Запретный рай

Глава девятая

Если бы несколькими месяцами раньше кто-то сказал Морису Тайлю, что для того, чтобы усмирить горстку полуголых дикарей, ему понадобится фрегат с восьмифутовыми орудиями, он бы от души посмеялся.

Теперь он понимал, что положение весьма серьезно. Недаром Брюа и Менкье велели ему для начала предложить вождю с Хива-Оа сделку: в обмен на послушание он будет провозглашен законным правителем острова. Однако Тайль сомневался в том, что Атеа добровольно согласится сделаться французской марионеткой.

Матросы задержались с погрузкой, потому фрегат отплывал в полдень. Солнце яростно пекло, и совсем не чувствовалось ветра. Морис думал о том, достаточно ли у них запасов воды, когда увидел, как на корабль поднимается Рене Марен.

Два дня назад он отыскал отца Эмили и отправил его к губернатору. Тайль не знал содержания их беседы, но теперь видел, что они сумели о чем-то договориться.

— Я отправляюсь с вами, — сказал Рене после приветствия. — У меня есть разрешение мсье Брюа.

— Но это военная экспедиция. Не лучше ли будет, если вы останетесь на Нуку-Хива?

— Нет. На Хива-Оа находится моя дочь. Губернатор и начальник гарнизона обещали посодействовать ее возвращению. К тому же в случае необходимости я могу служить переводчиком.

— Вы собираетесь увезти Эмили силой? Удастся ли вам это, если вы не сумели удержать ее здесь?

— Я постараюсь сделать так, чтобы ей пришлось уехать. Вы поможете мне, капитан?

Заглянув в прежде безмятежные, а теперь холодно сверкавшие глаза Рене, Морис пожал плечами.

— Если получится.

— Вы не уверены в успехе?

— Посмотрим, — уклончиво ответил Тайль.

Он думал о горных кряжах, глубоких ущельях и непроходимых зарослях острова. О нетипичной для дикаря храбрости и упрямом нраве Атеа.

Морис знал, что если он отступит, это будет считаться позором. Его никто не поймет, ибо на Нуку-Хива туземцы беспрекословно повинуются белым, а тем более — военным, ибо любой мундир олицетворяет для них силу и власть. Командование разжалует его, товарищи засмеют, Рене обольет презрением. И он никогда не получит Моану.

— Вы тоже хотите, чтобы Атеа умер?

— Мне все равно, что с ним будет, — ответил Рене. — Я хочу вернуть свою дочь.

Они помолчали, потом путешественник продолжил:

— Она выросла без матери. Та уехала от нас, когда Эмили исполнилось всего два года. Возможно, меня можно назвать плохим отцом, но я всегда хотел, чтобы моя дочь была счастлива. — Он вновь сделал паузу. — Хотя я никогда не думал, что она выберет для себя такое счастье. Поймите, капитан, мне нужно вернуться в Париж, но я не могу уехать, оставив Эмили в лапах дикаря!

— Возможно, пожив на острове, она одумалась и сама мечтает вырваться оттуда? — предположил Морис.

— Хорошо, если так, — сказал Рене и отошел.

Морис стоял у борта, глядя на пустынную громаду океана, когда услышал возбужденные возгласы. Повернув голову, он увидел, что матросы сгрудились на корме, похоже, окружив какую-то находку.

— Красотка! Настоящая сирена!

Охваченный недобрым предчувствием, Тайль бросился к ним и, растолкав, увидел то, на что они смотрели.

Это была девушка. Вода стекала по ее роскошным волосам, служившим единственным прикрытием золотисто-коричневого тела. В одной руке девушка держала юбку из тапы, которую ей пришлось снять, чтобы доплыть до корабля, а другой пыталась отстранить окружавших ее мужчин.

— Моана! — выкрикнул Морис. — Как ты сюда попала?!

— Она была за бортом, и мы решили ее поднять. До берега далеко, она могла утонуть, — пояснил один из матросов.

