Записки из чемодана

Закончилась война. Солдаты и офицеры разъезжаются из Германии по домам, но для Серова настоящая работа только начинается.

Уже 6 июня 1945 года его назначают заместителем Главноначальствующего советской временной администрации в Германии (СВАГ), а 4 июля — еще и Уполномоченным НКВД по Группе советских оккупационных войск. При этом он по-прежнему остается в ранге зам. наркома внутренних дел. Отныне в руках Серова собраны едва ли не все нити управления побежденной державы: от формирования новых органов власти до снабжения населения продовольствием и розыска военных преступников.

Учитывая же, что Главноначальствующим стал его боевой товарищ маршал Георгий Жуков, о Серове можно смело сказать: в послевоенной Германии он, если был и не первым, то уж точно не вторым лицом.

Однако Сталин задержал его в оккупированной зоне не только и не столько, чтобы ловить беглых нацистов и спасать от голода немцев. Едва ли не главная задача, поставленная им Серову, — «розыск всего, что представляет интерес для оборонной промышленности: ракеты, самолёты, радио и т. д.»

К концу войны немецкие ученые сумели здорово обогнать СССР в военных разработках. Собранные ими реактивные ракеты «Фау» совершили первые в мире суборбитальные космические полеты.

Союзные армии еще сражались бок о бок против общего врага, а их разведки уже вели друг с другом тайную войну за обладание секретными технологиями III рейха. Американцам повезло больше: их войска успели первыми занять Тюрингию, где размещалось ракетное производство.

Как только стало известно, что эти территории войдут в советскую оккупационную зону, союзники демонтировали и вывезли в западный сектор все оборудование, лаборатории, забрали документацию, образцы техники и даже самих конструкторов и ученых; только чтоб не досталось русским. После себя они — натурально — оставили голые цеха и лаборатории.

Именно Серову вместе с легендарными учеными — Королевым*, Глушко*, Чертоком, Пилюгиным — предстоит восстанавливать уничтоженное производство. Через несколько лет благодаря их усилиям, в СССР появится ракетное оружие. Необходимые компоненты для него будут добываться в Германии также при непосредственном участии Серова.

Очевидно, автор почти не трогал свои старые дневниковые записи, сделанные по горячим следам (за исключением нескольких добавленных впоследствии примечаний).

Май

Вечером 3 мая мне позвонили из Москвы и передали указание явиться к товарищу Сталину. Когда я доложил Поскребышеву о прибытии, он сказал, чтобы в 12 часов дня <я> был в Кремле. Там я сразу зашел в кабинет к Сталину…[299]

Затем я коротко изложил положение в Берлине, потом товарищ Сталин сказал: «Ну, теперь немцам надо самим организовывать демократическую власть в Германии».

Затем продолжал: «Вчера у меня были В. Пик* и В. Ульбрихт*. Я им все сказал, что надо сделать. Вы поезжайте к Пику и Ульбрихту здесь, в Москве, заберите их с собой в самолет, а также членов ЦК Компартии Германии и отправляйтесь в Германию. Пусть они там расставляют своих людей по магистратам и начинают хозяйничать. Здесь им нечего сидеть»[300].

Затем Сталин спросил: «Когда вылетаете?» Я сказал: «Завтра утром». Он согласился.

Затем Сталин, посмотрев на меня, сказал: «Наряду с оказанием помощи В. Пику и Ульбрихту вы не забывайте вашей основной чекистской обязанности — это выявление и арест фашистских главарей. Гитлер и другие уже доигрались, но еще многие и скрылись». Я молча кивнул головой.

Потом после паузы Сталин продолжал: «Вам надо тщательно, повторяю, тщательно выявлять, где немцы производили ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2, реактивные самолеты и другие военные технические образцы», и далее подошел ко мне вплотную и спрашивает:

«А вы слыхали, что на Прибалтийских фронтах в последние месяцы войны у немцев летало несколько беспропеллерных реактивных истребителей, мне авиаторы докладывали?» Я сказал, что мне летчики также об этом говорили.

«Ну, так эту технику непременно надо добыть. Вообще на вас ЦК возлагает большую ответственность по этим вопросам. Докладывайте обо всем. Что нужно, поможем»[301].

Затем попрощались, и я вышел. Выйдя из кабинета, я спросил у Поскребышева, где проживают немцы, он мне сказал, что они живут в гостинице на улице Горького, около Елисеевского магазина.

На 4-м этаже гостиницы я нашел номер Вильгельма Пика, постучал. Вышла его сестра, говорит, что он болен, встать с кровати не может. Правда, ему к тому времени было уже около 70 лет.

Я ей вкратце сказал, что завтра улетаю и, очевидно, вместе со мной улетят Ульбрихт и другие немецкие товарищи, она пригласила в комнату Вильгельма Пика, он мне сказал, что сейчас полетит Ульбрихт, а через несколько дней и он прилетит.

Я пошел в соседнюю квартиру, где помещался Ульбрихт. На мой стук дверь открыла женщина невысокого роста, как я потом узнал, это его секретарша, а впоследствии жена. Я сказал о цели моего прихода. Она позвала: «Вальтер», — и мне навстречу вышел здоровяк цветущего вида в одних трусах.

Поздоровавшись, я почувствовал его руку. Затем передал указание Сталина и сказал, чтобы он и его товарищи собирались к вылету…

На следующий день мы вылетели в Берлин. С аэродрома в Берлине я отвез немцев в заранее подготовленное помещение, и будущие немецкие власти приступили к работе. Вместе с Ульбрихтом было еще 4 немецких руководителя и жена Ульбрихта. Георгию Константиновичу Жукову рассказал о разговоре и указаниях Сталина.

Нужно прямо сказать, что я в последующие дни с ними замучился, так они были беспомощны и нерешительны. По любому мелкому <поводу> им нужно было помогать…

С прилетом немецких товарищей во главе с Ульбрихтом, а затем и В. Пиком жизнь у нас закипела.

Зато в войсках наступило как бы затишье. Стали готовиться к демобилизации. Послужили, завоевали Победу, и по домам. На заслуженный отдых. Все радуются.

Я тоже рассчитывал, что моя миссия закончена, и собирался в Москву, так как официально числился заместителем наркома внутренних дел СССР.

Да, кстати сказать, и с семьей всю войну не удалось жить. Ребята растут, а меня нет и нет.

На днях в разговоре Г. К. сказал мне: «Ты немцами занимайся, так сказал Хозяин» (т. е. Сталин).

Ну, я человек исполнительный и стал заниматься.

На другой день после подписания капитуляции прилетел в Берлин А. И. Микоян, ознакомился с состоянием <дел> в городе, а главное (как я понял из разговора с ним), в Москве интересуются, как у нас тут организовано снабжение немцев (населения) и какие порядки[302].

Поехали мы (Жуков и я) с ним по городу, зашли в пекарни, где он пробовал выпеченный хлеб, и в магазины, где его продают.

Нужно сказать, что немцы все же аккуратный народ. Сами организовали раздачу хлеба, при этом нет никаких злоупотреблений.

Анастас Иванович, посовещавшись со мной, решил провести совещание районных бургомистров Гросс-Берлина. Это вроде наших председателей райисполкомов. Совещание устроили в Клубе Карлсхорста. В общей сложности собралось человек 150, вместе с нашими районными комендантами.

Я открыл собрание, представил Анастаса Ивановича. Затем он выступил, указав, что война кончилась, мы русский народ не мстительный, что хоть гитлеровцы нанесли громадный ущерб советскому народу, но за это поплатились головами. Теперь надо организовать демократическую Германию.

В конце выступлении он у меня попросил перечень продуктов питания, который утвержден СВАГ на каждого немца, и стал зачитывать вслух, а переводчик переводил[303].

Когда он дошел до нормы кофе — 200 грамм на человека в месяц, я ему подсказал, что надо сказать «кофе натуральный». Анастас Иванович в начале не придал значения моему замечанию и сказал «понятно, что настоящий кофе», но когда объявил, то в зале были аплодисменты.

После совещания Анастас Иванович спрашивает меня: «В чем дело?» Я ответил: «Немцы очень любят кофе. Всю войну их Гитлер поил эрзац-кофе из опилок, смешанных с размолотым ячменем. Поэтому слово „натуральный“ вызвало аплодисменты». Анастас Иванович сказал: «Смотри, ты за неделю уже узнал немцев».

В общем, с немцами нужна большая осторожность. Когда их держишь в руках, то они слушаются и любят подчиняться, и вместе с этим они большие нахалы. Если почувствовали, что можно что-то получить, то готовы за ворот взять и вытряхнуть <это> из тебя…

На днях после отъезда А. И. Микояна мы с В. Д. Соколовским собрали человек 35–40 промышленников, чтобы восстанавливали промышленные и продовольственные магазины, а также производство и с разрешения комендантов городов начинали производить и торговать для населения. Воспринято было очень хорошо. Немцы повеселели.

После совещания приказал устроить небольшой прием, чтобы они почувствовали авторитет СВАГ. Когда на приеме все было съедено и выпито, а поесть за счет ближнего своего они очень любят, то некоторые из них сразу ко мне: «Герр генерал, нам для выполнения ваших указаний надо 10 автомашин, покрышек, бензина» и т. д. и т. п. Причем уже тон разговора не просящий, а требующий.

Ну, я, конечно, одернул, сказал, что <спрашивайте> у облавтотранспорта, а коменданты помогут отобрать, у кого он лишний. И приказал разъезжаться и делать, что сказано. Вот вам немец!

В первом часу ночи ко мне вошел адъютант и говорит: «Только что по московскому радио объявили Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза 7 генералам 1-го Белорусского фронта, Малинину, Соколовскому и вам»[304].

Для меня это было большой неожиданностью, потому что ни Жуков, ни член Военного совета Телегин мне ни слова не говорили об этом, никаких от меня справок не брали. Затем буквально через 5 минут позвонил мне Телегин (Жуков в это время был в Москве) и начал поздравлять. Я поблагодарил Военный совет фронта за внимание.

