Западня для лорда

Глава 20

Собрание членов ордена Волка закончилось позже, чем предполагал Линвуд. Он не пошел с остальными пропустить по стаканчику, сразу отправился домой. Открыв дверь кабинета, тут же понял: что-то случилось.

Он не сразу заметил в темноте Венецию. Огонь в камине почти погас, и комната погрузилась во мрак и холод.

— Венеция?

Взяв свечу, он зажег, ее от едва тлеющих углей и с ее помощью зажег все остальные свечи в канделябре.

Подошел к жене:

— Не думал, что ты станешь дожидаться меня. Собрание затянулось.

— В самом деле? — убийственным тоном, от которого у Линвуда кровь застыла в жилах, произнесла Венеция.

— Что случилось? — спросил он, подходя к ней вплотную.

— Мэриэнн приезжала днем.

— Вот как, — прошептал он.

— Рассказала, что с ней сделал Ротерхем.

— Тогда ты не можешь не понимать, почему я не сообщил тебе об этом.

— Да, понимаю.

— Рад это слышать.

— Ты лгал мне.

— Я никогда не лгал тебе, Венеция.

— Разве нет?

— Нет.

— Чем ты можешь поклясться, Френсис?

— Чем скажешь.

— Моей жизнью? Или жизнью Ротерхема, возможно?

— О чем ты говоришь!

Она указала глазами на стол. Линвуд увидел дневник Ротерхема, который он забрал из его кабинета в ночь убийства.

— Да, вижу.

— И я тоже вижу. Наконец-то. Это дневник Ротерхема. Как ты, наверное, потешался надо мной, заставляя верить в свою невиновность! Смеялся над моей наивностью. И твои родители тоже. Твое актерское мастерство многократно превзошло мое.

— Все не так, как ты думаешь. Я могу объяснить присутствие у меня этой вещи.

— Точно также, как объяснить убийство Ротерхема? Или ты намерен дальше обманывать меня, ведя изощренную игру?

Линвуд плотно сжал губы.

— Наша игра давно окончена. Но даже тогда я не обманывал тебя.

— Возможно, и нет. Ты педантично следовал правилам. Лишь тщательно подбирал слова, разрабатывал хитроумную тактику.

— Впервые в жизни не делал ничего подобного.

— Нет? Поклявшись говорить мне правду или безмолвствовать, ты хранил молчание вместо того, чтобы защищаться. Я считаю это хитроумной тактикой. — Она горько рассмеялась. — Неудивительно, что ты никогда не отрицал свою вину, даже когда мы оставались наедине. Какой же я была дурой! Верила, что ты кого-то выгораживаешь. — С ее губ сорвался еще один нервный смешок, в глазах стояли слезы. — А все оказалось… несколько не таким, как я думала. Ты убил Ротерхема, защищая честь Мэриэнн.

— Венеция!

— А знаешь, что во всем этом самое ужасное, Френсис? Если бы ты с самого начала был откровенен со мной и признался в убийстве, мне было бы все равно. — Слезы потекли по ее щекам, но она смахнула их быстрым, нервным движением. — Ты сделал из меня дуру.

— Ты ошибаешься, Венеция.

Линвуд подошел к ней, намереваясь обнять, но она оттолкнула его руки и хотела отвернуться, однако он схватил ее в охапку и заставил посмотреть себе в глаза.

— Я не убивал Ротерхема. Клянусь тебе.

В тишине комнаты слова прозвучали особенно громко. За окном бушевала непогода, лил дождь, завывал ветер, раскачивая занавески и заставляя трепетать пламя свечей, от которого на лице у Линвуда появлялись опасные тени.

Она тяжело дышала, прижимаясь к его груди.

— У тебя его дневник.

— Да. Но я его не убивал.

Будучи не в силах смотреть на отражающуюся в глазах Венеции боль, Линвуд произнес:

— Теперь, когда я больше не связан тайной Мэриэнн, могу рассказать тебе все.

Посмотрев на него долгим взглядом, Венеция кивнула:

— Так расскажи же мне.

Подойдя к окну, Линвуд вгляделся в темноту ночи:

— Ты права. Я защищал Мэриэнн. Она поведала тебе, что он с ней сотворил?

— Да, — прошептала Венеция. — Теперь я понимаю, почему ты хотел убить его.

