Залив Гавана

20

Офелия припарковала свое авто, не доезжая до пристани, опасаясь проколоть шины. С давних пор Гавана была портом, куда стекались сокровища испанской империи. С течением времени серебро и золото сменили американские автомобили, потом русская нефть. Все это хранилось на складах в пригороде, который назывался Атарес. Когда Советский Союз развалился, большая часть Атареса, как обескровленная вена, тоже развалилась. Один ветхий склад обрушился на соседний, тот повалил следующий, сталь и дерево смешались всюду. Выбоины на мостовой, кучи камней, гирлянды скрученных труб, не говоря уже об удушающей вони дерьма и мочи. Все это напоминало город, перенесший длительную осаду. Офелии приходилось принимать участие в тренировках по захвату, проводившихся в Атаресе, и она помнила, как убедительно выглядело спасение «раненых» среди развалин. В такое место ехать совсем не хотелось.

Единственным зданием на углу был Русско-кубинский центр. Раньше он служил отелем и клубом для советских морских офицеров. Здание было построено в виде трехэтажной корабельной рубки с окнами-иллюминаторами и стеклянным красным советским флагом на высоте мостика. Сейчас казалось — этот корабль, потрепанный штормами, сел на мель. Кучи щебня свалены у лестниц, перила оторваны. Офелия удивилась, что двери до сих пор открывались легко.

Внутри слабые лучи света едва освещали лобби. С одной стороны полукруглой стойки администратора из кубинского красного дерева стояла черная мраморная девушка, срезающая медный сахарный тростник, с другой — бронзовый моряк тянул рыболовную сеть. Девушка — босая, в рабочей одежде, обтягивающей тело. Моряк с героическим славянским лицом, его сеть наполнена рыбой. Действительно, русско-кубинский! Правда, кубинцев сюда не пускали, центр был исключительно для русских. Все таблички: администратор, буфет, директор — были на русском. Сквозь слой пыли Офелия могла разглядеть на полу мозаичное изображение серпа и молота на фоне едва различимых волн. Единственным признаком того, что здесь недавно кто-то побывал, была стоящая в центре лобби «лада» с русскими дипломатическими номерами, освещенная красным лучом света, падающего сквозь стеклянный флаг.

Цокающий звук привлек ее внимание. Она посмотрела вверх и увидела висящую на шнуре лампу, бюсты Марти, Маркса и Ленина, украшающие балюстраду, и козу, бредущую по балкону. Коза с неодобрением посмотрела вниз. Никто, кроме козы, не смог бы забраться по лестнице, тем более что она была заблокирована выдранной кабиной лифта. «Небольшая потеря», — подумала Офелия. С тех пор, как начались перебои с электричеством, люди все равно не доверяли лифтам. К балкону была приставлена выдвижная лестница. Появились еще козы.

За рулем «лады» сидел черный человек. Его голова повернута в сторону Офелии. Поскольку он не отвечал ей и не двигался, Офелия достала оружие и открыла дверцу. Из машины вывалился тряпичный Чанго с грубо намалеванным лицом и стеклянными глазами, одетый в брюки и рубашку, с красной банданой на голове. На щитке — остатки почти полностью сгоревших красных свечей. На зеркале заднего вида — ожерелье из ракушек и четки. Звук колокольчика снова привлек ее внимание к балкону, где козел расталкивал стоявших впереди коз, чтобы посмотреть, что делается внизу. Группа, стуча копытами, побежала, но не от нее, а, как поняла Офелия, от кого-то, кто стоял позади нее.

Удара Офелия не почувствовала, она только ощутила, как ее волокут по полу. Потом она очнулась в грубом джутовом мешке, слепая, словно кролик, подготовленный к продаже. Оружие она выронила, чья-то громадная рука сжимала ей горло. Когда пальцы немного ослабли, она вдохнула молочно-сладкий запах кокоса.

Иногда лучше не знать, чем знать. На мониторе Приблуды появилось так давно ожидаемое Исабель электронное послание из Москвы.

Аркадий распечатал письмо, чтобы отдать Исабель. Было ясно, что Розов, старый сослуживец Приблуды, признал, что заговор был и что Линдо принимал в нем участие. Хотя Аркадий плохо знал Исабель, и она ему совсем не нравилась… Он не хотел отдавать ей письмо лично, потому что в ее вчерашнем поцелуе почувствовал отчаяние. Иначе, зачем ей было целовать его?..

