Заповедными тропами - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Евгений Павлович Спангенберг (В ДЕЛЬТЕ ВОЛГИ) #10

В ДЕЛЬТЕ ВОЛГИ

Глава первая РАЗБОЙНИКИ

Широка и, кажется, бесконечна дельта великой русской реки Волги. Ниже Астрахани от мощного русла ответвляются бесчисленные протоки, быстро несущие свою мутную воду в Каспий. Низкие болотистые их берега заросли тростниковыми крепями да водолюбивыми кудрявыми ивами.

Местами протоки так узки, а береговые деревья так развесисты, что вода струится под тенистым зеленым сводом. Но вырвутся протоки к мелким култукам взморья, и вашим глазам представится необъятный простор. Здесь и там среди водной глади выступают низкие островки, вдали зеленеет на косах ивовая поросль, желтеют пятна прошлогоднего тростника.

Давно освоена дельта реки человеком, но и поныне сохранилась ее небогатая, но своеобразная фауна. Дикие кабаны табунами бродят в тростниковых зарослях, нередка выдра, а водяных птиц столько — представить трудно! Дельта — настоящее царство всевозможных голенастых птиц, серых гусей, уток. Черные бакланы, долговязые цапли, колпицы, каравайки образуют здесь крупные гнездовые колонии. Десятки гнезд иной раз покрывают одну развесистую иву, а сколько таких деревьев на лесном участке, избранном птицами для гнездовья! И когда вы бесшумно скользите по быстрой протоке на легкой лодочке, вы беспрерывно видите летящих птиц. Вот потянула за пищей стая коричневых караваек, образовав угол; не спеша туда же летят кваквы, медленно взмахивая широкими крыльями; как будто воздушный кораблик, плывет в воздухе чудная белая цапля. Еще больше птиц на взморье. Здесь гнездятся гуси, черноголовые и серебристые чайки-хохотуньи, кудрявые пеликаны; сюда на отмели и косы прилетают кормиться голенастые птицы, гнездящиеся на лесных островах дельты. Раскатистым хохотом крупных чаек, гусиным гоготом и шумом взлетающей пеликаньей стаи встречает взморье появление человека. Вот впереди лодки из зарослей ивняка выплывает пара гусей. Осторожные птицы совсем близко, но не взлетают в воздух и, тревожно озираясь, быстро плывут вперед. Едва удерживаясь, на спине гусыни примостились четыре пуховичка-гусенка.

Близость человека наконец заставляет взрослых гусей подняться на крылья, и пуховички остаются одни. Но гусята-малыши не беспомощны. Они проворно ныряют и благополучно уходят от нашей лодки.

Вдали справа темнеет на блестящей водной поверхности большое пятно. За островок его можно принять издали, но пятно движется, изменяет свои контуры. Еще две-три минуты — и вам хорошо видно, что это крупная стая серых гусей. Некоторое время они, высоко подняв головы, плывут вперед, но затем, когда расстояние между ними и лодкой сокращается, с шумом и гоготом поднимаются в воздух. Сначала беспорядочной массой, потом выстроившись углом, гуси низко летят над водной гладью и вдруг, достигнув зеленой косы, круто взмывают вверх. Миновав косу, стая опять опускается к самой воде и постепенно исчезает на далеком горизонте.

Что там такое? Невидимые нити, что ли, преградили дорогу летящим птицам, почему они взмыли вверх над косой? На этот раз там ничего нет, но в зеленой чаще ивовых зарослей легко укрыться вместе с лодкой охотнику, а осторожность никогда не мешает.

В центре птичьего царства в дельте Волги помещается Дамчинский кордон Астраханского государственного заповедника. Уютный и во всех отношениях замечательный уголок, и кто хоть раз побывал там, никогда его не забудет. Едете вы на лодке широкой и быстрой протокой, как будто вдали от людей. По сторонам тростники да ивы, иногда взлетит цапля или под натиском потревоженного кабана затрещат заросли.