На следующий день, около двух часов дня, мне позвонил Жуков, который прилетел из Москвы. Поздравив с присвоением звания Героя Советского Союза, он передал трубку Вышинскому — политсоветнику, недавно назначенному по линии Советской военной администрации[305].

Вышинский также поздравил меня и спрашивает: «А что ты сейчас будешь делать?» Я отвечаю: «Вероятно, то же самое, что и вы собираетесь там делать, обедать». — «А ты можешь накормить нас с Георгием Константиновичем?» — Я отвечаю: «Не знаю, сытно ли, но кое-что подать могут». — «Тогда мы к тебе едем».

Я быстро передал, чтобы накрывали на стол на троих. И действительно, минут через 20 появились они оба, веселые. Оказывается, Жукову в тот же день было присвоено звание трижды Героя Советского Союза.

Мы поздравили друг друга. Затем за столом еще по разу отметили это важное событие.

Когда немного выпили, Жуков потребовал баяниста. Я спрашиваю: «Зачем он тебе нужен?» «А что же, ты не хочешь, чтобы мы с Андреем сплясали?» — Я говорю: «Пожалуйста». Я знал, что со мной в бронетранспортере ездил старшина, который хорошо играл на гармошке и возил гармошку с собой.

Когда появился гармонист, то Жуков с Вышинским схватились в перепляс. Я был очень удивлен, что Вышинский здорово пляшет.

Конечно, переплясать Жукова было трудно. Жуков хорошо плясал, но Вышинскому к тому времени было уже под 70 (на самом деле ему был 61 год. — Прим ред.), и, тем не менее, он отплясывал, как молодой парень. Посидели часа полтора, потолковали о предстоящих задачах и разошлись.

Июнь

Описывать происходящее становится все труднее по ряду существенных причин.

Во-первых, мало для этого времени, так как нужно следить и руководить немцами буквально день и ночь ввиду того, что возникают неожиданные вопросы и происшествия.

Во-вторых, часто приходится выезжать из Берлина в провинциальные центры: Лейпциг, Галле, Мекленбург, Йена, Веймар, Дрезден и др.

Ну и, в-третьих, получил задание из Москвы заняться серьезно демонтажем наиболее ценных для Советского Союза предприятий с военным уклоном. Поэтому, видимо, будут пропуски в некоторых второстепенных событиях, но основное буду стараться записать.[306]

На днях была получена телеграмма от Сталина, чтобы продумали, какой надо создать аппарат в Германии для административного руководства жизнью немцев, как его назвать, и иметь в виду, что главным будет маршал Жуков. Значит, выходит, что Жуков остается в Германии.

Собрались по этому поводу у Жукова. Вышинский, значившийся политсоветником при Главкоме, Соколовский В. Д., я и начальник штаба фронта Малинин М. С.

Судили, рядили, и как будто все вопросы, которые будет выполнять этот орган, обсудили и стало ясно. Но как дело дошло до названия, то тут и получилась загвоздка. Мы с Жуковым сошлись на том, чтобы назвать «Главнокомандующий Советской военной администрацией в Германии».

Вышинский был против слова «Главком» по мотивам политическим, т. е. немцы будут бояться этого слова. Он предложил назвать «Главноначальствующий». Вначале это слово показалось мне чересчур гражданским, а с немцами надо обращаться тверже, по-военному. Поэтому я возражал. Потом все же мы все согласились с предложением Вышинского.

Послали в Москву ответ и расписали должности. Жуков хоть мне до этого ничего не говорил, но я понял, что ему было уже сказано назначить меня заместителем Главноначальствующего. Я возразил, и тогда все открылось. Он сказал, что Хозяин сам назвал Серова заместителем. Ну, делать нечего, в Москве виднее.

На следующий день мне Жуков рассказал, что ему звонил Сталин и сказал, что надо состав Советской военной администрации в Германии опубликовать в московских и в берлинских газетах. Жуков согласился.

Тогда тов. Сталин спрашивает: «А как Серова звание публиковать? Ведь он комиссар Госбезопасности II ранга». Жуков ответил: «Это звание равно генерал-полковнику, так и опубликовать».

На следующий день мы получили московские газеты, где было так и опубликовано: Главноначальствующий Жуков, 1-й зам. Соколовский, зам. Серов, зам. Коваль*[307].

Через некоторое время объявлено в газетах переименование званий всех работников НКВД на генеральские звания. Мне некоторые товарищи звонили из Москвы и говорили, что с легкой моей руки и им поменяли звания на военные[308].

Помещение для Советской военной администрации (СВАГ) подобрали в Карлсхорсте (пригороде Берлина) — бывшее военно-инженерное училище и большие при нем подсобные помещения, где и разместили все службы.

В моем подчинении были военные коменданты всех провинций и городов Германии, а экономические вопросы (восстановление промышленности, транспорта, коммунальных учреждений и т. д.) были возложены на другого заместителя из гражданских торговых работников Коваля. В городах же коменданту города подчинялись все наши советские представители и немецкая администрация. У коменданта был заместитель по экономическим и политическим вопросам.

В общем, пока что только приступили к организации, а жизнь требует уже действовать — решать, снабжать, питать и т. д. У меня же в этих вопросах опыта никакого нет, но придется своим умом доходить.

Но с меня не снята и главная задача — это выявлять активных фашистов, карателей и других подлецов. А также реактивную технику и ракеты. В общем, пока что трудно не только мне, но и моим помощникам, также не имеющим необходимого опыта.

Вчера приходил Ульбрихт и просил дать ему помещение для ЦК комитета, и я на него прикрикнул полушутя и говорю: «Вы — хозяева новой Германии, забирайте любое помещение и назовите ЦК ГКП». Ульбрихт заулыбался и говорит: «Яволь, яволь».

Затем он мне зачитал заявление германской коммунистической партии к германскому народу, в котором излагалась программа антифашистской деятельности партии по организации демократической Германии.

Я ему посоветовал побыстрее выступить с этим заявлением. 11 июня уже было опубликовано это заявление.

Кстати сказать, мы и сами еще размещались кто где попало, но уже подбирали соответствующие помещения с размахом, как завоеватели. Мне надо было в срочном порядке подбирать и руководителей провинций, а особенно районных бургомистров Берлина.

Для руководства работой я организовал в каждой провинции опер. сектора из работников НКВД.

В связи с решением ГОКО, что я остаюсь в Германии, я просил из Москвы прислать мне несколько человек немецких военнопленных для назначения на должности, которые состояли в антифашистской организации при лагерях военнопленных и проявили себя положительно.

Через несколько дней мне прислали несколько немцев. Я их пропустил через себя и назначил на должности.

Мне особенно понравился на должность полицай-президента Берлина один здоровенный детина 34 лет, обер-лейтенант немецкой армии, сражавшийся под Сталинградом и получивший за храбрость железный крест. Фамилия его была Маркграф*. Оставив его одного в кабинете, я предложил ему должность полицай-президента гросс-Берлина. В то время еще союзников в Берлине не было, и мы полностью подчиняли себе весь Берлин.

Обер-лейтенант Маркграф, возможно, из скромности, мне сказал, что он не имеет столь большого опыта для руководства полицай-президиумом, однако больших возражений не высказал. Я на это ему сказал, что ведь он в прошлом служил в полиции. Он мне ответил, что должность полицейского не равнозначна предлагаемой ему должности. В общем, договорились.

Я ему дал все необходимые указания: организовать полицай-президиум, быстро навести порядок в городе по борьбе с различного рода уголовными и фашистскими элементами и докладывать регулярно мне о выполнении своих обязанностей.

В конце беседы я ему сказал, что звание обер-лейтенанта для полицай-президента не солидно и «с сего дня вы будете полковник». Он поблагодарил и пошел из кабинета.

У двери я решил его вернуть, чтобы добавить еще несколько указаний, и сказал: «Вернитесь ко мне». Нисколько не смущаясь, Маркграф повернулся на каблуках, встал навытяжку и говорит: «Полковник Маркграф слушает». Словно он лет 5 ходил в полковниках.

На днях решил съездить в Цоссен в «Майбах I» и «Майбах II», о которых упоминал Фриче, полагая, что найду там что-нибудь интересное[309].

Цоссен расположен километрах в 40 юго-западнее Берлина в лесной местности. Основные 2-этажные здания (Майбах I) командного пункта ничем не выделялись от других поблизости расположенных домов. Зато в этом здании было под землей еще два этажа с бетонированными стенами толщиной более метра.

В подземелье комнаты оборудованы всем необходимым для командного пункта, связью, радио, подачей воздуха, толстыми, как у сейфа, железными дверьми и прочными запорами. Такое бомбоубежище не разбила бы и 5-тонная авиабомба.

В комнатах, как и в рейхсканцелярии, было много сожженных и разбросанных бумаг, папок, топографических карт. Осталось немного продуктов. Видно, что из этого КП гитлеровские вояки бежали при подходе наших танков, как крысы с тонущего корабля. Ничего интересного для нас в Цоссене мы не нашли.

Метрах в 300 от Майбаха I расположен второй комплекс домиков (Майбах II), где находились генералы управления верховного командования сухопутных сил (ОКХ) во главе с фельдмаршалом Кейтелем, который являлся начальником верховного командования. Начальником штаба был генерал-полковник Йодль*.

Оба Майбаха были соединены подземным коридором. Хотя мы на месте и убедились, что мы нашли трупы Гитлера и Геббельса, однако, зная строгие московские порядки и наказ Верховного, я счел необходимым еще дать ряд указаний своим товарищам, чтобы добыть подтверждающие факты о правдивости нашей находки и выводов по ней.

Через несколько дней мне доложили, что задержан немец-дантист Эхтман, который в течение ряда лет ремонтировал зубы «фюреру». При подробном допросе дантист сообщил, что незадолго до женитьбы Гитлера он был вызван к Гитлеру, который хотел вставить недостающий зуб. Переводила Коган* из 3-й армии.

