Заклятый друг (СИ)

Грузный и смуглый мужчина, чем-то напоминающий моего отца, наклоняется и целует Дашину ручку.

Катя машет Соболевой, не отлепляясь от лавочки, и даже не пытается скрыть, как она не рада её видеть.

Мы продвигаемся ко входу, и маленькая Даша, нацепив самую искреннюю улыбку, отвечает всем на приветствия.

Спустя час, заполненный разговорами с приглашёнными заказчиками, коллегами и друзьями, пролитым Колей на себя виски и мини-фильмом о нашей фирме я добрался, наконец, до скотча, осушил полстакана одним махом, и отправился искать Дашу.

Я думаю, что уже можно. Рассказать ей хорошие новости. Тем более что сегодня зашла речь о теме, которой эти новости непосредственно касаются.

Сначала покажу фото. Попросил прислать селфи. И теперь у меня на телефоне есть фотографии розовощёкой девушки, за спиной которой золотящаяся лесная тропа.

Планировалось подождать ещё месяц-полтора. Но это не сыграет большой роли.

Мы можем прямо сейчас поехать, если она захочет.

Я даже забиваю на всякий случай в приложении адрес. Такси отвезёт нас за пятьдесят пять минут.

Почему-то сегодня все женщины в светлой или пёстрой одежде. А Даша как чёрный лебедь.

Но отыскать её никак не получается.

В банкетном зале нет, не видно перед входом и в саду.

И Коли тоже не вижу.

Накатывает паранойя, вдруг он поймал Соболеву, и опять говорит ей нечто такое, отчего она вся деревенеет.

Выдыхаю, когда вижу своего друга с его девушкой у бара.

— Вы Дашу не видели?

Коля крепче прижимает к себе Машу:

— Может и видел, но внимания на этом не заострил.

— Они с твоей заместительницей туда заходили, — Маша кивает на высокую створчатую дверь, украшенную витражным стеклом.

Я попадаю в зимний сад. Растения торчат и ниспадают отовсюду. Здесь душно. Хорошая имитация джунглей.

Кажется, вот-вот с ветки свесится ядовито-зелёная змея. Или бабочка размером с мою ладонь обмахнёт крылом.

Не хватает только чириканья птиц.

Но их щебет заменяет вкрадчивый голосок Полины.

Они с Дашей сидят на деревянной скамейке, развернувшись друг другу, в самой гуще широколистных лиан.

Полина во всём белом, изящно изогнув руку с бокалом, рассказывает Соболевой о вулкане в Исландии, который видела собственными глазами.

У голых Дашиных ног журчит фонтан со стеклянным шаром в центре. Блики воды играют в нём радугой.

— Украла твою супругу, — Полина смеётся, морща нос. — С вас, между прочим, танец.

— Какой танец?

— Ну, вместо свадебного, — Полина бодро вскакивает, — которого вы лишили всех своих знакомых, потому что не стали устраивать праздник в честь того, что заключили брак.

Она проносится мимо.

— Нет, Полин, подожди, — я почти поймал её за летящую ленту костюма.

— Ничего не хочу слышать! Возражения не принимаются!

Встречаюсь взглядом с Дашей.

— Здесь есть выход в сад. Хочешь, иди ты, хочешь — уйду я.

— Арский собирается сбежать? — она встаёт, поправляет платье, смотрит на меня с вызовом. — А ведь совсем недавно я сказала Серёже, что ты кто угодно, но не трус.

— Вас все ждут, — Полина показывается в дверях, и вслед за ней в помещение пробирается музыка.

Даша подходит ко мне.

— Я не хочу с тобой танцевать, Макс. Придумай что-нибудь, пожалуйста.

38. Макс

Когда мы выходим в зал, на нас будто падает луч прожектора.

Все смотрят на меня и на Дашу, ожидая, что я приобниму её, и мы закружимся по блестящему паркету, улыбаясь друг другу.

Дашин друг стоит в паре метров от меня, удерживая в смуглых пальцах бокал с Пинья колада, или ещё каким-то девчачьим напитком.

Он даже не разговаривает ни с кем. Зачем она его притащила?

Юркий официант с подносом, полным рыбных закусок, двигается в мою сторону.

Может, она притащила его для этого?

Я выхватываю ветку петрушки с подноса. Подхожу к журналисту.

Хлестанул веткой ему по лицу один раз.

Он зажмурился и наморщился.

Второй раз.

Он от возмущения открыл рот.

Третий раз…

Пинья колада летит в сторону.

Первый удар смуглым кулаком уходит в воздух. Я увернулся по привычке.

Чтобы пропустить второй удар, приходится подыграть.

Давно забытое ощущение боли в челюсти скорее бодрит, чем злит.

Айлалэ получает от меня в грудину.

Он делает несколько неуклюжих шагов назад. Прямо под музыку получилось!

Всё же удержал равновесие.

Рванул ко мне.

Я позволяю ему сравнять счёт. Складываюсь от удара под ребро.

Ну а дальше несколько парней хватают и оттаскивают моего соперника подальше от меня. В ту же секунду, когда и я ощущаю на себе три пары крепких рук.

Меня выводят на улицу. Рядом Полина и Катя, первая ругается, вторая причитает и просит найти врача.

А Соболева осталась с журналистом?

То, что я уже второй раз кинулся на её друга, она мне точно не простит.

Но ведь сейчас он не проиграл.

И Даше не пришлось со мной танцевать.

Я сажусь на газон, вытираю пот со лба.

— Ты представляешь, что о вас напишут?! — Полина нависает где-то над моим затылком. — Что за хрень тебя укусила?

— Генеральный директор «Докбит» на юбилее своей фирмы подрался с любовником своей жены. Что-то в этом роде.

— Ты ненормальный, Арский! Свадебный танец — я говорила. Танец! А не драка на свадьбе.

— Где болит, Макс? — Катя на корточках напротив меня. Её тревожный взгляд сменяется злобным прищуром: — Да где же врач?!

Через несколько минут я вижу, что Дашин друг выходит из здания в сопровождении охранника, и тот его одного провожает к воротам.

Только после того, как фигура в чёрном костюме пересекает вход на территорию, обступавшие меня люди начинают рассасываться.

Мне приходится приложить все усилия, чтобы вежливо отшить медсестру отеля, которая на пару с Катей уговаривает меня пройти в медицинский кабинет.

— Тебе очень повезло, — Полина встала передо мной уперев руки в бока. — Как раз приехала певичка, а ещё подали второе. Потребности гостей в хлебе и зрелищах удовлетворены, и про тебя с петрушкой ненадолго забыли.

— Даша в зале?

— Я её не видела.

— А она…

— Она его не жалела, — Коля глубоко затягивается. — Ты об этом хотел узнать?

Он наклоняется к моему уху, и становится понятно, что он уже в той степени опьянения, когда от Соболевой его нужно держать максимально далеко.

В голосе моего друга злорадство:

— Твоя жена вышла из зала сразу, как вы начали мутузить друг друга. Ей на вас обоих наплевать.

Поднимаюсь на ноги.

— Идём в зал, Макс, — Полина кивает в сторону отеля.

— Я должен найти Дашу.

— Ты можешь хоть ненадолго забыть о ней и подумать о себе, — Катя подошла ко мне вплотную. — А если бы она Серёжу привела? Ты бы и это стерпел? Пойдём к гостям.

Я беру направление в противоположную сторону.

Паранойя гонит меня к парковке. Убедиться, что Даша уже там, и уезжает со своим журналистом.

В полупустом ряду разноцветных машин я ещё надеюсь увидеть ту, что однажды привезла Соболеву с Ванечкой к нашему дому.

Он пил алкогольный коктейль? Приехал сам? Или на такси? Или Даша попросила Виталика привезти их?

— Драчун уже уехал на такси, — охранник довольно хмыкает.

Уж не с моей ли женой? А вслух:

— Один?

39. Макс

Кивает.

— Ок, — я разворачиваюсь на месте, и иду к отелю, но у развилки беру в диагональ.

И прямо по салатовой щетине газона в тьму елей, а потом мимо изогнутых деревьев с алыми листьями, за солнцем, которое уже заходит.

От холода идёт пар изо рта. И воздух ощущается колючим на голых локтях.

Где-то там, в глубине лабиринта, сконструированного высокими кустами, звучит песня Энигмы.

Та самая.

Я невольно улыбаюсь воспоминанию.

Ускоряю шаг, чтобы назойливое пение, доносящееся из отеля, не перебивало.

Петляю, шуршу мелкой галькой, трогаю стылые слабые листья.

В самом центре лабиринта, на квадратной площадке, усеянной жёлтыми фонариками, одинокая скамейка на двоих. Над ней увитая листьями арка, и где-то в ней спрятана колонка.

— Такие смешные миски у них были на голове в клипе, помнишь? — Соболева отстёгивает ремешок, что держит туфельку на её голой ноге, золотистой из-за освещения.

Она наклонилась для этого, и волосы упали и закрыли её лицо. Они тоже переливаются золотом.

Даша ставит босую ногу на каменную площадку.

— Помню. И тебя с миской из-под оливье на голове помню, когда ты над Ильёй издевалась.

Мы видели клип на эту песню в кафешке на Байкале, в первый день нашей поездки. Там крутили всякое ретро на большом телике у горшка с толстым фикусом.

Даша сказала, что они поют «Я Татья… Я Татья… Я Татья…на-на-на».

И буквально через несколько секунд к нашему столику подошла женщина очень больших объемов, с агрессивнейшим макияжем, и весьма навеселе. Все даже замерли и замолкли, настолько решительным был у неё вид. Наш щупленький Илья на её фоне и вовсе превратился в кузнечика. Он был особенно напуган, потому что Дина уже десять минут подстёбывала его тем, что эта женщина строит ему глазки.

Мадам положила Илье руку на плечо, буквально вдавив парнишку в стул, и не с первой попытки, пару раз икнув, смогла представиться: «Я Татья… Я Татьяна».

Даша тогда чуть не умерла со смеху. Она честно пыталась сдержаться и поначалу только подрагивала, зажимая рот ладонью и прикрывшись меню. Когда Соболева начала похрюкивать, я нарочито громко стал вести диалог с Лёшей, пока бедный Илья пытался отказаться от приглашения на белый танец. Но когда женщина настояла, что «Мы с тобой сможем не хуже этих, у тебя вон и волосики рыжие» и тыкнула пальцем в экран, где пара из клипа каталась на коньках, Дашино лицо уже превратилось в красный помидор. Я схватил её за руку со словами «Дашка, я совсем забыл!» и потащил вон из кафе. На улице она расхохоталась от души, до хрипотцы, сквозь слёзы. Чуточка упала в сугроб, её пряничные волосы разметались по снегу, и чёлка открыла родимое пятно. Она хохотала и хохотала, минут пять, наверное.

А вечером в нашей гостиной врубила эту песню и вышла с миской на голове, распевая «Я Татья! Я Татья!», и приглашала Илью на танец. Я прислонил к голове тарелку и стал ходить как робот, при этом жестами намекая Илье согласиться на танец. В итоге Дина спасла Илью и стала с ним танцевать, а с Дашей танцевал я. Мы смеялись. А потом она прижалась своей головой в постоянно соскальзывающей миске к моей груди. Смех стих. И на несколько секунд нам просто было приятно молча и медленно двигаться под оканчивающуюся мелодию.

Поскольку Татьяна всё же заполучила Илью, и не только на танец, но и затащила его в свой номер, эта песня стала у нас синонимом достижения цели.

— Было весело тогда, — Даша выпрямляется, шевелит босыми ногами. — Я Татья, я Татья…

— Ты простудишься.

— Всё равно.

— Хотя бы подними ноги на лавочку.

— Нет.

— Я отвернусь.

— Нет.

— Можно смотреть?

— Иди ты!

— Только после тебя.

— Чего?!

— Я имею в виду, после того, как ты обуешься и пойдёшь в отель.

— Там тоска зелёная.

— А здесь наша… А здесь песня, о которой хорошие воспоминания.

— Только не у Ильи.

Мы смеёмся.

Замолкаем.

— Но для нас — да, — выдыхаю в почерневший воздух. — Потанцуй, пожалуйста. Не со мной, просто, — я осмеливаюсь протянуть ей руку.

Видимо, на фоне ностальгии она забылась и рефлекторно потянулась ко мне, но реальность забрала её обратно, и Даша отдёрнула руку.

— Думаю, нам обоим надо немного остыть, — она покачивает головой в такт музыке и начинает тихо подпевать.

— Ок, — стягиваю кеды и носки, оставляю их в шумном гравии и ступаю на каменную площадку. — Холодно, как будто мы и вправду на катке.

— Кому будет легче, если мы оба простудимся?

— Нужно двигаться, тогда ничего не будет. Сейчас, — я вытаскиваю из кармана джинс бумажный чек, наскоро складываю его в подобие пирамиды и ставлю себе на голову.

— Что ты делаешь?

— Помнишь, там был такой, типа робот с треугольной шапочкой. Похож? — я начинаю ходить, изображая робота, шапочка постоянно сваливается, приходится держать её рукой.

— Нет. Я помню только миски.

— У одного точно был треугольник. Давай, Соболева. Двигайся. А так похож? — другой рукой я прикладываю телефон к грудной клетке. И продолжаю двигаться по периметру как робот.

— Да, у них на торсе были какие-то механические штуки, точно. Только включи, чтобы экран светился, — Соболева встаёт.

— На теле у них ничего не светилось, были гирлянды на голове.

— Достаточно с тебя и этой дебильной шапочки, — она выдаёт нервный смешок и делает несколько шагов, ещё не похожих на движение в танце. — Мне надо было остаться той в шортиках, что просто наблюдала, спрятавшись в кустах, — она делает один оборот вокруг своей оси.

— Нет, во-первых, ты не в шортиках, а во-вторых, её потом эти роботы забрали с собой. А я тебя не смогу с собой забрать.

— Ах вот оно как, то есть до отеля ты меня провожать не пойдёшь, — она немного покружилась.

— А ты разве пойдёшь со мной? — я даже замер.

— Не останавливайся, Макс. Мы же танцуем.

Она делает выпад в мою сторону, и снова кружится.

Проводит по волосам так, что они разлетаются. Сгибает одну руку, другой рисует круг.

А я как дебил продолжаю ходить роботом до тех пор, пока не заканчивается песня.

Мы обуваемся. И молча, будто собираемся совершить ошибку, доходим до отеля.

40. Даша

Дыхание Макса задаёт причудливые облака в стылом воздухе. Всегда немом от напряжения перед грозой.

Мы выходим из сада к главной аллее.

Здание отеля словно игрушечное. Стеклянный каркас весь подсвечивается золотым изнутри, и линии между панорамными окнами тонкие как штрихи.

