Записки из чемодана

1943-й стал годом перелома в войне. Серов видел этот перелом собственными глазами, в Сталинграде. куда прилетел сразу после разгрома армии Паулюса в феврале. Ему доведется не только руководить наведением порядка в Сталинграде, но и лично допрашивать плененного генерал-фельдмаршала.

В апреле Сталин затевает очередную — третью по счету — реорганизацию своих спецслужб. Почти полностью повторяется предвоенная модель: Лубянка вновь делится на 2 наркомата с Берией (НКВД) и Меркуловым (НКГБ) во главе.

(Единственная разница — военная контрразведка выводится из-под Берии. Теперь это ГУКР СМЕРШ внутри Наркомата обороны. Поскольку наркомом в годы войны был Сталин, начальник СМЕРШа Виктор Абакумов подчинялся теперь лично вождю.)

Как и в 1941-м, Серов — теперь уже комиссар ГБ 2-го ранга — назначается зам. наркома внутренних дел: на круге его обязанностей, впрочем, это не сильно отразилось.

Он по-прежнему много бывает в командировках, занимаясь организацией истребительных отрядов, созданием фильтрационных лагерей.

Летом по решению ГКО Серов инспектирует Алсиб: построенную накануне воздушную трассу между СССР и США «Аляска-Сибирь». Он проверяет аэропорты и персонал по всему маршруту — от Москвы до Аляски, залетая в том числе и в американские города.

Когда в августе Сталин решил в кои-то веки выехать на фронт, всю организацию поездки он доверил именно Серову: втайне даже от собственной охраны. Большего доверия со стороны вождя трудно представить. За это, и не только, в сентябре его наградят орденом Красного Знамени.

Осень 1943 года Серов проводит в степях Калмыкии, охотясь за бандами дезертиров и немецких пособников.

Конец года он встречает на Памире, на границе с Ираном и Афганистаном: по указанию ГКО проверяет разведданные о подготовке военного нападения со стороны Турции и Ирана. Эти сведения не подтвердились, о чем Серов и доложил Центру, приготовившись ждать новое задание…

Снова Сталинград

В январе мне приказано было вернуться в Москву. Почти 5 месяцев пробыл на Кавказе.

На Кавказе хорошо действовали и войска НКВД, которые зачастую были на самых трудных участках. Когда я приезжал к ним, то у меня была уверенность, что эти-то не отступят. Я вспоминаю хорошим словом генералов Коротеева, Хоменко, Мельника, Рослова*[149], Пияшева*, полковников Микрюкова* (кд.), Ширяева* (Сухумская дивизия), Никольского* (Грузинская дивизия)[150], генерала Зимина П., полковника Булыгу*, Титкова* и других.

Перед отлетом и созвонился с Иваном Ивановичем <Масленниковым>, который со штабом уже продвинулся дальше. Он мне грустно сказал, что опять они с Тюленевым получили от Верховного нагоняй о том, что оторвались от войск, потеряли связь и т. д.[151]

Побыл в Москве месяц. В войсках по охране тыла фронтов, за которые я отвечал, все в порядке. Хорошие результаты по задержанию шпионов, диверсантов, парашютистов. Командующие довольны работой[152].

Я разговаривал с Толбухиным*, Ватутиным, Черняховским*, Мерецковым и другими командующими…

В Сталинграде тоже дела шли хорошо. Почти полностью наши войска окружили армию Паулюса. Туда подбросили войска Донского фронта, которыми командовал Рокоссовский. Вся операция по окружению немцев Ставкой была возложена на 2 заместителя верховного Жукова Г. К. и начальника Генерального штаба Василевского А. М., а также генерал-полковника Воронова Н. Н.

8 января наши командующие послали парламентариев в штаб Паулюса и предложили почетную капитуляцию. Встречали наших плохо, одного ранили, и предложение отклонено. Тогда наши стали сжимать кольцо окруженных немцев, которые еще огрызались[153].

К концу января наши стали бить немцев уже ею частям. По донесению командования из Сталинграда, там создалась серьезная обстановка. Десятки тысяч пленных, тысячи убитых и раненных немцев. Такой внезапный наплыв наши медики не ожидали[154]. Начались тиф и другие болезни, голодовка, размещать негде (нет теплых помещений), все были разбиты немцами в боях[155].

Меня вызвали к Сталину, там были Маленков, Берия, Молотов[156]. Коротко рассказали мне о неприятном положении и приказали сейчас же вылететь, разместить военнопленных, организовать питание, лечение, охрану и помочь военным в срочной переброске Донского фронта на Центральное направление и исправить ж/д линии и станции, которые были разбиты в боях.

В общем, заданий много. Попрощался. Настроение у всех веселое. Особенно мне запомнился Сталин, который ходил по кабинету спокойный, вставлял фразы, часто подходил ко мне и уточнял некоторые вопросы.

Вылетаю в Сталинград. Там за эти два-три дня закончили окружение Паулюса, и 30 января войска капитулировали. Паулюс и его штаб сдались на волю победителей. Ура![157]^…

В Сталинграде я нагляделся страстей-мордастей. Когда подлетел, увидел чёрные колонны немцев. В самом городе (если так можно назвать развалины, руины) по трупам замерзшим ездят танки, машины. Кругом, куда ни глянешь, везде трупы.

Поехал в место сбора военнопленных. Картина ужасная. Высшая арийская раса вся сплошь оборвана, небрита, истощала, взгляд робкий. Стоят в очереди за супом. Причем дисциплина видна и в этом. Мл<адший> к<омандный> с<остав> командует, и их слушаются.