— Поверь, я страстно этого желал. И мой отец тоже. Мы сделали бы это три года назад, но негодяй ускользнул на континент.

— А ты спалил его дом в качестве предупреждения, чтобы он не смел возвращаться назад.

Линвуд покачал головой:

— Я сжег дом, чтобы уничтожить его личные дневники. На протяжении долгих лет он тщательно документировал свой интерес к Мэриэнн, как и то, что сотворил с ней. Также он упоминал о связях с моим отцом. Если бы кто-то прочел все это… я не мог подвергать сестру такому риску.

— Но в Италии Ротерхем не остался. В начале этого года он вернулся в Лондон.

— Из-за Мэриэнн. Он был одержим ею.

При этой мысли Венеция содрогнулась.

— Но ведь она моложе меня, его дочери.

— Для него это не имело значения. Он был из тех людей, кто привык всегда получать желаемое. Он хотел Мэриэнн даже после того, как она вышла замуж. Ты встречалась с Рейфом Найтом, ее мужем.

Венеция кивнула.

— Такого человека лучше не злить.

— Верно. — Линвуд вспомнил, каково это — разозлить Рейфа Найта. — Найт убил бы Ротерхема, не останови его Мэриэнн. — Глядя на ночную улицу, он видел перед мысленным взором совсем другую картину, случившуюся не так давно, — закат в Хоунслоу-Хит. — Ротерхему было позволено убраться живым с условием, что он немедленно уедет из страны. Но он остался. Он даже посещал те же светские приемы, что и моя сестра, чтобы помучить ее.

— Могу лишь догадываться, каково ей было.

Венеция накрыла его ладонь своей. Помолчав немного, он продолжил:

— В ту ночь я отправился в дом, который он снимал, чтобы предупредить: у него ровно день, чтобы покинуть Лондон. Но когда я пришел, — Линвуд закрыл глаза от нахлынувших воспоминаний, — он уже был мертв — лежал на своем столе в луже крови. — Линвуд до сих пор ощущал во рту ее металлический привкус. — Кто-то меня опередил, причем совсем недавно. Труп еще не остыл.

— Ты решил, что его застрелил твой отец.

— Рука моего отца давно ослабела. Он не смог бы удержать пистолет. Я решил, что это сделал Найт. Он любит Мэриэнн, сама знаешь. — Помолчав немного, он повернулся к Венеции. — Поэтому я отыскал дневник и ушел. Следующие несколько недель были настоящей пыткой. Я был рад, что Ротерхем мертв, но также испытывал злость.

— Знал, что будет расследование. Опасался, что всплывет имя Мэриэнн.

Он кивнул.

— А еще потому, что часть меня жаждала лично прикончить негодяя.

— А потом появилась я со своими вопросами, — негромко добавила Венеция.

— А потом появилась ты со своими вопросами.

Они переглянулись.

— Ты не оказывал сопротивления, ибо не хотел, чтобы разоблачили Найта.

— Если бы Найта повесили, это убило бы Мэриэнн. Она и без того слишком много страдала.

— Должно быть, тяжело было нести эту ношу в одиночестве.

— Я рад, что наконец-то могу рассказать тебе, Венеция.

Воцарилось молчание. Воздух в комнате был настолько насыщен эмоциями, что казалось, вот-вот раздастся взрыв. Венеция плакала, не стесняясь и не отирая слез. Линвуд протянул к ней руки, она упала в его объятия, прижалась щекой к груди и громко разрыдалась от облегчения и сочувствия к мужу, на долю которого выпало столько испытаний. Она плакала, а за окном бесновались дождь и ветер.

Линвуд обнимал ее, пока она не выплакала все свои слезы, пока непогода внутри и снаружи не улеглась, оставив лишь успокаивающее биение его сердца. Она прижалась губами к его тонкой белой сорочке, пропитанной ее слезами, и поцеловала его прямо в сердце, затем стала покрывать поцелуями пульсирующую жилку на шее, показывая, как сильно его любит. Наконец добралась до его губ и слилась с ним в сладком поцелуе. Поглаживая его влажные волосы, вгляделась в черные задумчивые глаза.

— Я люблю тебя, Френсис, — сказала она, развязывая ему галстук и отбрасывая на пол.

Расстегнув воротничок рубашки, поцеловала ямочку у основания шеи. Ее руки соскользнули с широких плеч вниз, по отворотам сюртука, ощущая влажную от дождя шерстяную ткань и тепло его тела.