Тайля раздирали противоречивые чувства. Он был и рад, и не рад тому, что, вопреки его повелению, девушка оказалась на корабле. Морис прекрасно знал, что Моана не могла утонуть, ибо плавала как рыба. Он мог бы приказать отвезти ее на берег в шлюпке, но сначала решил поговорить с ней.

— Дайте ей одеться! — приказал он, раздраженный тем, что чужие мужчины могу видеть ее наготу, и добавил: — Это моя женщина.

На лицах матросов появилось выражение разочарования. Поняв, что им не удастся развлечься, они начали расходиться.

Морис подошел к Моане. Он вновь поразился власти ее красоты. Казалось, предназначение этой девушки — просто существовать на свете. Сама того не осознавая, она дарила радость одним своим присутствием.

Натянув юбку, Моана принялась выжимать волосы. Когда она закончила, Тайль, не выдержав, привлек ее к себе. Ее нежные груди терлись о грубое сукно его мундира, ее мокрые локоны источали резкий запах моря, а в ее глазах как обычно царила темная бездна. Морис любовался плавными линиями тела полинезийки, невыразимой грацией и свободой ее движений.

Вместе с тем в его голосе прозвучало отчаяние:

— Зачем ты приплыла?!

— Я должна отправиться с тобой, — с неженской твердостью произнесла Моана.

К ним подошел Рене. Похоже, он ничуть не удивился появлению туземки и тут же выступил на ее стороне:

— Моана! Рад тебя видеть. Позвольте ей остаться, капитан.

— Я собираюсь отправить ее обратно, — сухо произнес Тайль, отстраняясь от девушки.

— Неужели вы столь суеверны, что считаете, будто женщина на корабле приносит несчастье?

— Нет, но я боюсь за нее.

— Напрасно. Это очень смелая и находчивая девушка. К тому же от нее может быть большая польза. Она хорошо знает местные условия и способна служить проводником.

Морис вздохнул.

— Остается уговорить капитана корабля.

К счастью, это не составило большого труда, и Моана водворилась на судне. Большую часть времени она стояла возле борта, глядя из-под ладони на океанские просторы.

Фрегат гордо проплыл мимо Уа-Пу: этот остров не представлял интереса для французов, потому что его вождь давно склонил голову перед завоевателями.

На следующий день впереди показались берега Хива-Оа. Тайлю казалось, что он может разглядеть в подзорную трубу и одетые жесткой травой отроги гор, и непроходимые леса, и каменистую сердцевину острова. Высокий прибой ударял в крутой берег, обрывистые утесы сжимали глубокие бухты.

С первого взгляда остров казался неприветливым и совершенно необитаемым, но когда капитан корабля приказал обогнуть северную часть Хива-Оа, перед Морисом открылось то, что он ожидал увидеть: покатые ярко-зеленые холмы, трепещущие пальмы и полосу ослепительно-белого песка.

Однако на берегу не было ни души, и в этом таилась какая-то угроза. Обычно островитяне испытывали ужас перед плавучими батареями, чьи дула без труда могли разнести кучку бамбуковых хижин. Однако они никуда не убегали, напротив, высыпали на берег и с благоговением смотрели в лицо своей смерти.

Убедившись, что стрелять не в кого, Тайль приказал высадить десант под прикрытием корабельных батарей.

Разумеется, в шлюпках оказались Рене и Моана. Отношения с последней влекли и терзали Мориса. Он все больше влюблялся в непокорную туземку, и вместе с тем молодого человека не покидали ощущения, что Моана всего лишь использует его.

Ступив на сушу, капитан Тайль в полной мере оценил мощь острова. Берега по большей части были сильно изрезаны и неприступны. Казалось, сам ландшафт призывал французов отказаться от завоевательных намерений. Однако взглянув на прекрасное, решительное лицо Моаны, Морис дал себе слово не отступать.

