Записки сельского священника

XXVI.

Батюшка наш был кроткий, добрый и крайне бедный священник. Дохода от не имел и 50 руб. в год. Землю в пользование причта барин прихода отвёл такую, что батюшка иногда сдавал её рублей за 5–6 в год за всю, а иногда не снимал её никто. Своими руками земли батюшка не обрабатывал, а наёмным трудом мог засевать только десятины две-три. Когда я подрос, он отвёз меня в училище и поместил на многолюдной, тесной и грязной квартире, в сообщество с такою же мелюзгою, как я, и вместе с остолопами, выгоняемыми из училища за безнравственность и леность и готовившимися в пономари. Батюшка мой хорошо понимал, что это за квартира; но взять мне лучшую он не имел средств. Мои детские силы не вынесли того гама, грязи и атмосферы, что было там, и я заболел на первую же треть. Квартира от училища была далеко, в класс нужно было являться чем свет, — и ты, несчастный, тащишься туда, иногда по колено в грязи или снегу, ещё до рассвета. Классы без оконных рам и дверей, — это буквально, — и зимой, в особенности в бурю, мы решительно мёрзли. Учителя, — варвары, — били и секли часто, просто для собственной потехи и развлечения. Инспектор Архангельский строго наблюдал, чтобы к утрени ученики не опаздывали, и мы, по очереди, перед праздниками, не спали ночи, чтобы бежать в церковь после первого удара в колокол, иначе, — запорет, а церковь была далеко.

Через год я поступил в хор архиерейских певчих. Певческая, — я не нахожу слова, которым можно было бы определить её. Это омут всевозможных мерзостей, гадостей, пьянства, разврата, цинизма и варварства! Тут ребёнку было поучиться чему... Составитель статьи о духовенстве, из которой я уже приводил выше выписки, говорит: «Нет смысла приготовлять священников для действия в сём грешном міре и с детства воспитывать их в полном уединении от этого міра». Не плачьтесь, господа радельцы о нуждах духовенства, на наше неведение «міра», — мы видывали виды, каких, может быть, не видывали и вы. Вы согласились бы со мной, если бы пожили там, хоть только дней пяток; а я выжил там целых пять лет, и притом в лета самые впечатлительные. По выходе из певчих, я перешёл из казённого дома на частную квартиру: квартира была такая же тесная и многолюдная, как когда я был в училище в первое время. Тут батюшка мой привёз другого сына, и через два года — третьего. Как мы содержались, — так и припоминать страшно!... Семинаристов держат на квартирах, обыкновенно, семейные вдовы-мещанки, семейные отставные солдаты и т. п. Они берут понемногу за квартиру, и кормятся около постояльцев. Часто, и даже большей частью, и сами хозяева, и члены семейств их бывают люди самые непутные. Множество юношества, нашего брата, погибло именно от квартир... Я припоминаю теперь некоторых товарищей, которые, сами по себе, были славные юноши, но которые сгибли именно от квартир!

В классы нужно было являться зимой чем свет; идти бы, но у тебя нет или мяса, или муки. Встанешь до света и побежишь с салазками на рынок, версты за три; а там стоишь и мёрзнешь, пока выйдут торговцы. Купишь, и опять бежишь, как сумасшедший, на квартиру и в класс. Прибежишь, — а у ворот уже ходит инспектор. «Поди сюда!» — крикнет бывало. И, не говоря дурного слова, задаст такую встрёпку, что свет помутится... Дня через три-четыре приходишь из класса и промёрзший, и голодный, и усталый, а хозяйка докладывает: «Я вам ныне не стряпала ничего: у вас нет уж ни муки, ни говядины, ни пшена».

— Как так? Мяса должно быть ещё дня на четыре, а муки и пшена месяца на два!

— Не сама же я, чай, поела! Вышло всё, вот вам и сказ. Чай, вы не воздух глотали в эти дни, а ели.

— Что ж ты не сказала с вечера?

— Вы сами должны знать.

