает всю мою подноготную, сколько дерьма мне пришлось пережить! Нужно было просто ещё немного подождать… — он обессиленно выдыхает. — Ты думала, я не узнаю? Каков был твой план?

— Не было никакого плана. Просто так произошло.

— Просто вы потрахались, да? Конечно, ведь он… — Серёжа понижает голос, — ведь он может, да. Почему просто нельзя было сказать мне, что ты хочешь. Что для тебя потрахаться важно стало. Я бы понял. Понял. Ты молодая и здоровая девушка. Но зачем так-то? Тем более с этим…папочкиным трусом.

— Арский кто угодно, но не трус. И он сам добился своих целей.

— Защищаешь его, — кривится, — а ты знаешь, что он предлагал купить тебя у меня? Я просил у него денег на свой проект по солнечным электростанциям. И он предложил: отдай мне Дашу, тогда получишь эти деньги.

— Я тебе не верю.

— Нужно было сказать тебе. Но я не хотел делать тебе больно… Я знал, что ты им восхищаешься, считаешь своим другом. Оказалось, даже больше, чем другом… У вас это с самого начала, да? И когда ты меня к нему в Красногорск притащила — вы уже трахались. Все его друзья знали, что я импотент? Поэтому они так на меня смотрели. Смеялись надо мной. Скажи, а на Байкале, когда мы легли спать, ты дождалась, пока я усну, и пошла к нему? Он знал, что я не могу, да? Рассказала ему? И трахалась с ним в соседней комнате, пока я спал.

— Я с ним не трахалась, Серёжа.

— Извини. Вы занимались любовью.

26. Даша. Прошлая осень

Я прозрачная. Не отражаюсь в зеркале.

Прижимаю ладонь к шее.

Нет. Я существую. Я чувствую боль.

Вздрагиваю от звонка в дверь.

А если это он?

Что тогда мне делать?

Звонок повторяется. А я иду по бесконечному коридору так долго. На ватных ногах.

Тащу сквозь пространство тело, которое мне больше не принадлежит.

От навязчивой трели голова начинает гудеть ещё сильнее.

Я стараюсь быть очень тихой. Он не должен узнать, что я здесь.

Мне приходится встать на мысочки, чтобы заглянуть в глазок. Полусогнутые ноги превращают меня, и без того маленькую, в лилипута. Но я не могу их выпрямить.

Словно готовлюсь к тому, что мне придётся драться. Сопротивляться до последнего. Занимаю боевую стойку.

Только поздно. Это раньше надо было делать.

За дверью Серёжа.

Серёженька. Он не даст меня в обиду.

Тянусь к замку и вспоминаю о том, как выгляжу.

Он не должен это увидеть. Он никогда не узнает, что произошло.

— Даша, ты здесь? — стучит в дверь.

— П… — голос срывается. В горле будто пробка. — Подожди. Минутку.

По стенке пробираюсь в комнату.

Как мне повезло, что Машка на ночной смене.

Что бы я сказала ей, если бы она меня увидела?

Как объяснила?

Я пробежала несколько станций метро под ливнем. По холоду и темноте.

Выгребаю с полок всю свою одежду.

Будь прокляты эти платья и юбки. Майки на тонких бретельках. Которые всё обтягивают и выставляют напоказ.

Я сама виновата.

Он ведь не раз говорил, что я ношу слишком откровенные вещи.

Сама напросилась. Сама к нему пришла.

Выуживаю из горы тряпья два тёмных пятна.

Коричневая водолазка с высоким горлом. Толстые лосины.

Господи, у меня даже на ступне синяк.

Все прячу.

— Ты в порядке? Только проснулась?

Серёжа как весеннее солнце. Светлый. В его глазах тревога, ласка. Он такой добрый.

— Заболела? Чего так тепло одета? — целует меня в лоб.

Пожимаю плечами.

— Да, — приближает лицо вплотную, а я зажмуриваюсь и цепенею. Мне становится дурно. От физической близости даже с ним. — Вон как губы припухли. Как ты умудрилась? Тепло же было вчера?

— Была гроза.

— И что, ты бегала ночью по лужам? Собрала вещи?

— Да.

— И я, — улыбается широко. Втаскивает чемодан в коридор. — Номер я сдал. Никто же не будет возражать, если до отправления в аэропорт я здесь останусь? Когда хозяйка приедет? У тебя, кстати, телефон не абонент.

Я оставила рюкзак в той квартире. А там всё. Телефон. Загранник.

Господи, что мне теперь делать?

— Что с тобой?

Я сползаю по стене на пол.

Впервые в жизни мне хочется стать невидимкой.

Невидимой для всех.

— Хорошая моя, что случилось? — он сидит напротив меня на корточках и испуганно разглядывает.

Соберись, Соболева.

Просто съезди туда и возьми рюкзак.

Уже завтра ты будешь на другом краю планеты.

И больше никогда не увидишь Макса.

…больше никогда его не увидишь…

Ещё вчера от этой мысли мне выть хотелось.

А сейчас я желаю этого сильнее всего на свете.

— Я тебе соврала.

Хмурит лоб.

— Я не собрала вещи. И телефон забыла у ребят.

— У каких ребят?

Встаю.

— Помоги мне. Просто скинь в чемодан всё, что найдёшь в моей комнате. А я сгоняю за телефоном. Ок?

— Всё скинуть? — встаёт вслед за мной. Улыбается. — Вряд ли советский трельяж уместится.

Вымученно улыбаюсь в ответ.

— Обожаю твоё чувство юмора.

Влезаю в кеды. Забираю тысячу рублей из комода.

— Я быстро. Вот ключи на всякий случай.

— А поцеловать? — слышу в спину.

— Всё потом.

Как теперь не бояться?

Как позволять целовать меня?

А когда Серёжа пройдёт психотерапию и сможет заниматься сексом, как я объясню ему, что он у меня не первый?

Спускаюсь на один этаж по лестнице и понимаю, что не могу пересилить боль.

Бёдра ноют. И всё саднит при каждом шаге.

Каким образом я умудрилась вчера преодолеть несколько километров, да ещё и бегом?

На первый этаж я попадаю на лифте.

Нужно вызвать такси. А у меня нет телефона.

Будь всё проклято!

Вернуться и попросить Серёжу вызвать такси.

Соберись, соберись, не отчаивайся.

— Дашка.

Я резко разворачиваюсь. И руки невольно метнулись вперёд, словно я готовлюсь оттолкнуть.

Или умоляю не приближаться.

Это Коля.

Он подходит ко мне слишком близко. Озирается по сторонам. Словно собирается передать мне что-то секретное.

— Что у тебя с телефоном?

— Ты на машине? Отвези меня к Марине на квартиру.

— Что произошло у вас с Максом?

— Ничего. Отвези, пожалуйста. Я оставила там телефон.

Колины глаза бегают из стороны в сторону. Он пытается понять по выражению моего лица ответ на вопрос, который ещё не задал.

— Ладно. — Сглатывает. — Поговорим по дороге.

Мы едем молча несколько минут.

Макс рассказал ему.

Я чувствую напряжение. И неловкость.

Что именно он рассказал?

А если правду?

Я всё буду отрицать. Я никогда не признаюсь.

— Ты… — он откашливается. — Ты вчера была с ним?

— С Максом? Я приезжала, чтобы увидеться перед отъездом. Мы улетаем сегодня в Перу с Серёжей.

— Сегодня? Как сегодня?

— Он вернулся раньше. Сделал мне сюрприз.

— Это он, конечно, молодец. Но…я так понимаю, он немного…опоздал?

— Не понимаю о чём ты? — повернулась к нему и уставилась на заострённый профиль.

Я вижу, как он поджимает подбородок.

— Ты когда от Макса уходила, он сильно пьян был?

— Нет. Он вообще не пил.

— Ясно. А…во сколько ты ушла от него? Вы одни были?

— В чём дело, Коля? Объясни уже по-нормальному!

— Макс в полиции.

Первое, что приходит в голову — он напился после того, как я сбежала, и всё-таки пошёл на кладбище. Кажется, он грозился обоссать Маринкину могилу. Или ещё что-то там с ней сделать.

— Что случилось?

— Он там пьяный, вообще не в себе. Мать его позвонила. Мудак он, конечно. Ей с этими похоронами сейчас и так до дурки недалеко. В один день потерять мужа и невестку… Идиот, припёрся сам туда.

— Куда туда?

— В полицию.

— Так он сам пошёл, что ли?

Коля опять замолкает.

Мы паркуемся.

— Я забрал у него ключи. Он просил передать тебе. Сказал, ты рюкзак там оставила. Возьми.

Я перехватываю брелок, но Коля не отпускает.

Мы встречаемся взглядами. И мне становится нехорошо от той смеси злобы и непонимания, которую я вижу в его глазах.

— Вы переспали?

27. Даша

— Разве это твоё дело? — сжимаю брелок изо всех сил и тяну на себя.

— Если моего друга из-за этого посадят — то да, это моё дело.

