Записки грибника

Теперь мне становиться понятна его, какая то нелюдимость, мрачноватость я бы сказал, и понятны все эти копания в кузне, этот бедолага считал, что все вокруг такие же, но другие кузнецы имеют свои секреты. Не спорю, в чем-то он может и прав, но градусников здесь нет, и температуру определяют по цвету. Данила не видел от пятисот до тысячи градусов, всю гамму цветов каления. Надо было мне раньше обратить внимание на него. Поздно посыпать голову пеплом. Ни стал никому говорить, им не зачем знать. Кузнецу посоветовал забыть про сталь и заниматься только медью и бронзой, придется искать выходы на стороне, а это в первую очередь секреты технологий.

Хотя по сути, какие у меня тайны? Да ни каких. Всё что я знаю, это некоторые технические решения.

'Когда посоветовал Никодиму, для тележных колес, сделать кожаные сальники и набить ступицу дегтем, он как обычно начал спорить. За полчаса, переделал одно из четырех, и когда оно проездило месяц, ни разу не скрипнув, Никодим тишком сделал тоже самое на оставшихся. Вчера видел знакомого стрельца, он собрался в город, на телеге нагруженной мешками и кульками, восседал сынишка. Перебросившись парой слов, стрелец попрощался, хлопнул вожжами по лошадиному крупу, трогаясь с места, глухо стукнули копыта о землю и возок покатился. Колеса не скрипели, хотя поклажи было изрядно. Я посмотрел вслед и улыбнулся на ступицах стояли мои сальники'

В принципе, он может готовить всё что нужно, а мне останется просто поработать градусником, пока не найдем нормального пацана ему в ученики. С этим разберемся, а вот что делать с попыткой, не удачной попыткой отлить мясорубку из чугуна? А может она была удачна, ведь отливал то её мой дорогой друг, Данила. Надо попробовать ещё раз, заодно уж и сковородки чугунные для Марфы сделать, а то те железки, которыми она пользуется, вызывают дрожь. Так что вперед, рубанок с резцами в зубы и строгать модель в натуральную величину. Насколько помню, у чугунины есть свойство со временем становиться антипригарной. Хотя бабка моя, пока была жива…

Я задумался, вспоминая, что и как она делала, если у неё начинали ржаветь сковородки.

' — Дай сюда, — Баба Нюра требовательно протянула руку и забрала у меня, свою любимую сковородочку, маленькую такую, размером как раз на один блин.

— Бабуль, она же ржавая совсем, я могу, конечно, её оттереть наждачкой, только это ненадолго, потом опять рыжая будет.

— Это я и сама сделать могу. — Она поставила её на плиту, — это всё потом, садись чаю попьем, как раз сегодня ладушков напекла, у меня даже варенье есть…

Посидели, поговорили, в следующий выходной я к ней не попал, а приехал только через две недели. Уже почти перед самым домом, вспомнился разговор о сковородке, развернувшись, пошел в хозяйственный, благо он был под боком. Переговорив с продавцом, выбрал алюминиевую с тефлоновым покрытием, расплатился на кассе и довольный покупкой пошел к старушке.

Уже на лестнице меня встретил запах, знаете, многие пекут блины и масло льют в тесто, а бабка обмакивала разрезанную на пополам луковицу в блюдечко с растительным маслом и тонким слоем смазывала сковороду, так вот пахло тушеным на подсолнечном масле луком. Поднявшись на второй этаж, позвонил, она открыла дверь, и меня окутал аромат свежеиспеченных пшеничных блинов.

— Здравствуй бабуль, — И выразительно зашмыгал носом, — Вкусно пахнет.

И поцеловав её в щеку, стал раздеваться, она тем временем ушла в сторону кухни. Одев на ноги, стоптанные старенькие тапочки, пошел следом за ней, держа подарок за спиной. На столе стояла стопка тоненьких одинаковых блинчиков. Я потянулся, чтоб схватить самый верхний и получил удар тряпкой, — Вымой руки, потом за еду хватайся. Сколько раз тебе говорить? Пришел…

— с улицы вымой руки, — в унисон с ней закончил и развернулся к выходу, положив пакет с покупкой на край стола, — Это тебе подарок.

Она глянула через плечо, кивнула головой и посмотрела на меня, как бы говоря, — 'ты ещё здесь?'

Вздохнув, поплелся в ванную, пока умывался, она успела закончить доделывать остатки теста. Когда вернулся, меня ждала чашка с ароматным, душистым чаем и маленькая баночка с липовым медом.

— и сколько ты отдал за неё, — Она встретила меня вопросом.

Назвал цену, бабушка покачала головой и проворчала, — 'Лучше бы ты старухе такие деньжищи отдал'

— Да ладно тебе ворчать, лучше посмотри, какая сковородка, на ней ничего не пригорает, жарить можно вообще без масла. Это тебе взамен твоей ржавой.

Она отвернулась, взяла чапельник, подхватила им с плиты сковороду и показала мне, — Этой что ли?

— Ну, да — и вытянул шею, разглядывая протянутую посуду. Абсолютно нормальная, без следов ржавчины, черненькая такая, блестящая. — Ты чего, новую купила? А старую всё таки выкинула?

— так вот она, — Баба Нюра шевельнула рукой, — вам только выкинуть. Немного труда приложить, лень вам, только деньгами и разбрасываетесь.

— Бабуль, ворчишь как старый дед. — Я потянулся за ложкой.

— С кем поведешься у того и научишься, дед-то меня и научил. Он поначалу ругался, когда я по молодости портила чего. Однажды. Мне не понравилось что на скороде нагар большой, да и греться она плохо стала, ну я её с песочком-то и продрала на речке, красивую принесла, блестящую, а поутру, она как Петька соседский, рыжей стала. Как Афанасий Семенович меня не зашиб, не ведомо мне. Забрал у меня её да из дому ушел, к вечеру только вернулся, пьяненький. Протягивает мне сковородку и говорит, — ' В следующий раз, сама пойдешь' И спать завалился.

— Это где ж он её отремонтировал то? — Спросил, намазывая блин медом

— Я спрашивать не стала, он опосля сам рассказал, что надо делать. Он целый день провел в кузне, ржу счищая, потом в горне с солью прокалил, дал остыть, чтоб горячая была, но руки не обжигала, смазал маслом растительным и снова в огонь.

— Так ты?

— Да. Я так и делала потом. Какое пятнышко появиться, солью крупной трешь, пока она не станет белой…

— Сковородка?

— Соль. Досыпаешь ещё и в печку на угли. Как трещать перестала, минут десять ждешь и даешь остынуть. Маслицем мажешь и обратно. Вот так я свою красавицу и спасла от помойки. А ты кушай блины, они ныне удались на славу, эту страхолюдину с собой заберешь, не нужна она мне. — И она кивнула на мой подарок, сиротливо лежавший на углу кухонного стола'

Таким вот способом бабка приводила в порядок чугунную посуду, не знаю, как на заводах делают, но можно попробовать.

***

По-прошествии двух недель воз и ныне там. Всё есть, все готово, модель слеплена, обмазана глиной, высушена, воск вытоплен. Осталось только залить чугуном и все. Вот этого, 'все' как раз и не было, Данила после того как узнал что у него проблемы со зрением, уехал на богомолье и по моим скромным подсчетам должен объявиться не ранее чем через месяц. Попробовал с ним поговорить на эту тему. Он покивал, многозначительно помолчал и на следующий день прибежал его младший и передал, — 'что папка уехал'

Ну и фиг с тобой золотая рыбка. Задел был, и мы могли спокойно работать. В крайнем случае, налепить краников в пресс форме, вырезанной за две копейки в липовой доске, проблем не составит, сам показывал, как этой приспособой пользоваться. Мои мелкие нововведения позволили стандартизировать производство некоторых деталей, как пример, изготовление кранов. Было изготовлено несколько форм вырезанных из дерева. Берем глину, вылепляем внутренние каналы, вставляем проволочное крепление, обмазываем воском. Закладываем в пресс форму, зажимаем, открываем и вынимаем готовую модель, откладываем в сторону. пробовал сразу сделать в глине, плохо. Требуется очень много времени на доработку перед установкой, поэтому и тратил время на подготовку, чтоб временные затраты финальной обработки свести к минимуму. Это позволяло делать много одинаковых вещей. Можно было спокойно перемешивать составные части, брать любую и они подходили друг к другу. Пустячок, а приятно. Пока отсутствовал коваль, я узурпировал горн и принялся за эксперименты по леркам и метчикам. В случае с ними, на вопрос что появилось вперед, — ' яйцо или курица', могу ответить уверенно, — 'Метчик' Но сначала мне нужен был измеритель, штангель, самый простой и примитивный, бог с ним что он будет давать погрешность в сотку, самое главное чтоб им можно было пользоваться и он мог снимать замеры. Где моя любимая? Вот она в уголочек спрятана и любовно замотана в тряпицу, пластина бронзы, на глаз, миллиметров пять толщиной будет. Как знал, что понадобиться. Не помню уже для чего, её Данила готовил, но увидев, я отнял и спрятал. Вот и сгодилась. Разложил на доске принесенное с собой, бумажный макет штангенциркуля, штихель, шило, напильники. Покопался у кузнеца в инструментах, выбрал не самое большое зубило. Свой измеритель решил делать в усеченном варианте, без глубиномера, только внутренний и наружный размеры можно будет снимать. Смазал макет клеем и приложил на полосу, отложил просохнуть, потом обведу. Забрал зубило и пошел перетачивать.

Когда вернулся, здесь всё было готово. Обрисовал контур, мысленно перекрестился и принялся за работу.

К вечеру болела спина, ныли отбитые пальцы. Но у меня кажется, получилось. Больше всего намучился с самой линейкой. Она должна быть идеально ровная и рамка по ней должна ходить без заедания. С этим справился, сделав П- образное лекало, струг. До него дошел после испорченной второй модели. Бархатными напильниками здесь и не пахло, а то, что было… Нет, надо озадачиваться полным набором всего привычного инструментария. Потом стала проблема тисочков, потом оказалось что мне нужно приспособление, имеющее ровные девяносто градусов, для обточки губок, иначе снятые размеры будут разбегаться, что есть плохо. Потом… Потом… Да я больше времени потратил на изготовление вспомогательных вещей из ничего. Сделать рамку удалось с первого раза, она сама по себе проще, единственное место, там, где надо вставлять линейку, сделал мне Никодим, припаял пластинку. Плоскую пружинку, под зажим, сделал из куска железа, расклепав на наковальне и обточив на наждаке. Фиксировать буду перекидыванием маленького рычажка, он давит на кусочек гвоздя, обточенного до круглого состояния, через пластину тормозит линейку. Остался самый пустяк, нанести размеры и сделать так чтоб они не стерлись при первом же измерении. С верхней шкалой проблем не было, денек покумекал и нарисовал, шаблон. А вот что делать с нижней? Убейте меня на месте, не помню градацию, да никогда, честно говоря, и не задумывался, просто брал в руки и замерял детали. Единственно, что помню, что на нижней шкале идет размер сотых долей миллиметра. То, что всё пляшет от нуля понятно, а дальше? Поломав голову, отложил проблему на потом, надо бы садиться, рисовать, считать. А сейчас разобрал свое изделие и стал аккуратно наносить размеры. Мелькнула мысль, — 'если ошибся и мои сантиметры будут больше или меньше, у потомков будет гимор, с плашками и метчиками, Мой штангенциркуль и размеры снятые им, будут мои. На десятые, но будут отличаться. Вот у реставраторов веселье начнется, зато новодел легко будет отличить, замерил крепежные болты и сразу видно, что почем'

Я даже есть, не ходил, Марфа мне сюда каши принесла. Поблагодарив, в три секунды выскреб содержимое довольно вместительной плошки, не распробовав вкуса, запил квасом, отставил посуду в сторону и склонился над своим шедевром. Поначалу хотел ограничиться одними рисками, но отверг эту идею ещё на стадии рисования, после того как сбился со счета. Всё как на настоящем, целые числа, большая риска, маленькая, десятые доли. Первые пять сантиметров, проскочили на ура. После шестого на спину положили мешок с картошкой, знаю, что её нет, значит с репой. К восьмому в глаза насыпали песка. А девятый пришлось отложить, от постоянного напряжения кисть стало сводить судорогой и она начала подрагивать. Я не гравер, первый раз в жизни взялся что-то вырезать на металле. Посидел немного с закрытыми глазами, откинувшись на стенку. Когда маленько отпустило, дорезал недостающие черточки.

Устало вздохнул, — 'на сегодня хватит, завтра протравлю, кусок меди давно уже плавал в склянке с азотной кислотой, потом обожгу. Останется только затереть мелким песком, и можно будет пользоваться'

Собрал инструменты, убрал остатки бронзы, завернул штангель в чистую тряпку, засунул в карман, задул свечу и вышел из мастерской. Попытался, споткнувшись обо что-то, чертыхаясь, на ощупь с трудом выбрался на улицу. Светило полная луна, тихо шумел листвой слабый ветерок. Я остановился на крыльце, закинул руки за голову, сладко потянулся, зевнул и побрел к себе, спать.

Следующее утро, не принесло ни каких хлопот, обычная рутина, все как всегда. Проснулся, совершил утренние дела, потом легкий завтрак, небольшой отдых и за работу.

Сегодня предстоял трудный день, доделать свой измеритель и начать изготовление метчика.

'Размечтался Сусанин поляков из леса вывести, да по пути три сосны нашел'

Пришли за мной и вежливо так, под белы ручки, отвели в приказ Стрелецкий. Трое сбоку, наших нет. Да, я, собственно говоря, и не дергался.

С полгода назад, был разговор с Никодимом, я показал ему документ, что был мной куплен. Он посоветовал свернуть его в трубочку потуже и засунуть в гузку поглубже и больше никому не показывать.

— Тебе по этой грамотке, шею свернут как куренку или ноздри вырвут, али батогами пригладят.

— Это за что?

— Да ты по ней выходишь беглым, такие продают хрестьянам которые от бояр бегут, мы по таким и узнавали, кто они и куда они.

Я взглянул на Никодима. Он раньше не говорил, что беглецов ловил.

— Что ты на меня так смотришь? Ты думаешь, что мы на засеке когда жили, тока татар стерегли? Э, всяко бывало, соберется ватажка и айда на Дон к казачкам. Одни, самые дурные, сразу разбойничать начинают, а другие идут смирно, у них вроде и грамотка есть, жены с детишками по телегам сидят, да беглые они, грамотка поддельная.