Одним словом, настоящая глушь и безлюдье окружают вас. И вдруг впереди лодки, сквозь зелень прибрежных деревьев мелькнет красивый голубой домик, за ним другой, еще и еще — целый поселок чистеньких голубых зданий. Теперь, когда кордон рядом, вы обнаруживаете одну особенность. Все домики стоят не на земле, как в обычном селении, а на высоких сваях.

Жилые постройки, общежитие и комнаты для приезжих, столовая, лаборатории, продуктовый ларек — все есть в голубом поселке. Даже коровы, собаки и куры есть в этом селении, только нет улиц. Их заменяют деревянные мостки на сваях и сама протока, на берегу которой стоит катер да в маленькой бухточке флотилия лодок.

Проводимые в заповеднике исследования, запрещение охоты на обширной территории и активное воздействие человека на природу имеют большое значение для сохранения в дельте Волги местной фауны, для увеличения численности ряда ценных зверей и птиц. Кабан в дельте, например, самое обычное животное. В высоких и густых зарослях его нелегко увидеть, но вы можете поднять несколько кабанов с лежек и быть свидетелем, как обеспокоенные звери ломятся сквозь густую чащу. А сколько белых цапель сейчас в заповеднике!

Не так давно эти великолепные птицы были почти полностью истреблены во многих частях нашей страны. Длинные красивые перья — эгретки, отрастающие на спине у цапель, оказали им плохую услугу. В дореволюционной России белые цапли добывались в самый разгар размножения ради драгоценных перьев, и чудная птица вскоре стала у нас большой редкостью. Постоянное преследование и стрельба из ружей научили белую цаплю держаться особенно осторожно. А если не заметит иной раз цапля опасности, налетит случайно на охотника, то всеми силами пытается ускользнуть от губительного выстрела. Мало того, что она изо всех сил машет крыльями, но и ногами работает, как будто пытается ими оттолкнуться от воздуха. Посмотришь на выкрутасы птицы — смешно и жалко ее станет. Сейчас большие белые цапли во множестве гнездятся в Астраханском заповеднике, самыми обыкновенными птицами здесь они стали и, как мне кажется, утратили в значительной степени свою осторожность. Много раз налетали на меня белые цапли совсем близко, но ни одна из них со страху в воздухе выкрутасов не делала. Увидит, на одно мгновение шею вытянет, голову набок склонит, несколькими взмахами своих широких крыльев отбросит себя далеко в сторону и опять спокойно летит своей дорогой.

Одним словом, зверям и птицам привольно и спокойно живется в заповеднике. Все лето пройдет, а местная птица и выстрела не услышит. Однако как у человека, так и у четвероногих и крылатых обитателей дельты бывают невзгоды, огорчения, есть и враги.

Иной раз спрячешься среди тростников и сидишь неподвижно — хочется близко кабана понаблюдать. Да не тут-то было! Назойливо пищат комары, лезут вам в глаза, в уши, кусают шею. Сначала немного, а потом все больше и больше собирается около вас этих маленьких беспощадных мучителей. Какие уж там наблюдения! Сохранять полную неподвижность становится невозможным — заедают комары, да и кабан не дурак. Слышит — множество комаров в одном месте, значит; там что-то живое прячется, подходить опасно. И, осторожно зайдя против ветра, чуткий зверь несколько раз втянет в себя воздух, затем с шумом выдохнет его, выражая этим свое недоверие, и кинется прочь сквозь заросли.

В иные годы комаров на кордоне бывает великое множество, и тогда они не дают житья животным и людям.

Правда, сейчас от них в любом доме отдохнуть можно. В каждой квартире и в лабораториях на окнах — рамы с мелкой металлической сеткой, а столовая вообще представляет собой большую вольеру, сквозь которую свободно продувает освежающий ветер и не в состоянии проникнуть назойливые насекомые. «Близок локоть, да не укусишь», — гудят они за металлической сеткой.

«Помни о смерти» — вспоминается мне краткое латинское изречение. Невольно я вспоминаю его, читая на дверях кордона другую надпись. «Не забывай о комарах» — гласила она. Такое напоминание для рассеянного человека здесь весьма кстати. Ведь комары в жилище — это величайшее мучение.