Но долго толковать и некогда, и без толку. Сейчас на базар, в обжорный ряд, купишь себе хлеба, печёнки, рубцов; ешь да и плачешь. После пяти-десяти таких случаев перетащишься на другую квартиру, — а та ещё хуже.

При этом имейте в виду, что мы, оторванные с младенчества от надзора отца и матери, живём в училищах без всякого присмотра: становишься на квартиру, куда попало; убираешь постель, переменяешь бельё, когда вздумается; идёшь, — куда хочешь; дружись, — с кем знаешь; делай, — что угодно, — свобода полная.

Чем же кончилась наша трудная семинарская жизнь? Я окончил курс и городское нищенство переменил на деревенское; а братья мои окончили курс в С.-Петербургской духовной академии и живут теперь в Петербурге, занимая весьма хорошие места. Над нами, троими братьями, как раз, выполнилась русская пословица: «в семье не без урода». Те братья вышли людьми, а я-то уродом, — «сельским священником»...

Бывши священником, законоучителем и благочинным, я имел уже несравненно больше средств, чем мой батюшка, и не мог, конечно, допустить, чтобы мои дети жили на таких же квартирах, как жил я с братьями. Дети мои на квартирах не видели тех безобразий, какие видели мы, и слава Богу, дело идёт у меня с ними пока так, как нельзя лучшего и желать. Думаю, что точно также поступило бы и остальное духовенство, если б оно имело к тому средства. А это имело бы огромное благотворное влияние на целые поколения и на сотни тысяч юношества. Теперь же строгой нравственности от духовенства и требовать нельзя. Напрасно нападают на духовенство, не зная всей горечи его жизни и причин ненормального его состояния.

В настоящее время при многих училищах и семинариях устраиваются общежития. Нет спора, что общежития, — дело хорошее, но они имеют свои и нехорошие стороны, именно: некоторые преосвященные, а за ними и училищные власти, требуют, чтобы ученики жили в казённых домах все без исключения; в заведении строгий присмотр за учениками днём, и без всякого присмотра ночью; нет никаких игр и невинных развлечений в часы досуга, и плохой надзор за опрятностью. Принуждать всех поступать в казённый дом отнюдь не следует. Я, например, никак не желал бы, чтобы мои дети жили казарменной жизнью. Мне не хотелось, когда учились мои дети, чтобы они изменяли свой образ жизни против домашнего; поэтому они квартировали всегда в домах священников или знакомых мне хороших чиновников; комнаты были чистые, сухие и светлые; бельё и верхнее платье всегда чистое; в свободное время были в семействе хозяев; утром и вечером пили чай; в большую перемену бегали домой выпить стакан кофе и под. За что я стал бы морить своих детей на щах и каше, держать в такой разнообразной семье, как бурса, когда я имел возможность содержать их лучше? Заниматься дети мои могли, сколько угодно, без всякой помехи; за нравственностью их был всегда семейный надзор, людей вполне благонадёжных, которых я не променял бы ни на какого надзирателя. Точно также не следует заставлять помещать своих детей и тех отцов, которые надеются дать детям своим лучшую обстановку. Есть общежития, где с мальчика за помещение, стол, чистку белья, освещение и, конечно, отопление, берётся по 30 руб. в год. Какого содержания можно ожидать за такую плату? Оно и действительно крайне плохо. Это старинная бурса, в полном смысле слова. Поэтому нужно предоставить дело это воле родителей и не считать учеников, не желающих жить там, неблагонадёжными и не гнать их за неблагоповедение.

В общежитии непременно должны иметься: мячи, кегли, биллиард, рояль и мастерская, в роде столярной. Опытнейшие педагоги-иезуиты всегда имеют в своих учебных заведениях что-нибудь в этом роде. Но особенно полезно было бы ввести игру на рояле, живопись и столярное мастерство. Это послужило бы священнику развлечением, в часы его безделья, на всю его жизнь. Вероятно, в этих видах, иезуиты не принимали никого в свой орден, не знавшего какого-нибудь мастерства, что и весьма практично. Мне известны и теперь некоторые священники, которые, от нечего делать, строют себе мебель и даже экипажи. Эти же занятия развлекали бы учеников и теперь, вместо того, чтобы играть в карты и тянуть водку, как это делается часто ныне.