Подхожу спрашиваю, ну как, подлецы, довоевались. Отвечают бодро: Яволь! (Точно!). Не подумайте, что поняли мой вопрос. На скорую руку организовали им помещение, койки и погнали набивать матрасы. Всё делают сами…

Наутро поехал на конный завод, куда направил для размещения несколько тысяч военнопленных. Только выехал за город, смотрю, на дороге стали попадаться трупы немецких военнопленных. Проеду 500 метров — лежит, ещё дальше — опять лежит, вышел из машины, присмотрелся, вижу — подстрелены. Ну, уж это безобразие[158].

Приказал шоферу гнать быстрее. Через полчаса догнал колонну тысяч 5 военнопленных. Сзади колонны идёт сержант, возле него два военнопленных еле плетутся, он их подтыкает наганом. Спрашиваю: как дела?

Жалуется: плохо идут. Хилые. «Ну, и что ты делаешь?» Он посмотрел и спокойно, словно так и нужно: отвечает: «добиваю». Я говорю, ты что, с ума сошёл? А он — А как же т. генерал. Я говорю: убери наган. Если ещё одного добьёшь — посажу в тюрьму. Кто отстанет, пусть тут и сидит. Когда приведёшь колонну, пошли автомашину и подбери отставших. Они никуда не убегут.

Он на меня посмотрел недовольным взглядом, сказал — слушаюсь, и мы поехали дальше. Думаю, что больше он этого не делал, но не ручаюсь, на войне как на войне.

На конном заводе уже разместились тысячи 3 военнопленных, прямо в конюшнях, не отапливаемых. Я разрешил организованно жечь костры, так как здания были каменными. Наблюдаю за военнопленными, и тут видна арийская раса. К итальянцам немцы относились презрительно, да кстати сказать, они ужасно и выглядели, мерзли и казались беспомощными. К венграм и румынам несколько лучше, но всё же себя ставили на первое место.

Поздно вечером вернулся и заслушал начальников, где ещё организовали лагеря. Картина прямо неутешительная. Размещать негде. Все здания немцы и мы разбили, что хочешь, то и делай. Созвонился по ВЧ с А. В. Хрулёвым и попросил сотню штабных палаток. Обещал[159].

На следующее утро пошли с генералом медицинской службы (фамилию забыл) двухметрового роста, и особенно у него были большие полуметровые погоны. Пошли по мед. сан. батальонам, ну это только название. Сараи, склады и т. д. — это где размещались раненые.

Генерал мне в разговоре сказал, что большая часть раненых помрёт, так как они несколько дней до пленения не получали медпомощи, такая же участь ждет и легко раненых, так как в таких антисанитарных условиях получат гангрену и другие гадости. На это я ему сказал, что мы сюда их не звали, поэтому пусть сами и расплачиваются[160].

Днём мне Воронин (начальник УНКВД) показывал карьеры-ямы и другие места, куда решили вывозить трупы и закапывать тракторами. Ну, я согласился. Другого выхода не было. Иначе весной началось бы разложение и заразы. Запросил эшелон извести, чтобы ряды трупов посыпать, чтобы быстрее уничтожались.

Всё время поддерживал связь с Рокоссовским, Еременко*, который был командующим фронтом вместо снятого Гордова. Рокоссовский, я с ним уже второй раз встречался, первый раз под Москвой, когда он командовал 16 армией, и сейчас. Он и тогда, и сейчас производил впечатление грамотного, вдумчивого генерала, в отличие от Еременко, этого малограмотного самовлюбленного, хвастливого и довольно трусливого перед начальством генерала.

Пока возился с военнопленными, получил решение из Москвы, обязывающее организовать переброску войск фронта Рокоссовского в центр<альную> часть в течение 5–6 суток. Стал железнодорожником.

Вот где раскардаш, так это в железнодорожной державе. Никто никого не слушает, сам себе командир. Угля нет, поезда не принимают, порожняка Москва не шлёт. Беда. А отвечать перед Сталиным придётся.

Дал телеграмму в Москву, оказывается, Кобулов уже сидит в НКПС и регулирует, кому сколько вагонов подать. Созвонились, пузырится, почему дал телеграмму.

Прошу вагонов. Говорит: нет. А я знаю, что на соседнюю дорогу даёт. Это он делает мне в пику, чтобы подвести меня и потом сказать, вот какой я нерасторопный. Поругались. Звонил Хрулёву, а тот ссылается на Кобулова, который всё взял на себя.

Как назло, начались заносы. Мои планы начали срываться. Поехал сам на станцию наводить порядок. Оказалось, что на станцию подали вагоны, но нет войск. Я к Рокоссовскому, почему срывает план, который мы вместе утвердили. Клянётся, что все идет по плану.

Попросил ещё подкрутить командующих армиями и дивизиями, чтобы не срывали и вовремя подводили войска. С большими мучениями уложился в срок. Войска были отправлены под Курск.

Только отправились последние эшелоны, как получил телеграмму из Москвы: немедленно вылететь в Краснодар, и там будут даны дальнейшие указания. Это был уже март месяц.

В Краснодаре в УНКВД узнал, что вызваны командующие армиями Северо-Кавказского направления, которые собираются на вокзале. Туда прибывает член ГОКО Берия.

