Записки на запястье

Часть 3 Как я работала в рекламном агентстве

Я веду себя как новенький зверь в зоопарке, если меня спрашивать о работе — я захлёбываюсь, лепечу, хватаю воздух ртом и рассказываю, рассказываю, рассказываю.

Первые мои съёмки проходят в огромном мебельном магазине и вся группа лежит, висит, валяется в креслах и на диванах. Столов, стульев, шкафов в павильоне столько, что я в полумраке не могу разглядеть противоположной стены, где они наконец бы закончились. К тому же они собраны в готовые комнаты. Хожу и хожу между ними, присаживаюсь и за пару секунд проживаю коротенькую сцену из не своей жизни. Лучше всего быть молоденьким любовником сорокалетней красавицы, на кожаном диване в складках, как у ребенка на щеке после дневного сна.

Идёт десятый час работы, группа медленно продвигается по бумажной простыне раскадровки, решительно перечёркивая красным крестом отснятые эпизоды.

Ждём актера с грима, ассистент режиссёра задумчиво и бесшумно раскрывает и закрывает крышку полосатой хлопушки, говорит кому-то:

— А я пошла и передала в камеру привет своей бабе Хале…

— Мы сегодня пишем на кино, там звука нет, — отвечает кто-то.

— Она глухонемая и великолепно читает по губам, — вяло находится ассистент режиссёра с бесшумной хлопушкой.

Кроме хлопушки у неё два мешочка по бокам, в которых есть всё — ластики, маркеры, губки, скрепки, спички, свечки. Она очень маленькая и может сама целиком поместиться в отрисованный кадр, если её завернуть в раскадровку.

У осветителя своя бригада из мальчиков и девочек в перчатках и банданах, которая по его взгляду, хлопку, свисту раздвигает коробки, ширмы, ставни и собирает, выставляет любой свет.

Вчера был двухдневный кастинг по отбору рук героя. Теперь эти руки загримировали, и владелец носит их бережно перед собой, как хирург. Актёр учился в театральном целиком, а сейчас ему пятьдесят, и снимаются только его руки, то есть актёра руки кормят.

Кончаются съёмки в павильоне с выставкой сантехники, где всюду расставлены унитазы. Группа переспрашивает друг у друга: «А где тут туалет, не знаете?».

Я не умираю от своей работы только потому, что она мне нравится, и нет ничего другого, что интересовало бы меня больше неё. Друзья перестали спрашивать меня, чем я занимаюсь сейчас, потому что две недели подряд я не могу найти для них пяти минут. Я нетвёрдо знаю, что лежит дома у меня в холодильнике, но знаю наверняка, что мальчику из рекламы Билайна нельзя бриться, потому что у него контракт с MTV что бутафорские доллары, если их печатать односторонними, не дают нужного оттенка зеленого цвета, что нельзя заменять в кадре вино соком, а коньяк — чаем, а режиссёр-постановщик — это Бог, потому что он может сделать всё из ничего. И ещё я знаю, что двенадцатичасовая смена — это невыносимо. И совершенно невыносимо нытьё по этому поводу.

В киностудии огромные павильоны с дверьми до потолка, они высотой метров десять и очень напоминают известные врата. Тем более, что по стенам развешаны скрученные в рулоны задники. На них криво подписано фломастером «Арктика», «Весна», «Новый год», «Война».

Модели приходят на съёмку всегда без косметики, они бледны, худы, прозрачны и напоминают переводные картинки. Затем из них делают совершенные до миллиметра человеко-единицы и никак не понять, как это так: такими красивыми, идеальными, ослепительными людьми командуем такие нескладные, неровные, как будто бы неочищенные от кожуры, мы. Гримеры причёсывают, костюмеры одевают их, а мы ставим, выкручивая руки и стопы. Это такие большие живые куклы, мы ими играем, хорошо, что не в солдатиков.

Об них можно обрезать глаза, бросить всё и начать зарабатывать на хорошую одежду в частности и пластическую операцию в целом. Но на девочке платье сидит так, потому что оно заколото десятью булавками по талии, она стоит на деревянной неструганой доске на цыпочках, чтобы доставать до плеча мальчика, который сейчас рухнет от неестественной позы, и на этих белых лебедей двадцать минут орём мы:

— Тянем подбородки, вы оба смотрите через забор, выше, выше, выше, ещё!

Господи, а если весь Твой мир такой. Я умру и попаду за кулисы, где увижу как делается жизнь. Кому Ты закалываешь платье по талии… Вечный задник «дождь»…

— Юра, как правильно это называется?

— Это софт бокс. Даёт заливающий свет.

— Мы тут думаем, чем его можно заменить дома.

— Дома, Оля, надо пить водку, а работать надо в студии.

Дни плотные, нервные, яркие, нелепые, непредсказуемые, и когда вдруг рабочий день всё-таки кончается, это вызывает такое же удивление, как если бы по часам закончился тайфун. Замер в воздухе, свернулся, засобирался, ещё обещал жене в магазин заскочить по дороге.

Долго ничего не получается, Стас пятый раз кричит:

— Марина, выше челюсть, плечо вверх!

Юра не выдерживает, поднимает голову из-за камеры, тихо говорит:

— Девушкам, дорогой, нельзя говорить «челюсть». Они от этого портятся. Они от этого перестают работать.

Когда-то я очень любила фильм с Мег Райан, где она работает в рекламном агентстве, проводит кастинг и снимает ролик про маргарин. Раньше я не замечала, а теперь помню только этот короткий эпизод — когда она приходит домой с сумками из супермаркета и обессилено роняет их на стол вместе со своей головой.

