Заложник (ЛП)

Глава 1

После сегодняшнего дня я никогда больше не увижу своего брата. Я должен провести последние часы с ним, но вместо этого лежу на лугу и на-блюдаю за вороной, которая клюет наполовину съеденную тушу кабана. Ворона — грязная птица: у нее клейкие черные перья и клюв, напоминающий маслянистую кость. Если бы я хотел, мог бы свернуть ей шею, незаметно подползти и раздавить в ладонях ее хрупкие кости, прежде чем она бы меня заметила. Но это ничего не изменит. Жизнь, выдавленная из тела маленькой птицы, не спасет моего брата. Блейн проклят с самого рождения. Так же, как и я. Так же, как и все юноши в Клейсуте.

Я резко встаю. Своим движением я напугал ворону, которая быстро взлетает в предрассветном свете. Я пускаю ей вслед стрелу, но не попадаю, скорее всего, намеренно. Правда в том, что я не лучше вороны. Я беру, что могу, подбираю каждый клочок мяса, который могу добыть. Если бы мои черные волосы были перьями, они бы сверкали ярче, чем перьевое одеяние птицы.

От кабана мало что осталось. Труп пустой внутри. Животные хорошо постарались над его желудком. Задняя нога кажется еще нетронутой, но на ней слишком много мух. Я не хотел бы, чтобы кто-нибудь заболел. Это не стоит риска. Особенно сегодня. Последнее, что нам нужно вечером Похищения, — это еще больше тревоги и беспокойства. Я снова взвешиваю мешок для добычи, и ноги сами ведут меня в лес. Мои сапоги знают дорогу. Пока кожаные подошвы уверенно шагают, я думаю о Блейне. Я спрашиваю себя, что он делает сейчас, просыпается ли или крепко держится за остатки беззаботного сна. Но я не знаю. Столько опасного ждет его впереди. Когда я перед восходом солнца отправился в лес, он еще лежал в кровати, бормоча что-то во сне.

За все утро в лесу я смог добыть только двух перепелов, но их должно хватить для обеда. Блейн, вероятно, не захочет много есть. Похищение перебивает аппетит, особенно юношам, у которых день рождения. Восемнадцатилетие не празднуют. Когда наступит полночь, Блейн будет вынужден бороться с судьбой. Он исчезнет на наших глазах, так же, как все юноши, которым исполняется восемнадцать. Это равносильно смерти. Я боюсь за него, но я бы солгал, если бы сказал, что не напуган до смерти. Блейну сегодня будет восемнадцать, и это значит, что мне через триста шестьдесят четыре дня тоже будет восемнадцать.

Когда мы были младше, это было весело — вместе отмечать день рождения. Мама дарила нам то, что могла: вырезанную из дерева лодку, шапку из растягивающейся ткани, металлические ведерки и совочки. Мы бегали по городу и везде находили место для игр: иногда это была лестница, которая вела к дому Совета, или столы в больнице. Так было до тех пор, пока Грейс Картер не поймала нас, не схватила за руки и с проклятиями не провела по городу. Наши проделки сделали нас известными на весь город. Мы были братья Везерсби — подростки, которые находили слишком много радости в этом сером месте. Конечно, это длилось недолго. В Клейсуте взрослеют быстро.

Когда я добираюсь до последней охотничьей тропы и покидаю лес, уже наступает вторая половина дня. Я прохожу мимо двух мальчиков, которые играют у небольшого костра, пока их мать развешивает белье за домом. Один еще очень маленький, ему года четыре или пять; второму, кажется, не больше восьми. Не останавливаясь, я улыбаюсь матери. Она пробует ответить улыбкой, но совсем неубедительно. Она выглядит постаревшей, подавленной, хотя на вид ей не больше двадцати пяти. Я понимаю — это все из-за мальчишек. Определенно не проходит и дня, когда она не желала бы, чтобы они, или по крайне мере один из них, были девочками.

Перед зданием Совета я встречаю Кейл. Она играет на лестнице и тянет за собой деревянную утку, с которой уже успели поиграть Блейн и я, когда были детьми. Это был подарок от нашего отца, прежде чем он стал жертвой Похищения. Мы оба были слишком малы, чтобы помнить нашего отца или о том, как получили подарок. Но мама рассказывала, что он сам вырезал птицу, потратил на это больше трех месяцев. Между тем утка уже весьма потрепана и выглядит на свой возраст: на носу откололся кусочек, вдоль хвоста неровная трещина. Когда Кейл, подпрыгивая, идет ко мне, утка неуклюже катится по ступенькам и все время приземляется на одну сторону.

— Дядя Грей! — кричит Кейл.

Она еще совсем малышка, ей нет и трех лет. Нос у нее мягкий и розо-вый, как малюсенькая кнопочка посреди лица. Когда я подхожу ближе, она сияет.

— Привет, Кейл. Что ты там делаешь?

— Я иду на прогулку с Дакки. Мама разрешила, — она тянет деревянную иг-рушку ближе к себе, неуклюже гремя по дороге.

— А где папа? — она смотрит на меня сияющими голубыми глазами. У нее глаза Блейна.

— Я не знаю. Почему бы нам не пойти на рынок? Возможно, мы найдем его вместе, — я протягиваю ей руку, и она хватается за нее. Теплые пальчики держатся за мой большой палец.

— Мне не хватает папы, — бормочет малышка, пока мы идем дальше.

Я улыбаюсь ей, но мне нечего ответить. В такие минуты я думаю, что мне повезло. Я не Блейн. Мне не исполняется восемнадцать. Я не отец. Я не исчезну, когда кто-то очень сильно во мне нуждается. Если Кейл уже сейчас скучает по Блейну, хотя он всего лишь на работе или еще спит, как она будет чувствовать себя утром, после Похищения? Как я должен объяснить ей это? Сможет ли это кто-нибудь?

На рынке, как всегда, шумно и оживленно. Женщины и девочки предлагают приправы, ткани и овощи. Тут и юноши моего возраста или младше. У многих на прилавках лежат свежие тушки животных, рабочие инструменты, оружие и сбруя для вьючных животных. Кейл переступает с ноги на ногу позади меня, пока я торгуюсь с Тесс, которая предлагает хлопковые ткани и пошитые в швейной мастерской платья.

— Я знаю, Тесс. Понятно, что одна птица не стоит куртки, — признаю я и кладу одного из моих перепелов перед ней. — Но ты же помнишь, как две недели назад я просто так отдал тебе кролика, потому что тебе это было нужно?

— Грей, ты же знаешь, что я потеряла бы магазин, если бы каждый раз меняла свой товар по дружбе.

— Это для Блейна, — объясняю я и провожу рукой по деревянным пуговицам куртки. Она сшита из крепкой хлопковой ткани с темно-коричневыми и черными полосками. — Он всегда мечтал о хорошей куртке, и я хотел подарить ее ему на день рождения, даже если он сможет порадоваться ей только один день.

Я притворяюсь, что любуюсь ее работами, но из-под челки замечаю, как она реагирует, когда я давлю на жалость. Тесс нервно покусывает губы. Она прекрасно знает, как и все остальные, что сегодня ночью Блейну предстоит Похищение.

— Ох, ладно, возьми ее, — говорит она и кидает мне куртку. — Но теперь мы квиты.

— Конечно, — я беру Кейл за руку, и мы покидаем рынок. На одном плече у меня висит новая куртка, на другом — охотничий мешок с перепелом.

Когда мы сворачиваем на дорогу, ведущую к дому, который принадлежит мне и Блейну, Кейл все еще тянет деревянную утку за собой. Дом находится в южной части города, позади других домов. Здесь мирно и спокойно. Я хмурюсь, когда понимаю, что меньше чем через день дом будет принадлежать не нам, а мне.

— Как трогательно, — перед нами стоит Челси Сильверстоун, иронично улыбаясь. — Отец и дочь, возможно, последний раз гуляют вместе.

Я поднимаю голову и свирепо смотрю на нее.

— Ох, привет, Грей. Я перепутала тебя с твоим братом.

Она увидела мои глаза, единственное, что отличает меня от брата. У него они голубые, блестящие и живые. Мой взгляд мрачен и бесцветен. Именно за серый цвет глаз меня и назвали «Грей». Я громко вздыхаю, но у меня нет настроения ругаться. Я стараюсь сосредоточиться на последнем дне. Использовать его настолько, насколько это возможно.

— Что случилось Грей? Помогает влиять на погоду? — еще когда мы были детьми, она доставала меня этими шуточками (Грей Везерсби — игра слов имени и фамилии).

Хотя я слышал эту шутку миллион раз, меня это вдруг достало.

— Лучше закрой пасть, прежде чем я сам тебя заткну, — бросаю я.

— Ой, да ладно, Грей. Ты просто нервничаешь из-за твоего старшего брата. Надуваешь губы и ревешь, потому что он исчезнет всего через несколько часов.

Этими словами она затронула самое больное. Что-то стало нарастать в груди и давить на ребра. Мне стало наплевать, что мы вместе ходили в школу и все дни проводили в одном классе. Я забываю о том, что она девочка и что ее нельзя бить, и автоматически наношу удар. Я отпускаю руку Кейл и кулаком бью Челси в щеку. Она это заслужила, все заслужила. Я снова бью ее, на этот раз в живот. Затем мы падаем на землю и деремся. После пары ударов кто-то оттаскивает меня от Челси и отбрасывает в сторону.

— Возьми себя в руки, Грей, — я перекатываюсь на спину и вижу, что надо мной стоит Блейн. Его взгляд говорит о разочаровании. За его спиной Саша Квартерс, мама Кейл. Я чувствую кровь во рту, кровь течет по моему подбородку. Отлично, Челси набралась мужества и смогла ударить в ответ.

— Ты сумасшедший, — кричит Челси окровавленным ртом. — Полностью сдвинутый.

— Но она… — говорю я, и мой взгляд мечется между Челси и моим братом. — Она прикалывалась над тобой, Блейн. Похищение для нее ничего не значит.

Блейн хмурится.

— Мне плевать, может ли она мне сочувствовать. Больше мне хочется узнать, почему мой младший брат бьет девушку, которая в полтора раза меньше его. Ты в порядке? — спрашивает он Челси.

Все больше жалеют Блейна, чем меня. Все будут скучать по нему, но вряд ли заметят, если я исчезну. Он очень спокойный, и у него доброе сердце. Брат смотрит на все разумно. Я же, напротив, неосмотрителен, и всегда поступаю так, как подсказывают мне чувства.

Я сижу в грязи и вытираю кровь. Кейл убегает и прячется между ног Саши. Саша старше Блейна, но выглядит младше. Я думаю, ей между девятнадцатью и двадцатью, но очень сложно сказать, потому что она безумно красива. Когда Блейн выбрал ее, я очень ревновал. Через месяц она забеременела, и моя ревность мгновенно превратилась в облегчение. Тогда я начал сам ходить на свидания и старался избегать их, если это было возможно. Я не хотел становиться отцом. Никогда.

Саша поддерживает Челси, которая идет, прихрамывая. Я смотрю им вслед и спрашиваю себя, как Блейн может сдерживаться: Кейл будет жить с Сашей, и Саша останется одна. Блейн где-то в стороне от этой картины, как будто он совершенно не важен, словно это нормальный ход событий. Мальчики важны, но рано или поздно мы все уходим, поэтому никто не старается влюбиться и привязаться к нам. Дети получают фамилию отца, но это все. Они живут с матерями, ну а юношам остается только скитаться.

— Куда они? — спрашиваю я.

Блейн протягивает мне руку и помогает подняться.

— В больницу. Тебе тоже надо туда?

— Нет, я выживу.

— Отлично. Ты заслужил боль, — ухмыляясь, брат бьет меня кулаком в плечо. Это так больно, что я еле терплю. А затем выражение его лица меняется, становится напряженным и озабоченным.

— Ты не должен так поступать, Грей, — шепчет он. Блейн все еще выглядит разочарованным, и это намного хуже, чем сердитым. — Ты всегда начинаешь драться, прежде чем попытаешься понять других. Челси перенесла много боли. Конечно, она ненавидит Похищение. К тому же она испорчена и говорит ерунду. За последние два с половиной года она потеряла троих братьев. Это нелегкая ноша.

Я закатываю глаза: «Но смеяться над горем других неправильно».

Вздыхая, Блейн бросает на меня взгляд. Типичный взгляд-старшего-брата. Взгляд, который говорит, что он знает лучше. Затем он наклоняется, чтобы поднять куртку, которую я купил для него. Когда брат выпрямляется, он выглядит уставшим. Мне не хочется с ним ругаться. Не сегодня. Не в последний наш день.

— Куртка для тебя, — движением головы я указываю на грязный узел в его руках. — Счастливого дня рождения.

Пару секунд он выглядит радостным и одновременно слегка испуганным, но затем стирает испуг с лица и надевает куртку.

— Спасибо, Грей, — его улыбка снова на месте. Такая дружелюбная и брат-ская.

— Всегда пожалуйста.

Больше мы ничего не говорим. Есть много всего, чем мы можем на-полнить молчание, но это бессмысленно. Мы оба знаем, что предстоит, и ничего нельзя изменить. Словами тем более. Остаток пути домой мы идем вместе. Блейн одет в куртку, хотя утреннее солнце быстро прогревает воздух.