— Что за бред?

— Он сказал, что заставил тебя.

Я отпускаю ключи и направляю все силы на то, чтобы держать лицо.

Оставаться невозмутимой.

Никому никогда не говорить правду.

— Полный бред, — у меня получается только прошептать это.

— Даша, я знаю тебя давно. Но ты совершенно непредсказуемая. Я в душе не ебу что ты за человек. И если ты собираешься навредить Максу, — он хватает меня за запястье, — я всё сделаю, чтобы справедливость осталась на его стороне. Но если он обидел тебя… Я найду любые деньги, воспользуюсь всеми средствами, чтобы защитить тебя. Ты поняла?

Всё будет хорошо. Потерпи. Продержись ещё чуть-чуть.

— Коль, ты чего? Это же Макс. Он бы никогда… — сглатываю. — Всё было обоюдно. Сама не знаю, как так получилось. Просто…утешила его. А он напился, вот его и переклинило.

— Хорошо, — он отпускает руку. Вкладывает в мою ладонь ключи. — Тогда мы должны поехать и забрать его оттуда. Пока всё это не распространилось. За пределы того узкого круга, который в курсе. Верно?

Я киваю.

— Ты ведь всё равно уезжаешь с Серёжей. И не хочешь, чтобы он узнал.

— Естественно.

— Договорились. Я жду. Хочешь, с тобой поднимусь?

Мотаю головой.

Я возвращаюсь в квартиру Марины.

Здесь хаос.

Но я прекрасно всё помню. Каждую брошенную вещь. Каждый опрокинутый предмет.

Водоворот из смятых простыней на кровати.

…я до сих пор не могу поверить, что он сделал это.

В углу на столе мой рюкзак.

Я даже не проверяю, там ли телефон.

Главное, чтобы документы были на месте. И я смогла уехать.

Мы.

Мы с Серёжей.

По дороге в участок Коля молчит.

Кажется, он просто расстроен, что ему не досталось то, что досталось Максу.

Макс всегда был лучше него.

Красивее. Богаче. Находчивее.

Арский говорил, что я ошибаюсь. И Коля ему не завидует.

В зависти нет ничего противоестественного. В злобе на того, кто заполучил недоступное тебе.

Особенно если ты старался. А он — просто взял.

Меня провожают в просторный пустой кабинет. И молодой человек с деланной серьёзностью задаёт мне вопросы.

Пожалуй, я могу гордиться тем, что держусь так хорошо. Глупо отшучиваюсь, хлопаю ресницами, когда мне говорят про синяк на шее (проклятая водолазка с растянутой горловиной!), подтягиваю ткань к подбородку и напоминаю ему про фильм «Пятьдесят оттенков серого».

Не будет никакого заявления.

Потому что у меня просто был ни к чему не обязывающий перепих.

Правильно?

Всё верно.

Коля ждёт меня в узком коридоре. Когда он встаёт, сидение откидывается к спинке и громко хлопает, от чего я вздрагиваю.

— Всё ок? У тебя испуганный вид, — щурит глаза.

— Я ещё вещи не собрала. Поеду, ладно?

— Да мы добросим тебя…

— Нет. Спасибо. Пока.

Он тянется ко мне, чтобы обнять, но я отступаю и махаю рукой на увеличивающемся расстоянии.

— Фотки пости.

— Конечно!

Выдыхаю.

Можно теперь не притворяться. У меня есть время. Чтобы спрятаться и просто побыть одной прежде, чем я приду к Серёже.

Всё кончено.

Главное раствориться в толпе. Успеть до того, как они выйдут.

Больше никогда его не увижу.

— Даша!

28. Даша

Её голос пронизывает, как сквозняк.

Мама Макса за моей спиной.

Идёт ко мне.

Берёт под руку.

— Можно с тобой поговорить? — её искусственная доброжелательность уже на пределе.

— Я спешу. У меня сегодня самолёт.

— Это прекрасная новость. Надеюсь, тебе настолько понравится в Перу, что ты больше никогда сюда не вернёшься.

Мы заходим в туалет.

— Послушай сюда, маленькая сучка, — она встаёт напротив. Высокая, как несостоявшаяся жена Арского. — Я тебе не позволю этого сделать. Сейчас, конечно, модно изображать из себя жертву изнасилования. Иногда это даже приносит хороший профит. Но мой сын не из тех, за кого некому заступиться. Я найму лучших адвокатов. Если потребуется, я продам всё, что у меня есть. Но ты выйдешь из этой истории таким дерьмом. Бесстыжая. У него погибли отец и невеста. Столько времени крутиться рядом и притворяться подругой, и так безбожно ударить в спину в момент, когда он оказался уязвим. Ты очень пожалеешь об этом. Тебя чувство вины изведёт, поняла? Ещё до того, как ты получишь по заслугам. Я вытащу на всеобщее обозрение всё грязное бельё твоего окружения. Про мнимую инвалидность твоего папочки, про твою сестру-проститутку, про твоего жениха-импотента, которого в детстве отчим тр…

Маргарита Андреевна получает от меня такую звонкую пощёчину, что в окружающем пространстве зарождается эхо.

— Будете мне угрожать — и все узнают, что отец Макса трахал его невесту.

Она не знала.

Такую растерянность не сыграешь.

Скорее всего, она мне не поверила.

Только это уже не имеет значения.

Главное, чтобы семья Арских оставила меня в покое. И пока застывшая Маргарита Андреевна пыталась переварить новость, я выскользнула из здания полиции.

Прячусь в кафе через квартал. Прошу официантку подзарядить мой телефон. И иду в туалет.

Как только оказываюсь, наконец, одна, в тесной запертой кабинке, происходит какой-то эмоциональный блок.

Я опускаюсь на вымытый пол.

Логичным казалось бы поплакать.

Но у меня не получается.

Я перестала управлять своим телом. Как будто оно до сих пор ему принадлежит.

Подношу ладонь к лицу и вгрызаюсь в то место под большим пальцем, которое Арский целовал вчера.

Он делал мне больно и целовал меня. Чередовал и одновременно. По-всякому.

Как мне найти один общий способ для всего этого, чтобы забыть?

Жутко. Его было так много.

Всё напоминает о нём.

Даже сейчас.

Мы, например, познакомились с Максом в туалете. Мужском туалете.

Как же это было смешно…

И тогда я поцеловала его. Потому что так было надо.

Вчера я целовала его, потому что тоже так было надо.

А теперь надо просто смириться.

Эмоциональное напряжение сходит быстрее, чем холод от плитки успевает просочиться в мои бёдра.

Я чувствую не облегчение, а опустошение.

У меня не просто украли, а украли и уничтожили то, для чего нет дубликатов, что нельзя заменить, восстановить, чему не создать аналога.

В съёмную квартиру я возвращаюсь на такси.

Серёжа ждёт меня на улице. С двумя чемоданами.

— Ты уверен, что всё собрал? — улыбаюсь ему так легко, будто моё тело научилось запускать нужную программу по нажатию кнопочки, вне зависимости от окружающих и внутренних условий.

— Хозяйка спешила. К тому же вернулась Маша и помогла мне разобраться, что в ванной комнате принадлежит тебе.

— Отлично. Поедем в аэропорт?

— Ты не будешь прощаться с соседкой?

Я лучше позвоню Маше. Если она увидит меня, то сразу поймёт, что произошёл какой-то пиздец.

— Так хочу поскорее уехать. Ты себе даже не представляешь.

— Ещё как представляю. Мы ведь сделали это, Дашка. Мы мечтали об этом так давно. И теперь эта мечта в наших руках, — он обнимает меня крепко и отрывает от земли.

Каждое его прикосновение как наждачка по ссадинам.

— Ты плачешь? — спрашивает, когда ставит меня на землю. — От счастья, надеюсь?

Это же твой Серёжа!

Близкий тебе человек!

Теперь самый близкий.

Скажи ему, что произошло. Ведь ты не виновата. Ведь ему ты не должна врать.

— Серёж…

— Да.

— Мне надо тебе кое-что сказать, — сглатываю.

Он правда не заслуживает того, чтобы его обманывали.

Если он не сможет этого принять — лучше пусть сделает это сейчас.

По крайне мере, я могу не говорить кто…

— Кое-что случилось.

— Так. Ты потеряла загранник?

— Нет. Это не совсем про поездку. Это вообще…про наше будущее.

— Говори, — он так светло мне улыбается.

Сказать ему — то же, что плюнуть в это улыбающееся лицо родного человека.

— Я хочу всегда с тобой быть, Серёж. Я тебя очень люблю.

И я снова целую, потому что надо.

29. Даша. Сегодня

Между нами опять повисла пауза. И если до начала разговора я просто не могла ничего сказать, то сейчас уже и не хотела.

Мне очень обидно. И на Серёжу я обижаюсь. Хотя он точно не виноват. Я же не сказала ему, как на самом деле было.