Надо отобрать окончательный вариант кадра.

— Стас, я не могу выбирать мальчика.

Я устала, меня от них тошнит, здесь нужен женский взгляд. Позови себе девочку!

Стас серьезно, тихо, взяв меня за плечо:

— Оля, представь, что ты — девочка.

Мне кажется, что я целыми днями не поднимаю головы из аквариума с разноцветными рыбками. Глаз не оторвать, восторг, но дышать нельзя.

Митрич со Стасом:

— Серия у Нескафе про полярников была очень крутая.

— А особенно если учесть, какое дерьмо у них сейчас в эфире.

— Особенно если учесть, какое дерьмо у них сейчас в банках.

За три дня съёмок у нас пропадает уже второй реквизитор, причем опять со всем барахлом, а это значит, что нам срочно нужно искать в ночной Москве красное платье, имитацию бриллиантов, парчу, десять белых рубашек, столовый фарфор, бархатный диван и сто золотых коробок.

Один из софтов стоит на проходе, все спотыкаются, хватаясь за сердце, придерживают, ибо знают закон всех студий: «уронил-купил». Входит опытный человек, за два шага замечает ножку стойки:

— А, на продажу выставили…

Кто-то вызвал стилиста Галю. У Гали два дня назад умер отец, она выбирает для съёмки шарфы и просит разрешения не приходить завтра, потому что похороны. Я сжимаюсь и больше всего хочу дать в морду тому, кто её посмел позвать, но в морду дать некому.

— Юра, отсмотри три последних кадра, они стали ярче!

— М-м, это вы с выебоном снимали?

Мебельный магазин, вместо стен только прозрачные витрины, когда темнеет, мы становимся со всей съёмочной группой просто аквариумными рыбками. Рыбки мечутся взад вперёд, двигают свои рыбьи креслица и диваны, и раскладывают полу миллион фальшивых долларов.

— Стас, какого чёрта мы снимаем на полу, есть два стола!

— Прости, я очень долго снимал, когда у меня ничего не было. Привык.

По чьему-то плечу на заднем плане ползёт замёрзший хамелеон, фудстилист жарит паяльной лампой мясо, в углу в коробках отснятые вчера фальшивые баксы, в стороне распаковывают триста вишневых роз, к стене приколачивают пенопластовое золото, Стас уныло пьет растворимый, ненавидимый им в миру, кофе:

— Я предупредил жену, чтобы она меня простила, если я назову её случайно Олей. Мы с тобой проводим тут круглые сутки. А то, чем мы занимаемся на этом проекте — небезопасный секс.

Я вот думаю, лучше всего было бы, если бы Стасову жену при этом звали именно Олей, а он ей это всё равно бы говорил.

— Оля, я вчера ночью сам себя разбудил и напугал жену тем, что сидел и орал в монитор «Где эта грёбаная полосочка?!»

Кстати потом, после съёмки фальшивых баксов, сразу начался проект по отбору старушек, и Стас, работая по двум проектам одновременно, постепенно начиная теряться, объяснял кому-то в телефон:

— Сейчас пока я обрабатываю ненастоящие бабки, а потом у меня начнут приходить настоящие.

Фудстилист и фотограф сошлись над кадром, ещё секунда и будет взрыв, потому что они начали говорить одновременно:

Фотограф:

— Мясо выглядит сырым!

Стилист:

— Свет стоит неправильно! Кажется, сейчас будет отличная отбивная. Две.

На подоконнике валяется карточка модели. Под фотографией список с данными: рост, вес, размер. В графе «талия» написано «71», семерка ручкой исправлена на шестерку.

Салон роялей, я сижу и гримирую свои руки, потому что они у меня «такие музыкальные», костяшки пальцев от пудры и тона стали похожи на коленки слона. Хозяин магазина, весь тонкий, с длинными седыми волосами, опирается на перила второго этажа, обнимает дочку за плечо и на какой-то её неслышный вопрос отвечает:

— Это просто реклама, детка.

Мимо роялей он ходит как садовод в оранжерее, как директриса перед строем вышколенных барышень; я замечаю, что и он, и дочь одеты в чёрно-белое, держат спины очень ровно — как клавиши. Консультант в другом углу магазина играет посетителям что-то, но сбивается, в эту же секунду хозяин кривится, как от кислого.

Я выхожу на перерыв и думаю «надо успеть расслабиться». Но главное в том, что я теперь живу этим дурным мотоциклистом в гонках по вертикали. А если я перестаю гнать, я падаю, потому что по-другому не интересно. Из состояния гонки надо выводить так же, как снимать с иглы. Здравствуйте, меня зовут Оля, если всё пойдет как надо, скоро мне предстоит кастинг шестидесятилетних бабушек. Я не умираю от своей работы только потому, что она мне нравится и нет ничего другого, что интересовало бы меня сейчас больше неё. Правда друзья перестали спрашивать меня, чем именно я занимаюсь сейчас.

Утренние съёмки в пафосном гольф-клубе, кругом вышколенный персонал, группе дают под аппаратуру и подготовку женскую раздевалку.

В углу среди свежих лилий гримируют модель, на длинных лавках костюмер раскладывает костюмы и бижутерию, тут же администратор организует питание. И теперь на лакированной лавочке лежат рядом кольца, ожерелья, жемчуг и вареные голубоватые яйца.

Костюмер попался опять с плохим характером. За полгода не видела ни одного милого или хотя бы сговорчивого костюмера. Они все язвительны, претенциозны, всегда спорят и всем недовольны. Например сегодняшний на любой телефонный звонок отвечает: «Ну и?!»