Деревня, расположенная почти на самом берегу, оказалась совершенно пустой. Непохоже было, что туземцы бежали в панике: никаких разбросанных вещей, незапертых ворот, ничего, оставленного впопыхах. Рене вспомнил, что когда они с Эмили впервые приплыли сюда по приглашению Атеа, лагуна кишела лодками, а сейчас не было ни одной.

— А где дикари, капитан? — спросил его помощник, тоже офицер, когда они обыскали все хижины.

Морис был мрачнее тучи.

— Ушли.

— Должно быть, вождь увел их в горы, — сказал Рене. — Там у них крепость.

— Как они могли догадаться о прибытии фрегата? Кто мог их предупредить? От Нуку-Хива путь неблизкий.

— Атеа всегда все знает, — подала голос Моана.

— Хватит говорить о нем, как о Господе Боге! — разозлился Тайль.

— Сжечь, капитан? — помощник кивнул на бамбуковые хижины.

— Это мы всегда успеем сделать.

— Моана, где тут «дворец» вождя? — спросил Рене, на лице которого появилось болезненное выражение.

Плавно покачивая бедрами, девушка пошла между хижин. Остальные двинулись следом. Морис вновь подумал о том, что напрасно взял ее с собой. Это было опасно. Но с другой стороны, следовало сразу отправить Моану обратно на Нуку-Хива. Сейчас же он не хотел и не мог оставлять ее на корабле в окружении нескольких десятков мужчин.

Очутившись в жилище Атеа, Рене внимательно обследовал его. Никаких следов пребывания Эмили, ни малейшей вещички, ни единой зацепки.

Морис с любопытством огляделся. И здесь могла жить француженка, парижанка?! Он всегда считал, что для женщин крайне важны всяческие удобства. Неужели эта странная Эмили Марен была счастлива в бедной хижине?

— Надо найти эту крепость, — сказал он вслух.

— Я покажу, я примерно знаю, где это, — ответил Рене.

Отряд отправился вглубь острова. К несчастью, вскоре путь преградила стена высокого тростника, похожего на лес стальных прутьев. Густые заросли протянулись насколько хватало глаз, и их было трудно раздвинуть и отстранить, а через некоторые было не продраться даже ползком.

Полумрак, духота, непролазные дебри — это место выглядело воистину заколдованным. По телу солдат ручьями струился пот, из сомкнутых губ вырывались ругательства.

— Нам надо добраться вон туда! — Рене показал на далекий холм.

Вскоре местность стала не такой дикой; появились поля, засеянные таро. Рене знал, что заквашивание таро в ямах обеспечивает местным жителям постоянные запасы продовольствия. Едва ли укрывшимся в крепости людям грозил голод даже при долгой осаде.

Когда раздвинув очередные заросли путники увидели каменную плиту со странными статуями, Моана в страхе отшатнулась.

— Духи, — прошептала она, — они преграждают путь к крепости!

Однако Морис взял ее за руку и уверенно повел за собой. А Рене сказал себе, что самым злым духом, какой когда-либо являлся в Полинезию, был белый человек.

Несколько дней назад Атеа получил сообщение, что к Хива-Оа движется огромный корабль с большим количеством белых людей: вождь предусмотрительно выставил плавучие посты на всех водных путях, ведущих к острову.

Атеа приказал людям спокойно, без паники собраться, взяв с собой все, что им понадобится в крепости, и дружно покинуть деревню.

Укрепление, построенное на вершине холма, было отличным местом для обороны и наблюдения за противником. Эту крепость начал строить еще дед Атеа; правда, не для того, чтобы воевать с европейцами, а для защиты от враждебных племен.

При помощи грубых тесел из базальтовой дайки и заостренных роющих деревянных орудий десятки мужчин устраивали террасы для размещения воинского лагеря и постройки хижин для мирных жителей. На случай осады внутри крепости были вырыты облицованные камнем ямы, где скапливалась дождевая вода. Кроме того, поблизости от укрепления, в нижней части склона находился охраняемый источник.