— Мне будет тебя не хватать, — говорю я и жмурюсь на свет.

— Не начинай снова, Грей, — его тон больше наполнен болью, чем злостью. Хотя именно злость он должен чувствовать, так как на прошедшей неделе сотни раз спорил о своей судьбе.

— Возможно, мы могли бы попробовать убежать, спрятаться. Мы могли бы убежать сегодня вечером и жить в лесу.

— И что потом, Грей? Мы доберемся только до Стены, и Похищение неизбежно, где бы я ни находился.

— Я знаю. Но возможно, нам удастся перебраться через Стену. Может быть, там есть что-то еще.

Блейн напряженно покачал головой.

— Там нет ничего.

— Но ты не можешь это знать.

— Каждый, кто пытается перебраться через Стену, снова возвращается сюда, но уже мертвым. Если там и есть что-то другое, мы сможем увидеть это пару секунд перед тем, как умрем.

— Может, если мы пойдем вдвоем, будет по-другому. Так же, как на охоте. Вместе мы лучше, Блейн, — я практически умоляю его. Это невозможно. Жизнь не может быть настолько короткой.

Блейн откидывает волосы с глаз и застегивает куртку на все пуговицы.

— Ни один юноша не будет старше восемнадцати, Грей. Похищение наступит, хотим мы того или нет. Не усложняй все еще больше.

Мы оба знаем, что он прав, и вместе заходим в дом последний раз.

Глава 2

Сегодняшний день похож на все остальные последние дни. Наш последний обед. Последний послеобеденный чай. Последняя игра в шашки. После сегодняшней ночи этого больше не будет. После сегодняшней ночи он исчезнет.

Блейн берёт свою темную глиняную шашку и съедает две мои из дерева. Я провожу рукой по линиям на игральной доске, которая вырезана на нашем обеденном столе, пока он, ухмыляясь, собирает съеденные фигуры.

Трудно поверить, что настало время Похищения. У меня чувство, как будто годы пролетели мимо, как будто я закрыл глаза и пропустил пару лет. Мгновение, в которое я погружаюсь, далеко в нашем детстве.

Первые школьные дни, и мы учимся охотиться. Ксавье Пильтес учил нас во время ужасно жаркого лета, когда мне было десять. Ему было пятнадцать, и у него был свой собственный лук. Ксавье состоял в Совете и мог обсуждать важные дела. Он знал очень точно, сколько нужно кроликов, чтобы обменять их на оленя, кабана или дикого индюка на рынке. Из-за нашей детской наивности казалось, что нет вопроса, на который Ксавье не мог бы ответить. Конечно, пока он не стал жертвой Похищения.

Когда мне было тринадцать, Блейн и я регулярно обменивали животных на рынке и помогали матери два раза в неделю в швейной мастерской. Через год мама сильно простыла, и даже Картер и ее медицина не смогли ей помочь. Дальше нам пришлось жить самостоятельно.

Как и следовало, в пятнадцать нас признали мужчинами, мы посетили Совет и получили официальное назначение принимать участие в жизни города. Настоятельно рекомендуется, чтобы молодые мужчины осматривались в Клейсуте и начинали встречаться сначала с одной женщиной, затем с другой. От этого я всегда чувствую себя разбитым. Нет, это не неприятно, так было всегда, но я ненавижу этот кочующий образ жизни. Спать с одной девушкой, чтобы потом быть отправленным к другой. Я чувствую себя жутко от этого. Эти встречи, каждая из которых кажется мне формальной, закончатся только тогда, когда я стану отцом. Я ненавижу это, но понимаю, почему Совет каждый месяц направляет нас к другой девушке. Если мы не хотим, чтобы наш род вымер, у нас нет другой возможности. Блейн всегда был на год впереди меня, он всегда шел первым и давал мне пример. Если я тревожился или боялся, он успокаивал меня. И теперь через пару часов он навсегда исчезнет.

— Грей? — голос Блейна вырывает меня из моих мыслей.

— Да?

— Я думаю пойти в кузню. Я должен чем-то заняться.

— Нет, не ходи на работу. Давай закончим игру.

Блейн прикасается к одной из своих шашек, но убирает руку, не сдвигая ее с места.

— Я не могу дальше так сидеть до полуночи. Для этого я слишком взвинчен.

— Тогда я пойду с тобой, — предлагаю я.

Он качает головой и показывает на мой подбородок.

— Тебе лучше проверить свой клюв. По сравнению с сегодняшним утром он выглядит ужасно.

Только сейчас я замечаю, что уже послеполуденное время. Неужели мы и правда так долго играли, или так всегда последний раз? Все так быстро проходит мимо.

— Хорошо, — говорю я. — Я зайду в больницу.

Он удовлетворенно кивает, почти так же, как наша мама раньше, и бросает мне на колени мой мешок для добычи. Несмотря на то, что воздух давящий и тяжелый, брат надевает свою новую куртку. Блейн ерошит мои волосы, прежде чем уйти. Я сижу и смотрю на игральные камешки. Фигурок Блейна из глины гораздо больше, чем моих деревянных. Наша последняя незаконченная игра. Он бы выиграл.

В больнице много кроватей. Они отделяются друг от друга тонкими шторками, которые висят на деревянной балке, тянущейся по всему зданию. Когда я захожу, все шторки раздвинуты, и Картер нет на месте. Но ее дочь Эмма на другом конце комнаты сортирует глиняные кувшины на полках. Я знаю Эмму с самого детства. Наши матери были хорошими подругами, главным образом потому, что я был очень больным ребенком. Мама рассказывала мне, что до года меня не выносили из дома. В это время Картер часто приходила к нам, много возилась со мной и использовала свою магию. Все, что она делает, хорошо. Половина Клейсута все еще смотрит на меня как на чудо. Почти невозможно вылечить такого больного ребенка, чтобы он вырос крепким юношей.

Большую часть моего детства мама и Картер оставались неразлучными, и из этого следовало, что я много времени проводил с Эммой. Иногда мама брала Блейна и меня с собой в больницу, и мы охотились за Эммой вокруг стола, пока она не начинала просить о пощаде. В другие дни, если у Картер было не очень много работы, она брала Эмму к нам, и мы играли в шашки или в «Правда или ложь» (игра, где рассказывают четыре правды и одну ложь, и тот, кто не угадает ложь, проиграл).

Тогда Эмма была маленькой и тощей, но всегда держалась с нами. Если мы играли в уличных разбойников, она бегала с нами. Если забирались на деревья и разбивали колени о валуны, она с гордостью выносила последствия сражения. Несмотря на то, что детьми мы провели вместе несчетное количество часов, Эмма всегда была ближе к Блейну. Я никогда не мог избавиться от ревности, но возможно, я сам виноват. Когда мне было шесть, а им обоим по семь, я прогонял ее и забирал деревянные игрушки, с которыми она играла. Со дня, когда она предпочла Блейна, все и началось. Чем больше она предпочитала Блейна, тем больше Эмма казалась мне милее других.

Сначала это были просто детские чувства, но моя симпатия и сейчас осталась прежней. Я жил с тем, как она менялась с годами, и ее неуклюжее тело обретало ту форму, на которой сейчас красовалось платье. Ей сейчас почти восемнадцать, и она становится все прекрасней. Сколько я себя пом-ню, меня не интересовал никто другой. Я выполнял мои назначенные круги, но всегда хотел только Эмму. Возможно, я заслужил то, что меня никогда не ставили вместе с ней. Вероятно, я этого не достоин.

— Картер здесь? — окликаю я Эмму.

— Она навещает одного из пациентов на дому, — отвечает она и оправдывает мои ожидания, даже не глядя на меня. — Дай мне немного времени, и я сразу же подойду.

Я сажусь на пустую кровать, трогаю подбородок и вздрагиваю, когда нащупываю открытую рану. Блейн прав. Я обязательно должен обследоваться.

Пока я жду, наблюдаю за Эммой и восхищаюсь ее искусными руками, которые с легкостью берут горшки с полки. Она двигается очень быстро и ловко. После того как она несколько лет заботилась о больных, ее руки действуют автоматически. Ни один кувшин не дрогнет и не соскользнет. Ее взгляд сосредоточен и скользит туда и обратно. Каждый раз, когда я смотрю в ее глубокие карие глаза, чувствую словно толчок в груди.

Когда кувшины, наконец, убраны как хочет Эмма, она идет ко мне, сидящему на кровати. У нее родинка на правой скуле, которая похожа на скатывающуюся с лица слезинку.

— Я не должна тебе помогать после того, что ты сделал с Челси, — голос Эм-мы мягкий, нежный и спокойный, как первый снег зимой.

— Она это заслужила, — отвечаю я категорично.

— Тебе повезло. Я считаю, что все покалеченные существа заслуживают по-мощи, — она удивленно наклоняет голову набок и смотрит на меня как на дикое животное. Я знаю, о чем она думает. Это всегда одно и то же: как это возможно, что я так похож на Блейна и настолько отличаюсь от него.

Она прикасается к моему лицу и осматривает подбородок. Рана болит, но я сосредоточиваюсь на ее прикосновениях, на ощущении ее пальцев на моей коже. Когда Эмма удовлетворена осмотром, она поворачивается ко мне спиной и начинает смешивать что-то в миске. Я присматриваюсь к тому, как она размалывает смесь, как напрягаются мышцы на ее руке. Она заканчивает работу, вытирает руки об фартук и снова поворачивается ко мне.

— Одной полной ложки должно хватить, — говорит она и протягивает мне миску, в которой находится мое лекарство. — Намажь внутреннюю сторону рта возле раны. Оно подействует как анестезия, и я смогу зашить рану.

Я беру немного кашицы на палец и использую по всем инструкциям Эммы. Почти сразу боль уходит.

— И еще прими это, — приказывает она, протягивая мне порцию еще чего-то незнакомого. Я все равно проглатываю это. — Ты должен спокойно сидеть, и это поможет тебе заснуть.

Эмма подготавливает иглу, когда в больницу заходит ее мать.

— Как все прошло? — спрашивает Эмма.

— Ребенок не смог справиться с этим, — объясняет Картер, ставя свою сумку, и приводит волосы в порядок, поднимая их наверх. Ее волосы такие же, как у Эммы, светло-коричневые, как шерсть олененка, и своевольно лежат строптивыми локонами. — Он умер при родах. Возможно, так даже и лучше. Это был мальчик.

Новость, кажется, огорчает Эмму.

— А как мать?

— С Лаурой все в порядке, — я знаю, что эта девушка близкая подруга Эммы. Я видел, как они шептались и смеялись на рынке, когда обменивали свой товар.

Эмма облегченно вздыхает, но по ее щеке бежит одинокая слеза. Движением руки она вытирает ее и возвращает все свое внимание назад к иголке.

— Откинься назад, — говорит она, и я слушаюсь. Я чувствую странную лег-кость в голове, и Эмма, которая наклоняется ко мне, чтобы еще раз прове-рить рану, сверкает как роса на траве в утреннем солнце. Она говорит, что мне нужно расслабиться, но я не могу ничего делать, кроме как смотреть в ее карие глаза, и просто говорю дальше.

— Хочешь пойти куда-нибудь? — спрашиваю я ее.

— Пойти? — ее выражение лица выражает смесь шока и возмущения.

— Да, например, пойти в трактир или погулять. Мне все равно.

— Моя лучшая подруга потеряла ребенка, ты почти потерял своего брата, и тебе ничего больше не пришло в голову, как пригласить меня в трактир? — то, как она это преподносит, звучит и впрямь ужасно. — Ты совершенно не похож на него, ты знаешь об этом? — добавляет она. — Может, вы и выглядите одинаково, но вы очень-очень разные.

Ее слова ранят меня, но она права.

— Это не так ужасно, Эмма, дорогая, — Картер появилась у двери. — Люди должны отличаться друг от друга.

Я не знаю, почему Картер защищает меня. Возможно, она не может перестать заботиться обо мне, хотя я уже много лет не нуждаюсь в ее уходе. Или это оттого, что она была близка с моей матерью. Или я напоминаю ей моего отца — она много раз мне рассказывала, как похожи на него Блейн и я. За то и другое я ей благодарен.

— Они назначили тебя? Совет? — спрашивает Эмма. — Ты должен быть со мной, верно? — она прожигает меня взглядом.

— Нет, — сознаюсь я. — Совсем нет. Никто мне не приказывал. Они оставили меня в покое из-за Блейна и Похищения. Я могу неделю ни с кем не встре-чаться. Я сомневаюсь, что следующую пару недель пойду с кем-нибудь.

Мои глаза закрываются. Я хочу спать, но борюсь со сном. У Эммы сердитое лицо.

— Тогда я должна чувствовать себя польщенной, потому что это настоящее приглашение? Радоваться тому, что ты по собственному желанию хочешь ухаживать за мной, а не потому, что Совет приказывает тебе?

Она хмурится и упирает руки в бедра. Я еще никогда не видел ее такой злой.

— Просто забудь это, Эмма. О’К? Я только спросил. Никто не заставляет тебя что-то делать.

Я обессилено оседаю в кровати. Медицина победила. Эмма нагибается ко мне, большие глаза смотрят на мой подбородок. Игла сшивает мою кожу, но я не чувствую боли. Она просто сшивает меня, как лоскутное одеяло. Затем вокруг меня наступает темнота, и я засыпаю.