Сигарная комната клуба, на стене портрет дымящего Черчилля. На холсте какие-то разводы, они сильно заметны, мешают в кадре, осветитель в сторону:

— Вот, это все от табачного дыма. Смолы скапливаются и потом их не вывести. Кстати, всем теперь понятно, как табак действует на организм…

— Черчилля! — заканчивает кто-то радостно.

Фотограф со Стасом отсматривают кадры, в разговоре постоянно мелькает «это мы поправим на посте» (на постпродакшн, то есть последующая обработка материала, фотошоп).

— У неё нога поплыла…

— На посте сделаем.

— Смотри кресло лезет, мешает…

— Фотошоп.

— Гляди, блик плохой, давай переснимем.

— Замажем, оставь.

Фотограф не выдерживая:

— Дайте снять уже, я тоже хочу участвовать, ну!

Бильярдный стол, битый час выставляют модель, раскладывают по столу шары, находят самое эротичное положение кия, вдруг замечаю, что модель целится аккурат в чёрный шар. Так лучше смотрелось.

Фотограф — модели:

— Марина, смотри с удивлением! Нет, не так, ты не залетела, тебе что-то подарили!

У модели Жени все время заминаются брюки, костюмер вынуждена через раз подбегать и двусмысленно приседать перед ним на колени. Ассистент не ленится каждый раз громко смущать её:

— Та-ак, блондинку в кадр!

Поскольку клуб — гольф, повсюду мячики.

В туалетах в сосудах для мыла, в цветочных вазах, в икебанах, на картинах, на столах. Клюшки, меж тем, ни одной. Со Стасом:

— Слушай, там гольф-клуб, да? Значит, все девочки будут в юбочках?

— В гольфиках.

Никто из реквизиторов никогда не задаст тебе вопросов, что бы ты ни попросил. Молча всё дадут.

Абсолютно побелевший Глеб, вбегая в раздевалку:

— Немедленно дайте мне использованный чайный пакетик!

Открывают ведро, достают, протягивают. Возвращается, довольный:

— Я им там паркет поцарапал, вот, замазывал.

Члены клуба разглядывали процесс съёмки опасливо, их кашемировые свитера, кажется, слегка щетинились. Персонал не решался их просить уйти из кадра, и на «посте» приходилось стирать их наивные, осторожные оленьи лица, смотрящие в камеру так, будто бы в заповедник пришли браконьеры.

Мне все время кажется, что я живу какой-то женщиной, которую мне изначально назначили, как в кукольном театре руке актера дали куклу. Ты можешь внутри крутиться, как хочешь, но снаружи всегда будет Пьеро или линялый пудель, а даже если принцесса, то всегда в одном и том же платье. Обидно, что форма задана так уж безвозвратно. И даже во сне ты — это всегда ты, наряд принцессы может только портиться или наоборот — новеть, но его не снять. Я с большим интересом смотрю на людей, разглядывая в них эти руки, которые не виноваты в своих платьях.

На рабочих съёмках этот процесс превращается в настоящее дефиле в свете софитов, потому что модели и актёры — это те, у кого платье — хлеб.

Стас, наряженный в костюм гвардейца для массовки, глухо стучит по коридору сапожищами, оглядывает себя, тихо в пол:

— Как на утреннике…

Побледневшая костюмер, в разведённых от растерянности руках несёт лист с эскизом костюма:

— Стас, Оля, вы меня убьёте, но вы поставили в макет слишком маленькое фото, а вблизи…

— Ира?

— У королевы платье в огурцах.

— Ира!

Я сижу и соображаю:

— Королевское платье в огурцах, какой воспалённый мозг это мог родить…

— Я дурак, не рассмотрел.

— Королева в солёных огурцах как закуска…

— Оля! Турецкий огурец! Это такой узор.

Кстати, из двадцати мной опрошенных людей девятнадцать знали, какой он — турецкий огурец.

Вчера на кастинге главный герой, отчаянно работающий под Джонни Деппа, попросил меня:

— Предупредите меня перед нажатием кнопки, я втяну подбородок, я так больше похож.

— Вы умеете втягивать подбородок?

— Я научился.

Теперь он, просматривая по одному кадры:

— Толстый, нетолстый, толстый, нетолстый, нетолстый, нетолстый, нетолстый. Нормально, я доволен.

На съёмки главный герой, который умеет худеть подбородком, приходит небрежный, светлый и расслабленный, как будто он в замшевых мокасинах на босу ногу. Изящно курит, сквозь дым показывает в маленькой камере, вынутой из бархатного мешочка, снимки с какой-то съёмочной площадки, где он, как обычно, в камзолах и перьях:

— О, а это вы тут кто?

— Да говно полное.

Отрицательный, в смысле, персонаж, подлец.

Гример, актёр, фотограф, арт-директор — все над эскизом:

— Так, ну что мы тут делаем с мальчиком?

— Я вас очень прошу, сделайте, чтобы я не был жирной свиньей, — просит главный герой.

После серии кадров смотрит на результат:

— Ну пидорочка, конечно, дал пару раз…

Отрабатывает разные эмоции, в том числе улыбку, смех, счастье:

— Не, ребят, я сделаю, как скажете, но это будет солнечный пиздодуй.

По задаче ненависть, злоба, агрессия и нежный мальчик, чтоб не ржать, орёт в объектив «сука» и «мясо», настраивается в общем, как умеет, фоном в студии звучит радио.

— A-а, песня, зараза, про любовь, я начинаю отыгрывать, растекаюсь!