И чего я хочу? Чтобы он сам догадался? Смешно, Даша. Особенно сейчас, когда вы в доме Арского, твоего мужа.

— Почему же ты у него помощи не попросила, когда вернулась? Почему Маша должна была тебе помогать? Девочка, которая комнату снимала и с зарплатой в тридцать тысяч. Ей, наверное, кредит пришлось брать.

— Я вернулась сюда не к Арскому.

Серёжа хмыкает и кивает:

— Конечно, Арская Дарья Васильевна.

— Я вернулась, чтобы с тобой поговорить.

— Не надо было этого делать. Ещё в Перу стало ясно, что точка поставлена.

— Ты даже не выслушал меня.

— А что ты хотела рассказать? Подробности? — горько усмехается. — На мой вопрос «спала ли ты с Арским?» я получил от тебя утвердительный ответ. Чего ещё нужно?

— Разве я сказала «да»?

— Ты разрыдалась. Как нашкодивший ребёнок, которого поймали на вранье.

— А ты не подумал, что оскорбил меня таким вопросом, и я поэтому расплакалась? Не подумал, что тот, кто тебе наговорил это про меня — врёт? Но ты даже не дал мне времени…объяснить.

— Объяснить своё предательство? Нет, спасибо. Это лишнее. И мне не говорили. А прислали на телефон фотки, где вы… Наверное, он и прислал. Как он вообще их сделал? Вы режиссёра приглашали? Или сами камеры поставили? — внимательно вглядывается в моё лицо, пока я пытаюсь подавить приступ тошноты. — Ты вообще знала, что это всё снимается на камеру?

Расплывается в злой улыбке. Самодовольно тянет:

— Арский тебе не сказал. Специально всё подстроил, да? Хитёр, тварь. Вы друг друга стоите! А за мной ты из Перу улетела, чтобы оправдаться и меня как запасной вариант оставить? На тот случай, если Арский не возьмёт тебя, да? Как ты вообще тогда нашла меня? Я никому не сказал, куда поехал.

— Трекер. Помнишь, я устанавливала нам в телефоны приложение…

Он смеётся:

— Вот я дурак, — вытирает лоб ладонью. — Совсем забыл об этом. Злосчастные технологии, портят и экологию, и человеческую жизнь. Не было бы фоток у Арского — не было бы и доказательств, да? Не было бы трекера — ты не нашла бы меня. Я думал, что побуду один, переварю всё то говно, что произошло, и продолжу двигаться дальше. Не надо было тебе приезжать.

— Ты прав.

Я вспоминаю, как он тогда кидался на меня. Хватал за волосы. За грудь. Ударил.

Помню, как обидно было признавать, что близкий человек, которому я доверяла, с которым долго выращивала эти отношения, может так сильно захотеть меня разрушить.

Очередной близкий.

— Прости, тогда я действительно перешёл все границы.

— У тебя были основания.

— Нет. Ни при каких обстоятельствах мужчина не должен так делать. Ничтожество — может. Мужчина — никогда.

— Я спровоцировала тебя.

— Это не поможет, Даша.

— Что?

— Чувство жалости, которое ты пытаешь во мне вызвать. Я тебя больше не люблю.

Серёжа не врёт. И мне очень больно от этой его правды. Но она похожа на укол. С лекарством быстрого действия. Потому что теперь я чувствую облегчение.

— И больше не ненавижу, раз приехал. Знаешь, почему я исчез? Неопределённость — это самое страшное. Когда человек пропадает без вести — это страшнее, чем смерть. Потому что сколько бы лет не прошло, надежда остаётся, пока не обнаружили тело. Я хотел, чтобы ты всю жизнь оставшуюся ждала и надеялась. И винила себя. Но…недолго ты горевала.

— Значит, ты не пытался…

Он расхохотался. И долго смеялся. Даже слезу с глаза вытер.

— Думаешь, я стал бы доставлять вам с Арским такое удовольствие?

— И когда у тебя созрел этот план — устроить представление?

— В тот же день, когда ты ко мне приехала. После нашей ссоры. Шёл по городу и придумал. Что хочу тебе отомстить. Фантазировал, как ты будешь сидеть в пустой чужой квартире и ждать меня. Но я уже никогда не вернусь. Я позвонил приятелю, который недалеко живёт. И попросил приехать за мной. Заранее договорился про время и место.

— Полиция проверяла твои последние звонки. Всех опрашивала.

— Так я и не со своего телефона звонил. Попросил у прохожего. Видишь, про трекер забыл, а про последние звонки подумал. Друг меня забрал с противоположного берега. Одолжил немного денег, дал вещи. А дальше я электричками добрался до Томска. И у другого приятеля сныкался. Работал грузчиком. Мне не привыкать к грязной работе, сама знаешь.

— Всю жизнь собирался скрываться, чтобы мне плохо сделать?

— А разве мне было, от кого скрываться, кроме тебя? У меня ведь кроме тебя никого и не было.

— Мои родители очень переживали…

— Твои родители… Да, они не заслужили. У тебя хорошие родители. Почему им такое досталось — ума не приложу.

— Я ничего плохого своим родителям не делала.

— Вижу, — он скользит взглядом по моей руке с обручальным кольцом, по дому. Чуть подался вперёд и посмотрел на меня так зло, что живот свело. — Ты просто продалась, Даша. Ты — продажная тварь, как и твоя сестра. Правда, она лучше — вещи своими именами называла, давала за деньги или за дозу. А ты любовью называешь проституцию. Ты — лживая проститутка, которая дискредитирует понятие любви и семьи.

Он плотно сжимает губы, и щёки его натягиваются. Будто он готовится к пощёчине.

30. Даша

Но я не ударю его.

Долго смотрит мне в глаза. Ждёт, что я скажу что-то в ответ.

А я не буду ничего ему отвечать.

Серёжа ещё с минуту сидит напротив, а потом молча уходит. И наш диалог заканчивается так же некрасиво, как и наши отношения.

Я встаю, иду и закрываю за ним дверь.

— Всё в порядке?

Оборачиваюсь.

В арке стоит Мила с Ваней на руках.

— Да, — хрипло и без зазрения совести вру.

Смотрю на Ваню издалека. И виню в чувстве вины. От которого я якобы избавилась.

— Мне кажется, он хочет к Вам на ручки, — она моложе и глупее Татьяны Георгиевны. И ещё не вникла, что я беру ребёнка на руки только для того, чтобы поддерживать образ хорошей мамы в аккаунте.

— Привет Ванечка, — сильнее прижимаюсь к двери. Мне вообще хочется просочиться сквозь неё и исчезнуть. — Мама тут, рядом, — изображаю улыбку.

— До шести месяцев голос и зрительный контакт не производят такого позитивного воздействия на ребёнка, как телесный, — няня смотрит на меня своими огромными глазами цвета сгнившего яблока и разговаривает таким тоном, будто я идиотка. — Идите же сюда. Подержите его. Вы за целый день ещё ни разу не брали его на руки.

— Я хочу, чтобы ты уехала, — подхожу и киваю на дверь. — Прямо сейчас.

Мне нравится, как чувство превосходства на её лице сменяется беспомощностью.

— Я что-то сделала не так?

— Повторяю. Ты. Должна. Уехать. Прямо. Сейчас.

Она идёт в гостиную, кладёт ребёнка на детский шезлонг. Так медленно, осторожно.

Бесит!

Смотрит на меня оленьими глазами.

— Мои вещи…

— Прямо сейчас!!!

Это придаёт ей скорости. Как хороший пендаль.

Когда няня исчезает за входной дверью, я возвращаюсь в гостиную, где рядом с мягким белым диваном стоит такой же мягкий и белый детский шезлонг, в котором лежит ребёнок.

Подхожу вплотную и смотрю на Ваню.

Как-то мы с Серёжей обсуждали экотехнологии, которые Дания как самая экологически идейная и прогрессивная в этой сфере страна Евросоюза, экспортируют в другие государства. Коснулись самых проблемных стран на планете, где вопросы нужно было решить ещё вчера. Прошлись по перенаселению Индии. И разговор сам собой пошёл о детях и об отношении к ним в той же Индии и Дании.

Я так яро хвалила Европу. А Серёжа рассказал мне, какие жуткие традиции, объясняющие инфантицид, были много веков назад в этих странах.

Например, если ребёнок рождался с аномалиями, или просто много болел, его принимали за подменыша. Якобы нечистая сила в виде троллей забрала настоящего младенца, а подложили своё отродье.

Чтобы вернуть ребёнка, существовал целый ряд процедур.

Жестоких. Выходящих за грани моего понимания.

Я помню как разревелась. Когда он стал приводить примеры.

Начал с обычного игнорирования плача ребёнка. Троллиха пожалеет своего детёныша, если он будет всё время плакать, и заберёт его, вернув родителям их младенца.

Но не всем матерям достаточно услышать плач, чтобы захотеть взять на руки своё дитя.

Тогда переходили к более радикальным методам.

Причинение физических увечий.

