Запятнанный Даль (Сборник статей)

Внизу каждой страницы боевой нацистский лозунг «Евреи — наше несчастье!»

Но вернуться к теме авторства «Записки» меня побудило появления раздела о ней в биографии Даля в русскоязычной электронной энциклопедии Wikipedia, куда каждый желающий может вносить дополнения и поправки. Издание малонадежное, но одно из самых посещаемых в русском интернете. Раздел, посвященный «Записке о ритуальных убийствах», завершается таким пассажем:

«По мнению американского публициста Семёна Резника (изложенному в статье «Кровавый навет в России»), подлинным автором «Записки» является директор департамента иностранных исповеданий В. В. Скрипицын, а напечатан и приписан Далю этот труд оказался лишь в 1913 году, «в преддверии дела Бейлиса». Но мнение Резника, очевидно, совершенно не соответствует действительности, поскольку произведение Даля «Об убивании евреями христианских младенцев» (1844 г.) упоминается также и в статье профессора С.К. Булича «Даль» в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (1890–1907 гг.), и притом задолго до названной Резником даты».[4]

«Записка о ритуальных убийствах», впервые изданная под именем В. И. Даля в 1913 году, состоит из двух документов: анонимного предисловия, занимающего 16 страниц (с III по XVIII), и анонимного же трактата «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их» (стр. 3–127), перепечатанного с его первого (тоже анонимного) издания 1844 года.

Я, конечно, никогда не утверждал, что до 1913 года никто не упоминал имени Даля в связи с этим «Розысканием». Упоминали не раз, о чем можно узнать хотя бы из предисловия к «Записке», в котором признается, что тот же текст ранее переиздавался под именем В.В. Скрипицына; должны же были анонимные издатели как-то объяснить, почему они его приписали Далю.

Правда, статья С.К. Булича в предисловии не упомянута. Честь ее открытия принадлежит автору, внесшему лепту в Wikipedia. Сообщенная им информация точна: в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона статья о Дале действительно написана С.К. Буличем, а в списке приводимых им произведений Даля числится книга «Об убивании евреями христианских младенцев».

Конфуз в том, что книги с таким названием никогда не существовало. Профессор Булич ее не читал, в руках не держал, даже библиографических справок не наводил — написал либо по слуху, либо (и скорее всего) переписал из сомнительного источника (из какого именно, обнаружится в дальнейшем).

Профессор Булич не был в достаточной мере знаком с литературным наследием Даля, не понимал значения его научного подвига. Узкой специальностью Булича были окончания в польском языке. Ему еще принадлежит «Очерк истории языкознания» (1907), но Далю в этом объемистом труде (больше тысячи страниц большого формата) места не нашлось. Из статьи в Энциклопедическом словаре понятно, почему. Профессор Булич называет В.И. Даля дилетантом и обнаруживает непонимание того, чем живой народный язык, сокровища которого собирал и сберег Даль, отличается от языка ученых педантов, каким написаны его собственные труды. Словарю Даля он, конечно, отдает должное, но выводит его за рамки научной филологии!

Перечисляя публикации Даля, Булич допускает неточности, пропуски; попадаются, как мы видели, и приписки. За сто лет, прошедших после этой публикации, о Дале написаны фундаментальные труды, основанные на детальном изучении его наследия, включая архивные материалы.[5] Однако аноним в Wikipedia с ученым видом знатока заявляет, что «материалы из статьи Булича… являются основой современных энциклопедических сведений о жизни и творчестве Даля».

Какова основа, таковы и познания тех, кто на ней основывается.

Между тем, информация из Wikipedia с молниеносной быстротой разбежалась по киберпространству — частью в расширенном варианте, позволяющем понять мотивы автора. С обезоруживающей прямотой он объясняет:

От комментариев я воздержусь, однако вопрос о мнимом авторстве Даля полагаю полезным разобрать с большей обстоятельностью, чем раньше.

Трактат «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их» был изготовлен в министерстве Внутренних дел по указанию Николая Первого, данному в 1835 году, — после того, как Государственный Совет вынес оправдательный приговор более сорока евреям города Велижа, обвинявшимся в ритуальных убийствах.

Решение было принято после детального анализа материалов дела адмиралом Н.С. Мордвиновым, который возглавлял в Государственном Совете департамент гражданских и духовных дел. Его Заключение обсуждалось в пяти заседаниях Департамента — три раза в мае, затем в июне и в октябре 1834 года, после чего было единогласно утверждено (Николай Мордвинов, Алексей Бахметев, Алексей Оленин).

В Общем собрании Государственного Совета этому делу было посвящено еще четыре заседания: 15, 17 и 20 декабря 1834 года и 3 января 1835 года. Как видим, самый высший после императора орган государственной власти отнесся к делу очень серьезно. И снова Заключение Мордвинова было утверждено единогласно (председатель Государственного Совета Новосильцев, великий князь Михаил Павлович, Мордвинов, гр. Головкин, гр. Литта, гр. Толстой, кн. Волконский, кн. Голицын, гр. Толль, гр. Красинский, гр. Чернышов, Кушников, Сперанский, гр. Пален, Грейг, Нарышкин, гр. Бенкендорф, Энгель, Хитрово, кн. Меншиков, Вилламов, гр. Пален, гр. Грибовский, Марченко, Уваров, Блудов). Само представление о том, что верующие евреи якобы нуждаются в христианской крови для отправления религиозных обрядов в решении Госсовета квалифицировалось как «нелепое». В нем также предлагалось подтвердить высочайшее повеление императора Александра I, объявленное 6 марта 1817 года, которым запрещалось возводить на евреев такие обвинения; подчеркивалось, что при расследовании Велижского дела этим повелением пренебрегли, иначе оно вообще не могло бы возникнуть.

По одному пункту члены Государственного Совета не согласились с Н.С. Мордвиновым. Он считал, что поскольку обвиняемых восемь лет безвинно томили в заточении, от чего они претерпели большие лишения и убытки, то их следует на восемь лет освободить от налогов, выразив тем сожаление о причиненных им страданиях. Когда Госсовет отказался внести этот пункт в свое решение, Мордвинов подал государю особое мнение, в котором доказывал, что «правительство, карающее виновных, обязано и вознаграждать невиновных».[7]

Чтобы оценить этот демарш, надо знать, что повелением Александра I пренебрегли не потому, что о нем забыли, а потому что новый император, Николай I, взглядов своего покойного брата не разделял.

Велижское дело фабриковалось под неусыпным попечением наделенного большой властью генерал-губернатора Витебской, Минской и Могилевской губерний князя Н.Н. Хованского; тот постоянно информировал государя об «успешном» ходе следствия, которое, однако, никак не приходило к концу. В ответ на одно из донесений Хованского Николай даже повелел запечатать в Велиже все синагоги и запретить евреям богослужения, так как «жиды оказываемую им терпимость их веры употребляют во зло». Это задолго до окончания следствия!

Государю нравилось усердие князя Хованского и следственной комиссии; комиссия же усердствовала сверх всякой меры, чтобы угодить князю Хованскому и государю. О том, что царь ждет обвинительного приговора, члены Государственного Совета хорошо знали. Вынося оправдательный приговор, они понимали, что плюют против ветра, и при случае это им могут припомнить.

Однако единогласное решение Государственного Совета считалось окончательным — таково было единственное ограничение власти самодержца. Утверждая его и отклоняя Особое мнение Мордвинова, император изволил отметить, что «внутреннего убеждения», будто тайны крови у евреев не существует, у него «нет и быть не может».

«Неоднократные примеры подобных умерщвлений с теми же признаками, но всегда непонятными по недостатку законами требуемых доказательств, и даже ныне производимое весьма странное дело в Житомире, доказывают, по моему мнению, что между евреями существуют вероятно изуверы или раскольники, которые христианскую кровь считают нужною для своих обрядов, — сие тем более возможным казаться может, что к несчастию и среди нас христиан существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны; н.п. сожигальщики и самоубийцы, которых неслыханный пример был уже при мне в Саратовской губернии. — Словом, не думая отнюдь, чтобы обычай сей мог быть общим евреям, не отвергаю однако, чтобы среди их не могли быть столь же ужасные изуверы, как и между нас христиан».[8]

Исходя из этих соображений, царь предписал исследовать вопрос о еврейских ритуальных убийствах «до корня», что и было поручено Министерству внутренних дел, и именно Департаменту иностранных исповеданий, который возглавлял тайный советник Валерий Валерьевич Скрипицын.

Так и появилась на свет служебная записка о ритуальных убийствах. Для широкого распространения она не предназначалась и была отпечатана в считанном числе экземпляров.[9] Однако интерес к данному вопросу у государя угас, — вероятно, потому, что упомянутое в его рескрипте Житомирское дело оказалось пшиком, а новых таких дел в России не возникало. Более того, в 1840 году прогремело на весь мир чудовищное ритуальное дело в Дамаске, где группу евреев обвинили в убийстве христианского миссионера патера Фомы (Томаса) и его слуги Ибрагима, мусульманина; стало известно, что из обвиняемых жесточайшими пытками исторгали ложные признания и что двое из них под пытками умерли; когда правительства Великобритании, Франции и Североамериканских Соединенных Штатов возвысили голос протеста против «дикого восточного деспотизма», Россия к ним присоединилась, дабы не отставать от «просвещенных наций». Под международным давлением дело было прекращено, оставшиеся в живых обвиняемые освобождены. После этого возрождать кровавый навет в России было крайне не политично.

Более тридцати лет книжица оставалась никому не известной и почти никем не прочитанной. Большинство экземпляров за это время затерялось, но один из уцелевших попал в руки некоего Ипполита Лютостанского, который небрежно переписал это сочинение, кое-что перепутав и наделав ошибок, а кое-что и добавив. Поляк по рождению, он окончил духовную семинарию и стал католическим священником (ксендзом), потом принял православие и даже постригся в монахи, но вскоре за какие-то непотребства был расстрижен. Дабы придать своим разоблачениям еврейских злодейств какой-то вес, шарлатан выдавал себя за бывшего раввина и знатока еврейства. Свой пасквильный «труд» он пытался продать известному богачу и меценату Горацию Гинцбургу за 50 тысяч рублей, обещая его не публиковать. Когда ему указали на дверь, он издал свою книгу: она вышла в 1876 году. А через два года практически тот же текст попал в редакцию газеты князя В.П. Мещерского «Гражданин», в коей и был перепечатан (1878 год, №№ 23–28). Лютостанский был изобличен как плагиатор, что не помешало ему «переработать» свой пасквиль в двухтомное сочинение «Талмуд и евреи», которое потом издавалось множество раз, принося ему скромный, но постоянный доход.[10]

В «Гражданине» указывалось имя автора работы — бывшего директора Департамента иностранных исповеданий при министерстве внутренних дел, тайного советника В.В. Скрипицына. Со времени смерти Скрипицына (1799–1874) прошло всего 4 года, со времени смерти В.И. Даля шесть лет. Были живы их родственники, сотрудники, друзья, недруги. Никаких опровержений не последовало.