— Ты же простудишься.

Она стянула с него сюртук. За ним последовали жилет и рубашка.

Прижав пальцы к груди Линвуда, Венеция ощутила громкое, размеренное биение его сердца. Запечатлев поцелуй на гладкой коже, она заскользила руками вниз к мускулистому животу.

Услышала, как он вздохнул, содрогнулся всем телом, когда она стала расстегивать пуговицы на бриджах и ласкать напрягшийся член через тонкую ткань панталон.

Схватив за талию, Линвуд крепко прижал ее к себе и принялся целовать, одновременно расстегивая платье. Наконец они полностью обнажились друг перед другом в свете свечей.

— Я согласился бы еще сотню раз пройти через тьму, боль и страдания, потому что они привели меня к тебе. Я люблю тебя, Венеция. Всецело и безоговорочно. Это правда.

Заключив ее в объятия, он занялся с ней любовью.

К утру непогода улеглась, небо прояснилось и снова стало голубым, выглянуло солнце. Линвуд чувствовал, что с его плеч сняли тяжкое бремя, хотя он все еще тревожился, как бы расследование властей не раскрыло вину Найта. Что бы ни случилось в прошлом и что бы ни готовило будущее, он мог все снести, зная, что Венеция любит его. Теперь он понял, что испытывает Найт к Мэриэнн. Он удивлялся лишь, как это его зять не прикончил Ротерхема еще раньше. Если бы кто-то причинил зло Венеции, Линвуд поквитался бы с мерзавцем, не колеблясь ни секунды.

От холодного солнечного света ее бледная кожа заблестела, щеки слегка порозовели. Она была его сердцем, жизнью. Подняв глаза от чашки кофе, она заметила, что он наблюдает за ней, и улыбнулась. Эта улыбка перекликалась с радостью, клокотавшей в его сердце. Протянув руку через стол, она переплела свои белые пальцы с его смуглыми. На ее тонком безымянном пальчике красовалось массивное обручальное кольцо.

Они остановились у книжного шкафа. Солнечный свет озарял страницы дневника Ротерхема, до сих пор лежащего на письменном столе.

— Подумать только, он все это время находился здесь, а я и не заметила, что у тебя две одинаковые книги. — Печально улыбаясь, она закрыла дневник. — Прямо на виду, как я и предполагала.

Линвуду потребовалась секунда, чтобы осознать смысл сказанного, его сердце забилось быстрее.

— Но ты ведь пришла в мой кабинет в поисках пистолета, а не дневника.

— И того и другого вообще-то.

— Так ты знала, что дневник пропал?! — не в силах замаскировать удивление, воскликнул Линвуд, пристально глядя на жену.

— Мне не было известно, что это именно дневник, но я знала, что книга у тебя. — Улыбнувшись, она озадаченно посмотрела на него.

— Откуда, Венеция?

Он изо всех сил старался задать этот вопрос обычным тоном, но от нехорошего предчувствия тело напряглось, точно струна.

— Роберт сказал. Его свидетель видел, как ты уносил книгу.

— Клэндон! — Это имя сорвалось с его языка, как проклятие. От осознания того, что на самом деле произошло, у Линвуда закружилась голова. — Каким же я был треклятым идиотом! — пробормотал он, прижимая руку ко лбу.

— Что ты хочешь сказать?

— Ротерхема застрелил вовсе не Найт, а Клэндон.

Линвуд поморщился от собственного заблуждения.

— Роберт? Но это нелепо!

— Клэндон мог узнать о том, что дневник у меня, лишь одним способом — если находился в ту ночь в комнате.

— Но свидетель…

— На мне был плащ, в складках которого я надежно укрыл дневник, прежде чем выйти из кабинета.

— Возможно, брат просто заметил отсутствие какой-то книги на полке.

— Я сдвинул остальные книги так, чтобы не осталось зазора. Кроме того, Клэндон даже не знал о существовании дневника, пока не увидел, как я его забираю.

— Ты не можешь этого утверждать.

— Могу, Венеция.

Он посмотрел на нее в упор.

— Другая книга в твоем книжном шкафу — та, что имеет такое же название, — негромко произнесла она.

Он снял ее с полки и протянул Венеции:

— Это мой дневник.

— Не понимаю.