На верхней террасе располагалась резиденция вождя, который во время войны становился главнокомандующим. Находясь на главном пункте, вождь мог легко перебросить силы обороны в место, которое подвергалось угрозе.

Эмили поселилась в удобной хижине, построенной на площадке, при взгляде с которой захватывало дух. Живописные долины, ниспадающие каскадами ручьи, кокосовые и пальмовые рощи, глубокие ущелья.

Когда внутрь ее нового жилища вошел Атеа, Эмили почудилось, что его фигура окружена золотистым сиянием. В его взгляде появилось какое-то новое выражение. В глазах молодого вождя сияла жизнерадостная душа его народа, и вместе с тем в них была готовность к смерти.

Подойдя к мужу, Эмили положила руки ему на плечи.

— Они идут сюда?

— Да.

— Кто они и сколько их?

— Должно быть, французы. Сколько — пока не знаю.

— Я могу выйти к ним и поговорить с ними. Попрошу их уйти и не нападать на нас.

— Нет, Эмалаи. Я вообще не хочу, чтоб они знали, что в племени есть белая женщина.

— Не уходи, — попросила она.

— Я должен. Я приду, как только смогу. Сейчас мне нужно быть с воинами.

Эмили вдруг подумала о том, что готова броситься со скалы вместе с Атеа, крепко держась за руки, — лишь бы навсегда остаться с ним, с ним вдвоем. Но она знала, что полинезийцы редко убивают себя. Они слишком любили жизнь, чтобы добровольно отказываться от нее.

Глядя на Атеа, она говорила себе, что скорее померкнет солнце в небе, чем страстный блеск в его глазах. Звенящая тишина была наполнена тем, что невозможно выразить словами. Ответное желание огнем понеслось по телу Эмили, и она подумала, что сможет удержать Атеа еще на несколько минут.

Тефана и Киа были неподалеку, но Эмили знала, что они ни за что не войдут в хижину, пока в ней находится вождь.

Они с Атеа сомкнули объятия. Волна лихорадочных эмоций и судорожного наслаждения захлестнула их, накрыв с головой. Они не стали ни раздеваться, ни опускаться на циновку. Их дыхание было частым, а к коже прилила кровь. Это был короткий путь, но они прошли вместе от начала и до конца, и все, что произошло между ними, было необыкновенно естественным, чистым и исцеляющим.

Отстранившись от Эмили, Атеа рассмеялся:

— Ты наступила на мою тень!

— Это плохая примета?

— Нет, просто тень вождя неприкосновенна.

— Почему?

— В тени живет душа.

Эмили удивилась.

— Вот как?

— Да. Тень может скользить по воде, пробегать по ответной стене. Она обладает особым могуществом. Тому, кто осквернил тень вождя, грозит смерть.

— Я согласна умереть, чтобы навсегда остаться рядом с тобой, — серьезно произнесла Эмили.

— Для того чтобы быть рядом со мной, тебе нужно жить. Я люблю тебя, и я никому тебя не отдам.

Она опустила ресницы. Порой любовь это не только счастье, но и тревога, страх, приставленный к горлу меч.

— Иногда мне кажется, что я никогда не стану своей среди людей твоего племени.

— Ты моя, Эмалаи, и этого достаточно.

Потом он ушел, и Эмили знала, что он вернется нескоро. Как бы сильно она не тревожилась, ей было сложно представить, что в цветущей долине могут раздаться выстрелы. Похоже, так казалось не только ей, ибо среди туземцев не замечалось не то что паники, а даже малейших признаков страха. Женщины занимались привычной работой, ни на секунду не умолкая, но они обсуждали не пришествие французов, а повседневные дела. Мужчины стояли в карауле, готовили оружие, осматривали укрепления или, собравшись группами, беседовали, и, кажется, тоже на мирные темы.

«Они живут без книг, без часов, без компаса, — думала Эмили, — они не знают многого, что знаем мы, но они владеют тем, что нам не дано: искусством быть счастливыми каждый миг и никогда не бояться будущего».