Брали палку…или поднимали младенца за ноги…

Я сглатываю.

Ваня плачет. И я не беру его на руки.

Как будто жду, что мне что-то вернут.

Трудно ничего не чувствовать к человеку, который похож на того, кого ты ненавидишь всей душой.

Ваня морщится. Кричит. И иногда открывает широко глаза. Как будто проверяет мою реакцию.

Я вытираю слёзы, чтобы они не мешали мне рассмотреть его как следует.

Похож.

Господи, как же он похож…

Вглядываюсь в его глаза…

Склоняюсь к нему.

И собираюсь сделать то, за что ещё долго буду себя корить.

31. Макс

— Мне хорошо знакомо это место. Я здесь рядом училась в универе, вон там, — Полина наклоняется к лобовому стеклу и указывает на огромное серое здание в стиле ампир.

— Ты же окончила МГУ.

— Я успела поучиться на юриста. Целый год. Бросила. И только потом пошла в IT.

— Неужели было время, когда Полина не знала наверняка, чего хочет?

— Ошибаешься. Я точно знала, чего хочу — защищать невиновных.

— Звучит благородно. Почему же передумала?

Она пожимает плечами.

— Муж переубедил? Он же у тебя прокурор, наверняка открыл тебе глаза на закулисье.

— Я и без него знала, что деньги сильнее закона — если ты об этом. У всех есть знакомые знакомых, у которых благодаря взятке оппонента пострадавшая сторона проиграла дело. Или, того хуже — могут посадить невиновного человека.

— У меня нет таких знакомых.

— Может, ты просто не всё знаешь о своих знакомых. В любом случае, не зря я там училась, в итоге со своим мужем познакомилась… Ты никогда не рассказывал, как встретил Дашу… О, ты так красиво улыбнулся сейчас. Сразу видно, приятные воспоминания.

— Весёлые… Раз ты провела здесь первый год студенчества, то успела изучить все развлечения в округе, — мы паркуемся у входа в парк и выходим.

— А может я была тихоней, и сразу после занятий домой, зубрить?

— Брось, я хорошо тебя знаю.

— Самое опасное заблуждение, которое может постигнуть мужчину — считать, что он знает женщину.

— Не спорю. Но такое приятное.

— Потому что нравится думать, что всё держишь под контролем, верно?

— Нет. Здесь другое. Хочется думать, что есть люди, которым можно доверять.

— Доверие — штука важная. Такое только временем проверяется. А у нас его ой как мало. — Полина трогает свежевыкрашенную арку ворот. Трёт пальцы. — Чёрт, испачкалась.

Забавно. Даше нравится ощущение, когда пальцы прилипают к подсыхающей краске.

Однажды мы были на даче у её подруги. И Соболева заставила меня помогать покрывать вагонку на беседке лаком, чтобы дерево не почернело. А потом я застукал её за тем, как она с благоговеющим видом тыкает подушечкой пальца в каплю лака, застывшую на траве.

— Значит, здесь вы с мужем устраивали первые романтические прогулки? Диалоги взахлёб, поцелуи на лавочках до позднего вечера.

— О нет, мой муж слишком серьёзен для такой ерунды. Мне иногда кажется, что он сразу появился на свет взрослым дядей, в костюме и с талмудом уголовного кодекса РФ в руках.

— Жаль. Такаяерундадолжна быть у каждого хоть раз в жизни. Куда оно потом исчезает?

Полина пожимает плечами:

— Вот там у нас встреча с Якуниной. Помнишь, что я говорила тебе? У неё образное мышление. И она чистый гуманитарий. Используй, пожалуйста, красивые русские метафоры, а не этот наш никому непонятный язык.

— Понял. Принял.

Мы успеваем заказать кофе прежде, чем к нам присоединяется заместитель директора «ТерЛин».

Беседа быстро втекает в гармоничное русло, и направление определённо верное.

Когда представитель нашего заказчик отлучается в туалет, я проверяю телефон, и вижу там четыре пропущенных от нашей новой няни.

— Чёрт.

— Что такое? — Полина замирает с поднесённой к губам чашкой.

— Я отойду на минутку.

Перезваниваю.

— Здравствуйте, Максимилиан Александрович.

— Привет. Как проходит день? Ваня попривык к тебе?

— А Дарья Васильевна разве Вам не говорила? — в её тоне есть что-то тревожное.

— Нет. А что случилось?

— Она…попросила меня уехать.

— Почему? Что ей не понравилось?

— Я не знаю.

— Ну что-то же она должна была сказать, — в мочках ушей начинает покалывать.

— Она была очень рассержена. И потребовала, чтобы я немедленно уехала. Даже не позволила забрать мои вещи… Я про них и хотела погово…

— Объясни толком, что произошло?

— Я правда не знаю, что сделала не так! Я слышала, что она громко разговаривает по телефону. Кажется, она с кем-то спорила. Потом позвонили в домофон. Мужчина назвался Сергеем и попросил подойти хозяйку. Я сказала Дарье Васильевне…

— Она впустила его?

— Да.

— А когда ты уходила, он ещё оставался там?

— Нет.

Вытираю ладонью вспотевший лоб.

Он пришёл забрать своего сына. Это и ежу понятно.

— Я перезвоню тебе, Мил. Приеду туда и перезвоню. Извини, что так получилось.

Сбрасываю и говорю Полине, что мне нужно срочно уехать.

— Чек мне пришли потом. И извинись за меня перед Марией Павловной, семейные обстоятельства.

Так спешу, что задеваю арку ворот плечом, пытаясь разминуться с многодетным семейством на выходе из парка.

Завожу мотор.

У них уже достаточно денег. Они могут прямо сейчас уехать.

Забрать Ваню и уехать.

Никакой суд не оставит мне ребёнка, когда выяснится, что я не его родной отец.

А в голове наяривают круг за кругом нехорошие картинки.

Как Серёжа к ней прикасается. Как она его целует.

Господи, почему он не сдох?

Никакой суд не оставит.

А если я дам денег? И мне позволят забрать Ваню…

Я смогу отнять ребёнка у женщины, которую так люблю?

Одно и то же крутится в голове всю дорогу. Я не могу отступить от последовательности, добавить или вычесть.

Как сон перед похмельным утром — ты решаешь задачу, выполняешь одни и те же действия, и тебя выматывает это, потому что ты точно знаешь, что никогда не решишь её, но не можешь прекратить повторять свои ошибки.

Набираю номер Соболевой.

На участке пусто.

Крон с грустным видом сидит в вольере.

Влетаю в дом.

Дашин мобильник трезвонит на столике в гостиной.

На полу кровавые следы.

32. Макс

Открываю ноут. Записи с камер, которые этим утром по моему распоряжению установили во всём доме, кроме Дашиной комнаты, смотрят на меня разноцветными глазницами.

Сразу ставлю бегунок на то время, когда няня ещё была здесь.

Вот Мила уходит.

Серёжи в доме уже нет.

Даша плачет.

Она стоит над Ваней. И просто смотрит на него. И я вижу, как её всю трясёт.

А дальше…

Я был готов увидеть всё что угодно. Кроме этого.

Не понимаю.

Не понимаю, сколько времени я сижу, бездвижно уставившись в экран.

И не понимаю, что случилось с Дашей.

Потому что то, что она делает, не поддаётся никаким объяснениям.

В прихожей хлопнула дверь.

Я закрываю крышку ноута с такой скоростью и ловкостью, которая присуща только подросткам. Когда мамка внезапно заходит в комнату, и она не должна увидеть то, что ты смотрел.

Спускаюсь бесшумно.

Даша с коляской. Оттуда не единого шороха.

Моя жена уже сняла ботинки и стянула шёлковый шарф. Расстёгивает куртку.

На плёнке, укрывающей коляску, ртутные капли дождя.

Я очень давно не видел Дашу такой. А может никогда.

Сочетание утомлённости и сосредоточенности. Взрыхлённое раскаянием. И больше не страх. Скорее, опасение.

Даша замечает меня.

— Ты уже вернулся?

Сейчас её не смущает, что я нахожусь в этом доме не в выходной день.

— А я…вот… — тянет руку в сторону коляски. — Просто…

Как будто застал её на месте преступления.

— Я… — она безвольно опускает руку.

А мне хочется смеяться от абсурдности происходящего.

— Соседка предложила прогуляться с детьми. Я и подумала, что для аккаунта неплохо пару фоток сделать. На улице. А то все наши фотосессии в помещениях. Как-то…подозрительно.

Оправдывается. Оправдывается за то, что гуляла со своим ребёнком. Сама. Просто так.

По привычке хочется подловить её на лжи. Что телефон оставила дома и дело не в фотках. Что я знаю обо всём произошедшем здесь, пока она оставалась с Утяшем одна.

— Он спит. Я не знаю. Его надо перекладывать? — смотрит на меня так, будто я один могу ей помочь. — Что-то не клеится у меня с нянями в последнее время, Макс. Они как будто лишние, понимаешь?