— Ротерхем был членом одного очень секретного клуба под названием «Орден Волка». Я тоже состою в его рядах.

Она провела пальцами по выгравированным на корешке золотым буквам, задержавшись на слове «Волк».

— А твоя трость с набалдашником в виде волчьей головы?

— Волк — это наш символ. Каждый член ордена обязан ежедневно вести дневник. И каждый прячет его одинаково.

— Одна и та же книга, — прошептала она.

— Обтянутая кожей, сочетающейся с общей цветовой гаммой библиотеки. Писать на ней имя владельца не разрешено, только номер на корешке. Также нам категорически запрещается разглашать любую информацию, связанную с клубом, кому бы то ни было. Ты же знаешь, что за человек был Ротерхем.

— Да.

— Он никогда не рассказал бы о таком Клэндону.

Она закрыла глаза.

— Не могу в это поверить. Роберт никогда бы так не поступил. Отец всегда был добр к нему, признал его своим сыном, представил свету, положил хорошее содержание. Он даже выплатил его карточные долги. Мой брат, конечно, далек от идеала, но убийство… Случившемуся должно найтись иное объяснение. — Она посмотрела на дневник Ротерхема. — Ты его читал?

— Я не особо продвинулся, — процедил Линвуд сквозь зубы. — Негодяй часто излагает свои фантазии, в которых фигурирует моя сестра.

Венеция побледнела.

— Возможно, за несколько дней до смерти он упоминал о чем-то, что может дать нам подсказку.

— Ты права, — кивнул Линвуд.

— Я прочту дневник, Френсис.

Линвуд посмотрел на нее, испытывая огромную благодарность за то, что она предложила это.

— Я не хотел бы, чтобы ты через это прошла, — негромко произнес он.

— Но мне нужно знать. Мэриэнн — твоя сестра, а Роберт — мой брат.

Он согласно кивнул, признавая справедливость ее слов.

— Мы прочтем его вместе.

У Венеции внутри все обмерло, к горлу подступала тошнота, когда они с Линвудом, сидя на диване, читали написанные Ротерхемом слова. Он ведь ее Отец. Линвуду чтение дневника давалось с еще большим трудом.

Начав со дня убийства, они двигались в прошлое и очень скоро узнали всю правду. Это был вопрос всего лишь нескольких дней.

Закрыв глаза, Венеция вздохнула.

Линвуд захлопнул книгу.

Больше они к чтению не возвращались.

— Тебе не нужно встречаться с ним, Венеция. Я сделаю это один.

— Мы сделаем это вместе. Я должна поговорить с ним, дать ему шанс объясниться.

— Вместе, — повторил Линвуд, сплетая свои пальцы с ее, чтобы поддержать.

— Ты освободила убийцу нашего отца, и после этого тебе хватает наглости явиться ко мне домой и бросаться такими обвинениями?

Прищурившись, Роберт переводил взгляд с Венеции на Линвуда и обратно. Он так убедительно покачал головой от негодования, что в душе Венеции, невзирая ни на что, забрезжил лучик надежды — вдруг каким-то образом ее муж ошибся, а написанное в дневнике отца не соответствует действительности. Ей хотелось верить Роберту. Даже узнав правду, она желала, чтобы убийцей оказался Найт.

— Моя собственная сестра! — презрительно воскликнул Роберт.

— Мой собственный брат, — мягко вторила Венеция. — Я все знаю, Роберт.

— Ты знаешь лишь то, что Линвуд вложил в твою голову. Мало ему было выйти сухим из воды, так он еще и тебя вздумал против меня настраивать.

— Я так верила тебе, Роберт. — Она покачала головой.

— Он ведь признался в поджоге, разве нет? Но ты веришь ему, а не мне. Это все из-за его титула и респектабельности. Отчего ты не хочешь увидеть то, что творится у тебя под носом, Венеция?

— Я вижу. — Она вытащила дневник Ротерхема и продемонстрировала его брату. — Вот книга, за которой ты меня послал. Та самая, которую Линвуд забрал из кабинета нашего отца. — Она сделала паузу. — Ты не знал, что это его дневник, не так ли? Хотел лишь с его помощью уличить Линвуда.

У Роберта задергался кадык.

— И в нем Ротерхем писал о тебе.

Он побледнел.