Смотри, — Он пальцем ткнул в несколько мест — Здесь и здесь скоблили, да токмо неудачно, буквицы проглядывают, если присмотреться и печатка другая должна быть. Боярина, родовая, а эту, похоже, с воска лепили, посмотри как расплылась. Если палец намочить и мазнуть.

Он проделал это и я с ужасом увидел, что текст, вдруг стал двухцветным, черно-коричневым.

— Так что Федька, выкини ты это позорище.

Я облокотился на стол, взял в руки глиняную кружку с травяным взваром, отхлебнул. — И как быть?

— Ежели помнишь, сказывал про то, как мы на засеке жили. По соседству, верстах в десяти жили мои сродственники, и была у них девка молодая. Дай бог памяти вспомнить, как её звали.

— Марфа! — крикнул он в голос, — как ту шалаву звали, что с купцом иноземным сбежала?

Повернулся ко мне и пояснил, — Эта дуреха, слабого ума девка была, что уж он ей наобещал, одному богу известно. Караван с вечера ушел, последний раз её на выгоне видели, как с купчишкой разговаривала, утром хватились, а её нету.

— Марфа! Карга глухая.

— Чего орешь? Ирод.

— Как звали мою сродственницу из Липок, что с караваном сбежала. Ребятня потом ещё притащила с берега, грамотку на бересте писанную, её лентой головной перевязанную. Как её? — Он пощелкал пальцами.

— А я помню? Это ж тебе, эта бесстыжая, сестрой приходиться. С чего я должна их всех помнить?

Тебе надо, ты и поминай, а за день устала, ты кобель старый меня по пустякам с лавки тащишь, только прилегла, так ему подавай, — 'Скажи, как мою сестрицу звали'. За день ни присела, ты же мне роздыха не даешь, может тебе ещё всех баб твоих припомнить по которым ты шлялся, кобель облезлый, а? Ну что зенки свои вылупил, бородой трясешь как козел соседский. Как под чужую юбку заглядывать у него памяти хватает. Как у тебя только твой поганый язык не отсох о таком, меня спрашивать. — Высказав это, бабка скрылась за занавеской.

На всё это Никодим смог только хмыкнуть, развести руками и попробовать взять реванш в словесной баталии. — Ты почто лаешься? Курица общипанная, я тебя только спросил, а ты на меня полкана спускаешь. Тебе что там померещилось?

— Я что всех твоих Дашек помнить должна? Дарьей её звали.

— Во, оно самое. Теперь нишкни баба, а то…

— Что, а то?

Встревать в их ругань мне не хотелось. Когда впервые услышал подобное, решил их примерить. 'Миротворец' Самого чуть не съели. Это потом наглядевшись на подобное понял что ругаются они не по злобе, а скорее по привычке. Что делать двум старикам? Дети выросли, разъехались и давно живут своей жизнью.

В воскресенье сходить на службу, с кумушками поболтать, в какой день соберутся и вдвоем съездят на базар. Вот и все развлечения, а все остальное время, она шуршит по домашним делам, а он не вылезает из мастерской.

После того как они закончили вечерние прения, Никодим, обстоятельно рассказал про свою троюродную сестрицу. Начав обсуждение под его пиво, закончили моим спиртом, расползлись уже за полночь… Короче я получался что-то вроде внучатого племянника, одним словом, — 'седьмая вода на киселе' Тогда меня это рассмешило, а вот когда шел со стрельцами, было не смеха. В голове крутились самые дикие варианты, 'дыба, кнуты, батоги' занимали среди них не самое последнее место.

Действительность оказалась прозаичней. Наконец-то до властей дошли слухи о моих пистонах, они каким-то, неведомым!!! для меня образом, дошли до высоких чинов. Моя задумка была оценена по достоинству, один из бояр, заядлый охотник, давно уже стал моим клиентом. Он регулярно присылал своих людей за капсюлями, брал немного, по сто штук всего. За полгода, по моим записям, я произвел и продал почти десять тысяч штук. Что-то ушло стрельцам, а часть была продана в городе. Приходили одни и те же, но с недавних пор было замечено несколько новичков. За одним их них, проследил посланный мной, мальчишка. Когда он вернулся и рассказал, я сначала обеспокоился, но по трезвому размышлению решил что изменить, что-либо, уже не в моих силах. Серенький мужичок, купивший сразу три сотни штук капсюлей, был с московского заводика, работавшего на правительство и называлась сея лавочка — Московский пушкарский двор.

'Осенью прошедшего года, для меня прошлого, в одно из воскресений совершил туристическую вылазку в город. Люди! Я ни хрена ничего не узнал. Только красную площадь, застроенную бесчисленным количеством лавочек, навесов примыкающих ко рву по которому вода из неглинки протекает. Нету достопримечательности в виде мавзолея, рубиновых звезд на шпилях башен, да и последние выглядели как-то по-другому. Новей что ли? Это был другой кремль. Одну достраивали, она сверкала только что положенной крышей и краснела свежей кладкой кирпичных стен. Это была недавно, по — местному времени, законченная после восстановления Угрешская башня. Набережная, которую я привык видеть полную автомобилей и черную от асфальта с узкой полоской газона у стены, сейчас была не похожа сама на себя, в прошедшую войну с перепугу там насыпали земляной вал. Большого каменного моста, не было, на его месте стоял на дубовых кряжах деревянный, под ним было мелководье и подошедшие купеческие кораблики, разгрузившись на берегу, волоком перетаскивались дальше, в этом месте было обилие всяческих лавочек, амбарчиков, сараюшек, здесь же шла бойкая торговля разгруженным товаром. Природный шлагбаум, хочешь, не хочешь, а выгрузись. В этом месте поставить бы таможенный терминал, да потрошить купчишек проезжих. Только в половодье можно было пройти по реке, в остальное время года, увы. Да уж предки не дураки были, ставя кремль в таком месте, завсегда водный путь был самым простым и дешевым. В старушке Европе местным баронам приходилось на ровном месте препятствия городить, чтоб свою таможню ставить и бабло с проезжего люда брать, а здесь сама природа постаралась. Люди только мелкие штрихи добавили.

Овраги, реки, ручейки, промоины, мелкие мосты, мосточки и мостки, половина улиц вблизи кремля была просто испещрена ими. Добротные усадьбы, обнесенные высоким забором из стоящих вертикально бревен, соседствовали с убогими хибарами огороженными чуть ли не штакетником сделанного из хвороста и разделяло эти строения маленькая дорожка, выводящая к очередному оврагу. Не мудрено, что Москва часто выгорала после пожаров. Одно дерево кругом, каменных или кирпичных домов было мало, только церкви, монастыри да кремль. Добавьте сюда грязь осеннюю, навоз лошадиный, лепешки коровьи… Впечатление было тягостное от той экскурсии, придя домой упился до поросячьего визга'

В приказе на меня попытались наехать, — ' мол, без дозволения царского огненным боем занимаюсь и порчу навожу на оружье справное'

Ответил, — 'что пистоны мои для охотников. Чтоб зверя не пугать дымом от фитиля горящего, придуманы и ежели кто из людей ко мне приходящих желал переделать свою пищаль под мой пистон, то было это желание того кто пришел. Я им свою волю не навязывал'

На вопрос, — ' но деньги брал'

Ответил, — 'что токмо на заднице чирей просто так вылезет'

Покричали немного, друг на друга, он меня пугать начал, карами грозился…

Я стоял, смотрел на этого дядечку, и ни как не мог въехать — что ему от меня надо?

Спросил.

Его ответная речь мне очень понравилась, напомнила чем-то нашего парторга на собрании, слов много и ни о чем. Одним словом, — ' враги вокруг и воры'

Потом до меня дошло, просто раскручивает на взятку. А после того как он перешел к делам нашей маленькой фирмочки, всё встало на свои места. Дядя хотел долю.

Я стал отговариваться, — 'что это не мое и все дела делает Никодим, я же только мастерству обучен и спрос с меня маленький'

Только к обеду попал домой, был рад до усрачки что шкура осталась целой, но теперь вставала другая проблема что делать со средневековым рекитиром. На моё предложение завалить жлоба, Никодим отмахнулся и предложил свое решение. Основной наезд был на капсюли, вот он и предложил идти в пушкарский приказ и показать их там. По всему получалось, мне идти работать на государство. Но я был не готов. Не так хотел придти, сначала хотел свою винтовку доделать и отработать производство гильз. Но как видно не судьба, придется мне идти с тем, что есть. Весь вечер просидел в раздумьях. От того дьячка из приказа Никодим отобьется, налоги и сборы им плачены по полной и долгов за ним нет, слабое звено это я, мой приработок и есть цель этого ворюги. Идти и жаловаться нет смысла, я ведь некому ничего не платил. Этот момент как-то был мной упущен, и вот нашлась волосатая лапа желающая снять с моего дела сливки. С-Сука. Жирная. Толстая. Вонючая самка собаки.

От злости хотелось чего ни будь сломать или пришибить кого ни будь. Накатил соточку спирта, выпил, откусил соленого огурца и в мрачном настроении принялся рассматривать бревенчатые стены своей комнаты.

Очнулся я от своих раздумий, после вежливого стука сапогом в дверь, в раздражении крикнул, — Ты там ещё головой постучись.

— Если только твоей. Не отопрешь, по маковке настучу, когда войду. — Послышались невнятные восклицания других пришедших с Никодимом людей.

Я подошел, отодвинул засов и впустил в комнату всю честную компанию. Никодима, Силантия, Сидора.

Данилы ещё не было, не приехал. Мужики споро расставили на столе немудреный закусон, капуста квашеная в глиняной плошке, там же, поверху, с пяток огурцов соленых и две головки чеснока, шматок хлеба и бадейка пива, литров так на десять. Расселись по лавкам и табуреткам, вокруг маленького столика стоящего у окна. Сидор протер подолом рубахи кружку, взятую с полки, зачерпнул драгоценной влаги и преподнес её Никодиму, — Испей Никодим за здравие нового мастера пушкарского приказу, раба божьего Федора.

Тот степенно взял подношение, ладонью левой руки расправил усы с со словами, — 'Будь здрав, Федор' — выпил. Крякнул, поставил пустую посудину на стол, протянул пятерню к закуске, пошевелил пальцами выбирая. Откусил от огурца половину и захрустел им, пережевывая. Сидор тем временем, успел зачерпнуть по второму разу и подать Силантию, Тот так же, одним махом выпил, скривился и потянулся за капустой.

Сидор налил себе и причастился. Глядя на их довольные рожи, я не выдержал и, забрав кружку, налил себе, уже поднося к губам, унюхал характерный запах Никодимовского самогона, а в посудинке-то грамм так триста пятьдесят, четыреста. Меня хватило только на половину, больше не осилил.

Никодим взглянул, буркнул, что-то невразумительно обидное, от чего парни засмеялись, а я сидел с открытым ртом и пытался удержать в себе это пойло. Перестроечный 'Рояль' амброзия по сравнению с этим. Продышавшись, подобрал половинку огурца и стал её грызть, заедая мерзкий вкус напитка.

— Никодим, предупреждать надо, я думал, что вы пиво принесли.

— Оно конечно, так и хотелось. Но показалось, что захочешь чего крепче, да и ребята меня поддержали.-

На эти слова две хитрые рожи радостно осклабились и закивали.

— Завтрева тебе по утряни, надоть быть на неглинке, — И хитро посмотрел на меня, — тебя ждать будут.

Я широко открыл глаза, с момента моего возвращения прошло не больше пары часов, а 'меня уже ждать будут'

— Что-то ты темнишь Никодим, поведай мне о том, чего я не знаю. Не успел вернуться и рассказать тебе, а ты меня уже сосватал кому-то. И кто он таков?

— Когда пойдешь, — он продолжил, как будто не слышал моего вопроса, — пищаль свою винтовую забери, заодно и её покажешь. Пистоны не забудь и эти, гыльзы с пулями. Они у тебя ещё остались или снаряжать надо?

— Никодим, ты кому меня продал?

Он, молча, посмотрел на меня, отвернулся в сторону, — Мужики, вот сделай человеку радость, избавь его от хлопот, так он норовит во всем гадость только увидеть.

И обратился ко мне, — Ни кому я тебя не продавал, кум это мой, он раньше пушкарем был, токмо ему, как вон Сидору, ногу изувечило, в колене не гнется. Чтоб ты знал, при пушках по гроб жизни, народ служит и от них только к богу уйти можно или пока от старости не сможет ядро в ствол заложить, вот тогда и будет послабление от службы государевой.

— Так ты меня хочешь на всю оставшуюся жизнь, в кабалу царскую загнать?

— То не кабала, а долг. Али ты не православный?

— Тебе что крест поцеловать? Или перекреститься? Никодим не говори всякий вздор. И не сбивай с толку. Кто твой кум?

— Подмастерьем он там, в колокольной избе.

— Да я, в колоколах, как свинья в капусте, разбираюсь.

— Федя, Федя, вот что значит, давно дома не был. Чтоб ты знал, и завтра не выставил себя как дурак.

Люд пушкарский делится на два разряда, пушкарей и затинщиков и на прочих, воротники, казенные кузнецы, казенные плотники, казенные сторожа и рассыльщики, зелейные, колокольные, шорные мастера, пушечные литцы, горододельцы, колодезники. Всякий народ трудится там и мало кто по своей воле уйти желает.

— Знаешь Никодим, мне во всем твоем рассказе нравиться одно слово, — 'казенный' Это же люди, которые тайны ведают как пушку правильно сделать, как порох хороший намешать, кто же их отпустит ежели они уйти захотят? Только вперед ногами, на ближайший погост.

— Федя, тебе выпить надо, а то мысли у тебя дурные в голове ходят. Где ты только таких набрался?

И они пошли на второй заход, я пропустил этот круг. Дождавшись, когда они закусили, продолжил докапываться до истины.

— Всё-таки скажите мне, могу ли я спокойно уйти оттуда или нет?

— Сможешь, только сам не захочешь. — Глянул на меня, с грустью во взгляде. — Тебе ведь тесно здесь, не так ли? Помнишь, ты звал нас, в Тулу ехать?

Я кивнул и он продолжил.

— Отказался не оттого что жаль оставлять, всё здесь нажитое. А от того что стар я, на новом месте обживаться.