Поцелуй разозлил его, потому что это была пародия на чувства. Все же он спрашивал себя, мог ли кубинец отвергнуть ее? Нормальный мужчина?

Еще один ответ, которого он боялся, — фотография, взятая им у Ольги Петровны, поможет окончательно подтвердить, что тело в морге принадлежало Сергею Приблуде. Он почувствовал облегчение, увидев, что Бласа не было в лаборатории. Аркадий предпочел оставить фотографию, а не ждать доктора.

Он сложил распечатку из Москвы и подсунул под дверь Исабель.

Сколько же существует видов человеческой трусости?

…Она лежала в багажнике автомобиля в мешке, локти связаны, сверху навалена куча мешков. Тот, кто засунул ее в багажник, закрыл крышку, не сказав ни слова. Дверь автомобиля закрылась, но никто в него не сел. Послышались удаляющиеся шаги. Она не видела, был ли это белый или темнокожий, но она чувствовала его запах, слышала звук его дыхания и понимала по шуму шагов, что это был очень крупный человек. И она знала — это был Луна.

Она кричала, пока не сел голос, но мешки сверху заглушали ее. Она сомневалась, что ее можно расслышать даже в десяти шагах, а тем более с улицы. Решила подождать, пока не услышит что-нибудь или кого-нибудь. Но не было даже шума машин, проезжающих мимо русско-кубинского центра. И кто мог сюда приехать? С тем же успехом можно ждать гостей на дне залива.

С каждым вдохом мешковина прижималась к ее лицу, в нос и рот забивались волокна конопли и кокоса. Она чувствовала, что уже использовала большую часть кислорода в багажнике. Офелия никогда прежде не страдала боязнью замкнутых пространств. Она сосредоточилась и прилагала все усилия, чтобы дышать экономно. Чувствовала, что ее пистолет находится на дне багажника, но под мешком — это было особенно обидно…

В голову приходили всякие пустяки. Чистый ли ли багажник? Что ее мать приготовит на ужин для Мюриель и Марисоль? Может быть, что-то с рисом. И к вкусу пота примешивались слезы.

Офелия подумала о статуе девушки, собирающей тростник. Волосы были не такими жесткими, как у кубинок, а длинными и развевающимися, но лицо было таким, как надо, особенно глаза, удивленные, тревожно смотрящие вверх.

Вот и положись на русских. Запасного колеса нет: гайка и болт, которыми оно обычно крепится, упирались ей в спину. Она извивалась, пытаясь зацепить болт веревкой, которой связаны руки, но увы…

Он был подавлен возможной идентификацией тела Приблуды гораздо сильнее, чем ожидал. Сначала отказался опознать тело просто для того, чтобы побудить кубинцев провести расследование. Но сейчас он чувствовал в глубине души иррациональное нежелание принять смерть полковника вопреки всем доказательствам, возможно, по эгоистическим причинам. Это был грубый человек, но как можно было так жестко и уродливо умереть? В то же время, Аркадий ощущал себя единственным участником похоронного кортежа. Сергей Приблуда был человеком, которого он знал лучше, чем кто бы то ни было. Кроме того, полковник оставался последней нитью, связывающей Аркадия с Ириной Асановой.

Вся в белом, она лежала на каталке, волосы зачесаны, глаза закрыты, будто в забытьи, губы расслаблены в улыбке. Казалось, что любимая все еще дышит. Врач успокоил — это нормально, так думать. Его прошиб холодный пот. Он вспомнил строки Пушкина, как нетерпеливый любовник:

Но эту дверь ему уже никогда не откроют. Он будет возвращаться снова и снова, бежать, задыхаясь, как школьник, стремясь услышать еще хоть один вдох, но дверь останется закрытой навсегда.

Неужели люди умирают от любви? Аркадий знал одного человека на кораблестроительном заводе в Беринговом море, убийцу, тот влюбился в шлюху, которая утонула в море. Он стер себя с лица земли — снял всю одежду и нырнул в ледяную воду. Шок от прикосновения льда к голому телу должен был быть невыносимым, но это был очень сильный человек, и он плыл все дальше и дальше, пока не скрылся из виду. Для кого угодно — насильников, президентов, проституток и верных жен — любовь была не фонарем на носу корабля, но самим кораблем. И когда меркнул свет любви, человеку некуда было идти. Только ко дну!