Теперь обаяние, кокетство, томная полуулыбка.

— Ну это у меня называется «Щас трахать буду!»

С площадки уходит вылитым Деппом в очках и ушанке с висящим ухом, грустно рассказывая, что сегодня годовщина знакомства с женой и она ждёт его второй день со сковородкой наготове.

Главная героиня — настоящая королева. В студию приезжает чуть раньше меня, я вижу, как она в золотистой шубке выходит из мерседеса, аккуратно переступая через комья грязи. В платье она — богиня, каждая линия лица — идеал, нос и скулы — обрежешься, губы — розы, шёлковые подушки. Их уголки будто бы с проволочным тончайшим каркасом, слегка загнуты к верху так, что всегда слегка улыбаются. Пальцы, ключицы, спина, шея под забранными волосами — смерть немедленная. Я сто раз себе повторяла: нельзя позволять им открывать рот, я бы тогда верила в ангелов. Но королева произносит первое слово и слово это — «чё?».

В костюме глубокое декольте, героине не хватает форм, костюмер, всегда немножко бог, подтягивает действительность к платью. Королева, опуская подбородок:

— Господи, как хорошо, когда есть грудь. Знаете, меня недавно опозорили, снимали в прозрачном платье, нужно было белье, а моё не подошло. Послали в салон, спрашивают меня — какой размер, я отвечаю, что 2 Б, а они поспорили все между собой, что у меня первый, я со слезами доказала, что у меня два, два у меня.

Съёмки это всегда долго, муторно и нервно, фотограф, модель, арт-директор работают, все остальные ждут. Костюмер, продюсер, ассистенты, гример долго ждут и ни на шаг не уходят, потому что от каждого что-то может быть нужно и обязательно внезапно. Я то жду, то работаю, потому что я вообще непонятно кто — копирайтер, который вечно торчит на площадке.

С какого-то момента устают все разом, вот кто-то повысил голос, и чувствуется, что сейчас начнутся нытье, бесконечные чаи и покурить, а снимать ещё вагоны. Продюсер делает воодушевление голосом, встает в дверном проёме:

— Ребята, мы же одна команда, мы все делаем одно дело, должны друг друга уважать, давайте работать!

И теперь это основа всех диалогов.

Актёр в тесном костюме:

— Так, конечно мы одна команда, а натирает только мне.

— Дай сигарету.

— Не дам. Последняя.

— А мы ведь, падла, одна команда…

— Я в туалет, но что мы одна команда, я помню.

— Так, чья была в ванной зубная щетка, я ей делала гвардейцу бороду и потом выкинула.

— Это Юры, художника. Но он не из нашей команды.

У меня хорошая работа, я могу часто видеть как Пьеро, внутри которого рука, одевается в другого Пьеро, и его, второго, рука уже не может почувствовать. Поэтому всё актёрство немного фальшиво, всем фильмам веришь только потому, что хочешь взглянуть хоть на кого-то кроме себя и закрываешь глаза на чужие заплатки и грим.

В агентстве третий день идет кастинг. Мне больше всего нравится делать первый кадр, где все актеры у меня с номерком, чтобы их можно было различать, трогательные, как библиотека цифр на парте первоклассника. Несколько проектов идут параллельно, актёры с моделями идут вперемешку, не всегда отличишь с первого взгляда, кто есть кто. А с первого слова — сразу. Актеры всегда разговаривают:

— Я закончил ВГИК. Вы знаете, что Шекспир был сумасшедшим? Нет, а вы вспомните, где был первый поцелуй Ромео и Джульетты… На верёвочной лестнице!

— Я сейчас в очень важном проекте снимаюсь. Я — спина Джигарханяна на общих планах. Мне нельзя звонить после восьми утра.

Разбираю фото кастинга, часто не могу определиться, в какой проект отправить тот или иной персонаж, сильно мучаюсь. Подходит Стас, тихо говорит мне:

— По опыту говорю, создай просто отдельную папку «мудаки».

Стас, раскачиваясь на носках, размышляет вслух, с молоком ли он хочет кофе. Я, не отрываясь от записей, говорю, мол, брось монетку. Через секунду слышу гулкий рассыпающийся звук мелочи, брошенной в стену.

Стас рассказывал про копирайтеров корейцев, сочинивших рекламу: «Даже ваша собака понимает, как вкусны блюда из колбасы». Неделю, говорит, рыдал. Корейцы, собаки, еда.

Со Стасом ищем идею:

— А представь — прерии, закат, ковбои, шляпы там, красное солнце…

— Очнись, даже Мальборо после «Горбатой горы» сменили имидж, после этого фильма больше нельзя играть в ковбоев, понимаешь.

— А давай возьмём этот фильм, где в конце всё горит.

— Какой?

— Не помню, но сгорает всё к едрене матери.

— Давай «Унесенных ветром» лучше возьмём.

— Вот! Там всё и сгорает!

Стас неожиданно мрачен, молчалив, не отвечает на вопросы и трудно понять, слышит ли он меня.

— Прости, ты, я вижу, совершенно в себе.

К тебе туда можно?

— Нет, не входи. Здесь не прибрано.

Стас меня угощает:

— Оля, ешь шоколад.

— Я не могу, фигуру берегу.

— Ферзя?!

В агентстве все выключатели подписаны, чтоб свет появлялся по секциям, только там, где надо. Полвосьмого утра, пустой офис, и только мы со Стасом пришли доделывать срочные дела. Стас, освещая наши столы:

— Нет, ты посмотри, на выключателях над их столами значится «креатив», а у нас с тобой «коридор». То есть мы тут буквально погулять вышли!