Осмотрев зубы Гитлера, дантист через пару дней приготовил вместо недостающего зуба искусственный зуб, а для того, чтобы его прикрепить, он сделал не коронку, а золотой поясок, к которому и припаял искусственный зуб, а затем поясок надел на здоровый зуб. При этом он уточнил, на какой челюсти он поставил этот зуб, и порядковый номер зуба. Нашли там же карточку и записи всей этой процедуры.

Пришлось нашим товарищам выезжать на место захоронения Гитлера, откапывать труп и изымать челюсть для проверки, с тем чтобы убедиться в правильности показания дантиста. Когда все подтвердилось при проверке, и мы были уверены, что нет никаких сомнений, засели за изложение обнаруженного.

Все было оформлено соответствующими документами и фотографиями и направлено в Москву. Я подробно рассказал маршалу Жукову. Правда, он особенного интереса к деталям не проявил, так как у него были на очереди более важные вопросы — это проведение в жизнь решений Ялтинской конференции союзников о разделении Германии и Берлина на зоны и решение внутренних вопросов по демократизации Германии на Контрольном Совете по Германии.

Пришлось проверять ряд других данных, поступавших к нам от агентуры. В ходе этих проверок мы получили сведения, что якобы Борман и Аксман* (руководитель молодежной фашистской организации) бежали из Берлина на бронетранспортере. Что на одной улице образовалась пробка транспорта и со 2-го этажа в бронетранспортер, где был Борман, была брошена граната, от взрыва которой он был ранен, однако большего установить не удалось.

Я не исключаю, что эта легенда понадобилась его приближенным, чтобы скрыть действительность, так как за границей пошли упорные слухи, что Борман жив, сделал пластическую операцию и стал неузнаваем[310].

Был у меня на докладе Вадис (начальник особого отдела). Рассказал, что Абакумов жмет на него, чтобы все докладывал ему, а не мне. Я ему сказал, что пока нет решения, отменяющего постановление ГОКО, он должен руководствоваться прежним решением ГОКО, дальше будет видно[311].

Абакумов на днях прислал оперативную группу для организации разведки на территории Западной Германии во главе с Какучая*. Тот пришел и рассказал, какие ему поставлены задачи и т. д. Просит разместить, питать и т. д.

Ну, Какучая не работник, он, правда, может неплохо выпить, погулять, как и все грузины, а работать от него не жди. Он и сюда привез <с собой> грузинских вин, сыров и прочей еды и своих помощников-грузин. В общем, «поработают»[312].

Вчера Жуков Георгий Константинович при мне отдавал распоряжение Малинину подготовить помещение для переговоров с союзниками, которые 5 июня будут здесь. Решили принять в одном из домов на берегу озера Ванзее в Венденшлоссе, где располагается временно штаб фронта, в бывшем помещении яхт-клуба. С Советской стороны будут Жуков, Соколовский, Малинин и Серов.

Жуков мне рассказал, что когда был в Москве, то товарищ Сталин сказал: «Надо договориться с Эйзенхауэром, чтобы они поскорее освободили Тюрингию, согласно Ялтинской конференции».

В конце мая Эйзенхауэр приезжал в Берлин для предварительного знакомства с Жуковым и <договориться> о порядке работы будущего контрольного совета.

На днях мне позвонил Дмитрий Федорович Устинов и говорит: «Что слышно насчет ФАУ?» Я ему рассказал имевшиеся у меня предварительные данные. Сказал, что дал задание в оперативные чекистские группы искать среди арестованных инженеров и специалистов по ракетам. Он мне сказал, что хорошо бы ты вызвал нас к себе, вместе искать будем. Я согласился.

Через несколько дней я узнал от немцев, что якобы в Тюрингии в районе города Гарц, в горе высотой 200 метров было подземное убежище с залами, где имелись какие-то трубы, аппаратура, похожая на ту, что ставится на самолеты. Но это пока предварительные данные.

Я позвонил Дмитрию Федоровичу Устинову и говорю: «Посылай специалистов, здесь есть интересные дела». Он мне отвечает, что вчера докладывал «хозяину» просьбу поехать по этим делам. Он сказал, что пока там делать нечего. Вот когда Серов что-нибудь донесет, тогда и поедете.

Я ему говорю: «Ты доложи, что и кое-что нашел, и приезжай». Устинов говорит, ты дай телеграмму и назови Устинова с группой специалистов, и я с радостью вылечу.

Вчера, т. е. 5 июня, были союзники. Впервые встретились. Любопытно.

Приехали к нам главнокомандующие объединенными вооруженными силами союзников в Европе генерал-лейтенант (по-нашему генерал-полковник) Эйзенхауэр с адъютантом полковником Пантюховым* (русский князь из московских дворян), генерал Монтгомери, заместитель главнокомандующего, он же командующий британскими войсками в Европе и командующий французскими войсками генерал армии Делатр де Тассиньи.

Встретили мы их во дворе (садике), бывшем яхт-клубе, где решили провести совещание. Представились друг другу и пошли в комнату. Сели за круглый стол. С нашей стороны Георгий Константинович Жуков, Василий Данилович Соколовский, Серов и Малинин[313].

Начал Эйзенхауэр с того, что нужно союзникам договориться о Берлине, об организации контрольного совета, когда им можно приезжать со своими штабами в Берлин и по остальным вопросам.

Жуков предварительно ознакомился со всеми документами, разработанными главами правительств на Крымской конференции, согласно которым Берлин делится на 4 сектора: русский, американский, английский и французский. От Берлина идет разграничительная линия на север, где за нами остаются Мекленбург и Росток, а на юг за нами Галле (он уже был занят американцами) и далее к Тюрингии до города Хофф.

Таким образом, американцы должны уйти из Лейпцига, из Дрездена, из Тюрингии. Проще говоря, юг они должны весь освободить от оккупационных войск и передать нам. Это десятки километров территории и много городов[314].

Получилось так, что наши войска успешно заняли Берлин и на север от него до Балтики, а на юг до линии Галле пошло по Крымскому плану, а южнее наш 1-й Украинский фронт задержался, а союзники двинули быстрее. При этом мы города занимали с боями, а союзники подходили к городу, а их уже ждал парламентер с белым флагом и докладывал, что бургомистр ждет вас с хлебом, с солью. Вот они и двинулись успешно.

Первым вопросом обсуждали берлинский. Когда по Берлину вопрос утрясли, то Жуков, улыбнувшись довольно хитро, сказал Эйзенхауэру: «А еще какие у вас, господин генерал, вопросы?»

Тот пожал плечами, вернее, наклонил голову набок и говорит: «Ну, остались мелкие вопросы. Как обеспечить вашими пропусками наших представителей, где будут контрольные пункты и другое».

Жуков тут и проявил свой характер. Он поджал свою нижнюю губу (это <он делал>, когда сердился) и говорит: «А у меня важные вопросы есть». И начал им выкладывать.

1. Когда отведете войска с нашей территории?

2. Отдать приказание, чтобы ничего с территории не вывозили (гражданского предназначения), чтобы оставить все в порядке, не разрушать и т. д.

Эйзенхауэр замялся, начали переговариваться с Монтгомери. Одним словом, пауза произошла. Ну, потом пришли к общему знаменателю, сказали переводчику, что ответить. Тут-то нижняя губа Жукова опять проявилась.

Полковник Пантюхов, сидя против Жукова, положил свою правую ногу на левое колено (поза, конечно не военная), сигара в зубах, и начал переводить. Жуков вскипел и резким голосом говорит Пантюхову: «Вы, господин полковник, встаньте и потрудитесь вести себя с маршалом Советского Союза вежливо». Тот смутился, но не понял, в чем его невежливость.

Жуков не стерпел, да как зыкнет: «Сядьте как следует, уберите ногу», — и лишь после этого до Пантюхова дошло, и он встал. Эйзенхауэр и Монтгомери переглянулись, но не знают, в чем дело. Переводчик Монтгомери на ухо сказал, чем был маршал недоволен.

Ну, мне эта сцена понравилась. Жуков с достоинством отбрил этого дворянчика. Я так и не понял, произвела ли эта вспышка Жукова на них впечатление, так как у них между подчиненным и начальником какие-то не военные отношения.

В конце концов, договорились, что в июле могут они приезжать в Берлин. К этому времени союзники «постараются» вывести свои войска с территории, куда они вошли в ходе войны.

Затем подписали декларацию, что представители правительства СССР — маршал Жуков, США — генерал Эйзенхауэр, Великобритании — Монтгомери и от Франции Делатр де Тассиньи берут на себя верховную власть, которой располагало Германское правительство, верховное командование и муниципальные органы власти.

И далее перечислялись меры, которые будут приняты командующими…

Кстати скажу, что буквально на следующий день Георгий Константинович Жуков издал приказ № 1, где указывалось национал-социалистическую партию распустить. Руководящему составу национал-социалистической партии, гестапо, жандармерии и другим организациям в 48 часов зарегистрироваться в Советских военных комендатурах. В течение 72 часов зарегистрироваться всем немецким военнослужащим, СС, СД и другим организациям. Всем коммунальным предприятиям приступить к работе. Запасы продовольствия зарегистрировать. Финансовые операции прекратить, огнестрельное оружие сдать и т. д.

Забыл сказать, перед заседанием генерал Эйзенхауэр вручил Жукову высший военный орден США Легион почета, которым награждаются главнокомандующие.

Монтгомери также сказал, что король Великобритании его наградил высшим орденом Бани, дающим право называться пэром Англии.

После заседания была небольшая закуска с выпивкой, но «союзники», в том числе и наши, смотрели выжидательно друг на друга. Видимо, это объяснялось тем, что за всю войну первый раз встретились, отсюда и настороженность.

На следующий день мне Жуков рассказывал, что он доложил «хозяину», что его американцы и англичане наградили орденами.

В Москве приняли также решение наградить Эйзенхауэра и Монтгомери орденами Победы. Жуков говорит: «Как пришлют ордена из Москвы, полетим вручать».

И действительно, через несколько дней он мне говорит: «Завтра в 10 часов летим». Я отказался, говорю, что у меня нет указании от начальства. Он рассердился, и говорит: «Я дам телеграмму Сталину». Я ответил: «Если прикажут, полечу».