Аркадий не был экспертом любви. Он был экспертом смерти. И он знал о способах безболезненной смерти для таких вот ныряльщиков любви. Что убивает опытных пловцов? Не давление воды, а абсолютное равнодушие, вызываемое недостатком кислорода. На грани жизни они еле шевелятся. Но в этих последних проблесках сознания им кажется, что они по-прежнему быстро летят вперед — на свет любви.

Офелия молилась. Целый арсенал ду́хов и святых мог бы прийти ей на помощь, если бы они только знали. Сладкая Хемайя, спасавшая тонущих мужчин. Кроткая святая Барбара, мгновенно превратившаяся в Чанго в ореоле из молний… Покровительницей Офелии всегда была Ошун. Не то чтобы Ошун особенно помогала в прошлом, когда она расставалась с мужьями… Ведь, скорее, боги выбирают вас, чем вы их. Ошун была самым бесполезным богом — богом любви. Иногда Офелия представляла себя маленьким темным валуном в стремнине бесполезных чувств. А сейчас больше всего ей был нужен острый нож. Если она не выберется из багажника в самое ближайшее время, то задохнется. Блас будет выковыривать из ее горла волокна конопли, демонстрируя свое умение новым обожателям. Представить себя обнаженной на стальном столе для аутопсии было и без того достаточно страшно. Она уже видела тела, пролежавшие пару дней в теплом багажнике автомобиля. Воспоминание стало тем стимулом, который заставил ее, не обращая внимания на ссадины и порезы, перетирать веревку кончиком болта.

Она старалась думать о музыке, ритм которой поможет ей действовать энергичнее. Но в голове вертелась только колыбельная Мерседитас: «Спи, моя маленькая черная малышка. Если ты уснешь, я принесу тебе новую колыбель, а для твоей новой колыбели я принесу новый колокольчик. Ты моя любимая, моя жемчужина, моя крошка, не надо плакать», — странно, что голос, который слышала Офелия, был голосом ее матери.

Плывущий по потолочной лепнине над его кроватью отсвет напомнил Аркадию белую соломенную шляпу Руфо, с позолоченными инициалами на внутренней ленте. Тогда для Аркадия это ничего не значило, потому что он не связывал его с AzuPanama. Теперь нужно было вспомнить, что же еще он видел в комнате Руфо, чему не придал значения. Тот факт, что ни Луна, ни Осорио еще не приходили за ключом, означал, что они еще не проверили тот ключ, который отдал Аркадий.

Может быть, Луна ждал? Может быть, Луна собирается прийти? И то и другое одинаково вероятно. Аркадий надел пальто — свою защитную тень, вынул скудные доказательства из конверта, положил в карман и вышел на улицу. Он прошел квартал, прежде чем остановить машину. Аркадий не знал адреса Руфо, но помнил выцветшие слова на стене соседнего дома и попросил отвезти его в тренажерный зал «Атарес».

Боксеры. Рядом с квартирой Руфо на открытом ринге спортивного клуба «Атарес» кипела жизнь. За толпой, проталкивающейся в узкие ворота, Аркадий увидел ринг, освещенный светильниками. Зрители скандировали, свистели, трезвонили в колокольчики. Над ними клубились волны дыма и тучи насекомых. Был перерыв между раундами. В противоположных углах два темнокожих боксера с блестящими от пота телами сидели на табуретах. Их тренеры глубокомысленно совещались, как великие ученые умы. Когда раздался удар гонга и все головы повернулись к центру ринга, Аркадий отпер дверь в квартиру Руфо и проскользнул внутрь.

Со времени его визита здесь произошли некоторые изменения. Кровать, стол и раковина были на месте. Панама Руфо по-прежнему висела на крюке, фотографии команды боксеров все еще украшали стены. Возле дивана оставался список телефонных номеров — очень любопытно, учитывая, что у этого человека не было телефона. Телевизор и видеомагнитофон, коробки с кроссовками и сигарами были на месте, исчез только мини-бар.

В поисках других сувениров из Панамы, Аркадий еще раз просмотрел содержимое шкафа и комода, коробок с обувью и сигарами. Он обнаружил упаковку Рогаина из панамской аптеки и картонную подставку из клуба Панама-Сити, но больше ничего существенного.