— Пусть поспит, — я подхожу, снимаю мокрую плёнку. Поворачиваюсь к Даше. — Хочешь, я уйду?

На несколько секунд она как будто задумывается. Но потом её лицо снова каменеет от наигранной апатии.

Пожимает плечами, отводит глаза.

— Мне всё равно. Хотя…я бы предпочла заняться своими делами.

— Ок.

Сажусь на банкетку под окном, напротив коляски.

— Я присмотрю, пока няня не вернётся.

— Я её прогнала.

— Знаю. Всё улажу.

— Спасибо.

— Что за кровь в гостиной?

— А? Ах да…это моя. Наступила на какую-то фигню.

— Больно?

— Уже нет. Не от этого. Я пойду, ладно?

Она семенит к гостиной. Торопится. Как будто украла что-то.

Пишу Миле. Прошу её приехать и обещаю загладить инцидент хорошей прибавкой к оплате.

И она соглашается.

Мой мобильник часто вибрирует от звонков по работе.

Я знаю, что важно быть на связи. Только сейчас я не хочу ничего, кроме одиночества и тишины.

И если тишину я могу контролировать, придавив ручку коляски пару раз, когда Ванька начинает шебаршиться, то с одиночеством уже сложнее.

Можно ли утверждать, что ты одинок, если тебе есть о ком заботиться?

Вспоминаю видеозапись.

Моя жена резко склоняется к ребёнку, и берёт его на руки таким нервным, скомканным рывком, будто шезлонг, в котором он лежал, представляет опасность. Словно там вредное насекомое, которое ужалит малыша.

Она берёт своего сына на руки.

И прижимает Ваню к себе.

Она плачет и гладит его по маленькой голове. Прячет за ладонью одуванчиковый пух его волос. Аккуратно и бережно, словно укрывает от хитрого изворотливого сквозняка. Она склоняется над его маленьким, поплывшим от удовольствия личиком, и целует.

Даша целует сына не для фотографии.

Она вытирает свои мокрые щёки ладонью с растопыренными пальцами, а его слёзы сушит поцелуями.

Я вижу, как розовеет её всегда бледное лицо от этих поцелуев. Они как глотки воздуха только что тонувшему. Частые. Жадные. Напитывающие её жизнью.

А потом она делает всё, что обычно не должно никого интересовать. Что всеми воспринимается как данность. Выполняет одну материнскую обязанность за другой.

Даша качает его, ходит с ним по дому, показывает предметы, забавляет погремушками, переодевает. Она разговаривает с ним. Кормит из бутылочки.

И та нежность, которую она оказалась способна давать даже после всего, что произошло. Изумляет. Ломает логику.

Когда Утяш уже не может отвлечься ни на укачивание, ни на попытки игры с ним, и всё больше капризничает, Даша оставляет его в шезлонге и идёт на улицу.

Она спрыгивает под тихий августовский дождь, подставляет лицо воде. Обнажает запястья, чтобы уловить температуру. И возвращается в дом, чтобы приодеть ребёнка к прогулке.

Тот момент на видео, как она шла по дорожке от дома к калитке с коляской… Я смотрел, как моя жена идёт на прогулку с сыном, и был счастлив.

Прикатываю коляску в гостиную. Мне хочется побыть здесь с Ваней. От дождя к вечеру стало сильно холодать. И я разжигаю камин.

Когда Ваня спит, они так похожи с Дашей. Оба словно настороже.

На столе коротко зашумел её мобильник. И я по инерции бросаю взгляд на экран.

Айдар спрашивает, не пригласит ли она его в лофт ещё раз.

33. Даша

— Ты телефон оставила внизу.

Голос Макса где-то далеко, за тысячами тончайших слоёв долговязого препятствия.

Я приоткрываю глаз.

Нет, мой муж близко. Буквально в паре шагов от меня.

Пытаюсь возмутиться — какого хрена он делает в моей комнате. Но сил хватает только на то, чтобы разлепить губы.

— Я буду очень тебе признателен, если ты подождёшь с романами до нашего развода. Твой сын когда-нибудь вырастет. Думаешь, ему будет приятно узнать про адюльтеры своей матери? А этот журналист сможет описать их в самых пикантных подробностях, я читал его тексты. Он очень талантлив.

Хотелось бы сказать, что изменять мне не только не с кем, но и некому, но настолько плохо, что просто…

Я передвигаю голову, и отчётливо ощущаю какая мокрая подушка там, где была моя щека, и какая режуще-сухая там, куда я только приложилась.

— Даша.

— Ммм…

Я мычала, или пыталась назвать его по имени.

— У тебя что-то болит?

Господи, я не хочу умирать.

Пытаюсь подтянуть к животу ноги, но они не слушаются.

…две ледяные культи под белыми простынями.

…мокро потому, что они тают.

…пропитают простыни, и белый станет прозрачным.

— Температура?

Звучит как приговор.

Он ставит мне клеймо на лбу.

Господи, его ладонь как у мертвеца.

Прожигает своим холодом мою кожу.

— Я сейчас. Потерпи.

Не хочу терпеть.

Мне снова больно из-за тебя.

Макс Арский.

Ты разбил мою жизнь.

На до и после.

До тебя была пустота.

И после того, что ты сделал, осталась пустота.

Но пока мы были вместе…

— Тихо, тихо. Вот так.

Господи, как же я была счастлива. Когда у меня появился ты.

Я бы всё равно тосковала по тебе. Это отравляло бы мою жизнь. Даже если вернуть всё назад. И избежать того, что случилось.

Ты и Марина. Я и Серёжа. Всё равно. Я бы тосковала по тебе.

— Ты должна проглотить. Будет горько.

Я так тосковала по тебе ещё когда ты в последний раз обнимал меня. Обнимал как друг.

Лучше бы я никогда тебя не встречала.

Это того стоило.

Но лучше бы я никогда тебя не встречала.

Ваня. Ванечка.

А как же мой сын?

Нет. Стоило.

Это того стоило.

— Мне кажется, ей нужно помочь сцедиться.

— Ты сможешь?

— Я никогда этого не делала. Смотрите… Да, грудь набухла как сильно. Может, из-за этого как раз температура.

Чужие прикосновения. Неприятные. Механические.

— Уберите от меня руки.

— Вашей жене будет приятнее, если это Вы сделаете, Максимилиан Александрович.

Я никому не отдам Ванечку.

Я люблю его так сильно. Никак не могу сказать этого. Боюсь в это верить. Не должна в этом признаваться.

Никому. И себе.

Как мне замолчать? Никому не рассказывать всю правду.

— Даша. Даша, ты должна попробовать сцедиться.

— У вас есть молокоотсос?

— Я не буду кормить.

Ври. Ври, Соболева.

— Я хочу освободиться от этого. Этой связи.

— У неё бред.

— Мила, иди к ребёнку. Я попробую сам.

— Даша. Слушай меня.

— Ваня — только мой. Я не оставлю его тебе. Не трогай меня. Пусть оно исчезнет.

Меня приподнимают. Освобождают от обруча бюстгалтера.

Грудь становится невыносимо тяжёлой.

Холодно.

Я никогда не хотела, чтобы он видел меня голой.

Укол его пальцев в мою грудь.

— Господи, Соболева. Зачем ты так сделала?

— Ненавижу тебя.

Где-то в стороне полилась вода.

— Арский. Не уходи. Не смей сбегать. Трус…

Влага на мне. Приятно холодит соски.

Противный женский голос из айфона бормочет в мои рёбра последовательность действий при сцеживании молока.

— Да заткнись уже, покажи, что делать, — голос Макса становится почти таким же сердитым, как когда он только вошёл в эту комнату. — Это я не тебе, Соболева. Перематывайся, ну же.

Я кошусь на говорящий айфон в его руках.

— Макс.

— Тсс.

— Даже не думай…

34. Даша

Он сдвигает мокрое полотенце на мой голый живот.

Его колено упирается мне в бок.

Я его пальцы даже сквозь мутный воздух вижу. Они бледно-красные.

Его бледно-красные пальцы на моей груди.

Они как кровь на снегу.

Я замерзаю заживо от его прикосновений.

От беспомощности хочется разрыдаться. Получается только жалобно проскулить.

Закатываю глаза, и в зеркальном круге люстры вижу своё лицо. Оно меня не слушается. Превращается в самостоятельную субстанцию из кожи, впадин и выпуклостей. Дикий замес стыда, ненависти и боли.

От себя отвернусь.

На него смотреть буду.

Я его взглядом изотру в порошок.

Он молчит. Его ресницы дрожат.

Приподнимает грудь ладонью снизу. Очень аккуратно. В его руке она становится невесома.

Прикладывает указательный палец к ареоле. Чуть надавливает.

— А!

— Прости. Потерпи.

Я ощущаю, как наружу выталкивается молоко. На рёбра стекает струя. Горячая и скудная.

— Мне больно.

— Сейчас станет полегче.

— Больно!