— Не сумлевайся Федька, тама тоже люди. — Как-то невпопад выступил Силантий. — Да и жить здесь будешь.

'Во радость великая, жить здесь, работать по двенадцать часов в сутки, добираться через пол Москвы. Хотя в этом есть какой то свой плюс, куплю себе шестисотого мерина, четыре подковы, кожаный салон, стальная от бортовка из стремян, а на сапогах у меня будет ' закись азота' для коняшки. Надо будет сделать себе ковбойскую шляпу… Блинн, куда меня понесло?'

— И как ты, Силантий себе это представляешь? С Неглинки, сюда каждый день добираться? Пока дойду, уже пора будет обратно выходить.

Он не успел ответить, встрял Сидор. — Федька, ты по субботам приходи…

— Да я смотрю вы меня не только продали, так и из дома выселили. Мне что, вещи собирать? Может, я пойду, чего уж до завтра ждать. Прямо сейчас и выйду, к заутренней службе как раз на месте буду.

Я начал заводиться по новой, мне и в самом деле, переть пехом с час по разбитым улочкам не очень хотелось.

Мне молчком пододвинули кружку, я машинально взял и выпил, поперхнулся жуткой сивухой и заткнулся, засунув в рот кусок квашеной капусты. Пока жевал, они говорили, а я слушал. В их доводах был свой резон. Мне и так в условиях нашей мастерской было тесно, не хватало технической базы, даже не так, средств не хватало. Для того же пресса для выделки гильз нужен был пресс с водяным приводом, а не наша дергалка. В уме я их понимал, но на душе почему-то было пакостно. Сроднился я с этими, в общем-то, чужими для меня людьми, и расставаться не хотелось. Почему-то мне так казалось. Почему?

— Ладно, уговорили. Наливай по последней, и я спать буду, завтра у меня трудный день, будет.

Мы выпили ещё чуток, посидели, поболтали, потом как-то разом они поднялись и ушли, а я остался в одиночестве, в своей комнатушке три на три метра, расположенной над нашей мастерской.

Часть четвертая. 'Казенная'

Вы когда ни будь, бывали, в каком ни будь старом колхозе, у которого за неуплату, вырубили электричество, нет денег на соляру, и это хозяйство развалилось ещё при Дмитрии донском? Факельное освещение, гужевой транспорт. Меня очень порадовал мой первый рабочий день на новом месте, когда вместо гудка погрузчика за вашей спиной, вам нежно дышит в ухо лошадь, хочется кричать в полный голос. Так эта стерва ещё и за воротник хватает, а возница скалится не меньше чем эта кляча, два сапога на одну ногу. Дал мерину по сопатке, пообещал начистить клюв водиле. Исполнить задуманное не успел, меня окликнул, как вы думаете кто?

Тот самый серенький мужичок.

— Федор? — спросил он меня.

Я наученный своими друзьями, снял с головы шапку и поклонился, — Он самый.

— Пищаль свою захватил? — Он кивнул на сверток с винтовкой, — Это правильно. Пойдем, тебя уже ждут.

И мы пошли по двору, перешагивая через кучи конского навоза, обходя стоящие телеги, с которых в сараи разгружали плетеные корзины и короба, к стоящему в дальнем углу дому. Поднялись на широкое крыльцо, на котором два бородатых мужика спорили о чем-то своем. Они на мгновение замолчали, проводив нас взглядом, и продолжили свой разговор. Мой провожатый взялся за деревянную ручку и потянул на себя, чуть скрипнув петлями, дверь открылась, и слегка нагнувшись, я вошел вовнутрь за ним следом.

С той поры прошел месяц. Первую неделю я только и занимался тем, что перевозил свое добро от Никодима и устраивался на новом месте. Барахла, я вам скажу, накопилось как у хорошего Плюшкина.

Три телеги под завязку и пяток возов потом не спеша добрал всякой хрени типа графита привезенного мне одним новгородским купцом из Карелии. Идея с карандашом, записанная однажды, потихоньку продвигалась своим чередом. Мне выделили пристройку к конюшне, метров так на двадцать квадратных с низким потолком и что удивительно с каменным полом. Дали двух помощников, рыжего как солнышко Ивана и белобрысого Сергея, правильней было называть Сергия. И прикрепили кузнеца со словами, когда он не занят, будет делать, что и все другие ковали. Я поинтересовался как насчет того чтоб мне отливали некоторые части, помогали в работе с медью и оловом. На меня посмотрели как Ленин на буржуазию и послали в литейку и мило улыбнувшись, сообщили, что у меня есть ученики.

Типа кости наши, мясо ваше. Учи, чтоб мастера могли в деле превзойти. Скромненько так спросили, о моих планах, что могу делать окромя пистонов. Боярин покрутил в пальцах патрон, спросил, — 'что это?'

Я ответил, — 'картуз закладной для пищали малой, с ней стрелять можно так часто, как это можно'

Не поверил.

У меня оставалось два десятка более менее хороших патронов, а размотал свою винтовку, показал в холостую, как она работает и предложил опробовать. Они, в комнате было пять человек, согласились.

Выйдя на улицу, мы завернули за угол и мне предложили стрелять в стену сарая. Отказался уж больно она хлипко выглядела. Им привыкшим к калибру в двадцать миллиметров видеть пульки странной формы и намного меньше, показалось, что эта преграда удержит. Невдалеке, метрах в пятидесяти, лежали наваленные бревна, указал на них и мне разрешили. Сходил туда, поставил несколько мишеней.

Вернувшись обратно, попросил зрителей отойти немного назад. Осмотрел патроны, приготовился, открыл затвор, вложил первый. Вскинул винтовку к плечу, нашел цель, затаил дыхание и плавно нажал на курок. Раздался сухой выстрел. Опустив ствол, правой рукой, моля в душе всех богов, потянул затвор на себя, он открылся, и стреляная гильза с мелодичным звоном выскочила. Из левого кулака вынул следующий, вставил в камору подал рукоять от себя, и повернул запирая. С легким щелчком взвелся курок. Упер приклад в плечо, мишень лежала ровно на мушке. Выстрел.

Выстрел.

Снова проделал привычные движения, выстрел.

Примерно за пару минут я расстрелял все патроны. Зрители чуть ли не выли от восторга, и когда я закончил, меня едва не растерзали на радостях. Тут же нашлись желающие, но пришлось им обломаться. Патроны кончились.

Следующая порция восторга была у бревен, мало того что все мишени были поражены в десятку, так глубина, на которую ушли в дерево мои пули, была очень большая. Веточками пытались измерить, но после того как одно из двадцати сантиметровых бревен оказалось пробито навылет, а пуля застряла в следующем, отказались и вопрос о малом калибре отпал сам собой.

Я немного лукавил, в заначке было ещё с полсотни патронов, но жечь их на потеху публике, не хотелось.

Мы вернулись обратно, на столе разложил разобранную винтовку и принялся рассказывать, из чего и как все сделано, какие инструменты надобны. Спросили про пистоны, я, мило улыбнувшись, развел руками. За винтовку не боялся, она без капсюлей, кусок железа годный только в качестве дубины и такой останется ещё лет сто.

Потом был перекрестный допрос, кто я. Откуда я, где этому делу учился. Не знаю, но, кажется наша с Никодимом, сказка, сочиненная с косых глаз, была встречена нормально. Задали несколько уточняющих вопросов. И словесная пытка продолжилась дальше. В начале беседы проговорился порохе и что с ним можно сделать. Ядра разрывные, были встречены недоверчиво, а вот идею ручных гранат поддержали, противопехотные мины обозвали подлым оружием, недостойным. Я пожал плечами. 'На войне все способы хороши' Разговор плавно перешел к пушкам и возможности сделать такие картузы для больших орудий. На это ответил честно, что не знаю, но раз это возможно с маленькими наверно и с большим калибром получится. Если бы знал во что ввязываюсь, молчал бы в тряпочку. Высказал идею миномета, ржали как кони. Обозвали его пукалкой, которая своим пердежом будет поражать врага.

Ну — ну, жеребцы стоялые, посмотрим через пару месяцев.

В общем, на работу меня взяли, положили оклад, от казенного жилья отказался, жить в казарме с толпой мужиков… Армии хватило. У Никодима хоть какой-то бытовой комфорт я успел обустроить, теплая вода, душ, до унитаза правда руки пока не дошли, но и это не за горами. Время, вот чего мне не хватало. На новом месте я стал пахать как проклятый, мои два ученика, Ванечка с Сереженькой…

Капсюли заканчивались, и я решил пополнить запас, одного оглоеда посадил штамповать чашки, второй должен был раскатать олово в фольгу. Сам же занялся восстановлением своей хим. лаборатории.

Собрал вытяжной шкаф. Каждый был при деле. Всё спокойно шло до того момента пока я не начал смешивать кислоты со спиртом. Началась реакция, я прикрыл створки шкафчика и вышел на улицу. Пробыл там буквально пять минут, возвращаюсь обратно и вижу картину, от которой остатки седых волос на моей голове встают дыбом. Два этих великовозрастных дитяти, едва не стукаясь своими тупыми черепушками, заглядывают вовнутрь и тянут лапы к банкам. Раствор парит, хорошо от открытой двери тяга усилилась и все на улицу потянуло. Всё что я смог это прохрипеть типа, 'фу, назад, место' Они испуганно отскочили при этом кто-то из них задел банку рукавом, и она закачалась, едва не опрокинувшись. Я закрыл глаза и не открывал их, прислушиваясь, стояла мертвая тишина.

Кажется, всё обошлось. Открыл глаза и увидел одного урода сидящего за станочком для вырубки, а второй стоял у вальцов для прокатки фольги. Стояли и смотрели на меня. Выжидательно так. Внимательно. Готовые каждое мгновение дать деру. Я повернулся к двери, закрыл на засов, обвязал его веревкой.

— Так голуби мои сизокрылые, летать вы не умеете, в трубу не сбежите. Подходите по одному, буду наказывать.

Они что-то заканючили, закричали, наперебой обвиняя, друг дружку в неуемном любопытстве.

Но я не собирался сортировать их по степени вины. Не говоря больше ни слова, подкатил к двери чурбак и сел на него. — Я могу так сидеть очень долго. Ивашка, иди сюда черт не умытый.

Ванька опустил свою рыжую голову, чуть ли не до коленок, подошел ко мне.

— Давай правую руку. — Он вытянул свою грабку.

Две недели назад, мне удалось сделать витую пружину, и всё это время таскал собой два готовых запала с ослабленным зарядом, капсюль и пяток грамм пороха. Чтоб не делать всё заново, система была многоразовая, можно сказать однозарядный ствол. Когда я испытывал её на работу, одна такая грохнула в кулаке, дня на три ладонь, чувствительность потеряла.

Вот этой штуковиной и решил наказать рыжего.

— Держи, сожми как можно крепче. — Когда он исполнил приказание, выдернул чеку. Стрельнуло. Ванька взвизгнул и заткнулся после затрещины. Отскочил в сторону и затряс отбитой ладонью.

— Теперь ты, — позвал я блондина.

' Блондинизм, кажется, заразен и для парней, не только для девок'

Тот затряс головой, отказываясь.

Я пожал плечами, — Бате скажу, он тебе с жопы шкуру спустит вместе с портками, так что ходи ко мне мой Дарагой.

Его хватило на пять минут, потом был второй бабах, ещё один визг, придавленной крысы, шлепок и мертвая тишина.

Я оглядел обоих, ран нет, ссадин нет, на нажим реакция нормальная.

— В следующий раз. Отрежу по мизинцу, не дойдет до вас, отрежу ещё. Прежде чем лезть куда-либо, спросите меня. На ладони не обращайте внимания, через пару дней все станет нормально. Вы меня поняли, рыбки мои, серебристые. Чего молчим, кивните хотя бы.

Дождавшись исполнения своей просьбы, продолжил, — А теперь повторите, что я вам только что сказал.

Хором, почти в унисон повторили основной постулат моей инструкции по правилам безопасности.

'Никуда не лазить. Поганый нос нигде совать'

— Молодцы, а теперь за урок принимайтесь. — Отпустив гавриков, отпер дверь и пошел заниматься дальше.

Этот эпизод имел продолжение на следующий день.

Утром на подходе к сараю, меня остановил здоровый мужик. И без разговоров попытался ухватить меня за грудки, ему это удалось. Он подтянул к себе и, дыхнув в лицо чесночным перегаром, спросил, — Ты почто маво малого забижаешь?

— Отпусти. Тогда и поговорим.

Но этот неандерталец и не думал, освобождать ворот моей рубахи, он только встряхнул меня и повторил свой вопрос.

— У тебя дома лопата есть? — Спросил у него.

Он слегка опешил, — Зачем?

— Отпусти, пока не порвал. Сыночка прикопать, отпускай, я не сбегу.

Он разжал свои грабли, и я облегченно вздохнул. Стоять на мысочках и нюхать амбре… М — да, не 'красная Москва'

— Меня Федор зовут, а тебя?

— Да знаю, как тебя кличут, ты мне зубы не заговаривай. — Он продолжал бычиться, но уже хоть лапы не тянул. — Сказывай, давай.

— Ты кем работаешь? Кузнец?

— Да! А…

— Не торопись, — я поднял руку, останавливая его речь, — Ивашка твой сын, что ли?

— Ну, — В голосе ещё слышалась угроза. Кулаки сжимались и разжимались.

— Он у тебя всегда такой дурной? В котел со щами голыми руками лезет? Или вместо клещей из горна раскаленную заготовку берет? Так и у меня есть места, куда лезть нельзя, можно издохнуть, утром понюхал, а на вечерню, уже отпевать будут. Вот я у тебя и спрашиваю, лопата есть у тебя? Я его вчера в сторону оттащил, не дал всякого зелья нанюхаться, а сегодня заново делать буду, и как раз его туда мордой засуну. Ты пока иди, ямку на погосте выкопай, Ванька твой к вечеру как раз и остынет.

Он, молчал, слушая меня, только желваки перекатывались.

Я распинался ещё минут пять, описывая всякие гадости происходящие от моего зелья. Кузнец всё больше смурнел, потом стащил с головы шапку, поклонился мне, — Извини Федор, нечистый попутал.

Окликнул своего отрока и ушел. Ванечка вернулся через час и до конца дня, штамповал чашки под капсюли, стоя. Лишь изредка переступая с ноги на ногу, морщась при этом.

С его отцом, мы со временем и подружились, он оказался нормальным мужиком.