Людей осталось совсем мало, и они, такие стильные в своих костюмах и привлекательные в коктейльных платьях, плывут внутри помещения диковинными рыбками по аквариуму.

У входа, на просторной скамейке между двух шаровидных кустов, Полина и Катя. Сидели молча, уставившись куда-то в темноту, каждая в своих мыслях.

А затем Катя, будто ведомая интуицией, почувствовала моего мужа на расстоянии, чуть повернула голову, и увидела нас.

Она сказала Полине, и теперь обе смотрели в нашу сторону, пока мы приближались.

— Я уже хотела отправляться на ваши поиски. Думала, вы окоченели в саду, — Полина встаёт, плед спадает с её широких плеч на лавочку. — Не забыл, что гостик тебеприехали?

Мне не нравится тон, которым она разговаривает с Максом. Как будто он её подчинённый, а не она его заместительница.

— Я со всеми переговорил в начале вечера. Мы уже пойдём спать.

Катю даже передёрнуло от этого «мы».

— Тогда нескучной вам ночи, — она встаёт, и, кутаясь в плед, идёт прочь от входа в отель.

— Ну а мне спокойной, — Полина расслабленно улыбается, провожая взглядом Катю. — Мой муж ненавидит спать на новом месте. Ворочается как юла. Сладких снов, ребятки.

— Доброй ночи, — Макс желает этого одновременно со мной.

Мы проходим внутрь, прощаемся с теми, кто ещё остался.

Арский забирает на ресепшене ключи от нашего номера.

Заходим в просторный лифт.

— Спальня закрывается изнутри, с балкона будет красивый вид на сад. Наверное, и наш лабиринт будет видно.

— Наш?

Он нервно сглатывает.

— Ты же не подумал, будто это всё что-то значило?

— Нет.

— Это не шаги к примирению. И не… всё по-прежнему. Через полтора месяца мы разводимся. И деньги, которые…

— Я хочу забирать Ваньку на выходные.

— Зачем?

— Я к нему привязался. Мне кажется, что я его люблю.

Он говорит это так просто и честно, что я даже не нахожусь как продолжить разговор.

Входим в коридор и по гасящему шаги бордовому ковру Макс провожает меня до нашего номера.

— Я буду спать на диване в гостиной, — открывает деревяную дверь.

Запах дорогого гостиничного номера обдаёт меня свежестью и теплом. На долю секунды возвращает в дом, что мы снимали в Карелии с Максом и его компанией в той прошлой жизни. Мы и там танцевали, только вечер был по-летнему нежный, а под ногами не ледяной камень, а тёплый песок.

— Здесь две ванных комнаты и два туалета. Так что нам снова не нужно пересекаться. Извини, но я не мог снять нам отдельные номера, это было бы слишком палевно.

— А может мы царские особы и предпочитаем встречаться в будуаре только по делу, — прохожу к широкой двери. Застываю на пороге, увидев по центру комнаты ванну с золотистыми вензелями по ободку. Унитаз тоже белый с золотом. — Здесь даже в туалет такие двери, будто ворота в Эдемские сады. Страшно представить, сколько это стоило. Смешно, Макс, — я открываю другую дверь и теперь вижу перед собой огромную двуспальную кровать с лиловым балдахином. — Ты можешь снять такую роскошную гостиницу для приёма в честь твоей собственной процветающей фирмы, к тебе сюда приезжают на дорогущих автомобилях, а гостей развлекает популярная певица. Но спать тебе приходится на диване, — смотрю на него через плечо.

— Здесь такой диван, что на нём крепко проспит всю ночь даже героиня сказки про принцессу на горошине. Так ты позволишь мне забирать Утяша на выходные после того, как мы разведёмся?

Всё было просто в моём плане: после развода я уезжаю из Москвы, а ребёнка оставляю Арскому, навсегда.

Теперь я точно знаю, что никогда, ни при каких обстоятельствах не откажусь от моего Ванечки.

А вот связь с Арским должна быть разорвана с той минуты, как нам оформят развод.

Поэтому — нет.

Я ему не позволю.

— Спокойной ночи, Макс.

Запираю за собой дверь.

Даже в освещённой комнате отблески молнии видны отчётливо.

Ухожу в ванную и пока сижу под тёплым водопадом, умоляю небеса прогнать грозовые тучи.

Но небеса никогда меня не слушаются.

Шум фена заглушает гром. Я уже пересушиваю волосы, но так страшно возвращаться в тишину, которую рвут раскаты.

Включаю все осветительные приборы в спальне, даже оставляю открытой дверь в ванную, чтобы свет и оттуда попадал ко мне, и весь в совокупности был сильнее электрических всполохов за окном.

Мила прислала мне несколько фотографий. Я разглядываю Ванечку спящим в коляске. А вот он тянет ручку к фиолетовому слонику над своей колыбелью. И два раза пересматриваю видео. Так и не удалось рассмешить его, как мне сегодня утром. И немного грустно от того, что Макс ещё не слышал его хохота.

Включаю видео, где он гулит в колыбели, на очередной повтор. Так хочется обнять его, оказаться рядом с ним сейчас.

Тоска, поросшая нежностью, прячет как маленький ёжик свою мордочку. И я зажмуриваюсь от страха. Слепящая молния охватывает всё пространство вокруг, она пролезает даже через плотно зашторенные окна, и сразу же за ней гром, дребезжит стёклами.

Я сгребаю вокруг головы подушки. И теперь не слышу ничего.

Но я чувствую грозу. Чувствую сердцем её вибрацию.

Закрываю глаза, и вместо темноты перед ними грязно-солнечно.

Дребезжание, словно кто-то гигантский схватил кровать за ножку и трясёт её.

А потом моё грязное солнце забирает тьма.

Я открываю глаза и понимаю, что вырубилось электричество.

В таком дорогом отеле это не может быть надолго. Они сейчас же всё починят.

Укрываюсь одеялом с головой, чтобы не видеть молнию.

Ткань на моём лице пропитывается мокрым холодом. Не могу остановить слёзы.

Сердце делается тяжёлым. Отрывается пустотелой пластиковой бусиной от всей системы органов. И как в гигантской вентиляционной шахте его потоками сносит в пустоту. И начинает бить о плотную кровь, которая стынет в клетке скелета.

Я иду по мокрому канату над бурлящей током пропастью.

Мне никогда не добраться до берега.

Я больше не могу выносить этого. И сама сшагиваю в сторону.

Падаю в тонкую сеть страховки. Она с треском плюёт меня в небо.

Она теперь разорвана.

Импульс от столкновения переворачивает животом вниз. И я вижу дыру, сквозь которую сейчас промахнусь мимо жизни.

Я вскакиваю с кровати, спотыкаюсь о подушки, выпутываюсь из одеяла и врезаюсь в стену. Я ищу мою спасительную дверь на ощупь. И проталкиваю её к нему вместе со своим телом.

— Макс!

41. Даша

Не сразу нахожу его в комнате.

Вспышки за моей спиной такие яркие, но слишком короткие.

Мой взгляд лихорадочно мечется по углам. От пустого дивана к треугольникам бра над витиеватым трюмо, по верхушке глобуса-бара на голый пол.

Макс у самой дальней стены.

Он как будто знал, что я приду. Просто сидит в кресле. В его руках нет телефона. Перед ним ничего кроме меня. На его лице ничего, кроме ожидания.

— Ты оказалась права, диван отвратный.

— Думаешь, в кресле будет удобнее? — как же предательски дрожит мой голос.

— Вполне. Я даже успел немного подремать.

Включается свет. Он бросает жирную полосу в эту комнату из моей. И делит собой Арского напополам.

Я очень давно не видела его сонным. И меня трогает эта расслабленность, которая граничит с уязвимостью. Его голое плечо и распластанная на подлокотнике кисть отсвечивают холодным белым. А в густом ворсе жемчужного ковра тонут длинные босые пальцы.

— Хочешь, спустимся вниз? — он встаёт.

Выходит на свет, и теперь весь передо мной.

Так тревожно на меня смотрит, как будто хочет защитить. Имеет возможность помочь.

Разве это может быть один и тот же человек? Макс сейчас и зверь тем вечером.

За спиной снова грохот. Меня будто пяткой толкнули в поясницу.

Разве это может быть один и тот же человек? Дрожащая тварь сейчас и Дашадотого вечера?

И опять грохот.

Захлёбываюсь всхлипом.

Зажмуриваюсь и закрываю уши ладонями.

Ударили, и я вся пошла трещинами. Но никак не рассыплюсь.

Когда же я рассыплюсь? Когда же всё это наконец прекратится?

Паническая атака хлыстом в спину.

А передо мной человек, которого я так любила.

Он там стоит полуголый.

А в моей грудной клетке мешаются отвращение, позорное воспоминание об унижении, беспомощности, ненависти к себе за моё безволие, страх.

…и внизу живота щекочет. От притяжения.

Я чувствую его ладони на своих руках.

Он дует в мой голый лоб.

Чёлка отросла, и теперь просто едва ощутимо шевельнулись длинные пряди у лица.

Я прижимаюсь щекой к его грудной клетке, прохладной, как атлас. Он заключает меня в объятия. По-другому это не назовёшь. Они крепкие, из них не выбраться; только бывает, что человеку в тюрьме безопаснее, чем снаружи.

Внутренняя сторона его рук горячая, мои плечи от них из ледяных превращаются в тёплые за несколько секунд.

Слушаю его сердце и мне становится спокойно. Эти удары будто отсчитывают последние секунды моих мучений. Сейчас всё, наконец, закончится.

— Поговори со мной о нём, — шепчет. — Расскажи мне, ты слишком долго один на один с этим.

— Наши с тобой тайны очень быстро становятся достоянием кого-то ещё.

— Он этим угрожал? Что выложит видео в сеть?

Как рукой сняло.

Становится так легко от того, что он знает.

Человек, которому я так доверяла, и который страшнее всех предал моё доверие.

Но возможность поделиться именно с ним вызывает нездоровое чувство облегчения.

Похоже на корочку от болячки, которая стягивала кожу и чесалась, и ты отдираешь эту корочку, хотя и знаешь, что так делать нельзя. Но не думаешь о возможных шрамах, инфекциях, которые можно занести, о том, что снова стянет. Тебе сейчас хорошо.

— Угрожал, что отправит родителям. Им ведь уже не впервой смотреть, как их дочь… Вера. Когда моя сестра во второй раз сбежала из реабилитационного центра, её несколько месяцев не могли найти. А затем на телефон моей мамы пришло видео. Ей прислала знакомая. К тому времени уже полгорода это посмотрели. Как мою сестру пускают по кругу.

Макс молчит. Не шевельнул пальцами, не обнял крепче. Но его ладони становятся горячее.

А что бы он мог сказать на моё постыдное признание?

— Я не хотела, чтобы они снова через это прошли.

— Когда он появился?

— В тот день, когда я вас с Катей у Колиного офиса встретила. Прислал видео. Я так… Натурально остолбенела, Макс. Я его включила, и не могла остановить. Меня как будто парализовало, даже моргнуть не получалось. А потом он позвонил. Видео прервалось, и я смогла двигаться. Ответила на звонок. Голос был изменён фильтрами. Будто он из колодца какого-то разговаривает, глубокого-глубокого. Сначала он сказал, что хочет подружиться со мной. И если я не буду делать то, что он велит, видео попадёт ко всем, кого я знаю. И я делала.

— Что он просил?

— Я должна была смотреть то, что он мне отправляет. Он ещё чередовал, знаешь, нормальное с пиздецом каким-то. Жёсткое порно. Романтическая эротика. Пытки. Особенно много было из тюрьмы. Я даже не знаю, может это реальные съёмки были. А потом какая-нибудь глупая мелодрама. Я должна была всё смотреть, а потом пересказывать. Затем он сказал, что нужны деньги. И я должна попросить их именно у тебя.

— Как он отреагировал на условия? Что деньги будут не сразу?

— Спокойно. Мне даже показалось, что он обрадовался. Сказал, что так даже интереснее. Понаблюдать, какого мне будет после всего стать твоей женой.

— Я должен спросить…про отца Вани. Он может иметь какое-то отношение…

— Нет.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Поверь, он даже не знает, что у него есть сын, — мне хочется отстраниться, Макс не отпускает.

— Извини, что должен был задать тебе этот вопрос, — он ждёт пока моё желание отодвинуться иссякнет. Спрашивает: — Кого ты подозревала?

— Никого. Я не представляю, кто может так ненавидеть меня. Разве что Серёжа. Но если бы он посмотрел видео, он бы понял, что я не виновата, правда?

— Правда.

— К тому же я думала, что он погиб.

— Вирский тебя обманул. Ему не друзья помогли скрыться. Женщина.

— У него была другая?

— Нет. Он ничего не продумывал заранее. Может, и правда утопиться хотел. Его подобрала женщина на противоположном берегу. Он там сидел и плакал.

— Серёжа переплыл, — я почему-то улыбаюсь. — Я же говорила Айдару, что он смог бы переплыть.

— Твой журналист тебя спрашивал о нём?

— Да, много. Но это имело отношение к нашей статье… А может и не всегда. Что-то не так с Айдаром?

— Его мама и есть та женщина, которая помогала Серёже всё это время. Она его пожалела, они уехали из того города, где его активно искали. Адашев узнал, что у его матери живёт мужчина, и начал выяснять, откуда взялся этот человек. Вышел на тебя.

— Значит, он просто использовал меня?

— Прочитать его мысли я не могу. Но уверен, что одно другому не мешало. С тобой интересно общаться, и ты очень красивая девушка. Ты явно нравишься ему.

— Айдар совсем не похож на того, кто может творить все эти вещи. Серёжа говорил, когда приходил в наш дом, что в Перу ему прислали фото, где ты и я. Уверена, что это была вырезка из того видео. А значит, это видео попало к шантажисту ещё до встречи Серёжи с матерью Айдара. Замысел шантажиста наверняка и был в том, чтобы мы с Серёжей расстались. Чтобы я осталась одна и вернулась сюда.

— Давай попробуем оттолкнуться от того, кто мог достать видео.

— Непосредственно физически — Коля мог. У него были ключи от Марининой квартиры, помнишь? Но я уверена, что Коля не стал бы…меня под тебя подкладывать.

— Ему нужны были деньги.

— Я начала перечислять деньги шантажисту ещё в конце прошлой осени. Коля только сейчас взял новую машину. Он бы не смог не транжирить столько времени. Маша уже много месяцев содержит его.

— Записей с камеры подъезда у Марининого дома уже не сохранилось. Мы не знаем, кто приходил туда в том сентябре. Удалось проверить родственников Марины. Её сводная сестра ни при чём. Нашли даже отца Марины, который бросил семью ещё до её рождения. Никаких зацепок. Но мы будем продолжать искать.