Поехал на вокзал. Увидел — военные «виллисы» стоят. Пошёл туда, стоит поезд и два вагона. Около них генералы, когда подошёл поближе, то увидел знакомых: И. Е. Петров, И. И. Масленников, командующий 18 армией Леселидзе, 9 армией Гречкин, генералы Мельник, Коротеев, Гречко* — 56 армия.

Поздоровался. Спрашиваю: зачем собрались? — Не знаем. — Они начали у меня спрашивать, а я тоже не знаю. Затем увидел охранника Саркисова*, подозвал и говорю, для чего нас вызвали. Он ответил: сейчас вызовут.

И действительно, нас всех пригласили в салон вагона, где с нами общим кивком поздоровался Берия и справа от него стоял полковник с рыжими усами. Сели.

Берия сказал, что он послан ГОКО организовать наступление войск, для того чтобы вышибить немцев с Таманского полуострова[161]. Заслушал командующих, кто как это думает выполнить. Потом, обратившись к Гречко, спрашивает: ну как т. Гречко, успех будет, если так организовать. Встал генерал-лейтенант Гречко А. А., командующий 56 армией, высокий, худой и говорит по-украински, улыбнувшись: «Не знаю, чи будет, чи ни».

Берия хмуро надвинул пенсне на нос и ничего не сказал. Затем он объявил, что командовать группой войск, которая будет обеспечивать наступление на Таманском полуострове, назначается И. Е. Петров, и далее добавил: для координации действий двух армий Мельника и Коротеева выделяется зам. НКВД Серов[162]. Можете разъезжаться и приступать к организации. Сидевший усач-полковник всё записывал.

Когда мы вышли из вагона, Гречко у меня спрашивает: ты не знаешь, кто этот полковник, я ответил — нет. Затем вышел Саркисов, и я спросил у него. Он ответил, что это полковник Штеменко, ведёт Северо-Кавказское направление[163]. Ну, после этого «инструктажа» мы разъехались.

Поздно вечером я был уже у командующего Мельника. Посоветовались, как будем действовать, и около часу ночи я собрался на отдых, вдруг звонок по ВЧ. Я подошёл, так как телефонист сказал: из Краснодара просят Серова.

В трубке голос Берия: сейчас же вылетай в Краснодар и приезжай ко мне. Я говорю, ночью меня ПВО собьёт. Ну, а когда? Я говорю, с рассветом. Потом спросил, надолго ли? Так как тут я был только у т. Мельника. В ответ услышал: с рассветом будь у меня.

Утром в 7 часов я уже стоял возле вагона. Вышел Саркисов, позвал. Там Берия в одной нижней рубахе, сухо поздоровавшись, сказал: вылетай сейчас же в Москву. Звонил Сталин, там неприятность, но не сказал, какая[164].

Я сказал «хорошо» и вышел. Поехал на аэродром, где находились мои лётчики, и через полчаса вылетел.

Когда прилетел в Москву, так народ даже не узнал, как за это время всё изменилось. Радость. Ликование. Немцы повсеместно отступают. Правда, дают частенько бой, но немец уже стал не тот, как в 41 году.

Правда, нужно сказать, что и солдаты стали не те. Обстрелянные, с опытом. Солидные. Уже отличишь старослужащего от недавно призванного.

Допрос Паулюса

На днях ко мне заходил Василий Сталин, правда, не в первый раз. В начале войны он был у меня сразу по окончании авиаучилища в чине капитана. Командовал эскадрильей где-то под Москвой и просил поставить ему правительственный аппарат ВЧ. Я ему разъяснил, что не положено, так как даже у командующих армиями пока ещё не у всех имеется ВЧ[165].

Затем он несколько раз еще заходил по разным вопросам, в том числе, ходатайствовал за какого-то особиста, «очень умного парня». Я его направил к Абакумову.

На этот раз пришёл В. Сталин тоже просить ВЧ ком<анди>ру авиадивизии. Василий командует уже авиаполком. Я опять отказал.

В. Сталин производил впечатление неуравновешенного человека, чувствовавшего, что все ему угождают, и он этим пользовался.

Прошло несколько дней. За это время я слетал на Южный фронт. На Южном фронте разбирал вопрос о начальнике особого отдела фронта Зеленине, который, используя право Военного Совета фронта награждать подчинённых орденами за подвиги на войне, выпросил у членов Военного Совета фронта орденов и медалей и наградил сначала свою ппж-машинистку, а потом, когда поползли об этом слухи, то раздал ордена и медали и другим машинисткам и сотрудникам, которые близко фронта не видели. Когда я потребовал объяснения, то он как баран моргал глазами и не мог ничего сказать в своё оправдание[166].

Вернувшись в Москву, мне приказали выехать в Суздаль и допросить фельдмаршала Паулюса, который с группой пленных офицеров содержался в Суздальском монастыре, который превратили в лагерь для военнопленных[167].

Когда ознакомился с расположением военнопленных и поговорил с немецкими офицерами, то выяснил, что некоторые подлецы все еще Сталинградское поражение рассматривают как частичный неуспех гитлеровских войск. Настроены враждебно.

Затем я пришел в комнату, где был размещен Паулюс с адъютантом — полковником[168].

Паулюс хотя и настроен мрачно, но рассуждает здраво, говоря о том, что он дрался, как подобает солдату, и, когда Гитлер требовал быстрейшего продвижения войск его армии, он ему докладывал, что тылы у него не подтянуты, боеприпасов недостаточно и т. д. Однако несмотря на это Гитлер требовал наступления.