Под именем Скрипицына «Записка» затем фигурировала в литературе, посвященной кровавому навету. Компетентные специалисты проанализировали это сочинение и показали его полную несостоятельность. Профессор Д.А. Хвольсон, историк, теолог и гебраист, выдающийся знаток истории иудаизма и христианства, показал что В.В. Скрипицын почти все сведения почерпнул из антисемитских пасквилей, которые не способен был оценить критически.[11] Знаменитый адвокат П.А. Александров, ссылаясь на Хвольсона и других православных теологов, подверг «Записку» Скрипицына уничтожающему разносу на Кутаисском процессе 1879 года, где он защищал группу горских евреев, обвинявшихся в убийстве грузинской девочки Сарры Модебадзе (обвиняемые были оправданы). Защитительная речь Александрова перепечатывалась или цитировалась множеством газет, но никаких возражений относительно авторства Скрипицына не появилось.

Любопытно, что многие из авторов, на чьи труды ссылался Скрипицын, также выдавали себя за бывших раввинов и знатоков иудаизма, как и обокравший его Лютостанский. На самом деле они не могли прочесть по-еврейски ни одного слова. Примером тому может служить монах Неофит, чью книгу «Христианская кровь в обрядах современной синагоги» использовал автор «Розыскания» и списавший у него Лютостанский. Ссылаются на нее и нынешние их последыши, в частности, О. Платонов.[12]

Книга Неофита появилась в 1803 году на греческом и молдавском языках, позднее и в русском переводе. «Тайну крови», по словам автора, ему передал отец, когда ему исполнилось тринадцать лет (возраст совершеннолетия у евреев). При этом отец якобы взял с него клятву никому не раскрывать этой тайны, а передать ее в будущем только одному из своих сыновей — самому твердому и надежному в иудейской вере. Нарушение клятвы якобы каралось неминуемой смертью. Но, став вероотступником, «бывший раввин» решил стать и клятвопреступником. Смерть, однако, его не настигла.

В его небольшой книжке около двадцати постраничных примечаний, но только 17 содержат ссылки на литературные источники, якобы подтверждающие существование у евреев «тайны крови». Из них 16 ссылок — на Новый и Ветхий Завет. (Смысл цитат, понятно, полностью извращен). Только в одной сноске приводятся выписки из Талмуда:

«Вот что мы читаем у Павла Медичи, раввина (! — С.Р.), обратившегося в христианство в XVIII столетии: В главе XXVI его книги «Обряды и обычаи евреев» он пишет: «Раввины приказывают евреям напиваться вечером в праздник Пурим до потери сознания, так как в Талмуде сказано: ‘Человек обязан напиться в праздник Пурим до того, чтобы не различать между проклятым Аманом и благословенным Мардохеем. Раввины не говорят, что это желательно, но что это должно делать. Талмуд засим приводит следующий факт: ‘Два раввина, по имени Рабба и Рабби-Зира, до того точно соблюдали это предписание, что один из них, Рабба, напившись до невменяемости, убил другого, тоже пьяного. Но на другой день Рабба сказал Рабби: ‘Пойдем, отпразднуем Пурим и напьемся’. Рабби ему ответил: ‘О, не всегда же совершается чудо!’ Эта басня, прибавляет Павел Медичи, нам объясняет, что учение евреев, а не что другое, обязывает их напиваться в праздник Пурим. Слова ‘а не что другое’ указывают на то, что, по Павлу Медичи, существует другая причина, которая заставляет евреев напиваться; он очевидно намекает на необходимость убивать в праздник Пурим христианина в память Амана».[13]

Как видим, цитаты взяты не из самого Талмуда, а из книги Павла (Паоло) Медичи, в чьих словах «а не что другое» Неофит усмотрел «намек на необходимость убивать христианина». Такое может привидеться только в бреду. Если Паоло Медичи и был бывшим раввином, то Неофит ни раввином ни вообще евреем не был — он был греком.

В «Розыскании» перечислены две дюжины книг, которыми якобы пользовался автор, но эти источники такого же качества как книга Неофита, причем некоторые из них автор в глаза не видел, а иные вообще не существовали. Так, в списке значится: Серафинович, 1710. Но Серафинович — не автор книги: это персонаж в книге ксендза Пикульского, возможно, даже вымышленный. «Труд» ксендза Пикульского под названием «Злость Жидовска» (на польском языке, 1760) существовал, но автор «Розыскания» и его, скорее всего, в руках не держал. Согласно Пикульскому, еврей Серафинович был буйно помешанным, держали его в оковах. Однажды он якобы вознес молитву христианскому Богу, воскликнув: «Если ты существуешь, то освободи меня от оков!» Тут произошло чудо: оковы опали, в темнице само собой растворилось окно, в которое больной и выскочил. Добежав до ближайшего костела, он поспешно крестился и стал уличать евреев в страшных преступлениях, в коих якобы сам участвовал. Согласно его показаниям, из ран зарезанных им младенцев текла кровь, белая как молоко. На таком бреде и основаны разоблачения «Злости жидовской», перекочевавшие в «Розыскание».

Хвольсон подразделил цитаты из источников, которыми оперируют Скрипицын и Лютостанский, на три группы: те, в которых смысл оригинала умышленно искажен; те, которые в цитируемых источниках отсутствуют; и, наконец, «цитаты» из несуществующих источников.

В качестве одного из примеров Хвольсон приводит цитируемый Лютостанским пункт 10 «Привилегии», выданной евреям польским князем Болеславом и позднее подтвержденной Казимиром Великим,[14] который гласил: «Запрещается евреям красть детей, а тот, кто украдет, должен быть подвергнут наказанию, как злодей (смерти)». Из этого Лютостанский делал вывод, что «у евреев вообще было в обыкновении красть детей, почему и было признано необходимым издать этот закон».

«Лютостанский был бы, конечно, прав, если бы подобный закон существовал на деле, а не был им выдуман», — замечает Хвольсон, но в действительности 10-й параграф «Привилегии» Болеслава-Казимира гласил: «Если христианин убивает еврея, то он подвергается заслуженному наказанию и конфискации всего движимого и недвижимого имущества».[15] Никакого упоминания о детях здесь нет. Пунктуальный ученый указывает, где, когда и сколько раз публиковалась эта «Привилегия», затем продолжает: «Если же он [Лютостанский] имеет в виду статус Витольда[16] (который он, вследствие незнакомства с подлинными источниками, смешивает со статусом Болеслава), то в этом статусе параграф 10 гласит: «не дозволяется красть детей у евреев»».[17] Такой законодательный акт был необходим ввиду того, что похищение еврейских детей с целью обращения их в христианство считалось богоугодным делом и поощрялось некоторыми церковниками.

Другие примеры, приводимые Хвольсоном, еще ярче демонстрируют уровень познаний обоих разоблачителей «тайны крови» — Скрипицына и Лютостанского, из коих я воспроизведу только один.

Хвольсон «на удачу» приводит цитату, находящуюся в книге Лютостанского на стр. 87, а в перепечатанных «Гражданином» «Сведениях» Скрипицына на стр. 488:

«Через несколько десятилетий после распятия Спасителя иудеи, увидев с ужасом, что вера Христова начала сильно распространяться, обратились к старейшему талмудисту, иерусалимскому раввину Раваше, который нашел средство против угрожающей им опасности в еврейской книге Рамбам, где сказано: «всякая зловредная вещь не иначе может быть уничтожена, как через сочувственное приложение другой вещи того же рода». В доказательство сего «книга Рамбам» рассказывает, что после убиения пророка Захарии в храме, кровь кипела на этом месте и ничем не могла быть стерта. Князь Надузардан, увидав это, спросил о причине такого явления и, получив ответ, что это кровь закланных животных, приказал сделать при себе опыт, — будет ли кровь животных кипеть таким образом. Удостоверившись в обмане, он пыткой вынудил сознание первосвященников о убийстве Захария и, желая отомстить евреям за смерть пророка и успокоить кровь его, приказал зарезать на том же месте множество еврейских младенцев и, действительно, достиг своей цели».[18] Из этого Реваше заключил, что не иначе можно погасить пламя упорного размножения христиан, как собственною их кровью, через тайное жертвоприношение ненавистных младенцев».[19]

Эту развернутую цитату Д.А. Хвольсон сопроводил следующим саркастическим комментарием:

«Здесь что ни слово, то бессмыслица. Упоминаемый здесь «Раваше» (должно читать Рабб Аши) жил не в Иерусалиме, а в Суре на Евфрате, в южной Месопотамии. Он жил не несколько десятилетий после распятия Спасителя, но в начале V века по Р.Х. Книгу «Рамбам» Раваше не мог читать, потому что такая книга никогда не существовала и не могла существовать; «Рамбам» не есть заглавие книги, но сокращенное имя знаменитого еврейского ученого и философа XII века, именно Рабби Моисея Бен-Маймона (Маймонид): из заглавных букв его имени (Р.-М.-Б.-М.) образовалось имя Рамбам… Сочинений этого ученого, бывшего лейб-медиком Саладина и жившего в XII c [толетии] по Р.Х. не мог читать раввин, живший 700 лет до него».[20] Чтобы приблизить понимание этих нелепостей к русскому читателю, Хвольсон привел еще такую аналогию: «Представьте себе, что кто-нибудь написал бы историю России и русского народа, и в ней сказал бы, примерно, следующее: «Владимир Св., имевший местопребывание в Манчестере, заключил союз с Александром Македонским и императором Юстинианом, для завоевания Сахары, послал затем своего сына Ивана Грозного в Ташкент, откуда, при его помощи, изгнал Наполеона Бонапарта».[21]

Таков «научный» уровень той части трактата, в которой подводилась теоретическая база под утверждение, что убиение евреями христианских младенцев — это не миф, а реальность. Далее в хронологическом порядке перечисляются 134 случая обвинений евреев в ритуальных убийствах — без малейшей попытки проанализировать и оценить достоверность этих обвинений. И, наконец, автор особо останавливается на одном случае, которому отводит почти половину всего трактата. Это Велижское дело.

Поскольку оно сыграло первостепенную роль в возникновении «Розыскания» и занимает доминирующее место в его содержании, то я должен к нему вернуться.

После того, как генерал-губернатор князь Хованский утвердил решение следственной комиссии, признавшей более сорока евреев города Велижа и трех якобы обращенных в иудаизм христианок виновными в убийствах семерых детей и одной взрослой женщины и в употреблении их крови для религиозных целей, дело поступило в Правительствующий сенат, где приговор должен был быть утвержден, чтобы вступить в законную силу.

Но в Сенате вышла осечка. Необычное дело в нем разбирали почти столь же тщательно, как потом в Государственном Совете. Часть сенаторов согласилась с обвинительным заключением, но другие обнаружили в материалах дела грубые натяжки и несуразности. Более сорока человек предлагалось осудить по показаниям всего трех свидетелей, которые к тому же много лет путались, меняли свои версии происходившего, так что преступные действия, приписанные сначала одному еврею, позднее переадресовывались другому, затем принимались ими на себя, а затем картина преступления снова менялась. Некоторые сенаторы обратили внимание на то, что часть убийств, в которых обвинялись велижские евреи, вообще не подлежала судебному рассмотрению из-за истечения срока давности; в других случаях материалы дела не позволяли установить степень виновности каждого из обвиняемых, ибо неясно, кто убивал, кто собирал кровь, кто выносил тело, кто только присутствовал… 13 сенаторов в совместной петиции заявили, что показания трех «доказчиц» вообще не заслуживают доверия, так как они противоречат друг другу, самим себе и обстоятельствам дела.