Глава 3

Когда я очнулся, чувствую себя как в тумане. Прикасаюсь к подбородку и понимаю, что моя кожа сшита отличными стежками. В больнице никого нет, кроме Эммы, которая при свете свечи рвет старые тряпки на бинты. Я проспал всю вторую половину дня и ужин. В панике сажусь прямо.

— Я пропустил это?

Эмма вздрагивает.

— Ты до смерти меня напугал, Грей, — говорит она, прижимая руку к груди.

— Я пропустил это? — спросил я еще раз. — Церемонию Блейна? Похищение? Оно уже прошло?

— Нет, все еще в разгаре. Но тебе нужен был покой. Я предполагаю, что ты получил инфекцию, поэтому после обработки мы оставили тебя спать. Они начали без тебя.

— Сейчас мне намного лучше, — говорю я и опускаю ноги с кровати. Я про-бую встать, но все плывет перед глазами. Мгновение, и Эмма стоит рядом со мной, кладет одну руку мне на плечо, а свободной рукой поддерживает меня. Рядом с ней я сразу чувствую себя сильным.

— Мне нужно идти, Эмма, — говорю я и поворачиваюсь к ней. Она стоит ря-дом со мной, и ее ресницы касаются моего подбородка. — Пожалуйста. Ты поможешь мне добраться туда?

Она молчит и затем едва заметно поднимает брови, удивленная моим желанием участвовать в церемонии. Конечно, я должен быть там. Это по-следний раз, самый последний раз перед окончательным расставанием. Эмма ждет, пока я смогу восстановить равновесие, и затем выводит меня из здания.

На улице темно, уже поздно. Еще минута до дня рождения Блейна. В свете луны я узнаю школу перед нами. Это здание не очень походит на школу, оно совсем небольшое, с тремя комнатами. Раньше я проводил там всю первую половину дня, писал чернилами на пергаменте, читал свитки и сидел за пультом, который шатался, если на него нажать справа. Мой почерк всегда выглядел неряшливым. Из-за этого я получал плохие отметки за письмо, особенно по сравнению с Блейном. Но какое это имеет значение? Красивый почерк не спасает от Похищения.

Сначала мы идем медленно, и, кажется, что земля качается под ногами. Но мы двигаемся дальше, насколько мне хватает сил. Хорошо чувствовать Эмму рядом, поэтому я не говорю, что могу идти дальше самостоятельно.

В центре города горит церемониальный огонь. Он освещает колокол Совета, которым открывают собрания. Рядом стоит Блейн, приветствуя каждого человека в очереди из тех, кто хочет попрощаться с ним. Он делает вид, будто это все его не касается. Ни страха, ни заботы нет в его взгляде. На матрасе рядом с ним довольно спит Кейл. Она еще слишком мала, чтобы понять, что происходит. Для нее это просто веселый праздник, и впечатления ее утомили.

Эмма убирает мою руку со своей спины.

— Справишься? — спрашивает она и сочувствующе мне улыбается. Я пони-маю, что она имеет в виду не ушибы, а то, что я сейчас потеряю Блейна. Я чувствую, что должен что-то сказать, но у меня пересохло во рту. — Пойдем, — говорит она. — Встанем в очередь.

Пришел почти весь город, и, как всегда, намного больше женщин, чем мужчин. Дети, которые еще не понимают, участниками чего они становятся, бегают вокруг огня, визжа и радостно играя. Все остальные переглядываются, даже участники Совета. Сестры Даннер перешептываются и стоят настолько близко друг к другу, что их можно принять за одного человека. Клара и Стелла-Мэй нервно стоят в очереди, переступая с ноги на ногу. Совсем не переживает, кажется, единственный член Совета — Мод Чилтон. Она опирается на суковатую палку и смотрит прямо в огонь. Освещена каждая морщина ее обветренного лица и белые волосы.

Мод здесь с самого начала, точнее сказать, последние сорок семь лет. Я это знаю, потому что читал свитки, которые хранятся в нашей библиотеке. Во время основания Клейсута Мод было тринадцать. Взрослых тогда не было. Теперь Мод возглавляет Совет. Если она в хорошем настроении — это то, чем стоит гордиться. Каждый сын Мод, каждый племянник, дядя или брат погибли как жертвы Похищения. Большинство девушек, с которыми она росла, умерли от болезни или старческого маразма. Возможно, она остается такой спокойной во время церемонии, потому что больше ничего не чувствует.

Эмма и я встаем в очередь. Мы последние, но, по крайней мере, мы перед Мод, которая всегда прощается последней. Пока я жду своей очереди, наблюдаю за жителями, которые прощаются с Блейном. Некоторые берут его за руку или хлопают по плечу. Другие плачут. Саша вытирает слезы после того, как выпускает его руку, несмотря на то, что уже несколько лет не назначалась Блейну. Наконец, стоим только мы. Я пропускаю Эмму вперед.

Неожиданно пылко она подбегает к Блейну и обнимает его. Он отвечает на объятия. Они разговаривают друг с другом, но я ничего не слышу. Вероятно, это хорошо. Я не должен слышать прощальные слова Эммы. Когда они отходят друг от друга, Блейн ободряюще пожимает ей руку. Прежде чем повернуться и уйти, Эмма встает на цыпочки и целует Блейна в щеку. Я ничего не могу сделать с ревностью, которая разгорается во мне. Она пробегает через мое тело, я завидую их поцелую и злюсь, что ей так сильно будет его не хватать. Это отвратительно, что у меня такие эгоистичные мысли, когда Блейн скоро уйдет навсегда. Почему я не могу вести себя прилично? Почему не могу сказать «до свидания»?

Моя очередь. Блейн первый берет слово.

— Привет, Грей, — он все еще одет в новую куртку.

— Привет, — больше я ничего не могу выдавить из себя.

— Ты пропустил банкет.

— Все в порядке. Будут и другие.

Это верно. Для каждого Похищения проводят церемонию, и для каж-дой церемонии готовят праздничную еду, чтобы отвлечь нас от серьезности события.

— Ты выглядишь хорошо, — добавляю я и смотрю на него, на мое зеркальное отражение, которое отличается от меня только цветом глаз.

Сомневаюсь, что через год в это время я буду таким же спокойным. Мне не хватает его спокойной сдержанности. Возможно, я буду принадле-жать к числу тех юношей, которые теряют обладание, когда Похищение подходит ближе, во время церемонии не могут держать себя в руках, и паника ломает их.

— Ну, я не могу ничего сделать, чтобы это остановить, — объясняет Блейн от-крыто. — Это наступит так или иначе, так что я могу только провести последние минуты со всеми.

Последние минуты. Конец.

— Мне будет тебя не хватать, Блейн, — я не могу заставить себя посмотреть на него.

— Я тоже буду по тебе скучать, но мы же скоро увидимся. То, что приближается сейчас, отличается от смерти. Думаю, что мы увидимся снова.

Он подмигивает мне. Эта веселая нотка в такую серьезную ночь застает меня врасплох, но потом мне становится ясно, что он хочет меня утешить. Это я должен его утешать вместе со всеми, кто стоял перед ним, и все равно он стоит здесь и рассказывает мне, что все будет хорошо. Он такой хороший старший брат.

Я обнимаю его крепко, и он обнимает меня в ответ. Мы не обнимаемся слишком долго, и никто из нас не плачет. Но когда я отпускаю его и отстраняюсь, внутри возникает чувство, как будто часть меня вырвана из груди.

Мод подходит к Блейну, и я хочу, чтобы она двигалась медленнее. Я не желаю, чтобы все заканчивалось, так как если она закончит, значит, время пришло. Полночь, должно быть, уже близко, и затем начнется новый день. День рождения и конца Блейна. Мод нежно обнимает его и шепчет ему прощальные слова. Затем она отстраняется. Мы ждем.

И тогда это происходит, так же, как и всегда. Земля начинает дрожать. Сначала легко, так что маленькие комки и камни ударяют по нашим ногам, и затем, только один раз, сильнее. Некоторые люди не могут удержать равновесие и падают на колени. Ветер завывает. Мир переворачивается. А затем свет. Он бьет струей с неба, как стрела легко проникает в пергамент одним плавным движением. Луч света становится шире, длиннее и таким ярким, что начинают болеть глаза.

Обычно в это время я лежу на земле, закрыв глаза от света и стараясь не видеть его. И сейчас мне плохо, Похищение всегда оказывает такое действие, но я заставляю себя стоять. Я сосредоточиваюсь на Блейне и задерживаю на нем взгляд. Несмотря на жгучий свет, он держит глаза открытыми. Но он не выглядит испуганным. Свет окружает его, как будто исходит из его тела. Он как сверкающее шоу, горящее пламя. Затем последнее колебание земли, взрыв света, и он исчез.

Землетрясение закончилось так же быстро, как и началось. Люди стоят, борясь с головокружением, выбивают из одежды пыль и облегченно протирают глаза. Мы все кашляем и стонем, пока приходим в себя, и тогда Мод кричит в толпу:

— Давайте почтим минутой молчания, — хрипит она своим сухим, ломким голосом, — Блейна Везерсби, который похищен утром его восемнадцатого дня рождения.

Глава 4

Чувства, вызванные исчезновением Блейна, похожи на те, что я испытывал, когда умерла мама, но на этот раз у меня больше никого нет. Несколько первых дней я постоянно забываю, что он не вернется. Я ловлю себя на том, что сижу, смотрю и жду, что он войдет в дверь. Или у меня возникает чувство, что он ходит по дому за моей спиной. Но когда я поворачиваюсь, там только комната, пустая и холодная.

Приблизительно через две недели, когда мне постепенно становится ясно, что это реальность, что он никогда не вернется, я ломаюсь первый и последний раз. Весь вечер я провожу в постели и рыдаю в подушку. Несмотря на то, что никто этого не замечает, я в ужасе. Я чувствую себя потерянным, как будто часть меня вырвали и выкинули, и у меня больше нет семьи. У мамы был брат, у которого был сын, но оба они уже давно похищены. Кейл еще здесь, но я не могу стать отцом, в котором она нуждается. Я не могу заботиться о ней так же хорошо, как Блейн. Но самая страшная мысль, что у меня есть всего один год. У меня год до моего восемнадцатилетия, и нет никого, с кем я мог бы провести время и поделиться мыслями.

В Клейсуте я что-то вроде белой вороны. Люди смотрят на меня с сочувствием, опускают глаза или нерешительно улыбаются. «Все в порядке, Грей?» — кажется, хотят они спросить. Я нахожу покой в лесу. Среди веток, деревьев и шишек я чувствую себя свободным: взгляды не преследуют меня, мысли не крутятся у меня в голове. Там я чувствую себя самим собой.

Лучшее во всем этом то, что я смог попрощаться с Блейном. Когда я был младше, я читал в библиотеке один свиток, в котором было описано Похищение.

Жители Клейсута не всегда знали, что это такое. Когда случилось самое первое Похищение, никто ничего не понял до следующего утра. Тогда исчез старший брат Мод, Бо Чилтон. Он таинственным образом пропал без вести. После того, как городские леса были полностью осмотрены, его объявили мертвым, хотя его тело не было найдено. Было странно, что Бо просто исчез. Это было совершенно на него не похоже. Он был самым старшим среди первых детей, их предводитель. Он был невозмутимым, умным, ответственным.

Когда первые жители однажды открыли глаза и увидели свой город в руинах, они запаниковали. Жители подозревали сильный шторм, во время которого они потеряли сознание, но не могли вспомнить надвигающуюся непогоду. На самом деле они вообще не могли вспомнить ничего, что было до катастрофы, и, за исключением братьев и сестер, не узнавали друг друга. В одно мгновение соседи стали незнакомцами.

Бо был тем, кто позаботился об инструментах и начал заново отстраи-вать город, прежде чем всё погрузилось в хаос. Он привел каждого в здравый рассудок и каждому нашел задание. Через несколько месяцев город был восстановлен. На полях снова вырос урожай. Они укрепили заборы вокруг пастбища, и скот, который сбежал в лес, снова стал возвращаться в город. Бо возглавил Совет, который состоял из пяти избранных жителей. Так как никто не мог вспомнить, как назывался их родной город, они дали ему название, которое состояло из двух слов, хорошо описывающих город: грунтовые дороги из красной глины (clay — глина) и черная пыль (soot — сажа), которая была везде, и чтобы от нее укрыться, нужно было сбежать в лес. То, что неорганизованные и напуганные дети объединились в единую команду, способную восста-новить общину, было заслугой Бо.

Когда они нашли Стену, Бо вызвался первым забраться туда, чтобы осмотреться. Но он не смог увидеть, что находится по другую сторону. Он поднялся на большой дуб в северной части леса, но оттуда смог увидеть только темноту за стенами. Бо был уверен, что туда подниматься опасно. Он пробовал отговорить других, но пара человек все равно попыталась. Вернулись только обугленные тела. Догадка Бо подтвердилась.

Его исчезновению по-прежнему не было объяснения. Но несколько ме-сяцев спустя пропал еще один юноша, а через неделю другой. Наконец, Мод заметила, что это внезапное исчезновение происходит с юношами в определенном возрасте. Это всегда был один из старейших, и тогда она поняла, что это всегда происходит, если юноше исполняется восемнадцать.

