Запретные цвета

Глава четвертая Вечернее зарево на горизонте

В начале октября в один из вечеров Юити уединился после ужина в своем кабинете. Он огляделся. Неприхотливая студенческая комнатенка. Незримой целомудренной скульптурой оцепенели думы ее одинокого обитателя. Во всем доме только этот кабинет оставался не обвенчанным с женщиной. Только здесь горестная юность находила отдохновение.

Чернильница, ножницы, вазочка для ручек, нож, словари – он всегда с любовью смотрел, как ослепительно сияют эти вещицы под настольной лампой. Одиночество предметов. Когда он оказывался в их приветливом окружении, у него возникало смутное представление о том, что все люди обычно называют «семейным очагом». Чернильница перемигивалась с ножницами – они замалчивали причины их взаимного одиночества и не затевали встречных шагов. Ясный и неслышный смех в дружеском кругу. Этот круг обеспечивал только взаимные ограничения…

Когда в его сознании всплыло слово «ограничения», у него сразу заныло сердце. Это внешнее спокойствие комнаты Минами было похоже на молчаливое порицание своего хозяина. И радостное лицо его матери, которую все-таки не отправили в госпиталь, потому что болезнь, к счастью, отпустила; и загадочная улыбка, блуждавшая на лице Ясуко днем и ночью, – все были расслаблены, пребывали в полусне, и только он один бодрствовал. Его нервировало это дремотное семейство. Его все время подмывало встряхнуть их за плечи, чтобы они очнулись. Однако если бы он поступил таким образом, то… мать его, Ясуко и даже служанка Киё и в самом деле проснулись бы… А спустя некоторое время возненавидели бы Юити. Еще бы! Ведь это было бы изменой спящим! Ночной сторож, однако, охранял их от предательства. Изменяя сну, он стоял на страже их сна. Вот-вот, этот типчик караулил правду возле спящих! Юити закипал от ярости к этому вахтеру. В нем его выводила из себя эта сугубо человеческая роль.

До экзаменационной сессии еще оставалось время. Хорошо было бы полистать конспекты. Лекции по истории экономики, финансам, статистике и другим дисциплинам были записаны в его тетрадях аккуратными красивыми иероглифами. Друзья поражались педантичности его записей; это была какая-то механическая каллиграфия. В залитой осенним солнцем аудитории, среди поскрипывающих по утрам нескольких сотен перьев особенно выделялось своим усердием механическое перо Юити. Его бесстрастное письмо, больше походившее на стенографирование, было не чем иным, как механической привычкой к самодисциплине ума.

Сегодня впервые после свадьбы он пошел на занятия. Университет стал для него настоящим убежищем. Когда он вернулся домой, позвонил Сюнсукэ. Из телефонной трубки звучал высокий, суховатый, ясный голос писателя.

– А, давненько, давненько! У тебя все хорошо? Не хотелось раньше беспокоить тебя… Не придешь ли завтра ко мне в гости, поужинаем вдвоем? Сначала думал пригласить вас обоих, но хотелось бы послушать, как у тебя ладятся дела, поэтому приходи-ка один в этот раз. Жене лучше не говори, что собираешься наведаться ко мне. Это она взяла трубку, поведала о ваших планах прийти ко мне в следующее воскресенье. Если что, прикинься, будто ты впервые после свадьбы видишь меня. Приходи завтра, ну, часов в пять. Кое с кем познакомлю.

Когда он вспоминал этот телефонный разговор, ему все время мерещилось назойливое мелькание большого мотылька над страницами тетради. Он закрыл конспекты. Проворчал: «Ну вот, еще одна женщина». Ему хватало одной, чтобы чувствовать себя измотанным.

Юити боялся ночей – как ребенок. Наконец только сегодня, хотя бы на одну ночь, он избавился от чувства долга. Этой ночью можно позволить себе праздно поваляться в своей кровати, предаться заслуженному отдыху от его супружеских обязанностей до завтрашней ночи. Он проснется на чистых несмятых простынях. Это будет наивысшей наградой. Однако, по иронии, этой ночью желания не давали ему покоя. Во мраке его тела желания, словно воды, подступали, ласкали, затем отступали и снова подкрадывались.