Стас объясняет мне преимущества системы Т9 для набора sms:

— И быстро получается всё, но если ты вводишь какое-то новое слово, она теряется.

— Например?

— Ну… вот слова «чпокушки» она не поймет.

Очень быстро надо придумать название для банковского вклада, Стас, создавший слово «чпокушки», и использующий его вроде «ку», бодро мне:

— Всё, готово, записывай, вклад «теперь я спокоен за свои чпокушки».

Стас рассказывает о приятеле, который был редактором порно-сайтов:

— И, понимаешь, вот если обычные люди, когда входит босс, быстро закрывают порнуху и тупят в Яндекс…

Вспоминаем со Стасом киношных суперменов, которых наш герой должен победить:

— Бетмен.

— Было…

— Человек-паук.

— Было…

— Ну… есть ещё Робин Гуд, но он какой-то детский.

Стас, радостно светлея:

— Почему же, наша целевая аудитория с удовольствием даст в морду Робин Гуду!

Придумываем с Мишкой названия для жилого комплекса. Смотрим список уже существующих, встречается «Дом у дендрария». По-моему, это уникальное место преступления, «убийство викария в доме у дендрария». Размышляем, что хорошо бы ввести в наше название какую-то военную тему, но чтобы это было мирно, вроде привал, отдых. Мишка, просияв:

— Жилищный комплекс «ТЫЛЫ».

Мишку ценю за быстроту реакции. Полдня обсуждаем вдесятером идею, по костям уже обговорили, покрутили в руках каждую деталь. Просим одного из десяти нарисовать огурец (набросок, сырой рисунок от руки). Тот рисует совершенно не то, что было у нас в головах. Обсуждаем, как переделать, получаем результат — опять не то, хотя возможностей для маневра не было совсем. Не выдерживаю, вспыхиваю, жалуюсь Мишке:

— Я вообще давно подозревала, что у каждого есть своя собственная система координат и знаков, смыслов общепринятых слов. Я удивляюсь, как это мы вообще друг друга хоть как-то понимаем. Это же почти невозможно!

— М-м-м… что ты сейчас сказала?

Плачусь Мишке:

— После гостей дома остались чипсы. И их невозможно не есть, руки прямо тянутся, оторваться нельзя, краем мозга всё время помнишь, что там ещё осталось, и идёшь, идёшь к ним. Ужасно, они, наверное, что-то кладут в эти пакеты.

— Да. Чипсы.

Креатив, вечер, все мутны и недовольны. Серёжа, пытаясь как-то разрядить обстановку:

— Вы вообще в курсе, что сегодня матч Болгария-Швеция?! Это же спектакль!

Мишка, тихонько мне:

— То есть сейчас самое время спросить, кто играет.

Он же говорит, что сантехник поразил однажды его философским вопросом:

— Хозяин, беду будем устанавливать?

Придумали с Мишкой, что нам, как копирайтерам, нужно организовать свое объединение и назвать его «Речьфлот». Агентство так можно назвать.

Вова уткнулся лицом в большой пакет печенья, Мишка сочиняет письмо раскадровщику:

— Ну, я пишу «отрисовать круглые, квадратные и треугольные печенья»…

— Нет, про треугольные не пиши.

Их тут нет.

— В брифе написано, что есть.

Вовка, не вынимая лица из пакета:

— Мишка, жизнь всегда круче брифа.

Ребята пустили меня к себе на съёмку на студию Горького, ролик про печенье, толпа реквизиторов и ассистентов гипнотизирует вафлю, чтобы она упала точно по заданной траектории. Отправляемся побродить по павильонам, я захватываю камеру, Мишка с Вовой мне:

— Слушай, тут, кажется, нельзя снимать…

— Да-да, мне тоже рассказывали, что на Горького снимать совершенно невозможно!

Мишке со Стасом надо снимать бонсай. Купили деревце, принесли с собой в кабак. Поставили на свободный стул, Мишка озабоченно разворачивает бумажку:

— Мне вот дали памятку, как за ним ухаживать.

— Смотри, ты уже начал. Привел его в ресторан.

— Мне вообще сказали, что это обычное большое дерево, просто его особенным образом растили.

— Да, не любили, несправедливо наказывали, обзывали — унижали.

Мишка вернулся из Норвегии, привёз две тысячи фотографий, и мы велели не удалять даже банальные восходы и закаты, потому что казалось, что в загадочной стране прекрасно всё.

На шестисотом изображении безлюдных камней становится немного безнадёжно:

— Ммм, кстати, а почему нет ни одного заката, ты их стёр?!

Стас, мрачно:

— Потому что мы смотрим то, что он отснял в первый день, то есть ещё до заката.

Мишка рассказывает про птичий заповедник в Испании, где почему-то на территории много рисовых полей, на которых расставлены отпугивающие заповедных птиц устройства:

— И это как-то по-идиотски всё, рисовые поля, которые берегут от птиц, которых сами туда собрали и охраняют. Странно даже, что это не у нас, а в Испании.

— Да нет, — говорю, — Мишка, у них просто страна маленькая, наверное, это рациональное использование природных ресурсов.

— Рисурсов, да?

Пишу Мишке из Дублина, что никак не скачивается нужный плагин, и я не могу работать:

— Миха, он не встаёт и не встаёт!

— Оля, не пиши мне так, мы валим тендер по колесам от импотенции, и наша лучшая идея пока — что Ромео выжил с грустными последствиями.