— Скажи мне, а зачем выяснять, кто это? Вот мы узнаем — и что? Отправимся в полицию? Всё расскажем? Вытащим наше грязное бельё на всеобщее обозрение? Или ты деньги хочешь вернуть?

— Соболева, ты серьёзно? Какие деньги? Ты понимаешь, что ты в опасности? Человек, который это делает, не просто пользуется возможностью заработать. У него какие-то личные обиды. Иначе бы он не стал так изощрённо мучить тебя.

«За что ты так ненавидишь меня?»

«Почему ты решила, что ятебяненавижу?»

Макс продолжает:

— Видео могли забрать удалённо. Очевидно, что человек, который это делает, разбирается и в способах скрывать следы в сети, и в программировании, и в видеонаблюдении.

— Катя, например?

— Она — наоборот — хотела, чтобы ты осталась с Серёжей. Это она тогда перечислила деньги на вашу поездку в Перу. Тот анонимный инвестор недостающей суммы на ваш проект — Катя.

— Что? Серьёзно? — я снова пытаюсь отстраниться. — Как ловко она придумала. Отправить меня подальше, чтобы утешить тебя. А ведь…а ведь если бы мне тогда не пришлось так срочно уехать, — я пытаюсь высвободиться из его объятий. Мне приходится сказать: «Отпусти». Макс неохотно убирает руки. — Если бы мне не пришлось приезжать к Марине в квартиру, чтобы попрощаться с тобой. Если бы мне не пришлосьтактебя бросать, может ты и не…

— Ну перестань. Не надо перекладывать мою вину на кого-то другого, в том числе на эту несчастную Катю. К тому же у неё нет мотива.

— Нет мотива навсегда перечеркнуть наши с тобой отношения?! Это только на первый взгляд может показаться, что вся эта история подталкивает нас с тобой друг к другу. Заставляет быть вместе. Но ведь на самом деле…что ты должен был подумать обо мне после того, как я пришла и потребовала у тебя денег, шантажируя видео, на котором ты… Я прекрасно помню с каким отвращением ты на меня посмотрел! Это же был контрольный выстрел!

— Я уверен, что это не Катя?

— Ты хорошо платишь тем, кто нарыл для тебя всю эту информацию? Это они тебя убедили, что Катя ни при чём? А может она им ещё больше заплатила?

Понимаю, почему я так взъелась на неё, но не могу остановиться. Я пытаюсь постоянно найти объяснения тому, что сделал Макс, как будто оправдать его хочу. Я себя больше виню, чем его. А тут такая лазейка — его подставила безответно влюблённая девушка, которая всей душой меня ненавидит. Устроила мой срочный отъезд, и из-за неё я оказалась один на один с Максом, когда жизнь его была разломана. Мои слова о том, что я уезжаю с Серёжей, стали последней каплей.

— Я уверен, что это не Катя, потому что…

В дверь стучат.

И на меня опять нападает это чувство дежа вю.

Снова гроза, снова Арский, снова стучат в дверь. Как в тот вечер перед его свадьбой, когда ко мне пришёл Лёша и рассказал, что отец Макса вёз Марину из аэропорта, и они оба разбились насмерть.

Я остаюсь стоять на месте. Открывает Макс.

На пороге Катя.

Она окидывает его тело жадным взглядом, но быстро в смущении опускает голову и отворачивается.

Как же он нравится ей.

Говорит ему тихо:

— Оденься, пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить.

42. Макс

Бессонная ночь дала о себе знать к полудню. Я уложил Ваньку спать и сам не заметил, как задремал сидя у его кроватки на полу.

Разбудил меня вибрирующий телефон. Это была Полина.

— Привет! Ты как?

— Я? Отлично. Погоди немного, — хрущу шеей, поднимаюсь с пола. Выхожу из Ванькиной комнаты. Не разбудить бы его раньше времени.

— Что у вас там ночью произошло с Катей?

— Мы разговаривали. Она тебе звонила?

— Да. Со словами, что какую-то правду тебе рассказала, и новостью о своём отъезде.

— Она уже долетела?

— Да, звонила из Японии. Говорит, неизвестно, насколько останется там на этот раз, может быть, навсегда. Так что случилось?

Мне очень хочется с кем-то поделиться полученной информацией и причиной моих ночных бдений, но я не уверен, что это уместно. Особенно по телефону.

— Даша сегодня как обычно, в городе?

— Как обычно, да, — наливаю себе немного скотча. Отличный субботний завтрак в обед.

— Я тут недалеко от твоего дома. Давай заеду?

— Да? А что ты делаешь в наших краях?

— Вот приеду и расскажу. Может быть.

— Ну хорошо, давай, жду, — опрокидываю в себя терпкий алкоголь одним глотком.

Уже через двадцать минут Полина сидит в моей гостиной, и не отказалась составить мне компанию не только в качестве собеседника, но и в качестве собутыльника.

— Так что ты тут забыла, да ещё на такси?

— А ты думаешь, я только с тобой могу выпить по субботам. К подруге заезжала.

— И вы решили начать субботу тем, чем её обычно заканчивают?

— Ну, она выяснила накануне, что ей муж изменяет. Так что повод был основательный.

— Сочувствую.

— Вряд ли ты, или я можем понять её. Нам ведь никогда не изменяли.

Я только хмыкаю, и выпиваю уже третью стопку за этот день.

— Так что же Катя? — Полина ставит стакан на журнальный столик, закидывает ногу на ногу. Её длинное бежевое платье выпускает из своего глубокого разреза красивое бедро. — Думаешь, она из-за вас с Дашей так поспешно уехала? Мне кажется, ей вчера невыносимо было видеть, что у вас всё хорошо.

А у нас всё хорошо?

— Может. Но почему она вдруг решила очистить совесть именно в эту ночь — я не понял.

— Так-так, о каком таком грешке моей подруги я не знаю?

— Хочешь посплетничать? — я заполняю свой стакан новой порцией скотча, а Полинин обновляю, протягиваю ей. Она забирает его из моих рук, едва касаясь меня пальцами.

Вчерашние объятия с Дашей, её распалённая щека на моей голой грудной клетке. Это обрело форму подавленного желания. Его отодвинули разговор с Катей и новый груз чувства вины, который с её подачи мне теперь обеспечен.

А сейчас желание разбухает с новой силой, особенно в присутствии такой красивой блондинки как Полина.

— Вчера я узнал, что из-за меня погиб человек.

Полина недоверчиво морщит лоб:

— Это тебе Катя сказала? — опять ставит нетронутый стакан с алкоголем на столик. Когда она наклоняется, аккуратная грудь с родинкой-звёздочкой выглядывает из-за бежевой ткани. Манящая, как мартовский цветок в кружеве талого снега.

— Она не соврала.

— Вот как?

— Помнишь, она же говорила тебе, как мы познакомились?

— Ну. Трое ребят, пристали к ней, когда она поздно вечером гуляла по вашему коттеджному посёлку. И ты за неё заступился.

— Это было представление.

— Что?

— Катя их попросила разыграть эту сцену. Она сама мне рассказала вчера.

— Чтобы познакомиться с тобой?

— В точку. Она дала им денег. Знала в какое время я возвращаюсь с пробежки — я тогда бегал вечером до нашего водохранилища, через мост, вокруг, и обратно, отличный был маршрут, тихий и живописный. Они меня подкараулили, — я смеюсь. — Даже звучит как-то… Это ведь хуже, чем симуляция оргазма. Так меня одурачить. Чтобы я себя героем чувствовал, а она — спасённая мною принцесса.

— Ну, стоит отдать должное Кате, она уже в семнадцать лет была крайне изобретательна… Но ты сказал, всё закончилось чьей-то гибелью. Ты кого-то из них слишком сильно ударил?

— Да нет, конечно. Я с детства занимался дзюдо, и прекрасно рассчитывал силу. Но…один из парней, Андрей звали, хорошо дрался.

— Тоже занимался, видимо.

— Ловкий, я от него удар пропустил. Он всего лишь разбил мне губу, Полин.

Судя по всему, я слишком тяжело посмотрел ей в глаза, потому что она взяла, наконец, стакан, и сделала несколько глотков.

— И мой отец так взъелся за это. Он был в ярости, что кто-то посмел вообще лезть со мной в драку. Там же все знали, что я Арский, чей я сын. Как будто моя фамилия делала меня неприкосновенным.

— А оказалось, что нет, раз Андрей тебе вмазал, — Полина громко ставит осушенный до дна стакан. — Так что случилось с этим парнем, Андреем?

— Он вообще был не из нашего населённого пункта. Он приезжал и помогал ребятам с машинами возиться, отлично в тюнинге шарил. То есть нормальный парень был, с талантами, понимаешь? Зачем он в это полез?

— Видимо, деньги были нужны. Для своей машинки что-то прикупить, а может для девушки, если она у него была, конечно. Простые ребята — не как мы, Макс. Им чтобы свою возлюбленную в кафешку сводить примитивнейшую, надо заработать. У их родителей нет сейфа с миллионами, откуда папа на карманные расходы в любую минуту отстегнёт сколько надо.

— Ты мне так рассказываешь, как будто я не знаю, как живут дети без богатых родителей. В моей команде были ребята из разных социальных слоёв, когда мы начинали «Докбит». Это сейчас у всех спорткары и квартиры с панорамным видом.

— Извини, я не к тому. Что, в итоге, произошло? Твой отец с ним разобрался?

— Он его в тюрьму посадил.

— За что? За разбитую губу?

— Получается так. Но по факту нет, естественно, за такое не сажают. К тому же я категорически отказался подавать какое-то заявление, опознавать и т. д. Отец, конечно, давил: а что, если они отомстить захотят? Теперь ходить и оглядываться, что ли? Надо им по полной устроить, особенно тому, которому всё же удалось меня ударить. Я сказал, что ещё раз полезут куда не надо, я их снова положу на лопатки. Но навешивать судимости на людей из-за того, что я получил по морде — не собираюсь. Если Катя захочет на них в суд подавать, тогда да, я её поддержу, расскажу, как всё было. Но у меня лично никаких претензий не было. Вот и всё. Но отец не мог успокоиться. На тех двух забил, а Андрею досталось по полной. Благодаря Кате его посадили по Статье 131.

— Вот как? Очень интересно, это твой отец её надоумил?

— Конечно, кто же ещё? Выяснил, что Катя всё подстроила, угрожал, что мне расскажет. Ну она и согласилась.

— И ты ничего не знал?

— А откуда? Я вообще забыл об этой истории. Только Катя иногда напоминала, что я герой и спас её. А сама в суде врала, что этот Андрей её изнасиловал.

— И что же с ним случилось в тюрьме?

— Я даже думать не хочу, что там с ним делали, — наливаю себе и Полине.

— Так его убили?

— Сам.

Мы молча выпиваем.

«Пытки. Особенно много было из тюрьмы. Я даже не знаю, может это реальные съёмки были».

— Ты весь позеленел, — Полина встаёт. — Пойдём, подышим воздухом.

— Нет, нормально. Думаю, мне надо в Москву ехать.

— Зачем? Сегодня ваше с сыном время.

— Сейчас толку от меня ноль, — стучу по пустому стакану. — И я с Дашей хочу увидеться.

— Она не будет ругаться, что ты пьяный к ней завалился?

— Не знаю. Но мне очень надо её увидеть.

— Завидую. Мне кажется, мой муж так по мне не скучает.

Она как будто ждёт, что я стану отрицать. Или то, что муж по ней не скучает. Или то, что я скучаю по своей жене.

— Это ты так думаешь. Дашка наверняка тоже не догадывается, что я тоскую по ней. Потому что обычно я ей об этом не говорю.

— Да. Почему-то ты говоришь это мне. Нужно поспрашивать у коллег моего супруга. Может это он дома такой сухарь, а там всем рассказывает как любит меня и мучительно переживает разлуку на каждый рабочий день. Ой, а кто это к нам пришёл? — Полина вся меняется в лице, когда видит Ванечку.

Мила вынесла его в гостиную. Он бодрый, будто и не спал крепким сном всего пару минут назад. Глаза распахнутые, ручка крепко вплелась пальцами в рыжую прядь нянькиных волос.

— Была бы тётя трезвая, подержала бы тебя. Ну дай хоть поглажу. Можно, Макс? — Полина смотрит на меня.

— Да, конечно.

Она гладит его пяточку. Сюсюкается.

Достаёт телефон.

— Ты не против?

— У него уже больше сторис, чем у нас всех вместе взятых за всю жизнь. Не против.

Снимает видео:

— Вот я и познакомилась лично с Иваном Максимилиановичем Арским. Растите таким же успешным и всевластным как папа, и как Ваш дедушка, сударь!

Когда Полина возвращается ко мне, я вижу, что глаза её раскраснелись от слёз.

Мне как будто не верится, что она умеет плакать. Подхожу к ней совсем близко:

— Ты чего?

— А у меня никогда не будет детей.

43. Даша

Моё платье цвета холодного кофе уже подмело нижней тюлевой юбкой половину лужайки. Но фотограф требует продолжения.

— Ещё вон там, у стены с виноградной лозой, и закончим.

Слежу взглядом, куда он указал кивком головы. Лоза действительно очень красивая. Осенью она превосходит приглушенные и ограниченные цвета клёна.

Но на фоне этих резных алых и чёрно-зелёных листьев потеряются украшения, которые я рекламирую.

— Мне лучше знать, — фотограф надменно поднимает бровь, но затем расплывается в улыбке. — Ну Дашенька, буквально пять-шесть фото.

Мы идём к каменной стене, увитой виноградом. Я тянусь рукой к пыльно-синей кисти.

— Чуть изогни предплечье. Да, так. Чтобы браслет как бы повис на руке, образовал между собой и твоим запястьем пространство. Ещё чуть выше. Да! Отлично!

Браслет с коралловыми ягодками почти слился с листвой.

Мы ищем кусочек, где есть и виноградная кисть, и фон с жёлтыми листьями.

Конечно, фотографий сделали полсотни, а не пять-шесть. Эти фотографы как врачи. Обещают, что будет не больно, и всегда обманывают. А эти вечно преуменьшают количество фотографий, которые придётся сделать.

Мы, наконец, закончили. Я залезаю в фургон и переодеваюсь из пышного платья с корсетом без бретелек в фисташковое платье-рубашку.

На мне нет бюстгальтера, и я разглядываю торчащие из-под неплотной ткани соски.

Сейчас всё выглядит очень аппетитно. Но что станет с моей грудью, когда я закончу кормить Ваню? Понятно, что она уменьшится. Неужели в свои двадцать один я стану обладательницей обвисшей груди?

