Замок отравителей

ГЛАВА 1 О ТОМ, КАК ДРОВОСЕК ЖЕАН СТАЛ СТРАНСТВУЮЩИМ РЫЦАРЕМ МОНПЕРИЛЕМ

Ему часто снился тот бой. А у него в те далекие времена было совсем другое имя — Жеан.

Среди ночи, как наяву, вдруг возникал строй несущихся разгоряченных лошадей; их грудь защищала сталь, их защищенные сталью головы зловеще поблескивали на солнце.

Он снова видел и себя, одиноко стоящего посреди поля; его руки судорожно сжимали рукоять топора.

От страха очень потели ладони, скользили по топорищу, и он был вынужден вытирать их о землю. Об эту добрую землю, за которую столько людей проливали кровь.

Он всегда боялся лошадей, потому что эти животные служили благородным господам, а не вилланам, он не привык к ним, и никогда в жизни они не казались ему такими огромными.

Больше, чем все остальное, его постоянно преследовал чеканный цокот тяжелых копыт. Их дробь поднималась по щиколоткам и коленям, сильным рокотом отзывалась в животе, приводя в беспорядок внутренности, превращая его в подобие барабана, обтянутого содрогающейся человеческой кожей. Он знал, что через некоторое время эти копыта растопчут его: такова была участь пеших солдат, участвовавших в битве. Здоровенные пехотинцы, бывшие, как правило, обычными пикейщиками, привыкли к работе с мотыгами, а не с пиками, они умели ловко резать своих кур, а не вражеских наемников, опытных в ратном деле. И всегда случалось, что именно крестьян, крепостных, разного рода вилланов, считавшихся ничтожным человеческим мясом, кидали навстречу лошадям, дабы ослабить натиск рыцарей. Живое препятствие, мятущееся и истерзанное, чаще всего попадало под копыта; парадные кони, натыкаясь на него, с неистовым ржанием вставали на дыбы, били копытами, падали, опрокидывали и давили своих всадников.

Жеан никогда прежде не убивал. Он сразу почувствовал себя маленьким, неуклюжим, не знающим, как и что делать, — ведь до сих пор он рубил своим топором только деревья. Неужели и лошадей можно рубить, как дубы? Их ноги казались одновременно и грозными, и хрупкими. Они приводили его в замешательство.

Сражение разворачивалось скверно. Конные атаки и контратаки лишили поле зеленого покрова, вскрыли чернозем, уничтожили последние травинки. Жеан знал, что вот-вот копыта пройдутся по его телу, обнажив белые, как мел, кости.

Он уже видел, что произошло с Маленьким Пьером, Большим Рене, рябым Бернаром — товарищами, с которыми вместе убирали урожай и пировали. Жеан видел, как они падали под ударами длинных мечей рыцарей, и мозги вываливались из их рассеченных голов. А ведь они были здоровяки хоть куда, как кремень. В такой свалке самый сильный крестьянин превращался в неловкого бесхитростного ребенка, ничего не смыслившего в атаках и защите от них. Все это было знакомо только господам, воспитанным на обожании оружия.

Лучники находились в лучшем положении, чем пехота, поскольку творили чудеса со своими луками из тиса. Невидимые, они заставляли слушать себя свистом смертоносных стрел. А что мог противопоставить он, Жеан-дровосек, умеющий рубить деревья и колоть поленья, железным воинам, двигавшимся на него огромной волной?

Раньше он всегда смотрел на рыцарей как на особую человеческую расу. Кентавры. Люди, созданные разрушать, одним движением руки приносящие смерть. Люди из железа, разрушители, покрывшие себя сеткой из стальных колец и умеющие рубить руки, головы… Едва ли они смогли бы смастерить пару сабо или глиняный горшок…

Сражение разворачивалось скверно. Да и место было хуже некуда. Спрятаться-то негде, разве в след от копыта, в котором только дьявол смог бы присесть, чтобы облегчиться. Все шло прахом. Уже разорвали все орифламы, пустив их на перевязку ран. И все это «быдло» можно было принять за штандарты, тогда как люди просто-напросто истекали кровью.

Пали почти все. И остатки войска Брюнуа де Сольпьер медленно отступали, пока не оказались прижатыми к холму Монпериль, этой шишке на ровном месте, на верху которой возвышался укрепленный дом старика Брюнуа. Простенькая крепостишка с бревенчатым тыном. Брюнуа не был настолько богат, чтобы позволить себе каменный замок. И все-таки Жеану нравилась эта цитадель. Ведь и он приложил к ней руку. Немало деревьев для тына было срублено именно его топором.

Брюнуа с трудом, тяжело дыша, взобрался по склону холма; его кольчуга была местами разорвана, от крови уже начинали ржаветь колечки. Седые волосы выбились из-под шлема, и стало видно, что господин этот весьма стар.