Для каталога попросили подписать каждую мою фотографию, какой техникой сделана, какая камера, объектив. Несколько снимков отсняты с Мишкиными стеклами и, конечно, сейчас не вспомнить, какими. Пишу ему: скажи, говорю, не могу опознать, что это было, все подписаны, а одна пустая фотография осталась.

— Оля, я тебя очень прошу, напиши пожалуйста после всяких Nikorr и Tamron — «неизвестный объектив Михаила Перловского».

В Coffebean видела поутру совещавшихся копирайтеров. Одна девушка с чувством говорила другой:

— Ты реально думаешь, что «божественно вкусный» ещё может прокатить?!

Готовим с новым дизайнером Сашей макет в прессу, нужна подборка платьев, туфель, сумок. Сама Саша выглядит прекрасно — с короткой стрижкой, но двумя длинными косичками, в носу серёжка, общий вид прогрессивный. Говорит мне:

— Смотри, Оля, вот я выбрала. Тут только то, от чего меня реально тошнит, а значит, это нравится девочкам.

В агентстве праздничное событие, торт, вокруг стоит весь креатив. Кто-то спрашивает, мол, что за торт, из чего сделан.

Виновница Вера начинает на голубом глазу рассказывать:

— О, это особенный фруктово-ягодный торт, он такой лёгкий и воздушный, что…

Серёжа, мрачно перебивая:

— А вы, Вера, случайно не в рекламе работаете? У вас бы вышло…

Прослушав пару раз базу голосов для озвучки роликов, я теперь поимённо знаю всех, кто разговаривает со мной с экрана. То есть в прямом смысле имя и фамилию, а то, как они меняют интонацию, прыгая с йогуртов на стиральные машины, ничего не меняет. Маленькая такая, как пацан восьмилетний, в форточку лазила, у этой косой шрам на шее от бритвы, рыжая, часто бывает с различными мужчинами в ресторанах, волосы подкрашивает стрептоцидом, она же валентина панияд.

Штормим, ищем аналог к сцене из фильма «Светлый путь».

— Слушайте, давайте придумаем какой-нибудь вариант ткацкой фабрики, но мужской. Есть у нас что-нибудь такое массовое с мужиками? Дима сурово и тихо:

— Есть. Воркута.

Дима кому-то что-то объясняет:

— А после этого всем немедленно сделается мудап.

— Что, прости, сделается?

— Mood up.

Завал, все сидят допоздна, Диме надо уходить:

— Что, Дима, бежишь с корабля?

Пауза, прищуривается:

— Кто крыса?

— Дима, — спрашиваю, — а ты сейчас чем занят?

Дима, отрываясь от фотошопа:

— Я… травлю мужика. Господи, чем я занимаюсь… Я травлю людей… Я фашист, Господи!

Кто-то говорит Диме:

— Там евреи заказчики, их можно и подвинуть по цене.

— Примерно так на семь сорок, да? — уточняет.

Дима жалуется утром:

— А спать всё равно хочется.

— Ты что-то делал, чтоб не хотелось?

— Да. Спал.

Сочиняем стишок для детского печенья, никак не ищется рифма. Вижу напротив Диму:

— Не думая, быстро назови рифму к слову «сафари».

— Джип.

Когда Диме говоришь «будь здоров», он иногда, подумав, проникновенно басит «ладно».

Саша рассказывает, как случайно в каком-то макете с полосы слетела фотография с пеликанами, и вместо неё встал снимок зеленого леса. Удачной оказалась уцелевшая подпись: «Пеликаны на охоте». Будто записку оставили.

Саша очень радостно всем:

— Вы знаете, вчера в нас въехал инкассатор!

Думаю теперь начинать так любое приветствие, у всех сразу рождаются какие-то надежды.

Сквозь гвалт слышен сдавленный голос корректора:

— Ну подвиньте уже свой креатив в угоду грамотности хоть раз!

Познакомилась в гостях с девушкой Верой, которая только-только уволилась из своего агентства, она мрачно говорила кому-то:

— Я давно уже решила, что мне нужно завести сенбернара и назвать его Бриф.

Поймала Митрича, разглядывающего яркий закат в окне, на словах:

— А молодцы… Хорошо по арт-директорски сделано.

Митрич разговаривает по телефону с композитором, в том числе произносит:

— Ну понимаете, мне бы хотелось, чтобы вы как-то постепенно двигались от Розовой Пантеры к Джеймсу Бонду.

Он же:

— Ну, Оля, что ты! Некоторые женщины имеют такую идеальную форму головы, что когда бреются наголо, становятся такими сексуальными, что просто отвал башки!

Не могу определиться, чьей…

Перед съёмкой жду Митрича с дочерьми, читаю учебник по фотошопу, открыта глава «Маски и каналы». Подходит, заглядывает через плечо:

— Про Венецию, да?

Жалуюсь Митричу, что зима, серость, что темно и поэтому нельзя снимать, что устала. Отвечает мне:

— А скоро вообще будет конец света.

— Я не боюсь.

— Ты не понимаешь, вдумайся. Конец. Света.

— И что?

— Нет света. Нельзя снимать.

Митрич, кивая на модель:

— Смотри, красота женщины, если с ней носиться, снашивается быстрее.

Снимала интервью Митрича в телецентре, забегаем в лифт, слегка прижимает дверьми. Митрич девушке внутри:

— Вы нас чуть не убили, вы не придержали нам двери, посмотрите кругом кровь, куски тел и мозги по стенам!

Невозмутимо, совершенно по-деловому в ответ:

— Так, ну телевизионщики как раз на этом этаже, отличный сюжет, в эфир дадим вечером.