Кузнец даже проставился потом, за обиду мне нанесенную. Посидели, попили пивка, бражки. Весело, одним словом, вечер провели…

Вот таким способом была привита техника безопасности к средневековому русскому разгильдяйству.

***

Я сидел в своем закутке, перед накрытым столом на чистой тряпице лежала курочка, жареная. Одна ножка была оторвана и зажата в моей правой руке, а в левой был кусок хлеба. Свежий чесночок, лучок, прочая зеленуха, солонка с крупной серой солью. Только собрался вкусить, здоровой и вкусной пищи…

— Федор, ты туточки?

— Нет его, вышел. — Откликнулся на скрипучий голос Епифана, того самого серого мужичка. К слову говоря довольно зловредная личность. Мне иногда кажется, что его наняли специально доводить народ до белого каления, своим занудством. Я люблю и умею докапываться, но эта морда и меня уже пару раз успела достать.

— Но ты, же здесь, и, ни куда не вышел. — Послышались шаги, и он вошел, держа в руке свиток. Остановился напротив, развернул и принялся читать монотонным голосом.

— Туточки, твоей рукой, писано, что тебе надобна ртуть, один кувшин на две гривны и сорок два золотника, а так же пух хлопковый один берковец. Селитры ты просишь…

— Епифан. Я знаю что написал, зачем ты мне всё это повторяешь? — Писал, правде не я, а Ванька, но под мою диктовку.

— пять пудов, масла купоросного, четверик. Меди катанной один пуд, олова в слитках, пол пуда.

— Епифан, уймись ты за ради Христа. Да помню, я чего просил, там дальше про железо сказано.

Он поднял на меня взгляд, смотря поверх свитка, который держал в руках, — Не торопи, меня. Я спросить должен, все ли это тебе надобно для дела или ты для себя казну взять хочешь.

'Моя первая заявка на расходные материалы, корпел над ней неделю. Три дня переписывал набело. Просил только самое необходимое, но по принципу 'проси больше все равно на хрен пошлют'

И тут явление Христа народу'

В голове щелкнули ролики по шарикам, включаясь, — А что, проверять будешь, куда и сколько класть буду?

— Зачем тебе столько пуха хлопкового? Для чего берешь? Что из него делать будешь?

Ещё на показных стрельбах, проверяющие обратили внимание, что при выстреле совсем мало дыма, но потом как-то вопрос замялся, все были увлечены рассмотрением деталей. Мои запасы ваты подходили к концу, вот и решил не мелочиться и взять больше, все равно казна платит. — Зелье с него особое делаю. С него пищали сильно стреляют.

Епифан кивнул, соглашаясь, — Зачем так много, берешь? Дорого получается.

— Что дорого? Десять пудов? Ой, не смеши, меня. Мне это всего на две седмицы работы.

— Пять пудов, и за каждый золотник ответ дашь. — Безапелляционно подвел черту, срезая заявку вдвое.

— Масло земляное, две бочки. А это тебе зачем? Смолой обойдешься, пуда хватит?

— Епифан, мне масло земляное надо, мне смола не нужна. — Я готов был биться за две бочки нефти.

— Раз не надо, значит не надо.

— Надо. Только мне масло в бочках надо, я не собираюсь, эту вонючку в факелах жечь.

В ответ он поднял на меня взгляд и уставился, требуя пояснений.

Вздохнув, положил на стол кусок недоеденной курицы, вытер руки и полез в комод стоящий у стены, аналог местного сейфа, достал свою заветную папку. — Епифан, то, что я тебе сейчас покажу, про это никому говорить нельзя. Даже не знаю, можно ли тебе простому писцу смотреть на это. Ежели ворог или иной тать про это узнает, тебе тогда писец будет. — Его кислая морда вытянулась, в глазах погасла последняя свечка разума, потом затеплился какой-то огонек.

— Странные ты речи ведешь, Федор, — Он покачал головой.

— Что тебе, странного? Будешь смотреть? Или пойдем в тайный приказ и ты скажешь что свейкий подсыл. Две бочки надо. Две, одна мне не нужна, мало этого будет.

— Что мало? Да за одну только ртуть, аглицкие купцы, семь рублев просят, а за два с половиной фунта пуха, хотят пятак, берковец обойдется в восемь рублей, бочка масла земляного…

— Когда меня на работу взяли, сказали что пищаль мою скорострельную, хотят у стрельцов видеть. — Я стоял перед ним и чуть ли не размахивал, папкой, в которой у меня лежали чистые листы бумаги, купленной вчера. Собрался сегодня вечером, посидеть порисовать, надо было продумать пресс, штамповать гильзы. Это было как раз просто, я не собирался делать автоматизированный станок, достаточно было посадить туда одного из моих учеников, положил заготовку, дернул рычаг, маховик провернулся и встал. Переставил деталь ручками, дерни по новой и так пока не получиться готовая гильза. Государство, платит, только здесь была одна закавыка, маленькая такая, если я не справлюсь, все потраченные средства, выбьют из моей спины вместе с мозгами из головы.

'Вот бы такую систему да в современную Россию. Тогда бы депутаты точно перестали бы стеклить себе курилку за народные деньги, а морозили бы жопы как и все'

Что-то отвлекся. Лицо Епифана приобрело нормальный цвет, он открыл рот, собираясь заговорить.

Я не дал, продолжил. — Я сейчас на тебя жалобу напишу, что такой-то, такой-то, мешает мне, мастеру, сделать пищаль особую, скорострельную. Мне всё надо, как по твоему мне её делать?

Выдай мне деньги, пойду и куплю все, что мне нужно.

Препирались мы долго, ушел Епифан от меня крайне обиженным и раздраженным, наверно хотел откат получить. А тут ему не обломилось. Он ещё не знает, как я все заказанное принимать буду. Вот уж где у меня эти крысы канцелярские попляшут. После его ухода, доел свой холодный обед, долил в кружку чай (на удивление нормальный, но дорогой, собака) до окончания перерыва, оставалось ещё время, банда помощников, а ля учеников ещё не пришла, и можно было спокойно посмаковать дорогой напиток.

Откинувшись, на стенку, завешанную дерюгой, окинул взглядом свое место работы. Оно мне нравилось всё меньше и меньше, мало того что проходной двор какой-то, каждая сволочь норовит засунут нос в дверь, так ещё встанут над душой и начинают сопеть. Это полбеды, что нельзя сделать на красной площади?

Старая загадка из современности. Правильно! Советами замучают. И уяснив это на своей шкуре, понял, страна советов уходит в глубокую древность и не принадлежит большевикам. Который раз в этом убеждаюсь.

'Как-то приперся старший конюх или как его там. Так и не понял, что за пургу он мне понес по поводу, того, что его какая-то зорька, ожеребилась на седмицу раньше, из-за того что я, своим грохотом за стенкой пугаю лошадей. Вода стала горькой, кони отказываются пить, овес не вкусный (они, сами его жрут?)

Посмотрел на это чудо, в человеческом обличии… А как его назвать? Растопыренная борода, из неё торчат во все стороны, толи солома, толи сено. Грязная рубаха до коленок, босиком, с ногами, испачканными до такой степени что непонятно, что это, грязь или ботинки. Невнятная речь, как будто рот полон горячей каши, так ещё цокает при разговоре.

И послал, подальше, к высокому начальнику, потом пошел на кузню и ребята за две копейки сковали великолепный засов. Поставил в угол бадейку, и теперь приходя на работу, мы просто запирались изнутри, а вечером выливали в отхожее место ведро. Жить после этого стало немного легче'

Надо керосинку доделать, а то от этих свечей, глаза болят. Пламя постоянно пляшет, мелькают тени и чтоб этого избежать приходиться зажигать по пять, шесть штук и ставить полукругом. Тогда вроде ничего, но запах сгоревшего воска…

Воспоминания плавно слетели с настоящего в прошлое.

'Казалось, что если бросить в огонь капельку ладана, будет как в церкви на заутренней службе. Только служки не хватает или певчего. Как-то так получилось, что я поначалу мало ходил в церковь, если только со стариками, выберусь в слободе, а чтоб вот так каждый день, по собственной воле…

Я не собирался ходить в эту церковь, просто в один из дней, забрел на эту улочку совершенно случайно. Что бы туда попасть, надо было свернуть у сгоревшего дома в узкий проулок, пройти по нему и повернуть направо, прошагать с десяток шагов мимо высокого бревенчатого забора, отгородившего, усадьбу какого-то боярина. И перед вами открывается маленькая площадь. За низенькой оградой, в окружении зелени больших деревьев и стоит каменная церквушка.

Сработали прежние привычки, найти оптимальный маршрут, чтоб добраться до дома.

Шел, перешагивая через лужи ещё не высохшие, после недавнего дождя. Настроение было мерзкое и тоскливое, низкие, серые тучи, подгоняемые холодным северным ветром, его не улучшали. В такт шагам, в голове размеренно звучит музыка ляха Шопена.

Шаг и звучит труба, шаг и стучит барабан, шаг… И какая-то посторонняя нота вплетается в размеренное движение, мелодичная, сильная, она ломает ритм похоронного настроения.

Я даже остановился и потряс башкой, потом осмотрелся вокруг себя. Сначала даже не понял, откуда идет звук. Среди кустов, разглядел открытые ворота и шагнул в том направлении.

Подошел ближе, разглядел небольшую иконку, закрепленную над воротами. Снял шапку и перекрестился.

Внутри церкви, я окунулся в море звука, мерно рокочет басом, батюшка, сухощавый дедушка с седой бородой до пояса и небольшого росточка. Ему вторит хор из десятка старушек и трех мужиков. Женские голоса, создавали иллюзию музыки, которая, отражаясь от стен, накрывает вас теплой волной очарования, нежно звучащих скрипок. Мужские голоса гармонично вплетают слова псалмов в общее исполнение.

Дальше, я, просто стоял и слушал с закрытыми глазами великолепный хор'

Мысленно встряхнувшись, вернул беглецов на место, надо было заниматься текущими делами, а не предаваться воспоминаниям. Отхлебнул изрядно остывший напиток и продолжил.

'Зря, что ли спорил с Епифаном, за стекло фигурное. Нижнюю часть керосинки, не задавая лишних вопросов, сварганил Никодим, припаял фитиле — протяжный механизм и дело осталось за малым, за стеклом. Сначала хотел сделать за свои кровные, но как раз в это время у меня был финансовый кризис, а идти на поклон, не хотелось. Нет, деньги были. Но очень мало. Всего двадцать копеек, если просто прожить месяц, хватит, а на задуманное впритык.

Стекольщики просили по гривенному за штуку, но меньше чем на рупь, делать отказывались. На хрена козе баян, а мне десять колпаков? Крохоборы.

Поговорил с главным стекловаром тет — а — тет. Нормальный парень, только вот амбиций выше крыши. Я за словом в карман не полез, популярно объяснил что аглицкая работа, чуток дороже, а качество. Не его зеленая лабуда. Посоветовал ему истолочь эту хрень и сожрать на обед и не подавиться.

В ответ услышал что таких собак как я, — 'по весне в проруби топят, потом намекнул что сейчас хоть и лето, для меня дерюга с камушком завсегда найдется'

Обозвал его рукосуем криворуковичем, который ни бельмеса ни в чем не понимает, а цену себе набивает.

Потом меня попросили уйти, вежливо так, приподняли с лавки и вышвырнули на улицу.

Ну, я человек не гордый, отряхнулся, обложил всё это заведение, по матери, по папени и побрел в немецкую слободу, благо она рядышком была, два лаптя по карте. Чистенько у них там, у немчуры проклятой, деревянные тротуары, цветочки в палисадниках, вместо репы. Тьфу, правильные они, какие-то, не наши. Нашел того кто мне нужен был, вот зараза, свинья, пивом, глаза залил, по-русски не мычит не телиться из его лепета только и понял что меньше чем за двадцать пять копеек, мне стекло не обойдется. Как же у меня зачесались руки… Припомнить ему будущий сорок пятый, — 'эх родимый, вывести бы тебя в чисто поле, да шлепнуть за углом'

— Феодор, таак ниэ можьно, тватцать пьять пфени…копеек, бутет чьестный чена.

На моей груди, проснулась, моя любовь, зеленая и пупырчатая жаба. Протянула свои тоненькие лапки и схватила за горло, перекрывая кислород.

Я только отрицательно замотал головой, молча, встал и вышел, это был один из тех редких случаев, когда я был согласен с этой мерзкой тварью'

В дверь раздался стук, это вернулись мои чада, впустив их, раздал ценные указания, прибрался на столе и пошел к токарям, время было, вроде как, обеденное.

Вот уж неистребима в русском человеке привычка есть на рабочем месте, в современности, пластиковые банки, пакеты, бутерброды… Эта еда не имеет национальности, здесь всё было то же самое. Кусок хлеба, соленый, резаный огурец, на нем вареный или жареный кусок мяса, рыбы или просто зеленуха, крынка с молоком или пивом. Меня поначалу это напрягло, но потом понял, что пить сырую воду, это заведомо обречь себя на скачки с препятствиями.

Так вот, сидит эта банда и под разговор тянет пиво, закусывая вяленой рыбкой. У одного родилась дочка, вот он и приволок ведро пива. Что такое двенадцать литров на полтора десятка крепких мужиков, так, усы смочить.

— Бог в помощь, — Поздоровался с ними.

— И тебе не хворать, — Ответил тот, что был ближе и вытер ладонью пену с бороды. — Ты кто таков будешь?

Я не успел ответить, из дальнего угла подал голос, молодой парнишка, — Это Федор, пищальный мастер, дядька Василий, он…

Что хотел сказать юноша дальше, осталось неизвестным, — Нишкни, короста, когда мужи речь ведут, молод ещё, в разговор встревать. Сказывай Федор, по делу пришел, а ли как?

— Мимо шел, дай думаю, зайду на народ посмотрю, себя покажу. Интерес есть, глянуть, как вы тут с деревом работаете. Может, что из моих придумок поможете сделать.

— Присаживайся, мил человек, отведай, что бог послал.

У Митьки, — Он указал, на молодого парня, который узнал меня, — доча родилась, Матреной назвал.

Зачерпнув своей кружкой из посудины, перелил в свободную чашку и пододвинул мне, — Слово скажи.

Пришлось произносить, отказываться грех. — Мить, у тебя ещё дети есть?