И тут кровь ударила в голову Жеана; с поднятым топором он бросился навстречу вражеской коннице.

Он рубил налево и направо, словно получил приказ проложить просеку в густом лесу. Ноги, руки взлетали в воздух, как раньше взлетали травинки и былинки. Жеан не соображал, что делает. Он с такой силой погружал свой топор лесоруба в железо, что его плечам приходилось напрягаться, чтобы выдернуть его. Жеан сразил одну лошадь, потом другую, третью… Он не хотел быть раздавленным, словно мышь сапогом жнеца.

Ему открылось, что люди напрасно прячутся за железом; плоть под ним так же податлива, как и деревья. Изумленные всадники расступались перед ним, боясь столкнуться с этаким мужланом, который ни с того ни с сего дробил им кости, отрубал ноги их холеных коней, кромсал благородных дворян.

Жеан одним махом разрубал пики с развевающимися на их концах орифламами, с геральдическими зелено-голубыми цветами, словно заготовлял хворост, дрова на зиму.

Заблудившись в лесу сражения, рыцари подбадривали себя боевыми кличами на латыни и отважными девизами, а Жеан ограничивался простым «ух», и после каждого такого выдоха лилась чья-то кровь.

Да. «Ух!» — и падала лошадь, разлетался на кусочки треугольный щит, шлем раскалывался, словно скорлупа ореха.

Жеан мстил за унижения, наказывал за спесь и чванство, за презрение к простолюдинам.

И он кричал это рыцарям: «Чем ваша кровь отличается от моей? Она быстрее течет? Облегчить вам смерть?»

Перед ним были не боги, а простые смертные, которые, умирая, испытывали боль и страх, подобно всем людям и животным.

И тут не могли помочь ни вера, ни молитва, ни всеобщее благословение.

В какой-то момент сквозь оглушавший его гнев Жеан услышал слабый зов Брюнуа.

Старый хозяин сидел на склоне холма, его борода покраснела, пальцы рук ослабли и не могли больше сжимать эфес меча; сокрушенный от полученных ударов, Брюнуа умирал.

— Ты… — простонал он, — подойди… Ты из моих, но я не знаю твоего имени… Кто ты?

— Меня зовут Жеан, — ответил тот. — Дровосек, сын свинопаса Пьера и его жены Пернелии. Они умерли во время чумы.

— Ты бился отважнее, чем мои солдаты, — выдохнул Брюнуа. — Десяток таких людей, как ты, и еще неизвестно, что было бы.

Жеан промолчал. Ему было стыдно предстать забрызганным с ног до головы кровью перед своим сеньором. Красным от крови был и топор. Хотелось ответить, что не отвага тому причиной, а ярость и гнев. Вспомнить о своем стыде, когда союзники Брюнуа покинули того в разгар битвы после того, как нагло попытались увеличить цену за свою поддержку.

— У меня нет больше золота! — крикнул им тогда старик.

— В таком случае мы уходим, — заявили рыцари. — Ты недостаточно богат, чтобы мы участвовали в этой войне. Чума побери всех нищих, затевающих такую войну! Позови нас, когда накопишь деньжат.

— Подонки! Сброд, сволочи! — Жеан видел, как они без малейших угрызений совести разворачивали коней. — Наемники, установившие цену каждого удара меча, торговцы смертью, бесчестные торгаши, продающие свое умение со скупостью лавочников!

— Жеан… — невнятно проговорил Брюнуа. — У тебя еще хорошие глаза. Взгляни-ка, лежат ли наши убитые лицом к небу. Если они валяются на животах, значит, их поразили в спину во время бегства. Скажи мне.

— Все они смотрят в небо, мой господин, — солгал Жеан.

Отец Доминик встал на колени перед старым бароном, чтобы причастить его. Жеан недолюбливал монахов, но этот капеллан был честным. Потрясая распятием, он лез в самую гущу свалки, распевая благодарственные гимны и не пытаясь увернуться от ударов.

Наступил решающий момент, исход битвы был предрешен; рыцари собирались для последней атаки.

— Жеан, — пробормотал старик Брюнуа. — Я делаю тебя рыцарем. Хоть ты и неблагородного происхождения, но я имею на то право… Любой рыцарь может посвятить в рыцари человека безо всякого объяснения. Отец Доминик, запишите мою волю на пергаменте.

— Да, да, конечно, — подтвердил священник, вытирая кровавую пену в уголках рта барона.

— Через час у меня больше не будет земли, — проговорил Брюнуа. — А следовательно, я не смогу пожаловать тебя личным владением, но это не значит, что я отпущу тебя ни с чем… Вот мой меч… А вот твое достояние…

С огромным усилием он вырвал кусочек дерна с приставшими к нему крошками земли и вложил в руку дровосека.