Вечером того же дня мне показали ответ из Москвы, чтобы во Франкфурт-на-Майне в штаб союзников для вручения орденов Победы вылететь Жукову и Серову. На следующий день мы, забрав своих адъютантов (я взял полковника Короткова Александра Михайловича), вылетели во Франкфурт-на-Майне[315].

На аэродроме нас встретил почетный караул и смешной шотландский оркестр в юбках, с погонами, а дирижер, лет 55, шел впереди оркестра и длинным цветным шестом выделывал такие выкрутасы, что дивиться пришлось, как он не выронит из рук палку, и как он умудряется в такт ей работать.

Когда шла рота почетного караула в красивой цветной форме, Жуков мне мигнул и сказал: «Прилетим, я у себя такую форму придумаю».

С аэродрома мы, сопровождаемые эскортом мотоциклистов, двинулись в объединенный штаб союзников. Это было помещение фирмы Фарбениндустрии. Прекрасное, как дворец, хороший сад, красивые девочки в военной форме.

При входе в здание нас встретил Эйзенхауэр, а в кабинете у него, куда мы пришли, были Монтгомери и Делатр де Тассиньи. Поздоровались, немного поговорили, и тут Жуков проявил себя военноначальником.

Вот я сейчас опишу весь церемониал вручения.

Жуков: «Господа, разрешите приступить к официальной части». И далее: «Вам зачитаю Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении, а затем вручу ордена. Прошу построиться». Сам поставил Эйзенхауэра и Монтгомери рядом, а за ними Делатр де Тассиньи. «Прошу внимания». Вытянувшись по стойке смирно, Жуков читает полностью Указ о награждении Эйзенхауэра.

Эйзенхауэр, улыбаясь, благодарит Советское правительство. Жуков поздравляет его с наградой, я тоже пожал ему руку. Затем Жуков вручил орденскую грамоту и ленточку.

Эйзенхауэр: «Господин маршал, а где носить орденскую ленточку?» Жуков, не задумываясь, отвечает: «Выше всех орденов. Давайте я вам приколю». Прикалывает. Эйзенхауэр не возражает, хотя очевидно и знает, что иностранные ордена носятся ниже своих, национальных.

Далее Жуков зачитывает Указ о награждении Монтгомери орденом Победы, после чего вручает орден. Монтгомери что-то бурчит, вроде благодарности, а затем так же, как и Эйзенхауэр, спрашивает: «Господин маршал, а сколько карат бриллиантов в ордене?»

Жуков, немного смутившись, так как не знает: «52 карата». Монтгомери: «А сколько этот орден стоит?» Жуков: «25 тысяч золотом!»

Я потом у него в самолете спросил, откуда он эти цифры взял. Он говорит: «Наугад сказал».

Затем Жуков вручил орден Суворова I степени Делатру де Тассиньи, который принял его с кислой миной. Потом, после вручения Жуков, решив поправиться, спросил у меня: «Может быть, французским офицерам дать ордена Красного Знамени?» (ордена были с собой).

Я поддержал его предложение, но когда Георгий Константинович сказал об этом Делатру де Тассиньи, он отказался, заявив: «Без разрешения правительства наши офицеры нe могут получать иностранные ордена».

Было видно, что французы недовольны, что их командующему не дали ордена Победы, не понимая того, что они название союзников получили только что, т. е. после войны, так как в войне войска не участвовали, а отряды сопротивления были внутри Франции, да и то немного…

Затем Эйзенхауэр пригласил в большой зал на прием, куда собралось человек 150. Жукова посадили в центре, слева Эйзенхауэр, справа Монти (так, оказывается, здесь называют генерала Монтгомери). Я сидел с вице-маршалом авиации Англии Теддером, который прилетел в Берлин подписывать капитуляцию немцев. Так что оказался старым знакомым.

Пока обносили кушаньями, Теддер вынул сигарету. Я взял лежавшую против каждого из нас американскую зажигалку и начал чиркать, чтобы зажечь, а она не загоралась. Тогда Теддер рассмеялся и говорит: «Напрасно господин генерал стараетесь, это американские фокусы, она не работает», и зажег свою зажигалку. Мне ничего не оставалось, как согласиться с ним.

Через несколько минут в противоположном конце зала появилась группа негров мужчин и женщин с гитарами, банджо, барабанами, человек до десяти, и, напевая, стали приближаться к основному столу (столы были расставлены буквой П).

Они подошли к Эйзенхауэру и запели техасскую песню. Эйзенхауэр тоже подпевал. Я обратился к Теддеру, и спрашиваю: «Что, эта группа в составе армии работает?» — «Нет, — ответил он, — это все американские штучки. Они сегодня из Америки прилетели веселить Айка, — так он назвал Эйзенхауэра, — в связи с награждением. Он сам из Техаса, негры его знают, вот и поют вместе».

После этого разъяснения я пришел к выводу, что, видимо, англичане не любят американцев, однако общность языка и политики их сближает, поэтому они вынуждены дружить.

16 июня. Произошла тяжелая утрата командующего 5-й ударной армией Берзарина Николая Эрастовича. Погиб по своей вине. Жалко. Всю войну провоевал и на тебе.

Решил выучиться езде на мотоцикле. То ли учитель был плохой, то ли самоуверенность появилась, но проще говоря, не справился с мотоциклом и на большой скорости головой врезался в впереди идущий студебеккер и умер.

Все мы искренне жалели этого генерала. Гроб с телом выставили в Бабальсберге внизу госпиталя. Все ходили прощаться, так как решено было по просьбе семьи похоронить в Москве.

В день выноса тела Николая Эрастовича Берзарина для отправки на аэродром Жуков Георгий Константинович приказал коменданту штаба приготовить холщовые <концы>, чтобы от госпиталя до автомашины 200 метров мы, его боевые товарищи, могли нести.

Утром пришли, постояли в почетном карауле, взялись за концы и понесли. Мы с Георгием Константиновичем встали у головы, а Соколовский и Малинин в ногах.

Только подняли и отошли медленно несколько шагов, как я почувствовал, что у меня из рук Георгий Константинович тянет холст. Я ему тихо говорю: «Не тяни, я уроню», — и обмотал для большей уверенности холст вокруг руки.

Слышу, Георгий Константинович шипит: «Не тяни, я уроню». Я ему говорю, что мне не за что держаться, он отвечает: «И мне». И так мы шли, переругиваясь, до автомашины. Я на всякий случай сказал, чтобы офицеры подстраховали, так как нам держать неудобно.

Когда, наконец, поставили тело в автомобиль, Жуков вызвал коменданта и говорит: «Тебе, что, никогда не приходилось хоронить?» Тот отвечает: «Приходилось, товарищ маршал». Жуков: «Так почему же ты, дуралей, обрезал концы короткие, вместо того чтобы можно было через плечо по русскому обычаю перекинуть?»

Комендант, зная крутой характер маршала, молчит. Жуков: «Эх, ты!» и тут же приказал отправиться на гауптвахту на 10 суток.

Я, правда, не стал отговаривать, так как мне самому было тяжело, а потом такие элементарные вещи должен комендант понимать.

Июль

На днях был в Москве, вызывали по делам. Абакумов, этот авантюрист, добился, видимо, у хозяина, чтобы особые отделы нашего фронта подчинялись ему. Так как война кончилась, он не мог смириться, что до сих пор особый отдел фронта подчинялся мне. Назначил вместо Вадиса Зеленина — известного провокатора, которого Абакумов спас на Юго-Западном фронте у Малиновского, когда они вдвоем в 1942 году подписали приказ о награждении орденами сотрудников особого отдела не за боевые операции, а стоя на месте[316].

В приказ вписали всех девочек, которые получили ордена Красной Звезды, сидя в тылу фронта. Меня посылали расследовать, я все это подтвердил, но Абакумов сумел Зеленина защитить.

Вот этот подлец и приехал начальником особого отдела фронта, чтобы не докладывать мне и не иметь связей. Ну, пусть.

В течение нескольких последующих дней союзники вывели войска из Тюрингии, и я сразу бросился туда на розыск ракет. Мы ездили по всем местам, где только имелись данные о ФАУ-2.

Розыск ракет ФАУ-1 и ФАУ-2, Вассерфаль, Рейнтохтер у меня не выходили из головы, так как в последнюю встречу со Сталиным, когда он меня вызывал в мае, для того чтобы я забрал немецких руководителей Вильгельма Пика, Вальтера Ульбрихта и других, он сказал, что розыску ракет и реактивной техники надо уделить особое внимание, а потом добавил: «Основное внимание вашей работе, так как у нас, к сожалению, с этим делом обстоит пока плохо»[317].

Поэтому даже в тот радостный день 8 мая при подписании капитуляции немцами я воспользовался случаем, что сидел рядом с командующим авиацией союзных войск маршалом авиации Теддером, спросил у него, как велик ущерб, <который> немцы нанесли Лондону обстрелом ракетами ФАУ-2 и ФАУ-1.

Теддер, подумав немного, сказал: «Ущерб небольшой, но неприятностей было много, особенно в первые дни обстрела. Люди паниковали, а главное то, что мы их ракеты не могли ни сбить, ни перехватить».

На мой вопрос, откуда немцы пускали ракеты, Теддер ответил, что в основном из Пенемюнде, но потом мы эту пусковую площадку разбили, тогда они стали пускать с французского побережья. Я почувствовал, что ему этот разговор неприятен, и прекратил вопросы.

Ну, в дальнейшем, в июне я уже, в основном, путем допросов немцев, которые были задержаны и содержались в оперативных секторах НКВД (провинций), а также из поездок по местам, где делались ракеты, узнал следующее.

В конце мая 1943 года министр вооружения Германии Шпеер* уже участвовал на острове Узедом в районе Пенемюнде, где проводили испытание ракеты А-4 (ФАУ) дальностью 265 километров. Первая ракета ФАУ взорвалась на пусковой площадке, где были большие разрушении. Вторая ракета отклонилась и улетела в море на 250 километров.

Туда же затем приезжал Гиммлер, чтобы убедиться в эффективности этого страшного оружия, и доложил об этом Гитлеру, что уже приступили к массовому производству ракет, это было уже в 1944 году.