Причудливое, бесстрастное действо – акт за актом. Ледяная игра чувственности – наплыв за наплывом. В первую ночь Юити стал живым образцом страстного усердия. Это ловкачество продавца, надувающего неопытного покупателя. Короче, успех его был налицо. Сюнсукэ подробно проинструктировал Юити насчет контрацепции, но Юити пренебрегал этими методами из боязни, что они обуздают его фантазии, которые возбуждал в себе с таким усердием. Доводы разума приказывали ему избегать зачатия ребенка, однако страх опозориться тревожил его еще больше – а вдруг он потерпит неудачу во время любовного акта. И на следующую ночь, из какого-то суеверия, он действовал также вслепую, уверовав в то, что его первая брачная ночь стала успешной благодаря его неосторожности; опасаясь, что следование этим инструкциям может оказаться причиной его поражения, он очередной раз пренебрег ими. Во вторую ночь он повторил свой успех, и даже дважды!

Юити бросало в дрожь, когда он вспоминал эти рискованные ночи, хоть и пережитые от начала до конца с холодным сердцем. Гостиница Атами, мистическая брачная ночь, охваченные обоюдным страхом невеста с женихом… Ясуко принимала ванну, а Юити тем временем вышел на балкон. В ночи лаяла собака. Яркие станционные огни освещали окрестности, внизу находился танцевальный зал, отчетливо слышалась музыка. Юити присмотрелся: в окнах данс-холла двигались под музыку темные фигуры людей; если она прекращалась, люди тоже останавливались. Вот музыка умолкла совсем, и Юити почувствовал сильное биение пульса. Как заклинание, пробормотал он слова Сюнсукэ: «Запомни, она всего лишь вязанка хвороста, подушка для сидения, подвешенная на балке вырезка в лавке мясника». Юити резко сорвал галстук и, будто плетью, стал хлестать им о железные перила балкона. Ему нужно было выплеснуть свою энергию.

А когда огни погасли, он отпустил свое воображение на волю. Это был самый впечатляющий акт творчества. Юити, вовлеченный в это действо, не знал, какую роль на себя примерить. Инстинкты дурманят людей заурядных, но его самобытное сознание, изнуренное внутренней борьбой, не поддавалось опьянению. «Ни один парень, поступающий так, не остается одиноким – ни потом, ни прежде. Я же один. Я должен сначала поразмыслить, а уж затем что-то предпринимать. Каждое мгновение, затаив дыхание, ожидает приказа моего оригинального ума. Смотрите! Вот холодный пейзаж после очередной победы моей воли над инстинктами! Вот возликовала, завихрилась, как пыльный ветерок посреди пустынного пейзажа, женская радость!»

…Во всяком случае, это не означает, что в постели Юити не обреталось другого красивого мужского тела. Требовалось зеркало между ним и женщиной. Без его помощи успех был бы сомнительным для Юити. Он закрывал глаза и обнимал женщину. В своем воображении он сжимал собственное тело.

В темной комнате две фигуры постепенно удваивались. Подлинный Юити вступал в связь с мальчиком, в которого перевоплощалась Ясуко, и одновременно с этим же актом нереальный Юити занимался любовью с настоящей Ясуко. Если он и мог полюбить женщину, то благодаря этой подмене, которую совершало его воображение. Порой выплескивалась сказочная радость из-за этой двойственной иллюзии. Внезапно на смену удовольствию пришла безграничная усталость. Не раз случалось, что Юити мерещилось то опустевшее футбольное поле возле его родной школы после занятий… Опьяненный восторгом, он рухнул навзничь всем телом. Все закончилось сиюминутной смертью. Со следующего дня этот суицид стал входить в привычку. Тошнота и непомерная усталость сопровождали его со второго дня их медового месяца.

