Заповедными тропами

Глава первая СИНЯЯ ПТИЦА, ИЛИ ЛИЛОВЫЙ ДРОЗД

Хорошо бывает в лесу ранней весной. Снег уже стаял, но земля не просохла, местами чуть поднялась перезимовавшая зеленая травка, а осина и береза еще не успели покрыться новыми листьями. Только вечнозеленые сосна да ель поднимают свои темные остроконечные вершины над прозрачным лиственным мелколесьем. Войдите перед вечером в лес, встаньте на лесной опушке, пробудьте до захода солнца, и вы обязательно услышите пение замечательных наших певцов — дроздов. В это время они поют особенно часто. В наших лесах их несколько видов, и каждый из них поет по-своему. Громко свистит дрозд черный, еще лучше поет сравнительно маленький певчий дрозд. Неподвижно сидит он на самой вершине ели и распевает свою чудную долгую песню, немногим уступающую пению соловья. Как оживляет весеннее пение дроздов нашу северную природу!

Среди сравнительно некрупных птиц — дроздов, населяющих нашу страну, есть и такие, которые достигают размеров галки, как, например, лиловый дрозд. Его часто называют синей птицей. Он водится в Индии и в Гималаях. Оттуда через Афганистан лиловый дрозд проникает в горы нашей Средней Азии. Окраска оперения лилового дрозда издали кажется почти черной; если удастся увидеть его вблизи, то сразу станет понятным, почему его называют синей птицей. Оперение птицы темно-синее или лиловое с блестящими серебристыми блестками.

Хотя это и не водяная птица, но селится она всегда возле воды, точнее — возле горных ручьев, потоков и водопадов. Там, где русло горной реки круто обрывается вниз, где вода с шумом падает с высоты, там наверняка найдешь лилового дрозда. Свои гнезда лиловые дрозды прикрепляют к камням крутого обрыва и особенно охотно устраивают их в трещинах камней, нависших близ самого водопада.

С ревом падает на камни вода, пенится, рассыпается брызгами. Воздух вокруг насыщен холодной водяной пылью, река грохочет, а лиловый дрозд под этот аккомпанемент водопада распевает свою звонкую песню. Рев потока не может заглушить его голос, похожий на флейту.

Попал я как-то весной в горы Киргизии, увидел этих птиц, послушал их звучное пение и твердо решил добыть хоть парочку горных певцов для Московского зоопарка. Часто мы увлекаемся погоней за животными, которые не водятся в наших краях, как диковины выписываем их из-за границы, а того не учитываем, что у нас в стране есть свои изумительные диковины — сказочные синие птицы. Более шестидесяти лет существует Московский зоопарк, много в нем побывало интересных животных, но лиловый дрозд еще ни разу не попадал в его вольеры.

Задумав добыть лиловых дроздов, я при каждом походе в горы старался отыскать их гнезда и особенно примечал те, к которым, как мне казалось, было легче добраться. Облюбовал я одно гнездо, выждал, когда из яиц вылупятся птенцы, и отправился на разведку. Постучал я палкой о скалу, на которой находилось гнездо, и птенчики, заслышав стук, по-видимому, решили, что мать прилетела с кормом. Высунули они головы из гнезда и давай кричать, требовать пищи. Голоса у них звонкие, как серебряные колокольчики.

Полез я тогда по уступам скалы вверх к гнезду, и хотя невысоко оно помещалось и казалось доступным, но никак не мог я до него добраться. Метра два, не больше, отделяло меня от гнезда, но крутизна тут была такая, что сорвешься — живым не останешься, костей не соберешь.

Больше часа провозился я возле гнезда, все надеялся найти безопасный путь, но, увы, без толку. Пришлось мне вернуться домой с пустыми руками.

Стал я тогда думать: «Как мне быть? Раз решил привезти лиловых дроздов, как бы трудно ни было — надо свое слово сдержать». И вот что я придумал: «Дай-ка попробую ловить птенцов удочкой, как ловят рыбу, только без крючка, конечно». Достал я удилище, привязал к нему короткую леску, прикрепил грузило близ конца лески, а на самом конце сделал волосяную петлю.

Приготовив свою снасть, я в тот же день отправился в горы к знакомому гнезду.

Вот и нависшая скала, где грохочет бурный ручей, вот и гнездо с крикливыми дроздятами. Забрался я на ту скалу, уселся поудобнее, приготовил удочку. Все пять птенцов в гнезде видны мне как на ладони, но пока они лежат спокойно, петлей их не выловишь. Осторожно подвел я конец удилища к гнезду и поскреб им о камень. Заслышав этот звук, птенцы, как по команде, вытянули шеи и, широко раскрыв рты, подняли крик. Этим моментом я и воспользовался. Быстро накинув петлю на шею одного из птенцов, легонько затянул ее и поднял злополучного дрозденка на воздух. Хоть бедный птенец и проболтался в петле несколько секунд, но ничего с ним не случилось — остался целехонек.

Таким же манером, немного переждав, выудил я второго птенца. На большую добычу я и не льстился. Положив обоих дроздят в карман, чтобы не озябли, я скорее направился домой.

Дома я устроил для своих питомцев гнездо из лукошка. Насыпал туда песку, положил сена и поставил лукошко на теплую печь, прикрыв его сверху полотенцем. Маленькие голые птенцы больше всего боятся холода. Если они озябнут, сразу перестанут есть, потеряют силы, тогда трудно их выходить. Снимая с гнезда полотенце, я всегда давал им корм. Птенцы в первый же день привыкли к этому и стали, как только их откроешь, сами требовать пищи, жадно раскрывая большие рты.

В первые дни дроздята были ужасно уродливы, но все же заинтересовали ребят моей хозяйки. Стали ребятишки ловить на лугу кузнечиков, собирать дождевых червей после дождя и все это тащили моим питомцам. Корм этот птенцам и приятный и самый полезный. Как на дрожжах росли дроздята, с каждым днем крепли. Скоро они уже стали взбираться на край лукошка и встречали каждого входившего в комнату человека мелодичным серебристым писком.

Прошло две недели. Мои дроздята стали большие, длиннохвостые — совсем как взрослые лиловые дрозды, только рты у них еще в углах были желтыми. Жалко было мне запирать дроздят в клетку, и, мирясь с неудобствами, я предоставил им полную свободу в комнате. Они ловко ловили мух на окнах, прыгали по столу, подъедали крошки, а на ночь всегда усаживались на высокую русскую печку.

Одно меня смущало: в доме у нас появился маленький сибирский котенок. Как ни мал он был, но держать кошку в одной комнате с птенцами небезопасно. Очень рано у кошек проявляются наклонности хищника.

Однако пока все шло благополучно. Уход за дроздятами к этому времени стал много легче. Их уже не надо было кормить из рук — они научились находить пищу сами. Уходя из дому, я ставил на пол посреди комнаты блюдце с мелкими кусочками сырого мяса. Что не съедали дроздята, то подбирал котенок.

Быстро подрастая, котенок стал заметно интересоваться птицами, и, возвращаясь домой, я не раз с тревогой думал: «Живы ли мои дроздята?» Пора было прекратить это опасное сожительство, но я все медлил.

Однажды, вернувшись, я не нашел котенка в комнате. Обыскал все уголки, где котенок любил дремать днем, звал его по имени — все напрасно. Я недоумевал: куда мог исчезнуть котенок из запертой комнаты? И вдруг из-за шкафа послышалось слабое и жалобное мяуканье.

— Так вот ты где! Что ты там делаешь?

Щель между стеной и шкафом была настолько узка, что я не смог всунуть руку, чтобы извлечь оттуда котенка: он же на мой зов отвечал только мяуканьем, но не двигался с места. Решив, что котенок, застряв в щели, не может сам выбраться, я отодвинул тяжелый шкаф. Взяв котенка на руки, я погладил его, дал ему кусочек сырого мяса, но моего четвероногого шалуна и лакомку будто подменили. Есть-то он, правда, ел из моих рук, но все время щурился и беспокойно озирался по сторонам. А когда я посадил его к блюдечку, где еще оставались кусочки нарезанного мяса, котенок со страхом попятился назад. Что могло с ним случиться в мое отсутствие? Чем он так напуган?

И тут же все разъяснилось само собой. С печки легко соскользнул дрозденок и прямо с разлета сильно ударил котенка всем своим телом и клювом в мордочку. Тот отскочил назад, выгнул спину, готовый к защите. Однако новый сильный удар другой птицы сбил котенка с занятой им позиции. Ошеломленный маленький хищник бросился наутек. Оба лиловых дрозда с громким писком щипали свою жертву клювами, били его в спину, пока перепуганный котенок не скрылся в свое надежное убежище — узкую щель между шкафом и стенкой.