Гитлер приехал в город Гарц, где было производство ракет, устроил большой прием в честь конструктора ФАУ Вернера фон Брауна*, 35-летнего немца. Гитлер наградил фон Брауна высшим немецким орденом и дал звание профессор. Главным инженером и заместителем Брауна был немец Гретрубб* (Правильно: Греттруп. — Прим. ред.). Там же Гитлер назвал ракету «А-4» — «возмездие». ФАУ — от начальной буквы возмездие.

После этого немцы уже систематически обстреливали Лондон. Производство ФАУ-1 и ФАУ-2 возглавлял группенфюрер СС, генерал-лейтенант Каммлер* — это тот подлец, который сооружал газовые камеры для узников лагерей.

Разработку ФАУ немцы начали в 1943 году, а в 1944 году уже перешли на массовый выпуск.

Для производства ФАУ была выбрана гора высотой до 200 метров в районе города Гарц, Конштейн в Тюрингии. Около горы создали концентрационный лагерь «Дора», где работало свыше 10 тысяч человек. Сперва делали подземные ходы, затем цеха, в которых и собирали ФАУ-1 и ФАУ-2. Цеха были соединены галереями общей длиной до километра.

В 1944 году, когда немцы почувствовали силу Красной Армии, вот тогда-то бесноватый Геббельс и начал кричать по радио, что немцы изобрели чудо-оружие невероятной силы. Это, видимо, для того, чтобы подбодрить себя после потери до 8 миллионов человек в войне с нами, до 200 тысяч орудий, 60 тысяч самолетов и 50 тысяч танков.

Ракета ФАУ-1 это самолет-ракета длиной 8 метров, размах крыльев до 3 метров, с реактивным двигателем, заправляемым спиртом и жидким кислородом, и взрывчаткой. Дальность 250 километров, скорость до 600 километров, вес 1000 кг. Наводилась на цель ракета ФАУ-1 на земле, так, что неуправляемый снаряд допускал рассеивание до 15 км так, что стрельба велась по площадям.

Впервые стреляли 12 июня 1944 года по Лондону. Конечно, паника в Лондоне вначале была, а затем, когда ПВО научились встречать и сбивать эти ФАУ-1, то все притихло. ПВО и истребители стали сбивать до 70 % ФАУ-1.

Ракета ФАУ-2 длина ее до 20 метров, а толщина 2 метра. Дальность 250–260 км, заправляется 4 тонны спирта, 5 тонн жидкого кислорода и 1 тонна взрывчатки. Скорость полета более 600 км. Много ракет взрывалось на пусковой площади, а также не долетало до Лондона.

С ФАУ-2 англичанам пришлось труднее, так как истребители не могли их взять, так же как и зенитки, воронки большие. ФАУ-2 впервые применена по Лондону 8 сентября 1944 года.

В Лондон было запущено до 8 тысяч штук ФАУ-2, но до Лондона дошли не более 2,5 тысяч ракет, которые все же побили до 6 тысяч человек.

Кстати сказать, я в 1944 году, когда был уже в Польше на 1-м Белорусском фронте, то узнал, что поляки под Варшавой нашли ФАУ-1, где немцы проводили испытания. Эту ракету поляки разобрали по частям и переправили в Лондон Миколайчику. Вот ведь какие подлецы, не нам, которые кровь проливали, освобождая Польшу.

После того как я все это узнал путем допросов и многих наблюдений при поездках по местам, связанным с производством ракет ФАУ, я еще раз позвонил Устинову Дмитрию Федоровичу и сказал, что послал в Москву телеграмму с просьбой выслать группу специалистов по реактивной технике. Он мне ответил, что подобрана группа специалистов, и они оформляются у Андрея Васильевича Хрулева.

Тогда был установлен следующий порядок поездки за границу, где находились наши войска (Германия, Австрия) и другие страны.

Соответствующий наркомат испрашивает разрешения у ГОКО или в ЦК на поездку специалистов за границу, указывая цель поездки. Выносится соответствующее решение и направляется заместителю наркома обороны Хрулеву для присвоения условных званий, капитан, майор, полковник, для того чтобы наших специалистов за границей не спутали с репатриантами, которых были тысячи и которых собирали на пункты отправки на Родину. Специалистам выдавали военное обмундирование, и эти «капитаны» и «майоры» являлись к нам.

Затем Дмитрий Федорович добавил: «Иван Александрович, а ты дал телеграмму „хозяину“, что просишь направить Устинова с группой специалистов, как мы с тобой договорились?» Я ему сказал: «Жди сегодня, послал».

И действительно, на следующий день мне позвонил Дмитрий Федорович и радостно сказал: «Спасибо, Иван Александрович, получил команду завтра вылетать».

Я понимал его удовлетворение, так как в первые месяцы после окончания войны все в Москве жили, радуясь нашей победе над фашистами, и в то же время каждый хотел побывать в поверженном Берлине и посмотреть Германию.

На другой день Устинов с большой группой «военных» прибыл в Берлин. Там были заместитель наркома Ванников*, генерал-полковник Яковлев, генералы Носовский*, Гайдуков*, полковник Королев, Рязанский* и другие[318].

После того как разместились, мы с Дмитрием Федоровичем провели совещание и наметили план поездок по осмотру производства реактивной техники. Я выступил и рассказал то, что уже узнал про ракеты ФАУ.

Осмотрели в районе Гарца подземный завод и инженеры, приехавшие с Устиновым, сразу сказали, что это детали для ФАУ-2, корпуса, детали двигателя, камеры сгорания, оперение графитное, баки для спирта и т. д. Все были очень довольны, в том числе и я.

Как я выяснил в дальнейшем из допросов немцев, англичане узнали об этих ракетах в августе 1943 года от военнопленного, убежавшего от немцев, но не придали этому особого значения…

Я вкратце рассказал москвичам об этом, и после этого я их повез в Нордхаузен: Устинова, Яковлева, Королева и человек пять специалистов. А в другие места, которые к тому времени нам стали известны, мы послали другие группы.

Вся трудность заключалась в том, что немцы, занимавшиеся изготовлением ракет и их пуском, страшно боялись нас, победителей, и особенно англичан, которых они почти год бомбили. Поэтому боялись признаваться и разговаривать с ними.

В Нордхаузене у меня уже были чекисты, которые кое-кого из немцев вызвали. В частности, там проживал с женой заместитель главного инженера Греттруб. Мы его вызвали для разговоров.

Он, смутившись, сначала пытался отказываться, но потом признался, чем занимался. Ну, а по нему потянулась ниточка, и стали выявлять других, но нужно сказать, не особенно ценных, так как главные специалисты во главе с конструктором ФАУ-2 фон Брауном уже удрали в американскую зону[319].

В Тюрингии мы нашли завод, на котором происходила сборка ракет, но никого из администрации или рабочих не нашли. Затем мы поехали смотреть гору высотой метров 300–400 и вход в нее.

Когда я был там первый раз, то как-то жутко было заходить, от входного отверстия тянулся длинный коридор, который соединялся с громадным залом, вернее цехом. В земле были вырыты длинные траншеи, а сверху застланы камнем, это, очевидно, были столы, по которым шла сборка ракеты. Рядом еще было несколько помещений.

Вот в этой горе толщиной 300–400 метров и происходило изготовление деталей ракеты. Изготовленные детали поступали на сборочный завод и далее на испытательную площадку в горах.

Несмотря на наши усилия, мы долго не смогли найти ни целой ракеты, ни специалистов, нужных нам.

Пока был в Германии Дмитрий Федорович Устинов, мы все же разыскали ряд других специалистов, оснащавших ракеты, которые делали немцы. Мы разобрались с самолетом-ракетой Рейнтохтер (сестра Рейна), Вассерфаль, с реактивным самолетом, с пульсирующим двигателем и рядом других[320].

Но я про себя думал, что мне-то надо найти специалистов по сборке ракет…

В Берлине мы поехали в небольшую лабораторию, в которую я подключил немцев, работавших там во время войны, и при ней цех по изготовлению гироскопов, управляющих полетом ФАУ. Там несколько немцев-специалистов ковырялись с приборами.

Мы их расспросили, они с испугом на нас смотрели, так как <мы> были генералы, но все рассказали. Мы почувствовали, что немцы боятся, как бы мы их не посадили за то, что они занимались ракетами и вообще военной техникой, и все стараются отказаться или сказать, что не знают, куда предназначаются эти приборы. И лишь после того, как им скажешь: «Не бойтесь, ничего вам за это не будет», — начинают понемногу развязывать язык.

В этой лаборатории под конец один немец запустил гироскоп величиной с кулак и дал нам подержать. Я взял, он мне говорит: «А вы попробуйте повернуть его в сторону». Все мои попытки были неудачными. Оказывается, внутри работает машинка с программным управлением, поставленная под определенным градусом, делает 60–80 оборотов в секунду и тем самым удерживает нужное направление в полете ракеты.

Вот это здорово! Наши инженеры говорит, что у них есть экспериментальные образцы гироскопов, которые дают 10–12 тысяч оборотов. Ну, ничего, догоним[321].

Устинов к этой лаборатории прикрепил инженеров системы управления, чтобы они учились у немцев уму-разуму — пригодится.

Через пару дней мы съездили на остров Рюген, в местечко Пенемюнде, на стартовую площадку, откуда немцы обстреливали Лондон. Ну, как и следовало ожидать, пусковая площадка взорвана, на складах ничего нет. Остался один сторож, который сказал, что ракеты целиком не приходили, а посылали детали из разных мест, в том числе упомянул и гору в Тюрингии. Здесь ракеты собирали, потом на стенде проверяли, а затем стреляли.

В последние дни войны англичане разведали эту площадку и разбомбили, а часть сами <немцы> взорвали.

Руководителем (главным конструктором) ФАУ-2 он назвал фон Брауна и какого-то генерала, которые находились в Клайпеде, а сюда приезжали редко. Вот и все данные. Мало!