Они поднялись в город, который был расположен на крутом косогоре над морем. Перед встречными людьми Юити чувствовал, будто разыгрывает роль счастливого влюбленного. Они вышли на причал и ради забавы решили посмотреть в телескоп – по пять иен за три минуты. Море было ясным. Справа на вершине мыса они отчетливо увидели беседку в освещенном утренним солнцем парке Нисикигаура. Мимо нее прошла парочка и растаяла в сиянии зарослей мисканта. Еще двое вошли в беседку и прильнули друг к другу. Двое стали одной фигурой. Потом телескоп повернули налево: по извилистой замощенной дорожке на отлогом склоне там и сям поднимались группками люди. Их выпуклые тени отчетливо виднелись на тротуаре. Увидев схожую тень у своих ног, Юити почувствовал спокойствие.

– Они как мы, не правда ли? – сказала Ясуко.

Она отошла от телескопа, облокотилась на парапет и, чувствуя легкое головокружение, подставила лицо морскому бризу. Юити позавидовал уверенности своей жены и промолчал.

…Очнувшись от неприятных размышлений, Юити выглянул в окно: с высоты до самого горизонта открывался вид на окраины Токио с его хибарами, трамвайными линиями и ощетинившимися фабричными трубами. Из-за дыма этот горизонт казался в ясные дни чуточку приподнятым. Ночью подол неба над этими окрестностями слегка окрашивался кармином – из-за ночных работ или, возможно, из-за слабенькой неоновой иллюминации.

Сегодня, однако, вечерняя киноварь была несколько иного оттенка. Край неба стал насыщенно-красным. Пока не вышла луна, под смутным блеском звезд это зарево будто развезло от опьянения. Темно-красный горизонт, похожий на полотно. Этот абрикосовый цвет, чем-то тревожащий, был чрезвычайно подвижным, словно трепещущий на ветру мистический стяг.

Юити принял его за пожар.

Это огневое зарево окутывал белесый дым.

Юношу пронзило желание так сильно, что глаза его наполнились влагой. Мелко-мелко пробежала по его членам дрожь. Не зная почему, он почувствовал, что уже не в состоянии сидеть на одном месте. Он поднялся со стула. Ему вдруг приспичило куда-то податься, куда-то выйти. Ему нужно было встряхнуться от наплыва чувств. Он вышел в коридор, затянул пояс на легком темно-синем пальто, надетом поверх студенческой формы. Он сказал Ясуко, что вспомнил о справочнике, в котором нуждался, поэтому пойдет поискать его в городе.

С холма он спустился к трамвайным путям. Из бедных домишек на улицу проникал тусклый свет. Не имея в голове определенной цели, он решил поехать в центр города. Вскоре из-за угла, пошатываясь, появился ослепительно освещенный трамвай. Свободных мест не было; около дюжины пассажиров ехали в проходе, держась за висячие поручни или прислонившись к окнам.

Юити приник к окошку и подставил зардевшееся лицо ночному ветру. Отсюда не было видно пламени далекого пожара. Был ли это пожар? Или это был отблеск пламени куда более зловещего?

У окна Юити стоял в одиночестве. На следующей остановке вошли двое мужчин и пристроились рядом с ним. Они могли видеть только спину Юити. Тот безо всякого умысла искоса оглядел попутчиков.

Одному было около сорока лет, вероятно, клерк из магазина, в серенькой курточке, перекроенной из старого пиджака. У него за ухом был заметен небольшой шрам, тщательно причесанные волосы блестели маслом. Лицо продолговатое, глинистого оттенка, на щеках кустилась, как сорняк, худосочная длинная поросль. Его малорослый спутник в коричневом пиджачке был, судя по виду, тоже обычным конторским служащим, лицом напоминающим мышонка. Кожа его казалась скорее мертвенно-бледной, чем светлой. Каштановая оправа очков, имитация под черепаховую, еще больше подчеркивала бледность его лица. Возраста он был неопределенного. Эти двое разговаривали о своих секретах приглушенными голосами, скрытно, причмокивая липкими губами с невыразимым приторным удовольствием. Их разговор ненароком достигал ушей Юити.

– А теперь куда? – спросил господин в коричневом пиджаке.

– Настал сезон безлюдья, а мужчину хочется. В это время обычно выхожу на улицу прошвырнуться, – ответил второй, похожий на торговца.

– А сегодня куда – в сад Н.?

– Тихо, уши рядом! Говори по-английски – «park».

– О, прошу прощения. Ну и как, хорошие мальчики есть?