Но что комары! Почище комара мучитель обитает в заповеднике. Серую ворону вы уж, наверное, все знаете. Вредная, невыносимая птица, и хотя она везде вредна, где водится, но вороны Астраханского заповедника в этом отношении вне конкуренции — настоящие разбойники[В настоящее время точка зрения ученых изменилась. Наука отказалась от понятия «вредности» того или иного живого существа. — Примеч. ред.].

Они не дают покоя гнездящимся птицам, мешают полноценно работать ученым. Десятки смышленых птиц целыми днями торчат на кордоне. Видимо, для них кордон — это сборный пункт, где к тому же всегда есть надежда чем-нибудь поживиться. Они снуют по крышам, топчутся у кухни, осматривают лодки, в которых на кордон доставляется рыба. Чуть кто зазевался — и проворные птицы тащат все съедобное.

«Цып-цып-цып», — сзывая своих кур, выходит на крыльцо старушка с кастрюлькой какой-то каши. Она высыпает ее в деревянное корытце, но, на беду, столкнувшись с соседкой, перекидывается с ней несколькими фразами. Такой оплошности вполне достаточно. Несколько ворон, энергично дергая и толкая глупых кур, в одно мгновение уничтожают кашу.

— Бабушка, — кричу я издали, — бабушка, вы кого накормили?

— Как, милый, кого? Курочек.

— Не курочек, а ворон накормили, — показываю я на птиц, сидящих на крыше.

— Ах ты Господи, опять все съели! — волнуется старушка. — А я-то разболталась, все забываю, что кругом эти воры.

Но мелкие кражи вороватых птиц на кордоне — это полбеды. Вред, приносимый ими колониально гнездящимся цаплям, каравайкам, колпикам и бакланам, гораздо больше.

«Карр-карр», — деловито кричит одна из ворон, и по этому сигналу все ее товарки, расхаживающие среди построек и отдыхающие на крышах, покидают кордон. «Испугались кого-нибудь, что ли?» — подумал я, впервые наблюдая такое поведение вороватой компании. Но птицы вели себя так совсем по другой причине.

От кордона отчалила лодка и, гонимая кормовым веслом, быстро заскользила вниз по течению. Она направлялась туда, где на деревьях ивы разместилось крупное поселение бакланов и цапель. Но где же улетевшие из кордона вороны? Они уже далеко впереди. Сидя на вершинах растущих на берегу ив, они деловито следят за вашим маршрутом. «В какую колонию направляться?» — бросают они на вас пытливые взгляды. И если при разветвления проток вы свернули вправо, то и вороны летят в этом направлении; до места вы их уже не увидите.

«Карр-карр-карр», — торжествующим приветствием встречают они вас у самой колонии. Что, мол, долго копался на своей лодке — скорей к делу!

Над быстрой протокой повисли ветви крупных ив; массивные гнезда здесь и там темнеют среди зелени. На них сидят какие-то крупные черные птицы. Это бакланы насиживают свои яйца. Появление лодки их беспокоит.

Вот, вытянув длинную шею и следя диким зеленым глазом за непрошеным гостем, один из бакланов покидает яйца. Тяжелая птица неуклюже срывается с ветви, усиленно взмахивая крыльями, спускается почти до самой воды и, наконец, летит в сторону. «Карр», — торжествующе кричит одна из ворон и, на одно мгновение усевшись в оставленное гнездо, схватывает яйцо и поспешно улетает с ним в лесную чащу.

«Карр», — орет вторая ворона и уже тащит второе яйцо из гнезда баклана. Примеру двух первых успешно следует еще одна птица. Совсем иной, раздраженный, крик четвертой вороны явно показывает, что она опоздала, — яиц в гнезде не осталось. Она срывается с места и с криком преследует товарку, утащившую последнее яйцо кладки.

Каждая ворона съедает свою добычу в определенном месте. В сухое лето, когда воды мало, яйца расклевываются на земле среди леса. Десятки зеленоватых, ярко-голубых, как южное небо, белых и пестрых скорлупок яиц валяются здесь на так называемых «кормовых вороньих столиках».