Первый опыт провели с Райдером Фениксом. Он сидел в центре города накануне своего восемнадцатого дня рождения, все остальные сидели вокруг него и ждали. Это была первая ночь, когда они почувствовали, как дрожит земля, и увидели, как загорается небо. С тех пор они знали.

Мод убедила всех повторить опыт. В течение следующих нескольких дней рождения случилось то же самое. Юноши исчезали, за считанные се-кунды они были вырваны из города, и всегда в день своего восемнадцатилетия. Каждый из них был потерян, похищен, украден, и каждый раз в одно и то же время и по одному сценарию.

Как только они поняли это, некоторые юноши начали паниковать. Не-сколько человек пытались сбежать до наступления восемнадцатого дня рождения. Они забирались на дерево в северной части леса, которое росло достаточно близко к Стене, и с его помощью легко было перебраться на другую сторону. Но они всегда возвращались. Мертвые. Большинство мальчиков признали, что Похищение неизбежно. Мод заняла место своего брата как глава Совета и организовала первые в истории церемонии. Похищение было неизбежно, но можно было к нему подготовиться. По крайней мере, на церемонии каждый мог сказать «до свидания», то, что Мод не смогла сделать со своим братом. Во время церемонии люди могли примириться с Похищением.

На самом деле, я еще не совсем смирился с Похищением Блейна и не уверен, что когда-нибудь это сделаю. Я знаю, что борьба с последствиями Похищения — часть жизни, но потеря Блейна — это моя собственная боль. Он ушел и никогда не вернется. Мои чувства не выразить словами. Прежде всего, это просто несправедливо.

Кто-то стучится в мою дверь и вырывает меня из моих размышлений. На улице светло, уже утро, и я должен быть на охоте, но с тех пор как Блейн исчез, мои внутренние часы не работают. Я встаю с постели, надеваю штаны и иду к двери.

— Доброе утро, лежебока, — приветствует меня Челси. Ее лицо необычно свежо. Она снова выглядит здоровой, следов от моих ударов не осталось.

— Что тебе надо? — спрашиваю я сердито. Я мог бы еще полежать в кровати.

— Мод хочет встретиться с тобой.

— Это все?

— Да.

— Отлично, — я захлопываю дверь прямо перед ее носом, одна из картин на стене падает на пол. Возможно, не стоит быть таким невежливым, но я все еще не простил Челси. В отличие от Блейна я не пытаюсь ее оправдать.

Я останавливаюсь, чтобы поднять упавшую картину. На ней углем нарисовано здание Совета, ее еще ребенком нарисовал Блейн. От падения рамка сломалась. Пока я собираю осколки, замечаю, что за рисунком есть еще что-то. Пергамент грубый, но не белый, как для рисования. Я вытаскиваю его из осколков и осторожно осматриваю. Это письмо, написанное почерком, который я узнаю всегда.

«Моему старшему сыну», — начинается оно. Это мамин тщательный, чистый почерк. Я глубоко вздыхаю и читаю дальше: «Ты непременно должен это прочитать, а затем сразу спрячь письмо. Грей не должен о нем узнать. Я часто думала, как мне все рассказать вам, но потом решила, что ты должен узнать эту тайну после моей смерти. Я пишу это письмо в последние часы жизни. Я так сильно хочу сама все тебе объяснить, но я прикована к постели. Этот мир с Похищением и Стеной полон загадок и такой странный, что я никак не могла понять его. Думаю, ты поймешь, когда наступит твой восемнадцатый день рождения, почему я поделилась с тобой этой тайной. Правда или ее поиски не могут умереть вместе со мной. Ты не можешь рассказать об этом брату. Я знаю, это будет сложно для тебя, но если Грей узнает об этом, он будет искать ответы. Он поставит все на кон и рискнет тем, что ты не найдешь правду. Но ты должен. Ты должен найти истину вместо меня, потому что смерть заберет меня, прежде чем я успею разгадать тайну. И потому говорю тебе, мой сынок: ты и твой брат не то, во что я учила вас верить. Грей — это…»

Я переворачиваю письмо, но продолжения нет. Я просматриваю осколки на полу, но второй лист, который является продолжением первого, спрятан не в раме. Я читаю письмо снова и снова.

«Грей — это…» Кто я? Я бегу в спальню и распахиваю сундук, который принадлежал Блейну. Я переворачиваю одежду и старые вещи, пока мои руки не находят маленький, перетянутый крепким шнуром дневник. Я перелистываю его и останавливаюсь, когда нахожу день, в который умерла мама. Запись Блейна очень короткая.

«Картер со всем ее искусством не смогла помочь, и сегодня мама умерла. Она оставила мне странное письмо. Сначала оно напугало меня и смутило, но потом мне стало понятно, что удача благосклонна ко мне, потому что мой брат еще со мной. Грей, которого я, с каждым проходящим днем, все больше оберегаю».

Я кидаю дневник обратно в сундук, иду назад на кухню и стискиваю письмо матери в кулаке. Как они могли держать от меня в секрете то, от чего так сильно зависит моя жизнь? И что теперь? Их обоих больше нет, и я стою один в темноте без всяких объяснений. Правда, на которую так надеялась мама, после Похищения Блейна останется загадкой. Особенно для меня.

Я читаю письмо еще раз, и, когда меня переполняют чувства обиды и предательства, выбегаю из дома. Я должен убежать от письма так далеко, как могу. Но затем вспоминаю слова Челси, и понимаю, что стою перед домом Мод.

Я делаю несколько глубоких вздохов, прежде чем стучу в дверь, и слепящая ярость становится злостью, а злость переходит в глухое недовольство. Мод открывает почти сразу и приглашает меня внутрь.

Дом Мод один из красивейших в городе. Пол не земляной, а покрыт деревом. На раковине есть рычаг, при помощи которого можно накачать воду прямо в дом. Когда я захожу в дом, чайник кипит на плите, и пахнет свежеиспеченным хлебом.

— Чаю? — спрашивает она, пока я сажусь за кухонный стол. Я отказываюсь, что, возможно, не так вежливо, как надо, и жду, пока она наливает себе чашку горячей воды и заваривает травы. Наконец Мод садится ко мне за стол и осторожно попивает приготовленную бурду.

— Вы хотели меня видеть? — спрашиваю я.

— Да, да. У меня есть имя для тебя, — я знаю, что это значит, и не хочу это слышать. Это последнее, о чем я хочу сейчас думать.

— Я думал, вы сказали, что некоторое время мне не нужно это делать.

— Прошло почти три недели, Грей, — говорит она. Пар поднимается от ее чашки, закручивается перед носом и сливается с ее белыми волосами, прежде чем зависнуть под потолком.

— Правда?

— Угу, — бормочет она утвердительно.

— Итак, кто на этот раз? — спрашиваю я. Впереди еще один месяц неловкой формальности, во время которого я открыто провожу время с девушкой, с которой, как думает Мод, я сплю, а затем пытаюсь отговорить ее от этого, если такая возможность предоставляется. Вторая часть иногда сложнее, чем я думаю, даже с потенциальным отцовством на кону.

— Если ты хотел бы встречаться с кем-то определенным, Грей, тогда все в порядке, — говорит она. — Но если мы видим, что самостоятельно ничего не выходит, тогда мы должны планировать.

Если встреча состоится не под давлением и не будет так официально организована, то возможно, все пройдет естественно. Но это у меня вызывает такие же чувства, как в детстве. Мама запрещала Блейну и мне играть с огнем, именно поэтому мы это делали. Если бы нам это не запрещали, мы, возможно, играли бы с камнями. Здесь точно так же. Огонь, который они мне предлагают, меня не интересует. Я не люблю, когда мне говорят, что я должен делать.

— В последнее время я не чувствую себя в лесу как раньше, — возмущаюсь я. — Со мной ничего не происходит.

— Хорошо, — говорит она и ставит чашку на деревянный стол между нами. — Для следующего месяца мы выбрали для тебя Эмму. Ты же знаешь Эмму? Дочь Картер, которая работает в больнице.

В моей груди образуется комок.

— Да, я знаю ее.

— Хорошо. Это все, Грей. Ты можешь идти.

Я иду, даже не поблагодарив ее. В первый раз, с тех пор как разбилась рамка, я думаю о чем-то другом, а не о тайне. Я должен радоваться этому выбору, но не радуюсь. Я не хочу встречаться с ней, потому что мне приказывают. Или она ответила бы на мои чувства, или нет. Возможно, все это неважно, и Эмма все равно отвергнет меня. Ходили слухи, что она не приняла еще ни одного из выбранных для нее партнеров и отказывала всем. Друг Блейна, Септет Тейт, который несколько месяцев назад стал жертвой Похищения, рассказывал, что Эмма врезала ему между ног, когда он не поверил, что она по-настоящему имеет в виду «нет, спасибо». Вообще-то никто ему не поверил, потому что Эмма очень дружелюбная и нежная.

Я поднимаю взгляд и понимаю, что ноги сами привели меня к больнице. Собственно я могу покончить со всем прямо сейчас. Я толкаю дверь и вхожу. Картер с кем-то в передней части комнаты. Сквозь тонкую занавеску я могу различить оба силуэта. Эмма сидит в задней части за письменным столом и пишет что-то на пергаменте. На ней длинное белое платье, волосы небрежно подняты наверх. Несколько непослушных прядей растрепались. Нервно я провожу рукой по челке, затем иду к ее столу и сажусь на стул напротив, не дожидаясь приглашения.

— Привет.

— Привет, — говорит она и бросает на меня мимолетный взгляд. — Что я могу для тебя сделать?

— Нет, — я все еще обдумываю, что должен сказать. Возможно это не такая уж и плохая идея, прийти сюда. Может быть, мне нужно просто уйди с пути Эммы в течение следующего месяца.

— Тогда что ты делаешь здесь? — она откладывает перо и складывает руки на груди. Когда она злится, выглядит она прекрасно.

— Меня выбрали для тебя, — говорю я без надежды. Все, я сказал это.

— А! Еще что-нибудь? Хорошо. Меня это не интересует, — она снова берет перо в руки и пишет дальше.

— Да, я знаю. Я только надеялся объяснить, что мы, в самом деле, могли бы повеселиться, если следующий месяц проведем вместе.

Она смотрит на меня в замешательстве.

— Я не знаю, правильно ли ты меня понял, Грей. Мы не будем встречаться.

— Основания такие, Эмма. Я не хочу становиться отцом, не в ближайший миллион лет. Не хочу закончить как Блейн и оставить ребенка одного. И тебе не интересно. Это ты выразила четко. Но Совет все равно хочет, чтобы я стал твоим партнером, и если они будут видеть нас вместе, они подумают, что мы делаем все, что они от нас хотят, и оставят нас в покое. Возможно, я смогу их уговорить еще на несколько месяцев оставить нас вместе, и тогда тебе больше не придется отшивать еще кого-нибудь.

Некоторое время она молчит, и ее темные глаза изучают мои. Я не знаю, что она ищет и о чем думает. Она понимает все, но ее лицо ничего не выражает.

— Хорошо, — говорит она, наконец. — Договорились. Что бы ты хотел предпринять?

— Что? Сейчас?

— Да, сейчас, — она еле слышно смеется и вызывает этим боль в моей груди, толчок, который возникает, когда она смотрит на меня.

— Все равно что. Что бы ты хотела?

— Давай поедем к пруду, — говорит она и собирает свои вещи.

— Какому пруду?

— К пруду. Единственному, который есть. Тому самому, что недалеко от поля с колокольчиками.

— Это же озеро, — поправляю я ее.

— Ах, для меня это пруд. Пойдем, исчезнем отсюда, — она хватает мою руку и тянет за собой из больницы. Сегодня я не пойду на охоту.

Глава 5

Мы идем через город на юг, мимо школы, кузни и многочисленных домов, в том числе моего, который обозначает границу города. Там, где заканчивается голая глиняная земля, кустами растет высокая трава до самого леса. Обычно я не охочусь в южных лесах. Они глинистые и влажные, а большинство живности держится в более сухих местах. Чем дальше мы продвигаемся в лес, тем мягче становится земля. Но в последнее время почти не было дождей, так что мы не проваливаемся в рыхлую землю. Когда мы достигаем густых зарослей, за которыми находится озеро, Эмма дергает меня за руку, чтобы я остановился.

— Нам туда, — говорит она и показывает направо.

— Но оно прямо перед нами, прямо за этими зарослями.

— Я знаю, но вид будет лучше, если мы заберемся на холм.

— Вид? Там нет никакого вида.

— Поверь мне, Грей. Доверься мне, — и она, не ожидая, пойду ли я за ней, идет направо между деревьями и кустами, несмотря на то, что там нет дороги. Она поднимает юбку до коленей, и я смотрю на ее ноги, пока она перебирается через упавшее дерево и валун, которые преграждают нам путь. Медленно мы одолеваем отвесный склон. Возможно, там есть на что посмотреть.

Когда мы выходим из-за деревьев, я практически теряю дар речи. Мы стоим на холме высоко над водой. С этой точки зрения озеро выглядит довольно маленьким и узким. Длинная полоса воды скрывается за другим холмом. Вокруг нас растут колокольчики с высокими толстыми стеблями, которые достигают моего бедра. Нежные сиреневые цветы свисают пучками и танцуют на ветру. Вдали видно южную часть Стены.