«Другое дело специальные богословские науки; те могли требовать отдельного преподавания в течение одного, много двух лет».

Годичный курс есть такой короткий срок, что в год-то сапожник не выучивается и сапог точать, как следует. Урядникам, и то положен трёхмесячный курс, а на богословскую науку автор приведённых срок назначает год!

«Нужно предоставить самому обществу заботиться о приготовлении себе духовенства. В настоящее время, затруднения в этом решительно нет никакого: те же самые учительские семинарии, которые приготовляют теперь народных учителей, будут приготовлять в каждом народном учителе лицо, способное быть и священником».

Из кого набираются теперь ученики в некоторые учительские семинарии? Туда поступают уже взрослые юноши, но, увы, нередко исключённые из духовных училищ, гимназий и семинарий за леность; окончившие курс в духовных училищах, но, за слабостью познаний, не поступившие в семинарию, — это по преимуществу; потом: обучавшиеся в приходских и уездных школах, — эти составляют меньшинство. Значит: большинство — народ малоспособный. Каковы они на местах их службы? И по нашему наблюдению, и по отзывам членов училищных советов, — это народ с большим мнением о себе, но, зачастую, с малым толком в деле.

Давно, ещё министр Киселёв постановил, чтобы волостными писарями были из крестьян. Но, вероятно, также как и теперь некоторые, думали, что писаря из крестьян будут больше заботиться об интересах крестьян, что для крестьян такой писарь будет «своё», но это была ошибка. Неугодно ли взглянуть, что эти «своё», проделывают с крестьянами! Точно также было бы и тогда, если б из этих «своё» поступали и во священники. Они непременно стали бы стыдиться своего происхождения и чванством, и с наглостью доказывать всякому, что они не то, как об них думают. Такая слабость проявляется часто в людях даже образованных. У меня, например, в Петербурге был один, ныне покойный, бывший знакомый, с которым мы когда-то вместе учились, некто... ну, да Господь с ним! Он был издателем одного журнала, но не скажу какого, хотя и знаю. Он слышать не мог, что он из духовного звания, что отец его был военным священником. «Поповщина, бывало говаривал он, бывши уже в Петербурге, — это печать антихристова: куда ни явись, все узнают, что я из кутейников». Но нашему: бедное и низкое происхождение делает человеку ещё больше чести, если он съумел выбиться в люди почётные.

Познания в религии они имеют самые—самые поверхностные; но не упускайте из виду, что в учительских семинариях они слушали священников, основательно знающих закон Божий. А так как составитель рассматриваемой мною статьи предлагает проект свой не на один год, а на целые столетия, то значит, что в следующем же за нами поколении священниками и законоучителями в учительских семинариях будут обучающиеся закону Божию в тех же учительских семинариях. Стало быть познания и самих законоучителей должны быть слабее ещё, чем теперь познания народных учителей, так как образования, выше учительской семинарии, не полагается. Мы уверены, что немногие из учителей переведут на русский язык и объяснят и теперь молитву: «Достойно есть», а тогда едва ли будут в состоянии безошибочно написать её наизусть и на славянском-то языке.

Но так как и в университетах полагается слушать богословские науки один только год, то и от законоучителей гимназий и профессоров-законоучителей университетов, и от самых иерархов наших можно будет ожидать очень немногого. И если б, действительно, установилось всё по мысли некоторых господ, то «преобразования» в нашей церкви, пожалуй, были бы возможны, потому что, по пословице, для слепой курицы всё пшеница...