– Да так, бывают иногда. Сейчас самое время охоты на них. А позднее пойдут одни иностранцы.

– Я давненько не бывал там. Тоже хотел бы прогуляться, только не сегодня…

– Профессионалы тамошние не заподозрят нас с тобой. Они ревнивы только к тем охотникам, кто помоложе да покрасивей.

Скрежет колес прервал их разговор. Юити снедало любопытство, мучило смятение. Его самолюбие, однако, было ранено тем, что он впервые открыл в себе кровное родство с этими уродливыми душами. Чувство изгоя, болезненное, взращенное им на протяжении многих лет, точь-в-точь совместилось с уродством этих людей. «Если сравнивать с этими типами, – подумал Юити, – то у Хиноки хотя бы лицо почтенное. В уродстве его есть хотя бы что-то мужское».

Трамвай прибыл на остановку, где пересаживались ехавшие в центр. Мужчина в курточке покинул своего попутчика и встал на выходе. Юити вышел из трамвая следом. Им скорее двигало чувство долга по отношению к себе, чем любопытство. На перекрестке было довольно оживленно. Он стал немного поодаль от этого мужчины в ожидании следующего трамвая.

В магазинчике напротив того места, где он остановился, под яркими лампами лежали россыпи осенних фруктов. Там были гроздья винограда; пурпурные под смуглой кожицей, они отражали солнечный осенний глянец громоздившихся рядом персимонов[8]. Там были груши, были зеленоватые мандарины. Там были яблоки. Эта груда фруктов, однако, источала холод, подобно трупам.

Мужчина в куртке повернулся к Юити. Их глаза встретились; Юити посмотрел мимо него, как ни в чем не бывало. Тот блуждал взглядом с назойливостью мухи. «Сведет ли меня судьба переспать с этим мужчиной? А что, если у меня нет другого выбора?» От этой мысли Юити задрожал, ощущая сладковатый привкус чего-то подгнившего, грязноватого.

Подошел трамвай, и Юити мигом вскочил в вагон. Возможно, во время разговора эти двое не видели его лица. Они не могли подумать о нем как о себе подобном. В глазах мужчины в курточке все-таки вспыхнуло желание. Приподнявшись на цыпочки, он рыскал глазами в поисках профиля Юити в переполненном трамвае. Лица совершенного, бесстрашного лица молодого волка, идеального лица…

Юити повернулся к нему широкой спиной в темно-синей шинели и посмотрел на плакат с красными иероглифами: «Осенняя экскурсия на горячие источники курорта Н.». Типовая реклама. Предлагались горячие источники; гостиница; комнаты на один день или неделю; апартаменты для романтического отдыха; высокий сервис, низкие цены… На одном плакате был изображен на стене силуэт обнаженной женщины и пепельница с дымящейся сигаретой. Его заголовок гласил: «Осенняя ночь – памятный подарок нашего отеля!»

Эти рекламные плакаты как бы укоряли Юити. Они приводили его к неизбежной мысли, что общество навязывает всем интересы гетеросексуального большинства с его извечно занудными порядками.

Вскоре трамвай прибыл в центр города и помчался под освещенными окнами билдингов – одни были уже закрыты, а другие только закрывались. Людей мало, вдоль улицы темнели деревья. В затихшем парке топорщились заросли кустарника, черные на черном фоне. Перед парком была остановка. Юити вышел первым. К счастью, следом вышло много людей. Тот мужчина оказался в хвосте. Юити вместе с другими пассажирами перешел через трамвайные пути, вошел в угловой книжный магазинчик напротив парка. Он взял журнал и, делая вид, будто что-то читает, поглядывал в окно. Мужчина замешкался у общественного туалета рядом с тротуаром. Очевидно, он искал Юити.

Заметив, что мужчина вошел в туалет, Юити покинул магазин и быстренько перебежал через дорогу наперерез большому потоку автомобилей. Туалет стоял в тени деревьев. Вблизи, однако, чувствовалось какое-то вкрадчивое оживление, скрытое шарканье подошв, словно где-то проходило незримое сборище. Все это походило по всем признакам на обычную пирушку за плотно закрытыми окнами и дверями, через которые проникают приглушенные звуки мелодии, перестук посуды, хлопки вынимаемых из винных бутылок пробок. Если бы к этому впечатлению не примешивался кисловато-грязный запашок уборной. Кроме того, перед глазами Юити не мелькнуло ни одной человеческой тени.