Из-за разногласий в Сенате дело и перешло в Государственный Совет, где разбирательство было поручено адмиралу Мордвинову.

Дворянский род Мордвиновых восходил к некоему Ждану, который «взят был атаманом от мордвы в 1546 году и получил поместье в Копорье». Дед Николая Семеновича воевал со шведами при Петре Первом и был убит под Нарвой. Сын его Семен (отец Николая) стал моряком, дослужился до адмирала, написал труды по морскому делу и мореходной астрономии. Николай Семенович, родившийся в 1754 году, некоторое время воспитывался при дворе вместе с цесаревичем Павлом. Он пошел по стопам отца, стал офицером флота и в 20 лет был командирован в Англию для усовершенствования. Провел он там три года, занимаясь не только морским делом, но и экономическими, политическими, юридическими науками. В Россию он вернулся с англичанкой-женой, влюбленным в английскую систему управления и хозяйствования и с несокрушимой верой в прогресс, который приходит через просвещение. Он участвовал в морских походах, в войнах, занимал самые разные посты при четырех государях. Во всем, за что брался, он проявлял недюжинные способности и независимый характер. Сначала ему пришлось уйти в отставку из-за столкновений с администратором Новороссии Дерибасом, потом — с самим Потемкиным. Долгая карьера его и в дальнейшем прерывалась отставками из-за нежелания или неумения склонять выю перед высокопоставленными ничтожествами. Однако через год-два его снова призывали на службу: умных, талантливых и прямых людей в высших эшелонах власти катастрофически не хватало. Император Павел, при вступлении на престол, пожаловал ему обширные земли с тысячью душ крепостных крестьян. В дальнейшем его состояние росло и вместе с ним росла его независимость. Его политические взгляды были умеренно консервативными, но поскольку он считал, что управлять страной должны законы, а не произвол столоначальников разных рангов, то слыл ужасным либералом, почти якобинцем. При Александре I положение Мордвинова упрочилось, когда вошел в фавор его друг и единомышленник М.М. Сперанский, и пошатнулось с его падением. По каждому вопросу, с которым ему приходилось сталкиваться, он вырабатывал свое мнение и не стеснялся его отстаивать, нравилось оно или нет. Его Мнения охотно переписывались и жадно читались в обществе, принося ему большую популярность. Особенно рельефно независимая личность Мордвинова проявилась во время суда над декабристами, которые, как выяснилось на следствии, планировали включить его в свое правительство. Сам он в эти планы посвящен не был, но репутация его была подорвана. Тем не менее, Мордвинов — единственный из судей — высказался против смертного приговора бунтовщикам, а когда таковой был вынесен, направил императору «особое мнение», в котором указал, что российскими законами смертная казнь не предусмотрена, потому приговаривать к ней преступников нельзя: она будет воспринята не как свершение правосудия, а как расправа победителя над побежденными. Николай с его Мнением не посчитался, но запомнил его. Возможно, этим отчасти объясняется то, что за тридцать лет его царствования был вынесен еще только один смертный приговор — петрашевцам, да и тот в последний момент был отменен.

Независимый характер Мордвинова, его обширные знания, выдающиеся аналитические способности и литературный талант сыграли важнейшую роль в оправдании Велижских евреев.

Во вступительной части своего Заключения Мордвинов указывает, что в том виде, в каком Велижское дело представлено генерал-губернатором князем Н.Н. Хованским, оно «заключает в себе не одно разрешение частных случаев, но общий и весьма важный вопрос об употреблении евреями христианской крови, вопрос, в течение нескольких столетий составлявший предмет недоумений и изысканий».[22] По этой причине, указывает Мордвинов, его департамент «признал необходимым первоначально исследовать причины возрождения и упадка сего мнения и потом обозреть основания, на которых генерал-губернатор князь Хованский утверждает решительное и столь важное по угрожающим последствиям заключение свое об употреблении евреями христианской крови». (118)

Далее он указывает, что в первые века христианской эры евреи обвиняли христиан в умерщвлении детей,[23] но когда христианство стало господствующей религией, «обвинение сие обращено на евреев и… в начале XI века по всей Европе приняло вид истины. При сем направлении умов, евреи, кроме частных казней, по приговорам судебным подвергались общим бедствиям: разграблению имущества и изгнанию из государств. Наконец, твердость, с какою они переносили преследования, и вместе неосновательность судебных обвинений, многими опытами обнаруженная, заставили сомневаться в справедливости сего мнения и подвергнуть строгому исследованию основания оного. Изучение восточных языков открыло удобные к тому способы, и водворившаяся терпимость вер, успокоив умы и ослабив предубеждение против евреев, подала возможность исследовать предмет с соответственною важности оного зрелостью».(119)

Мордвинов указывает, что лидерство в борьбе против кровавого навета сперва принадлежало римскому престолу как «средоточию прежнего европейского образования» и что Папы Римские издали множество булл в защиту евреев от подобных обвинений. Их примеру следовали многие правители — светские и церковные, в их числе польские короли, в чьей власти находились земли с большим еврейским населением, которые позднее отошли к России.

«Но разрушенное в главных основаниях мнение сие получило другое направление, — продолжал Мордвинов. — Евреев начали в позднейшее уже время обвинять как сектаторов [сектантов]. Кроме того, что существование такой ужасной секты ни одним фактом не обнаруживается, нельзя предполагать, чтобы… евреи, в течение веков претерпевавшие бедствия от ужасных правил ее, не открыли существование оной, особенно при той ненависти, какую евреи-сектаторы взаимно между собою питают». (120–121)

К этому месту дается сноска:

И дальше:

Этим экскурсом в историю вопроса Мордвинов делегитимизировал значительную часть Велижского судопроизводства — ту, что относилась не «к самому происшествию». Несмотря на такую делегитимизацию, Мордвинов счел нужным уделить внимание тем «историческим трудам и прецедентах», которыми было наполнено дело. Характеризуя уже упоминавшиеся труды ксендза Пикульского, монаха Неофита и другие подобные творения, Мордвинов писал:

Точно так же он не оставил камня на камне от «прецедентов», на которые указывалось в материалах Велижского судопроизводства, — таких как дело в Мазовецком воеводстве 1639 г., в Житомире 1753 г., в том же Велиже 1805 г., Невеле 1811 г. и Гродно 1816 г. Ни в одном из этих случаев, подчеркнул Мордвинов, вина евреев доказана не была, и «как оные не содержат в себе улик против евреев, то и не могут служить фактами к подкреплению мнения об употреблении ими христианской крови». (122–123)

Перейдя к рассмотрению прямых обвинений против велижских узников, Мордвинов разделил вменяемые им преступления на две части: 1) умерщвление солдатского сына Федора Иванова; 2) все остальные убийства.

Дело Федора Емельяновича Иванова рассмотрено особенно подробно. Несомненным оказывается только сам факт убийства: мальчик действительно исчез в первый день Пасхи 1823 года, а через несколько дней его труп со следами насилия был найден в лесу, в окрестностях Велижа.

Первое, на что обращает внимание Мордвинов, состоит в том, что за месяц до убийства мальчика его исчезновение предсказала юродивая нищенка-ворожея, 12-летняя Нюрка Еремеева: к ней будто бы явился архангел Михаил и показал мальчика, «на которого шипела змея», сказав, что он «назначен быть страдальцем господним в городе Велиже». А в канун этого события к Нюрке снова явился архангел и сообщил, что тот младенец будет страдать «в иудейском большом каменном доме». Далее из материалов дела следовало, что когда мальчик исчез, к его родителям явилась другая нищенка, Марья Терентьева, и, тоже путем ворожбы, «установила», что он находится в доме еврейки Мирки и будет скоро умерщвлен.

Эти предсказания, по замечанию Мордвинова, доказывали, что между двумя нищенками была какая-то связь, но следствие ее не выявило. Не менее очевидно, что обе нищенки действовали по наущению, но по чьему именно, — тоже не было установлено. Мордвинов подчеркнул, что если бы местные власти, начавшие расследование, обратили на все это должное внимание, то раскрыть преступление было бы нетрудно. Но они повели следствие по пути, подсказанному самими убийцами через этих «предсказательниц»: устроили обыск в доме еврейки Мирки, и хотя он ничего не дал, продолжали разрабатывать версию еврейского ритуального убийства. Найти убийц не удалось, и дело «предали воле Божией», как тогда говорили, то есть закрыли.

Тем бы все и кончилось, если бы не случилось так, что через два с половиной года после убийства мальчика император Александр I, направляясь на юг, в Таганрог, не остановился на ночлег в Велиже.

Воспользовавшись появлением в их глуши государя, Марья Терентьева подала ему жалобу, в которой, назвала себя матерью убитого ребенка. В петиции утверждалось, что местная полиция подкуплена евреями, потому расследование не было доведено до конца. Император приказал разобраться, расследование было возобновлено уже не местными властями, а следователем, присланным из Витебска от генерал-губернатора. Так как государь в Таганроге скончался (ноябре 1825), то велось оно уже при новом императоре, Николае I, когда и обрело гротескные формы.

Убедившись в том, что петиция Марьи Терентьевой государю содержит ложь (начиная с того, что убитый мальчик не был ее сыном), убедившись также, что она действовала по наущению, следователь, вместо того, чтобы выявить ее подстрекателей и потребовать их к ответу, заставил ее возводить все новые и новые ложные показания против евреев и… против самой себя как их соучастницы. Была сотворена легенда о ее якобы тайном обращении в иудейство, женитьбе на ней одного из евреев, и т. п.[25] По оговору Марьи Терентьевой к делу были привлечены еще две христианки — Авдотья Максимова и Прасковья Козловская. Их тоже заставили оговорить себя и оговаривать евреев. Громоздя ложные показания, три христианки противоречили себе и друг другу, на что еще раньше указывали заключения сенаторов, но с полной рельефностью эти несуразности вскрыл Мордвинов.

«Они при первых допросах представляются не помнящими ни места, где совершено убийство и где скрыто тело убитого, ни лиц, оное совершивших. Сначала они обвиняли одного еврея Поселенного, а потом обратили сие на целое общество евреев и евреек, не объяснив и причины столь разительного изменения. В то же время, когда тело солдатского сына было найдено в поле [на лесной поляне], они утверждали, что бросили оное с камнем в воду. Самое единогласное их показание, покрывшее, так сказать, все их разноречия, и составленное, как удостоверяет следователь Страхов, посредством припамятования, продолжавшегося год и несколько месяцев, является в необыкновенном виде. Доносчицы, вначале не помнившие главных обстоятельств происшествия, с течением времени, возобновляя оные постепенно, изложили, наконец, с неимоверной отчетностью. Здесь уже описали они самые мелкие и ничтожные подробности, несмотря на то, что две из них, Терентьева и Максимова, по собственному их удостоверению, при некоторых из сих обстоятельств находились в пьяном состоянии. Не предположив постороннего какого-то влияния на припамятование доказчиц, нельзя допустить подобного превращения из беспамятства в необыкновенную память, возраставшую по мере отдаления от времени происшествия… Подвергнув внимательному разбору единогласное показание доказчиц, Гражданский департамент находит оное несообразным: а) с обстоятельствами, при первом следствии обнаруженными, б) с медицинским свидетельством и в) со здравым смыслом».(131)

Мордвинов приводит примеры всех трех типов «несообразностей».