Эмма идет вперед в поле к одинокой скале на холме. Фиолетовые цветы достают ей почти до плеча, но она идет дальше, и они ускользают из ее рук.

— Раньше я всегда приходила сюда с дядей, — рассказывает она мне, пока мы устраиваемся поуютней на камне. — Почти ежедневно. По крайней мере, пока… ну, ты понимаешь. Когда его забрали, мне было девять. Я не была здесь уже несколько лет.

— Отсюда озеро выглядит великолепно, — говорю я. — И, по правде сказать, оно кажется таким маленьким. Теперь я понимаю, почему ты называла его прудом.

— Видишь?

— Да, но это все равно озеро. Я просто пробую быть вежливым.

Она вздыхает.

— Ну да. Для тебя это очень тяжело.

— Знаешь, несмотря на то, что ты думаешь, я не плохой человек.

— И то, что ты сделал с Челси, не имеет значения?

— Это совершенно другое.

— Это все равно важно.

— Пусть. Но я не плохой человек. У тебя нет оснований думать обо мне пло-хо.

— Я приму это на веру до поры до времени, — она берет целую горсть травы и пускает ее по ветру.

— Тогда почему ты это сделал? — спрашивает она, глядя на меня. Солнечный свет падает на ее родинку под глазом, и похоже, будто она, в самом деле, плачет. — Почему ты сказал правду про назначение?

Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Объяснений много. Я не хочу становиться отцом. Я ненавижу официальные назначения. Я хочу ее, но не под давлением.

— Ты сказал правду или…? — спрашивает она, когда я не даю ответа. — Ты же не собираешься позже на меня наброситься или что-то подобное? Я сильнее, чем выгляжу. Мои руки лечат, и все думают, что я такая дружелюбная и заботливая. Но я могу быть сильной, если потребуется.

— Я слышал, — я тихо смеюсь. — И да, я сказал правду.

Она вновь смотрит на меня так же, как тогда в больнице. Я так и не могу понять ее взгляд.

— Я ненавижу назначения, — говорит она.

— Я тоже.

— Сколько у тебя уже было?

— Ты не хочешь этого знать, — мне не хватит пальцев рук, чтобы пересчитать их. Хотя я давно ни с кем не спал, все равно это число больше, чем мне хочется ей назвать.

— А ты?

— Только один, — итак, слухи неверны. Эмма уже приняла однажды одно назначение.

— Помнишь Кро Феникса? — спрашивает она.

Я киваю. Он был похищен полтора года назад.

— Он мне нравился, — объявляет она. — Я имею в виду, правда, нравился. Тот месяц был так прекрасен, что я даже подумала, что так будет и дальше, и что между нами что-то есть. Не знаю, что именно. Это и впрямь было глупо. Я бы хотела и дальше с ним быть, но думаю, не было оснований для взаимности. Через две недели он встретился с Сашей Квартер, а затем исчез.

— Мы все когда-нибудь исчезнем, — говорю я. — Вот почему я это ненавижу. Я не вижу смысла в планах, когда так легко помыкать людьми. У меня есть время только до моего восемнадцатого дня рождения. Лучше я найду кого-нибудь хорошего, с кем буду чувствовать себя хорошо, и останусь с ним.

Она кривовато улыбается.

— Быть только с кем-то одним? Так долго, как назначено?

— Забудь о назначении. Делай так, как будто нет никакого назначения, нет правил, нет Клейсута, а только один единственный человек. Навсегда. Это кажется тебе смешным?

Одно мгновение царит молчание. Я знаю, что это странный вопрос, полностью гипотетический и слишком глубокий, и на короткое время я пу-гаюсь, что она высмеет меня.

— Знаешь, большинство сарычей (птица — NB) соединяются на всю жизнь, — произносит она, покусывая губы, и опускает взгляд на озеро. Оно похоже как застывшее серебро, которое извергается из земли, и долина бросает голубую тень на его глубину.

— Правда?

— Да, краснохвостые сарычи. Мой дядя и я видели их каждый год. Они воз-вращаются каждый год, и всегда те же самые пары. Если птицы могут вы-брать себе одного партнера на всю жизнь, почему мы не можем?

На мгновение я чувствую себя глупо. Я каждый день провожу несколько часов в лесу, но еще ни разу мне не попадались сарычи. С другой стороны, я даже не пытался их найти.

— Возможно, некоторые животные и находят себе пару на всю жизнь, но другие нет, — говорю я. — Может быть, нам не стоит быть похожими на птиц.

— А может и стоит.

Она так прекрасна, когда сидит вот так, играя пальцами с травой. Я спрашиваю себя, единственные ли мы люди на земле, кто хотел бы не обращать внимания на назначения и законы и найти кого-то, кто на самом деле тебе подходит. Я снова начинаю это делать: думать о чувствах в моей груди, вместо того, чтобы использовать голову. Если бы мы были птицами, вымерли бы через несколько десятилетий, после того как все мужчины были бы похищены. Все равно я хочу, чтобы это было бы возможно, хочу, чтобы Эмма и я были бы птицами, и тогда мы могли бы улететь далеко-далеко, не оглядываясь назад.

— Ты и вправду совсем на него не похож, — говорит Эмма. Ее слова вырывают меня из моих мыслей, и я понимаю, что она смотрит на меня. Снова этот испытующий взгляд, который я не могу понять. — Я имею в виду Блейна, — объясняет она.

— Я знаю, я знаю. Он дружелюбный и очень ответственный, а я безрассуд-ный. Он все обдумывает, а я реагирую не думая.

— Да, я знаю, но это не всегда плохо. Возможно, это хорошо — просто действовать, не забивая голову всеми этими мыслями. Если бы мы были дикими и свободными, как птицы, ты бы выжил, а Блейн — нет. Он бы слишком много думал, как все сделать правильно и всегда быть честным.

— Звучит, как будто я эгоист.

— Нет, я не это имела в виду, — она нервно вытягивает пальцы. — Я пытаюсь сказать, что не всегда просто делать то, что думаешь. По крайней мере, ты доверяешь сам себе.

— Все в порядке, Эмма, ты не должна пытаться представить меня лучше, чем я есть. Ты не должна пытаться убедить саму себя, что со мной стоит встречаться.

— Нет, я… — говорит она с расстроенным видом. — Проклятье, Грей, я просто хочу сказать, что думаю о назначении то же самое. И что это не значит быть сумасшедшим — хотеть быть птицей. И я пытаюсь извиниться, что все эти годы думала о тебе хуже, чем ты есть. Ты не такой, как Блейн, но не хуже. Возможно даже, что тебя от него отличают очень даже хорошие черты, и я только сейчас это заметила.

Она смотрит на меня своими темными глазами, большими, как лесные орехи. Что-то екает в моей груди. Внезапно мне становится жарко.

— Хочешь поплавать? — спрашиваю я и встаю с камня. Так как я хотел быть очень близко к ней, мне требовалось держать дистанцию. Это то самое слово. Что оно обозначает? Еще сегодня она говорила, что испытывает ко мне отвращение и считает меня гнусным, потому что я ударил Челси, а сейчас она любуется мной. Только потому, что я следую своим чувствам?

— Купаться? — спрашивает она. — Сейчас? Не очень то и жарко.

— Делай, как хочешь, — отвечаю я и сбегаю вниз по склону с цветами. Когда я достигаю берега озера, оборачиваюсь и вижу, что Эмма озадаченно смотрит на меня сверху вниз. Возможно, она все еще думает над тем, почему ее дружелюбные слова обратили меня в бегство.

— Ты идешь? — кричу я. Она пожимает плечами и встает со скалы, на которой сидела.

Я скидываю обувь, снимаю всю верхнюю одежду и иду в воду, прежде чем Эмма успевает преодолеть половину пути к озеру. Холод пронизывает меня, и у меня перехватывает дыхание. Но он освежает, и я чувствую, что снова могу дышать. Слова Эммы блекнут, пока я плаваю в озере. Я переворачиваюсь на спину и наблюдаю за облаками, плывущими по небу, когда слышу рядом с собой всплеск. Я оборачиваюсь и вижу Эмму, которая бросает в меня камешки, стоя на берегу. Она зашла в воду по щиколотки и держит в руках белый подол своего платья.

— Так ты идешь или нет?

Она качает головой.

— Вода слишком холодная.

— Трусиха.

— Ну и пожалуйста.

— Разве это не так?

Я подплываю к берегу достаточно близко, чтобы хорошенько ее обрызгать. Вода попадает на платье, и ее лицо становится бледным от испуга. Вероятно, вода для нее и правда слишком холодная.

— Сейчас ты получишь! — кричит она.

— Как это? Я же уже мокрый.

Я снова плыву к центру озера. Эмма закипает от ярости. Она стягивает платье через голову и бросает его в сторону. Затем разбегается и ныряет в воду. Она плавает лучше и быстро догоняет меня. Подплыв, она кладет руки мне на плечи и толкает меня под воду. Я слишком занят, рассматривая нижнюю рубашку, которая прилипла к ее телу, чтобы подготовиться к борьбе. Плюясь и кашляя, поднимаюсь на поверхность.

— И кто теперь трус? — хочет она знать. Ее волосы висят вниз мокрыми прядями, некоторые из них приклеились к шее. В воде они выглядят темными, почти такими же черными, как мои. Я приближаюсь к ней, но она слишком быстрая. Эмма ныряет и снова выныривает за моей спиной, откуда снова толкает меня под воду. Я пробую поймать ее, а она с легкостью уходит от моих нападок. Когда, наконец, мне удается ее поймать, я уже четыре раза побывал под водой, а она четыре раза избежала моих нападений.

— Отлично, ты победила, — признаю я, пока мы выходим из озера. — Но в стрельбе из лука я легко тебя сделаю.

Я надеваю штаны и сушу волосы рубашкой.

— Ты ходишь каждый день на охоту, Грей. Это же нечестно, — она отворачивается от меня и одевает платье. Затем встряхивает волосы и заплетает их.

— Честно или нет, но это так.

— Прекрасно. Тогда возьми меня с собой, — отвечает она.

— Правда?

— Да. Возьми меня с собой, и тогда мы заключим пари, — она поворачивается и смотрит на меня. Там, где мокрые кончики касаются ее платья, остаются мокрые пятна.

— Договорились, — добавляю я. — Начинаем утром?

— Утром.

Мы идем домой молча. Я пытаюсь понять, почему Эмма такая милая и в таком веселом настроении. Так хорошо мы понимали друг друга, когда мне было шесть.

— Сегодня было весело, — говорит она, когда мы приближаемся к границе города.

— Да, — соглашаюсь я, — это было, как будто мы снова стали детьми.

Мы сворачиваем на короткую дорогу к больнице. Впереди я вижу Мод и Клару, которые сидят перед домом сестер Даннер.

— Возьми меня за руку, Эмма.

— Что? Почему?

— Просто возьми ее, — прежде чем она успевает возразить, я хватаю ее руку.

Ее кожа мягкая и нежная, в отличие от моих рук, которые покрыты мозолями после охоты. Я скрещиваю ее пальцы с моими и слегка сжимаю их, пока мы идем дальше. Мое сердце делает легкий скачок. Когда мы приближаемся к Мод, я замечаю, как она задерживает взгляд на наших переплетенных руках, и бросаю ей коварную улыбку, проходя мимо.

Глава 6

Следующая неделя пролетает незаметно. Утром я охочусь, а после обеда на пустом поле показываю Эмме, как нужно стрелять из лука. Мы начинаем с основ: прогиба лука, форм стрел. Я учу ее, как нужно держать лук, когда оттягиваешь тетиву, правильной позиции рук. Пару дней она трясется от нетерпения, потому что я не даю ей выстрелить прежде, чем она сможет с закрытыми глазами вложить стрелу. Когда Эмма, наконец, выпустила свою первую стрелу, она упала совсем близко, но только потому, что Эмма забыла все, что я ей объяснял. От возбуждения все вылетело у нее из головы, и она не смогла сохранять хладнокровие. В течение дня становится лучше: ее стрелы летят прямее, и целится она точнее.

Несмотря на то, что я счастлив так много времени проводить с Эммой, меня все еще преследуют слова моей матери из того письма. Я переворачиваю в доме все вверх дном в поисках каких-либо следов. Я перечитываю дневник Блейна вдоль и поперек, но это не приносит никаких результатов. Я пытаюсь, но не могу забыть о письме. Я хочу знать, что скрывали мама и Блейн. Я как воздух желаю знать правду. Все это подсознательно терзает меня.

В один из жарких дней с застойным и влажным воздухом я понимаю, что в это время Эмма сможет попасть в цель. Стрелять в чистое поле легко и удобно, но видеть определенную цель намного интереснее.

Мы идем мимо полей и лугов в восточную часть города, наше обычное место для упражнений. Я ставлю простой круг с мишенью и протягиваю Эмме несколько стрел и мой детский лук. Я давно из него вырос, но он хорошо подходит для ее сложения. Вешая колчан за спину, я слышу шорох, с которым стрела ударяется в траву. Я смотрю на Эмму и вижу разочарованное лицо.