Народ загалдел, — ' Он в этом деле мастер, не смотри что молодой, три сына ужо настругал, вот теперь матери помощницу сделал'

— Мить, счастья тебе, твоей дочурке и твоим сыновьям, пусть бог, хранит тебя и твою семью от всех напастей. — И выпил пиво. Оно оказалось, так себе, кислая водичка, с небольшими градусом.

Повернулся к первому токарю, который говорил со мной, — Как тебя звать величать, а то кричать, — 'Эй ты' не по годам будет.

— Никон Лукьянов, я, мастер здешний.

— а поведай мне, что и как, вы делаете. — Зачем спросил? Поинтересовался сдуру, чем они занимаются… На мою голову вылили целый ворох бесполезной информации. Хотя это как посмотреть, после сегодняшнего разговора с Епифаном…

— Чтоб ты проведать хотел?

— Да всё. — М — да, он получил свободные уши.

Никон, степенно, не торопясь, допил свое пиво, аккуратно поставил кружку на стол.

— Мы должны точить пушечные и протчие болваны и что сверх того случитца потребное к заводским делам, а сколько чего порознь в год надлежит зделано быть, того описать и исчислить невозможно, ибо не всегда одна какая-либо вещь делается, но разные, когда какие понадобятца, и для того потребные к тому припасы положены по нынешнему расходу.

Я затряс головой, — Понятно, что ничего не понятно. Говоришь, что прежде чем пушку отлить, вы её, здесь у себя точите?

— Не саму, конечно, но болвана закладного мы протачиваем, это чтоб потом, можно было пыжи для неё в любом месте делать.

— Это как?

— А вот так, — Он встал и прошел в дальний угол мастерской, обернулся и поманил меня рукой, — Иди сюда. Смотри.

Здоровенный такой, деревянный ящик, в нем было наверно сотни три бобышек, на первый взгляд, совершенно одинаковых. Точеный цилиндр, с небольшой прорезью сбоку.

— А это зачем?

— Так в пушку, деревяху голую никто не пихает, её же веревкой обмотать надоть. — И посмотрел на меня, как-то пристально.

Я развел руками, — Ну не видел такое раньше. Не знал, теперь вот ты мне показал.

— Так ты же пищали делаешь. — В голосе было удивление.

— Они у меня вот этим стреляют. — И достал из кармана гильзу, показывая.

Токарь взял её в руки, покрутил, заглянул во внутрь, понюхал зачем-то и вернул обратно. — Занятно. И вот такими стреляешь?

— Нет, здесь зелье лежит, сюда пистон вставляется, пуля всё затыкает.

— А запаливать тогда как? Костер что ли жечь? — Он коротко хохотнул.

— Ежели чем острым по донышку стукнуть, — Показал на капсюль, — Он сам загорится и подожжет зелье и бабах. Пуля улетела, враг упал.

Сам придумал? — Более уважительно спросил Никон.

Я скромно кивнул головой и попросил, — а расскажи, как вы точите для пушки.

— Когда и каковая востребуется вылить пушка, тогда вначале к делу на оные фурмы и делаем точеной деревянной болван, длиною и толщиною как в скаске отписано будет.

— Какой сказке?

— Скаска, эта, мастером пишется, в ней он кажет, какую пушку делать восхочет. Федор, ты же сам просил тебе сказать. А таперича слово молвить не даешь, — И укоризненно покачал головой.

— Прости, молчу. — И сотворив самую умильную рожу, прижал руки к груди.

— Тебе только скоморохом на ярмарке, народ веселить, — проворчал, Никон и продолжил.

Такие станки, какие стояли в этом 'цеху', я видел в музее, полнейший примитив, педальный привод, вместо возвратной пружины, сухая лесина и здесь вместо ремней, были веревки. Передняя бабка клиновая, задняя с железным винтом, для зажима заготовки, про люнет здесь и не слушали. Инструмент, был стальной, как они говорили, из уклада. Взял один повертел в руках, попробовал на искру, так себе ничего выдающегося, обычные токарные резцы по дереву, прямые и полукруглые. Сверла они, правда, чудно называли, нодарь, большой или малый.

Никон, даже на одном из маленьких уродцев, носящем гордое имя, токарный станок, за три минуты выточил этот самый пыж. Приемы работы с течением веков не поменялись, длинная рукоять инструмента и крепкие руки. Да, упор под резец, называется у них свайка и похож он гвоздь с большой шляпкой. Ну, в принципе понятно, что здесь можно сделать, поставить нормальный подручник, добавить люнет и елочку из шкивов, для регулировки оборотов. На мой вопрос, почему из тополя не точите, Никон ответил, — 'морока с этим деревом возиться, уж больно остро резы наводить надоть'

Ответь кА, мне, а откуда вы берете все это? — Я рукой указал на инструменты.

— Скаску Епифану пишем, эвон у нас, Петька грамоте обучен. В последний раз написали что нам потребно, — И стал нудно перечислять. Сначала, я, пропустил половину, но потом стал прислушиваться.

— Надобно нам, токарных снастей к десяти станкам. Десять крюков железных по настоящему; десять свай железных же; пятеро тиски с гайками и шурупами и с ключами; десять долот желобчатых; долот двадцать прямых; десять напарей проходных; крючков крючных к трубкам; десять трубок, на чем пыжи точат к верховым пушкам. Снасть делать с укладов по настоящему.

— И как? Всё вам дали?

— Да какой, эта короста и половины не дала.

Я пробыл у токарей ещё с полчаса и пошел к себе. Моё предложение сделать широкий подручник, они обещали обдумать. В принципе, можно было даже на таком примитиве, выточить некоторые детали, по которым буду сделаны отливки для моего пресса. Да и дружеские связи, это завсегда лучше, чем официальные. Первый шаг был сделан.

По возвращении, весь оставшийся вечер просидел над бумагами, рисовал, чертил, прикидывал, рассчитывал, и когда на небосклоне засветилась первая звезда, черновой набросок был готов. Главной проблемой стал перевод привычных цифр, в те, что использовались сейчас. Вот здесь пришлось помучиться. Одна ошибка, и деталь просто не встанет на место.

Смотрите сами: — Маховая сажень, косая сажень, локоть, ладонь, перст, ноготь, вершок, малая пядь, пядень с кувырком.

В сантиметрах весь этот анатомический цирк, разбегался согласно костям измеренного индивидуума.

Мучился недолго, проставил привычные сантиметры и полез в настенный шкафчик, за жратвой, срочно потребовалось подкрепиться. Разжег маленькую спиртовку, поставил на неё чайник, нарезал бутеров с говяжьим языком и неизменным соленым огурцом. Пока грелся кипяток, ухватил один, надкусил, отложил в сторону и склонился над папкой с бумагами.

Некая мысль скользнула по мозгам и попыталась сбежать, в последний момент схвачена и записана.

'В своей ознакомительной прогулке на древнем оружейном заводе, полдня потратил, рассматривая, как делают ружейные стволы. Все со мной согласятся, что это самая главная деталь любого оружия. Он придает направление полета пули, чем ровней и качественней исполнен, тем выше точность. Ствольная коробка запирает казенную часть, связывает ствол и ложе, принимает на себя отдачу при выстреле, в ней также расположен ударно спусковой механизм и предохранительный.

Вся эта сборка укладывается на ложе и крепиться. Поверьте, стрелять из одной железки чревато для здоровья, да и держаться за что-то надо.

Обычный ствол для пищали, делали из полосовой заготовки. После разогрева в горне, укладывали на оправку и ударами молота, загибали, соединяя встык. Поинтересовался — 'почему не внахлест'

Степенный кузнец, усмехнулся, — 'То учеников работа, а мастер, тока так делает'

Отошел в сторонку, чтоб не мешать присел на чурбак, скоро они должны были начать сварку кузнечную, хотелось на неё глянуть.

'Кто их знает, может у них это и верх мастерства, но мне кажется что внахлест, ствол прочней будет'

Закончив заготовку, и придав форму трубы, коваль, забросил её на разогрев в горн, взревело пламя, жадно облизывая металл. Поворошив угли, отложил прут. Кузнец прошел к бадейке, поднял крышку и зачерпнув воды жадно выпил, вторую кружку вылил на себя. Да уж, несмотря на открытые двери, в кузне было жарковато.

Василий, так он потом назвался, присел рядом. Начало было традиционное.

Я провел на пушечном дворе всего несколько дней, но как успел узнать, коллектив, работающий здесь, был практически постоянным и даже семейным. Отец и сын. Дядя и племянник. Дед и внук. Все они здесь работали, знали друг друга с малолетства и появление нового человека замечали сразу. Со мной разговаривали, начали здороваться, в основном молодежь, но приятельских отношений не было, много времени потребуется что стать своим или надо сотворить что-то особенное.

— Кто таков, будешь?

— Федор. Новый пищальный мастер.

— А — а… Так это твоя пыхалка пару седмиц назад, перепугала всех лошадей. Это мой ствол ты спортил.

'Было дело. Я тогда решил испытать свое новое детище, картонный патрон для охотничьего ружья. Из бумаги на мездровом клею навертел трубок. Обжал с донцем, набил зарядом пороха, картечи. Выпросил один из готовых стволов, мой кузнец переделал по рисункам, затворную часть. Испытывал там же где и в первый раз, закрепил на бревне, подвязал веревку к спуску, отошел подальше и дернул. Всё бы ничего, но как раз в этот момент, из-за угла, конюх татарин, вывел, держа под уздцы пару лошадей.

Моё изобретение шарахнуло как хорошая петарда, вверх взметнулся столб пыли, и во все стороны полетели щепки. Театр, кони ржут, пытаются встать на дыбы, бешено вращая глазами. Татарин материться (как сапожник) пытаясь их удержать. Одна из кобылок вырвалась и ломанулась обратно.

Народ начал сбегаться отовсюду, поглядеть, что здесь такое стряслось, из конторы, на вопли, выглянул один старших мастеров, голова кузнечного производства. Крики, шум, гам, суета, я подобрал остатки своего изобретения и тихой сапой слинял.

Как вечером мне рассказали оглоеды, слухи были таковы: 'Федька новик, конюшню развалил, Рахматку конюха, зашиб, и только пресвятая богородица спасла и помогла избежать пожара'

Я посмеялся вместе с ними. Но через час вызвали на ковер и долго, со вкусом, имели в колено преклонной позе. Мне запретили, испытывать здесь, что либо, стрелять где либо, травить кого либо.

Вернулся, сверкая красной жопой как бабуин, и поблескивая свежей полировкой. Меня оштрафовали на пятьдесят копеек (суки) и должен был дать конюху отступные в гривенник. Лечение кобылы позже обошлось еще в пятак'

— Да тех лошадей… — Отмахнулся рукой, — Смотрю на роздыхе, можешь поведать, что дальше делать будешь.

— Почему бы и нет. Укладу ещё греться. Ванятка, не качай шибко, пожжешь, — Окликнул подмастерье у привода мехов.

— Так ты, Федор, сам не меньше меня ведать должон, что и как. Аль пытаешь? — Спросил, а сам так подозрительно покосился. Подозревая наверно, что я пришел устраивать ему разборки за тот случай.

Нужен он мне, там моя лажа была, картечи зарядил больше чем надо, её заклинило, ствол разорвало.

— Нужен ты мне, обиду пытать. Кузнечное дело мне неведомо, но знаю хитрости аглицкие.

— Это, какие?

— Поведай, а я добавлю, как мастера иноземные ладят.

Василий, окинул меня взглядом, с этаким хитрым прищуром, потом усмехнулся чему-то одному ему понятному и начал неторопливо рассказывать.

— Счас, этот криворукий, — кивнул на Ваньку — подмастерье, греть будет, пока не засветиться белым и искра такая же не полетит, присыплю песочком и заварю шов. Да милок, ствол мой, что давеча порвало…

— У меня он. А что так?

— Как его разнесло? По шву али где?

Я понял что его интересует, — Проковка целая осталось и казну не вырвало, мне кажется там не провар по стенке был. Полосы разошлись и как будто между ними угля насыпали.

Кузнец, постарался незаметно для меня перевести дух. — Мил, человек, отдай мне ту железку, тебе без пользы, а некоторым…. — С угрозой в голосе недоговорил и повернулся к ученику.

— Ванька! Сучий потрох, вытащи поковку и отложи в стороночку, а сам подь сюда.

Подмастерье вжал голову в плечи и быстро исполнил, что было приказано.

— Поведай мне чадо, — Голос был ласковый, только Ванюшку, что-то затрясло от него. — Как ты ствол витой работал?

— Как показывал, батя.

— Сказывай, как! — Кузнец хлопнул себя по коленке ладонью, — Али ты язык в жопу засунул, с девками лясы точить, первой, а как ответ держать перед честным людом. Так батя должон отдуваться.

Федор сказывает, — Последовал кивок в мою сторону, — Не провар был, и от этого ствол у него разорвало, чуть людей не поубивало.

Ничего лучшего в ответ, Ванька сказать не мог, — так не убило…

Я сбоку сидел и видел как после этих слов перекосилось лицо Василия, потом полыхнуло красным. Но мужик сдержался, своим рукам волю не дал, — Сына, пойдешь на конюшню, найдешь Сапарку, отдашь ему копейку и пусть он тебе всыплет пяток кнутов, потом придешь, покажешь. Ступай чадо, с богом.

Иди, не стой над душой.

Проводил сына взглядом и ответил на мой невысказанный вопрос, — Боюсь зашибу, давеча поучил маненько, так он седмицу ходить не мог. А Сапарка, дружок евонный, шкуру не спустит. — И замолчал уйдя в себя. Потом очнулся и как ни в чем не бывало продолжил.

— Можно ещё крученый ствол смастерить. Опосля сварки, греешь и закручиваешь на болване, он покрепче будет, чем обычный. А у тебя какие придумки есть?

— Какие придумки?

— Э — эх, Федор. Про тебя говорят что ты всякие хитрости ведаешь.

— Хочешь расскажу? Только не знаю, согласишься ли ты такое делать. В той стороне, — я кивнул головой, на запад, — токмо так поступают.

— Это как?

— Делают болвана из уклада, круглого, длинной в пядень с кувырком (27–31 см) — Решил подстраховаться

— в три перста толщиной(6 см). Это будет заготовка, из неё потом ствол делать надо будет.

— Такой длинный не пробьешь за один раз, много уклада угорит.