— Я хочу говорить с вождем! — крикнул Морис Тайль, приблизившись к холму, на котором стояла крепость.

Прошло немного времени, и на террасе появился Атеа в головном уборе арики и с жезлом в руках. Оружия при нем не было.

— Я тебя слушаю. Зачем ты сюда пришел?

— Я явился с посланием губернатора Брюа, — ответил капитан, помахав бумагой. — Если ты подпишешь соглашение, тебя и твоих людей оставят в покое. Губернатор решит, что будет на Хива-Оа: морской порт, сторожевой пост или что-то еще. Здесь разместится гарнизон.

— Я не могу позволить белым хозяйничать на моем острове. Я не намерен пускать их в свои владения.

— Мы уже пришли.

— Я заставлю вас уйти.

— Хива-Оа — одно из французских поселений в Океании.

— Это мой остров.

— Упрямый дикарь! — пробормотал помощник Тайля.

— Стреляй! — негромко произнес Морис, обращаясь к стоявшему рядом солдату.

Раздался выстрел, но Атеа успел скрыться. Рене, стоявший в тени деревьев, вздрогнул. В глазах Моаны появился лихорадочный блеск.

— Он потомственный властитель своих земель, он сроду никому не подчинялся, — негромко произнес Рене.

— Других ломали без труда, — небрежно заметил очутившийся рядом солдат.

— Этот устроен иначе.

— Вот дьявол! — воскликнул помощник Тайля. — Похоже, он и впрямь неуязвим.

Сию же минуту туземцы принялись поливать пришельцев каменным дождем из своих пращей. Французы не имели возможности выпрямиться, чтобы ответить ружейными выстрелами. Некоторые из них получили серьезные ранения.

Морис выругался, а после истерически расхохотался. Все было впустую. Островитяне не собирались тратить драгоценные боеприпасы. Они вполне могли обойтись камнями. Надо полагать, провизии и воды в крепости было вдоволь. Французы не имели ни малейшей возможности взять ее ни осадой, ни штурмом.

Тайль знал, что на пути завоеваний нельзя останавливаться, нельзя медлить, ожидая приказа из-за многих миль.

— Что ж, — решил он, — пусть сидят на холме, сколько влезет. Мы вернемся на берег. Спалим деревню, а на ее месте начнем строить базу. Надеюсь, вскоре нервы этого гордеца не выдержат, и он явится в гости.

Десант вернулся на берег к ночи и сразу взялся за дело. Бамбуковые хижины сгорали быстро и жарко. Языки пламени рвались в небо, казалось, пытаясь достать черный купол. Несколько построек капитан приказал оставить — чтобы в них могли поселиться солдаты. Он бы мог сохранить их все, но не стал: иногда что-то нужно делать просто в назидание и для устрашения.

«Дворец» Атеа был сметен с лица земли — от него остался лишь пепел. Рене считал, что таким образом Морис признаёт свое бессилие, но вслух ничего не сказал. В конце концов непокорный вождь отнял у него самое дорогое: его единственную дочь.

Ночь прошла спокойно. Пахло морской солью, мокрым песком, гарью и диковинными растениями. Тихо шелестели кроны деревьев, каждый лист которых был величиной с мужскую ладонь. Звезды над головой мерцали, будто гаснущие свечи.

Моана ночевала в хижине Мориса. Капитан больше не пытался овладеть ею насильно. Слепое желание сменило некое печальное понимание происходящего. Тайль начинал постигать, что ему нужно не просто ее тело, не только внешняя красота этой девушки.

— Тебе не жаль этих хижин? — неожиданно для себя спросил он.

— Нет, — коротко ответила Моана и, подумав, добавила: — Хижины не люди, их можно выстроить заново.

— Я не уверен в том, что мне удастся поймать Атеа, — признался Морис, и Моана уверенно произнесла:

— Он придет сюда, обязательно придет.