А мне ведь надо как-то устраивать личную жизнь после развода. Кто на меня посмотрит?

Ладно, не об этом сейчас надо думать. Нужно запостить неотфотошопленную фотку и пообещать подписчикам выложить готовую подборку уже очень скоро. И соврать в комментарии, что сама жду фоток с нетерпением.

И ещё раз набрать Айдару. Который с завидным упорством игнорирует и мои звонки, и мои сообщения.

Сначала работа.

В ленте мне попадается сторис Полины.

И я не верю своим глазам, что в нём мой сын.

Пересматриваю снова.

Серьёзно?

Пока я тут работаю, Макс притащил в гости свою заместительницу?

Я готова поспорить, что они трахаются.

Её вчерашнее поведение, когда мы вернулись вместе из лабиринта, следствие ревности, никак иначе.

Звоню Миле.

И пока слушаю её рассказ о Ванином досуге, на заднем фоне отчётливый хохот этой широкозубой блондинки. Они даже не стесняются, блин!

Виталик уже ждёт на парковке. Открывает мне дверь:

— В лофт?

— Нет. Едем домой, в Красногорск.

По пути я пишу пост об украшениях бренда, которому была посвящена сегодняшняя фотосессия.

Благодарю фотографа за отличную съёмку.

И после очередного звонка без ответа Айдару пишу ему новое сообщение.

Наверное, всё закончится тем, что он поставит меня в чёрный список, подаст на Арского в суд, и напишет разгромную для нашего брака статью.

Я бы очень хотела увидеть Айдара и в лицо задать ему вопрос: зачем он всё это делал?

Как можно было не сказать мне, что Серёжа жив? Он же видел, что я мучилась из-за этого.

Когда мы подъезжаем к дому, прошу Виталика:

— Подожди на всякий случай здесь, пожалуйста.

Он округляет глаза, и я не сазу понимаю, что это удивление моему «пожалуйста».

Я что, до этого ни разу не прибавляла к своим командам волшебное слово?

Память оставляет меня ни с чем.

— Думаю, что в течение пятнадцати минут управлюсь.

Сейчас Крон сдаст меня своим поскуливанием.

Но он уже скулит. Потому что Мила с Ванечкой собираются выйти на прогулку.

Я достаю сына из коляски, прижимаю к себе и целую. Он улыбается мне. Щекочу его щёку, но он не хохочет, только зажмурился так, будто ему приятно.

Спрашиваю Милу:

— Женщина ещё там?

Она краснеет.

— Коллега моего мужа ещё у нас в гостях? — может, такая формулировка будет звучать мягче.

— Да, они в гостиной.

— Хорошо, — ещё раз целую Ваню и кладу обратно в коляску.

Сначала я подхожу к окну. Но через арку парадной видно только диван, и там парочки нет.

Обхожу дом. Мне приходится встать на выступающие камни фронтона, чтобы дотянуться до окна гостиной.

Да, вот они. Стоят у камина. И он обнимает её. А Полинины руки упираются ему в грудную клетку. То ли отталкивая, то ли щупая мышцы.

Вспоминаю, как вчера Катя подбирала слюни, увидев Мака с голым торсом.

И что они все от него так млеют, от этого Арского?

Я не буду ждать, пока они начнут тут страстно целоваться.

Мне и так всё понятно.

Конечно, она в его вкусе, и с грудью у неё всё отлично. Детей она никому не рожала.

Иду к калитке.

Как так можно?

Она вчера смотрела в глаза. Обнимала, рассказывала про себя, спрашивала обо мне. Ложилась в кровать со своим мужем.

А сейчас стоит там и обжимается с Арским.

И я, конечно, просто позволю им трахаться в доме, где мы с Ваней живём.

Да чёрта с два!

Я прохожу мимо поворота к калитке.

Обхожу дом уже с другой стороны.

Вхожу через чёрный вход.

В ванной на первом этаже открываю шкаф с аптечкой.

Забираю оттуда пузырёк с зелёнкой.

Выхожу в коридор.

Иду бесшумно, но уверенно. Как универсальный солдат, которому нечего терять. Будто в моей руке не вещица, способная испортить причёску этой мерзопакостной блондинке. А какой-нибудь Калаш.

Меня поражает собственная невозмутимость.

Когда мы дружили с Максом, я несколько раз видела, как он играет в Контр Страйк. Без суеты, целенаправленно и хладнокровно он перемещался от укрытия к укрытию, убивая одного противника за другим.

Мне не придётся никого убивать.

…я просто хочу, чтобы она хоть ненадолго почувствовала себя в его глазах такой же уродливой, какой себя ощущаю я.

Открываю дверь в гостиную.

Я бы даже сказала, пинком её распахиваю.

Дверь ударяется ручкой об стенку с глухим звуком.

Как он там говорил?

Первой в дом идёт граната.

Я зажимаю колпачок от зелёнки как чеку.

Но граната остаётся у меня в руках.

Гостиная пуста.

Тишина и никого.

Мысль о том, что мы разминулись, и Макс увёз её потому, что трахать любовницу в этом доме неуместно, царапает разочарованием.

Иду в другие помещения первого этажа. Глотаю пустоту отравленным воздухом.

Теряю надежду отомстить.

Я недалеко от его комнаты.

И соблазн заглянуть туда прямо сейчас становится таким жгучим, что я забиваю на последовательный поиск и пропускаю дверь в ванную с джакузи.

Открываю осторожно. Как Бель из диснеевского мультика, которой запретили приходить в это крыло.

Лучше бы я этого не делала…

44. Даша

Тоска по моему другу, который утрачен безвозвратно, толкается в мой живот и протыкает насквозь.

Мне здесь так нравится…

Мощная гнедая с чёрным густым хвостом на панно у кровати. Сияет на фоне серых скал и ядовитых лютиков. Жаккардовое покрывало в малахитовом цвете. До самого пола из тёмного дуба. Массивный железный ворон на тонких лапах. Смотрит ясными голубыми глазами, большими и человеческими, на свилеватый участок сосновой панели. И толстые книги в олове прикроватной тумбы.

Напротив кровати гардеробная и массивное зеркало в простой раме. Я бы тоже хотела видеть своё отражение, когда просыпаюсь утром. И как раньше улыбаться ему. Радоваться, что живу, и впереди новый замечательный день.

Из панорамного окна бьёт свет. Проникает сквозь тонкую бахрому жалюзи повсюду.

И запах одеколона с ореховыми нотками. Прежний. Тот, которым пахло от Арского в день нашего знакомства.

Я завинчиваю колпачок, ставлю бутылочку с зелёнкой на перламутровую стойку под монитором огромной плазмы. И делаю несколько шагов по его комнате.

Вру себе, что это суррогат мести. Раз я не нашла их, не помешала им, я испорчу что-то другое. Например, нарушу правило не вторгаться в его пространство.

Вру я плохо. Но что ещё мне остаётся делать?

Честно признаться себе в том, что мир Макса по-прежнему приятен мне?

Но я столько месяцев пыталась убедить себя в обратном.

Признаться, что естественная ненависть к нему за то, что он сделал, никак не повлияла на прошлое.

Я не могу считать наше прошлое ошибкой.

Потому что, когда он появился в моей жизни, я стала ощущать себя на своём месте. Как никогда уверилась в том, что я всё делаю правильно. И чувствую то, что в действительности чувствую.

У меня не было человека ближе. И это я перечеркнуть не могу.

В углу стол-бюро из очень светлой древесины, с десятками маленьких ящичков и узких отделений.

Так старомодно. Макс-Макс…

Бумаги разложены аккуратно, словно порядок наводили крайне тщательно, перед приездом ревизора.

Ноут с самой большой диагональю. И чёрно-красная мышь, со всеми этими кнопочками и колёсиками, похожая на маленький космический корабль.

Интересно, он ещё играет иногда?

Мальчишки всегда остаются мальчишками.

Толкаю колёсико средним пальцем. Экран оживает. На картинке безоблачное небо, среди зелёных холмов пасутся розовые овечки.

И всё ещё считает розовых овец перед сном?

Окошко с требованием ввести пароль загораживает задницу самой толстой овцы.

По инерции оборачиваюсь на дверь. Наклоняюсь к столу.

И пароль всё тот же?

Ввожу.

Тот же.

На открывшемся рабочем столе возникает фотка, где я держу Ваню на руках.

Среди скудного количества ярлыков и папок моё внимание ничего не привлекает.

А вот свёрнутое окно на панели задач — да.

Кликнула.

И не сразу поверила, что в открывшейся таблице изображения комнат этого дома.

От пустоты всё кажется таким статичным. Особенно когда дом огромный.

Но вот в правом верхнем углу мелькнула грустная морда Крона в вольере.

Одно окошко тёмное, то ли неполадки с камерой там, то ли это где-то с цокольного этажа.

А вот я — камера слева от меня. Снимает прямо сейчас.

Он…он и в моей комнате поставил камеры, скотина?

И может смотреть на меня когда захочет?

Убью эту тварь, голыми руками!

Я рыскаю по экрану в поисках своей комнаты.

И натыкаюсь на одного из двух людей, которых искала.

Только теперь я не рада, что нашла.

Закрываю окно с записями.

И рефлекторно шныряю к двери.

Даже идиоту понятно, что я не успею выйти незамеченной.

И вместо того, чтобы поступить так, как было свойственно Соболевой раньше — невозмутимо встретить опасность лицом к лицу — я поступаю как жертва.

Я прячусь.

Прямо там. В его комнате. За неприлично дырявой дверью гардеробной.

И отсюда прекрасно видно, как Макс входит.

45. Даша

Эти жёрдочки в дверях такие же возмутительно тонкие, как мои бретельки на платье, в котором я пришла к Максу в офис. А прорези между ними — мечта вуайериста с плохим зрением.

Арский что, специально спланировал комнату таким образом, чтобы лёжа на кровати любоваться своими шмотками сквозь закрытые створки дверей?

Макс останавливается напротив зеркала.

А потом он делаетэто.

Этот грёбаный жест, который всегда вгонял меня в краску и вызывал чувство стыда.

Арский заносит руку над своей головой, ухватывается за воротник сзади, и одним ловким движением стягивает с себя поло.

Он раздевался так при мне.

У бассейна на участке его родителей. В комнате, перед сном, если я оставалась ночевать у него дома, когда мы заболтались допоздна. В лофте, если мы встречались после его тренировок.

А в последний раз он раздевался так тем вечером, когда изнасиловал меня.

И вот сейчас он стоит напротив. Я вижу заострённый локоть над его головой. От грубого зажима белая ткань испещряется складками. И соскальзывает с его кожи.

Он, как всегда, поправляет пятернёй взъерошенные волосы. Вздрагивает его кадык. Такой бесстыже выпуклый, что хочется покаяться только за грех брошенного на него взгляда.

Тугая грудная клетка. Под ней два косых гребня сухожильных перемычек. Хребтами вдоль кубиков. А ниже спутанная сеть из золотых волос. Над полумесяцем пупка берёт начало, и под ним раскидывается нечёткой дорожкой, уплотняется книзу. Как морская рябь на глади белого живота. Узкого, обрамлённого косыми впадинами. Чёткими, чёрными от треклято-правильного освещения.

Тень слетает с его тазобедренных косточек. Он делает шаг в сторону.

Его пальцы на шее ворона. Он поднимает его.

Перекатывается мышца на голой руке. Взбухают жилки.

Макс разворачивается. Делает полный круг, чтобы хорошенько размахнуться.

Прежде, чем бросить.

И отпускает.

Железная птица врезается прямо в зеркало.

Мурашки рассыпаются по коже.

Так же, как осколки зеркала по полу. Мелкие, зёрнами мартовского снега, и крупные, изуродованными треугольниками, все вперемешку.

Вижу его спину. Сгорбленную.

Он поднимает голову робко. Словно лошадь толкается в ладонь хозяина. И идёт к ноутбуку.

Монитор прячется за его напряжённым телом.

Щёлканье мыши.

И мой голос. Из колонок.

46. Даша

Тихий, но такой заливистый.

Это аудиозаписи. Которые я отправляла ему в первую весну после нашей встречи.

Рассказывала об очередной идее, для экологического приложения, которое мы вместе делали.

Я помню, что проснулась ночью. Придумала во сне. Нельзя же было звонить, мы ведь ещё были плохо знакомы. А очень хотелось позвонить.

Тогда наговорила идеи в аудиосообщениях.

С тех пор, как мы познакомились, любая мысль, которая вызывала у меня много эмоций, должна была сразу изложиться Максу.

Он застыл и слушает.

Готова поспорить, что он сейчас зажмурился.

И правда.

Он отвернулся от монитора, стоит ко мне вполоборота, и я вижу, что его глаза прикрыты. Вижу, как подрагивают его длинные тёмные ресницы.

И такое на лице…смирение. Как будто он принял, что смертельно болен. Но лечиться не собирается.

Хочет просто насладиться каждой минутой отпущенного времени.

Макс идёт ко мне.

Точнее, он идёт к своей гардеробной, в которой я.

Вгрызаюсь в собственные щёки. Тихо отступаю.

Здесь негде спрятаться.

Сейчас он откроет. И увидит меня тут.

Его ладонь на ручке двери.

Я перестаю дышать.

И вдруг.

Хохот за его спиной.

Из колонок.

Мой смех.

Я на записи сама пошутила, сама посмеялась.

Так типично для меня.

Макс замер.

Мотнул головой, словно хочет избавиться от навязчивой галлюцинации.

Ещё раз.

Зло улыбнулся.

Тяжело выдохнул.

Я смеялась над собственными шутками. А он посмеялся сам над собой.

Мой голос продолжает тараторить из колонок. А Макс отпускает ручку двери и начинает нервными, рваными движениями расстёгивать ширинку. С таким выражение лица, как будто встретил на дороге разбойника, а тот потребовал отдать не только кошелёк, но и одежду.

Мне очень хорошо известно, что он сейчас делает. Надо быть полной дурой, чтобы не понимать.

И надо быть полной дурой, чтобы просто стоять здесь и смотреть на его лицо, пока он…мастурбирует.

Но я и шевельнуться боюсь. Только уповаю на темноту гардеробной. Доверяю её маскирующим способностям.

Где-то далеко, за очевидными мыслями об абсурдности ситуации, в которой я умудрилась оказаться, маячит что-то вроде самодовольства.

Макс Арский делает это, думая обо мне,

Он предпочёл самоудовлетворение с фантазией обо мне реальной женщине?

Это же дико.

Настолько дико, что затмевает отвращение к происходящему.

Иррационально. Естественно?

Его глаза перечёркнуты жёрдочкой. Но я не смею менять ракурс обозрения.

Зато вижу, как плотно сжаты его губы. Побелевшие от напряжения.