Теперь, уходя из дому, я уже не боялся за жизнь своих питомцев. Нападение дроздов надолго сохранилось в памяти котенка. Хотя он сильно подрос и был раза в три больше преследующих его птиц, но по-прежнему боялся встречи с дроздятами и старался не оставаться в комнате, когда в ней не было людей, на которых он смотрел как на своих защитников.

Осенью я привез лиловых дроздов в столицу и подарил зоопарку. Один лиловый дрозд прожил в Москве восемь лет. Он улетел, вылетев из рук сотрудника при пересадке из зимнего помещения в летнюю вольеру. Лиловый дрозд хорошо поет и в неволе. К сожалению, его голос слишком громок, чтобы его песню слушать в комнате.

Глава вторая ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО

— Сделай мне удовольствие, Андрей, — просил я, — пойдем за уларами, а кстати, и на козлов поохотимся. Если бы я знал ваши горы, как знаешь ты, я пошел бы один. Но обидно забраться на такую высь и не увидеть птиц.

— Увидишь! Как поднимешься до сплошного снега, там и уларов найдешь. Они сами себя свистом выдадут.

Этот разговор происходил в селении Сосновка, расположенном у подножия Киргизского хребта. Моим собеседником был пастух Андрей Уразовский.

Горный пастух не похож на пастухов среднерусской равнины. Он пасет свою отару высоко в горах на субальпийских лугах. Он не ходит пешком за стадом, а ездит верхом на быстроногой киргизской лошадке. За поясом у него нож, за плечами ружье. Охота для горного пастуха — любимое дело, только охотиться летом времени нет. Зато зимой, когда перестанут гонять стадо, он каждую неделю ходит в горы за козлами, а попутно бьет и уларов.

Улары, как вы уже знаете из моих рассказов о горной Армении, — крупные горные птицы. Они населяют альпийскую зону, редко спускаясь ниже верхней границы хвойного леса. Киргизию населяет гималайский, или темнобрюхий, улар.

Охота за уларами трудная. Не у всякого хватит выносливости забраться на такую высоту в горы. К тому же птица эта хотя до крайности глупая, но очень пугливая и осторожная. Редко кому из наших охотников посчастливится не только убить, но даже увидеть улара.

Трудность охоты за уларами меня только подзадоривала, и я очень обрадовался, когда как-то вечером Андрей сказал мне, что завтра он может пойти со мной на охоту. С вечера мы зарядили патроны, положили в мешок немного провизии, осмотрели, в порядке ли наш охотничий наряд: полушубки, шерстяные носки, специальные горные подковки. И на следующий день, встав на заре, мы направились в горы.

Дойдя до начала ущелья на берегу реки Кара-Балты, мы сделали привал, чтобы позавтракать. Андрей отрезал по большому куску свиного сала и по маленькому куску хлеба, так что ели мы не хлеб с салом, а сало с хлебом. Перед горной охотой нужно поесть сытно, но немного, не отягощая желудка, иначе на первом же километре подъема выдохнешься.

Внизу, у селения, совсем рассвело, а в ущелье царил холодный сырой полумрак.

Поеживаясь от холода, мы разглядывали в бинокли ближайшие увалы: не увидим ли где козлов-козерогов. Эти животные спускаются в ущелье только ранним утром, пока нет мух. Пригреет солнце, появятся мухи, и козлы немедленно уйдут выше в горы.

Вскоре Андрей заметил на сочном лугу целый табунчик пасущихся козерогов. Самки безмятежно щипали траву, а старый самец, украшенный рогами, стоял на вершине небольшой скалы и наблюдал за окрестностями. Если сторожевой козел заметит человека, то свистнет, и сейчас же все стадо собьется в кучу и пойдет к неприступным вершинам.

При виде козлов Андрея охватил охотничий азарт. Очень удобно захватить добычу так близко от селения. Убьешь — дотащить домой ничего не стоит, а кроме того, и место для подхода удобное.

Мы с Андреем сговорились так: один из нас зайдет по балке выше стада и отрежет отступление козлам в горы; другой попытается подкрасться снизу и выстрелить по зверю на большом расстоянии на всякий случай — авось попадет в цель. Андрей поставил условием, что какого бы другого зверя мы ни подняли — ни в кого не стрелять, только в козлов. Андрей пошел вперед, а я стал понемногу отставать. Мне надо было спугнуть табун снизу и нагнать его на Андрея. Не прошел я и полкилометра, слышу выстрел — громкое эхо прокатилось по горной долине. «Неужели, — думаю, — Андрей на другое стадо козлов наскочил?»

Спешу к нему. Андрей стоит смущенный, перезаряжает ружье. Выскочила у него из-под самых ног косуля, не сдержался он, выстрелил, забыв про уговор, да к тому же еще и промахнулся.

Козлы, конечно, после такого предупреждения нас ждать не стали. Поскакали через перешеек, где Андрей предполагал в засаде спрятаться, — только мы и слышали, как посыпались вниз камни и щебень. Махнули мы на них рукой и стали подниматься туда, где белели и искрились на солнце вечные снега.

Часа два лезли вверх и наконец добрались до скал в верхнем поясе гор. Неприступной стеной возвышалась темная, мрачная скала, покрытая снегом сверху, как шапкой. Обходя ее, мы слышали шорох сыплющегося сверху щебня.

Стали мы рассматривать в бинокль темные расселины и уступы и вскоре обнаружили не только козлов и уларов, но и киргиза-охотника с собакой на привязи. Тут мы с Андреем разделились. Я пошел влево к охотнику, а Андрей стал с другой стороны подходить к скале.

Поднявшись по склону на верхнюю часть утеса, я забрался в небольшое ущелье и стал наблюдать за пробиравшимся по узкой горной тропинке киргизом-охотником. Его поведение было мне совершенно непонятно. Собака, привязанная на длинном ремне к поясу охотника, шла впереди, а киргиз за ней, не снимая ружья с плеч, но, видимо, все время чутко прислушиваясь.

Прошли еще немного, вдруг зазвенел по скале щебень, посыпался вниз. Киргиз быстро лег на тропинку, ухватившись руками за выступы. В тот же момент его собака рванулась вперед — вот-вот своего хозяина с уступа стащит. Но киргиз подозвал собаку, осторожно поднялся и снова пошел дальше. Через некоторое время повторилась та же история.

Я недоумевал: какой смысл с таким псом охотиться, ведь не для того же охотник его берет, чтобы каждую минуту смерть за плечами чувствовать. Того и гляди, собака сдернет хозяина с узкой тропки и оба погибнут.

Тем временем киргиз забрался на середину скалы, снял ружье и, прижав собаку к земле, стал стрелять. Раза четыре выпалил, видимо, промахнулся, но пятой пулей все же свалил козла и стал спускаться вниз, куда скатился убитый зверь. Посмотрел я в бинокль на то место, куда пули ложились, — вижу, там стоят еще три козла — не шелохнутся. Не успел охотник со своей собакой скрыться за камнями, как вновь зазвенел щебень, более десятка козлов пошли по уступам вверх и вскоре скрылись за перевалом.

Только теперь я понял, зачем киргиз таскал за собой собаку. От человека козлы убегают, а завидев собаку, забьются в укромное место и стоят неподвижно.

Я был так увлечен охотой, что ничего не замечал вокруг. Когда же козлы ушли, я стал различать какие-то странные звуки: «уль-уль, уль-уль», — как будто кто-то ударяет по пустой бутылке металлическим предметом. Звуки слышались с небольшой скалы, нависшей над самой моей головой.

Пока я крутился на одном месте, пытаясь заглянуть на скалу, с другой стороны ущелья совсем близко раздалось «уль-уль». Я поспешно повернул голову в эту сторону и увидел, что прямо на меня летит улар. Он уселся на ту же скалу, откуда до меня раньше всего донеслись голоса уларов.

Еще секунда, и со всех сторон начали между собой переговариваться улары: «уль-уль, уль-уль», а потом засвистели, как свистит степной кулик — кроншнеп: «уйлить, уйлить, уйлить». Разносится этот свист по всему ущелью, но самих птиц не видно благодаря окраске их оперения, похожей на цвет камня.

Но вот, слышу, посыпался щебень. Гляжу, прямо ко мне по карнизу идет крупный красивый улар. Вскинул я ружье, но птица в ту же секунду перелетела на нависшую надо мой скалу и исчезла из виду. Однако огорчаться мне не пришлось: на том же карнизе появился новый улар. Он только собрался перелететь через ущелье.

Я не стал ждать, выстрелил. Грохот раздался такой, будто обрушились скалы. Все улары сорвались с карнизов и, согнув короткие крылья, устремились по косой линии вниз. За ними полетел и тот, по которому я стрелял. Видно было, что птица сильно ранена, летела она неуверенно, отставая от других. Пролетев немного, улар поднялся вверх, замер на секунду в воздухе и, сложив крылья, упал на каменистую россыпь.