Он сдавливает меня. Собирает меня в свою ладонь как маленький шёлковый платочек. Всю меня в свою руку затягивает.

Язык скручивается в хоботок. Прилипает к нёбу.

— Сейчас, Даша. Сейчас пройдёт.

От его шёпота стискивает виски.

В нём столько страха, что мне хочется пожалеть этого человека. В нём столько нежности, что хочется благодарить его.

Я вдыхаю.

Глухота проходит.

Боль отступает.

Хорошо.

Спасибо.

Хорошо.

— Тебе ещё повезло, Даша. Попала в хорошие руки. У меня ведь самая подходящая наследственность для этого дела. Ты знаешь, что моя бабушка по маминой линии была передовой дояркой?

Я перестаю дышать на несколько секунд…а потом моё тело вздрагивает от судороги хохота.

Смеюсь так, как не смеялась очень давно.

Этот смех нездоровый, конечно. Но я настолько отвлекаюсь на попытки унять его и начать нормально дышать, что забываю ненадолго про абсурдность происходящего.

— Серьёзно тебе говорю. Передовик производства. Ветеран труда. И я, между прочим, когда был маленький, ездил к ней в деревню и как это обычно принято, прошёл мастер-класс.

— Заткнись, Арский.

— Где ты ещё найдёшь в городе айтишника, который умеет доить корову?

— Я убью тебя. Убью при первой возможности.

— Ты, видимо, уже начала репетировать. Пытаешься расстрелять меня грудным молоком.

Я смотрю на него сквозь слёзы и вижу, как он вытирает глаз.

Его руки становятся смелее.

А молоко уже пропитало полотенце, и сочится из него, щекоча мои бока.

Почему ощущения от прикосновений Макса так непохожи на другие? На прикосновения врачей. На мои собственные. Ведь такие же механические.

Он помогает мне умереть, чтобы я перестала страдать.

Он даёт мне смертельное лекарство.

Я пробую на вкус этот яд. И ничего слаще в жизни на язык не попадало. Хочется выпить всю бутыль. Высосать со стеночек. И возродиться после смерти только для того, чтобы снова умереть таким же способом.

Принимаю эту мысль как данность — сейчас, в эту минуту мне настолько физически хорошо от того, что он делает со мной.

— Уже не больно? — его тихий голос подкрадывается к самому сердцу.

Лучше бы я получила от него пощёчину. Чем этот осторожный, взволнованный тон.

— Нет.

— Я не знаю, достаточно ли. Как ты ощущаешь?

Я молча смотрю на него.

Когда это закончится? Когда он перестанет влиять на меня?

Теперь мне хочется, чтобы его пальцы вернулись ко мне.

Проникли под кожу, воткнулись в моё тело как в топлёное масло, подцепили, защипнули и вытащили из меня всё то, что отвечает за реакцию на Макса Арского. Жила за жилой, рецептор за рецептором. Все эти дырявые водоросли, от которых смердит податливостью.

— Даша.

— Я хочу, чтобы ты ушёл.

— Ты знаешь, что на время Олимпийских игр прекращались все войны?

— Ааа!

Живот сводит судорогой. Его пальцы держат вторую грудь и беспощадно надавливают.

Я пытаюсь повернуться.

— Нет-нет-нет, — удерживает меня. — Конечно знаешь. Ты же пацифист. И вообще очень умная и начитанная девочка. А ещё у тебя отличное воображение. Постарайся представить, что у нас на пару минут Олимпиада. А когда всё кончится, ты можешь снова ненавидеть меня.

— Я не переставала ни на секунду!

— И я этого заслуживаю. Если хочешь, я остановлюсь. И ты закончишь сама.

Сжимаю челюсти от ярости и боли.

— Но я должен буду убедиться, что ты справилась. Я хочу, чтобы ты была здорова.

Внезапно становится легко, и я расслабляюсь.

Молоко пошло хорошо.

Я чувствую, как оно свободно льётся из груди.

Пока его руки осторожно мнут меня.

Я лежу на мокрой простыне.

И испытываю чувство облегчения.

Словно я долго терпела, а теперь описалась.

Стыдно и хорошо одновременно.

Умиротворение пройдёт. А вот стыд останется со мной навсегда.

Я проклинаю себя за то, что мякну под его руками. Никогда себе этого не прощу.

Ко мне уже вернулись силы. Я смогла бы доделать сама.

Но я не хочу, чтобы он останавливался.

Просто позволить себе забыть обо всём на свете и ощущать. Ощущать, как мне хорошо.

Он убирает руки.

Осторожно прикрывает меня одеялом до самого подбородка.

— Теперь я вызову врача.

— Не надо.

— Я всего лишь информирую.

— Никого не хочу видеть.

— Больше никогда так не делай.

— Да уйди уже наконец!

Он замолкает. И просто долго смотрит на меня стоя у кровати.

— Уже нельзя всё исправить? — становится дурно от его вопроса. — Я имею в виду…нет никаких физических препятствий к тому, чтобы ты кормила Ваню без всех этих бутылочек. Простым, естественным путём. Хотя бы месяц-два, а? Если хочешь, я буду давать тебе больше денег. Чтобы ты могла больше времени уделять Ваньке, и поменьше работе. Согласна?

— Конечно я соглашусь, Макс. Ведь я продажная тварь.

— Прекрати, Соболева. Ты ведь любишь Ваню.

— А ты? Извини, странный вопрос. Когда я смотрела видео от Татьяны Георгиевны, на которых ты с ним возишься…начинала ненавидеть тебя и за то, что ты нежнее относишься к нему, чем я.

— Мне всё равно, кто его отец. Мне важно, что ты — его мама.

Я вдруг отчётливо понимаю, что Макс хотел этим сказать. И пугающе живо, вся, откликаюсь. Неозвученное продолжение тёплым эфирным маслом обливает моё сердце.

— Это правда, что ты предлагал Серёже деньги? В обмен на меня?

Зачем я это спросила? Я ведь знаю его. Я знаю Макса.

Один его поступок перечеркнул будущее, но не прошлое.

Я никогда и никого так не чувствовала, как его.

Макс молчит.

Но не потому, что не знает, как оправдать себя.

Нет. Он этого не делал.

А вот Серёжа не просто соврал.

Он сам это Максу предложил.

Арский не хочет очернять память моего «погибшего» жениха, и это благородство меня убивает.

— Серёжа жив. Это всё было враньё. Представление. Он мне так отомстить хотел. Приходил сегодня. И я впустила его.

Но вместо удивления или злости я вижу в его лице облегчение.

— Спасибо, что не скрыла. Это он назвал тебя продажной тварью, теперь я понял, почему ты так сказала. Он ведь не знает, как всё было на самом деле, да?

Я отворачиваюсь, ложусь на бок, тусклый свет из окна убаюкивает, принуждает закрыть глаза.

— Ты рад, что у нас с ним всё кончено?

— Я буду рад. Но позже, когда ты поймёшь, что это к лучшему. А сейчас тебе больно. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Ты позволишь ему общаться с Ваней?

— Зачем? — хмыкаю. Он всё равно узнает. Серёжина «гибель» была гарантией. — Серёже он не нужен. У нас с ним ничего не было. Я соврала тебе. Ваня не его сын.

Дремота ложится на грудь тяжёлым камнем, но я жду логичного вопроса.

Только Макс его не задаёт. Он приоткрывает дверь:

— Хорошенько поспи, Соболева.

— Ты не спросишь «чей тогда»?

— Я же знаю ответ. Он твой.

35. Макс

Павел уже ждал меня, махнул рукой, когда я вошёл в кафе.

Он снова выбрал столик в отдалении от других.

Ещё в первую встречу я подумал, что его внешность имеет полезный для работы частного детектива характер: он не запоминается.

— Вот что удалось расшифровать специалисту по считыванию речи благодаря предоставленной Вами записи с камеры наблюдения, — он выложил на стол старомодную красную папку и достал из неё листок А4, текст на котором занимал не более половины пространства. — Это фразы Вашей супруги, сказанные во время того телефонного разговора.

Если бы не ошмётки разломанной скрытой камеры в гостиной, которые я нашёл, пока ждал приезда к Даше врача, я бы не решился на это. А ещё её испуганное, отчаявшееся лицо на видеозаписи из нашего дома, когда она ссорилась с кем-то по телефону перед приходом гринписовца.

От первой из напечатанных фраз по спине побежал холодок.

«Я всё сделала как ты хотел».

Она разговаривала с мужчиной, и подчинялась его желаниям.

«Пришла, предложила. Разделась. И…попросила прощения». «У тебя устаревшие данные. Теперь ему нравятся татуировки».

Очевидно, что это про тот раз, когда она приходила ко мне в офис с кружевом мехенди на её совершенном теле. И была сама не своя.

«Уговор был — только деньги».

«Я и так согласилась. Стать его женой. Жить в его доме. Иначе никаких денег не было бы вообще!»

— Вашу жену шантажируют, — я отрываюсь от листка и смотрю на Павла как баран на новые ворота. Хотя озвученные им слова вторят моим мыслям. — И она не знает, кто шантажист.