Вот одна из несообразностей с обстоятельствами дела: «обыск в доме еврейки Мирки произведен был после уже открытия мертвого тела (5 мая), а доносчицы утверждают, что мальчика еще живого прятали от сего обыска, и, дабы придать более вероятия сему показанию, добавляют, что Хана Цетлин [к которой якобы перенесли мальчика], после обыска, говорила, смеясь, что его во время обыска в доме Мирки не нашли».(132)

Вот одно из несоответствий с медицинским свидетельством: «Доказчицы утверждают, что в школе [синагоге] кололи мальчика все евреи и еврейки, коих было более 40 человек, на теле же замечено штаб-лекарем только 14 ранок, в числе коих не упоминается о ранках близ пазуха, на левом боку между ребрами и на плече, нанесенных Максимовой и Козловской, по собственному их уверению». (133) Еще одно, не менее примечательное: «Доказчицы упоминают об обрезании уда, совершенном пред истязанием мальчика; но в свидетельстве медика о сем ничего не упомянуто, тогда как штаб-лекарю нельзя было не заметить сего знака и не поместить оного в свидетельстве, тем более, что он видел неважное пятно на кончике тайного уда наверху, происшедшее, по мнению его, от сильного трения ляжек». (133–134)

Более обстоятельно Мордвинов останавливается на несоответствии показаний «доказчиц» здравому смыслу. По их словам, из трехлетнего мальчика были извлечено в несколько раз больше крови, чем могло содержаться в его маленьком тельце. Кровь эту Терентьева якобы возила в другие города через год и через два года после ее извлечения, и при этом кровь сохраняла свои свойства, хотя, она должна была давно разложиться и все свои свойства утратить. Евреи якобы продолжали давать Терентьевой преступные поручения уже после того, как та громогласно их обвиняла в убийстве, что конечно, совершенно немыслимо.

Мордвинов останавливается на путанице в показаниях трех доказчиц о ритуале обращения в иудейскую веру. Получается, что Козловскую «обратили» таким образом, что она сама ничего об этом не знала до последнего момента, зато обращение Максимовой и Терентьевой сопровождалось сложными приготовлениями и длительным обрядом; Марью Терентьеву голой поджаривали на сковородке, а затем выдали замуж за женатого человека, имеющего детей. Причем Козловскую обращали один раз, а Терентьеву и Максимову минимум по два раза. Уже обратившись в иудейство, они продолжали ходить в церковь и вообще «усердно исполняли христианский долг». (136–137)

Анализируя показания обвиняемых евреев, Мордвинов указывает, что все они отрицали свою вину, но следствие считало их уличенными, так как на допросах они не всегда вели себя по-джентельменски.

Во второй, более короткой, части Заключения, Мордвинов останавливается на других убийствах, вменявшихся велижским узникам. Он «находит, что оные не могут подлежать судебному разбору и по давности времен, и более потому, что не доказано даже существование тех детей, кои по показанию доносчиц, были жертвами истязаний». И далее в сноске: «Таковы крестьянские дети, по показанию доказчиц, умерщвленные: две девочки в корчме Семичево, две девочки и два мальчика в корчме Брусановской. Хотя же в деле об умерщвлении двух мальчиков в доме еврейки Мирки открыто, что крестьянка деревни Седельцев бежала с двумя сыновьями, но действительно ли сии мальчики были умерщвлены, о том нет доказательств» (140). К тому же все обвинения исходили от тех же трех доказчиц, плюс еще одной (ими оговоренной) Марьи Ковалевой, которая долго отрицала, что ей известно что-либо об убийствах, затем, после сильного морального и физического давления, подтвердила то, что от нее требовали, после чего покончила с собой. «Но так как она, по словам ее, участвовала в преступлении во время малолетства, то обстоятельство сие не заслуживает внимания».(140)

«Велижская следственная комиссия, на обязанности коей лежало объяснить истину и оградить невинных, не обратила никакого внимания на те ясно видимые обстоятельства, которые могли раскрыть обдуманный замысел, ни на самые противоречия, ложь и вымыслы, которыми наполнены показания доказчиц». (141)

Такой итог подвел Мордвинов этому крупномасштабному позорищу.

Как уже говорилось, в «Розыскании о убиении евреями христианских младенцев» Велижское дело занимает не многим менее половины текста.[26] Это единственное дело, подлинными материалами которого автор располагал в полном объеме, получив их из государственного архива, включая, конечно, мнения сенаторов, Заключение Н.С. Мордвинова, решение Государственного Совета, рескрипт Николая I. Однако автор «Розыскания» сводит изложение всего дела к пересказу дискредитированных материалов следствия, причем в его пересказе их тенденциозность даже усилена. О разногласии в Сенате и единогласном решении Государственного Совета сказано мимоходом; Заключение Мордвинова и даже его имя ни разу не упомянуто.

Однако Заключение автор читал и даже пытался с ним полемизировать. На стр. 59, где под номером 122 числится убийство двух крестьянских мальчиков в 1817 году, говорится: «Показания этих трех женщин, несмотря на запутанность их, носят на себе, в отвратительных подробностях своих, отпечаток неотвергаемой истины (курсов мой — С.Р.). Так, например, Ковалева, в слезах и в страхе, рассказывала, где и по какому случаю она видела, в особом ларце у [Ханны] Цетлиной сухие кровяные лепешки из крови этих мальчиков и часть крови собранной в серебряный стакан, присовокупляя, что кровь уже испортилась и пахла мертвечиной».[27]

Это «наш ответ Чемберлену», то бишь Мордвинову, указавшему, что свидетельство Ковалевой нельзя принимать во внимание, так как оно относится к годам ее малолетства, когда смысла происходившего — даже если бы она что-то видела, — она понимать не могла. То, что само существование якобы убиенных мальчиков не доказано, автор «Розыскания», конечно, обходит.

Вот отрывок из «Розыскания», в котором излагаются показания Марьи Терентьевой (привожу с сокращениями):

«Потом Терентьева, как прошло уже три года со времени происшествия, и притом она часто пьянствовала, сказала, что ошиблась в некоторых подробностях, а теперь припомнила, что ногти остриг ребенку не еврей Поселенный, который сделал обрезание, а Шифра Берлин; что она сама вынимала мальчика из бочки и понесла его в еврейскую школу [синагогу]… Опять в другой раз она показала, что ребенка принесла не к Мирке, а в комнату дочери ее Славки, в том же доме; что его держали не в погребе, а в коморке… Терентьева добавила, что ее лестью и угрозами, что будет сослана в Сибирь за убийство мальчика, заставили принять еврейскую веру, и описала весь обряд обращения в подробности; ее, между прочим, поставили на раскаленную сковороду, заставили клясться, зажимали рот, чтобы не кричала, и держали; потом перевязали обожженные подошвы мазью». (80–81).

Автор «Розыскания» не может не признать того, что показания трех доказчиц были путаными и противоречивыми, постоянно ими же изменялись, уточнялись, разукрашивались новыми деталями, которые все отчетливее «припоминались» с течением времени. Но сомнения в их достоверности у него нет, ибо «наконец, после продолжительного увещевания и многочисленных очных ставок… все три — Терентьева, Максимова и Козловская — сделали совершенно единогласное показание, удостоверенное во всех подробностях взаимным подтверждением доказчиц. Они с полной откровенностью рассказали все, напоминая друг другу разные обстоятельства и исправляя то, что, по забывчивости или по другим причинам, было сначала показано иначе». (84–85).

Невооруженным глазом видно, что единогласие показаний было достигнуто тем, что трех «доказчиц» перестали допрашивать порознь, собрали всех вместе, и они, под руководством следователя, поправляя и дополняя друг друга, нафантазировали то, что от них требовалось. Однако автор «Розыскания» и этого не видит.

Не останавливается он и перед прямыми подтасовками. Так, обращаясь к показаниям Марьи Терентьевой о том, как она возила бутылки с кровью в Витебск и Лезну через год и через два года после убийства, и зная, что Мордвинов указал на то, что кровь не могла сохраняться так долго, автор «Розыскания» придумывает такую версию: кровь якобы высушили, превратили в порошок, который и отвозила Марья, а на местах его разводили в воде и снова превращали в жидкую кровь. Но в показаниях Марьи ничего такого не было!

Пример еще одной намеренной подтасовки — вопрос о сектах.

Как мы помним, в Заключении Мордвинова утверждалось, что нет никаких данных о наличии у евреев секты, практикующей употребление христианской крови, а если бы таковая появилась, то евреи сами разоблачили бы ее и сделали все что в их силах для ее искоренения в виду их вражды к сектантам.

Здесь уместно отметить, что через сорок с лишним лет после Мордвинова, ничего не зная о его Заключении (оно будет опубликовано только в 1903-м), такие же соображения, но более развернуто, выдвинул профессор Хвольсон:

«Евреи… всегда отрицали и теперь еще отрицают существование среди них такой секты и во всей еврейской литературе нет и следа ее, что признают и злейшие враги евреев. Возможно, следовательно, одно из двух: или евреи действительно не знают о существующей в их среде секте, или же они знают о ней, но молчат и даже защищают отвратительных сектантов. Но оба предположения одинаково невозможны. Первое потому, что во все течение средних веков, а в иных странах даже и до новейшего времени, евреи жили весьма тесно и скученно в особых кварталах, называвшихся гетто, в узких и густо застроенных улицах. Если бы между ними была секта или отдельные личности, которые ежегодно или по крайней мере нередко крали и убивали христианских детей, то это не могло бы оставаться тайной для остальных евреев в течение более 500 лет, в особенности когда часто повторяющиеся обвинения и следовавшие за ними страшные преследования давали им достаточный повод к разысканию подобных злодеев. Предположить же, что евреи знали о существовании подобной секты и умышленно умалчивали о ней, невозможно, потому что евреи, как это достаточно доказано исторически, преследовали в течение веков всякую возникавшую среди их секту, в каких бы несущественных пунктах она ни отличалась от остального иудейства, и при том преследовали всеми возможными средствами и при помощи светских властей. Почему же бы они именно в отношении к такой отвратительной секте, которая была в течение веков причиной стольких несчастий для всего еврейства в Европе, почему именно к ней евреи были не только толерантны, но даже и особенно расположены? Почему они всеми силами старались защитить обвиняемых и даже увековечили в молитвах память тех, которые пали мучениками этого обвинения? Почему и до сих пор благороднейшие сыны Израиля, как напр. Кремье, Моисей Монтефиоре[28] и др. считают своей священной обязанностью по мере сил своих заступаться за евреев, обвиняемых в употреблении христианской крови?».[29]

Хвольсон писал, что отсутствие у евреев изуверской секты, практикующей ритуальные убийства, им доказано «почти математически». То же можно сказать о столь же неотразимом доказательстве Мордвинова. Однако государь император, как мы помним, остался при мнении, что изуверская секта вполне может существовать среди евреев, как существуют изуверские секты среди христиан.