В креативе прослушивание демозаписей дикторских голосов:

— Ну нет, этот мне не нравится. Он какой-то попсовый…

— Да ему надо сказать всего два слова: «плюшевое радио», какая тебе разница.

Боб, мрачнея:

— Коллеги, наш клиент утверждает, что цвет майонеза в нашем ролике опять не соответствует статусности его бренда.

Саша выкладывает из корицы, перца, аниса и прочего макет поздравительной открытки. Потом мы с ней носимся с диетическими сливками для фона, который нужно сфотографировать и говорим дизайнерам:

— Так, отойдите все, нам нужно снимать сливки.

То есть забрать себе самое лучшее.

Относила к секретарям открытое молоко, утром забираю, на нем желтый стикер с надписью «креатив». Свежий!

В креатив поставили ещё один стол, теперь там сидит человек, который обзванивает производства на предмет воплощения дизайнерских идей.

Вчера он громко целый день повторял, звоня в разные конторы:

— Понимаете, мне нужно, чтобы мы могли туда вставить женский тампон. Да-да. Именно туда, о чём вы сейчас засмеялись, между страниц.

Готовится съёмка, идет примерка, гримёр трогает волосы актёра, говорит кому-то в телефон:

— Нет, они у него пока как пружина, но гель, думаю, возьмёт.

Пожилой мужчина смущённо и встревоженно:

— Это они после купания…

У главного дизайнера на стене висит кожаный хлыст и рядом на верёвочке, как медаль, миндальное пирожное. Кнут и пряник, то есть.

С тех пор как я тут работаю, все друзья меня жалеют:

— Когда вы, Оля, к нам собирались в гости и не смогли придти, мне Женечка говорит: «Оля упала с ёлки». Я у неё спрашиваю, мол, как же так?! А она отвечает: «Ну она же теперь работает в рекламном агентстве, у них там ёлки!». Я переживала.

Съёмки, оказалось. Я упала, потому что у меня съёмки.

Съёмочная площадка, гримёр подводит к нам за руку модель:

— Ну вот, смотрите, я заскулила, как могла. Ещё?

В смысле — положила грим, максимально подчеркнув скулы.

Костюмер кому-то в телефон:

— Что? Я дура? Потому что не взяла зелёное платье?! Да модель была такая толстая, что её задница влезала только в синее!

Новый год, за окно вывесили охлаждаться шампанское, кто-то спустя час:

— Ну, кто-нибудь снимет эту проваленную явку с окна?

Измотанный Влад записывает данные актрисы, стандартные вопросы: рост, вес, объёмы:

— Размер бедер 48?

— Пффф, хххха, фрррррр — сорок восемь, да вы вообще уже! Сорок два!

— Прекрасно, а размер ноги?

— Сорок один, видите, у меня всё рядом.

Беседуем с юным актёром, у которого розовые на просвет уши:

— Отлично, на этом плане вы должны будете сидеть в седле и изображать погоню. Ездили верхом?

— Мы… на третьем курсе… лошадки… но я всё вспомню!

Креатив собирается к клиенту на презентацию, обсуждают, что из идей в каком виде везти.

В том числе говорят о ролике про сотворение мира:

— Мудборд мы делаем только для Бога.

Смеемся и плачем мы только тебе, Господи.

Март, слякоть, нужно отснять девочку а-ля Лолита, клиент придумал, что она лежит на газоне в цветах. Влад мечется по реквизиторам, целый день звонит:

— Так, вот смотрю последнюю твою сессию, отличная была трава. Теперь внятно отвечай мне, где ты её брал! Нет, ты должен мне сказать, я горю, дохну и вообще из последних сил тебе звоню, чтобы её получить! Сколько, да ты с ума сошел, метр травы столько не стоит!

Реквизитор группе:

— И на шпаге тут будет бум-бум-бум такое.

Все понятливо кивают, я не выдерживаю:

— Ира, прости, что такое это вот твоё «бум-бум-бум»?

— Это, Оля, в смысле узоры по клинку.

Через две минуты, потирая руки:

— И тогда у нас всё будет чики-пуки.

Пауза, потом задумчиво:

— Оля, это в смысле — хорошо.

Проводили кастинг старушек. Пожилым женщинам трудно подниматься к нам на третий этаж без лифта, они плохо слышат, не могут уяснить задачи, и пахнут сладкой пылью. Одну из них зовут Новелла, она достает свои фотографии, завернутые в жёлтую газету, приговаривая:

— Я могу быть очень разной, деточка, я, посмотри, всё-всё могу.

В результате утверждают миловидную женщину средних лет, которую потом четыре часа гримируют, потому что если пересушить феном на лице латекс, он лопается при малейшей улыбке. Когда ей сообщают на следующий день, что её утвердили, смеётся:

— У меня вчера был день рождения, я знала, что возьмут.

В студии сидела перед звуковым пультом, и видела, как на нём от кашля актёра на мгновение вспыхивают волной все лампочки и медленно гаснут, как бывает если дунуть на угли.

Актёр, который озвучивает сейчас половину рекламы на телевидении, первым делом, ещё до приветствия, открывает дверь кабины с микрофонами:

— Проветрить камеру пыток!

Режиссёр, рассказывая суть придуманного ролика, в котором присутствуют разные животные, на третьей минуте голосом вполне очевидно начинает имитировать манеру Дроздова.

Самое грустное — это детский кастинг.

Готовят детей к этому мамы, а водят, поскольку время рабочее, папы и дедушки. Некоторых девочек приводят по два раза в день, потому что «дедушка одел её не в то платье».