Хорошо заметив место, куда упала птица, я стал спускаться вниз. По крутому склону спускаться еще труднее, чем подниматься. Каждый камушек надо ощупать, прежде чем решиться поставить ногу. Наверное, более получаса прошло, пока я добрался до каменистой россыпи, куда свалился убитый улар. Я сбросил заплечный мешок, ружье, патронташ, чтобы ничто не мешало, и принялся за поиски. Обошел кругом замеченное место, всматриваясь в навороченные камни, тщательно осмотрел каждый метр россыпи — все без толку. Около часу проискал, а найти не могу — улар мой точно сквозь землю провалился.

Взяло меня сомнение: там ли я ищу, может быть, это другая россыпь?

Опять пришлось подниматься на гору, чтобы сверху проверить местность. Нет, россыпь та самая — вон корень арчи, который я еще раньше хорошо заметил из своей засады. Вооружившись биноклем, я стал просматривать россыпь. Через сильные стекла каждый камень обыскал и наконец нашел. Сначала не сразу узнал я улара, показалось, что сухая веточка торчит из-за камней, но присмотрелся — это не веточка, а птичья нога. И тут же вижу: шевелится от ветерка сломанное перо на крыле птицы.

Птица лежала среди крупных камней и сама казалась камнем — только торчавшая нога и выдавала ее присутствие.

Пока я укладывал свою добычу в заплечный мешок, на склоне горы появился Андрей. Он торопился спускаться, солнце уже было низко, и особенно тревожило Андрея двигавшееся на нас с севера небольшое, но темное облако. Оно быстро росло, меняло свои очертания и цвет.

Признаюсь, мне это облако не внушало никаких опасений, но Андрей был другого мнения и настойчиво торопил меня.

Уйти от тучи мы так и не успели. Она закрыла солнце, и сразу в горах стало мрачно, сыро и холодно. Ветер стал дуть порывами. Все небо затянуло облаками. Одни из них, высокие, двигались плавно и медленно, а другие быстро и низко неслись над нашими головами и с каким-то шорохом, наталкиваясь на утес, начинали ползти вверх по горным ущельям.

Упали первые капли дождя, затем хлынул ливень, а за ним пошел снег. Наши полушубки намокли, покрылись тонкой ледяной коркой, она ломалась при каждом движении. Идти стало еще трудней. Кругом белел сплошной пеленой снег, земля под ним размокла, ноги скользили.

В полной темноте час спустя мы наконец добрались до арчового леса. Сбросили свои намокшие и обледеневшие вещи и поспешно принялись заготовлять на ночь топливо. Тащили крупные стволы арчового валежника, раскачивали и валили на землю сухостой. Вскоре огромный костер, разгоняя темноту ночи, запылал посреди лужайки.

Сладко спится на воздухе, но особенно хорошо отдыхать в горах после утомительной и трудной охоты. Кажется, не дышишь, а пьешь свежий ароматный воздух, и с каждым глотком в усталое тело вливаются новые силы.

Я рано проснулся на следующее утро. В небе еще мерцали звезды. Тихо было кругом. Только далеко в ущелье кричал филин да снизу доносился глухой рокот горного потока.

Ночную тьму сменили предрассветные сумерки, звезды как будто поднялись выше и побледнели, посветлело небо, и на нем четко выступили белые снеговые вершины. Первыми проснулись черные красноносые галки — клушицы. Целая стая клушиц, звучно перекликаясь, снялась с мрачного утеса, на котором ночевала, и вновь расселась по уступам. На зубчатом горизонте ярким пламенем вспыхнула снеговая вершина, за ней другая, третья… Не освещенные солнцем склоны уже не казались белыми, как прежде. Они поголубели от упавших на них теней. Ниже по черным расселинам клубился туман.

Холодно было выбираться из-под полушубка, но все же я встал и начал осматриваться кругом. Наш лагерь помещался на маленькой площадке горного выступа, края которого круто обрывались к Кара-Балте. Кое-где подымались деревья арчи.

Я разбудил Андрея:

— Посмотри-ка, куда мы залезли, знакомо тебе это место?

Андрей неохотно встал и с удивлением осмотрелся. Потом подошел к краю обрыва, заглянул вниз и резко отшатнулся, даже в лице изменился, как мне показалось.

— Что там? — спросил я и вскочил на ноги.

— Осторожно! — крикнул мне Андрей.

Я заглянул за край обрыва и так же, как Андрей, попятился назад. Мурашки забегали у меня по спине. Внизу под нами лежала пропасть. Глубоко-глубоко на дне ее пенилась Кара-Балта. Между темными скалами парили крупные птицы.

— Как это нас занесло сюда! — дрогнувшим голосом сказал Андрей. — Ведь вчера в темноте стоило только сделать еще лишний шаг и… — Андрей махнул рукой. — Знаешь, где мы с тобой ночевали? Это место называется «орлиное гнездо».

Глава третья ЧО

Как-то зимой я получил письмо из Киргизии. Мне писал старый приятель — охотник Андрей. После обычного приветствия всей моей семье он сообщил интересную новость.

«Недавно, — писал он, — в наших горах убили интересного зверя, я никогда такого не видел. Величиной этот зверь немного меньше волка, рыжий, как лиса, и хвост у него, как у лисы, длинный и пушистый. Морда узкая, длинная, уши толстые и круглые, по-киргизски называют чо. Как называют такого зверя по-ученому?»

Этого краткого описания для меня было достаточно. Рыжая окраска, толстые и круглые уши — эти признаки давали возможность предполагать в убитом звере красного волка.

Десять минут спустя я уже был на почте и дал телеграмму следующего содержания: «Срочно купи красного волка, сохрани шкуру и череп, оплатим пятьсот».

Ответ Андрея привел меня в уныние: «Зверя сдали на заготпункт, череп брошен в горах, искал, не нашел».

Какая досада — упустить такую редкость, притом найденную в Средней Азии, где его обитание не вполне доказано и вызывает постоянные споры среди ученых! Но жизнь идет своим чередом, а время делает свое дело. Острая досада переходит в сожаление, сожаление — в воспоминание.

Прошла зима, потекло с крыш, оживленно зачирикали воробьи. Как и всегда в это время года, меня потянуло из многолюдного города на свободу, к природе. Пять суток пути в скором поезде, и я вновь в прохладной Сосновке, где нет изнуряющей жары, где ночи прохладны, как на севере. Первые увалы уже покрылись яркой молодой зеленью, а выше, где крутые склоны поросли темным арчевником, пятнами белел снег, в ущельях клубились туманы. Я вновь экскурсировал, собирал птиц и млекопитающих, записывал свои наблюдения в дневник. Но в первое время мои экскурсии ограничивались окрестностями селения, и я только с завистью поглядывал на вершины, казавшиеся мне недоступными.

Прошло несколько дней, я достаточно свыкся с разреженным горным воздухом, все выше поднимался в горы и наконец предпринял поход в Битью. Это ущелье уже издавна привлекало меня обилием животных, необыкновенной красотой и суровостью.

Мы с Андреем вышли из Сосновки ранним утром, поселок еще спал, сумерки окутали нас, впереди шумела и пенилась Кара-Балта, от нее тянуло холодом. Двадцать километров — это не расстояние для людей, привыкших к дальним переходам по равнинам, но двадцать километров в горах — это не шутка. Нельзя спешить, необходимо бережно расходовать свои силы. И хотя нас тянет скорей вперед, мы медленно идем по ущелью, поднимаясь все выше и выше. Узкая тропинка извивается змеей то у самой Кара-Балты, то взбегает по крутому склону, чтобы вновь спуститься к потоку. Мы минуем легкие мостики, преодолеваем обвалы, загромоздившие нашу дорогу, и с каждым пройденным часом приближаемся к цели. Но чем выше поднимаемся мы, тем уже становится ущелье. Местами оно переходит в узкий коридор, на дне которого ревет вода, катятся по руслу и рокочут тяжелые камни, а по сторонам — отвесные утесы, там, в голубой выси, прикрытые арчевым лесом. Выше арчевника широко раскинулись альпийские луга, над которыми вновь встают великаны утесы — белые зубчатые вершины их упираются в самое небо.

Труден и опасен был путь по Кара-Балте в то время. Горные обвалы иной раз совершенно загромождали дорогу, не позволяя двигаться дальше. Но и тогда по Кара-Балте шли скотоводы. Они стремились к перевалу, за которым широко раскинулась высокогорная долина Сусамыр — «дом отдыха для киргизской лошади». Худых, с разбитыми спинами, едва передвигавших ноги лошадок медленно гнали по ущелью. Местами, там, где путь становился для утомленных животных слишком тяжел, их втаскивали на арканах по крутой дороге. Проходило время — и прохлада, здоровая пища, отсутствие оводов и мух делали свое дело. К осени табун красивых и бодрых лошадок спускался по ущелью.