Ноздри раздуваются широко. Как будто он очень сильно сердится.

Каждый вдох рваный, неоконченный.

Выдох длиннее предыдущего. Громче.

Я чувствую, что моё дыхание само собой подстраивается под его ритм.

А я не хочу. Не хочу никак в этом участвовать!

Мой взгляд сырым желтком скатывается по взбухшей на шее вене. Подпрыгивает на пульсирующем плече. И падает туда, в глянец погасшего монитора. Где отражается голая спина.

Я нахожу ту точку между лопаток, где у Макса крупная родинка. По памяти. И просто концентрируюсь на ней.

У неё красивое очертание. Как скала-башня в пустыне, на которую смотришь с высоты.

Удивительно, сколько особенностей тела мы отмечали друг у друга. Привязывали к ним какие-то метафоры.

Он мне приписывал математические символы и созвездия, я ему — источники природного могущества.

Выдыхает так громко.

Знакомо. Будоражаще.

Всё чаще.

Свободная рука упирается в дверь.

Его длинные пальцы замедленной волной пробираются между жёрдочками. Надвигаются на меня гребнями костяшек.

Я зажмуриваюсь.

Но никуда не могу деться от слуховых ощущений.

Его дыхание наваливается на моё сердце грудой камней.

Он придавливает меня своей похотью, порождённой всего лишь моим голосом.

Воспоминанием обо мне.

И это так…лакомо.

Сродни отмщению.

Мне нравится, что он страдает.

Да?

Правда нравится?

Враньё!

Мне нравится, что он хочет меня.

Стон.

Падающего от бессилия зверя.

Я открываю глаза.

Лицо Макса совсем близко к двери. Он вгрызается в собственную кисть.

Это уже закономерность.

Арский кусается, когда кончает.

В тот раз он кусал меня.

Макс уткнулся лбом в дверь.

Его спина возвышается горбом над головой. Поднимается и опускается. Рывками. Как набухающая почка в убыстренной съёмке.

Он держится рукой за жёрдочку как пленный за прутья клетки.

Мой муж отдаляет лицо от двери.

Чтобы снова приблизиться.

Он ударяется лбом.

Потом ещё раз.

И ещё.

И ещё.

Рычит.

Бьётся.

Сильнее.

И снова.

— Хватит!

47. Макс

Галлюцинации — это что-то новенькое.

Я останавливаюсь. Задолго до того, как разбить себе лоб.

Похоже, кто-то вдруг решил предоставить мне ангела-хранителя.

И у моего ангела-хранителя Дашин голос.

Какая жестокая насмешка.

Любопытно. Я думал, что чокнутые слышат голоса в голове. В смысле они как будто из головы доносятся.

А я слышал её голос из шкафа.

Отличный сегодня денёк. Полина была здесь, плакала в моих руках и рассказывала, что никогда не сможет родить ребёнка. Я узнал, что мой отец из-за меня посадил человека в тюрьму по выдуманному преступлению, и там этот человек умер. Ночью ко мне пришла Даша и позволила обнять её после всего того, что я с ней сделал. Оставив влечение к ней, которое только растёт с годами, уже в такой степени неконтролируемым, что я выебал собственный кулак, слушая старую аудиозапись от Дашки.

Неудивительно, что я сбрендил.

Вытираю ладонь о джинсы. Застёгиваю ширинку.

И открываю дверь гардеробной.

К слуховой галлюцинации прибавляется визуальная.

Соболева стоит передо мной. И зажимает рот обеими руками.

В её распахнутых глазах помесь злости, отвращения и…самодовольства.

Пожалуй, сейчас как раз тот момент, когда мне хочется на ощупь убедиться — реально ли то, что я вижу.

К нереальной Даше я ведь имею право прикасаться?

Конечно нет.

Ни к какой нельзя.

Но моё воображение всё равно делает с ней много того, что мне так хочется. Как бы я не пытался себя остановить.

Тянусь…

— Куда грязными руками! — бьёт меня по кисти.

— Настоящая.

— Ты долбаный извращенец!

— Что ты делаешь в моём шкафу?

— Подглядываю. Что ещё?

— И после этого ты говоришь, что я — извращенец?

— Ты установил камеры.

— В твоей комнате — нет.

— Какая разница? Ты ничего мне не сказал.

— Я хотел подловить тебя.

— На чём? Господи, — она прижимает ладони к вискам и зажмуривается, — какой же ты подлый!

— Это было до того, как ты сказала, что Ваня — не сын Серёжи. Я хотел знать, какие у вас планы.

— Отлично! Это, по-твоему, хорошее оправдание? — она распахивает глаза и с вызовом смотрит мне в лицо.

— Я…боялся, — сглатываю. — Потерять вас с Ваней. Я. Очень. Боялся. Что он вас заберёт у меня.

Даша напряжённо выдыхает. И смягчается. Спрашивает:

— И как тебе? Понравилось наблюдать за мной?

— А тебе — за мной?

— Я не смотрела.

— Да?

Она краснеет.

— Очень стыдно перед тобой, Соболева.

— Мне всё равно. Ты же не зал…что я здесь. Я к тому… В своей комнате ты волен делать всё, что угодно.

— Я дрочил, слушая твой голос. Перестань меня оправдывать.

— Я не оправдываю! Просто хочу донести до тебя, что это… — она осекается. — Это всё, что здесь сейчас произошло, вообще меня не волнует. Мне наплевать, с кем ты, что ты, и… Мне наплевать на тебя, ясно? Но приводить сюда свою любовницу, и делать здесь с ней что-то, в доме, где пока ещё живёт твоя жена, пусть и фиктивная, в доме, где живёт твой сын, это подло, это…

Она назвала Ваню моим сыном.

Это уязвляет меня. Обезоруживает. Толкает на колени.

Потому что в очередной раз мертворожденная надежда на то, что Даша зачем-то врёт всё это время, и на самом деле Ваня — мой ребёнок, падает в ладони, и я просто не могу не попытаться реанимировать её.

Это тупо бесчеловечно — не сделать ничего.

И я осторожно жму основанием ладони в хрупкую, по-птичьи выгнутую грудную клетку.

Пожалуйста! Живи!

Я это столько раз делал…

Кретин. Она ведь никогда и не была живой.

— Что ты так улыбаешься, Макс? Не думай, что я ревную.

— Ты же знаешь, что у меня с ней ничего нет. Кроме рабочих отношений. И дружбы.

— Дружбы? Как у нас?

— У нас с тобой было большее. И ты всегда прекрасно это знала.

— Ничего я не знала, — она выходит из шкафа, задевая меня плечом.

— Зачем обманываешь? И почему про Ваню правду только сейчас сказала?

Даша испуганно оборачивается, коротко выдыхает и захлёбывается вдохом.

— Это не правда.

— Ваня — мой сын?

Злится. Касается кончиком языка правого клыка, отталкивается, хочет сказать, но лишь замыкает приоткрытые губы, и снова кусает их.

— Это ни на что не повлияет, я просто хочу знать.

— Глупо было приезжать сюда. Это твой дом, и ты…

— Я не буду пытаться отобрать его у тебя. Просто хочу знать, — делаю к ней шаг. — Пожалуйста, скажи.

— Хватит! — она толкает меня в грудную клетку. На её губах выступает капелька крови.

— Ну же, Чуточка, — я снова наступаю.

В её глазах задрожали слёзы.

Она льнёт ко мне. Прижимается губами к губам. Отрывается. Трётся мокрыми щеками о моё лицо. И снова целует. Я чувствую её солёную кровь у себя во рту. И влагу от её ладоней на шее. Они неуверенно, рваными скачками, соскальзывают вниз по моему телу.

Упираюсь запястьями в её спину и прижимаю к себе, стараюсь не трогать, будто не хочу запачкать. А сам весь в ней.

И эти маленькие пальцы на моей ширинке.

— Соболева! — мой голос прорывается через её кусающий поцелуй.

Она отскакивает.

И пользуясь тем, что я, ошарашенный, стою там, выбегает из комнаты.

48. Даша

— Спасибо, — Виталик снова округляет глаза.

Я выбираюсь из машины.

— Сегодня уже не потребуется никуда ехать, можешь отправляться домой.

Он благодарит, желает мне хорошего вечера.

Я смотрю на здание, в котором под крышей прячется мой любимый лофт.

Столько всего, что мне нравится — дал Макс.

Эта квартира, те поездки, которые, были с ним и его друзьями. Разговоры часами напролёт. Мой сын.

Я поднимаюсь в лофт, и даже не запираю за собой дверь.

Скидываю одежду прямо у порога и иду в душ.

Переключаю рычаг в душевой кабинке, и на меня обрушивается тропический ливень.

Становится трудно дышать от быстро скапливающегося пара в изолированном пространстве.

Но я специально терплю. Выжигаю почти кипятком тот лёд, с которым вышла из комнаты Макса.

Вся кожа словно остекленела.

Я не могу его простить.

Не могу.

Сменяю режим лейки на самый спокойный, а слишком горячую воду на прохладную. Волосы перестают натягиваться от напора и лежат на груди тонкими змейками, красиво обрамляя крупные соски.

Образ зверя, каким явился Макс в тот проклятый вечер, я оберегала от нашего прошлого, я все хорошие воспоминания отгоняла от него, чтобы они не вносили пастельных тонов, не скругляли острые углы, не белили чёрно-красную пасть его животной грубости. Но они наступали, кололись сладкой ватой и щекотали пухом одуванчиков, и пробирались туда, куда я не хотела позволять. Как и сам Арский пробрался в меня.

Но. Я. Не. Могу. Его. Простить.

Выхожу из душа даже не обтерев воду полотенцем. Мне доставляет нездоровое удовольствие вспоминать, какая я была вся мокрая, целуя его сегодня. Буквально затыкая ему рот этим поцелуем, чтобы он перестал спрашивать. Пачкая его собой, своими слезами, кровью, потом.

Иду к окну, оставляя на полу мокрые следы. Сажусь на подоконник, ставлю на него мокрые ступни.

За окном опять дождь.

Если кто-то из прохожих и будет в такую погоду идти по улице, вряд ли ему придёт в голову поднять взгляд вверх из-под капюшона или зонта. А значит я могу спокойно сидеть здесь голая и не бояться, что кто-то меня увидит.

Кажется, в какой-то книге, которую мы проходили в школе, была такая сцена.

Никогда не любила литературу. Зачем пытаться прожить чью-то жизнь, да ещё и выдуманную. Нужно в своей жизни выстраивать всё так, чтобы получать те яркие эмоции, которые тянут людей к книгам.

В сумочке звонит телефон, только я не хочу слезать с подоконника.

Но человек очень настойчив.

Может, это Айдар соблаговолил поговорить со мной?

Номер неопределяемый.

Ясно кто.

Я сажусь на корточки и собираюсь послать абонента на хер.

— Кажется, у вас всё наладилось? — искажённый фильтрами голос больше меня не пугает.

— Верно.

— Значит, ты его простила?

— Верно.

— Уже дала ему?

— Не твоё собачье дело. Больше никаких денег. Больше никаких издевательств. И знай — я сделаю всё, чтобы тебя найти и вывести на чистую воду.

— Я так понимаю, ты готова к тому, что сегодня твои родители увидят.

— Макс мой муж. И это была всего лишь ролевая игра. Так что…эта история яйца выеденного не стоит.

— Сука! Ваш сын ведь когда-нибудь вырастет! И всё узнает! Одноклассники ему покажут. Такое позорище!

— А когда твои дети вырастут, что они узнают о тебе?

Он сбрасывает.

Я звоню маме.

И говорю ей, что наши личные с Максом видео попали в руки злоумышленников. Если ей или отцу придёт что-то подобного характера, они не должны смотреть запись.

Наверное, маме стало стыдно за меня.

Но лучше я буду в её глазах извращенкой, чем жертвой изнасилования.

Мне снова звонят. Номер определяется, но он неизвестен.

— Привет!

Я не сразу узнаю голос.

— У меня для тебя кое-что есть. Ты в городе?

Отвечаю утвердительно.

— Можешь открыть фотки, которые я сейчас тебе пришлю, не сбрасывая звонок?

Снова отвечаю утвердительно.

Залезаю в вотсапп, и вижу там фотографии Веры.

Моя сестра совсем не похожа на тот беззубый скелет, которым она предстала предо мной в последнюю нашу встречу пять лет назад. Но я узнаю её. Я бы её любой узнала.

— Откуда у тебя её фото?

— Скажу тебе больше — я знаю, где она.

— Как тебе удалось найти?

— Разве это важно? Она жива и здорова. В безопасности. Ты хочешь увидеть её прямо сейчас?

Я встаю и начинаю натягивать платье, путаясь в его рукавах.

— Спрашиваешь?!

— Психологи говорят, что ей ещё рано эмоционально перегружаться. Можешь пока одна приехать?

— Да. Я возьму такси прямо сейчас. Адрес! Пожалуйста, скажи мне адрес!

Хватаю зонт и сумку. Обуваюсь в лифте.

Мне приходится мучительно долго ждать такси.

Мой телефон разрядился и вырубился. И я боялась, что таксист напутает что-нибудь, встанет где-то в другом месте, и я не смогу его найти.

От волнения я забыла раскрыть зонт, и вся промокла.

Наконец меня забрали.

Я оказалась в коттеджном посёлке на окраине Одинцово. Кованые ворота приоткрыты, и я проскальзываю в щель, за которой густой мокрый лес.

Даже широкие листья густо сросшихся клёнов не спасают от капель.

Я раскрываю зонт, и капли так красиво прилипают к его прозрачной поверхности.

Смотрю сквозь них на серое небо как в калейдоскоп.

Слушаю собственные шаги по мокрому камню.

Я ощущаю запах сырой земли и вымытых умирающих листьев смородины.

Всё ерунда. Моя сестра жива.

Эта мысль процветает внутри меня, и делает мир вокруг цветным.

Невзирая ни на что.

Как в тумане я вижу силуэт счастья, который маячит впереди на моём жизненном пути.

Мы с Верой и Ванечкой заберём маму с папой и уедем.

Мы начнём всё заново.

Где никто не знает про её прошлое.

Где никто не знает про моё настоящее.

Я вернусь к учёбе. А Вера начнёт её.

У Вани будут бабушка и дедушка. И он будет расти, зная, что его все любят. И мама очень любит.

Макс отпустит меня.

Он ведь отпустит нас с Ваней?

Сомнение накрывает собой теплящуюся надежду, как поражённая чумными язвами кисть накрывает румяную щёчку ребёнка.

Но всего лишь на миг. Я прогоняю её.

Он отпустит.

И открываю стеклянную дверь оранжереи.

Мертвечина. Запах крови. Осколки.