— Сколько лет девочке?

— А сколько надо?

Огромный, грузинский папа, мокрый от бесконечных крошечных колготок, кофточек, курточек ребенка, неумело пытается причесать замершую дочь, роняет расческу, испуганно спрашивает:

— Скажите, что нам будет, если она выиграет.

Прошу назвать имя, отвечает:

— Заза, — краснеет. — Нет-нет, это меня так зовут, её Вика.

Бабушка внучке:

— Наташа, улыбнись, как мама научила.

Утром на столе обнаруживаю конверт с фотографиями двух девочек, видимо сестёр, они по-взрослому накрашены, и вполне чувственно обнимаются, подписи на фото нет. Вечером одна из мам заговорщицки шепчет:

— Я вам девчонок вчера подбросила, видели, как вам?

Стас говорит на это:

— Ну вот, у нас теперь есть подбросыши. Можно говорить «подбросы общества»?

Дизайнера просят срочно нарисовать эскиз тюремной робы. Эскиз приходит в письме с темой «я очень старался».

Лёша-фотограф, потративший день на съёмку интерьера, грустно отчитывается в трубку клиенту:

— Да, отсняли, да, теперь фон «5 сантиметров вокруг головы ребёнка» у нас уже есть.

Утро. На съемочной площадке кроме меня и гримера никого. Беседуем. Замечаю, что она будто что-то собирается мне сказать, но осекается. Так происходит несколько раз, потом она не выдерживает, берет кисточку, подходит:

— Оля, простите, я так не могу. Вы красились при плохом освещении, дайте сюда правый глаз. Потом, отходя, смотрит облегчённо, будто прошла надоедливая боль.

Ассистенту постановщика объясняю, какие цветы нужно купить, чтобы в кадре они хорошо смотрелись, в том числе называю лилии, каллы. Вижу, как он аккуратно записывает себе «лилии и коалы».

Леша, в ответ на моё «я не очень люблю постановочную съёмку», грустнеет, окидывает взглядом студию с горой аппаратуры, штативов, софтов, фонов, грустно говорит:

— Это, Оля, только потому, что ты ещё не купила себе свет. И не надо.

Мне нравится теперь бывать у своего лор-врача. Все стены возле кабинета оформлены фотографиями с разного вида слонами, которые тянут и тянут свои хоботы друг к другу, и теперь тотемное животное насморка всё-таки очевидно. Жалуюсь врачу на ритм жизни, объясняя, что физически не могу пить таблетки каждый час, потому что живу меряя время сутками. Она кивает, сочувствует и делает мне компресс в каждое ухо, с опаской интересуясь: «сможете так поработать пару часов, вглухую?» Да, отвечаю, хотя точно знаю, что через час мне нужно быть в студии на озвучке ролика.

В том числе обнаруживается, что у меня искривлена носовая перегородка, спрашиваю, почему такое бывает:

— Во-первых, детей часто роняют, — охотно начинает доктор.

У фотографа в студии до потолка стоят связки книг в коричневой бумаге, нераспакованные ещё пачки. На них белеют наклейки с названием «вера, надежда, любовь», ниже подпись «не бросать».

Клиент — человек, производит продукт, который хочет продать. Для этого он заказывает рекламу в агентстве.

Креативный отдел агентства («креатив») — смесь из людей: креативного директора, арт-директоров, копирайтеров и дизайнеров.

Креативный директор — главный человек, отвечает за всё, что придумают остальные, главная его задача — всех вдохновлять.

Арт-директор — человек, придумывает идеи, рисует красивые картинки. Работает в паре с копирайтером. По слову «директор» в названии все понимают, что он очень серьезный.

Копирайтер — человек, придумывает идеи, пишет слова. Например, слоганы. Работает в паре с арт-директором. По отсутствию слова «директор» все понимают, что он несерьезный.

Дизайнер — человек, придумывает идеи и знает, как из них сделать удобный, красивый предмет.

Художник-раскадровщик — человек, вволю рисует комиксы, иллюстрируя идеи, которые придумали в креативном отделе.

Фудстилист — человек, делает так, чтобы еда в кадре выглядела аппетитной. Обычно использует для этого несъедобные материалы.

Бриф — кратко сформулированное задание креативному отделу. Лишено здравого смысла и логики. Пишется в момент, пока клиент думает, что знает чего хочет.

Раскадровка — комикс для будущего рекламного ролика.

Кастинг — отбор родственников клиента, режиссёра и продюсера для съёмки в рекламном ролике. Иногда отбор актеров и моделей.

Борд — кусок пенокартона, на который наклеиваются постеры, раскадровки, фотографии и прочее, для демонстрации клиенту. Изготавливается ночами, в спешке и матом.

Мудборд — (mood — настроение, board — доска) кусок пенокартона, на который наклеиваются изображения, не имеющие сюжета и связи с реальностью, но иллюстрирующие общее настроение и атмосферу, в котором будет решена идея. Низачем не нужна, но всем нравится.

Митрич — креативный директор; всеми командует, носит в ухе серьгу в виде гайки.

Мишка — дружественный копирайтер; сочиняет стихи, любит фотографировать и ездить на велосипеде по странам, романтик.

Стас — дружественный арт-директор; большой голубоглазый человек, на джинсах носит аппликацию в виде утки, клеит по ночам модели крошечных автомобилей.

Дима — арт-директор; строг, могуч, немногословен.

Саша — арт-директор; трогательная, милая девушка авангардной внешности.

Я — копирайтер, подручный фотограф. Новичок.