По приезде в Берлин мы с Устиновым и Яковлевым провели совещание со всеми специалистами, которые за это небольшое время успели кое-что узнать. Хорошее впечатление произвели молодые наши инженеры, Королев Сергей Павлович, Глушко, Рязанский, Кузнецов* и ряд других[322].

Условились с Устиновым, Яковлевым, Ванниковым, Носовским (это старший по инженерам), что они будут находиться здесь, а я им буду оказывать всяческую помощь, главное — в выявлении новых данных по ракете.

Через несколько дней московские гости, Устинов, Яковлев и другие, улетели в Москву, а появился новый гость, Завенягин Абрам Павлович, новый представитель по атомным делам.

Перед этим я дал телеграмму в Москву, что нашел уран и тяжелую воду. Атомное дело большое, а американцы говорят, что они имеют сверхмощную бомбу, а мы пока мало знаем.

Абрам Павлович рассказал московские новости, говорит, что атомному делу хозяева придают важнейшее внимание. Документы пошли в ход, и начинается освоение.

Спросил, что у меня имеется, я ему рассказал, что из допросов немцев я узнал, что немцы были близко к изготовлению атомной бомбы. В Норвегии, а затем и в Германии уже добывали тяжелую воду, откуда-то они достали уран. Я ему сказал, что уран и тяжелую воду я забрал и отправил на днях в Москву. Видимо, с ним разошлись, так как он ехал два дня поездом[323].

В конце разговора я ему советовал съездить в соляные копи, около Галле, где имеются большие выработки (залы), там мы нашли сложную аппаратуру, поставили охрану, надо давать команду на вывоз аппаратуры в Москву.

В заключение я ему продемонстрировал кусок урана, который лежал у меня в столе в кабинете. Я взял уран в руки и, чиркая по урану гвоздем, показал, как искры железа от гвоздя, сгорая под действием урана, раскаленными падали на пол.

Абрам Павлович разволновался, заохал и говорит: «Брось немедленно уран, убери из кабинета и не притрагивайся руками, потому что можешь заболеть радиоактивной болезнью или еще хуже». Рассказал при этом случай, произошедший с одним из сотрудников в Москве. Пришлось послушаться его рекомендаций.

По возвращении из соляных копей, где мы были, Завенягин мне сказал, что это очень ценные приборы и он заберет. Я дал команду на погрузку. Я Завенягину рассказал, что американцы выслали на розыск в 1944 году атомных дел специальную миссию «Алсос», которая имела целью захватить всех ученых по ракетам ФАУ-1 и 2 и особенно атомщиков-немцев, так как боялись, что немцы обогнали в разработке атомной бомбы американцев.

Вот эта «Алсос» и следовала вместе с наступающими войсками союзников и успела забрать 18 ученых-атомщиков во главе с руководителем Вернером Гейзенбергом*. Они нашли все разработки и документы по ядерной физике[324].

Все эти ученые попали не к нам, так как боялись последствий. Незначительная часть их ушла к англичанам и французам.

Исследования немцы вели в основном в институте кайзера Вильгельма, начиная с 1939 года.

Попрощавшись, Завенягин уехал в Москву.

Что-то из Москвы стали прибывать многие делегации для ознакомления «по разным отраслям промышленности» и др., а некоторые, я посмотрел в СВАГ, болтаются и боятся выехать куда-нибудь на периферию, так как распространили слухи, что немцы русских из-за угла убивают.

На самом деле были два-три случая, когда репатрианты русские, еще не выехавшие на родину, напивались пьяными, дрались с немцами, и дело доходило до убийства.

Вернувшись в Берлин, я прочел в газетах, что Союзники договорились провести 16 июля в Потсдаме конференцию на высшем уровне по Германии и договориться о союзнических правах над Берлином.

Начались звонки из Москвы от Абакумова НКГБ, с выяснением, где размещаться и т. д. Потом приехала группа МИДовцев и НКГБ из охраны. Состав конференций объявлен таков: Сталин, Трумэн (Рузвельт умер) и Черчилль.

Союзники также начали проявлять активность. На днях была вторая встреча с союзниками, на которой были те же, что и в первый раз, только сейчас в расширенном составе. С Эйзенхауэром приехал генерал Клей* (его зам.) с Монтгомери генерал Робертсон*, с французом тоже какой-то носатый генерал.

В основном договорились, что Берлин делится на 4 сектора. Мы берем восточную часть, а американцам, англичанам и французам западную часть Берлина. Определили трассу движения от западной границы между нами и союзниками. Через Магдебург и далее на Потсдам и в Берлин. Воздушную трассу наметили, условились вместе подыскать здание для заседаний «Контрольного совета над Германией».

Одним словом, все прошло дружно, с согласием. При этом я заметил, что Эйзенхауэр охотно шел на уступки, когда Жуков с чем-либо не соглашался, и в то же время Монтгомери в таких случаях мямлил, что-то пищал под нос (у него тонкий женский голос), но когда видел, что Жуков и Эйзенхауэр согласны, то ему нечего было возражать. Делатр де Тассиньи только мило улыбался и особых возражений не высказывал. И вот такой четверке придется решать судьбы Германии. Ну что же, поживем, увидим.

В последующие дни стали вырисовываться более четко задачи СВАГ, которыми я руководил. Тут пришлось решать задачи по демилитаризации всех учреждений и особенно крупных заводов и переводить их на работу в мирных целях.

Более простым <делом> оказалась денацификация всяких крупных синдикатов, трестов, так как владельцы и совладельцы убежали на Запад к американцам и англичанам, поэтому даешь указания коменданту: назначай добропорядочного немца руководителем, а к нему нашего представителя, и работайте. Так было с заводами и управлением оптической фирмы Цейс, и другими.

Вместе с этим немцы ведь педанты, они сразу ставят вопрос: «А по немецким законам так делать нельзя». Ну, пришлось отменить все немецкое законодательство, изданное фашистами.

Но главная задача — это проведение в жизнь демократических правил, от которых немцы за время гитлеровского правления отвыкли, восстановление экономики и ликвидация последствий войны. В общем, дел очень много, а времени мало.

Вчера был у меня Маркграф — полицай-президент. Уже обрел соответствующий вид и апломб.

В беседе доложил, что за эти дни вновь назначенные военные командиры своих секторов (американские и английские) приглашали его на ланч.

Вначале американец. Маркграф явился. Угощали шнапсом и коньяком. Много выспрашивали о городе, осторожно о русских. Интересовались, женат ли и где семья (у него семья в английской зоне). Ну и в конце довольно откровенно ему сказали, чтобы он встречался с ними, с американцами, и информировал обо всем. Видно, сразу берут быка за рога.

Ну, я, конечно, его потом тоже угостил и проинструктировал о линии поведения. Пока у меня в нем сомнений нет.

В конце, когда он подвыпил, я спросил, а как он дальше думает быть с семьей. Он, смутившись, говорит, что пошлет за ней своего человека, и он привезет. Поездки такие у нас разрешались. Я на это ему говорю: «Может быть, вам самому за семьей поехать в роли частного гражданина?»

Он заулыбался, доволен, что я оказал ему такое доверие, потом подумал, поблагодарил и говорит: «Все же лучше за ними послать». Я согласился.

Через пару дней к Маркграфу я заехал, и он мне рассказал о таком же ланче у англичан, которые угощали джином и виски, более скромно, но разговор был такой же, но, правда, в более короткой форме.

Англичанин, конечно, в этих делах умнее, а конец был про его семью, и предложили организовать ей там питание и уход, от чего якобы Маркграф отказался. В общем, союзники начинают отрабатывать нужных им людей. Учтем.

Ездил выбирать помещение для Потсдамской конференции, с генералом Добрыниным. Остановились на дворце сына Вильгельма, который расположен в Потсдаме в парке Сан-Суси[325].

Парк большой, несколько квадратных километров, дворец в готическом стиле, правда, не на наш вкус, но главное все есть. Зал для заседаний с хорами. Крыло и комнаты для размещения тов. Сталина и его охраны, а также МИДовцев и сопровождающих, которые приедут.

Потом я сказал <о выбранном месте> Жукову, и поехали с Жуковым и Соколовским посмотреть. В основном понравилось. Главное, в стороне от шумных улиц. Донесли в Москву об этом.

На днях приехали из Москвы охранники, хозяйственники и обсуждали состав. Показал все подобранные помещения и сказал: «Размещайтесь и действуйте». Началась шумиха, движется подготовка, скоро приедет тов. Сталин. Были отремонтированы и покрашены десятки комнат и зал. Каждой делегации свое крыло, свои цвета, свои выходы и общий зал.

Вчера мне сообщили, что где-то в Потсдаме, около нас живет в своем особняке гросс-адмирал гитлеровского флота Редер*. Надо узнать. Также где-то поблизости тоже в своем особняке живет Марика Рокк*, известная кинозвезда Германии. И кроме того, в Тюрингии жена Вильгельма — голландская принцесса Вильгельмина* и разведчик Первой мировой войны Николаи, о которых донес в Москву.

16 июля на вокзале встретили тов. Сталина. Вместе с ним приехали Молотов, Берия, Поскребышев и МИДовцы. Разместили. Вечером виделся с охранниками, вроде, не говорят, что плохо, но и не сказали, что хорошо.

Наутро Молотов и Берия попросили, чтобы я показал им капитуляцию Гитлера и бункер, где он покончил жизнь. Я их повез, рассказал и показал[326].

Молотов В. М. спросил, где трупы, я ответил, что захоронили на территории военного городка одной воинской части вне Берлина. Знают об этом только 3 человека: я, начальник особого отдела генерал Вадис и его заместитель генерал Мельников[327].

Август

Вот прошло уже несколько дней, а тов. Сталин никуда не выезжал. Вчера, 2 августа, закончилась конференция, вроде обо всем договорились[328].

Вчера же вечером на автомашинах все начальство въехало в Франкфурт-на-Одере, где и сядут в вагоны. Это сделано, видимо, в порядке перестраховки, чтобы не устраивать посадку в Берлине.

Может быть, это и правильно. Ведь тут еще фашистов осталось немало. Могли что-нибудь и сделать. Посадили в вагоны и распрощались.