Сейчас, слушая ее спокойное дыхание, он думал о том, что ему никогда не понять этого сплава жажды мести, угрызений совести и еще каких-то затаенных стремлений, о которых он не имел ни малейшего представления. И ему было горько от того, что среди этих желаний, по-видимому, не было места любви.

Утром Морис завтракал вместе с капитаном корабля. Тайль был командиром десанта, а хозяином фрегата считался Жан Пирет.

Вяленое мясо и сухари внесли некоторое разнообразие во фруктовое меню, а крепкий кофе с сахаром вызвал в душе и теле Тайля ощущение райского блаженства.

Они сидели на палубе за бамбуковым столиком и смотрели туда, где волны разбивались о риф с монотонным грохотом, где за причудливо изогнутыми манграми росли хлебные деревья и таро и волновались пальмовые рощи. Суетившиеся на берегу люди казались маленькими, как муравьи.

— Полагаю, при таком положении дел нет смысла оставаться на рейде, — сказал капитан фрегата. — Разделите отряд пополам; пока одни сооружают базу, другие отправятся с нами на Тахуата. Тот остров значительно меньше, у местных дикарей нет ни крепости, ни огнестрельного оружия. Единственное, что меня останавливает, так это рифы. Никто из нас толком не знает тамошний фарватер. Ваша туземная принцесса не может нам помочь?

Морис помотал головой. Он знал, что Моана скорее умрет, чем покажет дорогу к родному острову.

— По-моему, полинезийских женщин не учат таким вещам, — произнес он и добавил: — Зато она уверяет, что Атеа непременно пожалует в лагерь.

— Ладно, — промолвил Пирет, поднося чашку ко рту, — мы что-нибудь придумаем.

В этот же час Атеа и Эмили стояли, взявшись на руки, на высокой террасе и встречали утро. Французы ушли, но вечером островитяне наблюдали за пожаром на берегу, понимая, что это горят их дома. Никто из них не сказал ни слова и не заплакал, но на душе было тяжело. Тогда же Атеа собрал поздний совет, а вернувшись с него, выглядел сосредоточенным и суровым.

— Скоро начнется буря, — вполголоса промолвил он, обращаясь то ли к Эмили, то ли к самому себе.

Она подумала, что он имеет в виду грядущие сражения, но Атеа заметил:

— Это к лучшему. Нам будет проще потопить большой корабль.

Буря? Эмили пожала плечами. И океан, и небо казались безмятежными.

— Откуда ты знаешь?

— Чую по ветру За горизонтом что-то есть, что-то, чего пока еще не видно. Буря рождается в океане, а ветер приносит ее к нам. Такое возможно в любое время года. Мы способны угадать это заранее, а белые — никогда.

— Что ты задумал? — спросила Эмили.

Он ответил уклончиво:

— Я отобрал с десяток самых храбрых и умных юношей. К сожалению, им придется умереть.

— От бури?

— Нет. Не думаю, что белые сохранят им жизнь после того, что они сделают.

— Тебе их не жаль?

— Это не имеет значения. Жизнь нескольких человек несоизмерима с благополучием целого племени.

— А чем ты способен пожертвовать ради своего народа? — промолвила Эмили и тут же испугалась своего вопроса.

Атеа не задумался ни на миг:

— Всем. Таков мой долг. Боги дали мне власть не для того, чтобы я сытно ел, мягко спал и наслаждался своим могуществом, а для того, чтобы я защищал мой народ.

— Значит, ты тоже отдал бы жизнь, если бы это потребовалось?

Он покачал головой.

— Жизнь — самое меньшее, что я был бы способен отдать, ведь мертвому уже ничего не нужно на этой земле.

Эмили глядела на горизонт, думая о дороге, которая, как говорится в сказании, «увела тысячи людей, поглотила мириады жизней», о дороге, «с которой не присылают вестей».

Сколько всего, и хорошего, и плохого, а главное — неизвестного, им предстоит пережить, прежде чем они шагнут за эту черту?