В государевом фарватере и движется мысль автора «Розыскания» (если это можно назвать мыслью). Уже во вступлении, на первой странице, лишь слегка расширяя и перефразируя то, что вычитал в царском рескрипте, он напоминает:

Если изуверские секты возможны среди христиан, то таковые должны быть и среди евреев!

Затем, на протяжении всего «Розыскания» почти никаких упоминаний о сектах нет. Напротив, настойчиво проводится мысль о том, будто употребление христианской крови предписывается иудейскими священными книгами, Талмудом, раввинской литературой, предназначенной всем евреям, а не отдельным сектам. Саму эту литературу автор читать не может и, в простоте душевной, полагает, что и никто другой не может проникнуть в этот черный ящик. Он так и пишет:

Речь, понятно, идет не о таких «филологах», как монах Неофит, а о серьезных ученых, которые не находили в Талмуде того, что надобно автору. В соответствии с этой установкой, он натащил в «Розыскание» всякую хулу на Талмуд, какую только мог подобрать на историко-литературных помойках. В ход идут и такие аргументы:

«В С.-Петербурге служит и теперь еще крещеный, ученый еврей, который с полным убеждением подтверждает существование этого обряда — не в виде общем, как он выражается, а в виде исключения, — но он в то же время отказывается засвидетельствовать это где-нибудь гласным образом, потому что, конечно, не в состоянии доказать справедливости слов своих и даже боится мщения богатых евреев, коих происки достигают далеко и которые сочли бы подобные обвинения общим поруганием израильского народа и личным для себя оскорблением». (124)

То есть кто-то, не называемый по имени, что-то наболтал, сам от этого отказался, но его ничем не подкрепленное «свидетельство» в «Розыскание» включено! Не от хорошей жизни, конечно, а потому, что автор сознает, насколько скуден и недоброкачественен собранный им материал.

Ружье, появившееся в первом акте, выстреливает в последнем. Под занавес, наконец, сообщается, что людоедствуют не все евреи, а только те, что принадлежат к особой изуверской секте — хасидов. Похоже, что о самом существовании секты хасидов автор узнал только из Заключения Мордвинова, где она упомянута мельком, а ни о каких других иудейских сектах не слышал. Чтобы подтвердить эту неожиданную версию, автор снова подтасовывает материалы Велижского дела.

По показаниям «доказчиц», умерщвление мальчика происходило в Большой синагоге, которая принадлежала отнюдь не хасидам. Потому один из главных обвиняемых, Евзик Цетлин, оправдывался тем, что он эту синагогу не посещает, ибо он «не Миснагед, а Хосед». Значит, семья Цетлиных и, возможно, кто-то еще из сорока обвиняемых принадлежали к хасидам, но большинство было прихожанами Большой синагоги и принадлежало к основному направлению иудаизма — миснагдим.

Но такие подробности автору «Розыскания» не нужны. Ему нужна кровожадная иудейская секта; единственная ему известная секта — хасиды; стало быть, все обвиняемые по Велижскому делу — хасиды. Только так можно подтвердить мнение государя (высказанное, впрочем, предположительно, но ведь перед нами усердие не по разуму).

Но если ритуальные убийства совершают хасиды, то следовало собрать какие-то сведения об этой секте: об ее возникновении, распространении, особенностях ее учения. Об этом в «Розыскании» ничего нет. А ведь хасидизм по тем временам был еще очень молодым течением. Он возник во второй половине XVIII века. Если бы автор сообщил хотя бы только об этом, то как бы он обошелся с сотней перечисленных в его работе ритуальных процессов от IV по первую половину XVIII века, когда хасидов еще не было! Вот автор «Розыскания» и ограничивается несколькими общими словами, что секта хасидов «самая упорная, фанатическая, признающая один только Талмуд и раввинские книги и отрекшаяся, так сказать, от Ветхого Завета». (127)

Этим «Розыскание» и оканчивается. Можно понять профессора Д.А. Хвольсона, писавшего, что он сгорает от стыда при мысли, что такое сочинение было представлено на рассмотрение верховной власти.

Мог ли Владимир Даль был автором этого сочинения?

Владимир Иванович Даль родился в 1801 году в Луганске (отсюда его будущий литературный псевдоним — Казак Луганский), в семье местного лекаря Иоганна Даля — датчанина, эмигрировавшего в Россию вместе с женой-немкой. Они были лютеране и сына крестили в лютеранскую веру.[30] Ни родовых имений, ни дворянских привилегий, ни родственных связей у Даля не было. Он с малолетства усвоил, что успех в жизни ему могут принести только знания, труд и упорство. Типичный разночинец, он должен был жить и выживать в обществе, где разночинцам суждено было выйти на общественную арену на два поколения позже.

Даль окончил курс в Морском корпусе и несколько лет отдал службе во флоте, но затем понял, что это не его стезя. Выйдя в отставку, он поступил на медицинский факультет Дерптского университета, лучшего в то время стране. (Вместе с Далем учился будущий великий хирург Пирогов). Затем началась служба военного лекаря и связанные с ней скитания по огромной стране, участия в военных походах — удачных и почти катастрофических. Не раз попадая в отчаянное положение, Даль проявлял смелость, сообразительность и находчивость. Участвуя в подавлении Польского восстания 1830 года, военный лекарь Даль, под огнем противника, навел понтонный мост, обеспечив быструю переправу войск, после чего получил выговор от начальства (за уклонение от прямых обязанностей) и — награду от государя. С ранних лет Даль обнаружил в себе неистребимую любознательность к жизни простого народа, и в особенности к тому, как эта жизнь отражается в народной речи. Его походные тетради стали полниться бытовыми зарисовками, заметками о народных промыслах, пословицами, поговорками, прибаутками, сказками, песнями, поверьями и — словами, словами, словами…

На жизнь он зарабатывал службой, для души писал рассказы и повести, интересные не сюжетом или разработкой характеров, а подробностями народного языка и быта. Наезжая в Петербург, он вошел в круг литературной элиты: Пушкин, Жуковский, Вяземский, Баратынский, другие ведущие писатели, поэты, издатели, журналисты, стали его друзьями или приятелями. После роковой дуэли Пушкина доктор Даль не отходил от постели умирающего, делая все возможное, чтобы облегчить его страдания. Перед кончиной Пушкин подарил ему свой перстень-талисман.

В 1841 году Даль становится чиновником особых поручений при Министре внутренних дел графе Л.А. Перовском. По заданию министра он выполняет множество разных работ, в их числе «Исследование о скопческой ереси», завершенное в том же году, что и «Розыскание», — 1844-м.

П.И. Мельников (Андрей Печерский), известный писатель и борец с церковным расколом, сблизился с В.И. Далем в Нижнем Новгороде, куда тот был направлен в 1849 году (с сильным понижением в должности). После смерти Даля Мельников написал о нем обширный критико-биографический очерк (Позднее им открывались некоторые издания Собрания сочинений Даля). Мельников приписывал Далю авторство обеих книг, то есть «Исследования о скопческой ереси» и «Розыскания о убиении евреями христианских младенцев и использовании крови их». Об «Исследовании» он далее пишет:

«Когда это исследование, написанное по Высочайшему повелению, представлено было графом Перовским государю, он был очень доволен и спросил об имени автора. Когда же Перовский назвал Даля, император Николай Павлович поспешил осведомиться, какого он исповедания. Владимир Иванович был лютеранином, и государь признал неудобным рассылать высшим духовным и гражданским лицам книгу по вероисповедному предмету, написанную инородцем. Написать новое исследование поручено было Надеждину, который в свой труд внес всю работу Даля».[31]

Работа Даля «Исследование о скопческой ереси», благодаря трудам филологов Петрозаводского университета, выложена в интернете,[32] а книга Н.И. Надеждина под таким же названием имеется в отделе редких книг Библиотеки Конгресса в Вашингтоне. Она датирована 1845 годом, по объему почти в два раза больше «Исследования» Даля, в ней приводится немало фактов, имен, ссылок, которых у Даля нет. Однако чтение ее не оставляет сомнения: Надеждин не только концептуально следовал Далю, но большие куски текста переписал дословно либо с некоторыми не всегда существенными дополнениями. Сопоставление первого же абзаца обеих книг обнаруживает как сходство, так и различия между ними.

Сказано одно и то же, но обстоятельному Надеждину понадобилось вдвое больше слов. Заметим кстати, что именно в его варианте текста указывается, что отступления от господствующей веры, наряду с язычниками, мусульманами и христианами встречаются и у евреев. В тексте Даля евреи не упомянуты, что вряд ли было бы возможно, если бы он в то же самое время работал над трактатом об преступной еврейской секте, отступившей от ортодоксального иудаизма.

Имя Даля в книге Надеждина не упоминается, как и имя самого Надеждина. Мы знаем, что «Розыскание о убиении…» тоже было издано без имени автора. Зато на титуле всех трех указано:

«Напечатано по приказанию г. министра внутренних дел».

Существовала, значит, у министра Перовского такая практика: печатать работы, выполненные сотрудниками в рамках служебных обязанностей, без имен авторов! Но если так, то какое значение могло иметь неправославное вероисповедание одного из них, т. е. Даля? И почему в конце его «Исследования о скопческой ереси» имя автора все-таки стоит?[33]

Может быть, его книга не так сильно понравилась императору, как считал Мельников, — не в этом ли (а отнюдь не в вероисповедании) причина того, что та же тема была поручена другому автору?

Словом, что-то тут не ясно. Не случайно некоторые мемуаристы и даже историки называют автором «Исследования о скопческой ереси» Надеждина, не упоминая Даля, а другие автором называют Даля, не упоминая Надеждина.

Но даже если бы имя Даля не было обозначено, установить его авторство не сложно.

С первых же страниц его «Исследования о скопческой ереси» обнаруживается обостренный интерес к особенностям народной речи, к поверьям, поговоркам, фольклору, характерным словечкам и их истолкованию (что сильно выхолощено в книге Надеждина, хотя он и шел след-в-след за Далем). Вот несколько примеров, рельефно показывающих стилистические особенности этого труда:

Характерными словечками и выражениями, неизменно выделяемыми курсивом, пересыпано все «Исследование» Даля. Сверх того к трактату объемом 180 страниц присоединено Приложение: 120 страниц оригинальных текстов: проповеди (страды) и духовные песни скопцов, которые позволяют как бы полностью погрузиться в мир этой замкнутой секты.

Если от стиля перейти к содержанию работы, то нельзя не увидеть, что она написана на обширном материале, в котором автор ориентируется уверенно и свободно.

Прежде всего, Даль проводит четкую грань между насильственным оскоплением, не имевшим религиозного смысла, и добровольным умерщвлением плоти ради спасения души.

Даль напоминает, что оскопление было с древности широко распространено на востоке из-за практики многоженства, когда оставалось много «свободных» мужчин.

