В самом конце апреля, когда тепло уже казалось неизбежным, когда проклюнулись мягкие и влажные листочки на первых березах, неожиданно ударили заморозки. Светлая дымка инея полегла на поля и пашни, придавила, обожгла молодую зелень, и выстывающая за ночь земля тяжело парила с восходом солнца. Присмирела, охолодала и проснувшаяся было тайга. В такую-то вот сиротскую пору и нагрянула к Поле Виноградовой нежданная весть: Калмыковы засылают сватов. В первую минуту она обомлела и в растерянности схватилась было собирать белье в стирку, но тут же опамятовала и зашлась долгим неискренним смехом. Тетка Татьяна, принесшая эту новость, с неодобрением наблюдала панику своей племянницы и подозрительно поджимала губы. Поля отсмеялась, сникла и грустно посмотрела в окно. Большой куст черемухи, ломившийся из палисадника, взъерошенно отмахивался голыми ветвями от низового ветра. Черемуха была ее ровесницей и заканчивала свой двадцать четвертый год на земле.
— Они что там, с ума посходили? — устало спросила Поля.
— А я почем знаю. Нюрка-Колокольчик с утра по всему селу заливается. Для нее теперь раздолье, язык-то вострить. Да и ты…
— Что я? — Поля отошла от окна и посмотрела на тетку Татьяну.
— А то… С какой такой стати дело до сватовства дошло? Ты ведь не девочка, а он не мужик. Ведь скока времени у тебя под окном промышлял, ай не видела?
— Видела.
— Ну так что?
— Ладно, — Поля отмахнулась, — спрашивать все горазды, а отвечать некому. Ладно, — еще раз повторила она и нахмурилась, — я сама с ним поговорю.
— Господи, — вздохнула тетка Татьяна, — жизнь-то ноне пошла. Скоро из пеленок да и под венец. А Колька велик, да глуп, что Ананьин внук… Ну, пошла я. Седни парники буду закладывать.
Поля в одиночестве попила чай, прибралась и вышла на улицу. День занимался натужливо, хмуро, и лишь воробьи, обогретые апрелем, весело гомонили во дворе, склевывая оброненные курами зерна.