Ныне из Чуйской долины вдоль по Кара-Балте проложена дорога. Упорный труд человека сделал Сусамырскую долину вполне доступной. А в то время… Я никогда не забуду один сыпец. Громадный и крутой, на сотню метров он делал дорогу крайне опасной.

Когда я приближался к нему, у меня всегда появлялось желание вернуться обратно. Едва вступал на него человек, как он, глухо рокоча камнями, начинал двигаться вниз все быстрей и быстрей, пока не обрывался к потоку. Никаких промедлений, спешно бежать вперед, а иначе вместе с камнями вас унесет к отвесной стене и дальше, в Кара-Балту. Но вот сыпец позади, еще один предательский мостик, узкий, гнилой и скользкий от сырости и плесени. Стесненный обломками скал, под ним пенится и ревет поток. Три быстрых напряженных шага, вас обдает водяной пылью, и вы вне опасности. Риск позади. Слева от нас начинается боковое ущелье Битья. Перед входом в него мы отдыхаем. Рядом катится вода, в стороне ворчит побеспокоенный нами сыпец, над потоком свистит и поет синяя птица.

В Битье, в километре от ее выхода в ущелье Кара-Балты, жил киргиз-охотник Мурат. Я с ним еще не был знаком, но его хорошо знали жители Сосновки. Зимой он туда постоянно привозил мясо. Его прокопченная дымом юрта стояла на зеленой лужайке в глубине ущелья. Мы не застали хозяина дома — он с утра ушел за козлами. Нас встретил шестилетний черноглазый мальчик — сын Мурата. Уже с первого момента нашего знакомства он расположил меня к себе живым и веселым характером.

Сбросив с себя заплечные мешки и ружья, мы устроились близ юрты на воздухе. У основания огромного камня, величиной с двухэтажный дом, запылал костер. Нам нужно было сварить ужин, состоящий из пшена и убитых по пути кекликов. Когда все приготовления были закончены, каждый из нас занялся своим делом. Я снимал шкурки с добытых птиц и заносил наблюдения в дорожную книжку. Андрей чинил свою обувь, а кругом свистели сурки — их было множество, на сизых скалах перекликались альпийские галки.

Наш юный хозяин, оторванный от сверстников и вообще от людей, видимо, крайне тяжело переживал свое одиночество и был очень рад нашему приходу. Он всем интересовался: нашими ружьями, патронами, инструментами, расспрашивал о назначении того или другого предмета. Но в то же время его маленькая фигурка носилась от костра к юрте, от юрты к большому камню. Он вмиг натаскал дров, умело разложил костер, ощипал кекликов и разделал их мясо, а сейчас следил за огнем и болтал без умолку своим мягким говорком. С ним невозможно было скучать. За несколько минут он сообщил нам массу всевозможных новостей.

— Ты знаешь, отец для тебя яйцо достал!

И, не ожидая моего вопроса, он вмиг вскарабкался на огромный камень, сунул свою маленькую ручонку в глубокую трещину и показал мне сверху яйцо черного грифа. Через секунду он вновь был у костра, рассказывая, что два дня назад из соседнего ущелья к ним заходил охотник Казакпай и что сегодня отец ушел за козлами до рассвета, так как они уже два дня сидят без мяса. Когда же все новости были исчерпаны, он рассказал нам простенькое киргизское предание об одном горном охотнике и его сыне. Им я хочу поделиться с читателями.

В глубокой горной долине жил когда-то киргиз-охотник со своей семьей. Однажды ранним утром он собрался за козлами в соседние горы.

— Возьми меня на охоту, — упрашивал отца пятилетний сынишка.

— Дома сиди, иди к матери, — ответил сурово отец. — Ты еще мал, куда тебе по горам лазать.

И, перекинув за плечи свою длинную винтовку, отец стал подниматься по крутой тропинке. Ответ отца обидел мальчика, и он горько заплакал.

Ведь он большой, почему же его не берут на охоту?

Наш рассказчик запел песенку, которая ярко выражала всю обиду ребенка.

Скрылся отец за скалами, и сын, не послушав увещеваний отца, побежал по его следам. Он еще не умел, как взрослый, разбираться в следах, вскоре сбился с правильного пути и, обессилев, сел отдохнуть, прилег под камень и, укрывшись своей курточкой из меха дикого козла-козерога, крепко заснул.

Далее опять следовал короткий припев.

Ему снилось, что он в своей юрте, где так хорошо пахнет молоком и дымом, что мать гладит его по головке и напевает колыбельную песенку.

Перед вечером отец возвращается с охоты. Он несет за плечами убитого козла. Но что это впереди? Острые глаза охотника заметили бурую шкурку среди камней. Осторожно опустив на землю добычу, охотник подкрался ближе, прицелился и спустил курок. Что-то забилось впереди и затихло. Но что он наделал? Под шкуркой козла, свернувшись в комочек, простреленный пулей, лежал его любимый сынишка.

Рассказ заканчивался песней. Она выражала горе отца над убитым сыном.

Солнце скрылось за зубчатыми хребтами, и сразу в ущелье стало холодно, неуютно и сумрачно. Мы закончили свои дела и перебрались в юрту. Веселый огонек очага наполнил ее каким-то особенным запахом, теплом и светом. Близко пододвинувшись к костру, мы его живительным теплом согревали озябшие руки. Спать не хотелось, и, пользуясь свободным временем, мы болтали о Москве, о горах, о населяющих их животных. Снаружи быстро сгущались сумерки, вскоре перешедшие в черную ночь. Но где же хозяин? Неужели он еще бродит в потемках по опасным горным тропинкам?

В этот момент полог юрты откинулся в сторону, и в свете костра появился Мурат. Небрежно сбросив на землю совсем маленького живого козленка и повесив винтовку, он кинул нам короткое приветствие. Совсем молодой, плечистый, с коротко остриженными черными волосами и коричневым от загара лицом, он казался олицетворением здоровья и силы. Прямо на его голые плечи была небрежно наброшена куртка из выделанной козлиной шкуры, за поясом торчали широкая рукоятка ножа и железные подковки с длинными шипами. Их охотники обычно используют при ходьбе по крутым склонам. Живописный костюм, бьющее ключом здоровье и правильные черты лица невольно заставляли обратить внимание на этого человека. Но мрачный, неприветливый взгляд, крутая складка на переносице под сросшимися бровями производили не совсем приятное впечатление. Как видно, тяжело живется с ним его славному сынишке. И действительно, мальчуган сразу притих, забился в темное место, стараясь не попадаться на глаза отцу. Приход хозяина создал у всех какое-то тяжелое настроение. Сбросив с плеч куртку и сняв обувь, Мурат подсел к нам и мрачно смотрел на огонь. Все долго молчали.

— Как охота? — наконец проронил Андрей.

— Охота — на обед хватит, — раздраженно кивнул головой Мурат на козленка.

Опять наступило тягостное молчание.

— Козленка никто не тронет, — сквозь зубы процедил я и, поднявшись со своего места, поставил у костра большой котел с нашим ужином. — На десять человек хватит!

На мгновение глаза Мурата вспыхнули недобрым пламенем, но закон восточного гостеприимства и долг хозяина заставили его сдержаться. Молча мы принялись за еду, и казалось, каждый из нас был поглощен этим занятием.

Но куски положительно застревали в горле, и только Мурат с ожесточением уничтожал пищу — кости хрустели под его крепкими челюстями. Но с каждым проглоченным горячим куском что-то менялось в его лице. Вот уже не горят его глаза, разглаживается складка на переносице, и лицо становится другим, не отталкивающим, как прежде. Вот на лбу его выступил пот, он как будто пьянеет от горячей пищи и неожиданно для всех начинает улыбаться, показывая белые зубы. На лице его довольство, в глазах огонек веселья.

Не дожидаясь нашей просьбы, он с иронией рассказывает о постигших его сегодня охотничьих неудачах. Козлы совсем близко, еще два-три шага, и вдруг из-под ног летит предательский камень. Табун шарахается в сторону, и все пропало. Опять целые часы подхода — умелого, осторожного, как у хищного зверя. Добыча почти в руках, и опять неудача. Ружье осекается один, другой, третий раз, и все труды и лишения дня пропадают напрасно. Мы внимательно слушаем, стараемся не упустить ни одного слова и вместе с Муратом переживаем досаду. Перемена настроения киргиза-охотника сказывается на окружающих и особенно на его сыне. Гроза благополучно миновала, мальчик появляется среди нас и участвует в разговоре.