Тут же любопытная подробность из истории евреев:

Даль затем прослеживает распространение этого обычая, который из стран Восточных деспотий перешел в Римскую империю, оттуда в Византию, где насильственное оскопление широко практиковалось в ходе борьбы за власть между разными кланами, особенно при смене династий.

На Руси, по сведениям Даля, первыми видными скопцами были два киевских митрополита, Иоанн и Ефрем, сменившие один другого в конце XII века. Оба были вывезены из Византии.[35]

Оскопление по религиозным мотивам имело тоже древние, но иные корни.

В христианстве оно восходит к ложному толкованию одного изречения Иисуса Христа, которое, по Далю, является метафорическим, тогда как приверженцы скопчества понимают его буквально.

В качестве организованной секты, сообщает Даль, скопчество в России оформилось сравнительно поздно, в начале XVIII века, а значительное распространение получило еще позднее, уже при Екатерине II, что, не в последнюю очередь, было связано с политическими катаклизмами времени.

Под пером Даля скопческая ересь предстает своего рода духовной пугачевщиной. Он пишет, что, согласно верованиям скопцов, второе пришествие Иисуса Христа уже состоялось. Он пришел в мир в облике государя императора Петра III, который был рожден не кем-нибудь а девой-императрицей Елизаветой Петровной, зачавшей от Духа Святого. Елизавета царствовала всего два года, а затем, оставив на престоле свою двойницу, удалилась в Орловскую губернию, где поселилась под именем простой женщины Акулины Ивановны и провела остаток жизни в постах и молитвах.

Возвращаясь к непорочно зачатому сыну Елизаветы (Акулины Ивановны), легенда говорит, что в юности он был оскоплен. Когда вышедшая за него замуж Екатерина узнала, что он не способен к супружеству, она его возненавидела и решила убить. Случай представился вскоре после его восшествия на престол. Петр заранее проведал о заговоре, подговорил (или подкупил) часового и поменялся с ним платьем. Когда явились заговорщики, он благополучно скрылся, а убит вместо него был переодетый солдат (по одной из версий, тоже скопец, добровольно отдавший жизнь ради спасения мира Петром-Иисусом). Екатерина тотчас узнала об обмане, но не стала его раскрывать: переодетый солдат был похоронен как император. А спасшийся Петр III, претерпев большие лишения, «прошел всю Россию и разные государства, и наконец, вместе со своим предтечею, каким-то графом Александром Ивановичем, прибыл в Тулу, проповедуя всюду, что он есть истинный Христос, творя чудеса и научая скопчеству, как единственному средству наследия Небесного царствия». (57–58) Схваченный властями, он был под конвоем отправлен в Сибирь, причем, по дороге, гласит легенда, повстречался с Пугачевым. При этой встрече произошел обмен караулами: его караул перешел к Пугачеву, а пугачевский — к нему.

Глава секты, указывает Даль, некто Селиванов, «лицо действительное, двойной самозванец, выдававший себя за императора и Спасителя, в своем «Послании к деткам» подтверждает все сказанное, но величая себя Спасителем, нигде не называет сам себя государем Петром III, предоставляя это своим последователям; уклончиво прикрываясь личиною смирения и уничижения, он говорит: «такой-то пророчил мне, что я буду Бог над Богами и Царь над Царями; но сам от себя подтверждает только первое, как видно из многих мест его приложенного здесь «Послания»» (58–59).

По восшествии на престол Павел I вытребовал сосланного в Сибирь самозванца в Петербург, принял его и спросил, является ли тот его отцом.

(Кротким царем здесь назван Александр I).

Я не намерен пересказывать книгу Даля или давать оценку ее идейно-политической направленности. «Исследование» написано в духе николаевской эпохи, вывод делается жесткий (перекочевал затем к Надеждину): «Это язва, которую можно искоренить, но излечить нельзя» (179).

В то же время в книге очень выразительно показано, как в верованиях скопцов почти зеркально отразились кровавые события тогда еще очень недавней российской истории: события всем известные, но официально не признаваемые. Согласно официальной версии, ни Петр III, ни Павел I, убиты не были, а умерли естественной смертью. (Секрет полишинеля был раскрыт много позднее в лондонских изданиях Герцена). Не в этом ли кроется истинная причина того, что царь Николай посчитал книгу Даля «неудобной» для рассылки даже высшим чинам государства?

В книгу Надеждина затем перекочевали те же факты, но в ней они затушеваны множеством отвлекающих подробностей.

Специалисты, возможно, найдут «Исследование» Даля устаревшим, в чем-то неверным. Но не подлежит сомнению, что для своего времени это был серьезный научный труд, основанный на анализе не только обширного, но надежного, хорошо выверенного фактического материала. Его мог написать человек, глубоко овладевший предметом и наделенный разносторонними знаниями. Например, глава, посвященная методам оскопления, обнаруживает профессиональные познания в медицине, анатомии, физиологии: не даром у автора за плечами медицинский факультет и многолетняя практика лекаря.

Какой контраст с тупым невежеством автора «Розыскания», не говоря уже о полной стилистической несовместимости этих двух книг.

Не менее важна их фактологическая несовместимость, которая легко проверяется.

В «Исследовании» Даля упоминается так называемая ересь жидовствующих XV века и секта субботников, которая, как он отмечает, «вероятно возникла вновь в наше время, а не происходит от еретиков XV века». (7).

Если бы он параллельно писал «Розыскание», то должен был, как минимум, упомянуть об этих двух сектах, хотя и христианских, но, по его представлению, возникших под влиянием иудейства. В «Розыскании» таких упоминаний нет.

В первом разделе «Исследования», где говорится вообще о ересях, несколько выразительных фраз посвящено движению Шабатая-Цеви,[36] лжемессии XVII века, вызвавшего массовое движение среди евреев Восточной Европы, где перед тем прокатилась смертоносная волна погромов Богдана Хмельницкого, сильно обострившая мессианские чаяния. Шабатай-Цеви, психически нездоровый авантюрист, одержимый видениями и сочетавший в себе качества мистика и прохвоста, появился в нужное время в нужном месте. Претерпев множество превратностей судьбы, он кончил принятием ислама, что вызвало шок у его последователей. Движение пошло на убыль, но не прекратилось. Оно распалось на отдельные секты, конфликтовавшие друг с другом, с основным направлением иудаизма и со светскими властями.

«Читая историю сих людей, не знаешь чему более удивляться: их ли дерзости, или безумству тех которые вверяли им свою судьбу, — писал Даль в «Исследовании». — Правда, все они получали воздаяние, равное ужасной степени своих преступлений; но тем не менее пример их был заразителен, и часто из развалин одного лжеучения возникали другие нелепейшие и пагубнейшие. Между сими людьми нужно, во всяком случае, различать два рода лжеучителей: обманщиков и обманутых. Первые сами не верили тому, чему учили других, а пользовались только их легкомыслием для житейских выгод своих; вторые же или были обмануты другими или сами себя обманывали, находясь в некоторой степени помешательства». (3–4)

Как видим, к лжеучению Шабатая-Цеви и лжеучениям, которые возникали из его «развалин», Даль относился крайне негативно.

Если же обратиться к «Розысканию», то там о Шабатае-Цеви нет ни слова, зато можно прочесть: «На прении, которое держали в 1759 году во Львове талмудисты с противниками своими, евреями, не признающими Талмуда, также были рассуждения о том, что кто верит в Талмуд, тот верит и в употребление крови христианской». (22)

«Евреи, не признающие Талмуда», — это сторонники Якова Франка, еще одного лжемессии, чье учение возникло из «развалин» движения Шабатая-Цеви (о чем автор «Розыскания» мог и не знать, но если бы Даль писал эту работу, то он это бы знал). Франкисты возводили хулу на «раввинизм», строчили доносы светским и церковным властям. Если Шабатай-Цеви кончил принятием ислама, то Франк и его сторонники приняли католичество. Под эгидой католической церкви и были организованы «диспуты» во Львове, в которых «талмудистов» принудили участвовать против их воли. Но даже перед лицом злостных обвинителей и пристрастных судей львовский раввин Хаим Кохен Раппопорт сумел доказать абсурдность легенды об употреблении евреями христианской крови,[37] о чем автор «Розыскания» умалчивает.

Как видим, отношение к последователям Шабатая-Цеви в «Исследовании», прямо противоположно отношению к ним автора «Розыскания».

Вывод из сопоставления двух трактатов очевиден. «Исследование о скопческой ереси» и «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их» отличаются друг от друга по всем мыслимым параметрам: по литературному стилю, по объему и качеству привлеченного материала, по глубине его осмысления, по эрудиции, кругозору авторов, по тому, наконец, что они имели противоположные воззрения на одни и те же события и явления. Потому эти работы никак не могли быть созданы одним и тем же автором.

Но если еще остаются какие-то сомнения, то для разрешения их нам следует обратиться к главному детищу Владимира Даля — «Толковому словарю живого великорусского языка».

Словарь Даля не похож на академические словари, главным образом, тем, что несет неизгладимый отпечаток личности создателя. Само расположение слов — не строго по алфавиту, а «гнездовым» способом, иногда делает затруднительным поиск отдельного слова. Зато каждое слово или гнездо слов объясняется во множестве разных значений, с примерами употребления в речениях, пословицах, поговорках и т. п. Ориентироваться в этом необъятном материале непросто, но, благодаря труду филологов Петрозаводского государственного университета, электронная версия Словаря Даля, снабженная превосходным механизмом поиска, позволяет в считанные секунды найти любое слово в любой форме, упоминающееся не только в заголовках статей, но и по всему тексту. Воспользуемся же достижениями современной технологии и сопоставим со Словарем Даля лексикон «Исследования о скопческой ереси» и «Розыскания о убиении…».

Статья ЕРЕСЬ в Словаре начинается так: «вообще, различие в мнениях веры; раскол или отщепенство, отступничество. У нас называют староверством, последованье во всем православным догматам, при употреблении старописных икон, старопечатных книг и старинных напевов (это же единоверие, благословенная церковь); расколом, все вообще толки поповщины и беспоповщины, не признающие церковной иерархии со времен патриарха Никона, по поводу исправления книг; ересью, уродливые толки, более или менее отвергающие сущность христианского ученья, как: духоборцев, молокан, хлыстов, скопцов, субботников и пр.»

Можно не сомневаться, что если бы в активе Даля не было книги о скопческой ереси, данная словарная запись выглядела бы по-другому. Ведь именно в этом труде он ввел (возможно, впервые в литературе) классификацию староверческих ересей и толков, разделив их на поповщину и беспоповщину и затем на более мелкие «уродливые толки» — те самые, что перечислены в словарной статье. Вот что читаем в «Исследовании»:

«В гражданском отношении можно разделить все толки раскольников на менее вредные и на разрушительные: к первым принадлежит почти вся поповщина, или первый из принятых здесь разрядов; ко вторым три последние из поименованных разрядов, кои, отложась совершенно от всякой духовной власти, в то же время не признают и властей гражданских, ни даже самого ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, утверждая, что все, что сделалось на свете после 1666 года [год церковной реформы Никона] происходит от Дьявола и Антихриста» (16).