«Карр», — рядом с вашей лодкой садится на иву ворона. Это значит — яйцо выпито, можно начинать сызнова. Ворона смотрит на вас с таким доверием, с такой надеждой! И действительно, вы заслуживаете этого, ведь вы ее настоящий помощник.

Замахнувшись длинным шестом, я как-то пытался отогнать обнаглевшую птицу. К сожалению, я не достиг цели. Нахальный разбойник, вероятно, решил, что это движение предназначено не для нее — вороны, а для бакланов, продолжавших упорно сидеть на яйцах. Разве можно при таких условиях часто посещать птичьи колонии? Ведь там вас встретит десяток, а то и два жадных, дерзких и энергичных хищников, видящих в человеке своего соучастника. Проникновением в колонию вы, вопреки своему желанию, обязательно погубите несколько гнезд.

Если бы знал читатель, как мне хотелось схватить ружье и сделать по воронам несколько выстрелов. Ведь эти умные птицы, узнав о сокрушительном действии огнестрельного оружия, начинают бояться его больше всего на свете.

Как-то в селении Кортун, расположенном на реке Иман в Уссурийском крае, куда я только что прибыл, я увидел интереснейших для меня птиц — большеклювых ворон. Десятки их доверчиво бродили по улицам, садились на спины свиней, отдыхали на заборах и крышах. Я немедленно извлек из чехла ружье, чтобы добыть хоть одну для своей коллекции. Но увы! Все мои попытки окончились неудачей. Как будто зная мое намерение, вороны тотчас разлетелись куда попало и перестали посещать селение.

Тогда я вышел в окрестности и, пряча ружье, пытался приблизиться к птицам. Два дня я потратил на эту охоту и не добыл под Кортуном ни одного экземпляра. Почему же так осторожны оказались птицы? Да потому что ранней весной один из местных охотников, пристреливая свое ружье, сделал по воронам несколько удачных выстрелов.

Я глубоко убежден, что, истребляя серых ворон путем отстрела, можно добиться блестящих результатов. Одного вашего появления с ружьем будет достаточно, чтобы разогнать жадную стаю разбойников. И в то же время ценных гнездящихся птиц, не допуская по ним стрельбы, можно приучить, чтобы они вовсе не реагировали на ружейный выстрел. Разве я на практике не видел таких примеров?

Как наяву передо мной встает такая картина. Далекий Север, холодное, суровое море, крик морских чаек. Нет ветра, но после ночного шторма тяжелые, свинцовые волны с белыми гребешками одна за другой катятся по водной поверхности, с грохотом разбиваются о прибрежные скалы. Я стою над береговым обрывом, вслушиваюсь в рокот прибоя, смотрю на небо. Лохматые клочки облаков быстро бегут по мутному фону; где-то позади кричат гуси, до меня долетает бодрый гогот серого гуся и унылый гогот гуся-гуменника.

С тревогой вслушиваюсь в голоса крикливой гусиной стаи. Как уныло здесь, когда нет солнца. Но вот гуси исчезают вдали, затихает их крик, а вслед за ними медленно наползает туман, скрывая от глаз беспокойное море, береговые скалы, каменистую тундру. «Уу-ах, уу-ах», — в стороне громко кричит гагара, и ее крик сквозь туман доносится как будто из другого мира. И вдруг совсем близко оглушительный пушечный выстрел обрывает ход моих мыслей. Невыносимый от неожиданности звук пронизывает нервы, колет в пятки.

Близ местного маяка стоит пушка. В туманные дни через каждые двадцать минут раздается пушечный выстрел.

Это маяк предупреждает проходящие пароходы о близости опасных подводных скал, о близости острова. Но интересно для нас другое. Под самым стволом орудия на гнезде спокойно сидит гага. Она занята высиживанием своих яиц, и ее не тревожат пушечные выстрелы. Неподалеку от этого места, на ровном участке тундры, во множестве гнездятся сизые чайки, полярные крачки, короткохвостые поморники. Воинственно они встречают каждого человека. Туча белых, сизых, темных птиц, наполняя воздух резкими криками, вьется над самой головой пришельца, бросается с высоты, взмывает вверх, чтобы вновь через секунду повторить нападение. Появление человека их беспокоит, мешает насиживать яйца, но до пушечной стрельбы им тоже нет дела.