Аркадий подумал, что человек, запечатлевший на пленку посещение Эйфелевой башни, мог заснять и поездку в Панаму. Он включил телевизор, вставил кассету в плеер и сразу же уменьшил звук. На экране два боксера молотили друг друга на ринге под крики на испанском. Над рингом развевались национальные флаги. Цвета на пленке были тусклыми, изображение расплывчатым, движения замедленными — качество старого восточно-немецкого кино, но он смог узнать молодого, гибкого Руфо, колотившего противника. Минуту спустя рефери поднял его руку в перчатке. В следующем бою на пленке дрался Монго. Тут Аркадию пришло в голову, что боксеры похожи на барабанщиков — каждый пытается установить свой ритм ударов: я барабанщик, ты барабан. Здесь было еще с десяток пленок с записью других международных турниров.

Другие пленки были в глянцевых обложках с порнографическими картинками и названиями на разных языках. Везти на Кубу порнофильмы, было, по мнению Аркадия, все равно, что ехать в Тулу со своим самоваром. Пара французских кассет была снята в Гаване. Парочки, резвящиеся на пустынных пляжах — он никого не узнал. Одна пленка под названием «Sucre Noir»[41] снималась в дождливый день. На ней разноцветные пары занимались сексом в гостиной, украшенной кинопостерами. Аркадий заинтересовался декором, потому что понял, что в этой комнате он уже бывал. Стопки фотоальбомов, коллекции литых бронзовых колокольчиков, фаллосы из слоновой кости, расставленные по величине — он узнал квартиру Мостового, фотографа российского посольства. На стене между постерами висели в рамках те же фотографии друзей в Париже, в Лондоне, на яхте. Он поставил пленку на паузу. Там был еще один снимок, которого не оказалось, когда он заходил к Мостовому, — пять человек с винтовками на коленях вокруг чего-то похожего на мертвого носорога. На пленке фотографию было видно недостаточно четко, чтобы можно было разглядеть лица. Память о большой игре в охотников в Африканской саванне в стиле Хемингуэя занимала центральное место в коллекции Мостового. Зачем Мостовой спрятал снимок?

Кто-то попытался открыть дверь. Аркадий выключил видеомагнитофон и напряженно вслушивался, как ключ пытаются повернуть в замке. Кто-то тихо выругался, и он узнал голос Луны.

Аркадий словно слышал, как в голове сержанта шевелятся мысли. У Луны, вероятно, был ключ, который Аркадий дал Осорио. Этот ключ прекрасно подходил к двери квартиры Аркадия в Москве. Луна об этом не догадывался. Он знал только, что ключи не перестают работать сами по себе. Либо замок заменили, либо ключ не тот. Он сравнил его с другими ключами. Нет, это был именно тот ключ, который дала ему детектив. Значит, он не пытался воспользоваться им раньше. В свой первый визит Аркадий закрыл дверь, но не запер ее. Любой мог открыть дверь, просто повернув ручку. Кто-то так и сделал, так как в квартире кое-чего недоставало. Когда же Аркадий вернулся, дверь была заперта, хотя захлопнуть замок можно и без ключа, просто нажав на кнопку блокировки. Стало быть, Луна в первый раз пытался воспользоваться ключом.

Тут Аркадий обратил внимание на то, что на ринге стало тихо. Крики, свист и звон колокольчиков прекратились.

Если Аркадий раздражал Луну уже тем, что просто пришел к Сантерии, то как же он разозлится, когда обнаружит его в квартире Руфо!

Дверь задрожала от удара кулака. Аркадий как будто чувствовал, что Луна смотрит на замок. Наконец послышались удаляющиеся шаги, сопровождаемые скрежетом металла о камень. Когда Аркадий чуть приоткрыл дверь, Луна отошел уже примерно на квартал и был слабо освещен тусклым фонарем. Два боксера в тренировочных костюмах устало вышли из ворот клуба, за ними шел тренер, вытирая лицо полотенцем. Когда они дошли до двери, Аркадий выскользнул перед ними, чтобы его тень смешалась с их тенями. Так он дошел до угла. Троица, занятая своими собственными проблемами, проследовала дальше. Аркадий остановился и обернулся.