В общем, можно вздохнуть посвободнее, а то целыми днями пришлось переживать, как бы немцы, мои «подчиненные», как Г. К. Жуков сказал, что-нибудь не устроили[329].

Коротко опишу, как проходила конференция, на которую я несколько раз приезжал и следил, чтобы было все в порядке.

По приезде Сталин, Черчилль и Трумэн обменялись визитами. Первыми к Сталину явились Черчилль и Трумэн. Министры иностранных дел засели за документы, которые должны главы подписать.

17 июля было первое заседание в большом темном зале, как в колодце. Под потолком были балконы (очевидно, для оркестров).

На первом заседании присутствовали все, кто приехал с главами. Я помню, американцы и англичане уже сидели за столом, а Сталин прогуливался на улице около своей комнаты, и никто ему не решается сказать, что пора садиться. Потом вошли. Я тоже.

Первый спорный вопрос — это политические принципы Германии, — сразу встретил возражения с нашей стороны, так как американцы и англичане договорились о том, чтобы Германию расчленить на 3 государства: Северная Германия, Южная Германия и Западная Германия. Сталин резко возразил, заметив, что надо иметь единую демократическую Германию. Союзникам пришлось согласиться.

Далее решили создать Контрольный совет по Германии и определить его действия. Главнокомандующие в своих зонах решали вопрос самостоятельно.

Определили общие принципы по Германии:

Полное разоружение и демилитаризация германской промышленности.

Уничтожение национал-социалистической партии и всех нацистских учреждений, чтобы не допустить нацистской и милитаристской пропаганды.

Военные преступники: кто планировал и осуществлял войну и нацистские мероприятия, подлежат военному суду. Все нацистские начальники должны быть удалены со всех постов.

По экономическим принципам — развитие мирной промышленности и полный запрет на производство вооружения.

На конференции большой спор произошел из-за репараций (правильно: вывоза. — Прим. ред.) в СССР ряда предприятий из Германии, особенно тяжелой промышленности.

Черчилль и Трумэн не хотели этого, но наши товарищи доказали, сколько немцы уничтожили наших фабрик и заводов и городов.

В итоге, правда, этого не получилось, так как союзники не дали нам вывезти из занятых ими немецких городов. Но кое-что из Западного Берлина, пока мы командовали, все же вывезли, ряд предприятий.

Долго торговались о границах Польши, но все же наша линия прошла. Прилетел Берут[330].

С 28 июля вместо Черчилля прибыл новый премьер-министр Англии — Этли* (правильно: Эттли. — Прим. ред.).

За несколько дней до этого Черчилль и Трумен пригласили Сталина для беседы втроем. Трумен под секретом сказал, что американские ученые изобрели новую бомбу большой силы, в десятки раз более разрушительной любой нынешней бомбы. О том, что атомная, не сказал. Сталин только выслушал, не задал ни одного вопроса, и разошлись.

Вот коротко все, что я видел, когда там присутствовал.

Из поздних записей

После отъезда т. Сталина и окончания Потсдамской конференции, на которой, как будто, все было уточнено, начались активные регулярные заседания Контрольного совета.

Для того чтобы быть в курсе событий, я вместе с Г. К. Жуковым и В. Д. Соколовским присутствовал на заседаниях. К этому времени уже союзники заняли свои сектора в Берлине, а ранее отвели свои войска из Лейпцига и Тюрингии.

Мы ездили, как всегда, по всему Берлину, тем более что полицай-президент общий на весь Берлин, так же как и магистрат города, но американцы, англичане и французы в своих секторах назначили своих военных комендантов. И при решении общеберлинских вопросов собирались у нашего коменданта генерал-майора Котикова*, назначенного после смерти Берзарина Н. Э.

На заседания Контрольного совета все подъезжали на шикарных машинах с флажками, хорошо одетыми. У каждой страны были свои комнаты. Буфет общий, а питание в обеденное время попеременно. Союзники особенно нажимали на «Рашен водка», в том числе и их машинистки и переводчики, когда день угощения был наш. Правда, их желание не выходило за пределы одной рюмки.

В зале заседаний столы были установлены с 4 сторон. Перед заседанием Контрольного совета наши советники и союзников предварительно готовили и согласовывали вопросы, а затем уже обсуждал Контрольный совет.

Первое время работа Контрольного совета протекала хорошо, без прений, раз в неделю, но я несколько раз говорил Г. К. Жукову, что союзники либерально относятся к фашистским преступникам, и назвал ему цифру 2500 человек, арестованных в нашей зоне фашистских преступников и руководящих деятелей НСДП.

В то же время такие же преступники в зонах союзников не только не арестованы, но даже им разрешено открывать торговлю, издавать газеты и др. Г. К. мне сказал: «А ты спроси у Эйзенхауэра, сколько они арестовали?»

В те дни были почти на каждой неделе приемы то у одних, то у других. На одном из приемов мы оказались рядом с Эйзенхауэром, и я спросил. Пантюхов перевел мой вопрос.

Эйзенхауэр посмотрел на меня с удивлением и говорит: «Я не знаю, это дело М. П. (Милитер полиция)». Потом я пристал к Пантюхову, чтобы он узнал у начальника военной полиции. Тот, вернувшись, мне сказал, что начальник полиции точно не знает, но, кажется, около 100 человек. Вот вам факт! Несмотря на решение Потсдамской конференции и подписи их президентов.

После этого я рассказал Георгию Константиновичу об этом, и он условился с Эйзенхауэром, чтобы мы съездили в американскую зону и допросили главных военных преступников. Однако после большой оттяжки и отговорок американцы не дали нам, я имею в виду солидной группе военных, выехать для допроса, а ограничились разрешением допросить некоторых, и то не зам. главнокомандующего, которого они уже знали, кто это Серов, а второстепенным работникам фронта. Ездил туда, кажется, генерал Трусов* (начальник разведотдела фронта), который в этих делах не специалист.

В процессе дальнейшей работы Контрольного совета все еще существовали хорошие отношения. Нередко, когда по обсуждаемому вопросу «Монти» начинал писклявым голосом возражать, бормотать, я это говорю, потому что сидевший рядом со мной переводчик ничего не мог разобрать, что говорил Монтгомери, то на это не обращали внимания. В таких случаях Эйзенхауэр прерывал Монти, чтобы он не возражал, и тот замолкал.

Сколько бы я не присутствовал на заседаниях Контрольного совета, я ни разу не понял смысла выступлений Делатра де Тассиньи. Он вроде бы возражал англичанам и соглашался с нами, а как дело доходило до окончательного решения, он голосовал вместе с американцами и англичанами.

Если первые месяцы Контрольный совет более или менее решал вопросы согласованно, то потом, после того как СССР, будучи верен обязательствам о вступлении в войну против Японии, и это выполнил, союзники уже более решительно стали возражать против наших предложений.

Например. Мы знали, что за время войны в зонах союзников остались тысячи советских граждан, угнанных немцами на работы в Германию. Естественно, Георгий Константинович поставил вопрос на Контрольном совете о возврате их на родину.

Этот вопрос тянулся месяцами, но так и не дали им вернуться, и более того, среди советских людей повели антисоветскую агитацию и угрозы, что, вернувшись в СССР, им за это попадет. Поэтому часть наших людей отказывались вернуться и встали на путь предательства, работая на американскую и английскую разведки.

Мы все же настояли перед Эйзенхауэром, чтобы допустили наших людей в лагеря интернированных, и вернувшиеся наши товарищи доложили, что те из советских людей, которые не чувствуют за собой вины перед родиной, захотели вернуться, а различные предатели отказались[331].

Правда, этих подлецов и не жалко, но они должны были ответить за свои злодеяния перед советским судом.

В конце августа Эйзенхауэр был Советским Правительством приглашен в Москву. Георгий Константинович сопровождал его.

К концу 1945 года уже в Контрольном совете стали возникать спорные вопросы, особенно по ликвидации военно-экономического потенциала Германии, то есть крупнейших концернов, которые снабжали фашистскую армию оружием и приборами, разоружение и ликвидация различных воинских и военизированных подразделений, ликвидация фашистских организаций и т. д.

Я все это подробно изложил Г. К. Жукову, который, возмущенный тем, что союзники умышленно не выполняют Потсдамское соглашение, разразился меморандумом в Контрольный совет, где указал, что несмотря на решение Потсдамской конференции в английской зоне существуют военные части немецкой армии, а также воздушные и морские, которыми управляют немецкие военные округа, и перечислил пять городов, где они дислоцируются.

Эти данные мне добыли польские разведчики, муж и жена, которых мы использовали. Также было указано 25 городов, где немцы организовали открытые военные комендатуры[332].

И в заключении в меморандуме было указано, что в Шлезвиг-Гольштейне до миллиона немецких солдат не распущены и продолжается военная подготовка…

В конце требовалось обсудить на Контрольном совете этот вопрос и послать комиссию для ознакомления на месте с положением дел разоружения немецкой армии в духе решения Потсдамской конференции.

Был Контрольный Совет, Монтгомери на заседании вертелся как еж, приводя в объяснение различные трудности в ликвидации воинских подразделений. Эйзенхауэр, видимо, был в курсе дела, так как он ссылался зачастую на Монтгомери. Затем <Эйзенхауэр> через некоторое время был отозван в Вашингтон, а вместо него был назначен генерал-полковник Клей.

После Эйзенхауэра дела пошли все хуже и хуже, так как Клей на себя многое не брал, а Монти уже не считался с американским коллегой.

Один раз на последнем заседании Контрольного совета, которые уже проходили не раз в неделю, а раз в месяц, я заспорил с американским генералом, который мне начал перечислять поставки по ленд-лизу, что они дали СССР 400 тысяч автомобилей, паровозы, горючее, 4 тысячи самолетов, 10 тысяч танков, 10 тысяч орудий и т. д.

Я разозлился и рассказал про случай, как топили их корабли с ленд-лизом в Архангельске в Северном море и как они доблестно удирали от немцев по их приказанию. Поэтому потопленную технику не надо считать.