Мурат хорошо знал родные горы, до тонкости изучил повадки населяющих их животных и теперь с большой готовностью поделился со мной этими сведениями. Он рассказал, как ранней весной близко к его стоянке подходил барс, как несколько ночей он рявкал на соседних скалах. Потом хозяин рассказывал о горных птицах — уларах, подражая их весеннему крику, и, видя, что его слушают с большим вниманием, вдруг с изумительной точностью стал свистеть красным сурком. И как же бесподобно это ему удавалось! Так и казалось, что вот на обломке скалы, скатившемся на зеленую лужайку, стоит на задних лапах крупный, толстый и смешной зверек. Он кричит изо всех сил, захлебываясь, так, что вздрагивает его жирное тело, а голос слышно на много километров. В такт свисту закидывается назад его голова, подергивается хвост. Ему вторит ближайший сосед по норе, затем десятки других и вскоре все горы. «Но — болды (довольно), кудук кеткен (в колодец ушел)», — заканчивает рассказчик. И как это похоже на сурка. Он накричался вволю, взбудоражил сурков-соседей, козлов-козерогов, уларов — все живое, все предупреждены о близкой опасности, о приближении человека. И теперь он ушел в безопасную нору. Ну-ка, попробуй охотник после этого подойти к своей добыче!

— А знаешь, — обратился ко мне Андрей, — ведь это Мурат убил красного волка.

Я вспомнил тот досадный случай и попросил рассказать, как это произошло. Вот что я узнал со слов Мурата.

Поздней осенью охотники гор устроили большую охоту на козлов-козерогов. Человек пятнадцать окружили один из хребтов, где держалась группа животных, и стали гонять их с места на место. То здесь, то там гремели выстрелы, добыча обещала быть обильной. И вот острые глаза киргиза заметили четырех своеобразных хищников — они искали выхода из окружения. Это были красные волки — чо по-киргизски. Звери подошли к Мурату на верный выстрел, и тот ждал удобного момента. Вот одно животное останавливается и, не подозревая, что рядом опасность, смотрит в противоположную сторону, чутко вслушивается в нарастающий шорох в далеком ущелье. Мурат целится долго и наконец спускает курок винтовки. Грохочет выстрел, пуля пронзает шею злополучного зверя, и он падает на землю. Остальные бросаются врассыпную, но, несколько отбежав от опасного места, вновь собираются в тесную группку и исчезают за скалами. Слушая рассказ Мурата, мы засиделись до поздней ночи.

Спустя три дня мы с Андреем тем же путем возвратились в Сосновку. Опять скользкий мостик и ворчливый сыпец заставили пережить нас неприятные минуты. Мы шли не одни. За нами бежал маленький козленок, которой я приобрел у Мурата и назвал Майкой.

С тех пор прошло около года. Однажды в Зоологическом музее Московского университета мне показали шкуру интересного зверя. Ярко-желтая окраска меха, длинный пушистый хвост, строение ушей и общие размеры позволяли предполагать, что шкурка принадлежит красному волку. Однако при шкурке не было черепа, и его отсутствие мешало точному определению. Кто мог поручиться, что это не домашняя собака, размеры, окраска и другие внешние признаки которых столь изменчивы? Не было при шкурке и этикетки, указывающей, где и когда было добыто животное. Это совершенно обесценивало экземпляр с зоологической точки зрения. Сравнительно недавно она была обнаружена на Московском холодильнике среди большой партии шкур сурков и лисиц, присланных из города Фрунзе — столицы Киргизии.

«Странный зверь, — подумал сортировщик, осматривая шкурку от головы до хвоста. — Не то маленький волк, не то огромная лисица, а может быть, просто домашняя собака».

Но шкурка не могла сообщить своего происхождения, и любознательность сортировщика оставалась неудовлетворенной. На всякий случай о своем недоумении он сообщил по телефону в один из московских музеев. «Интересный, загадочный зверь, — думал директор музея. — Почти наверное красный волк, но все же не исключена возможность, что это беспородная собака. Жаль, очень жаль, что нет черепа». Также на всякий случай директор приобрел шкуру и позднее передал ее в музей университета. И здесь она вызвала недоумение. «По всем признакам шкура принадлежит красному волку, — высказывались научные сотрудники, — но нет черепа, нет этикетки — а вдруг это собака?»

Киргизия и сомнительная шкурка красного волка — я насторожился. Какое странное совпадение при большой редкости зверя. Ведь мне было хорошо известно о добыче одного красного волка в Кара-Балтинском ущелье Киргизии.

— Знаете, — вмешался я, — если этот зверь убит пулей и она пробила ему шею, то я, не сходя с места, могу снабдить его самой точной этикеткой и определить без черепа.

Мы, волнуясь, вывернули шкуру мездрой наружу. В области шеи она была насквозь пробита пулей. Всякие сомнения рассеялись. Это был красный волк, убитый на Киргизском хребте горным охотником Муратом.

Но я так мало сказал о распространении красного волка о его образе жизни. К сожалению, об этом мы недостаточно знаем. Известно, что это животное обитает в горах Центральной Азии и Восточного Китая, проникая к нам в Семиречье, в Южную Сибирь и в области рек Уссури и Амура. Вероятно, звери ведут стайный образ жизни, сообща нападают на крупных копытных животных. В Московском зоологическом музее красный волк представлен только двумя экземплярами и рассматривается как большая редкость.

Из шкуры красного волка, убитого Муратом, сделано чучело. Его можно посмотреть в верхнем зале Зоологического музея, и если вы будете его смотреть, вспомните историю, о которой я только что рассказал.

Глава четвертая ЧУБЧИК

С Чубчиком я познакомился в горах Ферганы. Была поздняя осень. Роскошные ореховые и яблоневые леса уже поредели и пестрели разноцветными заплатками осенней листвы. Временами моросил дождь, даже шел снег, но кратковременное ненастье снова сменяли золотые осенние дни.

Я приехал сюда ненадолго, однако обстоятельства сложились таким образом, что мой отъезд пришлось отложить на неопределенное время.

Уже давно в нашей стране с целью обогащения фауны проводится широкая акклиматизация диких пушных животных. Сначала к нам были завезены из Армении связанные с водой грызуны — ондатры и нутрия, обладающие весьма ценным мехом. Выпущенные на свободу в тростниковые заросли наших крупных водоемов, они освоились с новыми условиями, и местами их акклиматизация дала блестящие результаты. Многие тысячи ценных шкурок ондатры ныне удается заготовлять, например, в Казахстане, в устье реки Или, на землях, ранее почти не используемых человеком.

Помимо них для акклиматизации были использованы и другие животные, обитающие у нас, но имеющие ограниченную область распространения. Среди них не последнее место занимал уссурийский енот, или, как его правильнее называть, енотовидная собака.

Это животное достигает размеров лисицы. По внешнему виду оно напоминает американского зверька енота, но, в отличие от него, ведет наземный образ жизни, поселяется в норах и относится к семейству собак.

Коренная родина енотовидной собаки — болотистые пространства и широколиственные леса Японии, Китая, Кореи и Маньчжурии. Отсюда она проникает к северу до среднего течения Амура и в Уссурийский край.

Большие партии этих зверей, обладающих исключительно теплым мехом, в свое время были выловлены в Уссурийском крае и выпущены в разных местах страны. Сотня енотовидных собак для акклиматизации попала в горные ореховые леса Ферганы.

Прожив несколько лет в новых условиях, енотовидные собаки сначала сильно размножились, но затем неожиданно исчезли. Тревожные вести об этом дошли до Москвы. С целью проверить слухи о неудавшейся акклиматизации енотовидных собак я и приехал в этот благодатный уголок Средней Азии.

Осмотр нор, где прежде жили енотовидные собаки, показал, что норы обитаемы, но кто из зверей в них живет — сейчас нельзя было определить точно. Я отправил в Москву телеграмму с просьбой срочно прислать на место охотников со специальными норными собаками. С помощью этих собак можно было безошибочно установить, какие именно звери обитают в норах.

Дожидаясь приезда охотников, я бродил по лесам, лакомился фруктами и орехами, охотился за горными курочками — кекликами. И только вечером возвращался на пасеку, где я поселился на это время.

Ждать долго не пришлось. Как-то раз, подходя к дому, я услышал хриплый собачий лай. В разных концах усадьбы были привязаны к деревьям собаки. Около собак, злобно рвавшихся друг к другу, суетились люди. Тут-то я впервые и увидел Чубчика.

Это была смешная маленькая собачонка — величиной чуть побольше кошки. Если бы не живые черные глаза, подкупавшие своей смышленостью, вряд ли я обратил бы внимание на такую непривлекательную собаку. Представьте себе желто-пегого пса с удлиненной головой, с коротким обрубком вместо хвоста и грубой шерстью, почти щетиной, торчащей во все стороны. Одно ухо висело книзу, другое задорно стояло торчком.