— Твоя земля… — вздохнул Брюнуа. — Земля Монпериля. Носи всегда с собой, тогда никто не сможет ее украсть, как украли у меня. Уходи… Не жди. Ступай. Теперь ты не виллан. Ты — Жеан, рыцарь де Монпериль.

Капеллан сделал знак дровосеку удалиться.

Через некоторое время пехотинцы противника уже обшаривали поле битвы, ударами ножей добивая раненых. Только рыцари, которых они знали в лицо, могли рассчитывать на жизнь. Позже их унесут и будут выхаживать, надеясь на этом заработать. Все остальные были прикончены и ограблены до нитки. Забрали все, что годилось на продажу: кожаные жилеты и штаны, пояса и перевязи, пики, копья и стрелы с железными наконечниками. Ничего не поделаешь — таков закон войны.

За мародерами-добивальщиками следовал монах, совершая последнюю молитву и одновременно следя, чтобы у мертвецов оставался хоть клочок материи для прикрытия срамных мест; да и сами грабители обязаны были соблюдать это правило. Они редко нарушали его — не скоты же они, не так ли?

Так и ушел Жеан, не увидев, как остекленели глаза Брюнуа.

Он бежал, пригнувшись, виляя, держа в одной руке топор, в другой — меч; поглядеть со стороны — обирала трупов, торгующий железом…

Бежал он долго, до самой ночи, пока лес не окружил его со всех сторон.

Тут-то Жеан и рухнул наземь; грудь словно набили металлическими опилками, рот был полон земли — хоть деревце в нем сажай.

Дыхание восстановилось не скоро. Для защиты от волков Жеан влез на дерево. Воткнув топор в ствол, он устроился в развилке и осмотрел меч. Его никогда не призывали на военную службу, и этот длинный, длиннее его руки, нож произвел на Жеана странное впечатление. Он знал, что головка эфеса отвинчивается и в ней хранят реликвии. Подобная процедура освящения мечей производилась всеми рыцарями. Некоторые вкладывали в полость частички Святого Креста, шип с тернового венца Христа, щепочку от стола Тайной Вечери или еще что-нибудь. По общему убеждению эти предметы придавали мечу волшебную силу.

Жеан сомневался в действенности подобных талисманов, но ни за что на свете не осмелился бы отвинтить стальную головку эфеса меча старого Брюнуа. Да и что там могло быть? Зуб какого-нибудь святого? Крошечка священной косточки?

Ни одно из этих чудес не защитило барона от смерти.

Дня через три Жеан повстречал капеллана, передавшего ему пергаментный свиток.

— Держи, — сказал представитель Бога, — это акт о возведении тебя в рыцарское звание. Составлен он мною, поскольку я единственный свидетель. А больше-то из уважения к покойному господину. Не знаю уж, имеет ли он какую-нибудь ценность.

— Вы хотите сказать, что я ненастоящий рыцарь? — удивился Жеан.

Монах поморщился, стараясь скрыть замешательство.

— Почему же… — пробормотал он. — Ты являешься рыцарем… по крайней мере можешь считать себя им.

Барон знал, что делал. Он не превысил своей власти, но не очень-то обольщайся. В сущности, ты никогда не сможешь кичиться этим титулом. Настоящий рыцарь должен быть знатоком военного искусства, иметь боевого коня для участия в битвах, вьючное животное для перевозки груза, кольчуги, шлема, пики и позолоченных шпор. Все снаряжение стоит целое состояние. Где ты возьмешь сокровище, которое даст тебе возможность приобрести все необходимое? Ты беден и не обладаешь манерами паладина. Выкинь все это из головы, мой мальчик. Занимайся чем всегда, нет ничего постыдного в ремесле лесоруба.

Жеан не смутился. У него был меч, в кармане холщовой блузы лежал кусочек земли Монпериля, и все рассуждения монаха ничего не изменят. Он взял свиток, развернул, пробежал глазами по буквам-значкам, хотя и не умел читать.

— Боюсь я за тебя, — заметил капеллан. — Чувствую, что ты готов совершить какую-нибудь глупость. Давай помолимся. Близкая смерть помутила разум барона, и не исключено, что он сыграл с тобой злую шутку. Надо подумать и об этом. Семьи у тебя нет. Пойдем со мною. Я направляюсь в монастырь СенЛоран д'Утремон. Там ты найдешь себе работу. Хорошие дровосеки всегда нужны.

Но Жеану совсем не хотелось обслуживать монахов. Если уж его сеньор так решил, то он станет странствующим рыцарем, паладином без вьючного животного и доспехов.

— Тебя ждет ужасное разочарование! — вздохнул капеллан. — Однако твое упрямство достойно моего благословения.

Вот так Жеан-дровосек стал Монперилем, неутомимым странником без шлема и кольчуги. Он долго не мог научиться правильно владеть мечом, но зато у него была лошадь, старая кляча, которой уже тяжело было возить телеги.