В статье РАСКАЛЫВАТЬ читаем про церковный раскол:

«Раскол, отступленье от учения и правил церкви. Русский раскол основан на желании хранить старину и чистоту веры и на убеждении, что прочие от нее отклонились, почему и зовут себя староверами, старообрядцами; но затем и самый раскол расщепился на десятки толков, нередко и поныне вновь возникающих; одна часть признает рукоположение священства, почему и держит попов, переправляя их по своему и заставляя их отречься от новизны; это поповщина; другая, утверждая, что благодать утрачена и царство антихриста настало, не отвергает сущности таинств, но говорит, что их ныне уже нет, и ожидает исполнения пророчеств Апокалипсиса: это беспоповщина. Отвергающие же сущность христианского ученья, не раскольники, а отступники, еретики; это нпр. духоборцы, молоканы, хлысты, скопцы, субботники и пр. Только смешение духовных и гражданских (государственных) отношений некоторыми толками или согласами делает их вредными обществу; но есть уродливые выродки, как нпр. нынешние бегуны, которые вовсе не могут быть терпимы. Засим, есть церковь старообрядческая, единоверческая или благословенная, отправляющая службу по старым книгам, а обряды ― по преданию».

В Словаре есть также статья БЕСПОПОВЩИНА, с перечислением сект, объяснением особенностей их вероучения, отношения к гражданской власти, — все это перешло из «Исследования».

В статье СКОПИТЬ читаем:

А вот слова из «Исследования»:

Вот продолжение статьи в Словаре:

А вот что написано в «Исследовании»:

Близость, а порой — и тождественность приведенных текстов, ясно показывают, насколько мощно знания и воззрения, обретенные Далем при исследовании скопчества, влились в его Словарь. Продолжать параллельные выписки из Словаря и «Исследования о скопческой ереси» значило бы ломиться в открытую дверь, ибо не подлежит сомнению, что оба эти произведения — плод труда одного и того же автора.

Теперь обратимся к «Розысканию» и тоже начнем с заголовка. В нем стоит страшное слово убиение. Что говорит о нем Словарь?

В обширной статье УБИВАТЬ находим: «Убиенный — быть убиваему. При отлете, отсталые и хилые журавли убиваются прочими». «Убиванье дл. убитие, убиенье ок. убивка ж. убой м. убойка ж. дейст. по гл. Убиванье, убитие дорог. Убиение царевича Дмитрия». Это все. Больше нигде убиения или убивания в Словаре я найти не мог.

В статье ДИТЯ встречается слово детогубцы. Речь идет о преступной христианской секте: «угасший толк изуверов, считавших детогубство дозволенным».

В обширной статье ХРИСТОС находим такую фразу: «Беззаконные христианогубцы, — губители агаряне».

Кто такие агаряне? В Словаре Даля это не разъясняется, но из других словарей можно узнать: «Агаряне — арабы, мусульмане». Более подробную справку я нашел в Библейской энциклопедии архимандрита Никифора: «Агаряне — потомки Измаила, сына Агари, Измаильтяне или Арабы. Во время занятия евреями земли Обетованной, они жили в восточной стороне Палестины между Галаадом и Евфратом. Из Свящ. Писания видно, что они иногда вступали в союз с Моавитянами против Израильтян, но большей частью сражались безуспешно».[38]

Так что христианогубцы, упоминаемые в Словаре Даля, это арабы.

В Словаре есть статья УПОТРЕБЛЯТЬ. Она невелика по объему, поэтому привожу целиком, опуская служебные слова: «употребить что, потребить, обращать в дело, извести на что, издержать на потребу. Лыко употребляют на лапти, оно идет на это. Он каникулы дельно употребил, занимался. Употреблять что во зло, вредить другим данными средствами, свободою. Употреблять лекарство, принимать его, пользоваться им. Народные слова и речи редко употребляются нами, мы им часто предпочитаем чужие. Употребленье, употреба. Обык, обычай, заведенье, обыкновенье или обиход, что принято обиходом. Употребитель, потребитель чего. -ное слово, которое в ходу, обиходное; — ность, свойство по прлгт.»

Слово употребленье (через ь, а не i) встречается и в трех других статьях: МЯСО (употребленье мясной пищи); ОБЕЗЬЯНА (употребленье приспособленного оружия, дубинки, камня); СЛУЖИТЬ (употребленье, польза, угода, деятельность, жизнь для других, услуга, полезное дело). Опять ни малейшего намека на евреев или на кровь христианских младенцев.

Кроме большой статьи КРОВЬ в Словаре Даля это слово упоминается еще в 157 статьях. Я просмотрел их все и узнал много интересного. Например, что есть растение Calamus draco, которое называется Драконова кровь и другое заячья кровь (оно же зверобой); что виноватого кровь — вода, а невинного — беда; что от скупости кровь из зубов; что Москва на крови стоит; что если кровью ворона вымазать дуло ружья, не будет промаха. А вот на употребление евреями крови христианских младенцев я не нашел ни единого намека, что даже удивительно: ведь такое поверье бытовало в народе — неужели Даль о нем не слыхал?

В Словаре есть статья МАЦА. Автор «Розыскания…» (как и все его единомышленники) полагал, что именно для добавления в мацу евреям чаще всего надобна христианская кровь. А в Словаре Даля маца — это просто «еврейские опресноки». Нет, не только: он еще знал, что таким же словом называется «в книгопечатнях набойка, кожаная подушечка на рукоятке, для набивки чернилами набора». И тут же пояснял, что «нынче б[ольшей] ч[астью] заменяется валом, накаткой».

О маце можно прочитать также в статье ОПРЕСНЯТЬ: «Опреснок, опреснушка пресный хлеб, лепешка из неквашеного теста… Еврейскую Пасху доныне зовут опресноками».

Опреснок, пресная лепешка встречаются также в статье ПРЕСНЫЙ.

Это все! Так что сведения о еврейском пасхальном хлебе у Даля были очень скудными. Слыхал бы что еще, не утаил бы. Как не утаил, например, в статье КАЛАЧ, что слово это татарского происхождения (кал-ач, что означает будь голоден), что у калача различают: животок с губкою, и ручку, дужку или перевясло; что с калача лицо белеет, а с сыты краснеет; что всяк подьячий любит калач горячий; что в Москве калачи, как огонь горячи и многое другое.

Слово евреи в Словаре упоминается девять раз: в статьях ВЫВОРАЧИВАТЬ (Евреи читают на выворот), ЕРМОЛКА, КОШЕРНЫЙ (Коширное мясо, с еврейской бойни; иного евреи не едят). МЕССИЯ (Помазанник; обещанный Ветхим Заветом. Искупитель, которого верующие дождались во Христе, а евреи еще ждут). ОБЛАДАТЬ (Ныне евреи всюду обладают несметными богатствами). ОТСУБОТНИЧАЛИ (евреи, отшабашевали, отправили, по закону своему, канун субботы). ПОРАЗСЕВАЛИ (Евреи по всему свету порассеялись). РАЗСЕЛЯТЬ (Евреи расселились по всей земле). ЩЕЛЬ (Преданье: евреи Вениаминова колена поселились, при Навуходоносоре, у Дербента; услышав о рожденіи Мессіи, они послали послов, но Христос был уже распят, и они принесли только ризу Его и писания апостолов; от этих евреев, будто бы, образовались первые субботники, прозванные, по дербентским скалам, щельниками).

То же слово в единственном числе в Словаре встречается восемь раз: В статье ВЕТХИЙ (и СТАРЫЙ) («Ветхозаконник, ветхозаконница, принимающий закон сей и живущий по нем, еврей»). ВЫКРЕЩИВАТЬ (Аналогично в статье ПОКРЕЩИВАТЬ) («Выкрест, выкрестка Выкрещенный… окрещенный еврей, мусульманин или язычник»)… КЕРМЕК («Кермик сиб. жид, жидовин, еврей, бранно»). ПОЛА («Ловкий еврей продаетполучерепаховыегребенки»);РАВВИН («иудейский учитель, жрец, священник. Раввинское училище, для ученья готовящихся в это звание. Раввинист, иудей, еврей, жид, ветхозаветник, человек Моисеева закона, особ. талмудист, последователь талмуда»).

Слово жид в Словаре встречается 19, жиды — 15 раз и много раз производные от них. Как ни странно, в большинстве случаев они не носят уничижительного или бранного смысла. Но и когда они употреблены в заведомо негативном контексте (жид сам бьет, сам гвалт кричит и т. п.), никакого намека на «убиение христианских младенцев» я не нашел.

Поиски по другим словам, которые как-то можно увязать с поверьем о ритуальных убийствах или вообще с евреями, особенностями их быта и обычаев (суббота, обрезание, раны [колотые] и т. п.) дали такие же результаты.

Согласно «доказчицам» в Велижском деле, столь подробно изложенном в «Розыскании», мальчика перед убийством «качали в бочке». В Словаре в статье БОЧКА перечислены бочки разных размеров и конструкций, имеющих самое разное назначение. Здесь и сороковая бочка, и водовозная бочка, и бездонная бочка, и Рижская бочка, и бочка хлеба и, конечно, винная бочка, и многие другие виды бочек. Но никакого намека на «качание младенцев в бочке» нет. Как и в десятках других статей, где встречается словобочка.

Слово СИНАГОГА, по Далю, имеет два значения: «молитвенный дом евреев, жидовская молельня» и «совокупность ученых раввинов, их толкование и учение». Это все. Между тем, слово Синагога имеет еще одно значение: дом учения, школа. Именно в таком смысле оно встречается в «Розыскании». Но Далю это значение неизвестно.

За много лет бдений автор «Розыскания» не мог не получить некоторых представлений о Талмуде. Ему было известно, что есть Иерусалимский и есть Вавилонский талмуд. Что Талмуд делится на две основные части Мишну и Гемарру. При этом он был уверен, что священным текстам в Талмуде придается «в высшей степени безумное, безрассудное и чудовищное значение» (8)

А в Словаре читаем: «ТАЛМУД. Толкования и дополнения раввинов жидовских к Ветхому Завету. Наши жиды талмудисты, а караимы или кераиты талмуда не признают». Все. Ни подразделения на Иерусалимский и Вавилонский, ни Мишны, ни Гемарры, ни «безумных толкований». Даль ни о чем таком не слыхал.

В «Розыскании» делаются попытки как-то увязать употребление христианской крови с Каббалой.

В Словаре есть статья КАБАЛИСТИКА: «Мистическое толкованье евреями Ветхого Завета, также соединенное с волхованием; иногда говор [ят] у нас в значении чар, ворожбы и чернокнижия. Кабалистик талмудист; занимающийся кабалистикою. Кабалистический, к каббале относящийся». И здесь нет убиенных младенцев!

Ну а как на счет иудейских сект?

В Словаре упоминается о фарисеях и саддукеях, известных Далю из Евангелия, и больше ничего. На слово хасид (хосед, хассид, гуссид) в Словаре не только нет отдельной статьи, но подобное слово или производные от него не упоминается ни в одной из словарных статей. Трудно себе представить, чтобы, написав книгу о страшных злодеяниях этих самых хасидов, или хотя бы ее прочитав, Даль, столь бережно собиравший малознакомые слова, забыл бы внести его в Словарь!