— Ты слишком торопишься, — говорю я ей. Стрела врезалась в траву рядом с мишенью. Она хмурится.

— Когда мы просто стреляли, и я не должна была выбирать цель, это казалось таким простым.

— Без ограничений все проще. Выпрями руку параллельно земле, когда ты натягиваешь тетиву. Думай о том, как держишь лук.

Я показываю ей на моем луке, как это должно быть. Она пробует по-вторить за мной и терпит неудачу. Я сдерживаю улыбку.

— Давай покажу тебе, — я встаю позади нее, кладу руку на ту ее руку, что держит лук, а другой обхватываю ее так, чтобы взяться за тетиву.

— Теперь сосредоточься, — говорю я. — Ничего не существует, кроме цели.

Я опускаю руки и отхожу от нее. Она пускает стрелу и на этот раз попадает в цель. Она не попала в красный круг, но главное — стрела достигла цели. Она подпрыгивает от возбуждения и поворачивается ко мне.

— Ты видел?

— Конечно. Я же стою здесь.

Она вкладывает следующую стрелу и целится снова. Я замечаю, как напрягаются ее мускулы, когда она берет на мушку цель, как загораются ее глаза. Я спрашиваю себя, почему она еще не заметила, как я на нее смотрю, ни разу, с тех пор как мы начали проводить время вместе. Возможно, стрельба из лука — хороший отвлекающий маневр.

Эмма отпускает тетиву. На этот раз получается гораздо лучше, от середины мишени ее отделяет только один круг. С триумфальным криком она бросается мне на шею и обнимает меня. Я удивлен. Она такая маленькая в моих руках, несмотря на то, что она совершенно не кажется маленькой.

— Думаю, у тебя талант, — говорю я ей.

— А я думаю, что ты хороший учитель.

— Нет, я настаиваю. Через теорию и правильную стойку приходит лишь малая доля умения. Остаток идет изнутри, или ты так не думаешь?

Она идет к мишени, вытаскивает стрелы и вставляет их обратно в колчан.

— Давай постреляем на спор, — бросает она.

— Ты, правда, думаешь, что ты сможешь победить меня после того, как дважды попала в цель? — спрашиваю я скептически.

— Ах, да ладно. Это же только игра. Кроме того, ты бросил мне вызов на озере, не отказывайся.

Я ухмыляюсь.

— Прекрасно, как хочешь, я тебя предупреждал.

И мы начинаем игру: пускаем по три стрелы с тридцати шагов, затем три с пятидесяти, и наконец, один раз с семидесяти. На тридцати шагах Эмма стреляет великолепно, но на пятидесяти ее стрелы начинают отдаляться от цели. С более дальнего расстояния она промазывает полностью, и все три стрелы приземляются на землю рядом с целью. Мои выстрелы гораздо лучше, хотя я и не стараюсь. Мы собираем наши стрелы и садимся на траву. Пот выступает на наших лицах.

— Ладно, ты был прав, — подтверждает Эмма. — В стрельбе ты полностью ме-ня обскакал.

— Я же говорил тебе, — я глотаю воды из фляжки и протягиваю ее Эмме, замечая, как капли пота катятся по ее шее и ключицам, исчезая в вырезе рубашки.

— Если я что-то тебе расскажу, обещаешь никому не говорить? — спрашивает она и возвращает мне воду обратно.

— Конечно.

Для нее я сделаю все.

— Ты уже читал свитки из библиотеки, в которых написано, как все здесь началось?

— История Клейсута? Да, я прочитал ее.

— Тебе не кажется она странной?

— В каком смысле?

— Во-первых, их воспоминания после первого шторма, когда Клейсут был разрушен, были с такими пробелами. Многие помнили, например, как работать в поле, но забыли имена своих соседей, и их собственный город и все, что они делали до того, как пришел шторм. Как такое могло случиться? И где были их родители? В рукописях нет ничего о том, что они должны были хоронить мертвых, и если взрослые не погибли во время шторма, тогда это значит, что их не было там, когда он начался.

— Ты думаешь, что родители были где-то в другом месте? — спрашиваю я.

Заявление поставило меня в тупик.

— Возможно? Я не знаю. Здравый рассудок подсказывает мне, что дети были рождены в Клейсуте матерями, которые должны были здесь жить, так как никто не пережил попытку перебраться через Стену. Но при этом это кажется невероятным, что все матери погибли во время шторма, который пережили маленькие дети.

О таком я еще никогда не думал, но она могла быть права.

— Это невероятно, — повторяю я ее слова. — Но возможно.

Она хмурится.

— Это все равно кажется смешным.

— Вероятно, мы никогда этого не узнаем. Манускрипты могут быть неполными и с пробелами. Возможно, они пропустили погребение взрослых, потому что это для них было слишком сложно записывать.

— Да, может быть, — говорит она, но я слышу сомнение в ее голосе. Слова Эммы возвращают меня к письму и словам мамы о том, что жизнь полна загадок. Как и мама, Эмма замечала детали, которые были необъяснимы.

Я делаю еще один глоток воды. Она стала теплой, но приятно смочить губы.

— А почему я никому не могу рассказать об этом? — спрашиваю я.

— Ты же знаешь, что Совет выходит из себя, как только кто-нибудь начинает твердить, что за Стеной что-то есть. Но там просто должно что-то быть. Иначе я не понимаю, откуда взялись все эти дети. Каждое живое существо внутри этих стен имеет мать. Это невозможно, чтобы во время шторма все взрослые вымерли, дети должны были где-то иметь матерей, даже если не здесь.

Снова хороший аргумент.

— Ты так молчалив, — произносит Эмма. — Держишь меня за сумасшедшую?

Я смеюсь.

— Я не считаю тебя сумасшедшей. Совсем нет.

— И ты никому не расскажешь?

— Со мной твоя тайна в безопасности.

— Спасибо, Грей.

Она улыбается кривоватой улыбкой, которая приподнимает только один уголок рта, и с глубоким вздохом опускается в траву.

Сегодня безоблачное небо, огромная голубая поверхность, на которой нет ничего, кроме яркого солнца. Эмма устраивается поудобнее и ложится ближе ко мне. Я чувствую, как ее бедра прикасаются ко мне. Каждый мускул в моем теле кричит о том, что нужно перевернуться, прикоснуться к ее лицу и поцеловать, но я по-прежнему лежу неподвижно. То, что у нас есть сейчас, так прекрасно, что мне страшно это нарушить.

— Все в порядке, теперь моя очередь. Я хочу у тебя кое-что спросить, и ты должна пообещать, что никому не расскажешь.

— Договорились, — говорит она, все еще глядя в небо.

— Что бы ты сделала, если бы узнала, что кто-то что-то скрывает от тебя?

— Наверное, спросила бы, глядя в глаза.

— А если это невозможно? Если этого человека больше нет здесь?

— Тогда попыталась бы найти кого-то другого, кто, возможно, знает ответ. Или попыталась сама найти ответ.

— А если ты ничего не найдешь?

— Значит, ты плохо ищешь.

Я презрительно фыркаю и думаю о моей перевернутой спальне. Если объяснение и есть, оно находится не в моем доме. Но я мог бы поискать где-то еще. Возможно, как говорит Эмма, я недостаточно хорошо ищу.

— Ведет больница записи о пациентах?

— Что за записи?

— Не знаю. Что-то. Роды? Смертельные случаи? Что сказал пациент во время посещения?

— Конечно, — говорит она и поворачивается набок, чтобы смотреть прямо на меня. — Но эта информация не разглашается.

— Послушай, Эмма, мне нужно хотя бы взглянуть на эти бумаги. Это всего на пару минут.

— Какие бумаги?

— Моей матери.

— Это она что-то скрывала от тебя?

— Да. Она и Блейн.

Я знаю, что могу доверять Эмме, поэтому вытаскиваю из сумки пись-мо, которое преследует меня последние дни, и протягиваю ей. Ее мысли где-то далеко, пока она внимательно читает, и когда дочитывает, переворачивает лист в поисках продолжения.

— Где остальное? — спрашивает она.

— Не знаю.

— В ее бумагах этого нет, я могу сказать тебе точно.

— Но, возможно, мы найдем какой-нибудь намек.

Я беру письмо, складываю и убираю назад в сумку. Чувствую, что между глаз начинает появляться боль и пощипывание во внутренней части носа.

— Я, правда, не думаю, что мы что-то найдем, — говорит Эмма и садится.

— Все равно мы должны попробовать. Я должен знать, о чем она там пишет, иначе я потеряю еще и рассудок.

— Понимаю. Рано утром у моей матери осмотр на дому, и мы можем посмотреть, но надо все делать быстро.

— Спасибо, Эмма.

Она встает и протягивает руку.

— Нам нужно вернуться назад. Сегодня вечером церемония для Мохассита, и банкет скоро начнется.

— Ах. Я совсем забыл.

Еще один юноша, которому исполняется восемнадцать, еще одна жизнь будет потеряна. Я не друг Мохассита, но я хорошо его знаю по рынку. Он работает на полях, пасет коров и овец. Мохассит худой и болезненный, он болеет чаще, чем другие в Клейсуте. Ему не везло с самого начала, и все равно он смог все преодолеть. К сожалению, я знаю, что предстоящее сегодня он не преодолеет.

Мы собираем наши вещи и идем назад в город. Когда мы добираемся до моего дома, солнце уже клонится к закату. В то время как мы приближаемся к колоколу Совета, становится ясно, что что-то не так. Люди как обычно собрались, но в группе царит молчание. Никто не сидит у огня и не наслаждается едой. Вместо этого все стоят там как вросшие и смотрят вниз туда, где заканчивается охотничья тропа. Эмма и я следуем за их взглядом и застываем.

Двое подростков идут из леса с носилками. На них лежит черное обугленное тело того, чье лицо сожжено до неузнаваемости. Но мягкое, тощее тело, без сомнения, того, кто сегодня испытал счастье за Стеной. Вероятно, он не появился к банкету, и тогда послали поисковую группу. И она нашла его где-то у подножия Стены, там, где появлялись и остальные, кто пытался перебраться через Стену. Мертвые. Сегодня начнется не Похищение, а траурная церемония.

Глава 7

Проходит немного времени, и начинается траурный праздник. Мод разжигает костер, и юноши, которые принесли тело, один из них брат младший брат Мохассита, положили тело в огонь. Эмма стоит рядом со мной, взяв под руку слева. Саша должна быть где-то рядом, так как Кейл нашла нас в толпе и взбирается по другой моей руке. Я прижимаю ее к груди, и она утыкается лицом мне в шею. Люди опускают головы. Друзья и члены семьи плачут. Когда встает Мод, замолкают все.

— Почтим минутой молчания Мохассита, — торжественно выкрикивает Мод, — который накануне своего восемнадцатого дня рождения погиб за Стеной.

Я склоняю голову, но молчание не наступает. Один голос прорывается через толпу.

— Его убило Похищение! — истерично кричит кто-то. — Не Стена убила его, а Похищение!

Силуэт появляется рядом с колоколом. Это мать Мохассита. Она еще меньше и слабее, чем был ее сын, и утопает в своей коричневой тунике.

— Может, его и убила Стена, но виной всему является Похищение, — добавляет она. — Они все. Исчезли они, сбежали и погибли, мы теряем их из-за этого проклятого Похищения. Я проклинаю Похищение и это место, потому что оно забирает наших юношей. Я ненавижу это место. Я ненавижу!

Она просто расползается. Она выталкивает из себя слова в паническом крике вперемешку с икотой, затем оседает на землю и дрожит как ребенок, пока ее живой сын не берет ее на руки, будто бы он и есть мать, и не утешает ее. Эмма прячет лицо на моем плече. Мой рукав намокает, и я понимаю, что она плачет.

— Смерть — часть жизни, точно так же и Похищение является ее частью, — объясняет Мод. — Возможно, мы этого не понимаем, находим это неправильным. Но если мы проклинаем место, которое называем домом, мы не сможем жить в мире с нашим образом жизни, и воспоминаниями о тех, кто покинул нас. Мы хотим помнить о Мохассите и о радости, которую он подарил нам.

Мама Мохассита торопливо кивает. Ее сын все еще обнимает ее.

— Минута молчания, — говорит Мод, и на этот раз собравшиеся опускают головы в молчании.

Затем люди выходят вперед, чтобы сказать несколько слов о Мохассите: воспоминания, слова благодарности, о том, что им будет его не хватать. Кейл между тем засыпает, а моя рука немеет. Мне нужно пересадить ее на другую руку, и для этого мне приходится потревожить Эмму. Она вытирает слезы, улыбается мне и проводит рукой по белокурым локонам Кейл. Это так странно, стоять здесь втроем. Почти красиво. Почти как семья. Я спрашиваю себя: если бы мы жили другой жизнью, в другом месте, где нет Похищения, может быть, я даже захотел бы стать отцом?

Когда Траурная церемония подходит к концу и костер затухает, солнце уже давно зашло. Люди начинают расходиться домой. Саша находит нас и забирает Кейл, а затем приглашает нас что-нибудь выпить вместе. Мы принимаем приглашение, так как подавлены этим вечером. Саша укладывает Кейл спать, приносит кувшин пива и ставит три больших кружки. После нескольких кругов в «Правда или ложь» мы забываем о траурной церемонии и хихикаем навеселе.