Паулюс, как он говорил, не раз доносил, что надо подтянуть тылы, и просил помочь войсками и техникой, так как создаётся тяжелая обстановка и угроза окружения Советскими войсками, однако никакой помощи он не получил, и вот результат — как он закончил.

Говорили мы с ним об обстановке на других фронтах, в чем он проявил интерес, так как он сказал: «отстал от жизни».

Я ему сказал, как у нас хорошо пошли дела под Москвой и на других фронтах, и сказал, что участь немецких войск будет та же, что и под Сталинградом. Паулюс улыбнулся, но ничего не сказал[169].

Я даже грешным делом подумал, что он иронически принял мое сообщение, но потом после некоторой паузы сказал, оживившись: «Г-н генерал, я с вами согласен, что немецкой армии не выстоять против Красной Армии, но вы подумали, что будет дальше у вас. Ведь вы по окончании войны, после победы над Германией, поссоритесь со своими союзниками, а может быть и подерётесь».

Я не ожидал такого мудрого заключения Паулюса, но, сделав спокойный вид, спросил, почему он пришёл к такому выводу. Он так же спокойно мне сказал: «У вас с союзниками разный социальный строй, разные взгляды на жизнь, и никогда эти взгляды не совпадут». Пожалуй, он прав.

На следующий день меня вызвали в Москву, и там и писал записку о встрече с Паулюсом.

Поездка на фронт со Сталиным

В августе 1943 года меня вызвал в Кремль Верховный Главнокомандующий Сталин. Примерно в 3 часа ночи, когда я явился, он посмотрел на меня, улыбнулся, затем, поздоровавшись, сказал:

«Я собирался ехать на Западный фронт к Соколовскому и на Калининский к Еременко, с тем чтобы ознакомиться на месте с дальнейшими наступательными действиями войск и подтолкнуть Ерёменко к более активным действиям»[170], — и далее продолжал:

«Руководство охраной и организацией поездки возлагается на вас. Весь маршрут по фронтам я скажу вам потом. Сейчас надо вам выехать в Гжатск и подготовить домик для ночлега и место, где кушать. Завтра утром встречайте наш поезд. Всё ясно?» Я говорю: ясно.

И далее добавил: «об этом никто не должен знать, в том числе и начальник Управления охраны генерал Власик»[171].

Я повернулся и ушёл. Захватил на работе походный чемодан и выехал на машине в Гжатск. Со мной были адъютант Тужлов и шофёр Фомичёв*.

Приехал в Гжатск. В городе пусто. Его недавно освободили от фашистов. Кое-где появляются женщины с детьми и старики. Мужчины все были призваны в армию, как только освободили город.

Присмотрел на окраине небольшой домик, кругом деревья. В домике оказался работник НКВД. Спрашиваю, с миноискателем прошлись? Отвечает, да. Затем пошутил, что дом реквизируем на день, и вместе с ним стали наводить порядок, и приказал подключить телефоны ВЧ-связи.

Затем поехал на железнодорожную станцию. Спрашиваю начальника, имеются ли брошенные немцами мины, снаряды, гранаты. Ответил — есть. Затем я пошёл по полотну. Отойдя с полкилометра, обнаружил снаряды, брошенные около рельс, а чем дальше шёл, тем больше попадалось немецких снарядов разных систем. Тут же валялись и заряды с порохом.

Быстро вернулся на железнодорожную станцию. Связался с Москвой и передал начальнику транспортною управления НКВД, что надо принять меры по уборке боеприпасов, так как движение поезда небезопасно. Начальник Управления отвечает: везде, где немцы отступают, полно брошенных боеприпасов. Вижу, что его не проймёшь, и я прекратил разговор.

После этого я недолго ждал на станции приезда Сталина, он в назначенное время приехал спецпоездом в Гжатск. Встретил я Сталина и повёз в подготовленный домик.

Вместе с ним в прицепном вагоне приехало 75 человек охраны под видом ж/д служащих. Все в штатском. Начальнику охраны я указал, где выставлять посты. Я думал, что взятая охрана согласована со Сталиным.

По приезде я разместил т. Сталина. Ему, видно, понравилось, и он остался отдыхать в комнате. Ефимов* (начальник отделения по хозяйству) начал возиться возле печурки, которая была выложена во дворе. Я прошёл к Ефимову, он уже поставил вариться первое и чайник кипятку. Прошло минут 35.

Стоим, разговариваем, вдруг со двора подходит т. Сталин и спрашивает, что мы тут делаем. Говорю, готовим обед. Он заглянул под крышку и сказал, что похлёбку (первое он всегда звал похлёбкой) есть не будет. Съешьте сами. Потом, обернувшись, увидел за кустом охранника (тот плохо замаскировался).

Сталин с удивлением посмотрел на меня и спрашивает, что это за человек? Я ответил, что из охраны. Он подумал, что я выставил. Прошло несколько минут, он увидел другого охранника под кустом и опять спросил, кто это. Я ответил, а он нахмурился и потом сказал, а откуда вы их взяли? Я ответил, что они с вами приехали. Он рассердился и сказал: «Убрать их всех. Среди населения мужчин нет, а они болтаются. Убрать!» Я возразил, а он опять — «убрать!»

Ну, я вызвал потом старшего по охране и говорю: уезжайте. Он на меня посмотрел недоуменным взглядом и говорит: а как же охранять т. Сталина? Я ему говорю: вы не спросились у него и выехали, поэтому он сам приказал убрать вас. Спрашиваю, на чём поедете? Оказалось, что они с собой грузовики взяли. Ну, я и говорю: забирайте и отправляйтесь. И больше я их не видел.