Но, несмотря на свое внешнее уродство, Чубчик был замечательной собакой. Как бы извиняясь, природа наградила его большой понятливостью и по-львиному смелым сердцем.

Так называемые иглошерстные фоксы — порода собак, к которой принадлежал Чубчик, специально выведены человеком для норной охоты. Несмотря на маленький рост, эти собаки обладают могучим телосложением и сильными челюстями. От них требуется выгнать из норы, задержать или задушить и вытащить наружу барсука или лисицу. Иглошерстные фоксы с азартом лезут в любую нору, смело вступают в бой с ее обитателями, не обращая внимания на раны, полученные во время схватки, и громким лаем дают знать охотнику о местонахождении зверя под землей.

Кровавые, беспощадные драки, кончающиеся гибелью одного из противников, — это их стихия. Они грызутся насмерть и с другими собаками, причем, как правило, маленький фокс может справиться с большой собакой.

Чубчик был ярким представителем неукротимой породы иглошерстных фоксов. Я полюбил его за беспредельную смелость. Привлекало меня в этом псе также и то, что обычная для иглошерстных фоксов свирепость совмещалась у него с добродушием и мягкостью нрава в отношении людей.

При помощи фоксов в первые же дни удалось точно установить, что енотовидные собаки больше не живут в здешних местах. Все норы оказались населенными барсуками. На них и решили поохотиться прибывшие с собаками охотники.

Неприятная, жестокая эта охота. Неохотно вспоминаю о ней, но все же расскажу о тех эпизодах, героем которых был Чубчик.

Представьте себе крутой горный склон, поросший яблонями, алычой и барбарисом. Внизу с глухим рокотом струится горный поток Ходжа-Ата; он то пенится, извиваясь среди темных скал, обдает брызгами берег, то притихает, выбегая из теснин на широкий простор. Но мы не замечаем суровой красоты горной природы. Все наше внимание поглощено работой собак в норах барсуков.

Уже больше часа из-под земли доносится приглушенный собачий лай. Это работает в норе Левко. Он крупнее всех остальных фоксов, зол до крайности, но не обладает хорошими рабочими качествами: не умеет загнать зверя в тупик. Лай слышится то с одной, то с другой стороны — значит, зверь то и дело перемещается в своем подземном жилище. Где копать, где вскрывать нору — непонятно, и охотники бездействуют, проклиная глупого пса.

Все с нетерпением ждут, когда пустобрех наконец вылезет наружу. На смену ему уже приготовлен маленький Чубчик. С Чубчика сняли ошейник, держат его на руках, и пес дрожит всем телом от нетерпения. Его глаза устремлены на темное отверстие входа, голова медленно склоняется то вправо, то влево. Он чутко ловит заглушенные звуки и, видимо сообразив своим собачьим умом, что Левко работает из рук вон плохо, начинает скулить и рваться.

Наконец из норы, утомленный бесцельным облаиванием барсука, появляется Левко. Не успели охотники взять пустобреха на привязь, как Чубчик выскользнул из рук и устремился к норе. И тут произошло то, чего мы никак не ожидали. Левко вцепился зубами в горло Чубчика, и обе собаки, свившись в клубок, покатились под гору. Охотники кинулись за ними, зная, что такая драка может окончиться смертью.

Мы нашли собак у подножия холма. Левко беспощадно душил Чубчика. Не было возможности разжать страшные челюсти фокса. Чубчик слабо хрипел, мышцы его ослабели, в закатившихся глазах угасала жизнь.

В этот критический момент у меня мелькнула счастливая мысль: схватив обеих собак, я бегом кинулся к потоку и погрузил голову ненавистного Левко в воду. Пес пускал пузыри, захлебывался, извивался, но, видимо, сам был не в состоянии разжать челюсти. Однако скоро Левко потерял сознание, и тогда с помощью кинжала мы смогли наконец развести сжатые челюсти.

Обе собаки без признаков жизни лежали на земле.

Всей душой возмущенный происшедшим, я не интересовался судьбой Левко. Все мои усилия были направлены к тому, чтобы вернуть к жизни Чубчика. И вот наконец он открыл глаза, а спустя полчаса, еле передвигая ноги и качаясь из стороны в сторону, брел за мной к пасеке. Пес оказался живучим как кошка, и, не присмотри я за ним, он бы улизнул в лес, туда, где продолжалась охота, где привязанные собаки злобно лаяли на воскресшего «утопленника» Левко.

После этой истории я взял Чубчика под свое покровительство, хотя это псу и не нравилось: он не любил бездействовать. Я отстаивал перед охотниками свою точку зрения, считая, что такую собаку, как Чубчик, надо сохранить для охоты на лису. Лисица не может усидеть в норе при натиске хорошей собаки, выскакивает наружу, где и попадает в руки охотника. Напротив, барсук бешено защищается, предпочитая погибнуть, но не выйдет из своего подземного жилища. Много собак гибнет при охоте на барсуков.

Однажды я остался на пасеке один. Все ушли на охоту в горы. Сижу я за столом под открытым небом, попиваю чай с душистым медом. Чубчик тут же спит у моих ног и во сне взлаивает. Наверное, во сне с барсуком дерется. Вдруг я вижу: зашевелилась одна из тыкв, положенных на завалинке дома. Покачается она в разные стороны и опять встает на старое место. Что за диво? Почему тыква словно живая вертится?

Подошел я осторожно к завалинке и вижу, что в тыкве сидит большая туркестанская крыса. Прогрызла она в тыкве дыру, залезла внутрь и лакомится сочной мякотью.

«Ну, — думаю, — пакость такая, теперь не уйдешь. Заряда не пожалею, а тебя живой не выпущу». Надо сказать, что крысы сильно подпортили собранную мной коллекцию птиц и млекопитающих, и я на них был зол.

Заткнул я прогрызенное отверстие тряпкой, положил тыкву на лужайку возле дома, а сам пошел в комнату за ружьем. Иду я обратно, вкладываю на ходу в ружье патрон, смотрю — возле тыквы крутится Чубчик. Ему хотя крысу и не видно, но чует пес, что в тыкве сидит зверь.

И я решил, что стрелять не буду, пусть Чубчик сам с крысой расправится, а то пес соскучился без охоты. Выдернул я из дыры тряпку, отошел назад, чтобы не мешать Чубчику, и стал наблюдать, что будет. Выскочила крыса наружу и, как завидела собаку, поднялась на задние лапы и зубы оскалила. Только Чубчик на нее кинулся — крыса вцепилась зубами ему прямо в нос. Пес трясет головой, старается освободиться и не может.

Тут я не выдержал — вмешался. И получилось так, что оказал я Чубчику медвежью услугу. Взял я палку да сбоку поддал крысу. Она отлетела от Чубчика шагов на пять. Пес тут же бросился на врага и мигом задушил грызуна.

Взглянул я на победителя и ахнул: половины носа у пса как не бывало — осталась у крысы в зубах. Засуетился я, расстроился — жалко собаку, а Чубчик помахивает обрубком хвоста, смотрит мне в глаза и будто хочет сказать, что охота на крыс ему все-таки очень понравилась. Покрутился он около меня, раза два слизнул языком кровь и отправился домой досыпать.

Ну и Чубчик! Ну и урод! Наверное, другая собака, лишившись половины носа, целый час бы визжала, а Чубчик и внимания не обратил.

На той неделе случилось несчастье. Во время охоты на барсука погибла самая лучшая рабочая собака Ледка. Загнав барсука в отнорок, она, пока охотники раскапывали нору, не выпускала зверя из тупика. Но в самый последний момент барсук решил прорваться, залез под собаку, да так прижал ее к верхнему своду, что у Ледки грудная клетка захрустела. Барсук задушил собаку, но и сам застрял. Так и откопали барсука с мертвой Ледкой на спине.

Потеряв Ледку, охотники снова стали таскать на охоту Чубчика. Я больше не хотел принимать в этом участия, предпочитая бродить с ружьем по горам.

Но как-то раз прихожу домой, а мой хозяин-пасечник и говорит:

— Знаете, а ведь Чубчик пропал.

— Как пропал?

— Да не знаю точно. Говорят, обвал получился и собаку в норе завалило. Пробовали раскапывать — ничего не вышло. Корни да камни мешали. Ну и бросили. А жалко собаку.

Как я это услышал, места себе не меху найти. За что ни возьмусь — все из рук валится. Жду вечера, когда вернутся охотники. Но охотники нового ничего не рассказали. Говорят, собаку откопать невозможно. Оставили они это гиблое дело и в течение целого дня охотились на других барсуков.