49. Даша

Срезанные цветы. Вырванные с корнем. Разодранные напополам.

Умирающие цветы повсюду.

Копна из олеандровых веток. Почти лысых. С редкими завитками оборванных листьев.

Ягоды поздней клубники втоптаны в землю. Их лопнувшие оболочки расплющены. Внутренности перемешаны с грязью.

Голые ветки смородины надломаны. Их ощипали. Сняли плоды и листья как кожуру. Просыпанные красные бусины скатились к перерубленному корню.

Стебли огурцов сорваны с крючков, как выдранные грабителем серьги.

Ярко-оранжевые тропические цветы в клочья.

Не пожалели никого. Ни набухающих бутонов, ни увядающих цветков.

Мне жалко каждое уничтоженное существо, через которое я переступаю.

Под ногами хрустят крупинки стекла.

Неосторожно задеваю носком глиняный обломок. И он скользит, треща, по каменной тропинке. Оглушает меня своим скрежетом.

То, в чём росло гранатовое деревце, похоже на расколотую скорлупу.

Застывший водопад из земли и спутанных корней свисает с края цветочного горшка.

Ствол обрублен аккуратно, словно копьё точили.

Миную острый кончик.

Оставляю за спиной прозрачный зонт.

Втискиваюсь в узкий коридор между поломанными древовидными розами.

Я иду на запах растерзанной плоти.

На шум оставленного открытым крана.

Там, в самом конце застывшей в кровавом зное оранжереи, человек.

И белые волосы слепят на фоне красного платья.

Останавливаюсь.

Крови столько, что в ней утонуть можно.

Она сливается с водой, что потекла из переполненного пруда. И смешивает свой металлический запах со сладковато-гнилостным.

Растекается повсюду. Кажется отдельной, самостоятельной субстанцией, наделённой жизнью.

Преодолевает равнину, и начинает бежать с горки.

Бежит прямо к моим ногам.

Резво. Будто сейчас закипит.

А я застыла. Провалилась в каменную дорожку как в зыбучий песок.

И кровь, вторя подкатывающей к горлу тошноте, подбирается к моим босоножкам багряными сгустками в мутной воде.

Источник — глубокий таз, белая эмаль которого уже перемазана тёмно-красным. И плоть в нём разрывают зубы большой графитовой собаки.

Все её мускулы напряжены. Зубы клацают по тазу. И чавкающая огромная пасть увешана склизкими слюнями, перемешанными с кровью.

Закатываю глаза. Отворачиваю лицо.

— Эффектно? Я очень хочу, чтобы он тебя нашёл в соответствующей обстановке.

Заставляю себя разлепить мокрые ресницы. Они словно не в слезах, а в гное — так тяжело открыть глаза.

Женщина в красном платье улыбается мне так, будто я её хорошая подруга.

— Где Вера?

— Ну, явно не в этом тазу. Она уже не такая худенькая, чтобы в нём поместиться. Кое-кто её вылечил и откормил, как ты могла видеть по фото. Ганг, фу. Сидеть.

Собака послушно закрывает пасть и садится. На её испачканную белую грудь сползают кровавые слюни.

Пёс смотрит в мою сторону, но будто сквозь меня.

— Хороший питомец, правда? Не хуже вашего Крона. Ты можешь подойти и взять еду из его миски, он ничего тебе не сделает. Пока я ему не скажу. Давай, не бойся.

— Зачем ты меня сюда позвала?

— Я? Не звала я тебя никуда. Ты сама ко мне приехала. Приревновала к мужу своему, наверное.

— С чего мнек тебеего ревновать?

— Фото тебе кто-то прислал, где он меня обнимает. Что ты глаза пучишь, курочка? Когда Ганг разорвёт тебе глотку, я подменю фотки твоей сестры на нас с Арским. Ты пришла на мою территорию с агрессивными намерениями, и моя собака меня защитила. Ко мне не подкопаешься. Как вы там любите с Максом говорить? Эта история яйца выеденного не стоит. Жаль пса придётся усыпить. Хотя я и не на такие жертвы шла ради того, чтобы растоптать эту проклятую семейку. Но сначала я позвоню Максу. Я хочу, чтобы он первым приехал, и увидел тебя прежде, чем полицейские прикроют твой растерзанный труп чёрным пакетом.

«Почему ты решила, что ятебяненавижу?»

— Ну что ты стоишь как вкопанная? Подойди, познакомься с тем, кто проводит тебя в последний путь. Можешь погладить его. Ты же любишь животных? Аааа, наверное, только травоядных? — она достаёт из таза шмоток мяса и швыряет в меня.

Я не успеваю увернуться, и кровавый кусок прилетает мне в живот. Я сгибаюсь, оступаюсь, делаю шаг назад, и едва удерживаю равновесие.

— Очень жаль, что отец Макса самоликвидировался. Я хотела, чтобы он видел, как страдает его сын. Но я тешу себя надеждой, что они с Мариной разбились из-за меня, пусть и опосредованно. Это я поставила в её квартире камеры. И в ту ночь перед свадьбой Макса его отец обнаружил их. Ох и срач у них с Мариной начался! Видимо, в машине продолжили. Нельзя выяснять отношения, когда ведёшь автомобиль. Иначе — бам! Как думаешь, могло так произойти?

— Мне всё равно.

— Тебе они тоже не нравились, да? — она широко улыбается. — Макса твоего обидели. Предатели, поделом им. Ты не обманула? Действительно простила его?

Я ничего ей не отвечаю.

— Не хочу, чтобы он был счастлив. Макс этого не заслужил. Он ведь такой же, как его отец. Пойдёт по головам ради своей цели. Тебе ли не знать, Даша? Я думала, тебе не понравилось то, что он сделал с тобой. Но ты оказалась тёмной лошадкой, зря я на тебя поставила. Ганг, опасность.

Собака вдруг сфокусировала на мне взгляд.

Показала длинные зубы.

Зарычала.

— Ганг, фас!

50. Макс

Крон с громким лаем бросился к своей миске. Воробей, который пытался своровать немного гречки, всплеснул крыльями и вихрем промчался мимо нас.

Ванька испугался. Вздрогнул, уставился на собаку, и схватился маленькой ручкой за ворот моей футболки.

— Обижается на птичку. Мог бы и не жадничать, злодей. Ну не бойся. Он не на нас лает. Подожди-ка, малыш, — вытаскиваю из кармана трезвонящий мобильник. — Мне надо ответить. Мил!

Вчера Лена звонила и поздравляла меня с юбилеем фирмы. Антон делает успехи, реабилитация помогает. Она прислала мне видео. У него уже получается шевелить пальцами правой руки.

Надеюсь, со вчера ничего не поменялось. Ну или только если в лучшую сторону.

Я передаю ребёнка няне, ухожу в беседку.

— Максим, здравствуй. Извини, что беспокою. Есть время? — у Лены озадаченный голос, и мне это не нравится.

— Да, конечно. Привет! Всё в порядке?

— С Антоном всё отлично. Спасибо. Я…по другому поводу звоню.

— Да, говори.

— Может, я лезу не в своё дело. Но я подумала, что лучше скажу.

Она замолкает.

— Что случилось?

— Извини. Я посмотрела видео с вашего вчерашнего празднования.

— Да.

— Хотела Антону показать. И там… там девушка была.

Выдыхает.

— Дело в том, что я её узнала.

Снова замолкает.

— Лена, говори. Я тебя слушаю.

— Антон… Ты же помнишь, что вас отец твой познакомил?

— Нет, честно говоря.

— Антон у них в офисе стажировался. И твой папа пообещал, что устроит его к тебе.

— У меня не было никакой договорённости с моим отцом по этому поводу. Я сам собеседовал всех сотрудников.

— Да, но до собеседования с тобой нужно было ещё пройти несколько этапов. А Антон сразу к тебе был направлен.

— Вот как? Я не знал.

— Твой отец сказал, что всё устроит, если…если Антон кое-что для него сделает. Это было связано с тем судебным процессом, помнишь? Твой папа тогда помогал какой-то девушке, которую изнасиловали… Ты же знал об этом?

— Да, разумеется, — проще сказать так.

— Не хватало доказательств, чтобы посадить преступника. И они что-то придумали, я не знаю, честно говоря… Антон просто помогал, понимаешь? Иногда ведь приходится немного обмануть, чтобы всё справедливо…

— И ты увидела эту девушку на видео?

— Да. Нет. Не ту, которая жертва. Я её не знаю в лицо. На видео та девушка, которая была беременна от преступника. Его девушка.

Блядь!

— Антон был в суде. Я ждала в машине.

Ставлю на громкую и вызываю в приложении такси.

— А та девушка, девушка преступника, её не пустили внутрь. И ей стало плохо.

Хватаю бумажник, ищу Милу.

— Я помню её, потому что с остальными помогала. Мы скорую ждали, успокаивали её.

Прикрываю микрофон, прошу Милу набрать Даше.

— Она всё кричала, что он ничего не сделал. У неё кровотечение началось. А срок уже большой был.

Мила испуганно протягивает свой телефон. Оттуда механический голос говорит, что абонент временно недоступен.

— Не знаю, чем всё закончилось в итоге, её увезли. Она тогда с тёмным цветом волос была, а теперь блондинка. Это точно она, Макс. Глаза. Родинка над грудью, как звёздочка.

Выбегаю на улицу. Прячу ладонью от дождя экран.

— И я подумала…подумала, что это странно. Девушка, молодого человека которой посадил твой отец, теперь в твоём окружении. Вдруг ты не знаешь? У неё был белый костюм и…

— Спасибо, Лен. Я…я не знал. Спасибо! Я перезвоню.

Набираю Павлу, а затем в полицию. И когда приезжает такси, мокрый от дождя и уже абсолютно протрезвевший я сажусь в авто и продолжаю бомбардировать Дашу сообщениями на голосовую почту.

Если я опоздал…

Если я потеряю её…

На глаза ложится знакомая пелена.

Так было в тот вечер, когда я напал на Дашу. Но тогда время прыгало скачками, и цвета были ядовито-яркими.

А сейчас время ползло, и цвета были как в дыму.

Когда мы приехали, у Полининого дома уже стояло несколько машин, в том числе полицейских, и скорая.

У распахнутых ворот меня останавливают.

— Там моя жена! Даша Арская. Это я звонил.

По ту сторону Павел, он подходит к нам.

Меня пропускают.

Павел молча указывает рукой на оранжерею.

У входа толпятся. За их мокрыми чёрными спинами ничего не видно.

— Отойдите! Пропустите меня!

Начинаю отталкивать их.

А затем они сами расступаются.

Я отскакиваю назад.

Ноги скользят на склоне с мокрой травой.

Не удерживаюсь, падаю.

Они проносят её мимо меня, прямо на уровне моих глаз.

Несут на носилках укрытого простыней человека.

Укрытого целиком.

Даже волоска не торчит из-под белой материи.

Я не могу разобрать, где голова, где ноги.

По центру тела простыня уже пропиталась кровью.

Встаю тяжело. Башка идёт кругом.

— Она жива, жива, — я не понимаю, это мои мысли так громко звучат в голове, или это кто-то другой говорит, просто вторя им.

Постоянно сглатываю, не хватает воды и воздуха. И опоры.

Я прохожу внутрь оранжереи.

Иду по осколкам. Переступаю через трупы растений. Приближаюсь сквозь пропитанный металлическим запахом зной. К концу.

Чёрное обездвиженное животное лежит на каменной площадке.

А слева…

И не смею моргнуть. Чтобы ни на секунду не разорвать зрительного контакта.

Она похожа на ребёнка, что чудом выжил в эпицентре взрыва.

Нетронутая жизнь в могильной воронке.

Огромные глаза, остекленевшие от ужаса. Смотрит на меня как на чужака, который пришёл добить последнюю из её племени.

И терять ей уже нечего. Кроме обречённости.

Даша сидит, прижавшись спиной к распоротому дереву.

Врач напротив неё. Манжета тонометра медленно отпускает Дашино плечо.

Сажусь сбоку на колени.

Спринклер за Дашиной спиной серебристым веером распыляет воду на истоптанные цветы. Капли долетают до меня ледяными осколками. Но в них есть радуга.

Беру Соболеву за руку. Сжимаю замёрзшие пальцы.

Я рядом. С ней.

51. Макс. Месяц спустя

— Арский, как ты оказался в моей комнате? — Дашка недовольно морщится и накрывается одеялом с головой. — Ну…в твоей моей комнате, точнее. Или в моей твоей. Я прекрасно помню, что запирала дверь. В окно, что ли, влез? Оно тоже было заперто. Магия… — из-под одеяла доносится сладкий зевок. — Дождь закончился?

Я вместе со стулом придвигаюсь чуть ближе к кровати.

— Ты помнишь, какой сегодня день?

— Конечно. Мой обожаемый друг сегодня женится. Подожди… — резко садится. Смотрит на меня испуганно. — Который час? Марина прилетела?

Киваю.

— Ну слава богу. Какая голова дурная, — трёт виски. — Кто-то из твоих друзей-засранцев вчера подсунул мне коктейль с ромом вместо яблочного сока. Ты представляешь? Узнаю кто — напою его рыбьим жиром. Может от одного глотка быть похмелье, если человек вообще не пьёт? Как думаешь? А почему мы до сих пор…

Она озирается. Часто моргает.

Её волосы зачёсаны набок и собраны в хвост, открывают белый лоб. И я прекрасно вижу, как морщинки растерянности начинают проступать на нём всё глубже с каждой наносекундой.

Да, Даша. Это не та комната, в которой ты засыпала.

— Макс… — наощупь находит мои руки, сцепленные в замок.

Её ладонь накрывает бережно. Как будто она собирается поддержать, а не ищет поддержки сама.

Я до сих пор не привык к этому её жесту. Каждый раз мне от него и хорошо, и жутко одновременно.

— Макс, со мной что-то не так.

— Ты потеряла память.

Даша перестала озираться и уставилась на меня.

Хрюкнула.

Расхохоталась.

Комната вмиг наполнилась тем заливистым смехом, от которого я всегда был без ума.

Конечно, Соболева не верит. Но это будет в первые несколько минут.

Пока она не подойдёт к окну.

— Вы перетащили меня в другую комнату? Хороша шутка, — щипает меня за палец.

— Ты же была во всех комнатах моего дома. И такой там точно нет. Мы уже давно живём в другом месте.

— Мы? А кто… — отдёргивает руку, трогает пижаму. — Какого хрена, Макс? — злость и возмущение делают её щёки пунцовыми. — Где моё платье? Кто меня переодел?

— Давай я просто помолчу. Ты сейчас сама всё поймёшь.