Он вошел в туалет с блеклым и как бы сыроватым на ощупь светом. На языке завсегдатаев эти прославленные места назывались «служебными помещениями», и насчитывалось их в Токио около четырех-пяти. Это была своего рода контора, в которой все процедуры проводились по умолчанию, когда вместо движения документов шло в ход подмигивание, вместо машинописи практиковалась жестикуляция, а вместо телефона использовался пароль. И вся эта повседневная офисная рутина в молчаливом, мрачном помещении разом бросилась в глаза Юити. Ничего определенного он не разглядел. Правда, здесь было слишком людно для этого часа – человек десять мужчин украдкой обменивались взглядами.

Все тотчас уставились на Юити. Их глаза заблестели, вспыхнули завистью в одно мгновение. Красавчик Юити задрожал, запаниковал. Эти взгляды будто разрывали его на кусочки. Его закачало. Все же в движении этих мужчин угадывался какой-то порядок. Казалось, что их сдерживает одна сила, которая задает всем одинаковый темп движения. Они двигались медленно, словно спутавшиеся морские водоросли снова распутывались под водой.

Через боковую дверь туалета Юити выбежал в парк, в сторону зарослей азалии. Вдоль тропинки там и сям вспыхивали огоньки сигарет. Днем и вечером на задворках этого парка прогуливались рука об руку влюбленные – они и во сне представить не могли, что вскоре их сменят совершенно другие парочки. Парк, так сказать, изменял лица людей. Именно сейчас проявляется странность другой стороны их лиц, скрытой дневным светом. Этот банкет полуночников можно было бы уподобить финальному акту шекспировской пьесы о пиршестве призраков; днем эти беспечные любовники, обычные клерки в офисе, занимают места в партере с хорошим видом и развлекаются разговорами, а с наступлением ночи оказываются на «первоклассной сцене»; и полутемные каменные ступени, по которым поднимаются вприпрыжку школьники, чтобы не отстать от экскурсии, становятся для них своего рода артистическим помостом, именующимся «мужской дорогой цветов»; а протяженные тропинки под деревьями на окраине парка называются «дорожкой первого свидания». У всего есть ночное имя. Полиция прекрасно была осведомлена об этих названиях, но не имела законных полномочий, чтобы преследовать этих людей. И в Лондоне, и в Париже парки специально служили подобным целям, хотя не без иронической милости общества и, разумеется, по практическим соображениям, чтобы публичные места, как символы принципиального права большинства, приносили мало-мальскую пользу этим малочисленным париям. Мужчины подобного сорта собирались в парке Н. со времени последнего императора[9], когда эта территория была превращена в военный плац.

И вот Юити, сам того не ведая, вступил на краешек «дороги первого свидания». Он ошибся направлением. Соглядатаи стояли в тени деревьев или мелькали вдоль тротуара, словно рыбки в большом аквариуме. Эта стайка – страстно желающих, выбирающих, преследующих, творящих чистосердечную молитву, сожалеющих, воздыхающих, мечтающих, скитающихся, чувственных, возбужденных наркотической привычкой мужчин, чье вожделение трансформировалось в нечто неприглядное под влиянием эстетики, фатального болезненного чувства прекрасного, – эта стайка мужчин обменивалась пронзительными и печальными взглядами, блуждая под тусклым светом уличных фонарей. В течение ночи множество жаждущих, широко раскрытых глаз впиваются друг в друга и растворяются друг в друге. На пересечении этих дорожек было все, все, все – и соприкосновение руками, и столкновение плечами, и взгляды через плечо, и шелест ночного ветерка в деревьях; и вальяжные променады в одну и другую стороны; и быстрые оценивающие взгляды, и повторные встречи на том же самом месте, и гудение насекомых над кустарником, окропленных светом луны или уличного фонаря… Пение насекомых и сигаретные огоньки, вспыхивавшие там и сям в темноте, делали молчание еще более глубоким, а страсть гнетущей. Иногда фары мчащихся автомобилей приводили в сильное содрогание тени деревьев в парке и за его пределами. И тотчас на мгновение выплывали во весь рост очертания тех мужчин, которые до сих пор незаметно стояли под деревьями.