Однако на следующий день по моему настоянию охотники показали мне нору, в которой завалило Чубчика. Лег я на землю, приложил к ней ухо и слышу под землей редкий глухой лай. Бедный пес! Бросили его на гибель, а он, верный своему долгу, все еще лает, старается не упустить барсука. Ну и Чубчик!

«Нет, — думаю, — не допущу, чтобы такой пес голодной смертью погиб!»

Пришел я домой и спрашиваю пасечника, где сейчас в лесу работают киргизы из лесничества. Мне было известно их искусство копать землю. Пасечник рассказал мне, где их надо искать, и я тотчас отправился в лес. Однако на поиски ушло немало времени, и только к вечеру я пришел домой в сопровождении двух здоровенных парней.

Раннее утро следующего дня застало нас за напряженной работой. Размахнется рабочий широким кетменем, всадит его до отказа в землю и отбросит целую кучу земли. А мы топорами вырубаем корни, выворачиваем камни, освобождаем путь кетменем. И в минуты передышки прислушиваемся к лаю. Он уже едва слышен — слабый такой. Видимо, собака совсем обессилела без воздуха, воды, пищи.

Часа четыре продолжалась раскопка, но все же мы добились своего — извлекли из-под земли Чубчика. Сколько радости было! Но Чубчик даже как будто был разобижен, что его оторвали от барсука. Немного отдышавшись на воздухе и попив воды (есть ему было некогда), пес опять полез в нору. С раздражением я схватил его за шиворот, посадил в мешок и понес домой. Охотники хотели и барсука вытащить из норы, но я не дал. Чубчик уцелел, пусть и барсук живет на доброе здоровье: он тоже сражался храбро.

Через несколько дней охотники тронулись в Москву, но не прямо, а с заездом на маленькую станцию близ Сырдарьи, где предполагали поохотиться за фазанами.

Там опять с Чубчиком случилось несчастье. Я узнал об этом позже из рассказов вернувшихся охотников.

Во время фазаньей охоты собаки подняли кабана. Как ни мал был Чубчик, но сердце имел львиное и не испугался страшного зверя. Вцепился пес зубами в окорок кабану, да так крепко, что повис на нем. Кабан кинулся в камыши и утащил с собой Чубчика. Долго искали охотники собаку, не нашли и уехали в Москву без Чубчика.

Как кабан отделался от фокса, никому не известно, только спустя неделю Чубчик забежал в отдаленный поселок, а оттуда его доставили на станцию. Вскоре в Москву пришла телеграмма: «Найден Чубчик, выезжайте».

Ну и Чубчик, ну и урод! Побольше бы таких уродов на свет родилось!

Глава пятая ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Много воды утекло с тех пор, как я в последний раз посетил Киргизию.

Высоки киргизские горы, неприступны скалы, круты серые осыпи… «Не по возрасту стала мне эта страна», — решил я и даже мечтать о ней перестал. И вдруг весной 1951 года обстоятельства сложились таким образом, что мне опять привелось побывать в горах Киргизии. В самом начале мая мой спутник Анатолий Николаевич Желоховцев и я сошли с поезда на вокзале Фрунзе[Сейчас Бишкек.] с твердым решением как можно скорее покинуть столицу Киргизии и проникнуть в горы.

Стояло тихое раннее утро.

В зелени садов и парков чутко дремал город, да на горизонте сквозь дымку маячил хребет Ала-Тау. Как знакомо, как близко сердцу все это!

— Сегодня перебросить вас не сумеем, — развел руками один из наших знакомых, когда мы пытались достать автомашину, чтобы немедля перебраться на лесной кордон в горы. — Но завтра это, безусловно, сделаем, — успокоил он нас.

Таким образом, неожиданно у нас оказалось много свободного времени. Целый день в ожидании этого «завтра» мы бродили по тенистым аллеям города, побывали в парках, посетили знакомых. Как все изменилось здесь за последний десяток лет! Разросся, украсился город. Там, где в глубине садов когда-то скрывались глинобитные домики, поднялись каменные здания, улицы соединились с сетью шоссейных дорог, прорезающих страну во всех направлениях.

— Как мне ближе пройти к вокзалу? — спросил я как-то киргизскую девочку. Признаюсь, старая привычка пользоваться жестикуляцией при объяснении с киргизским населением отразилась на моей речи. Но я тут же убедился, что в этом не было никакой нужды.

— Если вы очень спешите, — сказала она, — то я вам советую сесть на шестой автобус. Он останавливается на противоположном углу и самое большее минут через десять доставит вас на вокзальную площадь.

— Нет, нет, мне положительно некуда торопиться, — поспешил я убедить свою собеседницу. — У меня избыток свободного времени, но, гуляя, мне все же хотелось бы идти по направлению к вокзалу, а не в противоположную сторону.

— Ах, вот как! Ну, тогда слушайте…

И девочка обстоятельно и толково рассказала, как мне лучше пройти к вокзалу.

И перед моими глазами встали картины старой Киргизии.

Когда наша экспедиция появлялась в селениях, ребята прятались по закоулкам и следили оттуда с любопытством и страхом за каждым движением незнакомых людей.

Не видно было и женщин, только мужчины выходили навстречу.

Сколько раз мне приходилось видеть, как по дороге к базару на лошади едет муж, а жена идет пешком сзади и несет на спине вещи или ребенка.

Все это в далеком прошлом.

А вот передо мной новая Киргизия. Громадный город утопает в зелени, его улицы покрыты асфальтом. Несоизмеримо вырос, стал культурным народ Киргизии.

Наступила темная южная ночь.

Где-то звенели струны гитары, да в садах в центре огромного города, соревнуясь друг с другом, свистели и щелкали соловьи.

«Как жалко, что не поют соловьи в центре нашей столицы», — думалось мне.

Но вот и горы Киргизии, глубокое и прохладное ущелье Туюк, вот и кордон лесничества. Небольшой русский домик стоит поодаль от прочих построек на дне ущелья при слиянии трех горных речушек. Шумя и пенясь, вырываются они из узких боковых щелей и, слившись в общий поток, стремительно несут свои воды вниз по долине. По сторонам в сотне метров круто поднимаются безлесые холмы, поросшие сочной высокой травой, а выше их сменяют арча да остроконечные темные ели. Глухо рокочут на дне потока тяжелые камни, порой туман заползает в ущелье, а в самом верху на фоне голубого неба блестят и искрятся под лучами солнца зубчатые снеговые вершины.

Утро давно настало, но в глубокой долине еще долго царят холод и сумрак. Что-то суровое, но оздоровляющее и незабываемое в этой картине.

Прошло с неделю, как мы поселились в ущелье Туюк, но ни я, ни мой спутник не решались еще подниматься высоко в горы. Разреженный воздух и у кордона давал себя чувствовать. Мы поздно вставали утрами, не спеша пили горячий чай, и когда наконец лучи солнца заглядывали в глубину ущелья, отправлялись на экскурсию в ближайшие окрестности лесного кордона. При этих небольших прогулках Анатолий Николаевич собирал насекомых, а я особенно интересовался птицами. К сожалению, их было не особенно много, и мне хотелось как можно скорей подняться в альпийскую зону, где состав птичьего населения был для меня более интересен. И чем больше мы свыкались с горным воздухом, тем чаще поглядывали на вершины гор, где среди альпийских лугов поднимались сизые скалы, прикрытые сверху шапкой вечного снега.

Давно намеченный подъем в горы мы осуществили во второй половине мая. Стоял утренний полумрак, когда мы покинули наше жилище и вьючной дорогой направились к ущелью. Вот она поднимается вверх по крутому склону левого берега, достигает вершины небольшого увала, затем ныряет в лощину и приводит нас к мостику. Настил его полуразрушен, оброс мхом и плесенью, но еще прочно держится на двух толстых стволах арчи, перекинутых с камня на камень. Под мостом пенится и ревет поток, наполняя воздух холодной водяной пылью. Такие уголки — излюбленные места гнездования белобрюхих и черных оляпок. Вся жизнь этих необычных птичек протекает на береговых камнях быстрых горных речушек. Избегая ярких лучей солнца, они охотно скрываются под мостами, со звонким криком вылетая оттуда при появлении человека.

С непривычки мы осторожно вступаем на мост, перебираемся на ту сторону и идем берегом до тех пор, пока нависшие над водой скалы не загораживают нашу дорогу. И тогда по такому же мостику вновь приходится перебираться на левый берег речушки и, следуя дальше, с каждой минутой подниматься все выше и выше в горы.

В горах нет однообразия, и вам не бывает скучно. На каждом повороте речки картина меняется. «А что за теми скалами?» — всматриваетесь вы в нависшие над водой камни и незаметно проходите к ним около сотни метров. Водопад и флейтовый свист синей птицы вновь привлекают ваше внимание, побуждая отложить передышку и идти дальше.