Луна возвращался. Металлический звук издавала пустая тележка с железными колесами, которую Луна прикатил к дому Руфо. Сержант был в гражданской одежде, на этот раз, вместо того чтобы рассчитывать на ключ, он сунул нож для колки льда в щель, надавил плечом, и дверь распахнулась. Сержант, казалось, знал, что ему нужно. Он вытащил и погрузил в тележку телевизор, видеомагнитофон и коробки с кроссовками, после чего покатил скрипящую и грохочущую тележку прочь. За Луной было легко следить, несмотря на тусклое уличное освещение, к тому же он двигался медленно, а тележка грохотала железными колесами.

Сержант как-то ухитрялся находить самые пустынные улицы. Он толкал тележку, лавируя между горами щебня, которые делали Гавану похожей на город, разрушенный землетрясением. Некоторые склады рухнули так давно, что из окон росли пальмы. Они прошли около десяти кварталов. Тут Луна остановился на самом темном перекрестке, поставил тележку, положил доску на ступени углового здания, затем вкатил тележку на порог и внутрь через двойные двери, открывающиеся наружу. Послышались звуки, похожие на козье блеяние.

Аркадий поднялся по ступеням за ним следом. Почему-то к зданию было подключено электричество — в глубине под темными сводами тускло горела лампа. Луна скрылся из виду в глубине здания. Аркадий слышал, как тележка громыхала по коридору.

Казалось, что он оказался в советском мавзолее. На полу можно было различить замутненное грязью изображение серпа и молота, на стенах бра в виде красных звезд, бюсты Маркса и Ленина на балконе. Разница состояла лишь в том, что вместо саркофага посередине стояла «лада» с номером 060 016. Автомобиль Приблуды. В зале виднелись еще две скульптуры, черная и белая. Черная — слишком хрупкая для сахарного тростника, который она рубила, а белая — русский супермен — тащил сеть с щедрыми дарами моря: камбалой, крабами и осьминогами. Легкое постукивание заставило Аркадия снова посмотреть вверх, на балкон. Между Марксом и Лениным блестели глаза коз. Вокруг лампочки кружилась пыль. Хотя в машине никого не было видно, она покачивалась из стороны в сторону. Это явно не игра теней…

Еще со времени аутопсии у Аркадия были ключи от машины Приблуды. Он открыл багажник, ощупал ворох пыльных мешков. Нижний мешок был тяжелее других. Аркадий вытащил мешок и развязал его. Козы продолжали блеять. Осорио подняла голову, не в силах встать, слишком затекло тело. Когда он поднял ее, двери фойе распахнулись, раздался звон козьего колокольчика. Луна вернулся, но не из коридора, а через ту дверь, в которую только что вошел Аркадий. На этот раз в руках сержанта была не бита — мачете. Он сказал что-то по-испански чрезвычайно довольно.

— Мой пистолет, — шепнула Осорио в самое ухо Аркадия.

Он заметил Макарова в багажнике. Пока Осорио опиралась на него, он поднял пистолет и взвел курок:

— Убирайся с дороги…

— Нет, — Луна покачал головой, — не пройдет.

Аркадий направил пистолет поверх головы сержанта и нажал на спуск. Мог и не стараться, пистолет был не заряжен.

— Это и есть справедливость, — Луна закрыл двери лобби.

Аркадий втолкнул Осорио на переднее пассажирское сиденье, прыгнул за руль. «Лады» не отличаются особой мощностью, но заводятся они быстро. Даже в самую холодную или жаркую погоду заводятся. Аркадий включил двигатель, фары. Луна, ослепленный светом, на мгновение остановился, затем пересек зал в два прыжка и обрушил мачете на машину. Аркадий сдал назад так, чтобы удар пришелся на капот, но Луна повернул лезвие в сторону и практически разрезал лобовое стекло пополам. Стекло, покрытое защитной пленкой, не осыпалось под ударом мачете. Сеть мелких трещин мешала видеть. Аркадий рванул вперед, надеясь задеть сержанта, но врезался только в длинную стойку. Заднее стекло тоже покрылось мелкой сеткой трещин от удара мачете. Аркадий снова сдал назад, резко повернув руль, чтобы сбросить Луну. Лезвие прошило крышу, кольнуло воздух и исчезло. Аркадий думал, что кубинец на крыше машины, но тут лопнула одна фара. Упала лестница, ударив по машине со стороны Осорио.