— Нет, ну у всего есть свои границы, — отбрасывает одеяло и встаёт. — Коля! Катя! Почему… — она трогает волосы, и их длина шокирует её до такой степени, что подгибаются коленки.

Она нервно сглатывает. Рывком к зеркалу. Всматривается в своё отражение.

Трогает собственное лицо как маску.

Находит у себя на пальце обручальное кольцо.

Даша гладит его как дорогую сердцу вещицу, с которой придётся расстаться.

Резко поворачивается ко мне.

Смотрит.

Только моё лицо не выражает ничего. Я устал. Я больше не могу.

Маленьким торнадо проносится мимо.

Мне приходится встать и развернуться, чтобы видеть свою жену.

Даша подошла к окну.

Распахивает шторы.

Почти облысевший к середине октября клён за соседским участком приводит её в ужас.

Отшатывается.

Она не верит, трогает стекло, открывает окно.

Осень пахнет так, что обмануться невозможно.

Оборачивается. Смотрит через плечо. С таким отчаянием, что у меня сердце сжимается.

— Прошёл год, Даша. Год и полтора месяца с того дня, который ты помнишь последним.

52. Макс

Обычно я подхожу и помогаю ей опуститься в кресло. Знаю, что ноги у неё сейчас задеревенели.

Но сегодня я просто встаю напротив. И протягиваю ей ладонь:

— Пойдём, я кое-что тебе покажу.

И не дожидаясь, пока она поборет оцепенение, сам беру её за руку и веду за собой.

— Этого не может быть, — её шёпот за моей спиной. — Не может быть.

Я вывожу её на улицу через заднюю дверь. Не хочу, чтобы она видела детскую коляску. Про самое главное я расскажу ей позже.

— Подожди здесь, хорошо? — оставляю её на пороге.

Когда возвращаюсь, Даша босая сидит на корточках перед вольером Крона. И гладит довольную собаку через сетку.

— Он не должен жить взаперти, — поднимает на меня обиженные глаза.

Я сажусь рядом, кладу её руку на дверь вольера. Та легко открывается в нашу сторону.

— Он сам уходит сюда. Умеет открывать его лапой, когда хочет войти. Цепляется когтями за сетку и тянет на себя. А когда хочет выйти, толкает дверь носом. Вот, надень.

— Это странно, когда зверь сам загоняет себя в клетку.

Даша обувается в кроссовки, накидывает и подпоясывает пальто.

— Совсем не сочетается, — горько усмехнулась.

— В последнее время ты любила носить туфли на каблуках.

— Ты ври, да не завирайся. И если серьёзно, что произошло? Я себя прекрасно чувствую. Люди, которые теряют память, разве могут себя хорошо чувствовать? И почему я не в больнице? Почему я в твоём доме? Это же ваш с Мариной дом. И где Серёжа? Где Марина? Я же не могла забыть целый год, Макс? Что-то случилось на свадьбе? …что это? — она вдруг протягивает руку к моей голове, и так нежно проводит кончиками пальцев по виску, что я зажмуриваюсь от щекотки. — Ты видел, что у тебя появились седые волосы?

— Пойдём, — отнимаю её руку от своей головы и тяну за собой.

— Ты мне хоть на один вопрос ответишь? А кольцо у меня на пальце, обручальное. Камни на бриллианты похоже, что за хрень? Я бы такое не надела. Мы с Серёжей расписались? Где он?

…завтра она всё равно ничего не вспомнит…

Каждое утро она просыпается и думает, что сегодня день моей свадьбы с Мариной. Это длится целый месяц. Месяц ада.

И каждое утро мы начинаем сначала.

Я больше не хочу говорить правду.

Снова и снова этой правдой причинять ей боль.

Объяснять, что я сделал. И тупо молчать на её вопрос — почему я так поступил?

Больше не хочу рассказывать, зачем мы расписались. К тому же она не верит, что вышла бы за меня замуж после всего произошедшего.

Я никогда не очерняю Серёжу в её глазах. Нет.

Не упоминаю, что в тот злополучный вечер, когда я совершил самый мерзкий поступок в своей жизни, я узнал про Марину и моего отца.

И что седые волосы у меня появились после того, что случилось в оранжерее у Полины — потому что я мог потерять Соболеву навсегда. И как я этого боялся. И боюсь до сих пор.

Каждый раз я говорю ей, что в Ваньке она души не чает, и так было всегда. Ну…потому что это не ложь.

И я стараюсь преподнести всю историю как можно мягче. Но…разве это возможно — смягчитьтакуюправду?

— Так где Серёжа? — она вдруг вырывается и останавливается. — Где?

Завтра она всё равно ничего не вспомнит.

— Ты бросила его.

— Что? Почему?

— Потому что я попросил тебя остаться.

Подхожу к ней, беру её руки в свои, подношу к губам, целую её маленькие пальчики.

— Потому что я тебя люблю, Соболева. Я попросил тебя остаться и быть моей женой. А ты согласилась.

53. Макс

— Представляю, в какой ярости была Катя.

Первая фраза, которую она сказала после тридцати минут молчания.

— Она пришла на нашу свадьбу?

— Нет. Мы не устраивали пышного торжества. Ты сказала, что нужна только официальная часть.

— Значит, я обошлась тебе не так дорого, как Марина.

Её злой тон меня настолько шокирует, что на несколько секунд я забываю о безопасности и смотрю на Соболеву, а не на дорогу.

— А медовый месяц? Его я тоже не просила?

Мне вдруг вспоминаются обрывочные знания о том, как физические повреждения мозга меняют человека навсегда. Особенно часто это упоминалось в связи с агрессией и жестокостью.

Но у Даши нет никаких повреждений.

Удар, который ей нанесла Полина, пришёлся на височную часть. Была потеря сознания, сотрясение мозга, шок.

Врачи разводят руками и говорят, что потеря памяти — из-за стресса.

Согласно истории событий, восстановленной полицейскими, Полина собиралась натравить на Соболеву свою бойцовую собаку.

По-видимому, пёс ослушался. Потому что, по словам полицейских, когда Даша пришла в себя в оранжерее, она повторяла: «Он не кинулся на меня. Она ему приказала, а он на меня не кинулся».

Если бы не звонок Лены — мы бы опоздали. Полина добила бы Дашу. Когда полицейские оказались в оранжерее, вид огнестрельного оружия не напугал мою заместительницу. Она натравила собаку на них и намеревалась забить Дашу до смерти.

В нашей истории люди оказались страшнее животных: я, Полина, Катя, Марина и мой отец.

— Ты пообещала мне, что мы устроим медовый месяц, если не разведёмся в течение года, — вру я.

— Вот как? А первую брачную ночь я тоже предложила отложить?

Я старался аккуратно войти в поворот на «пьяной дороге», но нас слегка качнуло, и Даша тревожно ухватилась за край дверного кармана.

— Мы попали в аварию? Как я потеряла память?

— У меня к тебе предложение. Давай сегодня об этом не будем говорить. Завтра ты всё равно забудешь. Я устал возвращаться к этой неприятной теме каждый день в течение месяца.

— Что ты имеешь в виду? Что значит — завтра забуду?

— Ты просыпаешься, и не помнишь ничего из того, что было вчера. Я рассказываю тебе всё заново. А ночью ты ложишься спать, и на утро снова ничего не помнишь.

— Как удобно. Ты можешь не придумывать новые шутки, а рассказывать одну и ту же каждый день. А я всё равно буду смеяться. Впрочем, с фантазией у тебя проблем никогда не было. Серьёзно? Это длится уже месяц? И завтра…я опять проснусь и ничего не вспомню?

— Скорее всего. Но врачи говорят, что это пройдёт.

— Когда?

— Не знаю.

— Как я могу забыть, что ты теперь мой муж? Это не зонтик потерять… — Даша опускает голову, трёт лоб.

Притормаживаю у обочины.

— Ты в порядке? Болит?

— Был дождь, и мы попали в аварию, так?

Ну какая разница?

Киваю.

— С нами ещё кто-то был. Девушка со светлыми волосами.

— Нет. Только ты и я.

— Что произошло?

— Мы ехали домой. Я был за рулём. Темно. Мокрая дорога. Не справился с управлением. Вылетели в кювет. Но я не пострадал. Пострадала ты.

— Ты же всегда аккуратно водил. И не смотри так на меня! Не надо чувствовать себя виноватым.

— Это последнее, что должно тебя беспокоить — моё чувство вины.

— Я вчера это тоже вспомнила?

— Нет. Обычно тебе каждый раз приходится верить мне на слово.

— Я вообще ничего не вспоминаю из того, что ты рассказал мне? Из того, что произошло за целый год?

— Да. Но видишь, сегодня появился прогресс. Ты вспомнила про аварию. Я думаю, скоро всё восстановится, ведь никаких органических нарушений нет. Просто память не может выдать тебе сразу такой огромный период. Многое изменилось. Это что-то вроде психологического блока. Всё будет нормально. Нужно просто подождать.

— Значит, я просто не хочу вспоминать?

Вряд ли у меня получилось изобразить удивление.

— Мы… — ищет что-то в моих глазах, — были счастливы?

Выдавливаю улыбку:

— Конечно.

— Ты ведь не станешь мне врать, Арский? — в её пристальном взгляде столько сосредоточенности, что меня начинает в тиски зажимать.

На несколько секунд у меня даже закрадывается мысль, что Даша всё помнит. И лишь играет со мной.

— Я просто не понимаю, почему так поступила? Нет, ты конечно мне нравился. Но…я никогда и подумать не могла, что мы будем вместе…не как друзья. Мы настолько…разные. И ты…твоё окружение. Вы ведь никогда бы не приняли меня. Ты родился с золотой ложкой во рту. А я…курятник чистила и картошку полола, пока ты по заграницам программирование изучал. У нас разные цели, разные мечты. И ты всегда…относился ко мне с этим…снисхождением.

— Что?

— Смотрел на меня сверху вниз.

— Это потому что я ростом выше, глупенькая.

— Ты понимаешь о чём я! И я прекрасно знала, что интересна тебе, как диковинка, что-то непривычное для твоего мира, и ты не прочь меня просто…но это так, разок…для разнообразия…

— Соболева, прекрати, а. Я всегда уважал тебя.

— Давай вернёмся домой.

— Нам осталось ехать не больше пяти минут. Ты должна это увидеть.

— Я хочу домой.

— Извини, но придётся потерпеть. Поверь, это нужно сделать.

— Мы едем в какое-то место, которое важно для меня, и поможет вспомнить?

— Нет. Здесь ты ещё ни разу не была, — выворачиваю на дорогу, — но тебе наверняка там будет приятно. В том числе повидаться со своей сестрой.

54. Даша

Вера изменилась. Очень сильно.

Её худое, похожее на морду лошади лицо, обрело по-детски припухлые щёчки. Порозовели губы. Взгляд перестал сверкать лихорадочным блеском, стал спокойным, и живым. Даже её изъян, причиной которого авария на заводе в нашем городке — бельмо на правом глазу — перестало наводить жуть.

— Вера, — я позвала её по имени не как человека, а как чувство, которое надолго утратила, а теперь снова обрела.

Она улыбнулась сочувствующе. И расплакалась.

Я слушала её всхлипы за моим ухом, пока она обнимала меня. Дышала глубоко, и втягивала её новый запах — фруктово-солёный, приятный. А когда она провыла: «Спасибо, Макс. Спасибо, что разрешил нам, наконец, увидеться», обняла её в ответ.

— Дашенька, прости меня. Прости за всё, что я натворила.

Я погладила её по спине. Даже не верится, что когда-то она была осунувшейся и костлявой. Потому что несколько лет назад наркотики выжрали из моей сестры всё мясо, вместе с совестью и разумом.

Мне захотелось отстранить её от себя. Но только для того, чтобы рассмотреть как следует. Убедиться, что это действительно она.

Ей десять, мне — двенадцать. Она кидается на моего ровесника с кулаками, потому что тот назвал меня дурой. Мне восемь, ей — шесть. Она вся красная от страха запускает пальцы в мои волосы, чтобы выгнать оттуда запутавшуюся пчелу. Ей три, мне пять. Вера, несмотря на то, что родители запретили со мной разговаривать, подходит, берёт меня за руку, и говорит «Я люблю тебя». И я тут же забываю, что плакала и меня наказали.

— Как ты это сделала? — трогаю её блестящие волосы. Тёплые руки. — Как ты выбралась из всего этого?

— Я не сама. Мне помогли. Макс нашёл меня. Забрал. Отправил в хорошую больницу. Я дура, я пыталась сбежать, падала в депрессию, ненавидела твоего мужа и тебя, маму с папой. Столько мыслей стало появляться в моей голове. Что только я не передумала за эти полтора года.

— Как же долго, господи.

— Нужно было убедиться, что я больше не рухну. Да, Максимилиан нашёл меня ещё задолго до того, как вы поженились. Он сказал, что твой близкий друг. И когда ты рассказала ему про меня, он приложил все усилия, чтобы вернуть меня к жизни.

— Обалдеть, — я смотрю на Макса.

— Бросить оказалось не легче, чем терпеть каждый день того ада, в котором я существовала. Бросить оказалось в сто раз труднее. Наверное…наверное это не странно, что у вас с родителями не получилось помочь мне. Я ведь родной вам человек. Вы вместе со мной были внутри этой ситуации и не могли отстраниться. Посмотреть на это с высоты разума. Чувства мешали.

Камень в мой огород. Не специально, конечно, Верой брошенный.

Я как старшая сестра должна была сделать то, что сделал Макс. Защитить.

Но почему-то так всегда получалось, что это Вера защищала меня, а не наоборот. И когда моя сестра нуждалась во мне больше всего, я, вместо того, чтобы помочь, отвернулась. И прикрылась её ошибкой как благовидным предлогом уехать из нашего бесперспективного городка.

— Значит, уже полтора года без?

— Да. И прошлый Новый год я встречала не только чистая, но и толстая, — Вера засмеялась, прикрывая рот.

У неё нет пары зубов слева от клыка. Не знаю, наркотики тому причина, или один из её клиентов выбил их. Это уже не имеет значения.

Она жива и здорова. Он спас её.

Я посмотрела на Макса. С искренней благодарностью.

Мой муж волновался. Прятал руки в карманы, вынимал и складывал их на груди, переминался с ноги на ногу. И явно избегал моего взгляда.

Позвала его.

— Можно мы с Верой поговорим вдвоём?

Он пожал плечами:

— Тебе не нужно спрашивать разрешения. Только…я скажу твоей сестре кое-что перед тем, как вы уйдёте, ок?

Я кивнула.

Макс отвёл её в сторону и что-то тихо говорил.

Мне на кончик носа упала маленькая капля. В воздухе пахло грибами и дымом. Лесная чаща впереди заманивала укутанной туманом тропинкой в свою гущу.