Если автор помянутой статьи более целесообразным находит, чтобы священниками в народе были люди из того же народа, то пусть направит этот народ и земства, чтобы они избирали из сельских школ лучших мальчиков и посылали учиться в духовные училища и семинарии и потом просили их к себе идти во священники. Это право они имеют, — духовные учебные заведения открыты для всех сословий. Тут явная выгода, в религиозном отношении, будет та, что кандидаты на священнические должности основательнее изучат свою специальность и не было бы той невозможной ломки, какая предлагается некоторыми прожектёрами. Пусть убедит и гимназистов идти во священники. Отказа в посвящении не будет, если они будут найдены достойными. Но только знайте, что священники из гимназистов, и из училищных семинарий, и из крестьян, обучавшихся в духовных семинариях, детей своих в мужики не пошлют, отделятся от них так же, как отделились мы, и потребуют и себе, и детям такого же содержания и человеческих прав, как желаем мы, а может быть даже ещё большего.

Читая журнальные и газетные статьи невольно разводишь руками и думаешь: вот тут и угоди! Одни кричат: давай нам огненное слово, другие — давай нам мужика!

Но, не в обиду будь сказано: коль скоро не знаешь дела, за которое берёшься и, в добавок, пишешь пристрастно, то дело не пойдёт на лад. Мы, однако ж, совсем не против проектов: чем больше их, тем лучше. Пред отпуском крестьян на волю, я помню, чего-то не писалось! Проекты, обыкновенно, подобны неводу в притче Господней: тащи всё, умные рыбаки хорошее возьмут, а негодное выкинут.

«Бо́льшая часть семинаристов только и учится для того, чтобы иметь кусок хлеба».

Что же тут особенного? Спросите любого ученика училища, гимназии, студента: что имеют они в виду, трудясь и тратя своё здоровье? У всех одна цель: «кусок хлеба». Исключение составляют только состоятельные дворяне, занимающие высшие государственные должности, у коих цель иная, и купцы, чтобы получить льготу, при всеобщей солдатчине. Что имеют в виду чиновники, учителя и профессора, влача свою тяжёлую лямку до 25–35 лет? Не тот же ли кусок хлеба? На нас только, как на бедного Макара, все шишки летят!...

«Преподавание в семинариях, в особенности богословских наук, поручаемых обыкновенно лицам монашествующим, за редкими исключениями, было самое жалкое».

Неверно. Ректор и инспектор только были «лица монашествующие», но прочие преподаватели всегда или из белого духовенства, т. е. приходские священники, или светские. Но позвольте вам сказать: ведь клобук ума не закрывает. Обыкновенно говорят, что самые слабые студенты духовных академий идут в монахи из-за архиерейства, и что им первоначально поручаются учительские должности. Но, не говоря о множестве живых и умерших, позвольте спросить вас: неужто не доказал своей учёности и громадного труда высокопреосвященный митрополит московский Макарий? Он был и преподавателем богословских наук в своё время. Вы скажете, может быть, что это единственный пример? А Соловьёвых между гг. учёными много ли осталось после его смерти? Нет, и между монашествующими бывали люди достойные полного уважения. Не угодно ли вам принять в этом свидетельство лица светского, которого суд, надеюсь, вы не сочтёте пристрастным, А. П. Беляева (см. «Русская Старина», сентябрь 1880 г.). Скажите беспристрастно: прежде и теперь преподаватели в светских учебных заведениях, конечно, не монашествующие, все неукоризненно хороши? Есть хорошие, но есть и такие, которые «всуе и землю утруждают». Так и между монашествующими: есть и хорошие, есть и весьма плохие наставники. Чужой же души никто не знает, и по каким побуждениям люди избирают монашество или другой образ жизни, — это знают они одни, да Бог. Но, обыкновенно, на монахов нападают ещё больше, чем на нас. Дело это уже известное.

Теперь в ректора и инспектора академий и семинарий монашествующие не посылаются. Членам правлений этих учебных заведений предоставлено право, при участии депутатов от приходского духовенства, избирать кого им угодно, и монашествующие, действительно, почти не избираются, ну, и ладно...

«Архиерей имеет, замечают в одном из журналов, неограниченную власть над священником: он может, по одному своему усмотрению, ссылать священника на так называемое послушание в монастырь на какое угодно место, может переводить, куда ему вздумается, может совершенно уволить его от должности».