Возвращаюсь к распечатке.

«Я ведь почти всё тебе выплатила. Только тебе не деньги нужны, да? Упиваешься властью, которую случайно надо мной получил».

«Мне даже любопытно увидеть тебя. И услышать настоящий голос. Уверена, ты выглядишь так же, как и ведёшь себя — ты маленькое, писклявое и трусливое ничтожество».

Сглатываю. Вытираю вспотевшее лицо не менее вспотевшей ладонью.

Она просто загнанный в угол зверёк.

И вот зачем ей были сто пятьдесят миллионов.

Не для того, чтобы отомстить мне.

Как я мог усомниться в ней? Остолоп!

— Нужно понять, какую угрозу… — Павел вглядывается за моё плечо, наклоняется ниже над столом, — …использует шантажист. У Вас есть предположения?

Что такого грозился сделать шантажист, чтобы смелая и неуступчивая Соболева ему подчинилась? И почему он согласился так долго ждать денег?

«Только тебе не деньги нужны, да?»

Господи, почему она ничего мне не сказала?

«За что ты так ненавидишь меня?»

— Предположений нет. И её трудно запугать. Почему не удалось установить личность звонившего? Использовалась анонимная симка? Или через Tor?

Павел мотает головой:

— Другая схема. Double VPN — RDP — VPN. Серверы разнесены по разным странам, — роется в папке и протягивает мне отчёт.

— Хитро, — заключаю я, прочитав. — Слабое место этой схемы — оплата VPN.

— Вы разбираетесь в криптографии?

— Поверхностно.

— Наши ребята всё тщательно проверят. Но пока зацепок нет. Здесь расшифровка разговора Вашей супруги с Сергеем Вирским в Вашем доме, — придвигает несколько листов.

Мне неприятно думать, что они так долго разговаривали.

— Не хочу это читать, — отодвигаю. — Это их личное дело. Там нет ничего, что указывает на Вирского как на шантажиста?

— Нет. К тому же мы сверили время телефонного разговора и запись с уличных камер. Он ни с кем не разговаривал в то время, как Дарье Васильевне звонили.

— Ясно. В расшифровке сказано, что она почти всё выплатила. Не собрала, а выплатила. Значит, она совершает отчисления? Можно выяснить — куда?

— Через даркнет. В общей сложности с момента открытия её счёта в банке было отчислено сто сорок миллионов… Последнее отчисление — вчера утром.

— Звонил не Вирский, да. А что, если он не один? Известно, как проходил этот год после его исчезновения? Как он вообще выкарабкался, и на что жил после этого, и где?

— Он сказал Вашей жене, что ему помогли друзья. Естественно, я всё равно проверяю его версию. Один из моих агентов должен переговорить с ним на днях.

Я невольно улыбаюсь. Но это нервное.

Агенты, шпионы, шантаж. Кто бы мог подумать, что таким абсурдом обернётся наша с Дашей история.

История…

В отличие от Кати у нас с Дашей есть история.

Могла ли Катя…у неё есть мотив отомстить Даше, и есть ресурсы и инструменты для этого. Даша говорила про настоящий голос — значит, шантажист использует фильтры. Женский голос можно заменить на мужской.

«За что ты так ненавидишь меня?»

Странная месть для влюблённой женщины — подтолкнуть соперницу к браку со мной.

— Также я отправил сотрудника в город, где Сергей снимал квартиру перед исчезновением, — продолжает Павел. — Опросим свидетелей. Попробуем найти записи с камер наблюдения, хотя спустя столько времени маловероятно…

— Очевидно, что ему кто-то помог. Не попадаться никому на глаза в течение года — нужно знать, как незаметно перемещаться по улицам, иметь наличные, где-то жить. Кому могло быть выгодно помогать ему?

— Влюблённая в него женщина. Или же тот, кому для шантажа Вашей жены было необходимо устранить из её жизни любимого жениха. Оставить без поддержки. И подтолкнуть без помех к тому, кто мог дать ей деньги — к Вам.

Бессмысленно перед Павлом делать вид, что наш с Дашей брак не фиктивный. Я отдавал себе отчёт в том, что эта тема вылезет наружу, если я обращусь в агентство. Только Даша мне дороже моей репутации. И, раз уж на то пошло, свободы.

— А ему зачем было исчезать?

— Из разговора между Вирским и Вашей женой, — Павел кладёт ладонь на распечатку, которую я не стал читать, — становится ясно, что он очень хотел, чтобы Дарья Васильевна страдала. Вам известно, что произошло между ними в Перу?

— Никогда не интересовался.

— Когда Ваша супруга и Вирский были там, буквально за день до его отъезда в Россию, ему прислали фотографию. Так же со скрытого номера, — он снова лезет в красную папку, и передаёт мне распечатку.

Твою мать…

На листе формата А4 в цветном исполнении комната из Марининой квартиры. И прижатая мною к стенке Даша, уже без платья, и её губы смяты под моими. Если не знать, как всё происходило на самом деле, может показаться, что она не испугана, и что согласна на этот поцелуй.

Кто-то нашёл видео из квартиры Марины. Это не Даша его забрала.

Кажется, я понял, чем угрожал шантажист.

36. Даша

Коля прислонился к капоту салатового спорткара. Автомобиль похож на клопа в клумбе из серых цветов.

Осень тянет за хвост подступающую грозу, но душный вечер для неё лакомый кусочек.

Мне не нравится, что ночью обещали ливень. И взгляд Коли тоже не нравится.

— Я сейчас тебя догоню, — трогаю плечо Айдара.

— А меня пустят без тебя?

Окидываю быстрым взглядом толпу у входа в отель:

— Не ты один здесь не похож на айтишника.

Надеюсь, Арский будет вести себя прилично. Я ведь имею право пригласить кого хочу.

Подхожу к Коле. Блеск его тёмных волос тускнеет за свежевыпущенной струёй дыма.

— Привет! Почему ещё не внутри? — я встаю спиной к громадному отелю, стеклянная поверхность которого сияет всеми цветами сентябрьского неба.

Вне поля зрения теперь и роскошный сад с прудом, фонтанами и величественными елями.

Я не сомневалась, что Арский выберет нечто помпезное для празднования юбилея своей фирмы. Но не ожидала, что теперь он настолько сын своего отца.

— Машу жду. Ей попался нерасторопный таксист.

— А почему сам её не подхватил? Смотрю, у тебя есть на чём? Новенькая? — киваю на машину.

— Новенькая. Только вчера купил.

— Значит, всё наладилось? С материальным положением.

— А то! Разве были сомнения, что я не выкарабкаюсь?

— Не было. Ты предприимчивый, и никогда не сдаёшься.

— Соболева меня похвалила, как приятно, — расплывается в улыбке. — Что же, я теперь снова завидный жених, да?

— Так почему Маша на такси, а ты на личном транспорте?

Коля обходит машину, залезает в бардачок. С гордостью преподносит мне буклет с фотографиями Мальдив.

— В турагентство заезжал. Хочу свозить Машку в тёплые края.

— Рада за вас.

Он хмыкает, опуская взгляд в землю. Прикуривает от первой сигареты вторую и глубоко затягивается.

— Маша хорошая девушка. Ну а чего другого было ожидать? Она же твоя подруга. Как там говорится? С кем поведёшься, от того и… Нет, это другое.

За спиной раздаётся хохот. Я оборачиваюсь. Компания девушек выходит на просторную лестницу отеля. Их платья и костюмы, нежно лиловые и благородно бежевые, обтягивают тонкие фигуры, контрастируют с сочными цветами раскидистых красных и фиолетовых будлей, что обрамляют стены отеля.

Тоже программисты, интересно?

— Скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты… — помогаю Коле.

— Во, точно! Если мне нравилась ты — неудивительно, что понравилась и она.

Долго разглядывает меня.

— Наверное, — тянет, — сегодня я впервые увижу вас с Арским в одном помещении. Как так получилось, что после свадьбы у вас даже совместных фоток в сетях нет? А раньше было не оторвать друг от друга. Я бы на месте Макса любую возможность использовал, чтобы с тобой побыть, беременность сделала тебя ещё аппетитнее, — Коля бесстыже оглядывает мою фигуру в маленьком чёрном платье.

— Ну вот сегодня у нас с Максом будет отличная возможность побыть вместе. Ваня дома с няней. А мы тут на всю ночь. Маленькие дети требуют больших ресурсов. Надеюсь, ты лично в этом когда-нибудь убедишься.

— Ты хочешь, чтобы у меня были дети? Думаешь, из меня получится хороший отец?

— Думаю, отцовство изменит тебя в лучшую сторону.

— Правда? А чем же я плох сейчас?

— Эй, идите к нам!

Я оборачиваюсь на звонкий голос.

Это дылда Полина. На пороге отеля. Улыбается и машет.

Она стоит там под руку…нет, не со своим мужем. С моим. И не считает, что в этом есть какая-то проблема.