На секунду показалось, что я счастлива. Несмотря на эту пасмурную погоду и абсолютную неопределённость дальнейшей жизни.

— Пойдём? — Вера взяла меня под руку, и мы пошли к тропинке.

Молчали, пока монолитное серое небо не перечеркнулось лысеющими ветками.

— Ты совсем ничего не помнишь? — она первая нарушила тишину.

— Макс говорит, что я забыла целый год.

— Слишком много за него произошло. Твой муж навещал меня. Рассказывал о тебе. Ты не представляешь, как мне хотелось увидеться и обнять тебя.

— Честно говоря, иногда я думала, что ты уже мертва. Мы как будто…мы с родителями как будто похоронили тебя.

— Только не вини себя. Я заслужила такие мысли. Я поступала очень плохо. Мне так стыдно.

— Это была не ты. Это были наркотики.

— Ну это же не оправдание, сестрёнка. Мы жили в одной семье, и любили нас одинаково. Ты училась, смогла уехать. А я…

Мы останавливаемся по моей инициативе. Встаю напротив, отодвигаю прядь её волос с лица.

У меня над правой бровью родимое пятно, которое досталось мне от природы. У Веры под правой бровью бельмо, которое появилось из-за того, что досталось природе от человека.

— И не говори мне, — шепчет она, — что изуродовавшая меня катастрофа в нашем городке всему причина.

— Ты очень комплексовала из-за этого. А я, глупая, подшучивала над тобой, вместо того, чтобы поддержать.

— Просто думала, что юмор смягчит ситуацию, — она берёт меня под руку, и мы продолжаем идти. — Не со зла. А я поступила очень глупо. И хотя всё закончилось… Это навсегда со мной останется. Я была наркоманкой. Воровала из дома. Клеветала на родителей. Занималась сексом за деньги и за дозу. Это как клеймо, Даша. Его можно спрятать. Но убрать не получится.

— Лазерные технологии сейчас очень развиты.

Вера засмеялась.

— Мне стыдно, что я перестала искать тебя. Прости меня, пожалуйста.

— Разве человек в здравом уме мог подумать, что я выкарабкаюсь?

— После того, как ты в третий раз сбежала из больницы, я перестала верить.

— Вот и я о том же. Ещё недавно я и сама не верила. Мне всё время казалось, что я ещё не управляю своим телом. И в любую минуту оно накосячит. Утащит меня куда-нибудь опять.

— А родители? Они знают?

— Нет, конечно. Перед папой я больше всех виновата. Мне даже напоминать о себе страшно.

— Перестань, он будет счастлив, когда узнает, — я крепче прижала к себе её руку. — Поговорю с Максом. Решим, когда можно будет сказать, хорошо?

Она кивает:

— А ещё Макс помог мне устроиться на заочное обучение. Кулинария. Я так полюбила еду. Да что говорить, по мне и так заметно, — опять хохочет. — Я выучусь. И мама с папой тоже смогут гордиться мной, как сейчас гордятся тобой.

— Ну, нашла пример. Чем тут гордиться?

— Шутишь. Я следила за твоей страничкой в социальных сетях.

— И как она, моя страничка?

— У тебя идеальная жизнь. Только фотографий с мужем нет.

— Наверное, Макс не изменился, и по-прежнему ненавидит фотографироваться.

— Он очень хороший.

— Да? Откуда ты знаешь?

— Странный вопрос. Ты его выбрала. С твоей избирательностью он может быть только хорошим.

— Думаешь?

— Конечно! А ещё о человеке судят по его поступкам. Макс столько денег вбухал в это место. Да фиг с ними с деньгами. Сколько времени надо было потратить, чтобы всё это придумать и создать.

— Создать что?

— А сейчас увидишь. Он попросил показать тебе.

Мы подходим к деревяной арке. От неё вверх убегает дорожка из серебристо-свинцовых, будто вымытых морем, досок.

Я уставилась на буквы над аркой, и невольно расплылась в улыбке.

— Это экологическая тропа. Они весной начали всё здесь организовывать. Макс хотел как раз к сентябрю тебе сюрприз сделать. Он назвал её «Соболиные курумы».

— Сумасшедший.

— Прекрати. Он герой. Спас меня. Ради тебя совершает подвиги. Я и подумать не могла, что один человек может настолько любить другого. А он очень тебя любит. Пойдём. Я покажу тебе животных. Название не голословное, Соболева.

— Если он так любит меня — почему предал?

Вера сделала несколько шагов вперёд по инерции, уже без меня.

Остановилась. Повернулась.

— Что?

— Он предатель.

Нас разделило облачко пара от моего дыхания. Оно вырвалось также непроизвольно, как и эти помпезно-глупые слова.

— Он предал меня — поэтому я не хочу вспоминать.

55. Макс

Частица «не» подсознанием не воспринимается. Это что-то вроде некорректного символа, который машина не может прочитать. И запрос с таким символом устраивает настоящий хаос в системе.

В этот месяц обычно я первым делом веду Дашу к Ванечке. Но прежде обязательно говорю, что Ваня — не мой сын. И за этот месяц мерзкая частица «не» сформировала в моём мозге убеждение — мой.

К тому же тот наш с Дашей разговор, где она словно проболталась, назвав Утяша «твой сын», и её попытки отрицать это…

Но когда я прямо спросил, она ответила, что нет. И я как будто не имею права сказать, что он мой.

Зато считать я имею права всё что угодно.

За этот месяц я привязался ещё больше к Ваньке. Я вижу его каждый день. И Даша всегда просит рассказать о нём всё, что я знаю.

Теперь я ещё внимательнее подмечаю его привычки, изучаю потребности, стараюсь запоминать каждую мелочь. А потом рассказываю ей.

И каждый день добавляется что-то новое. Так быстро развивается человек… Я бы не узнал об этом, не случись всё так, как случилось.

Удивительно, что она не плачет, когда впервые видит его. Даша только улыбается. Смеётся. Берёт его уверенно, прижимает к себе. Любит его.

Её сын — единственное хорошее, что случилось с ней за этот год. Но в течение дня Даше так трудно держаться за эту соломинку по мере того, как я вываливаю правду.

И она тонет.

Но сегодня будет по-другому.

Нельзя исправить то, что я сделал. Прошлое не стереть. Она всё равно вспомнит.

Но…есть настоящее. И как на выжженной земле в нём прорастает новое семя.

Теперь она знает, что её сестра выздоровела. И это место, которое я придумал для неё ещё во времена нашей дружбы, воплотилось в реальность и начало свою жизнь.

Если бы моё враньё было предумышленным — я мог бы подготовиться. Например, пригласить к нам её родителей.

Может, кого-то из её подруг из прошлой жизни?

В первые дни после случившегося в оранжерее с ней много времени в больнице проводила Маша. Но сейчас её подруга улетела с Колей в тёплые края.

Как только Маша вернётся — она станет желанным гостем в нашем доме.

И Ваня. У нас… У неё есть сын, которого она любит.

Всё это — не враньё. Это настоящее, на котором она сможет построить счастливое будущее.

Но сегодня главное — максимально уберечь Дашу от боли. Сегодня. Только сегодня я буду ей врать.

Надеюсь, Вера сдержалась и не проболталась про Ваню.

Она идёт ко мне без Соболевой, и лицо у неё испуганное.

Я просил её не говорить пока. Хочу, чтобы Даша была рядом с Ваней, когда она узнает про него. Чтобы она могла его сразу же увидеть и взять на руки.

— Что случилось?

— Даша что-то вспомнила… Что-то плохое.

Сглатываю:

— Что она сказала?

Вера слишком долго смотрит на меня. И в её взгляде нарастает отторжение.

— Что ты предал её? Это правда?

Я иду к тропинке.

Если она всё вспомнила…больше не придётся проходить через этот ад. Не нужно будет каждый день рассказывать ей правду.

…я когда рассказываю — как будто снова делаю это с ней.

Это такая мерзота, что к концу дня мне хочется вышибить себе мозги.

И теперь всё? Всё закончилось?

…но сегодня… У нас не будет того сегодня, которое я придумал для неё…для себя. Уже никогда.

Даша за деревянным мостом.

Сидит на корточках, прижавшись спиной к толстой ели.

В её распущенных волосах запутался безжизненный лист.

Она трёт в дрожащих пальцах сухую ветвь.

Так плотно прижимает к ней пальцы, что уже исцарапалась до крови.

Так отчаянно старается, словно не боль добывает этим трением, а огонь, чтобы выжить на необитаемом острове.

Не поднимает на меня голову, когда я останавливаюсь напротив неё. И не прекращает ранить себя.

— Даша, перестань. Тебе же больно.

— Ты её любил?

— Что?

— Ту блондинку, с которой мне изменял?

56. Макс.

Она посмотрела на меня.

Мутит от этого её взгляда снизу вверх. Злого и выжидающего. Будто в моих руках оружие. И она продумывает, как так броситься на меня, и не поймать пулю прежде, чем её клыки вопьются в мою шею.

Кинула ветку и встала.

— У тебя была любовница. И она ехала с нами, когда мы разбились.

— Нет, Даша. Это не так.

— Её не было с нами в машине? Или не было вообще? …что ты молчишь? Ответь!

— У меня не было любовницы.

— То есть это всего лишь игра моего воображения? Я видела, как ты поморщился, когда я спросила тебя про девушку со светлыми волосами.

— У меня была помощница на работе, блондинка. И ты всегда ревновала меня к ней.

— Была?

— Её зовут Полина.

— Была? А где же она теперь?

— Уехала.

— Тогда откуда у меня в голове этот образ? Он не мог из ниоткуда появиться. Он теперь как вбитый в мозг гвоздь!

— Возможно, речь идёт про Марину. Твоё бессознательное играет с тобой в игры. Ведь эта женщина должна была стать моей женой, а не ты.

— Я чувствую, что ты мне врёшь.

— Поехали домой.

— Нет.

— Едем прямо сейчас, — разворачиваюсь и иду к мосту.

— Стой, Арский! Стой, говорю!

Она догоняет, тянет меня за локоть.

— Посмотри на меня! Скажи правду!

Поворачиваюсь. И смею смотреть ей в лицо так, будто она оскорбила меня клеветой.

Даша отступает на шаг. Нас разделяет пар от дыхания. Прячет от меня её белое лицо с полуоткрытым ртом.

— Я бы уже всё вспомнила, если бы хотела. Почему я забыла целый год? Почему я не хочу его вспоминать? Тебя и меня вместе.

— Любовница здесь точно ни при чём.

— Значит, всё-таки была?

— Ты же знаешь меня, Соболева. Лучше, чем знала Марина. Лучше, чем мои друзья. Тебе потребовалось на это всего несколько месяцев — занять особенное место в моём мире. Разве ты не видела, как дорога мне? Неужели ты этого не понимала?

— Понимала… Нет, не понимала. Я хотела в это верить. И верила.

— Откуда эти дурацкие сомнения? Я же всегда говорил тебе об этом. Тысячу раз говорил тебе, как мне с тобой хорошо.

— Но жениться ты собирался на Марине. И спал ты с ней.

— А я должен был предложитьтебеспать со мной?

— Нет, конечно.

— Ты только о Серёже и говорила, о том, как любишь его. И что у вас общая мечта. Я не собирался лезть и ломать всё это.

— Значит, я просто была тебе не нужна. Иначе ты бы любым способом…

— Да блядь! Мне нужно было любым способом остаться рядом. Ты бы отшила меня. Как Колю. Ты никого кроме Серёжи не представляла. И я подумал — друзья так друзья. Хоть так.

— Это совсем не в твоём стиле, Макс — не добиваться своего.

— Я добился. Ты со мной. Ты — моя.

Она громко сглатывает и ёжится.

— И тебе стало неинтересно. Поэтому ты завёл любовницу.

— Ты правда думаешь, что я стал бы обманывать тебя?

Долго смотрит. Наконец, решительно мотнула головой.

— Ты осталась со мной. И я бы ни за что в жизни этого не проебал.

— Если… — она опускает голову, и только после этого делает шаг ко мне. Неуверенно, будто почва между нами ненадёжна. — Если у нас всё было хорошо, и не было никакой любовницы. Тогда просто… — поднимает взгляд. — Просто поцелуй меня сейчас.

57. Даша

— Я не буду этого делать, — говорит, а сам смотрит на мои губы голодным разбойником. — Пока ты всё не вспомнишь.

— Очень благородно. Разве можно было ожидать от тебя другого ответа?

— Тогда зачем предложила?

— Боялась, что ты откажешься. А я больше не хочу бояться. Лучше сделать, и пожалеть, чем жалеть о том, что не сделала.

Прохожу мимо, толкаю его руку плечом.

Шорох кожаной куртки за моей спиной.

Пальцы на локте. Такие горячие. И такие цепкие, что мне больно.

Он выхватывает меня из пустоты.

Тянет сквозь холодный туман.

Забирает себе.

Опрокидывает лопатками на его руку.

Наклоняет низко. Надвигается. Нависает надо мной.

Ладонь под мою голову.

Его сомкнутые пальцы словно наполненная озёрной водой чаша. Студёной. Ещё не пригретой солнцем.

Лицо слишком близко. Рывком, даже быстрее, будто я моргнула. Или просмотрела видео с помехой.

Эта помеха проглотила самое главное — грань, за которой Макс и Даша больше не два отдельных существа.

Черты его лица искажаются, смазываются. Остаются только голубые глаза, в которых раньше было мало чёрных крапинок.

Я видела его так близко тысячу раз во сне.

А мурашки так бегут по телу, словно в кошмаре.

Зажмуриваюсь.

Его тёплые губы толкаются в мои.

Мы замираем оба.

Я будто не верю, что это происходит. Хочу прощупать. Хочу убедиться.

Настолько сфокусировалась на этом, что губы онемели в тех точках, где мы соприкасаемся.

Макс издаёт звук, похожий на прерванную, не протянутую как следует «м», и выдыхает носом.

Ветер его дыхания щекочет мне ноздри. И я слышу, как размыкаются его губы. Словно при воздушном поцелуе. Хотя мы по-прежнему прижаты друг к другу. Но это так хорошо отражает расстояние, которое всё равно между нами есть сейчас не физически.

И Макс первым начинает прощупывать эту фантастическую реальность.

Продвигается напряжёнными приоткрытыми губами вдоль моих. До уголка. Вверх. Прижимает. Проводит. Обхватывает.

Сначала верхнюю. Затем нижнюю. Поочерёдно толкает их друг к дружке. Как будто хочет сомкнуть мои губы плотно.

И когда я послушно поджимаю их, втягиваю внутрь, чтобы слизнуть с краёв его вкус, он проваливается между ними.