— Я знала, что тебе нравится вести разгульный образ жизни, Роберт, но не подозревала, сколь сильно карточные долги, алкоголь и… прочие излишества… вышли из-под контроля за последние годы. Ротерхем тоже не имел об этом понятия. Вернувшись из Италии и обнаружив, что ты погряз в долгах, и тебе угрожают кредиторы, он пришел в ярость.

— Можно подумать, он сам являлся образцом добродетели, — пробормотал Роберт.

— Он счел, что ты покрываешь позором его имя.

— Я не сделал ничего такого, чего не делал он сам всю жизнь.

— Ты не умел действовать тайно.

— Все мы время от времени совершаем ошибки.

— Ротерхем оплатил твои долги, как ты и ожидал.

— По-твоему, я убил его из чувства благодарности?

— Нет. Ты убил его, потому что он намеревался изменить свое завещание.

Венеция ожидала и отчаянно желала, что брат станет все отрицать, но тот молчал. По его лицу и глазам она догадалась: это правда.

Роберт отвел взгляд, а когда посмотрел на нее снова, его глаза были подобны двум кускам холодного голубого мрамора. В них сквозило презрение.

— Он собирался полностью лишить меня содержания. Меня, своего сына! И оставить все тебе. Хотел преподать мне урок, старый мстительный ублюдок!

— И ты его убил.

— Это вышло случайно. — Он потупился, нахмурив брови, будто заново переживал события той ночи. — Мы поспорили. Он сказал, что гниль нужно искоренять, пока не распространилась. Это для моего же блага. Так будет лучше для меня. Лучше? Мы все больше распалялись. Ради всего святого, Венеция, он хотел вышвырнуть меня из моего собственного дома! — Роберт посмотрел ей в глаза. — На стене висел заряженный пистолет, я схватил его и стал угрожать. Знаешь, что он сделал? Посмеялся надо мной. Сказал, что у меня кишка тонка, и я на такое не осмелюсь. Вот я и показал ему, что это не так.

От этих слов ей сделалось не по себе. Роберт всегда был избалованным и испорченным, но она и помыслить не могла, что он способен на убийство.

— Почему Линвуд?

— Просто оказался не в том месте не в то время. — Роберт пожал плечами. — Я хотел представить все так, будто старик сам себя застрелил, но услышал, что кто-то идет, и спрятался. Появился Линвуд, которого я всегда не любил. Давай посмотрим правде в лицо, первого приза за популярность ему точно не завоевать. Всем известно, что и в нем самом, и в его папаше есть что-то дьявольское.

— Из-за тебя его могли повесить!

— Все лишь вздохнули бы с облегчением. Он дурной человек. Венеция. Это тебе любой скажет. К тому же он спалил дом отца, что сыграло мне на руку. Я бережно хранил пистолет у себя, потом понял: нет необходимости его подбрасывать. — Он посмотрел на Линвуда. — Она прекрасна, не так ли? Какому мужчине удастся побороть такое искушение?

— Я не понимаю. — Венеция повернулась к мужу: — Что он имеет в виду?

— Твоя роль в этой игре заключалась вовсе не в сборе информации. Клэндон не знал, что я могу сделать какое-то признание. Он намеревался лишь выставить тебя перед всем Лондоном моей любовницей.

— Браво, Линвуд.

Роберт шутливо похлопал в ладоши.

— Нет, — прошептала Венеция, посмотрев на брата. — Зачем тебе понадобилось это делать, зная, что я думаю о подобного рода отношениях?

— Мне нужен был заслуживающий доверия свидетель. Кто еще сгодился бы на эту роль лучше любовницы? Женщины, которая делит с ним ложе. Но потом ты все испортила.

— Так это ты устроил поджог в моем доме?

— Я же не знал, что ты внутри! Думал, ты уже уехала в театр.

— Ты заставил меня поверить, что это дело руте Линвуда!

— Ты влюбилась в него, а я не мог этого допустить. Мне нужно было каким-нибудь образом заставить тебя понять, как он опасен.

— Ах ты, ублюдок! — вскричала она.

— Не более чем ты, дорогая сестричка. Я сын экономки, а ты дочь дешевой шлюхи из публичного дома.

Обвинение повисло в воздухе. Венеция ахнула. Она боялась посмотреть на Линвуда.

— Так ты забыла упомянуть мужу об этой маленькой детали, не так ли? Ему известно лишь о благородном жеребце, но не о покрытой им кобыле.