— То, что ты подпалила свои волосы, когда во время назначения пыталась затушить свечи. Это ложь, — предполагает Эмма, обращаясь к Саше.

— Ни в коем случае, — вмешиваюсь я. — Я считаю, что это история, что в детстве ты так наелась клубники, что целую неделю болела. Я знаю, что ты ненавидишь ягоды и никогда их не ешь.

Саша тихо смеется.

— Вы оба заблуждаетесь. Я ненавижу ягоды из-за детской болезни, и вовремя моего первого назначения сожгла половину своих волос.

Эмма и я удивленно стонем.

— И что же тогда была ложь? — спрашивает Эмма.

— Что я не могу лазить по деревьям. Я знаю, что не очень-то спортивная, но на дерево могу забраться на дерево легко.

Эмма и я обмениваемся сомневающимися взглядами.

— Ох, успокойтесь вы оба. Я покажу вам, когда на улице будет, не так темно… и не после такого количества пива. Давайте пейте, — мы слушаемся и опустошаем наши кружки.

Мы с Эммой почему-то плохо играем в эту игру, а Саша, чья кружка еще наполовину полная, очень хорошая обманщица. Мы играем еще пару кругов, во время которых я узнаю, что у Эммы огромный страх перед родами. Кровь и кишки ее не пугают, но появление человека на свет пугает ее до смерти. А Саша сообщает, что она полная катастрофа как повар, несмотря на то, что продает приправу на рынке. Когда Эмма и я выходим от Саши, наши головы кружатся, и дорога домой, после стольких кружек пива, кажется гораздо сложнее.

Я провожаю Эмму домой. Мы оба идем зигзагом по грунтовой дороге, как сухие листья на ветру. Эмма напевает что-то под нос и кружится, вытянув руки в стороны. Когда она закидывает голову, чтобы посмотреть на звезды, спотыкается и ударяется коленом об каменную лестницу, которая ведет к ее дому.

— Посмотри, у меня идет кровь! — объявляет она почти весело. Нет ничего радостного в том, что она поранилась, но я все равно улыбаюсь.

— С тобой все в порядке? — спрашиваю я и осматриваю кровь на ее колене.

Она кивает.

— Хм… Совсем не больно.

Удивительно, что пиво делает с некоторыми, кружит голову и приглушает чувство самосохранения.

— Давай, — говорю я и протягиваю ей руку, чтобы помочь.

Она легче, чем кажется, так что я нечаянно притягиваю ее к груди. Она стоит здесь, руки лежат на моей груди, и смотрит на меня. Кажется, что все вокруг кружится, все, кроме нее. Это от пива, или ее мир не кружится? Я беру ее руки и обдумываю, должен ли что-то сделать. Но мы просто стоим, переплетя пальцы, и смотрим друг другу в глаза. Где-то хлопает дверь, и мы отрываемся друг от друга.

— Н-да, — говорит Эмма и убирает прядь волос за ухо. — Увидимся утром? Встретимся в больнице?

— Конечно, если мы оба этого хотим.

— Все в порядке.

Она дарит мне ухмылку, еще один вид улыбки, который я не могу понять. Она кажется растерянной и счастливой одновременно. А затем проскальзывает в дом и закрывает дверь, прежде чем я успеваю пожелать ей доброй ночи.

Глава 8

Следующим утром я просыпаюсь с похмелья и очень слабым. В висках стучит, и во рту пересохло. Постанывая, вылезаю из кровати. Я съедаю немного хлеба, который еле удерживается внутри. Наконец я оставляю попытки что-нибудь съесть и брызгаю водой в лицо. Я сижу за столом, голова на деревянной столешнице, глаза закрыты.

Сделает ли она вид, что ничего не случилось? Вспомнит ли она вообще о той секунде, когда явные чувства проскочили между нами? Я это помню, но, возможно, вся эта магия только в моей голове. Скорее всего, алкоголь ввел меня в заблуждение. Или я чувствую что-то, потому что всегда смотрю на все через чувства. Без чувств я не знаю, что должно меня остановить. Так или иначе, могло ли вчера случиться что-то большее, если бы не хлопнула эта дверь?

Возможно, даже хорошо, что ничего не случилось. Детали и без того затуманились, и границы между реальностью и фантазией утонули в темных уголках моего расстроенного с похмелья мозга. Я охотно вспоминаю время, проведенное с Эммой. И мне нравится, что мои воспоминания настоящие и правдивые. У пива есть одна особенность — превращать все в слепящую иллюзию.

После очередной успешной попытки съесть хлеб я надеваю чистую одежду и иду на улицу. Я подходу к больнице, где нет никого, кроме Эммы. Она находится в задней части комнаты и проверяет высокие стеллажи, которые вмещали сотни пергаментов.

— Доброе утро, — ободряюще кричит она, сияя.

Видимо пиво не подействовало на нее как на меня, разрушая действительность.

— Доброе утро.

Я опускаюсь на стул и потираю виски. Она протягивает мне отврати-тельно пахнущий пучок трав, который выглядит так, как будто состоит только из сорняков.

— Это поможет от головной боли. Моя прошла.

Значит, она все-таки чувствовала себя плохо утром. На вкус трава еще хуже, чем выглядит, но я заставляю себя ее проглотить, и через пару минут головная боль, в самом деле, проходит. По-видимому, я выгляжу гораздо лучше, потому что Эмма плюхается на стул, который стоит напротив меня, и бросает мне один свиток.

— Это ее бумаги, — объясняет она.

Мне кажется свиток очень маленьким, и я подавленно смотрю на Эм-му.

— Больше ничего нет, — добавляет она.

Я разворачиваю пергамент, ставлю глиняный стакан на край, чтобы он не свернулся. Эмма и я склоняемся над ним и начинаем читать. Все записи — это длинный список: даты с сопутствующими заметками, которые вносили Картер и разные ее помощники за прошедшие годы. На самом верху стоит имя моей матери, Сары Бурке:

«11 год, 3 января: родилась здоровой. Мать Сильвия Кейн.

14 год, 10 февраля: проведен осмотр из-за сильного кашля.

14 год, 13 февраля: снова из-за кашля проведен осмотр, пациент идет на поправку.

21 год, 14 августа: вследствие падения сломано запястье, наложен гипс.

29 год, 23 июня: родила здорового мальчика (Брейн Везерсби)

30 год, 23 июня: родила больного мальчика (Грей Везерсби), требуется до-полнительный уход.

44 год, 8 ноября: проведен осмотр, высокая температура и кашель.

44 год, 1 декабря: поставлен диагноз воспаления легких.

44 год, 21 декабря: состояние ухудшается, уход на дому.

55 год, 27 декабря: пациент умер».

На этом записи заканчиваются. Ни одна запись не углубляется, нет ни-каких заметок по краям. Я убираю вес с документа, и он сворачивается об-ратно.

— Я же сказала: не думаю, что ты что-то найдешь, — говорит Эмма уныло. — Мы не ведем особенно детальных заметок, только то, что очень важно, что отразится на генеалогическом древе пациента.

— О, отличная идея. Можно, я сверю эти данные с моими? И с данными Блейна?

— Я не понимаю, что это тебе даст.

— Пожалуйста. Это не может быть все.

Эмма вздыхает, но снова подходит к полке и вытаскивает два перга-мента. В пергаменте Блейна стоит только две заметки: о его рождении, как в документах нашей матери, и о его Похищении. В моем же после даты рождения, ровно на год позже, чем у Блейна, еще дюжина заметок. Первые тринадцать документируют посещения на дому, когда я был больной, слабый маленький ребенок. Я читаю следующие заметки, которые описывают мои прошлые посещения больницы из-за ранений на охоте и несчастных случаев, и думаю, насколько Блейн был здоровее меня. Тут Эмма прерывает мои размышления.

— Грей? — я поднимаю взгляд и вижу, что она сидит за столом Картер. — Ты должен это увидеть.

— Что это?

— Ты что-то сказал о том, чтобы сравнить заметки, и я подумала, что должна проверить пару заметок моей матери.

— Она ведет личные заметки?

— Ее тетрадь для личных посещений, — она поднимает обтянутую кожей книгу, на которой стоит 29 год. — Она берет их с собой, вносит всю важную информацию, а затем вносит в пергамент. Так ничего не забывается и не теряется, если в день у нее много визитов до того, как она вернется в больницу.

— Супер, давай посмотрим, — говорю я.

Эмма медлит и сжимает губы, как будто хочет что-то сказать, но молчит. Она переворачивает страницу и передает, наконец, мне книгу в протянутые руки.

— Прочитай это.

Я осторожно беру тетрадь, и когда мой взгляд падает на слова, я внезапно понимаю, почему Эмма так потрясена. Не сразу могу понять слова, которые стоят передо мной: «29 год, 23 июня: на свет появились близнецы (Блейн и Грей Везерсби), оба здоровы».

Я застываю. Трясу головой. Этого не может быть. Какое-то сумасшествие. Я читаю заметку еще раз и встаю на колени, держа книгу в руках. Не могу понять, злюсь я или удивлен. Скорее чувствую себя опустошенным. Потрясенным.

Вероятно, это объясняет очень многое. Почему мы выглядели настолько похожими. Почему у меня было чувство, что часть меня потеряна, когда его забрали. Почему мы могли читать мысли друг друга, прежде чем слова слетали с губ. Это объясняет многое, и я могу это понять. С точностью до мельчайшей детали.

— Если это правда, ты просто не мог бы находиться здесь, — говорит Эмма. — Если вы с Блейном были близнецами, тогда тебе уже восемнадцать, а значит, несколько недель назад ты должен был быть похищен. Вместе с ним.

— Я знаю, — это часть, которая не имеет смысла, элемент, который я не могу исследовать.

— Возможно, эта запись ошибочна, — предполагает она.

— Почему она должна быть ошибочной? Записала бы твоя мама что-то, что в действительности не происходило?

— Нет, — соглашается она. — Но почему она что-то записывает в свою тетрадь, но по возвращении в больницу вносит в документы Сары что-то совершенно другое?

— Не имею понятия.

— Ты думаешь, это то, что твоя мама хотела рассказать в письме к Блейну? Что вы близнецы?

Я думаю о последних словах письма, которое уже знаю наизусть после того как читал его снова и снова. «И потому говорю тебе следующее, сынок: ты и твой брат не то, во что я учила вас верить. Грей — это…»

Грей — это твой брат-близнец. Должно быть, это так. Идеально подходит. Это и есть ответ, который я искал, тайна, которую прятали от меня. Я понимаю это как факт. Одна мысль охватывает меня и проникает в мозг через каждую клеточку моего тела. Я его близнец и по-прежнему здесь — единственный юноша, который после наступления восемнадцатого дня рождения избежал Похищения. Но почему? Потому что мой возраст хранился в тайне?

— Мы должны спросить твою мать, — наконец, говорю я. — Она же вписала эту запись в тетрадь, и я хочу знать, почему она изменила запись в документах.

В панике Эмма трясет головой.

— Нет, мы не можем. Тогда она узнает, что мы копались в ее личных записях.

— Эмма, это имеет огромное значение. Возможно, мне уже восемнадцать, и каждый заслуживает знать, что меня не забрали, — я чувствую, как мое сердце стучит все быстрее.

— Но это же ключевой возраст, Грей, — говорит Эмма опечаленно. — Если бы тебе вправду было восемнадцать, тебя бы похитили. Запись ошибочна.

— Если мы спросим твою мать, мы будем знать точно.

— Что вы хотите у меня спросить? — Картер стоит в дверях больницы и дер-жит в руках свою большую сумку.

— Ничего, — бросает Эмма быстро. — Грей и я только что пришли, чтобы уйти с солнца.

Затем она хватает меня за руку и тянет к выходу. Когда Картер поворачивается к ней спиной, Эмма оставляет тетрадь на столе.

Глава 9

Большую часть двух следующих дней я провожу в лесу наедине со своими мыслями. Я забираюсь на северный склон, чтобы просто посмотреть на Стену. Я думаю, ответы на мои вопросы находятся по ту сторону. Они разрываются внутри меня и призывают перебраться через Стену. Они говорят мне, что все, что я хочу знать, лежит сейчас по ту ее сторону. То, что там может быть больше, чем кто-то из нас знает, начинает сводить меня с ума. Что, если Похищение — это не то, что мы о нем думаем, неизменное и неизбежное, как смерть от старости? Не я ли живое доказательство, что на самом деле происходит что-то большее?

Если я не брожу по лесу, то сижу с пергаментом. Снова и снова я читаю письмо моей матери. Я ищу в библиотеке и изучаю каждый исторический манускрипт. Я вновь прокручиваю разговор с Эммой в лесу и постоянно думаю о Блейне, как он при прощании подмигнул мне. Хотел он что-то этим сказать?

Чем дольше я сижу так, погруженный в мысли, тем сильнее убеждаюсь, что здесь что-то не так. И даже Клейсут. Все кажется вывернутым наизнанку: Похищение, Стена, первые дети. Как такое может быть, что люди живут во вновь отстроенном городе и не могут вспомнить, как они сюда попали? Как они сюда попали через Стену, которой обнесен город? И почему Похищение забрало каждого восемнадцатилетнего юношу, но не меня? Часами я спрашиваю себя, почему никто другой не спрашивает обо всем этом? Но ведь я сам только сейчас начал задавать вопросы.