Таким образом у меня осталось охраны: я, Тужлов, мой шофёр Фомичёв, начальник отделения Ефимов и шофёр Смирнов, который был в резерве, но в прошлом возил т. Сталина, и полковник Хрусталёв*. Его старший брат охранял В. И. Ленина. Ну, думаю, придётся попеременно ночами не спать.

По первоначальному плану, как мне сказал т. Сталин, он должен был ночевать в Гжатске. Потом слышал, как он говорил по ВЧ с Соколовским В. Д. — командующим Западным фронтом, назвав себя Ивановым (его псевдоним).

После этого он внезапно передумал и говорит мне: «Сейчас вам надо выехать в район Штаба Зап<адного> фронта (Юхнов) и в лесу найти несколько домиков, где стоял штаб фронта, который теперь продвинулся вперёд. Там будем ночевать».

Я по карте прочертил дорогу, как они поедут, а сам связался с генерал-полковником Соколовским В. Д., он мне рассказал, где в лесу искать штаб. Затем прошёл в комнату к т. Сталину и доложил, что я выезжаю, и просил его выехать не ранее как часа через два, с тем чтобы я мог там всё приготовить. Шофёру я дорогу рассказал. Затем Сталин спросил, почему ему так долго тут сидеть. Я ему разъяснил, что мне нужно полтора часа ехать, да кроме того приготовить ночлег. Ну поезжайте, сказал он.

Как только мы сели в «виллис», началась гонка, которую я сейчас не повторил бы. Сперва за рулём сидел я, а потом Фомичёв. Полевые дороги сами по себе плохие, да к тому же там прошли войска и танки. И несмотря на это мы ехали не более 40 минут. Быстро нашёл в лесу домики, к счастью, там осталась фронтовая ВЧ-станция.

Созвонился с генералом Любым (начальник охраны тыла Западного фронта) и приказал, чтобы мне подбросили заставу пограничников, а самому явиться ко мне. Вызвали девушек со станции ВЧ-связи, и они соорудили кровать с соломенным матрасом и подушкой тоже из соломы для т. Сталина. Штаб фронта, продвинувшийся вперёд, всю мебель и кровати вывез с собой.

Остались железная кровать, которую девушки забрали себе, а нам дали поприличнее. Собрал я два стула. Девушкам сказал, чтобы вымыли полы, а сам поехал навстречу, полагая, что они будут не ранее как через час. Выехал из лесу на дорогу, чтобы не пропустить их, а сам стал бриться из лужи.

Только умылся, смотрю — идёт «паккард», а грузовика с вещами нет. Выхожу на дорогу, подымаю руку и командую: «Стой!»

Вышел Сталин, я ему начал рассказывать, что военные все вывезли с собой. Только соломенный матрас и подушку сумел подготовить. Он посмотрел на меня и говорит: «А что я, князь, что ли, мне не дворец нужен».

Ну, думаю, все в порядке, Затем я говорю т. Сталину, чтобы следовал за мной, а шофера предупреждаю о плохой дороге, ведь «паккард» бронированный, весит 7 тонн, его в поезде привезли из Москвы.

Благополучно добрались до домиков. Показал т. Сталину, где он будет спать. Он увидел ВЧ и сразу же стал звонить т. Соколовскому, чтобы приехал и доложил обстановку на фронте. Потом мне сказал, чтобы в соседней комнате поставил бутылку вина и фруктов. У нас это было с собой, а продуктовая автомашина ещё не пришла. Я сделал, что было сказано, и вышел в лес.

Т. Сталин тоже вышел и услышал шум немецкого бомбардировщика, а недалеко от нас стоял «паккард», на котором он приехал, на открытой местности. Сталин рассердился и говорит: «Заставьте этого чудака убрать автомашину в укрытие, а то разбомбят немцы».

Когда я подошёл к водителю, то он, оказывается, не может завести машину, так как мотор перегрелся. Тогда я ему сказал быстро закидать ветками деревьев автомашину, что он и сделал.

Возвращаюсь к домику, т. Сталин стоял около домика. Затем он меня отозвал в сторону и тихо говорит: «А кто это там за бугром?» Я туда, а там Тужлов лежит с автоматом, потому что Любый еще не приехал с охраной. Я подошел к т. Сталину и говорю, что это мой адъютант. Он ничего не сказал, немного мы поговорили, и он ушел в дом. Потом мне Тужлов рассказывал, как он сам испугался, когда увидел Сталина на бугре, но продолжал лежать.

Через несколько минут подъехали Соколовский и Булганин. Я подошел к Булганину и спрашиваю: у тебя, Николай Александрович, продукты есть, а то нечем кормить т. Сталина, наша машина заблудилась[172]. Оказалось, что он только что получил продукты из Москвы. Я тут же забрал их у него и отдал их Ефимову изготовить обед.

Пока Сталин, Соколовский и Булганин совещались, я размышлял сам с собой, что всё-таки т. Сталин мнительный человек, мало кому верит, всё проверяет, так нельзя жить. Ему должно быть нелегко. Я почему-то подумал, что он, из Москвы уезжая, не сказал членам Политбюро, куда едет. Почему?