Так, в осмотре все новых замечательных уголков природы, в наблюдении за птицами незаметно проходит час за часом, и за это время вы достигаете сначала верхней границы леса, а затем альпийской зоны и снега. И здесь хрюканьем и свистом вас встречают колонии серых сурков. «Хру-уить, хру-уить, хру-уить, хру-уить…» — раздается со всех сторон громкий крик толстых зверьков. Поднявшись на задние лапы, они кричат что есть силы, готовые, однако, каждую секунду скрыться в свою глубокую нору.

Солнце давно перевалило за поддень и стало спускаться к западу. Мы решили повернуть обратно. Надо было успеть до наступления темноты добраться до лесного кордона. Когда мы спустились со скал и достигли субальпийских пастбищ, нам повстречался уже пожилой киргиз-охотник. Узкой тропинкой, пробитой на крутом склоне, он медленно поднимался на лошади в гору; следом за ним шла худая собака.

— Ты куда? — после приветствия спросил я охотника.

— Капканы смотреть, — ответил он, проезжая мимо. — Четыре капкана смотреть будем и назад придем, тебя нагоним, — повернувшись в седле, пояснил он.

Из этих слов я понял, что он торопится осмотреть выставленные капканы и, закончив с этим делом, нагонит нас, чтобы побеседовать на свободе со своим братом охотником. Пройдя еще километра полтора, мы решили передохнуть и уселись на склоне. Здесь нас и нагнал киргиз.

— Вы Фрунзе на охота пришел? — остановившись против нас на тропинке и не слезая с лошади, спросил он.

— Нет, не из Фрунзе, из Москвы мы, — ответил я.

— Из Москвы? — удивился охотник. — Москва хороший, только далеко, ой как далеко, долго ехать надо. Хороший Москва, а гора нет, илек (косуля) нет, теке (козерог) нет — далеко, а охота наша гора пришел, — усмехнулся он.

В знак согласия я только кивнул головой.

— Моя кибит тоже далеко, колхоз меня гора пускай, барса лови, — продолжал он. — Я тоже охотник, охота гора пришел.

Из дальнейших слов охотника я узнал, что он каждый год в этих горах ловит капканами барсов и живыми сдает их заготовительной организации в городе Фрунзе. Сейчас он проверял последние четыре капкана, оставленные на лесных тропинках среди горного ельника.

Обитатель скал барс — и вдруг в ельниках — это меня заинтересовало, и я стал забрасывать вопросами охотника.

— Да ты слезай с лошади, рядом садись, я хочу расспросить тебя о том, как ты барсов ловишь, как охотишься.

— Спасибо, лошадь сидим хорошо, — улыбаясь и показывая белые зубы, отказался он. И, продолжая оставаться в седле, он рассказал мне, что уже пять дней ставит в горах капканы на барса. В прошлом году он поймал пять хищников, но в это лето ему пока не везет: еще ни один барс не попал в настороженную ловушку. Но, впрочем, не везет и его товарищу, который вместе с ним поселился в лесной избушке и ставит капканы в соседнем ущелье.

— Почему же ты на барсов капканы в ельниках ставишь? — продолжая недоумевать, спросил я. — Ведь барс не в лесу, а значительно выше, вон где живет! — И с этими словами я указал собеседнику на серые скалы; сверху и по сторонам их белел и искрился снег.

— Живет и спит камень, — вновь улыбаясь, кивнул головой охотник, тоже указывая мне на скалы, — а илек лови в лес ходит. — И он, ломая русскую речь, рассказал мне о жизни и повадках пятнистого хищника, причем познакомил меня с такими деталями, о которых до этого я не имел никакого понятия.

По словам охотника, в тех районах, где встречаются горные ельники и где в изобилии обитают косули, в мае барсы редко охотятся в скалах за козерогами. Талый снег в это время непрочно лежит на крутых склонах и после захода солнца покрывается скользкой ледяной коркой: ходить по нему даже ловкому хищнику барсу становится небезопасно. Но именно здесь, неподалеку от талого снега, и предпочитают держаться группы козлов-козерогов. Они кормятся на альпийских лужайках и, пробивая копытами корку, свободно пересекают участки непрочного и опасного снегового покрова. При всякой тревоге козлы по узким карнизам проникают на отвесные скалы. Трудно бывает в это время поймать и овладеть добычей горному хищнику. Бросаясь на козерога, он, иной раз промахнувшись, скользит и катится по крутому склону. Трудность охоты и вынуждает барса временно переключаться на охоту за косулями. Незадолго до захода солнца он покидает свое логово в скалах и спускается в горные ельники. Здесь он то крадется, используя для подхода лесные тропинки, то подстерегает косуль на переходах. В такой обстановке овладеть добычей, конечно, сравнительно просто и безопасно.

— А тебе приходилось видеть, как барс ловит илека? — спросил я охотника.

— Глазами смотри не был, а следы видел. Следы все расскажи, как было. — И он живо и интересно рассказал мне, как эта крупная кошка ловит свою добычу, а нагнав, наносит ей клыками жестокие раны и пытается разорвать горло.

Барс охотится совсем по-другому. Его короткие ноги мешают преследовать. Медленно подползает на брюхе хищник, терпеливо выжидает за камнем. Единственный прыжок обычно решает удачу охоты. И, рассказывая об этом, охотник широко развел руками, желая показать, как барс раскидывает свои когтистые лапы, бросаясь на жертву. Конечно, при единственном прыжке барса в момент нападения это имеет большое значение.

Меня поразила большая наблюдательность простого охотника. Охотясь за дикими животными и отлавливая зверей живыми, он не только до тонкости изучил их повадки и образ жизни, но сумел объяснить и связать их биологические черты с особенностями строения. Интересно, что почти то же самое я не один раз рассказывал своим студентам, стараясь подчеркнуть разницу в строении и биологии представителей собак и кошек. Обычно единственный, но зато точно рассчитанный прыжок кошки я сопоставлял с продолжительной и настойчивой погоней за добычей волка.

— Ну а когда барса поймаешь, в мешке его вниз везешь? — спросил я своего собеседника. Мне было хорошо известно, что именно так киргизы-охотники перевозят в горах пойманных барсов.

— Высоко в горах на руках тащим, а хороший дорога лошадь везем, — ответил он.

— А ведь, наверное, интересно барса в горах выследить, а потом живьем взять зверя? — вновь задал я вопрос.

— Интересно, конечно, — кивнул головой охотник, — трудно только — совсем бабай стал. Пять — десять дней гора вверх до снега ходи, потом вниз ходи — только барса поймай.

А ведь верно, сколько умения, труда и выдержки нужно вложить охотнику, чтобы выследить и поймать осторожного хищника. Невольно я с уважением, почти с восхищением смотрел на своего собеседника, на его простенькое ружье, на привязанные к седлу капканы, на тонконогую карюю лошадку с блестящими выпуклыми глазами и широкой грудью. «Вот он, горный охотник, — думалось мне. — Часть его жизни протекает у линии вечного снега, где порой ниже вас ползут тучи, в скалах свистят улары да по едва приметным тропинкам бесшумной походкой осторожно бродит пятнистый хищник». Мой новый знакомый не только выслеживал, но не один раз видел и ловил барса. Признаюсь, от всего этого на меня повеяло романтикой.

Но этот уже пожилой человек с короткой седой бородкой и кирпичным от загара симпатичным лицом, видимо, иначе — просто, по-деловому — смотрел на свое занятие. Правда, он любил охоту, любил суровую природу гор, и когда степной колхоз посылал его ловить барсов, он, не задумываясь, оседлывал свою лошадку и отправлялся в знакомые издавна уголки ущелья Туюк.

— Ну, пора нам домой, кош (прощай), — протянул я ему руку, а потом невольно потрепал гриву и упругую шею лошади. — Лошадка у тебя замечательная, хоть на любую выставку, а вот собака — смотреть жалко, никуда не годится. Взгляни, ведь у нее все ребра пересчитать можно.

— Лошадь корма много, — кивнул охотник на горные увалы, сплошь покрытые яркой молодой зеленью. — Собака ленивый. Сурр (сурок) кругом много. Поймай сурр — жирный будет, не лови — худой будет, — улыбаясь, объяснил он.

Мы повернули налево, а наш новый знакомый стал спускаться к горному озеру, близ которого стояла избушка охотников.

На заходе солнца, когда мы, пересекая субальпийскую зону гор, приближались к дому, меня поразило одно обстоятельство. Множество больших ярко-красных цветов поднималось среди высокой травы по сторонам нашей тропинки; их не было утром, когда мы шли в горы. Они распустились за этот необычно теплый и яркий день и сейчас повернули свои головы к заходящему солнцу.

«Прощайте, чудные, сказочные горы Киргизии», — думал я, бросая взгляд на зелень лугов, на серые скалы, на снеговые вершины.