— А его не надо пробивать, делаем нодарь, зажимаем в оправке, выбираем середку, а далее ты уже как обычно, молоточком, доводишь до ума. — Для пущей наглядности, я подобрал щепку, расчистил ногой перед собой место на полу и, склонившись, стал рисовать, поясняя, что и как делать.

Василий, сначала хмыкал, на каждое предложение, но потом маленько притих, а дальше даже сам стал поправлять меня в кузнечных делах.

На вернувшегося после порки подмастерье, внимание никто не обратил, он постоял невдалеке, потом подошел ближе и стал слушать наш разговор, а потом задал вопрос.

— А ежели его в круглой оправке ковать. Вставлять и молом осаживать, пока горячая…

— Умолкни, — коротко бросил Василий. — Слишком длинно, не успеет пройти, остынет.

— Так надо её пополам разрезать, на плите одну часть закрепить, а по второй бить, поворачивая заготовку. — Подсказал им идею.

— Не, так не пойдет, по закраине складка пойдет. — Возразил кузнец.

— Так она у тебя при следующем повороте сплющиться. — Я продолжал отстаивать замысел. — Попробуйте, чем черт не шутит. Глядишь и бесшовные стволы делать получиться. Только ковка вам и останется.

— Есть в этом что-то, но токмо так не делает никто.

— Вот ты и будешь первым.

Василий, задумчиво разглядывал наши наброски, нарисованные на земляном полу кузницы, и качал головой, — Не ведаю, ох, не ведаю что получиться.

А вот в глазах его сына горел огонек заинтересованности, этот точно будет экспериментировать и уговорит отца.

Я плавно закруглил разговор, который уже вышел на третий круг повторов, распрощался и ушел'

Эти двое мне встречались пару раз на пути, но как-то издалека, кричать на всю улицу не хотелось, а времени дойти до них, не было. Надо будет, завтра…

Тут мои мысли перебил закричавший неподалеку петух, за ним второй, третий…

Верно, уже сегодня зайти к ним и узнать, как идут дела.

***

Поспать мне удалось всего ничего, дай бог пару часов. Хрен с ним, днем доберу, час, полтора на обед это святое, кроме охраны у ворот, на территории практически никого, исключая плавильни, ну это понятно, зарядили и пока расплав не разольют по изложницам и формам, не расходятся. Но другие цеха, отрываются, иной раз приходишь, а там храп стоит, богатырский. Потом как-то все встало на свои места после уяснения графика работы.

'Работа взрослых определяется в 12 часов, из которых 3 часа дается на отдых и прокормление (2 часа на обед, 1/2 часа на завтрак и 1/2 часа на ужин). Обед рабочим по большей части приносится их родными.

Что касается распределения времени отдыха по отдельным цеховым работам, то оно зависит от характера самих работ, так: по доменному производству взрослые рабочие отдыхают в промежутки между засыпкою руды в домницы.

При кричном производстве взрослые отдыхают в промежуток между нагревом и тягою кусков, что составляет для них отдыху до 3-х часов в смену.

Работа малолетних от 10 до 14 лет начинается с 8 часов утра и оканчивается в 3 часа пополудни, так что они находятся в работе 5 часов, несовершеннолетние свыше 14 лет работают с 6 часов утра до 7 часов вечера, всего 10 часов. При; кузнечно-слесарном производстве в продолжение всей дневной смены рабочие отдыхают 2 часа; несовершеннолетние в летнее время работают с 6 часов утра и до 6 вечера, а в остальное время года с 7 часов утра до 4-х часов вечера.

При всех производствах ночных смен для несовершеннолетних нет*'

(* реальный документ, история каслинского завода)

Да здравствует советское правительство, освободившее тружеников от рабского труда.

Я подсчитал, сколько работают люди, и у меня выходило, что наши литейщики, трудились всего четыре — пять часов за смену, все остальное время или ели или спали.

Ну ладно, пусть хоть они поспят, так как меня разбудили, дружелюбно настучав по пяткам, потом ухватили за плечо и трясли, пока не открыл глаза.

— Проснулся милай? — На меня в упор смотрел незнакомый дедок, среднего роста, волосы, стриженые под 'горшок', русые с проседью. Такого называют сивым. Умные, внимательные глаза, смотрящие из под кустистых бровей. Гладко выбритый подбородок и большие, я бы сказал, казацкие усы.

Знаете, бывает, что разоспишься, так что слюнка стекает на подушку, а рот пересыхает и в горле першит. Пока не выпьешь глоток воды трудно хоть что-то произнести.

Просипев, самому непонятное что-то, потянулся к кружке с остывшим чаем. Пока пил, мелкими глоточками живительную влагу, рассматривал незваного гостя.

Поставил посудину обратно, прокашлялся, — А ты кто будешь?

— Поведали мне, что ты странный муж, теперь сам уверился. — Он стоял передо мной, а я сидел, откинувшись на стену.

— Никодиму — меднику сродственник, — раздался голос за его спиной.

— Тот, что кувшинами самоварными в рядах торгует?

— Он самый, — И рядом с дедом встал кузнец Василий. — Здрав будь Федор. — Поздоровался он со мной.

Я встал, — присаживайтесь, гости дорогие. С чем пожаловали?

Коваль, положил на стол, тихо звякнувший сверток. — Вот, сделал, как ты изъяснял. — Развернул, внутри было два предмета, ложковое сверло и просверленная болванка для ствола длиной сантиметров тридцать. Забрав, я, осмотрел заготовку со всех сторон, заглянул внутрь. Качество не ахти, отверстие смещено, поверхность во вмятинах. Обследовал инструмент, м — да, оставляет желать лучшего.

— Федор, — это подал голос дед, — Сам измыслил или проведал, что так делать можно?

Василий, перехватил мой взгляд, — Онисим сын Михайлов, пушкарских дел мастер.

От этих слов меня словно пружина подкинула, открыл рот и замер от внезапного видения…

'За окном темно, тускло горит одинокая свеча, освещая маленькое пятнышко на столе и склоненную фигуру человека. Язычок пламени колеблется под легким сквозняком и по бревенчатым стенам мельтешат тени.

Пряди седых волос, перехваченные кожаным плетеным шнурком, обрамляют худощавое лицо. Сухие губы шевелятся, выговаривая слова, появляющиеся из под скрипящего гусиного пера.

— Такие обозы строити доведется, места просторные разумно разделиши конным и пешим воинским людей, и где снаряду стояти и всей пушкарской снасти, чтоб им коли доведется к бою полки свои устроити на выласку было просторно, так же и снаряд пушечный со всеми запасы надобе урядно уставити, а запасы пушечные от притчи и шкоды особно оберегати, а только над порохом, которая хитрость изменою учинится, и в том все войско будет в погибели.*

Поставив точку, прикусил кончик перышка и невидящим взглядом уставился в темноту. Что он там видел, известно только богу…'

Давным-давно в далеком будущем при просмотре одного из сайтов посвященных истории пороха, попалась на глаза строчка. — 'Кроме производственников в штате Пушечного двора состоял своего рода "научный работник" — пушкарских дел мастер. Эту должность занимал Анисим Михайлов Радищевский'

Зацепило меня, — 'научный работник' стало интересно, принялся копать. Ничего. Мелочь всякая, родился, умер, был награжден, записи в писчих книгах. Любопытным фактом проходит, что Онисим вместе с Федоровым был печатником, и даже, как пишут исследователи, был его учеником'

Захлопнув варежку, спросил у мастера, — как правильно величать, Анисим или Онисим?

— Да ты сядь, в ногах правды нет. — Дождавшись пока опущу тощую задницу на лавку, продолжил, — Родители Онисимом нарекли.

В его речи чувствовался акцент, он немного не так говорил, не как москвич. Те акают и на любой вопрос следует традиционное, — 'Ась? Чавой?'

И пока вспомнил, эта неистребимая привычка жителей города, сохранится до начала двадцать первого века. — ' А? Чаво?'

— Онисим, а откуда ты родом? — Я чувствовал себя корреспондентом, дорвавшимся до звезды и со скоростью пулемета выстреливающего свои вопросы. — Это правда, что ты с…

Меня остановили движением руки — Федор, давай про уклад, Василием, по твоей скаске деланный.

Он взял в руку трубку, покрутил, положил обратно. — Коротко, для пищали.

— Так его дальше ковать надо. Оно и растянется.

— Это понятно, токмо по времени выгоды нет. Так Василий?

Кузнец степенно кивнул головой, — Пробовал я трубу такую ковать, потом править приходиться и внутри… — Он махнул рукой.

Похоже, он не до конца понял из моих объяснений, что вставка должна быть идеально ровная и ковать надо на полукруглой оправке и не одной, их много должно быть с постоянным уменьшением диаметра.

Спросил, он подробно описал, что и как делал, как грел, описал вставку, кто и как молотом и куда стукнул.

Как ни прискорбно было это говорить, кузнец облажался. Обработка была сделана на прямой наковальне, в итоге получилась кака. Хотя, что ещё можно получить от ручного труда? И что мне было непонятно, свою трубу скручивая из листа, делает на оправке, ковать же на оправке готовую трубу не смог. Поделился сомнением и непонятностями.

— Много раз греть приходится, уклад угорает.

Я пожал плечами, было такое чувство, что к моим предложениям отнеслись спустя рукава. По-моему делать, это сначала заготовку выковать, отдать её на сверловку, после этого изготавливать ствол.

За это время обычный кузнец успевал отработать два ствола, при условии готовых полос. Привычная работа, привычные движения…

— Об чем задумался? — Спросил Онисим, откладывая в сторонку сверло, которое держал в руках.

— О том, что Василий, слова мои, не так понял, и дело сие плохо исполнил.

— Ты что гово… — Начавшего вставать кузнеца, придержал Онисим.

— Остынь Василий. А ты Федор, попусту не говори, Василий чай не отрок малый. Поведай что не так.

Посмотрел на них. Подумал маленько и выдал все, что думаю о способе, которым они сейчас стволы делают. Сначала кузнец молчал, потом принялся елозить по лавке, но когда я назвал цифру. Он не выдержал.

— Брешешь ты Федор, как собака на тын. Не можно так делать. — И размерено повторил, — Не. Можно.

Я согласно кивнул, а потом полез за своей заветной папочкой, достал, положил на стол и принялся развязывать завязки. Они внимательно следили за моими действиями. Покопался, нашел лист с рисунком пресса работающего на водяном приводе.

— С помощью вот этой механики, можно делать двунадесять стволов пищальных, одним ковалем за день. — Я слукавил немного. Подсунул не тот рисунок. — И все они будут одинаковые. И огрехов не будет и крепче будут, так как их греть не надо, уголья меньше в трату пойдет, уклад не угорит.

Русая да седая головы склонились над столом, едва не стукнувшись, а потом четыре глаза вопросительно посмотрели на меня.

— От речки Неглинки под забором текущей, можно взять силу водяную, поставить колесо… Достал из кармана карандаш из папки новый лист бумаги. И вот уже три головы склонились над столом. Я сначала попробовал поумничать, но тут меня вежливо ткнули носом в пару ляпов и все следующие три часа рисовал под диктовку, схему редуктора, вала, промежуточных подшипников, способ смазки. Анисим, грамотный мужик, из брошенных им вскользь нескольких слов, стало понятно, что он знает про такое и даже предлагал сделать здесь что-то подобное, но Головы посчитали, что эта забава и тратить деньги отказались.

— Приказной голова молвил, — 'что баловство, ставить токарям машину водяную', а большего мы тогда не измыслили. Молот поставить, он надобен, и то добро чтоб мочно видити и сметити какие недостатки явятся. На Тулу Амелька, по прозвищу Тренька и Карпунка Никонов ушли, тама как сказывали, на ручье крепь ставиши, а токмо весной ледом побило и колесо все изломаша. Мастеров тех на правеж забрали, а иным работным людям ничего не даваши, повелеши все разламывати.

— И что потом с теми мастерами стало? — мне был любопытен подход к решению некоторых задач.

— А ни чаво, по пять кнутов, всыпали, они в казну вернули деньги потраченные, а самих в Устюжану сослали. Да токмо они там почитай через двор родня, всей округе. Тьфу, ироды, — Василий перекрестился, — прости господи.

— Ты чего такой сердитый? — задал вопрос кузнецу. Просто так для поддержания беседы, а сам в то время чуть не высунув язык от усердия обводил карандашные линии делая их более четкими. Но разве от свинцового карандаша будет толк? Вот я не подумавши, привстав с лавки, полез в полку за чернильницей и перьевой ручкой.

' Да перьевая, да ручка, и стоила он мне, не она сама, а перо к ней, в десять копеек. Того ювелира, златокузнеца, хрена лысоголового… чтоб корова на его крыше себе гнездо свила… Как ни будь потом расскажу как я ювилиркой затаривался.

Самая гадостное это было подобрать материал который будет впитывать чернила и постепенно их отдавать, в этом случае клякс мало. И должен быть устойчив к серной кислоте, оказывается она входит в состав средневековых чернил. Нашел, сердцевина камыша, губчатая структура, высыхает и намокает, без изменения свойств. Ни стоит, ни копейки и её много…'

Снял берестяной колпачок, обмакнул в чернила, и перо заскользило по бумаге, оставляя после себя тонкую линию. Я проверял, с одной заправки, около метра выходит.

До меня сразу и не дошло что наступила какая то подозрительная тишина. Подняв голову, увидел, что они смотрят на мою самописку с каким-то детским восторгом. Во всяком случае, один точно заинтересовался.

Анисим спросил, — Дай мне, — и протянул руку. Забрал, покрутил, рассматривая, пристально оглядел перо и попробовал писать. У него получилось начертать почти два десятка слов, когда он прекратил попытку. А чернила ещё не кончились. Тогда он просто провел черту от края до края листа и сантиметра за три до конца листа, она перестала писать.

С видимым сожалением вернул обратно. После заправки я продолжил обрисовку дальше. Это не мешало нам разговаривать, они спрашивали, отвечал и наоборот. Анисим взял в руки лист с изображением колеса, задумался, потом достал свой карандаш и на полях стал делать свои пометки.

— Василий, — Я решил напомнить свой вопрос, загрустившему было кузнецу, — А чего ты такой сердитый на этих…. Ну как их… Эти сосланные которые.

За него ответил Анисим, не поднимая головы от заметок, — Сродственники евойные, брат молодший и старшей дочери муж.

— Василь, а ты из Устюжны родом, что ли? — Я по-новому посмотрел на коваля.