Доклад Соколовского длился не особенно долго. Вышли навеселе. Бутылочку «Цинандали» выпили. Я их проводил. Когда шли к машинам, Соколовский и Булганин наперебой мне рассказывали, как хорошо к ним отнёсся т. Сталин. Обсудили план дальнейшего наступления войск в августе.

Соколовский сказал, что на докладе Сталину он похвалил генерал-полковника Голованова (командующий дальней авиацией), который был у них на фронте и обеспечивал бомбёжку переднего края немцев перед наступлением войск Западного фронта. В общем, настроение у них отличное.

Затем я вернулся в домик. Слышу, т. Сталин вызывает в Москве Маленкова. Когда соединили, он, поздоровавшись, сказал: «Здравствуйте, Иванов говорит». Тот, видно, спросил, откуда он звонит. Сталин на это ответил: «это не важно, откуда», и продолжал следующий разговор:

«Мне докладывал командующий Западным фронтом т. Соколовский, что генерал-полковник Голованов неплохо обеспечил бомбежку переднего края немцев перед наступлением Западного фронта. Завтра опубликуйте Указ Президиума Верховного Совета о присвоении ему звания маршала авиации». Затем он сказал «всего хорошего» и повесил трубку.

Потом Сталин по ВЧ заказал Голованова. Тот ответил. Т. Сталин ему говорит: «Я слышал, вам правительство присвоило звание маршала авиации. Завтра будет объявлено в печати. Поздравляю!» Тот, очевидно, начал благодарить, а т. Сталин ему в ответ: «Я тут ни при чём. Вы благодарите Советское правительство». Итак, Голованов — маршал авиации[173].

Поговорив, Сталин вышел на крыльцо. Когда потихоньку пошли с ним, он обратился ко мне с вопросом: «А что, если у нас сегодня похлёбка будет?»

Я говорю: через полчаса будет. Вижу, что не поверил, так как знал, что грузовик с продуктами заблудился.

Тогда он, видимо, решил меня проверить и говорит: а где готовят? Я ему указал на дом против нас. «А ну, пройдёмте!» Решил уличить меня.

Пошли. Пришли, вовсю горит кухня, варится мясной суп, и готовится барашек на второе блюдо. Я был доволен. Т. Сталин посмотрел на меня и вышел. Я за ним.

Через несколько минут он говорит: «По имеющимся у меня агентурным данным, вы третью ночь не спите». Я, не смутившись, отвечал с улыбкой: «Это дезинформация, т. Сталин». Он на своем стоит, что у него данные проверенные, ну я не стал возражать.

Когда дошли до домика, он добавил: «Идите и ложитесь сейчас же спать». Я говорю: после обеда. Когда пообедали, он приказал Ефимову уложить меня и не отходить, пока не усну. На это потребовалось три минуты, после чего я спал как убитый часа два.

Было уже 9 часов вечера, когда я проснулся, т. Сталин еще не спал и позвал меня. Я вошел, он говорит: «Завтра мы должны быть на Калининском фронте у Еременко. Остановимся в районе Ржева. Мы утром выедем туда поездом, а вы самолётом. Организуйте это. Когда полетите?» Отвечаю утром. Условились по карте, где я буду его встречать.

Утром проводил Сталина до вагона и сразу же на У-2 вылетел. Через 40 минут уже был на месте. Около Ржева имеется маленькая деревня Хорошево, домов 20, и, к удивлению, не сильно разрушенная немцами.

Приехал в деревню, и мне понравился один небольшой домик с крыльцом и дворик сравнительно чистый. Захожу к хозяйке и говорю, что в этом доме остановится советский генерал на пару дней. Она, глупая, как завопит на меня. Что же это такое, при немцах полковник жил, русские пришли, генерала на постой ставят. Когда же я жить буду?!

Я тоже разозлился, говорю, чтобы через полчаса тебя не было здесь. А я уже узнал, что через дом живет ее брат, так что и она может там ночь переспать.

Остановил машину с солдатами, которых туда послал генерал Зубарев*, начальник охраны тыла фронта, солдаты мне вымели двор, сложили печурку, вымыли полы, протерли кровать, столы, и я выставил из них охрану. Всё получилось хорошо. Сам поехал на станцию. А станция оказалась одним названием. Имелись лишь остовы двух домиков, а остальное все было разрушено.

Около ж/д линии ходил какой-то ж/д чин в красной фуражке. Я подошел, поздоровался и говорю, сейчас пойдет паровоз и два вагона, надо их остановить. Он, посмотрев на меня, гражданского человека, хотя и со значком депутата Верховного Совета СССР, и говорит: это пойдет спецпоезд, и я остановить не имею права.

Я спрашиваю, а как останавливают поезда? Он показал круговые движения, а сам отошел в сторону, видимо, чтобы не отвечать за мои действия. Я встал на ж/д линию и, когда подходил поезд, стал махать кепкой, чтобы поезд остановился. Смотрю, машинист стал замедлять ход, а затем и встал. Это было на разъезде Мелехово. Я вошёл в вагон и доложил т. Сталину о готовности ночлега. Когда вышли на вокзал и сели в машину, за рулём сидел запасной шофёр, который несколько лет тому назад возил Сталина. Он так разволновался при виде Сталина, что ему стало плохо и заболела голова. Но доехали.

По приезде в домик т. Сталину понравилось размещение, но произошло недоразумение, по которому мне пришлось дать объяснение. Телефонистки ВЧ-связи поставили полевой телефон «Эриксон» (английский). Когда надо говорить с абонентом, то вначале покрутить ручкой, а потом прижимать клемму.