Во рту у Венеции пересохло. От стыда и жестокого разоблачения ей хотелось забиться в какую-нибудь щель и затаиться там.

— В этом вы заблуждаетесь. Так же как и во всем остальном, Роберт. Венеция рассказала мне абсолютно все.

Линвуд встал между ней и Робертом, заслонив ее от брата. Его голос был необычайно холоден, но Венеция была ему очень благодарна. Чувствовала, как в груди разливается тепло.

— В таком случае вы не можете не понимать, что это ее — как бы лучше выразиться? — ахиллесова пята. Она сделает все, чтобы не допустить огласки ее маленькой тайны, даже пойдет в полицию и сообщит о признании любовника, — презрительно фыркнул Клэндон.

Венеция почувствовала, как кровь отливает от лица, но продолжала стоять на том же месте и слушать.

— Плохо уже то, что ваша жена — актриса и незаконнорожденный ребенок, между прочим, человека, которого, как все считают, вы убили. А теперь подумайте, какой будет скандал, если откроется, что Ротерхем зачал ее в публичном доме. Вам с отцом принадлежат далеко не все газеты в городе, Линвуд.

Линвуд рванулся вперед так неожиданно, что Венеция ничего не успела предпринять. Только что он стоял рядом с ней, а в следующую секунду уже прижимал Роберта к стене, держа за горло.

— Не думаю, что вам захочется кому-то об этом рассказать, Клэндон.

— Я буду безмолвствовать, если, конечно, кое-что получу взамен, — сдавленно прокаркал Роберт. — Думаю, мы понимаем друг друга.

— Черта с два, — негромко ответил Линвуд.

Переведя глаза на Венецию, Роберт заговорил с ней:

— Подумай только, какой стыд, раскрытие грязного секрета. Секрета, который ты упорно скрывала все эти годы. Убеди мужа не разглашать моего участия в этом деле, и я тоже буду держать рот на замке.

— Вы будете держать рот на замке, Клэндон. Я лично за этим прослежу, — мрачно пообещал Линвуд. — Я не позволю вам навредить ей.

Заметив, что он сильнее сжал горло брата, Венеция вскричала:

— Френсис! Прошу тебя, остановись!

Линвуд посмотрел ей в глаза. В его взгляде она прочла не презрение, понимание. Помедлив еще мгновение, он все-таки отпустил Клэндона. Тот облегченно задышал, потирая шею, на которой уже начали проступать синяки.

— Линвуд на свободе, — произнёс он. — Нельзя дважды арестовать человека по одному и тому же подозрению. Не так уж многого я прошу, Венеция.

— Только того, чтобы он оставался негодяем в глазах общества. — Она в упор посмотрела на брата. — Сообщай в газеты, Роберт, будь ты проклят. Я лично стану свидетельствовать против тебя.

Роберт удивленно уставился на нее. Она позвонила в колокольчик, призывая лакея.

Два часа спустя Венеция находилась в гостиной. Поникшим голосом рассказывала мужу финальную часть своей истории, не осмеливаясь поднять на него глаза. Линвуд стоял у камина, в котором колыхались языки пламени.

— Моя мать была шлюхой в одном публичном доме, завсегдатаем которого являлся Ротерхем. Он взял ее в свой дом и назвал любовницей, но потом пресытился и отослал обратно. Она была бедна, одинока необразованна, да еще с внебрачным ребенком на руках. Ей просто больше некуда было пойти. Она скончалась за год до своего тридцатилетия, но выглядела при этом много старше своих лет.

— Вот почему ты покровительствуешь приюту для женщин, желающих прекратить заниматься проституцией, в Уайтчепеле. И почему до меня в твоей жизни не было ни одного мужчины, — наконец осенило Линвуда.

Она кивнула:

— Я поклялась, что не пойду по стопам матери. Я ненавидела Ротерхема за то, что он сотворил. Но, как ни велика моя любовь к маме, я ненавидела и ее тоже, потому что она позволила Ротерхему распоряжаться собой. Я считала ее слабой из-за того, что она любила его, несмотря ни на что, она всегда повторяла мне, что женщина не выбирает, в кого влюбиться. Я ей не верила. Тогда. — Венеция ненадолго замолчала. — До тех пор, пока не встретила тебя. — Она посмотрела ему в глаза. — Мне очень жаль. Френсис. Следовало рассказать тебе все давным-давно. До того, как мы поженились. До того, как стало слишком поздно. Но мне было стыдно.