Аркадий выбил осколки лобового стекла, чтобы очистить поле зрения. Лестница при падении задела лампу, и козы, лестницы, статуи закачались из стороны в сторону. Он довольно сильно задел колонну, балкон тряхнуло. Снова рванул вперед, целясь в Луну, чей силуэт мерцал осколками на плечах. Промахнулся. Но тут в свете вспыхнувшей лампы блеснула дорожка из битого стекла, ведущая к двери. Аркадий направил машину туда. Когда двери распахнулась, «лада» косо приземлилась на ступенях, выправилась и начала продираться через горы мусора. Левое переднее крыло было смято, поворачивать налево было невозможно. Он направил машину в сторону уличного фонаря, и когда был уже за пределами квартала, оглянулся. Через осколки заднего стекла машины он увидел бегущего следом Луну. Аркадий прибавил газу насколько мог, и вскоре сержант скрылся из виду.

Наконец улицы остались позади. Они оказались в доках, в темноте были видны огни гавани. Воздух врывался через разбитые окна, осколки стекла сверкали на коленях. «Лада» перевалилась через железнодорожные пути, вывернула в переулок и резко остановилась. В свете фары зеленым огоньком зажглись глаза кошки, метнувшейся во тьму.

Черная рука протянулась из-за водительского кресла и ударила Аркадия в грудь. Он схватил ее за запястье и резко повернулся. На заднем сиденье с ними ехал Чанго — кукла размером с человека, все еще в красной бандане, с тростью в руке. Офелия направила пистолет, хоть и незаряженный, на куклу.

— Боже мой! — она опустила пистолет.

— Точно, — Аркадий вышел из автомобиля на ватных ногах.

Он осмотрел дыры в крыше и вмятины по бокам автомобиля. Капот был разгромлен, на месте фары пустое гнездо.

— Если бы это была лодка, она бы утонула, — мрачно пошутил он. — Я отвезу вас к доктору.

— Нет, — сказала Офелия.

— В полицию?

— И что я скажу? Что я нарушила приказы полиции? Что я скрывала улики? Что вместо этого я помогаю русскому?

— Да, если посмотреть на дело с этой стороны, все действительно звучит не очень хорошо. Что будем делать? Луна будет ждать нас в доме Приблуды.

— Я знаю, куда идти.

Учитывая, что Офелия организовала все среди ночи, удалось ей это неплохо. Они, вместе с Чанго, пересели из «лады», в ее DeSoto, и вот они уже в «Росите», любовном мотеле на Плайя дель Эсте, всего в пятнадцати милях от города и в одном квартале от пляжа. Номера в «Росите» — отдельно стоящие друг от друга белые оштукатуренные коттеджи, построенные в пятидесятые годы. В каждом — кондиционер и мини-кухня, телевизор и растения в горшках, чистые простыни и полотенца. Все это за цену, которую могли себе позволить только самые успешные jineteras.

Первое, что сделала Офелия, как только они оказались в номере, смыла с себя под душем волокна мешковины и конопли. Завернувшись в полотенце, она попросила его выбрать мелкие осколки стекла из волос. Он ожидал, что ее кудри будут гораздо жестче, но на ощупь они были мягкие, как вода, а его пальцы никогда не казались такими толстыми и неуклюжими. Ее кожа между лопатками была в ссадинах, к ней прилипли осколки стекла. Она не шевелилась. В зеркале он видел ее глаза, устремленные на него из-под темных век.

— Вы были правы насчет вашей фотографии, — сказала она, — я обнаружила ее в квартире Приблуды, когда снимали отпечатки пальцев. Именно я отдала ее сержанту.

— Ну, я тоже не сказал вам, что Луна хотел получить от меня фотографию, которую Приблуда снял в яхт-клубе «Гавана». Мы сравняли счет.

— Ясно. Посмотрите-ка на нас — два лжеца…

Он увидел в зеркале нелепую пару: гладкую, как стеатит, женщину рядом с мужчиной-оборванцем.

— Что сказал Луна, когда вернулся? — спросил он.

— Он сказал, что телевизор Руфо был теплым, поэтому он понял, что вы были там. Почему вы не подумали об этом?

— Вообще-то, я подумал.

— И все-таки пошли за ним?

— Вам вообще можно угодить? — удивился Аркадий.

— Да, — ответила она.