Попутно расскажу <про> отношение американцев к технике.

Летом нас с Жуковым Эйзенхауэр пригласил посмотреть действия авиадесантной дивизии.

Когда мы приехали на Темпельхофский аэродром, там были англичане, французы и авиадивизия, которая демонстрировала выбросы десанта, погрузку в самолет танков, автомашин, пушек и т. д. Мы наблюдали с диспетчерской вышки.

В это время диспетчеру американцу экипаж одного самолета, летевший в Берлин из Франкфурта, доложил, что на аэродроме, куда он должен сесть, поднялся ураган, видимости нет, и запрашивает, как поступить. Со мной стоял полковник Пантюхов и переводил все команды.

Несмотря на то, что на вышке были большие авиационные начальники, диспетчер, не спросив ничего, дает команду экипажу: «Покинуть самолет». Ответ экипажа: «О’кей», — и летчики выпрыгнули, бросив самолет.

Вот какой порядок с техникой у американцев.

В общем, начались прохладные отношения с союзниками.

За этот год я нагляделся, как ведут себя американцы, солдаты и офицеры. Удивляюсь их порядкам в армии.

Никакой дисциплины и уважения к старшим по званию. Все разговоры на равных, с сигарой во рту, по национальности какой-то сброд. Поляки, немцы, украинцы, евреи, и все они себя считают американцами, а видно, что поляк или украинец, и болтает на своем языке. Правда, и Эйзенхауэр по происхождению немец, дед его родился и жил в Силезии.

Сентябрь-октябрь

Сегодня заехал к гросс-адмиралу Редеру. Живет в шикарном особняке на берегу озера. «Обслуживают» его два «гардемарина» (моряка).

Поговорил с ним. Болтает «Гитлер капут» — мы и без него знаем. В общем, его надо сохранить. Судить подлеца будут, так он в числе ответчиков должен идти. Ведь наш флот на морях по его приказанию топили.

Предупредил, что в его доме, и указал комнату где, будет жить наш офицер. Он смутился, пытался выяснить, с какой <целью>. Жена возмутилась.

Ну, я по-деловому сказал, что будет так, и обсуждению не подлежит. На этом мы и разошлись. Своему офицеру приказал жить и следить, чтоб он не удрал куда-нибудь.

Доложили, что императрица Вильгельмина установлена и живет вместе с дворецким в Тюрингии. Из Москвы получена команда взять под наблюдение до особого указания. Я приказал привезти ее в Потсдам.

Марика Рокк удрала куда-то в глубь страны, а затем оказалась в Австрии. Ну и наплевать.

Оказывается, в 1945 году ее все же уговорили вступить в нацистскую партию, вот она и перепугалась, когда мы пришли в Германию.

Вчера допрашивал известного по Первой мировой войне знаменитого разведчика полковника Николаи, о нем много писали приключенческих книг, как он успешно организовал шпионаж против России в 1-ю мировую войну.

Сейчас ему 82 года. Выглядит, правда, бодро. Рассказал мне, как ему Гитлер в 1944 году предложил поехать к атлантическому валу (линия обороны, организованная немцами против англичан и союзников по берегу атлантического океана, по Ла-Маншу и т. д.) с целью ознакомлении и организации разведки противника с тем, чтобы не застать врасплох немцев.

Николаи ознакомился и доложил Гитлеру. Тот предложил возглавить разведку на этом участке. Николаи отказался, сославшись на возраст, а в душе, как он сказал, не хотел подчиняться мальчишкам СС и СД. На этом его деятельность и закончилась. У меня тоже были такие же данные, что он не участвовал в работе разведки при Гитлере.

Мне казалось, что на этом можно было бы и закончить с Николаи, но из Москвы пришла команда отправить его туда. Видимо, это его будет последнее путешествие, а толку никакого.

Это, очевидно, абакумовские или кобуловские штучки. Война кончилась, им делать нечего, вот и хотят отличиться. Ведь привыкли всю жизнь работать на сенсациях или на провокациях[333].

К вечеру привезли императрицу Вильгельмину. Вошла ко мне с гордым видом, вместе с дворецким. Я сказал: «Дворецкий пусть находится в приемной, а принцесса пусть садится»[334].

Когда это перевели, то распоряжение остаться дворецкому она передала, так как он переводчика не послушался. Вот царский порядок. Пора бы уж осознать, что этика царствования Вильгельма давно кончилась, однако у них все по-прежнему.

Вильгельмине лет 56. Внешне выглядит неплохо. Видимо, в молодости была красивой женщиной. Ведет себя высокомерно, но я, правда, сразу ее привел в порядок, когда она начала мне длинно рассказывать, и мы быстро поняли друг друга.

Оказывается, она вторая жена Вильгельма. Вышла за него в возрасте 32 лет. Сама является принцессой Голландской. После смерти Вильгельма ей была установлена немцами большая ежегодная сумма денег, на это она и жила. Содержала небольшой штат прислуги, в том числе «дворецкого», который ведал деньгами.

Деньги держит в Швейцарских банках. Выезжать из Германии никуда не хочет. Когда русские вошли в Германию, она подальше от войны уехала в Тюрингию. Вот коротко и все. Гитлер на нее не обращал особого внимания.

Доложил об этом в Москву. Приказали отправить в тыловой город Германии. Я решил отправить в Франкфурт-на-Одере, в особняк, приставить наблюдателей и следить, чтобы никуда не уехала. Питать за счет коменданта города.

Вообще говоря, зачем обузу на себя брать, она и там бы жила в Тюрингии и все. Пришлось все это проделать, а для наблюдения послал девушку из числа переводчиц НКГБ с немецким языком.

Проинструктировал. Предупредил об этом Вильгельмину, та как-то сморщилась, но сказала «гут»…

Прошло около недели, вдруг раздается звонок, и мне плачущим голосом говорит «переводчица». Просит вызвать ее в Берлин, так как она в таких условиях работать нe может. Я сказал, что комендант получит указания о приезде вашем ко мне.

На сегодняшний день приехала переводчица и со слезами на глазах начала мне доказывать, что она не может так работать, так как Вильгельмина с ней не считается, игнорирует и требует, чтобы называли ее фройлен и т. д.

И в конце заявила: «Вы только подумайте, товарищ генерал, на днях мы пошли по городу, и она мне говорит: вы идите сзади меня на приличном расстоянии. Я возмутилась, так как я член партии и не позволю над собой издеваться», — и разрыдалась. Я еле сдерживался от смеха.

Затем, когда она проплакалась, я говорю: «Вы поймите простую вещь, нам с вами эту пожилую женщину, мнящую себя императрицей Германии, уже не перевоспитать. Вы — сотрудница органов, приставлены наблюдать за ней, чтобы ее не украли на Запад. Поэтому надо взять себя в руки и делать что поручили».

Похоже, что она начала понимать. И в конце я сказал, что на днях заеду к ним и поговорю с императрицей.

Через пару дней я туда приехал со своим переводчиком. Дворецкий сразу же сообразил поставить бутылку рейнского вина и две рюмки. И вот в такой непринужденной обстановке я этой «царице» внушал элементарные понятия в отношениях между людьми в нашей стране.

Мне показалось, что она кое-что поняла. Однако так до конца беседы она ни дворецкого, ни нашей девушки к столу и не пригласила, хотя под конец беседы я как бы по ходу разговора позвал обоих в комнату, где мы находились.

В последующем девушка регулярно звонила мне и ограничивалась одной фразой: «У нас все нормально».

Декабрь

Кончается 1945 год! Сколько мне придется здесь жить не знаю, но я никак не могу привыкнуть к немцам. Хочется вернуться на Родину. Все уезжают, демобилизовавшись, солдаты радостные.

Сталин приказал, чтобы «они с собой повезли бабам на платье, генералам дать по трофейной машине». У нас с Георгием Константиновичем за это время собралось по несколько машин, которые мне пригнали начальники оперативных секторов, Георгию Константиновичу — командующие[335].

Закончился 1945 победный год. Военный совет фронта хорошо организовал встречу Нового года в офицерском клубе штаба фронта.

До встречи Нового года сидели и поздравляли друг друга с победой и Новым годом. Г. К. Жуков дал возможность выступить почти всем командармам. Прорвался для выступления Василий Сталин, который у нас командовал авиадивизией и нередко безобразничал, но ему все сходило с рук[336].

Попутно расскажу имевший место такой случай. Позвонил он мне и пригласил на охоту на кабанов, которых очень много развелось в районе дислокации его авиадивизии, так как мы запретили немцам охотиться и иметь ружья…

Одну маленькую рощу мы окружили, и немцы погнали. Метрах в 150 выбежал большой кабан, по которому я выстрелил, но он ушел.

Когда мы все собрались, где прошел кабан, немец-егерь увидел кровь и радостно заявил: «Кровь печенки, следовательно, с этой раной он далеко не уйдет». Однако, как мы не искали, но не нашли, и я уехал ни с чем.

На другой день Василий мне звонит и просится ко мне приехать. Когда он приехал, мы пообедали, и он мне сообщил, что он поехал на место охоты, взял за ворот немца и сказал, чтобы он указал, где лежит убитый кабан. Тот показал. Ну, я его похвалил, что он не растерялся. Затем он попросил у меня машину съездить в штаб армии.

Когда я стал разговаривать с шофером Василия, который остался у меня, так как не знал дороги в ВВС, то шофер рассказал, что, когда нашли кабана, Василий пошел к нему на квартиру угостить его. У немца была красивая жена. Василий напоил немца допьяна, переспал с его женой, забрал кабана и уехал. Вот вам сын Сталина.

Ну, я отклонился от встречи Нового года, который прошел очень хорошо. Г. К. Жуков дважды выступал, очень толково, солидно, и все относились к нему с уважением. Он сказал также тост за мое здоровье и за работу, которую и тут веду, и активное участие в боевых операциях, начиная с осени 1944 года.

В общей сложности, засиделись до 2 часов ночи, потом многие пригласили друг друга еще раз встретить Новый год у себя на квартире. Я домой пришел часа в три ночи и сразу спать.