Тихим безветренным утром я иду с расспросами к Картер, не ставя Эмму в известность. Я сижу перед ее столом в больнице и неторопливо спрашиваю, являюсь ли я близнецом Блейна. Она невозмутимо смотрит на меня.

— Почему ты сделал такие выводы?

— Не знаю, — говорю я. — Я так скучаю по нему. И мы так похожи. Может быть, я просто схожу с ума от одиночества.

— Наши двери всегда открыты, если тебе нужно поговорить, — добавляет она мягко.

Затем она объясняет, что я появился на свет ровно через год после Блейна, и я ни в коем случае не близнец. Это злит меня, потому что я полностью убежден в том, что она знает правду и записала ее в блокнот. Почему она не бегает по городу и не кричит, что один из юношей, достигнув восемнадцатого дня рождения, избежал Похищения? Почему она решила держать это чудо в тайне? Я боюсь, что это написано на второй странице письма, которой я никогда не найду. Когда я покидаю больницу, у меня больше новых вопросов, чем ответов.

После обеда, когда Эмма и я сидим у меня дома и в неясном свете солнца играем в шашки, мое терпение лопается.

— Я должен что-то предпринять, Эмма, — говорю я. — Я не могу просто так здесь сидеть и надеяться, что ответы на мои вопросы свалятся мне на голову из ниоткуда.

— Что ты можешь сделать?

— Не знаю. Найти Блейна. Узнать правду.

— Что ты имеешь в виду под «найти Блейна»?

— Когда последние два раза был в лесу, я был вот так близко к тому, чтобы перелезть через Стену и пойти его искать.

Я поднимаю руку и показываю один-два сантиметра.

— Искать его? Но что ты будешь искать? Он не просто пошел прогуляться за Стеной. Он был похищен.

— Но в том-то и дело, Эмма. Если перебраться через Стену, что-то непременно убивает тебя, а это значит, что там что-то есть. Должно быть что-то еще, кроме Клейсута.

— Ты умрешь, Грей, как и все остальные, — говорит она.

— Может быть, и нет. По крайней мере, я пережил Похищение. Возможно, переживу и Стену.

— Обещай мне, что ты не сделаешь этого, Грей. Пожалуйста. Я понимаю, ты имеешь в виду, что это даст какое-то объяснение. Я чувствую что-то подобное, когда думаю о первых детях. Но то, о чем говоришь ты, сумасшествие. Это самоубийство.

— Ну а что, если там есть что-то еще? Что, если нам нужно только перебраться через Стену, вместо того чтобы провести всю жизнь здесь, потому что мы боимся попробовать?

Она встает и идет вокруг стола. Прежде чем я успеваю понять, она садится мне на колени так, что ее спина упирается в шахматную доску, а ее лицо напротив моего. Она смотрит на меня и убирает прядь волос с моих глаз. Она ничего не говорит, но я так сосредоточен на ее руках, что это меня не волнует. Она проводит рукой по контуру моего лица и слегка касается кончиками пальцев подбородка. А затем медленно придвигается ко мне и целует. Она точно знает, что должна делать, чтобы перетянуть меня на свою сторону и подчинить своим желаниям. Я прижимаюсь к ней, и каждый сантиметр моего тела просыпается к жизни.

Ее губы мягкие, но сухие, а волосы пахнут рыночным мылом. Я отвечаю на ее поцелуй, и мои руки начинают двигаться по ее спине. Я еле сдерживаюсь, чтобы не взять ее на руки и не отнести в спальню, когда она ослабевшими руками нажимает на мою грудь. Я открываю глаза и вопросительно смотрю на нее.

— Обещай мне, — просит она. — Обещай мне, что не натворишь глупостей.

— Ты знаешь, что я не могу тебе такое обещать, Эмма. Я постоянно делаю глупости. Это Блейн — тот, кто думает.

— Меня волнует не Блейн, а ты.

— Хорошо, могу обещать тебе: если я буду стоять на грани, чтобы сделать глупость, ты узнаешь об этом первой, прежде чем я это сделаю.

— Как всегда с оговоркой — если ты посчитаешь это глупостью.

— Да, с таким ограничением.

Я целую ее снова. Во второй раз мои руки пробираются к ее спине, но когда я начинаю обнимать ее, она смеется и сползает с моих коленей. Когда она включает кипятильник и улыбается мне через плечо, я не могу понять, как она может быть такой спокойной. Моя грудь все еще часто поднимается и опускается, и тело словно пропитано электричеством.

— Знаешь, возможно, ты все преувеличиваешь, — предполагает она. — Возможно, твоя мама на самом деле родила тогда близнецов, но второй мальчик умер. И потом, годом позже родился ты, и она назвала тебя в честь него. Ты можешь быть на год младше Блейна.

— Но смерть ребенка должна быть записана в пергаменте моей матери. И тогда я был бы записан как третий.

— Или документы не полные, — настаивает она. — Ты сам это сказал, когда мы разговаривали об основании Клейсута.

Я смотрю на нее, приподняв брови.

— Это другое.

— В каком смысле?

— Без понятия. Просто так.

— Возможно, тебе надо поговорить с Мод, Грей. Только она может тебе помочь, если на твои вопросы вообще есть ответы.

— И что, скажем ей, что мы шпионили в больнице и читали личные записи, и я не понимаю, почему меня до сих пор не забрали, несмотря на то, что мне восемнадцать?

— Мне кажется, что это гораздо безопаснее, чем перебраться через Стену.

Я ловлю себя на том, что смотрю на ее волосы, волнистые от влажного воздуха, и понимаю, что она самое прекрасное, что я когда-либо видел.

— Ты такая умная, Эмма, ты знаешь об этом?

Она краснеет и протягивает мне чай.

Позже, после того как несколько часов проворочался в кровати в по-пытках уснуть, я сижу за столом и думаю о предложении Эммы. Может быть, есть возможность получить информацию от Мод, не говоря ей о наших поисках в больнице. Я мог бы сказать, что прочитал обе части письма матери и оттуда узнал, что я и Блейн близнецы. Еще до того как я успеваю решить, плохая это идея или хорошая, надеваю куртку с капюшоном и выхожу под дождь.

Несколько раз я стучу в дверь Мод, но она не открывает. Наверное, она спит, но я все равно пробую еще раз. На этот раз от моих ударов дверь слегка приоткрывается внутрь. Осторожно открываю ее ногой. Кухня пуста, но из спальни пробивается слабый мерцающий свет, который придает комнате жуткий голубой отсвет.

— Есть кто? — прежде всего, чтобы уйти с дождя, спрашиваю я. — Мод?

Все еще нет ответа. Я осторожно прохожу через кухню, и тогда слышу это: приглушенные голоса в спальне.

— Остальные события? — это голос мужской и такой тихий, что я еле-еле могу его слышать.

— Ничего необычного, — говорит Мод.

Я заглядываю в щель и вижу, что Мод стоит ко мне спиной. Она стоит лицом к странной светящейся части стены спальни. Я наклоняюсь, чтобы выяснить, с кем она разговаривает, но наступаю на плохо прибитую половицу, и она скрипит под моим весом.

Мод разворачивается и, когда видит меня, прищуривает глаза. Она быстро встает, намного быстрее, чем я от нее ожидал, и закрывает шкаф, из которого идет свет. Я отступаю назад и уже хочу выскочить из дома. Но она идет прямо ко мне, и я понимаю, что побег не имеет смысла.

— Что ты здесь ищешь? — она тяжело дышит и входит на кухню, опираясь на палку. Она не кажется разозленной, скорее испуганной.

— Я хотел поговорить с вами, — я осматриваю комнату позади нее. — С кем вы разговаривали?

— Ни с кем, — отвечает она. — Я была занята тем, что делала заметки для утренней встречи с главой Совета, и иногда я говорю вслух.

— Но я слышал мужской голос, — я снова вытягиваю голову и смотрю мимо нее в спальню.

— Ты ничего такого не слышал, — резко отвечает она.

Но я слышал. Я знаю, что я видел и слышал. Теперь я уже не могу доверять Мод, которая, как казалось, возглавляет наш народ и показывает нам путь. Добавился еще один непонятный элемент, и это случилось очень быстро.

— Я лучше пойду, — говорю я ей.

— Иди, но нехорошо вторгаться в чужие дома.

— Я ухожу не только из вашего дома, — объясняю я. — Клейсут. Я ухожу из Клейсута.

— Не торопись. Ты знаешь, что на другой стороне ничего нет.

— Я не тороплюсь. Но я не доверяю вам. Я не доверяю этому месту. Слишком много во всем этом странного, и если на мои вопросы здесь нет ответов, тогда я поищу их где-нибудь еще.

Я отступаю от нее и иду к двери, но она хватает мою руку. Хотя ее руки и кажутся такими хилыми, ее хватка удивительно крепкая.

— Не будь глупцом, Грей, — говорит она спокойно, — ты не найдешь за Стеной ответов, потому что умрешь.

— Но мне восемнадцать! Это может все изменить.

Пальцы Мод еще крепче сжимают мое запястье.

— Восемнадцать? О чем ты говоришь? Ты потерял разум?

— Мы были… и есть близнецы, — говорю я и вырываю руку. — Я не могу здесь остаться. Я просто не могу.

Я дохожу до двери и выхожу под дождь.

— Подожди! — кричит она, но я не слушаю ее.

Когда я бегу по затопленным улицам, она что-то кричит мне в спину. Я не понимаю, но это похоже на «останься» и «пожалуйста». Я бегу прямо к дому Эммы и стучу в дверь, так как обещал сказать ей, если решусь на глупость. И хотя это не кажется таким уж глупым, я знаю, что это опасно. Но у меня нет выбора. Моя единственная надежда узнать правду лежит за пределами Клейсута.

— Грей, — говорит Эмма, открывая дверь. — Уже середина ночи. С тобой все в порядке?

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Хорошо, — произносит она, зевая. — Заходи.

— Нет, мне правда нужно поговорить с тобой, — я говорю спокойно и сосредоточенно, но она непонимающе смотрит на меня.

— Выходи сюда, — рычу я, хватаю руку Эммы и вытаскиваю ее на улицу, чтобы наш разговор не разбудил Картер.

— Ой, Грей! Что с тобой творится?

— Я должен уйти.

Она смотрит на меня удивленно.

— Уйти? Почему ты должен уйти? Куда ты идешь?

Я рассказываю ей про Мод, и про голос, который доносился из ее спальни. Я признаюсь, что не могу больше доверять Мод в таких вопросах, как Похищение и Стена.

— Пожалуйста, иди домой и выспись. Мы можем поговорить об этом утром, — уговаривает меня Эмма. — Ты не можешь сейчас ясно думать.

— Утром я не буду этого чувствовать. Я не могу больше здесь оставаться, Эмма. Все перепуталось, и мне нужны объяснения. Если они будут в виде моей смерти за Стеной, тогда, по крайней мере, я буду знать, что, кроме этого места, больше ничего не существует.

— Я не понимаю, почему ты это делаешь.

Она почти плачет. Я смотрю на нее, замечая каждую мелочь. Движе-ния, как она моргает, родинки на ее щеке. Я хочу все это запомнить, так как смотрю на нее в последний раз. Еще один последний раз.

— Тебе не нужно это понимать, — говорю я. — Я делаю это для себя, потому что это для меня важно. Мы говорили об этом, когда были на озере. Я думаю о себе, о моих желаниях и потом действую. Я должен узнать правду, и я ее узнаю. Я не могу прожить всю жизнь, ничего не понимая.

— Пожалуйста, Грей. Не будь таким эгоистом, — она отчаянно хватает меня за руку.

— Я должен, — отвечаю я.

Я не уверен, вправду ли это так. Но я так чувствую. Каждая часть моего тела кричит, что это единственный путь, и больше не нужно ничего. Мои чувства всегда оправдывали мои поступки.

— Грей? — шепчет она.

— Если я пережил Похищение, кто сказал, что я не смогу выжить, перебрав-шись через Стену? Я вернусь. После того, как найду несколько ответов. Обещаю.

Затем я беру в руки ее лицо и целую, прежде чем она успевает возра-зить. Она отвечает на мой поцелуй и крепко держит меня за запястья. Становится ясно, что, когда мне, наконец, удалось хоть немного приблизиться к Эмме, я бегу прочь. Я освобождаюсь от ее рук, прежде чем она сможет поменять мое мнение своими губами. Она остается стоять одна. Пока я бегу домой, ее ночная рубашка развевается на ветру.

Я кладу еду и воду в охотничью сумку. Нахожу лук и стрелы. Мне не нужно долго думать, такое чувство, что мое тело готовилось к этому всю жизнь. Я спокоен и совсем не волнуюсь. Я не чувствую ничего, кроме теплого дождя, который струится по моей коже, когда я с факелом в руках покидаю дом.

Тихо и темно в начале тропы. Затем вдруг сверкает молния и освещает местность, которую я оставляю. Я держу факел над головой и осматриваю все вокруг в последний раз. Пламя потрескивает от дождя. А затем я поправляю сумку и начинаю свой путь, не оборачиваясь на север.