— Марине, наверное, тоже было неприятно, когда Макс якобы по-дружески тебя тискал, — Коля вторит моим мыслям.

— Это она его тискает, а не он её, — бормочу, и изо всех сил заставляю себя отвернуться от своего мужа.

Он одет так просто, в джинсы и тонкую футболку. Ничего не отвлекает от его силуэта, подтянутого, сильного, с расправленными плечами и рельефными руками.

Интересный, красивый, богатый.

И один уродливый поступок, который всё это перечеркнул.

Почему такой тонкой линией перечеркнул? И всё хорошее по-прежнему отчётливо видно.

Бесстыже торчит. А стыдно мне.

— Сейчас идём! — Коля машет в ответ. — Ты от ревности побледнела?

— Туфли неудачные, — поправляю тонкий ремешок на щиколотке.

Коля вздыхает, пропускает пятерню сквозь удлинённую чёлку и зачёсывает волосы назад.

— Хочешь? — кивает на зажатую между пальцами сигарету.

— Я же никогда этого не приветствовала.

— А вот и неправда, — криво улыбается. — Помнишь, как мы курили на Байкале одну на двоих?

— Ты курил. А я после одной затяжки чуть лёгкие не выкашляла. И раз сто зубы чистила. Столько зубной пасты проглотила, что после меня в туалете пахло мятой и лимоном. И дело здесь не в освежителе воздуха.

— А ты всё такая же непосредственная, какой и была, Соболева. Вот что мне всегда в тебе нравилось… Ты сделала это, чтобы позлить Арского. Ту затяжку.

— Ничего подобного.

— Кто из нас тогда был пьян, я не пойму. Я точно помню, как вы с ним сцепились из-за Ильи, который про теорию предсказуемости задвигал.

— Да, Макс сказал, что моё поведение можно и без построения математических моделей предсказать. Потому что япринципиальная.

— Да. И сказал, что ты в жизни не возьмёшь в рот сигарету. Даже на спор. И тут Соболева не упустила возможности доказать, что Арский не так уж хорошо её знает, верно? — Коля хитро улыбается. — А потом я получил от Макса по морде за свой, на самом-то деле, безобидный комментарий.

— «А давайте узнаем, что ещё Дашка никогда не возьмёт в рот, по мнению Макса». И потом ты упёр язык в щёку. Это, по-твоему, безобидный комментарий?

— Мы были пьяные и просто шутили.

— А Серёжа, тогда ещё мой жених, был трезвый. И ему шутка совсем не показалось смешной.

Подаётся в мою сторону:

— Потому что в каждой шутке есть доля шутки?

— Потому что в ту поездку ты всех достал, Коля! Со своей дебильной злобой на меня! За то, что я отказалась быть твоей девушкой. Ну не хочу я тебя, ясно?! Не хочу! — я буквально плююсь от злости. От злости на саму себя.

Эти слова я Максу должна была сказать. Когда он меня к стенке прижимал. А не молчать как идиотка.

— Бесишься ты всё так же сексапильно. Эх, Соболева. Жаль у тебя нет сестры.

Я делаю шаг назад как оступаюсь.

— Раз ты мне отказала, может, она бы согласилась? — Коля подаётся вперёд, и теперь я чувствую запах его горьковатого дыхания. — Как думаешь? В одной семье могут вырасти одинаково красивые, но совсем разные по характеру девочки? Упёртая и недоступная Даша, — он манерным жестом указывает на меня расслабленной ладонью. — И… — а другой в пустоту, — податливая и безотказная…ну, какая-нибудь…Ве… Вероника?

Я правда думала, что он назовёт имя моей сестры. И сердце на секунду замерло.

Ведь это так легко. Узнать правду о моей семье. Мама Макса узнала, когда ей понадобилось припугнуть меня. А Коле мог рассказать Арский.

Нет. Макс не стал бы так делать.

— С именем жены и её главными достоинствами ты уже определился, поздравляю, — улыбаюсь широко. — Осталось найти соответствующую физическому типажу.

— При чём тут женитьба? Я говорю исключительно о перепихе.

— Сколько времени тебя знаю, а ты до сих пор используешь это подростковое слово. Когда ты уже перестанешь быть маленьким, Коль? С таким хорошим примером как Макс…я удивляюсь, почему ты до сих пор ничего не достиг.

— Маленьким? А ты, Соболева? Когда повзрослеешь ты? Что ещё должен сделать Макс, чтобы ты поняла — его никогда не интересовало… Как это? Твой внутренний мир. Нужно было только твоё тело. И чем дольше ты держала Арского во френдзоне, тем азартнее становилась игра. Естественно, ты проиграла. И когда своего он добился… Ты стала ему неинтересна.

Я молча смотрю ему в глаза. Не моргая. И даже ни о чём не думая. Его слова просто повторяются в моей пустой голове, обижая меня снова и снова.

Коля вдруг бледнеет. Поджимает губы.

— Извини. Я бы с тобой так никогда не поступил.

Он замолкает. Опускает взгляд.

Я слышу тихие шаги за спиной.

И хорошо знакомые руки нежно обнимают меня за талию.

37. Макс

— Опять налегаешь?

Чуть толкаю Дашину фигуру в сторону, отпускаю, встаю перед Колей.

Мне приятно, что она не вздрогнула, когда я прикоснулся к ней.

— Я?

— Да, со своей болтовнёй. Жаловался, что у меня нет времени на лучшего друга, а сам на парковке зависаешь.

— Так я Машку жду. А вот и моя лягушонка в коробчонке. Вы идите, мы вас догоним.

Коля торопится к подъехавшему такси.

— Спасибо, что приехала, Соболева.

— Ты же мой муж, я обязана.

— Не обязана. Но ты это сделала. Спасибо. Как Утяш?

— Утяш?

Мне вдруг стало неловко. Как будто я претендую на что-то чужое.

— Ты…дал ему прозвище?

— Он когда пытается рассмеяться — будто крякает.

— У него получилось! Представляешь, сегодня впервые засмеялся! — Даша вся просияла. — Я провела пальцами по бокам, когда переодевала его, и он расхохотался. Видимо…щекотно стало… — вдруг засмущалась. Сделала строгое лицо. — Мила обещала снять на видео, если получится, и прислать тебе. Идём?

Колина девушка недовольна. Возвращает ему цветной буклет, и говорит что-то на повышенных тонах.

Мы двигаемся молча. Только Дашины шпильки цокают по разноцветной плитке.

Я чувствую, что она нервничает. У входа толпятся незнакомые ей люди. А единственный, кто знаком — Катя — неприятен.

Все смотрят на нас.

На развилке у пруда я решил, что Даша повернёт правее, и двинулся в её сторону.

Видимо, она думала, что я поверну левее.

Мы врезаемся друг в друга.

Выглядит это наверняка очень глупо.

Но я слышу, что Даша, которая опустила голову и потирает лоб после столкновения с моей грудной клеткой, хихикает.

Отступает, подворачивает ногу.

Я ловлю лишь воздух рядом с её локтем. Она сама восстанавливает равновесие. Начинает уже хрюкать от смеха.

— Мы совсем не умеем вести себя в обществе, Арский. Не по отдельности я имею в виду. Это такой абсурд.

— Давай просто так сделаем, — я беру её под руку и направляю правее в обход пруда.

— Проклятые туфли.

— Ты ведь ненавидишь каблуки. Зачем вдруг стала их носить?

— Ну разве я могла прийти на этот роскошнейший приём в кедах?

— Я же пришёл.

— Ты — хозяин, тебе можно.

— А ты моя жена — могла прийти, как угодно.

— И голая?

— Прекрати.

— Ты сказал Коле про мою сестру?

— Что? Нет. Я, по-твоему, конченый мудак?

— По-моему ты хуже.

— А ведь они думают, что мы воркуем, — киваю на толпу у порога.

— Это так, если ты мазохист.

— А что он знает про Веру?

— Может и не знает. Может, мне показалось.

— У тебя по-прежнему нет о ней никаких новостей?

— Нет. И думаю, что такого чуда, как с моим бывшим женихом, в этом случае не произойдёт.

— Не переставай верить в чудеса, иначе это будешь уже не ты.

— Я уже не я, и тебе надо сказать за это спасибо. Спасибо, Арский.

— Лучше бы ты меня прокляла.

— И будь ты проклят.

Я отпускаю Дашу, чтобы подошедшая к нам Полина могла с ней поздороваться.

— Даша, здравствуй! Я Полина, заместительница твоего Арского. Очень приятно наконец с тобой познакомиться.

— Взаимно.

Даша делает круглые глаза, когда Полина вдруг льнёт к ней и обнимает как старую знакомую. Чтобы их головы оказались на одном уровне, моей заместительнице приходится подогнуть колени.

— Я как-то видела тебя в нашем офисе, ты к Максу приходила. Но я тогда растерялась, не представилась. Это мой супруг, Владимир Сергеевич.