— А в Москве народу! От огней, наверное, как днем светло, — возвращает меня к действительности мой юный спутник Аркадий.

— Да, народу много. В праздник вся Москва гудит, по улице не пройдешь. Зато у вас здесь тишина, простор, — окидываю я уходящую вдаль протоку.

— Народу много, а куда хочешь, туда и пойдешь, а тут простор, а пойти некуда, — отвечает Аркадий. — Камыши, вода кругом.

— Знаешь, Аркаша, — успокаиваю я своего спутника, — человек никогда не бывает доволен тем, что имеет. Попадешь надолго в Москву, вспомнишь эту протоку: рыбы в ней сколько, сазаны какие! Вот я на берегу Баренцева моря на Севере когда-то был. В плохую погоду там просто тоска безысходная. Волны ревут, ветер воет, и самому волком завыть хочется. А местные рыбаки как уедут оттуда, с тоски места найти не могут. Я раз встретил такого рыбака в чудном уголке на Кавказе и после его жалоб спрашиваю его: «Да что у вас там хорошего, здесь-то разве плохо?» — «Все бы ничего, земля плодородная, фрукты, да чайки не кричат, а без крика чаек жизнь не мила». И как он это мне сказал, его тоска мне сразу понятна стала. У них морские крупные чайки у самого жилья держатся! По дворам шагают, рыбные отбросы подбирают, а потом рассядутся на крыши и на все лады кричат, хохочут. Одним словом, орут и хозяйничают, как на кордоне вороны.

Но вернемся к воронам Астраханского заповедника. «Проезд запрещен» — гласят надписи на берегах многих проток, где издавна большими колониями гнездятся голенастые птицы. Конечно, этим путем удается сократить гибель птенцов и яиц от энергичных и находчивых хищников. Но это только полумера. Ворона — одна из немногих птиц, вред которых чрезвычайно велик, и этот хищник повсеместно заслуживает истребления.

Глава вторая ВОДА ОДОЛЕЛА

— Ты знаешь, папка, — как-то сказал мне сын, — я видел дикую свинью с поросенком. В самый разлив они приплыла в Дамбинскую яму, где на крошечном островке стоял домик лесника, и стали жить с домашними свиньями и коровами!

— Наверное, ты что-нибудь напутал, — усомнился я. — Беспомощные домашние свиньи часто бывают поразительно на кабанов похожи, наверное, ты с такой одичавшей свиньей столкнулся.

Но сын так горячился и доказывал свою правоту, что я не мог ему не поверить. Он только что вернулся из Астрахани от дяди, с которым много ездил по дельте Волги.

Меня этот случай очень заинтересовал. Ведь я хорошо знаю кабанов, знаю, насколько осторожны эти сообразительные животные, как они боятся человека, — и вдруг дикая свинья сама пришла к человеку!

— Знаешь, папка, — продолжал сын, — старая свинья совсем людей не боится, но от них в стороне держится. Как подойдут к ней близко, полосатый поросеночек за нее спрячется, а свинья сгорбится, ощетинится вся, недобро смотрит, того и гляди бросится.

Спрашивает сынишка у лесника: «Как это она не побоялась человека, сама к вам пришла?» А тот смеется: «Не сама пришла, беда пригнала, не пошла бы, да вода одолела. Вот как спадет вода, свинья с поросенком опять в камыши уйдут, здесь не останутся».

А ведь прав лесник. Вода заставит не бояться и человека. Глуп заяц, труслив до крайности, а и тот сам в лодку к Мазаю прыгал, когда вода одолела. И я вспомнил один давнишний случай с кабанами.

Но перед тем как рассказать читателям об этом трагическом случае, я расскажу то, что видел совсем недавно в Астраханском заповеднике, расположенном в дельте Волги.

Я посетил заповедник в год, когда воды было мало, и на этот раз не видел настоящего бедствия. Вода прибывала медленно, за сутки на сантиметр повышая свой уровень, и о паводке никто серьезно не думал. Но и такой слабый подъем все же отразился на некоторых птичьих колониях взморья.