«А это ведь все мои собратья, – осенило Юити. – Независимо от класса, профессии, возраста и красоты – они мои товарищи, все мы связаны только одной страстью, так сказать, одной срамотой нашего тела. Что за узы! Этим мужчинам теперь уже нет необходимости ложиться в одну постель. С рождения мы все спим вместе! В ненависти, в ревности, в презрении мы ложимся вместе на короткий миг любви, чтобы сохранить тепло друг друга. Вон мужчина пошел впереди, что вы скажете насчет его походки? Во всем его теле столько пижонства, плечи его и туда, и сюда; широкие бедра ходуном; голова покачивается – походочка так и шьет зигзагами! Они – мои товарищи, ближе, чем родители, чем братья и сестра, ближе, чем жена». Какой-то безнадежный покой сквозил в его мыслях.

Мало-помалу печаль Юити стала развеиваться. Это было отчасти потому, что даже среди большого числа людей его круга не встречалось такого красавца, как он сам. «И все же любопытно, что случилось с тем мужчиной в курточке? Он что, все еще там, в туалете? С испугу я сбежал оттуда, упустил его из виду. Вон там, под деревом, не он ли притаился?»

К нему вернулось предчувствие, суеверный страх, что если он опять повстречает этого мужчину, то все неизбежно завершится постелью с ним. Чтобы унять волнение, Юити прикурил сигарету. В этот момент к нему подошел молодой человек попросить огонька – наверняка свою сигарету он заранее нарочно затушил.

– Извините, у вас не найдется огонька?

Это был парень около двадцати четырех лет в сером двубортном костюме. Фетровая шляпа, стильный галстук… Юити молча протянул ему сигарету. Парень наклонил свое вытянутое лицо. Когда Юити разглядел его лицо вблизи, то вздрогнул. На руках его выпирали вены, в уголках глаз были глубокие морщины, этому юноше перевалило за сорок. Брови его были аккуратно подведены, а тонкий слой макияжа, словно маской, скрывал на лице признаки старения. Слишком длинные ресницы едва ли были натуральными. Этот стареющий юноша распахнул кругленькие глазки – кажется, он собирался вступить в разговор с Юити. Тот повернулся к нему спиной и пошел прочь. Юити старался не ускорять шага, чтобы не показалось, будто он сбегает от этого жалкого незнакомца; тем временем другие мужчины, собиравшиеся было подойти к ним, тоже отвернулись. Их было пять или более. Они разошлись в разные стороны. В одном из них Юити узнал мужчину в куртке. Эти безмолвные поклонники, однако, не отставали, шли рядышком – кто впереди, а кто позади – и поглядывали исподтишка на профиль юного красавца.

У подножия каменной лестницы, когда он приблизился к ней, Юити решил отвязаться от попутчиков и прикинул на глаз расстояние наверх. Он понятия не имел о ночном имени того места, куда нацелился. Ступени заливало лунным светом, отчего они казались влажными. Когда он поднимался, навстречу ему, насвистывая, спускался какой-то человек. Это был мальчик в белом тонком свитерке. Юити взглянул ему прямо в лицо. Он узнал в нем официанта из того самого ресторана.

– А, старший брат! – сказал паренек и машинально протянул руку Юити.

Из-за выбоин на ступенях мальчик покачнулся. Юити подхватил его за грациозную, совершенную талию. Эта встреча, это прикосновение взволновали Юити необычайно.

– Ты вспомнил меня? – спросил парень.

– Да, вспомнил, – ответил Юити.

Он сглотнул подступившую к его горлу горечь, вызванную воспоминанием о предсвадебном дне, когда увидел его впервые. Юноши пожали друг другу руки. Юити почувствовал, как его ладонь кольнуло колечком на мизинце парня. Неожиданно ему вспомнилось это колющее ощущение от вонзившихся нитей, когда однажды в школе его хлопнули по голому плечу полотенцем. Не разнимая рук, они бросились наутек из парка. Грудь Юити вздымалась волнами. Он тащил за собой мальчика, незаметно сцепившись с ним локтями. Они бежали по затихшей ночной дорожке, по которой иногда тайком прогуливались любовники.