Не сводя с нее взгляда, он взял ее за руку и заставил встать.

— Тебе нечего стыдиться, Венеция. Я люблю тебя, и это неизменно. — Он поправил выбившуюся из ее прически прядь волос. — Но я понимаю, как болезненна для тебя эта часть твоего прошлого. Не нужно нам было приходить к Роберту. Никто не должен узнать о твоей матери.

Она покачала головой.

— Люди считают тебя виновным, Френсис. Думают, будто тебе, как виконту, сошло с рук убийство герцога. Будто мы заключили с тобой сделку, ты купил мое молчание, женившись на мне.

— Не важно, что думают они. Нам-то известна истина.

— Нет, это важно. Я видела, как болезненно ты все воспринимаешь, что даже твои близкие друзья и члены семьи верят в твою виновность.

— Небезосновательно. Клэндон прав, Венеция, я злодей.

— Нет, Френсис. Ты добрый и благородный человек.

— Ты не спросила, что бы я сделал, если бы Ротерхем отказался покинуть Лондон, невзирая на мои угрозы.

— Ты убил бы его? — негромко ахнула она.

— Не стану отрицать такой вероятности.

— Ты не можешь знать, что случилось бы. Значение имеет лишь то, что ты его не убивал. Мы должны заявить обществу, что ты честный человек. Я не отступлюсь.

Их взгляды встретились.

— Даже если твоего брата повесят?

Она кивнула, хотя и со слезами на глазах, и поспешно опустила голову.

Линвуд поднял ее подбородок и посмотрел прямо в глаза:

— А что, если его просто вышлют из страны?

— Это было бы великой милостью.

— В таком случае мы станем просить о ней у тех, кто наделен влиянием.

Венеция бросила понимающий взгляд на прислоненную к стене трость с набалдашником в виде волчьей головы со сверкающими изумрудными глазами.

Присутствие на суде стало для Венеции тяжелым испытанием. Роберт обнародовал правду о ее матери, но все оказалось не так страшно, как она ожидала. Наоборот, она испытала облегчение оттого, что не нужно больше ничего утаивать. Линвуд любит ее, несмотря ни на что, все остальное меркло по сравнению с этим. Роберта признали виновным в убийстве отца и приговорили к ссылке в Австралию с запретом когда-либо возвращаться в Англию.

Через неделю после суда ранним утром Венеция стояла у окна гостиной в их доме на Сент-Джеймс-Плейс. Плотнее запахнув халат, чтобы скрыть наготу, смотрела на покрывший улицы первый снег, похожий на вату. Скоро Рождество. Венеция размышляла о том, как сильно изменилась ее жизнь всего за один сезон. Ее незыблемая вера в прошлое, будущее и себя претерпела разительные перемены. Из прославленной актрисы она превратилась в виконтессу. Власть, слава и успех не принесли ей счастья. Оно пришло от сердца, от всепоглощающей любви к другому человеку, который тоже ее любит. На душе у нее потеплело при мысли о муже, спящем в соседней комнате.

Раздался негромкий шорох. Линвуд, все еще обнаженный и теплый, только что поднявшийся с кровати, обнял ее сзади и поцеловал, в волосы.

— Я думала, ты еще спишь, — сказала она.

— Только не без тебя, — пробормотал он. Посмотрел сначала на припорошенную снегом улицу, затем на Венецию.

— О чем ты задумалась?

Эти слова перекликались с теми, что он сказал ей на балконе в вечер их знакомства. Кажется, это было целую вечность назад.

— Только о хорошем, — улыбнулась она. — Я рада, что твое доброе имя восстановлено.

— Благодаря тебе, — прошептал он ей на ухо. — Я люблю тебя, Венеция.

— Я тоже тебя люблю, Френсис.

Из мрачных тайн и хитроумных игр выросла искренняя любовь, которая продлится вечность. Улыбнувшись, Линвуд потерся носом о ее шею.

— Возвращайся в постель, любимая.

— Да, — с улыбкой согласилась она.

Взявшись за руки, они пошли в спальню. Впереди у них целая жизнь в любви и согласии. Словно перекликаясь с согревающим их сердца счастьем, за окном радостно закружились белые снежинки, укутывая лондонские улицы сияющим покрывалом.