Пока не было ветра, на небольших косах загнездились крупные чайки — обыкновенные черноголовые хохотуны. Несколько десятков гнезд располагалось близко одно от другого, в них в это время лежали яйца. Только в немногих гнездах успели появиться пуховички.

И вдруг подула моряна, и хотя ветер не достиг значительной силы, но за три дня вода поднялась настолько сильно, что большинство гнезд оказались затоплены. Над погибшей колонией кружились крупные белые птицы, наполняя воздух то жалобным криком, то своеобразным громким хохотом.

Грозила затопить вода и пеликаньи гнезда. Издавна пеликаны гнездятся на взморье дельты, но, не в пример другим птицам, не умеют избегать гибели от сильных подъемов воды во время моряны. И сколько труда затратил заповедник, чтобы обеспечить пеликанам нормальное размножение, представить трудно!

Вот кряковая утка, например, в дельте обычно откладывает свои яйца на высоких деревьях в гнезда ворон и коршунов. Сидит такая утка на яйцах, воды не боится, и комары до нее не добираются. Глупый же пеликан, хотя и есть места надежные, упорно продолжает гнездиться на крошечных камышовых островках, где его птенцам при подъеме воды гибель. Вот и в предыдущую зиму сколько труда было затрачено, чтобы для глупых птиц создать надежные места гнездования! Еще по льду навозили на взморье громадное количество камышовых снопов, соорудили большой плот, закрепили на месте толстыми кольями. Удался плот на славу, десяток коров на нем поместить можно — тесно не будет.

Закончили энтузиасты работы, представили себе, как весной загнездятся десятки громадных птиц и как спокойно им будет на надежном плоту растить молодь, и решили на следующий год еще такой плот построить.

Настала весна, прилетели пеликаны, устроили гнезда, отложили яйца — только не на прекрасном новом плоту, а опять на маленьких камышовых кочках. Издали такие гнезда совсем незаметны. Видишь только большое светлое пятно среди водной глади. Это десятка полтора-два пеликанов сидят на гнездах, скрывая их своей массой. В последней декаде мая посетили мы пеликаньи колонии на взморье и поняли, что многим из них грозит верная гибель. Моряна нагнала в култук воды, уровень ее поднимается с каждым часом — вот-вот начнет топить гнезда. Приехали на другой день — уже первые жертвы есть. В самых низких гнездах пеликанята погибли — что делать? На двух небольших камышовых кочках сгрудились двадцать пять крупных и маленьких пеликанят и, видимо, не предполагают, что им грозит гибель.

Тесно на кочках, ступить некуда, а тут еще около десятка взрослых пеликанов на гнездовье взобраться пытаются, того и гляди всех погубят.

— Затопит? — спрашиваю я местного наблюдателя охотника Сашу.

— Обязательно затопит, — отвечает он, а сам, видимо, старается выход найти из создавшегося положения. Подумали мы, подумали и пришли к следующему выведу. Если пеликанят до завтрашнего дня оставить, они все погибнут обязательно. Значит, нечего бояться делать с ними какие угодно опыты. Перевезем сейчас их на искусственный плот, а завтра, если взрослые не найдут их и кормить не будут, заберем всех на кордон и раздадим ребятам на выкормку. Благо попавшихся в вентеря щук девать некуда, выбрасывать приходится. Этими щуками и полсотни пеликанов выкормить можно.

В лодке на этот раз нас было четверо. Высадили мы двух наших спутников-ленинградцев на искусственный плот, туда же сложили все вещи и отправились к пеликаньей колонии. Выбрался я на кочку, хватаю пеликанят за шеи, за клювы и передаю их Саше, а он их, как мешки, в лодке укладывает. Только глупые птенцы на месте не сидят, пытаются за борт выбраться и спешат освободиться от съеденной пищи. Широко откроет пеликаненок рот, покрутит головой и выбросит наполовину переварившуюся рыбу. В одно мгновение всю лодку испачкали, и такой от нее невыносимый запах пошел, что дышать нечем. Скорей бы перевезти птенцов и лодку вымыть, а тут некоторые пеликанята с гнезда соскочили и вплавь пытались уйти от нас — беспокойных посетителей. Пришлось по култуку за ними гоняться. Поразило меня, что совсем голые и, казалось бы, беспомощные пеликанята умели отлично плавать. Шлепнется пеликаненок с гнезда в воду, шею вытянет и, заработав ногами, плывет с сторону. Почему, не знаю, но напоминали они мне волжский колесный пароход; что-то было между ними общее. Переловили мы наконец всех пеликанят, доставили их к новому месту и выгрузили на искусственный плот. Старые же птицы тем временем возвратились к опустевшей колонии и, не зная, что предпринять, расселись на камышовые островки.