— Отец наш, сюда был выписан, а мы с ним пришли, царю служить — И в ответ подарил взгляд из разряда ' понаехали здесь, нам москвичам работу отбиваете'

'Ты смотри, откуда любовь к лимите тянется'

— Я собственно расспросить хотел про твой край отчий, люди бают, там кузнецов знатных много…

И лучше них никто по железу и укладу не работал. — Краем глаза заметил, как улыбнулся Анисим. А вот Василий купился на такую грубую лесть. Его заросшая волосами физиономия расплылась в довольной улыбке, он гордо выпрямился, рукой пригладил усы и бороду. Взгляд стал насмешливо высокомерным, прокашлявшись, открыл рот…

— Васька, сдуйся а то дымом вонючим изыдешь- Спокойно так, произнес мастер. — Пора нам и честь знать. Да и трапезничать пора.

Свернул листки с рисунками, верней чертежами, в рулон, встал из-за стола, коротко поклонился, — Бывай здрав, Федор. Опосля вечерней службы… Ведаешь где живу?

Я ответил отрицательно.

В двух словах, он рассказал, как его найти. Пришлось пообещать. Ещё раз, попрощавшись, они ушли. Да и я не задерживался, навел порядок и убрав бумаги, побрел домой, сегодня суббота и кажется за прошедшую неделю, заслужил баньку…

В усадьбе Никодима было всё как обычно, как будто меня и не было целую седмицу. Орали гуси, квохтали куры, мычала корова зорька, требуя чтоб её подоили. Бестолковые козы пытались через загородку дотянуться, до ещё зеленых веток, растущей рядом с загоном, яблони. Смирная кобылка, запряженная в телегу, стояла у открытых дверей сарая и изредка вскидывала морду, с надетой торбой. Ловила горсть овса и начинала меланхолично жевать, посматривая по сторонам своими большими лиловыми глазами.

— Смотрите, кто к нам пришел? — Из темноты конюшни вышел Никодим. В руках он нес большой мешок набитый чем-то мягким. Забросив его на повозку, пошел мне навстречу, протянул руку и со словами, — 'вернулся блудный сын', - похлопал меня по спине и слегка приобнял. Потом отстранил, взял за плечи, осмотрел и вынес вердикт, — Отощал.

И громко закричал на весь двор, — Марфа! Марфа, карга старая, тебя, где черти носят?

— Почто орешь, ирод? — Старушка вышла из птичника с лукошком полным яиц. Увидев меня поставила его на землю у невысокого крылечка, отряхнула руки о фартук, развела их и со словами — Федор, совсем стариков забросил. — Пошла мне навстречу.

Я обнял и ощутил как её плечи, вдруг затряслись от плача.

В недоумении посмотрел на стоящего рядом деда, он пожал плечами, и буркнул что-то отворачиваясь.

Разгадку узнал позже, и она была, к сожалению печальна. В слободе стрелецкой, в Ростове, пожар сильный случился и вся семья младшей дочери погибла. Занялось ночью, когда все спали, к несчастью был сильный ветер и пал пошел со страшной силой, деревянные дома вспыхивали в мгновение ока. В ту страшную пору погибло почти тридцать человек, женщин детей стариков, многие остались только с тем, в чем успели выскочить из огня. Но другим повезло меньше…

Упокой Господи души рабов твоих.

Часть пятая (шаг в сторону)

Анисим отодвинул кружку с вином, с тарелки взял моченое яблоко, откусил и стал медленно жевать, не сводя с меня взгляд серых, внимательных глаз. Проглотил. Отпил глоток, ладонью вытер усы, — Почто пытаешь, откуда я родом.

— Слышал о тебе…

— Доброе аль худое?

— Всяко слово народ молвит, но больше доброе. Бают что вымысливаешь разное. Правда ли что ты в учениках ходил у Ивана Федорова?

Он усмехнулся, добродушно, отчего вокруг глаз собрались маленькие морщинки придавая лицу выражение старого доброго дедушки, — Вот ты об чем. Тебе поведать, как оно было?

Я как китайский болванчик закивал головой, так в этот момент откусил пирога с капустой

'Мой вам совет, не берите пироги у лотошников, тухлые'

и с трудом сохраняя на лице добропорядочное выражение, пытался прожевать.

'Найду этого 'родственника' Алексашки Меньшикова, пришибу…'

Он, показалось, понял мои страдания, улыбнулся в усы, взял кружку со стола, в которую долил немного вина из стоявшего рядом кувшина, пригубил, вернул обратно. Рубиновая капелька повисла на седом волоске, языком слизнув её, начал свой рассказ.

Это мне дед мой Пилип, на обратном пути поведал.

' По пыльной дороге, разбитой прошедшими обозами, под лучами палящего солнца, ползет телега, запряженная каурой лошадкой. Жарко всем. И старому и малому, а Лыська, казалось, заплетается всеми четырьмя ногами уныло опустив морду почти до самой земли, изредка роняет капли белой пены.

— Тпру. — Дед натягивает веревочные вожжи.

— Ониська! — Позвал он внука. Притулившегося за его спиной на куче сена. Не услышав ответа, полуобернулся и потряс за плечо, — Ониська, иди за водой.

— Что деда? — юноша сел, потер руками лицо, словно пытался стереть сонную одурь или просто, чтоб проснутся.

Дед уже успел слезть с возка, и стоял сбоку лошади, поправлял постромки, — Воды принеси, животину напоить. — Потом поднял взгляд на синее небо на котором не было ни одного облачка. Яркое солнце висело над самой головой, вздохнул. — Надо переждать маленько.

— А чего мы здесь, встали? — Отрок соскочил с повозки, и пошел к задку, где висело подвязанное ведро.

— Тебя забыл спросить, — Огрызнулся старик, и посмотрел в сторону ручья. — 'Да ну их, у воды станешь, найдется, кто ни будь, до чужого добра охочий'

Взял лошадь под уздцы и повел в сторону высокого вяза, окруженного стеной плотно переплетенных ветвей боярышника. Кустарник обступал дерево с трех сторон, огораживая довольно уютную, небольшую полянку, скрытую от посторонних глаз. Дед и раньше тут останавливался, когда ездил в Острог. Город был дальше по дороге, а ежели доехать до сухого оврага и свернуть налево как раз доедешь до мельнички, стоящей на белом ручье. Почему белый? Никто не знал но в деревне его все так называли, может из-за того что мучная пыль в воду попадала… Сегодня они возвращались оттуда, на возу лежало пять кулей, тщательно укрытых рогожей и сосновыми ветками собранными на выезде. Рожь в этом году удалась на славу, и солнце было, и дожди, и собрали вовремя, не дал бог зерну перестоять в колосе, были погожие денечки. Только все собранное с поля увезли, как на седмицу ненастье зарядило. А закончилось, бабье лето наступило, жарит так что продыху нет. Старая кобыла глухо стучала копытами по траве, изредка дергала повод, пыталась на ходу наклониться и сорвать пук травы, пока еще сочной и зеленой.

Дед придерживал, разговаривая с ней. — Погодь Лыська, вот дойдем, на роздых встанем. Пущу тебя по последней травке лесной попастись. Она духовитая… — Тут он резко остановился, в воздухе пахнуло костром. Лошадь прошла пару шагов и, толкнув в спину, встала. Дед стянул с оглобли путы, привычным движением накинул, на ноги животного, и прошептал. — Молчи.

Пригнувшись, на полусогнутых ногах, пошел к ближайшим кустам, глянуть, кто на заветной полянке притулился.

У въезда, поперек, стоял возок, сбоку, на него, были положены жерди, а сверху на них накинут кусок полотна, земля под ними застелена сеном. Невдалеке от дерева, в земляной яме, выкопанной дедом ещё прошлой осенью, горел костерок, а над ним на длинной слеге, подвешен котелок исходящий паром. Высокий мужик, сначала показалась, что на нем ряса монаха, одетый в дорожный плащ, помешивал варево веткой с привязанной к ней деревянной ложкой. Стреноженная лошадь паслась у дальнего края поляны, больше никого дед не увидел. Ещё рассмотрел какие-то свертки, кульки, лежавшие на телеге и прикрытые рогожей, уголок одного из них торчал сбоку.

Дед, не углядев ничего опасного для себя, окликнул непрошеного захватчика, — Кто таков будешь?

Незнакомец слегка вздрогнул, и медленно оглянулся, обвел взглядом кусты, остановился на старике.

— А сам-то, кто есть? — спросил у деда, продолжая осматривать заросли.

— Я дед Пилип из Радехова а ты?

— Мы, Острожского князя Константина, люди будем. Иваном меня зовут.

— Православные, значиться. Перекрестись.

Мужик обмахнул себя крестом, сложив пальцы щепотью, и проговорил — 'Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое'

Пилип вторил ему, — 'да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя'

В два голоса закончили молитву. Дед отправился за телегой, а незнакомец, теперь, знакомец Иван, вернулся помешивать подгорающую кашу '

***

Анисим.

Забрав ведро, я пошел под гору, там за кустами держидерева протекал ручей. Едва заметная тропинка вывела на берег, закатав портки до коленок, вошел в воду, склонился, зачерпнул полную бадейку, а когда повернулся, чуть не выронил. Чуток в сторонке от того места где я подошел к протоке, стоял пожилой мужик. Одетый по дорожному, в короткой приволоке, накинутой поверх суконного кафтана, на голове шапка, с меховой опушкой из под неё выглядывают длинные седые волосы, бородка аккуратно стрижена клином, как у панов. В руках держал пищаль с зажженным фитилем, целился, правда, от меня. Но при желании мог быстро довернуть и попасть. Всякое желание бежать или делать иные глупости пропало разом. А потом с другой стороны подошел ещё один, вооруженный человек. Я попытался сделать шаг назад и ствол повернулся в мою сторону, а старик, мне показалось, что он старше моего деда, покачал головой, — 'стой на месте'

— Ты, чей будешь, отрок? — Спросил меня третий, он подошел со спины и стоял на другом берегу неширокого ручья. И так же был с пищалью.

Бежать было невозможно, рука разжалось и ведро упало в воду. Брызги попали на штанину, намочив её, но я не обратил на это внимание. Медленно развернулся, стараясь держать всех на виду. Тот, который спрашивал, отшагнул левее на пару саженей, и теперь совсем стало плохо. Единственный свободный путь, это бежать по ручью, но в этом случае мне в спину выстрелят сразу из двух стволов, ежели пулей могут и не попасть, а вот дробом…

— Онисим, из Радехова на мельницу ездил.

— Это которая, та, что на белом ручье стоит? И как там дядька Панас, жив ещё? — Третий, опустил пищаль, куском кожи накрыл запальник, а тлеющий фитиль перехватил в левую руку. — Иван, то наш, местный парубок.

— И что ты здесь делаешь? — спросил у меня и кивнул на ведро. — Подбери, а то уплывет.

— Лыська, устала, вот дед и порешил ей роздых дать, — ответил, нагибаясь за бадейкой.

— Выходь, то простынешь и не бойсь, мы Острожского князя холопы и работные люди.

— Та я и не боюсь, токмо спужался немного, а как тебя звать? — Я вышел из воды, она и правда была холодная, поставил на землю свою бадейку и, наклонившись, стал разматывать портки.

— Меня Назаром, — ответил мне перешедший следом за мной мужик, — а вон того, Захаром, а это, как ты слышал, мастер Иван. Ну, так жив ещё мельник?

— С утрева был, как счаз не ведаю, может и помер.

Назар рассмеялся. — Пошли.

И мы двинулись к стоянке, они тоже несли три ведра воды.

Дед меня встретил притворно сердито, наворчал — 'что меня токмо за смертию посылать' Он уже успел поговорить с тем, кого оставили кашеварить, достать нехитрую снедь что мы брали из дому и разложить на чистой холстине неподалеку от костра. От запаха кулеша, в животе заквакало, захотелось есть. Но посмотреть, как будут чинить телегу, было интересней, и я крутился рядом.

Треснула ось и народ толпился вокруг неё, размышляя, стоит разгружать или так можно починить.

Я вспомнил как однажды видел, на дороге стоял воз, у него также треснула по середке ось и согнулась к низу. Возница, срубил в лесу большую слегу, подвел возок к придорожному валуну, подсунул под излом, на постромках подвесил несколько кулей с мукой, и когда деревяха выпрямилась, он привязал пару сучков дубовых поверху и по низу, мокрыми кожаными ремушками, оставив на концах петли которые закрутил рычагом. И ничего, уехал.

Набравшись смелости, подошел к старшему Ивану и, запинаясь через слово, поведал о том. Он попросил повторить. Выслушал, окликнул попутчиков, — Назар, Захар несите от леса крепкую лесину, отрок верно бает, токмо мы немного по — другому сделаем. Иван, достань гвоздей с десяток и оторви заднюю доску от телеги, надвое раздели её. Тебе Онисим просьба будет, помочь нам.

С починкой затянулись немного, и мы с дедом вынуждены были остаться ночевать, уже вечером, сидя у костра, слушая разговоры, все пытался понять кто наши попутчики. Дед Пилип, сытый и довольный что так удачно все сложилось, попутчики не разбойники и не татарва, разговаривал с Назаром:

— Скажи Назар, а как вы у нас здесь оказались? Вам с Острога через Берестечко и Дубно на Буск ближе было бы.

— Туда, в Буск за бумагой, так и доехали, обоз большой собрался с ним и дошли. Да и сродственников проведать надо было.

— Это где? Может знаю…

— Ганна, сестра моя, за бондаря замуж вышла из Шумска.

— Это не Вацлав? Поляк, что у рынка мастерскую держит?

— Типун тебе на язык, чтоб Ганка за нехристя пошла. Михась Ложка. Слышал о таком?

Дед помотал головой, — Не… Постой. Это не тот что спьяну голяком по площади бегал?

— Старик, с ума съехал? Он капли в рот не берет…

— Только кружку прикладывает. Девка дюже хороша, бровки дугой, черные, коса до сраки, в руку толщиной, нос…Как у тебя, репкой. Росточку маленького… По плечо тебе будет. Палец в рот не клади, по локоть откусит. Она?

Назар расплылся в улыбке, — Она.

— Стерва. — Сказал, как припечатал Пилип.

— Во как, эх, жаль ты старый, а то бы….