Т. Сталин поднял трубку и заказал Еременко (командующего фронтом), а разговор не получается. Я ему рассказал, что надо вертеть ручкой и нажимать клемму, но уже увидел, что он сердится. Я сразу ушёл. Со двора слышу уже по телефону начался «шум», который длился минут десять из-за того, что фронт топчется на месте. Получился разговор «по-русски» раза два в адрес Ерёменко, что с ним редко случалось, и он повесил трубку. Я впервые слышал такую ругань Сталина. Потом позвал меня и говорит: «Сейчас приедет Ерёменко. Надо встретить у деревни и проводить сюда. Кто это может сделать?». Я ему говорю: начальник охраны тыла Калининского фронта генерал-майор Зубарев (наш пограничник). — «Давайте его сюда».

Я быстро вышел, послал за Зубаревым, и когда он пришёл, я рассказал ему, какое задание даст т. Сталин. При этом добавил, что называть его надо т. Сталин, без всяких титулов. «Поняли?» — спрашиваю его. Он на меня уставился и говорит: «Я ещё ни разу не видел т. Сталина». Я говорю: «Ну вот и увидите». Он смутился, как балерина, и я его повел. Дорогой еще раз предупредил называть т. Сталин.

Пришли. Смотрю, Зубарев побледнел и молчит. Говорю: вот генерал Зубарев, т. Сталин. В это время Зубарев собрался с духом и начал: «Товарищ Верховный Главнокомандующий, маршал Советского Союза, по вашему приказанию генерал-майор Зубарев прибыл». Сделал шаг влево и щёлк каблуками.

Т. Сталин подошел к нему и поздоровался, тот ему: «Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза». Шаг в сторону, щёлк каблуками.

Т. Сталин посмотрел на меня, я уже понял, что мне будет за этот «доклад». Затем спросил Зубарева, знает ли он Еременко? Зубарев опять отвечал с полным титулом, щелк каблуками, и так продолжалось, пока Зубарев ушел. Мне бы уйти. Но я знал, что т. Сталин вернет и выругает.

Стою. Он поглядел на меня и говорит: «Ничего не сделает, ничего не понял». Я говорю: приведет. «А что он как балерина прыгает?» Я говорю, он смутился, разговаривая с вами, но приведёт Ерёменко.

Я ушёл. Через минут 30, смотрю, едет легковая машина, а за ней пикап с людьми, с кино и фотоаппаратами. Чтобы не пылить, я остановил их метрах в 30 от дома. Поздоровались с Еременко, и тут же я махнул рукой пикапу, чтобы уезжал обратно.

Ерёменко стал просить оставить эту «кинобригаду» для того, чтобы сфотографироваться со Сталиным «в фронтовых условиях». Я сказал: пока убери, а когда договоришься с т. Сталиным, тогда позовём.

Тогда Ерёменко стал просить меня, чтобы я доложил Сталину о его намерении сфотографироваться. Я уже знал, что будет у них при встрече буря, поэтому ответил — спроси сам. Я провёл его к Сталину. Уходя, я вновь услышал разговор на высоких тонах, почему фронт не выполнил боевую задачу, поставленную Ставкой. И такой разговор продолжался более получаса.

Я ходил по дворику. Потом они вышли во двор. В это время меня отозвал пограничник из войск НКВД по охране тыла фронта и доложил, что только что по радио сообщили, что наши войска заняли Белгород и выбивают фашистов из г. Орла.

Я подошёл и доложил об этом Сталину. Он, улыбнувшись, сказал: «В старой Руси победу войск отмечали при Иване Грозном звоном колоколов, кострами, гуляньями, при Петре I — фейерверками, и нам надо тоже отмечать такие победы. Я думаю, надо давать салюты из орудий в честь войск победителей». Мы с Ерёменко поддержали эту мысль.

Далее Ерёменко вновь повторил т. Сталину, что его фронт начнёт активные действия и освободит от немцев города. (Кстати сказать, эти обещания Ерёменко так и не выполнил в дальнейшем, и его скоро за обман освободили от <должности> командующего фронтом.)[174]

Перед отъездом Ерёменко Сталин опять потребовал вино и фрукты и выпили по рюмке за успех на фронте. После этого Ерёменко осмелел и говорит: «т. Сталин, мне хотелось бы с вами сфотографироваться во фронтовых условиях».

Сталин посмотрел на него, промолчал и говорит: «А что, неплохая мысль». Ерёменко расцвел. Я подумал, что кинооператоров, которых угнал от деревни, теперь не найду и будет мне неприятность. Далее Сталин сказал: «Давайте, Ерёменко, условимся так: как только ваш фронт двинется в наступление и освободит Смоленск от немцев, вы оттуда позвоните мне в Москву, и я приеду специально к вам туда, и сфотографируемся». Тогда я понял тонкость иронии Сталина.

Начало уже темнеть. Сталин пошёл в избу. Я решил, что он пошёл спать, так как время было около 9 часов вечера. Я проинструктировал пограничников из охраны тыла, а сам пошёл прилечь, так как утром выезжаем в Москву.

Сколько спал, не знаю, наверное, не более 20 минут, как меня Ефимов начал трясти за рукав и говорит: «Зовёт Хозяин», — так охранники звали Сталина. Я ему говорю, так он же пошёл спать. — «Нет, он ждёт вас». Я быстро пошёл. Смотрю, во дворе стоит Сталин и одну руку держит за спиной.