— Будут там сидеть и птенцов не найдут, — говорит Саша, — давай-ка раскидаем камыш, чтобы от гнезд и следа не осталось.

Опять возвратились мы к бывшей колонии и, работая веслами, уничтожили оба маленьких островка.

После всего этого воспользовались мы моряной, подняли косой парус и, гонимые свежим ветерком, укатили к кордону.

Перетащив пеликанят, я, откровенно говоря, мало надеялся на удачу. Наверное, придется ребятам кордона заменять птенцам их родителей. Искусственный плот помещался по меньшей мере в трехстах метрах от гнездовых островков, а птицы в этом отношении ужасно капризны. Иной раз найдешь гнездо какой-нибудь чересчур осторожной птицы, осматривая, дотронешься до него руками, и птица бросит яйца. В данном же случае мы положительно наразбойничали. От бывших гнезд следа не оставили, птенцов перетащили за триста метров. Какая уж там надежда, что их «старики» найдут и выкормят!

Однако, вопреки моим ожиданиям, опыт увенчался успехом. На следующий день на плоту рядом с птенцами сидели два взрослых пеликана, а через день и все родители, дети которых были спасены от затопления. Как видите, в некоторых случаях можно без всякой церемонии вмешиваться в птичью жизнь, не вызывая дурных последствий. Перевозя пеликанят на новый плот, мы этим способствовали его дальнейшему заселению. Ведь эти пеликанята в будущем обязательно загнездятся на плоту, где прошло первое лето их жизни.

— Ремезиные яйца вода затопила, — зайдя ко мне, сказал мой юный приятель.

— Как затопила? — удивился я. — Ведь это не пеликанята. Гнездо-то на целых два метра над водой висит.

— Не знаю, как случилось, но в гнезде воды полно и яйца под водой лежат.

Ничего не понимая, я сел в лодку и через несколько минут был уже у знакомого места. Здесь над узкой проточкой, метра на два от водной поверхности, на конце ветви ивы висело гнездо ремеза. Около него суетилась крошечная птичка. Она выдергивала из гнезда строительный материал и перелетала с ним на соседнее дерево. Там взамен погибшего гнезда она уже строила новое. Встав в лодке на скамейку и пригнув нависшую ветку, я всунул палец в гнездо птицы. Яйца действительно лежали под слоем воды. «Как же могло случиться, что в гнезде вода?» — удивился я.

Ремез — крошечная, близкая к нашим синицам птичка. В конце мая из пушинок, окружающих семена камыша и тополя, сооружает ремез теплое гнездышко, похожее издали на серовато-белую рукавичку. Висит такая рукавичка над речкой, покачиваясь от ветра на гибкой ивовой веточке. Много таких птичек — ремезов в дельте Волги водится; много и гнезд удается встретить при поездках на лодке по протокам заповедника.

Несколько дней строили два ремеза замеченное мной гнездышко. Наконец кончили свое строительство, и самка стала откладывать в гнездо белые яйца.

Но не успела птичка закончить кладку, как гнездо вдруг погибло. И погибло оно, конечно, не от подъема воды, затопившей гнезда чаек и пеликанов.

Яички были затоплены «кукушкиными слезками».

Над водой нависла кудрявая ива. На ее вершине уселась кукушка, далеко разносится ее громкое, звучное кукование, да, булькая, падают в воду крупные капли. Неужели это плачет кукушка, неужели это кукушкины слезки?