— Что? — 'А то бы' У прошлом году, вясною, был у тех краях, Пан наш, с обозом отправил. А мне бадья понадобилась, с крышкой, в баньку, старая ужо совсем, развалилась. Захожу в лавку, стоит молодица, вся из себя, с честными мужами лается, послушал, послушал да встрял сдуру. Так и мне перепало…

Вот и говорю, 'стерва' твоя сестрица. Вся в тебя, никакого вежества к сединам не кажет.

Договорить им не дали мастер Иван окликнул, — Назар, тебе первую стражу стоять.

Назар, проворчал что-то в полголоса, подобрал пищаль, саблю, да и ушел к подводе, место готовить, а дед Пилип побухтел немного и к нашей телеге зашагал. Я же остался у костра, подкидывая изредка ветки и щепки, посидел немного, улегся на солому, накрылся попоной и уснул'

— Вот такой случилась моя первая встреча, с Иваном сыном Федора. Через два года вновь свиделись, дед мой, Пилип, помер. Сродственников у меня больше не было, вот и подался я в Острог, просить милости у князя нашего Василия Константиновича. Дорога была недолгой, переехал по пути речку збитенку, мимо села Межерич и к вечеру добрался до Вилии, на левом берегу которой и стоит город. Пока то, да сё, опоздал, закрыли ворота на ночь. Пришлось прибиваться на ночевку к таким — же неудачникам, как и сам. Бог миловал, ничего не случилось, и с первыми лучами солнца вошел в Острог. Через три дня с божьей помощью и добрых людей, по велению Князя, был приписан в подмастерье к Ивану. Двор, на котором находилась печатня, назывался Булсардиновым — он стоял на замковой улице у подножия замковой горы, неподалеку от костела Вознесения, Успенского собора и Николаевской церкви.

Когда проведал, что мои знакомцы с коими трудности дорожные делил, они самые и есть, так в радость это дело стало. Учился переплетному делу, всю красоту книге, мне делать поручали. Кожу выделать, листы сшить, оклад, кому в дар потребно будет, у мастеров заказать. Много разного самому делать приходилось…

Иван, сам меня учил, показывал и говорил как лучше сделать, почему так и что будет ежели по-моему, но тяжело работа шла…

— А почему? — Я в первый раз перебил Анисима

— Князь наш, задумал дело большое, богоугодное, напечатать библию, полную, но для этого нужно было буквицы новые отлить, новые доски вырезать для вставок, запастись бумагой. Когда мы с дедом их на дороге встретили они в Буск ездили, тамошние мастера как раз дело бумажное освоили. Во Львов очень часто уезжал, вот и выходит, что дал он мне урок, а проверяет сын его, тоже Иван. Но он своему учить начинает, вот и приходилось меж двух огней вертеться.

На миг задумался, потом улыбнулся каким-то своим воспоминаниям, — Но мне это только впрок пошло, они были хорошие люди, учили всему, что сами знали.

***

Через пару дней с помощью Анисима, удалось попасть на московский печатный двор и увидеть станок. То, что видел в полиграфическом музее как экспонат, здесь работало и выдавало продукцию.

Довольно странное ощущение, смотреть на скрипящего деревянного монстра, и видеть современную поточную линию, стремительно уносящую вдаль тысячи экземпляров отпечатанных листов. Они так быстро двигаются, что сливаются в одну непрерывную черно-белую линию и глаз с трудом может выхватить из неё не слова и буквы, а только абзацы и колонки.

Посещение этой друкарни оставило в душе неизгладимые впечатления.

Анисима остановили, и о чем-то спросили я же побрел дальше, рассматривая помещения. В зале, с довольно низким потолком стоял печатный пресс, около него суетились несколько человек, один крутил ворот винта, куку, опуская пиан, другой снимал лист с напечатанным текстом и развешивал его на просушку. Батырщик набивал мацой краску и укладывал следующий лист на тимпан. Скрип и готова новая страница.

У слюдяных окошек, стоял длинный и широкий наборный стол с кассой, состоящей из маленьких ящичков с уложенным в них шрифтом. Держа в руке узкую деревянную оправку, наборщик брал по одной литере и укладывал, прижимая пальцем, чтоб не развалилось. Как только было готово слово, оно аккуратно переставлялось на тонкий лист металла, по краям лежали толстые бруски марзанов, образующие поля будущей книги. В одной из комнатушек стоял маленький горн, подобие стеллажа с уложенными брусками меди, олова и свинца. Небольшой верстачок, примитивные тиски, подсвечник с зажженной свечой и сидящий на низеньком табурете резчик или гравер, вырезает литеры. Он же после того как всё будет готово, разжигает огонь, в тигле плавит олово и отштамповав пуансоном в медной пластине оттиск отливает буквы. На полочке, закрепленной на стене прямо напротив мастера, лежат разнообразные инструменты и приспособления. Взяв одно из них, мастер проверяет отливку, если что-то не так, тут же исправляет дефект. И всё это практически на глаз.

Этажом ниже, готовят краску, для этого берут самое лучшее льняное масло, если будет плохое, то цвет после уварки будет рыжий и пахнуть будет плохо, в котел наливают примерно треть, ставят на огонь. Внимательно следят за тем чтоб при закипании не выплеснулось и не попало на угли, иначе будет пожар. Для тушения рядом стоит ларь с сухим песком.

После того как всё проварилось, масло отстаиваться, оно должно быть светло-желтого цвета.

Одновременно с этим перетирают сажу, чтоб в ней не было комков и она должна быть похожа на мельчайшую пыль, витающую в воздухе. Для этой цели служит деревянный барабан, оббитый изнутри кожей. Внутрь засыпаются сажа и медные шарики, закрывается плотно крышка и холоп начинает крутить эту мельницу. Когда готовы составляющие, наступает черед самого трудного, приготовление самой краски. В жбан наливается отмерянное количество масла и всыпается молотая в пыль сажа, берется в руки мешалка и человек начинает работать миксером.

В одной из клетушек увидел, прообраз брошюровки, переплетную мастерскую. Ручной труд и приемы практически не изменились, даже инструменты остались прежние. Шило, игла, шелковая нить, и клей.

И по всей типографии распространялся один и тот же запах. Неистребимый запах только что напечатанной книги.

***

Я обошел вокруг массивного агрегата, погладил шероховатый бок покрытый свежей ржавчиной. Мелькнула мысль, — 'про пескоструйку' и тихо скончалась. С легким шелестом крутился маховик, раскрученный кожаным ремнем от приводного вала, проходящего под самым потолком. Присев на корточки осмотрел штамп, вроде все нормально. Это была седьмая попытка, первые окончились неудачей.

С полгода назад дал согласие на работу и с тех пор каждый день проклинаю себя за это решение, это работа на износ, бывает, что к концу дня я не в состоянии сказать 'мяу'.

Когда то, в будущие прошедшие времена я читал много книг и там герои лихо строили паровики, электростанции и прочие прелести прогресса. Наивные люди, могу смело сказать, что одному человеку это просто очень и очень трудно

Знаю принцип, кинематическую схему, но помилуй бог, что-либо начать делать. Каждый болт, гайку, шплинт приходится изготавливать по месту, и зачастую самому. Не подумайте плохого, народ подобрался здесь действительно умелый и грамотный, но он хорош для своего времени. При обсуждении очень чувствуется пропасть времени разделяющая нас. Они просто не понимают меня, а я могу только догадываться, что они хотят получить. Мы разные и этим сказано все.

Любой механизм состоит из десятков и сотен разнообразных деталей, и они камень преткновения.

Я не отказываю никому, дерзайте, и вы сможете на коленке сделать и ракету на жидком топливе, можете построить дельтаплан, что кстати, довольно просто. Но сначала вам придется сделать огромное количество станков, приспособлений, оснасток, измерительного инструмента. Наладить дочерние производства. Любой агрегат в двадцатом веке, да и в девятнадцатом не изготавливался одиночкой.

Я могу сделать двигатель внутреннего сгорания. Знаю его устройство, но также знаю, сколько людей работает на заводах и какое оборудование для этого надо…

Этот гребанный пресс, строился целых шесть месяцев, и большую часть времени ушло на то чтоб сделать коленчатый вал, отработать сопряжение на втулках, я готов отдать полжизни за десяток подшипников, но как видно буду жить долго и счастливо. Притирать бронзовые вкладыши и делать каждый раз крепежные болты и при разборке внимательно следить, чтоб они не перепутались. Гаечные ключи, разнообразных видов и форм. Хоть здесь удалось немного стандартизировать.

Перегонка нефти для того чтоб получить достаточно приемлемое масло для смазки, делать простой шестеренчатый насос, медные трубки для подвода оной к узлам, сбор и подача обратно, фильтра. Сальники выпили крови не меньше, чем подгонка крепежа для фиксации пресс-форм. Метчики, плашки лерки снились по ночам. Каждый раз они получались разные с разным шагом. За что не возьмешься, везде вылазит ворох сопутствующих проблем требующих решения. Хорошо хоть станина удалась с первого раза. И вот когда закончился монтаж всего навеса, первый пробный запуск чуть не поубивал половину собравшихся мастеров, плохо сшитый приводной ремень, а это квадрат три на три сантиметра, оборвался, зацепился за что-то на приводном валу и стал хлестать со страшной силой.

Два дня ушли на исправление, потом были сутки холостого прогона. А дальше началась 'рутина'

Сначала сдохла вырубка пятаков, после второго десятка пошли заусенцы, и они не отрывались от ленты. Эта проблема решилась быстро хреновая медная заготовка и плохое качество уклада и недостаточная подгонка. А дальше я завис и завис конкретно, поочередно на каждой из операций. Пробивает насквозь, рвет и сминает заготовки. Кузнец уже выл при виде меня, токарь просто убегал.

Ну не знаю какая у них должна быть форма, как они должны выглядеть, знал только одно что Это должно работать.

Для того чтоб построить этого монстра, мне понадобилась помощь Анисима, если бы не он мне не удалось бы и десятой части. Была построена смолокурня, сделан маленький прокатный стан для ленты, налажена штамповка заготовок для спускового механизма ружей, копировальный станок выдавал в день почти три десятка заготовок для самопалов. А этот гребаный станок уже третий месяц пил мою кровь, а то, что иногда получалось я сам ни под каким видом не назвал бы гильзой.

Косые, кривые, все в морщинах и трещинах.

И когда однажды вечером сидел дома и тупо смотрел на пламя свечи, до меня дошло, вот такой я чухонский мастер. Отжиг. Этот маленький пустяк выпал из моей дурной головы, а всё что нужно было сделать, это нагреть и остудить. А как?

На эти эксперименты было потрачено две недели, несмотря на некоторую помощь от Никодима и его друзей медников. Они просто не сталкивались, с такой работай, все, что они знали это стучать молотком по куску меди, добиваясь нужной формы. Предки умели работать и им было ведомо, что если нагреть и остудить медь, она ставиться мягкой и более пластичной, а вот то, что делал я, было для них диковинкой.

Результат расстроил, пришлось строить специальную печь для отжига и опять оплачивать работу и материалы из своего кармана. Попробовал сунуться в приказ, там своих ухарей хватает, а тут я простой как полтинник, прослушал получасовую лекцию деньгах и тихо удалился по известному сексуальному пешему маршруту. Ругаться и спорить бесполезно, — 'нет грошей, и не будет'

Оглянулся на помощников, и дал отмашку. Рыжий нажал на педаль, клацнуло, вырубленный пятак звякнув упал в лоток. Его переложили в следующую форму.

Кланц. Сработал пресс и готовая чашка выпала на подставленную руку.

Отвесив рыжему подзатыльник, забрал заготовку. Осмотрел, вроде нормально.

— Так, Ванятка, запускай и пока лента не кончится, рубишь пятаки. Понял?

Отрок кивнул и включил станок. Я наклонился к нему и гаркнул в ухо, — Будешь руки совать, куда не надо, яйца отрежу.

' Заготовки получаются, но если с гильзами будет неудача, отдам казначеям, пусть на нем деньги делают'

К обеду был нарублен целый ящик 'пятаков', гаврики пересчитали, получилась почти пять тысяч штук. Отправив ребят по домам, выборочно проверил, вроде норма. Осмотрел агрегат, потеки на сальниках в допустимых пределах. Подводящие смазку трубки, целы, не отвалились, крепежные гайки не раскрутились. Кажется все в норме.

Много ручного труда получается, тележек нет, талей, как таковых тоже нет. Если народу нужно что-то поднять строится здоровенный козел и с помощью блоков и русской матери поднимаются тяжести. А они здесь бывают о-го-го, под дугой колокольчик звенит. Наш народ не мелочится что ему малиновый звон мелкой погремушки, надо сделать такой колокол, чтоб в Москве ахнуло, а в Звенигороде вздрогнуло и агукнуло в ответ. Тонна, две, три это работа для подмастерья даже колокол в пять тонн не рассматривается что-то из ряда вон выходящее, обыденная рутинная работа, а вот что ни будь тонн так на сорок вот это да. Работа для Мастера.

Но всё равно это была как бы левая работа, почти что халтурка, почетная, по царскому указу но…

Не эта дело было главным, главным все-таки было отливка пушек.

Как-то сложилось, что царь Петр считается самым, что ни наесть первейшим артиллеристом и организатором военного производства. Ошибочка, он пришел на все готовое. Ему по наследству от отца досталось сильное производство, опытные мастера, стандартизированная промышленная база.

И это действительно было так. На московском пушечном дворе готовилась оснастка, лекало (кружало) и шаблоны по которым на разных заводах и заводиках отливались пушки и ядра.

Заслуга царя в организации и расширении чугунного производства и освоении нового способа отливки пушек. То, что после нарвского побоища, он ободрал колокольни, так это временная мера, позволившая в короткий срок по старым технологиям максимально быстро восстановить потерянные орудия.

И пока Европа рукоплескала Карлу, Россия вкалывала, как негр на плантации.

А потом была Полтава…

'Как же хотелось хоть одним глазком… хотя бы в щелочку подсмотреть на эти вытянутые в недоумении рожи напыщенной Европы, когда она узнала о разгроме шведов.

Вот тогда они и испугались. Им стало страшно до дрожи в коленках. Русский Медведь проснулся.

Нас всех уверяют в том, что европейские государства старше России и что между нами пропасть в триста лет. У каждого народа свой исторический путь развития, единственный и неповторимый…'

Так стоп, опять куда-то не туда понесло, начал за здравие… Что там было в начале?

А… Ну… Так вот… На чем остановился… На пушках.