Я подошёл и сказал — прибыл по вашему приказанию, и приложил руку к козырьку кепки (я был в гражданском костюме, косоворотка и кепка). Сталин посмотрел на меня сердито: «А чего вы козыряете?» — «Я военный человек, т. Сталин», — отвечаю ему. «А я гражданский, по-вашему?» — «Нет, вы тоже военный», — отвечаю ему. Сталин: оштрафовать вас за непочтение к старшим.

Затем вынул из-за спины бутылку коньяку и наливает мне рюмку. Затем говорит: «Будьте здоровы, т. Серов, вы хорошо потрудились, спасибо», — и подаёт мне рюмку.

Я отвечаю: «Большое спасибо, т. Сталин, за внимание, но пить не могу». Сталин: как так, почему?

Я отвечаю, что я при исполнении служебных обязанностей, поэтому не могу. Сталин: «А я, что, по-вашему, гуляю, а не исполняю служебные обязанности?»

Я отвечаю: «И вы работаете». Т. Сталин: «Тогда оштрафовать вас ещё раз». Ну, я упёрся и говорю: пить не буду, завтра рано вставать, а сам думаю, я за всю войну рюмку коньяку не выпил, а тут разве буду пить?

Я увидел, около угла стоял Хрусталёв, хороший сотрудник охраны. Его старший брат охранял В. И. Ленина. И говорю: «Вон стоит, т. Сталин, Хрусталёв, он здорово может выпить». Тогда т. Сталин подозвал Хрусталёва, тот принял рюмку, выпил до дна, крякнул, поблагодарил т. Сталина и отдал обратно рюмку. Я сразу за угол дома и таким образом избежал этой неприятности. Когда Сталин ушёл спать, я сменил Хрусталёва на посту, так как его начало уже развозить.

В 8 часов утра я пошёл разбудить т. Сталина. Он лежал в кровати не раздеваясь. Сам я вышел во двор. Затем вышел т. Сталин, подошёл ко мне и говорит: «А что вы дадите хозяйке этого дома за то, что мы тут жили?»

Вообще говоря, я ничего не хотел ей давать, так как она не хотела нас пускать, но подумал и говорю: дам 100 рублей. (У меня в кармане было всего 100 р.) Т. Сталин говорит: «Мало этого». Я: «Так мы же прибрали ей двор, вымыли полы, убрали грязь, а не она это сделала». Т. Сталин: «Отдайте ей продукты, мясо». Я: «Хорошо». Т. Сталин: «Фрукты отдайте». Я уже не мог выдержать и рассказал, как она не хотела пускать. Т. Сталин: «Ну, ладно, отдайте, и вино если есть». Я: «Хорошо, отдам».

Когда подали машины для отъезда, несколько стариков, крестьян, женщин подошли и увидели т. Сталина. Он, садясь в машину, поприветствовал их. Они радостно замахали руками.

На ж/д станции я посадил их в поезд, попрощался и поехал «расплачиваться» с хозяйкой. Она подошла ко мне и говорит: «Так ведь это же т. Сталин был». Я говорю: «Да».

«Так пусть он у меня живёт, сколько хочет. Я ведь не знала, что это Сталин». Ну, я расплатился с ней, как обещал Сталину, и поехал на аэродром для вылета в Москву[175].

В Москве позвонил генералу Власику, чтобы ехал встречать на вокзал Сталина. Оказалось, что в Москве никто из членов Политбюро не знал, где находился в эти дни Верховный.

В тот же день вечером, согласно приказу Верховного Главнокомандующего Сталина, был произведён салют в ознаменование победы над фашистами, от которых освобождены Белгород и Орёл[176].

Было произведено 12 залпов из 24 орудий поздно вечером.

Из дневниковых записей

Уже октябрь 1943 года. На фронтах дела идут прекрасно. За 1943 год двинулись на некоторых участках до 500 км. Везде громят фрицев.

В октябре наконец-то выгнали немцев с Таманского полуострова.

В октябре меня предупредили, что в ноябре в Тегеране будет конференция союзников — Сталин-Рузвельт-Черчилль, чтобы я готовился к полету в Тегеран. Это хорошо, что все-таки договорились провести конференцию «трех» поближе к нам, в Тегеране[177].

Я стал подбирать людей для поездки в Тегеран и продумал предварительный план обеспечения нашей делегации в Тегеране.

После освобождения Киева Красной Армией 8 ноября 1943 года Хрущев был в Москве и позвонил мне, пригласив на обед. У него была квартира на ул. Грановского.

Я приехал, поговорили о фронтовых делах, сели обедать, и за обедом мне он рассказал о том, что вчера он после заседания Политбюро, на котором было решено, чтобы Хрущев уже занимался Украиной[178] (он был членом ВС фронта), рассказал следующее.

В связи с этим решением он просил Сталина вернуть на Украину Серова наркомом внутренних дел, так как он там уже все знает, является членом Политбюро ЦК КП(б)У, депутатом Верховного Совета от Украины. Сталин подумал и говорит: «Серов — русский. Найдите для этой работы украинца».

Затем, когда стали расходиться, то Хрущев пошел по коридору вместе со Сталиным и опять стал просить вернуть Серова. Сталин строгим голосом сказал: «Идет война. Серов нам здесь нужен». «На этом, — продолжал Хрущев, — и закончился разговор о вас».

Я, правда, не знал, как реагировать на это, но сказал, что на Украине было бы легче сейчас работать. Хрущев согласился со мной.