Есть у нас насекомые цикадки — ивовые пенницы. Большими колониями их личинки живут на деревьях ивы, выделяя на листья и ветки пену. Собирается она в капли, стекает по веткам ивы и наконец каплет с дерева. Народ называет ее «кукушкиными слезками».

Видимо, неудачно построил крышу своего гнезда ремез: одна за другой капли, стекая по нависшей веточке, проникали в гнездо ремеза и затопили его яички.

Вот что случается в дельте Волги при отсутствии настоящего паводка. Но посетил я как-то дельту в самый разгар наводнения и видел, как борются животные с водой за свою жизнь.

Неузнаваема дельта Волги во время половодья. На взморье, куда ни глянешь в голубую даль, кругом вода. Только на горизонте маячит невысокая зеленая полоска кустов и деревьев. И в знойный полдень вас непреодолимо потянет туда, к твердой почве, под тень развесистых ив. Но лучше не поддавайтесь соблазну. Вдали не земля, а затопленный лесистый остров. Сквозь зеленую лесную чащу медленно струится вода, да среди древесных стволов, обвитых побуревшей растительной ветошью, лениво покачивается на сонной волне занесенный сюда валежник. За мнимым лесным островом опять блестящая водная гладь с неясным очертанием древесной растительности на горизонте и отдельными желтыми пятнами плавающего тростника. А над всем этим — белые цепи облаков на ярком голубом небе. Глянешь кругом на безбрежную воду, на небо — ширь-то какая!

Грандиозна картина разлива, но страшное это время для четвероногих обитателей дельты. Беспощадна вода — сколько диких поросят гибнет при летнем паводке!

Вот слабый ветер едва надувает наш косой парус, но легкая лодчонка быстро бежит, с журчанием рассекая воду, прямо на восходящее солнце.

Далеко впереди на блестящей водной поверхности движутся какие-то черные точки. Их несколько — крупная впереди, мелкие следуют за ней. «Наверное, утка с утятами», — решаем мы. Вот они достигают желтого пятна, плавучею камыша, и среди него становятся едва заметны. А наша лодка с каждой секундой сокращает расстояние, и вдруг всем становится ясно, что это не утиный выводок — да и что ему делать среди открытой воды? Это что-то другое, какие-то крупные животные. Мы несколько изменяем направление, и послушная кормовому веслу лодка теперь скользит к желтому пятну; по мере приближения оно быстро растет.

Где-то в глубине дельты высокая вода подняла целую копну сухого слежавшегося тростника, быстрое течение подхватило ее, крутя, понесло по узким протокам и наконец выбросило на широкий простор взморья.

— Кабаны, свинья с поросятами! — кричит стоящий на носу лодки босоногий мальчуган, и все встают на нога, наклоняются под парус и смотрят в том направлении. Поросята выбрались на тростник и, провалившись ногами сквозь стебли, несколько погрузились в воду. Вытянувшись все в одном направлении, они лежат неподвижно, как будто затаились среди тростника и боятся выдать движением свое присутствие. Положение взрослой свиньи еще плачевнее. Тростник не держит ее тяжелого тела, и она, подмяв его под себя, отдыхает в воде, высунув над поверхностью лишь свою длинную голову. Лодка огибает островок и удаляется в сторону.

Ведь кабан не заяц, помочь нельзя. Свинья не даст поймать поросенка, еще, чего доброго, бросится его защищать, перевернет лодку. Пусть отдыхают. Но что их ждет впереди, удастся ли им доплыть до твердой почвы?

И с тяжелым сердцем все смотрят на безбрежную воду, на затопленные ивняки, едва видные на далеком горизонте. Необъятный голубой простор уж не радует взора, он пугает своей беспредельностью.

Ведь среди него на ненадежном плавучем острове — живые существа, трагическая неподвижная группа борющихся за жизнь животных. Могучий зверь — дикая свинья, прекрасный пловец, не желает ради спасения своей жизни бросить на гибель детенышей.

Лодка продолжает свой путь, все дальше уходя от неподвижной группы. Все угрюмо молчат, и у всех одна дума: не доплыть им до берега, выбьются из сил — вода одолеет.