Права этого теперь не имеется. Тяжело и теперь, под час, бывает нам; но не гневите Бога: хорошо бывает и у вас, гг. светские! Знакомы мы и со светской службой. Знаменитый третий пункт свод. зак.9 ещё ведь не зачёркнут?

«В ваше время порядочный хозяин не оставит устаревшего у него на службе дворника и не обидит его за какую-нибудь неважную вину смещением его на другое, менее выгодное место, в особенности, если он человек семейный».

«Порядочный хозяин», может быть, этого не сделает, а об начальстве уж помолчите. Я служил министерству государственных имуществ двадцать четыре года; служил, могу сказать, с полным усердием; преподавал: Закон Божий, историю России, русский язык, литературу, арифметику и географию (я говорил уже об этом в одной из предыдущих глав моих Записок) и, не предупредивши, не сказавши мне ни разу ни слова, меня уволили, не сказали и спасибо.

«По идее христианского учения, удовлетворение христианских потребностей и не может принадлежать никому, кроме самого общества (неправда!). Ибо всякое христианское общество есть уже церковь, независимо от того, состоит ли оно в каком-нибудь отношении к государству, или находится одно себе на каком-нибудь пустынном острове, точно также, как независимо и от того: есть ли в нём облечённые в духовых сан лица или нет...»

Потрудитесь прочитать хоть катихизис Филарета о девятом члене символа веры, и вы увидите своё заблуждение.

«По учению христианскому, всякий верующий есть eo ipso10 и иерей, носящий в себе involute11 право на все те действия, которые совершает и священник».

На это я скажу: ни вы сами и никто другой не имеет права совершать таинства церкви и священнодействовать, вообще, без рукоположения епископского. Но в другом месте автор цитируемой статьи сам же говорит: «Каждый воспитанник, выбранный обществом и посвящённый в этот сан»... И нужно посвящать, и не нужно посвящать!... Это показывает крайнюю слабость познаний учения церкви.

«Из этого ясно, что во всяком христианском обществе или церкви (стало быть, можно говорить как угодно: волостное правление Мариинского общества, или: волостное правление Мариинской церкви? Старшина Мариинского общества, старшина Мариинской церкви?) священство открытое, облечённое преимущественным или исключительным на это правом, немыслимо иначе как под условием, что этому лицу передаёт свои права священства всё то общество, которое, зная высокую нравственную жизнь известного лица и его особые дарования для церковного учительства, найдёт его способнейшим и достойнейшим священства перед всеми другими членами общества».

Епископ, священник, десятник, староста, старшина, гласный земского собрания, ходок по делам, — одно и то же? Разница только в том, что каждому назначается своё дело?

«В таком, именно, смысле понимала всегда христианскую идею и православная (будет вернее, если будет сказано: реформаты, протестанты, методисты, квакеры и пр. и пр., а наши: молокане, беспоповцы, спасовцы, нетовцы, подпольники и пр. и пр.) церковь, предоставляя выбор лиц духовных той пастве, в которой они должны быть пастырями. (Вы перемешиваете: выбор лиц, предоставляемых епископу для посвящения, с правом для каждого лица священнодействовать). Это постановление церкви, составляющее одно из коренных её прав на название православной (неужто потому наша церковь называется правомыслящею или православною, что прихожане представляли епископу кандидатов?) соблюдалось и в нашей церкви».

Почтенный писатель, которого я цитирую, берётся быть преобразователем духовенства и даже церкви, не зная совершенно ни отношений духовенства к обществу, ни общества к духовенству и ни даже самой религии. И между тем он был слушателем законоучителя, лица высокообразованного. Что за люди выходили бы из университетов тогда, когда законоучителями их были бы лица, прослушавшие сами богословскую науку один только год, и опять от такого, который, в свою очередь, слушал только один год?!

«В обществе чувствуется, в настоящее время, общая неудовлетворённость современным состоянием церкви».