– Почему ты бежишь? – задыхаясь, спросил мальчик.

Юити залился румянцем и остановился.

– Нечего пугаться. Это потому, что ты еще не привык, брат, – сказал паренек.

Три часа они провели в комнате одной гостиницы с сомнительной репутацией. Это время как будто обрушилось на Юити горячим каскадом. Он сбросил с себя всевозможные искусственные путы, душа его на протяжении всех этих трех хмельных часов пребывала в наготе. Какое наслаждение обнажить тело! Едва душа его скинула бремя одежд, Юити весь возликовал, в тело его вселилось столько мощи, что радости, кажется, негде было поместиться.

Истины ради, однако, стоит признать, что это не Юити был купцом – скорее мальчик покупал Юити. Это как в случае с хитроумным продавцом, который покупает бездарного клиента. Благодаря умению этого гарсона Юити познал настоящий трепет своего тела. Отражение неоновых вывесок, проникавшее сквозь шторки на окне, напоминало пожар. Среди отблесков этого пламени дрейфовала красивая мужественная грудь Юити, словно два щита. В этот вечер из-за странного холода на его груди проявились сразу в нескольких местах красные аллергические пятнышки крапивницы. Мальчик ахнул и поцеловал каждую крапинку.

Сидя на краю кровати, натягивая трусы, гарсон спросил с мольбой в голосе:

– Когда же мы встретимся опять?

На завтра у Юити была встреча с Сюнсукэ.

– Послезавтра хорошо бы, только не в этом парке.

– Ты прав. Это место нам не подходит. С малых лет я тосковал о мужчине, которого впервые встретил сегодня вечером. Я никогда не встречал такого нежного человека, как ты, мой старший брат! Ты для меня словно божество! Разве нет? Не бросай меня никогда, умоляю тебя!

Мальчик теребил его изящный затылок и плечи. Юити тоже провел кончиками пальцев по затылку мальчика и закрыл глаза. В этот момент он насладился предчувствием скорого расставания со своей первой любовью.

– Я приду послезавтра в девять вечера, как только закроется заведение. Здесь поблизости есть закусочная, где собираются наши парни. Это что-то вроде клуба, но туда заходят и обычные люди, чтобы выпить кофе; правда, они не в курсе всего. Я буду очень рад, если ты придешь туда. Я тебе план черкану сейчас, угу?

Он вынул из кармана брюк блокнот, послюнявил карандаш и неумелой рукой стал чертить схему. Юити смотрел на маленький вихорок на затылке мальчика.

– Ну вот! Думаю, ты найдешь это место. Ах да! Меня зовут Эйтян. А тебя как?

– Ютян.

– Какое милое имя!

Юити покоробило от этого комплимента. Его поразило, что мальчик был более спокоен, чем он сам.

На углу они расстались. Юити успел заскочить в последний трамвай. Ни мать, ни жена не поинтересовались, куда он ходил. За все это время он впервые чувствовал себя умиротворенным, засыпая в одной постели с Ясуко. Он уже достиг свободы. Будучи под властью странных греховных наслаждений, он сравнивал самого себя с уличной девицей, которая хорошо позабавилась на выходных и теперь возвращается к своим будничным занятиям.

В его полушутливом сравнении все-таки имелся глубокий смысл. В нем было еще только первое предчувствие того непредвиденного влияния, которое впоследствии окажет на своего мужа такая скромная и слабосильная жена, как Ясуко.

Юити думал: «Когда я сравниваю мое тело, лежащее рядом с тем мальчиком, с моим же телом, лежащим рядом с Ясуко, я чувствую себя дешевкой. Ведь не Ясуко уступает мне свое тело, а я уступаю ей свое тело со значительной скидкой. Я как неоплаченная проститутка!»

Это самообличение не задевало, не ранило его самолюбия, как раньше; эти низкие мысли даже чем-то восхищали его. От усталости его голова легко скатилась в сон. Это был сон ленивой проститутки.