В другом месте, той же статьи, автор говорит: «Всякое христианское общество есть уже церковь». Далее опять говорит: «Всякое христианское общество или церковь»... Стало быть: общество и церковь, — есть слова синонимические. Поэтому приведённые мною слова хроникёра нужно понимать так: в обществе чувствуется неудовлетворённость современным состоянием общества. И это действительно справедливо: чувствуется сильная недостаточность религиозно-нравственного его состояния. Очень, при этом, утешительно, когда слышишь голос скорби из среды самого общества! Но хроникёр, как видится из дальнейших его слов, под словом: церковь, разумеет духовенство? Напрасно. Духовенство не церковь. Если понимать это слово так, как объясняет его православная церковь, то неудовлетворённости никакой нет, и быть её не может.

«В газетах не редко встречаются заявления о необходимости в ней (церкви) преобразований».

Ни в каких преобразованиях церковь не нуждается, и нуждаться не будет, держась строго всегда православного вероучения.

«Одни из газет требуют (!) поместного собора; другие даже вселенского».

Господам, «требующим» соборов, мы посоветовали бы, прежде, чем требовать, ознакомиться с историей церкви и всмотреться, по каким случаям и в каком состоянии вероучения собирались соборы. Они увидели бы, что ничего, подобного прежнему состоянию церкви, нет, и что уже всё приведено в определённость и ясность; следовательно и соборы совершенно не нужны. Если и есть теперь разномыслие в вероисповеданиях: православном, римско-католическом, англиканском и протестантском, то эти вероисповедания положили такие рубежи между собою, что их не соединят никакие соборы, доказательством чему могут служить, между прочим, собрания так называемых старокатоликов, где в беседах с ними участвовали и православные, и англикане.

В нашей литературе весь «сыр бор загорелся» из-за денег, — ничуть не больше: духовенство наше, и в настоящее время лучше, чем было оно даже за каких-нибудь тридцать лет. Мне, как священнику, живущему среди этого духовенства, и благочинному, известно это лучше, чем жителю столицы и лицу светскому. Заступаться и защищать духовенство, я уже говорил, я совсем не имею надобности. Дело это такого рода: духовенство всегда терпело страшные унижения и нужду; но пока дети его непомерным трудом и неимоверными лишениями всякого рода могли ещё пробивать себе дорогу, — оно, забитое, голодное и холодное, молчало; молчала и литература; стало быть и во мнении общества оно не представляло ничего, особенно выдающегося дурного, хотя, повторяю, было много хуже, чем теперь. Но как только начали душить наших детей: выгонять из учебных заведений, сокращать число учащихся штатами по классам, отнимать высшее образование, и этим делать их париями12, пролетариями, бродягами и возмутителями общественного спокойствия; тех, которые, выстрадали, вытерпели всю неправду, 10–12 лет не спали ночей, подорвали здоровье и доплелись-таки, кое-как, до окончания курса, — стали давить и гнать в пономари на нравственную и физическую смерть, — духовенство не выдержало и, благодаря достоуважаемому журналу, «Церковно-общественному Вестнику», издаваемому почтенным и уважаемым А. И. Поповицким, единственному духовному журналу, сочувственно относящемуся к нам, стало иногда заявлять и о себе самом, о своём невыносимо-тяжёлом состоянии, и вот некоторые из писателей подняли крик: «Попы и тупы, и глупы, и безнравственны, и имеют развращающее влияние; выгнать их всех, набрать мужиков», — и, Боже мой, чего-то не заговорили, благо и тема широка и духовенство не отвечает ни на какую брань, боясь горших последствий отвне... И не без основания молчит оно, — оно хорошо знает, что ожидает тех из отцов иереев, которые заговорили...

Если есть некоторые особенности в нашей организации, то они совсем не те, на которые обыкновенно указывает литература. Эти особенности: определения на места, надзор за духовенством и церквами, консистории, производство следствий, суд, наказания, подводная повинность, денежная повинность, благочинные, ремонтировки церквей и церковных домов, постройка духовенством собственных домов на чужой земле, состояние училищ, состояние наших вдов и сирот, состояние самих нас, в случае нашей болезни и выхода за штат и пр. и пр.

Обо всём этом мы и поговорим в следующих главах наших «Записок».