Итак, мы пришли к тому же выводу: «Исследование о скопческой ереси» написано тем же автором, который составил Словарь, тогда как «Розыскание о убиении…» не могло быть написано создателем Словаря.

Здесь уместно заметить, что еврейская тема не была для Даля совершенно чуждой. В обширном литературном наследии Казака Луганского есть цикл сатирических сказок «Про жида вороватого и цыгана бородатого» — не столько плод самостоятельного творчества, сколько литературная обработка фольклора. Жид в этих сказках — предмет потехи: гиперболизированный трусишка, глупец и хитрован; он постоянно обдуривает самого себя. Ничего зловещего в его образе нет.

Этим можно было бы и закончить, однако остаются два попутных вопроса: как имя Даля оказалось пристегнутым к мракобесному трактату и кто был его истинным автором. Без их освещения наше повествование осталось бы неполным.

Для начала мы должны вернуться к анонимному предисловию, которым открывается издание «Записки о ритуальных убийствах». Добрую половину текста этого предисловия составляет изложенное на разные лады совершенно фантастическое, но не лишенное остроумия, сказание о том, будто в 1869 или 70 году, то есть еще при жизни Даля, редактор и издатель журнала «Русский Архив» П.И. Бартенев, заручившись согласием автора, пытался перепечатать его записку об убиении евреями христианских младенцев — то ли отдельной книгой, то ли в своем журнале (присутствуют обе версии). Эти сведения излагаются со ссылками на… «бывшего раввина» И. Лютостанского и собирателя книжных редкостей В.М. Остроглазова.

Ипполит Лютостанский, после того как был пойман на плагиате, переиздавая свой труд в сильно расширенном виде, включил в него такой пассаж:

Не менее драматично ту же детективную историю рассказал собиратель книжных редкостей В.М. Остроглазов, ко времени издания «Записки» уже покойный. Именно из его собрания взяли книгу для переиздания под именем Даля, а сам он, по его словам, годами раньше уговорил П.И. Бартенева продать ему эту библиографическую редкость. Тот ему будто бы и рассказал:

Первый из неизбежных вопросов — от кого исходит этот детективный рассказ? Переложил ли Остроглазов на свой лад то, что прочитал у Лютостанского, или оба в самом деле слышали его от Бартенева?

Тот, кто листал журнал «Русский архив», не мог не заметить, что к «еврейскому усилению» издатель действительно относился с ужасом, но в выражении эмоций был предельно сдержан, корректен и осмотрителен. Видимо, эта сдержанность его тяготила, и он брал реванш в устных беседах. Сохранились свидетельства, что он любил поговорить о еврейском засилии, причем рассказывал обстоятельно, со «вкусом», не без лукавства, порой ошарашивая собеседников одиозными суждениями и пикантными подробностями. Верил ли он сам в то, что рассказывал, или разыгрывал доверчивых слушателей, — это тайна, которую он унес с собой.

Незадолго до кончины почтенного историка-архивиста, к нему — уже немощному старику — пришел молодой человек, работавший своего рода книгоношей, в надежде заинтересовать его своим товаром. Это был А.К. Воронский — впоследствии известный литератор.

«Я показал ему образцы. Перелистав «Историю Москвы», он промолвил:

— Репродукции хороши, но позвольте узнать, какие сочинители участвуют в ваших изданиях?

Я назвал Рожкова, Кизеветтера, Никольского. Бартенев поспешно отодвинул от себя книги, взял костыль. На его старческом изможденном лице сеть дряблых морщин стала глубже и резче.

— Жиды, сударь, жиды! Не могу подписаться, не буду. Не надо мне жидовских книг.

Я заметил, что названные мною историки — не жиды, евреи же культурная нация.

Старик поднял ладонь и, как бы огораживаясь от меня, с силой перебил:

— Жиды-с! О культуре же расскажу вам, молодой человек, поучительную историю. Подобно вам одна дама наслушалась речей о культуре. Куда ни придет, сейчас: культура, культура. Ее и спросили однажды, что такое культура. «Это — ответила дама, — зверок такой, на крысу похож». Культуру-то культурнейшая дама с крысой смешала.

Обескураженный я сказал Бартеневу:

— У меня есть отзывы газет и журналов о книгах, которые я вам предлагаю. Они все похвальные.

Бартенев заерзал на кресле, наклонился ко мне, сжал еще крепче рукою костыль.

— Все ваши газеты жидовские.

Забыв о цели своего прихода, я промолвил:

— Есть разные газеты. По всей вероятности, вы не считаете жидовскими такие газеты, как «Новое время» или «Русское знамя».

Старик нимало не смутился.

— И «Новое время», и ваше «Русское знамя» тоже жидовские газеты. Не жидовских газет, государь мой, нет и не может быть. От газет пошли на Руси все беды: смута, бунты. Разврат, безбожие, хамство — все от газет ваших. В старину газет не было — и жилось лучше. Я газет не читаю и вам заказываю: не оскверняйте рук ваших погаными листками, — дьявольское в них наваждение. Не губите себя, послушайте старика. <…> Вы не из поляков?

— Я сын православного священника.

– <…> Что же вы, сын священника, с жидами-то связались? Не могу похвалить, не могу. Папаша-то ваш священствует? Помер? Вот видите, без отца-то свихнулись. — Указав на [мою] визитную карточку, укоризненно продолжал: — К чему это срезанные косяком углы? Безобразно, нехорошо. Дурной вкус. От газет это, от книг ваших. Визитная карточка должна быть почтительна, скромна, а не срамна. Смотрите, в наше время таких вульгарных вещей не было. — Он подал мне свою визитную карточку. — Никаких обрезков, и как славно, государь мой. Вот отчего у нас, у дворян, рождались Пушкины, Лермонтовы, Тютчевы, а у вас стрекулисты… обрезанные… Так-то… Подписаться на ваши издания не могу, не просите». [40]

Не так же ли двадцатью-тридцатью годами раньше Перт Иванович то ли развлекал, то ли разыгрывал доверчивых собеседников занимательными байками о коварном еврее, выкравшем часть наборного экземпляры «Записки Даля» и тем сорвавшим ее переиздание. Интересно, однако, не столько то, что он рассказывал, сколько то, о чем умалчивал. Почему, к примеру, книжка не была перепечатана после того, как утраченный текст был восстановлен? И зачем надо было искать другой экземпляр книги в Питере, а затем у князя Лобанова-Ростовского — не проще ли было восстановить пробел по экземпляру Даля: если бы он был автором, то должен же был сохранить у себя хотя бы один экземпляр! И, наконец, почему Бартенев, столь словоохотливо скармливавший байку в салонных беседах, умолчал о еврейском коварстве два года спустя, когда откликнулся на кончину Владимира Ивановича обширным некрологом.

В некрологе детально прослежен служебный и творческий путь Даля, наряду с важнейшими фактами его биографии сообщаются второстепенные, малозначащие: автор-издатель места не экономил. Однако о «Розыскании» в некрологе сказано лишь следующее: «В числе множества поручений, напечатал он тогда (1844) чрезвычайно редкие ныне книжки о скопческой ереси и розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». И в сноске добавлено: «Та и другая, по экземпляру, находятся в Чертковской библиотеке».[40]

По поводу кончины Даля было опубликовано много некрологов, в коих нет упоминания о работе, касающейся еврейских ритуальных убийств. Кроме бартеневского известен еще один некролог, где упоминание есть: «В.И. Даль успел в течение этого времени напечатать по службе брошюру (1844): «О скопческой эреси [!]» и другую «Об убивании [!] евреями христианских младенцев», — не выпущенные в публику».[41]

Имя автора этой малограмотной статьи не указано, откуда он почерпнул сведения об эреси и убивании, тоже неизвестно, но поистине: написанное пером не вырубишь топором. Через три десятка лет убивание всплыло в статье С.К. Булича, а еще через сто лет — в Wikipedia!

Кроме двух некрологов есть уже упоминавшийся критико-биографический очерк Мельникова-Печерского. О службе Даля в министерстве внутренних дел Мельников писал:

К этому месту дается сноска: «Чрезвычайно редкая книга. Один экземпляр ее находится в Чертковской библиотеке, находящейся ныне при Московском музее. Книги этой было напечатано до ста экземпляров. Оставшиеся от рассылки разным правительственным лицам экземпляры ее находились у графа Л.А. Перовского, когда он, оставя Министерство внутренних дел, управлял Министерством уделов, равно как и экземпляры напечатанных в ограниченном числе книг Ю.Ф. Самарина Общественное хозяйство города Риги и Н.И. Надеждина Исследование о скопческой ереси. Граф Перовский скончался в конце 1856 года. В то время говорили, и кажется правдоподобно, что один незначительный и при том совершенно бездарный и несведущий чиновник, состоявший при графе Л.А. Перовском, для переписки неважных по содержанию бумаг, «мня службу приносити», поусердствовал. Он сжег все экземпляры, хотя впрочем не был ни евреем, ни рижским бюргером, ни даже скопцом. Поусердствовал он на доблестном поприще сожжения книг единственно из любви к столь благородному искусству».[43]

В этом отрывке не все достоверно. Иронически изложенный эпизод с сожжением книг недоумком-чиновником очень сомнителен, да и сам Мельников признает, что это только слух. (Перечисленные книги оказались редкими из-за изначально карликовых тиражей — не больше 25–30 экземпляров).

Названия книги о ритуальных убийствах Мельников не приводит — верный знак того, что он ее в руках не держал. Он знает, что это сочинение было инициировано «возникшими в западных губерниях делами», но не знает того, что в бытность Даля сотрудником Перовского таких дел не возникало; они, вернее оно — единственное Велижское дело — завершилось в январе 1835 года, а Перовский возглавил министерство и взял к себе Даля в 1841-м. До прихода Даля в министерство, работа над книгой велась уже шесть лет! Шла она, конечно, в вялотекущем режиме. Энергичный Перовский мог потребовать ускорить работу от тех, кому она была поручена, то есть от Департамента иностранных исповеданий и ее директора В.В. Скрипицына, мог и перепоручить ее более деятельному сотруднику. Но это означало бы выражение недовольства Скрипицыным, о чем никаких данных нет. Наоборот, в биографии Скрипицына говорится, что у министра Перовского он «удостоился особого доверия».[44]

Заметен контраст между тем, как Мельников пишет о книге, посвященной ритуальным убийствам, и о двух книгах (Даля и Надеждина) о скопческой ереси: о первой — довольно туманно, о второй и третьей — четко и определенно. Как специалист по церковному расколу, Мельников не раз беседовал с Далем об интересовавшем обоих предмете, так что об этих двух книгах он знал от самого Даля. Что же касается «Розыскания», то сведения об этой книге им почерпнуты не от Даля, а, скорее всего, от того же П.И. Бартенева, на что намекает упоминание Чертковской библиотеки, ибо в бытность Даля и Мельникова в Нижнем Новгороде книги этой в Чертковской библиотеке не было.

Выйдя в 1859 году в отставку, Даль, со всем своим обширнейшим архивом и библиотекой, переехал в Москву, где и сосредоточился на главном деле своей жизни — составлении «Толкового словаря живого великорусского языка». Все, что не имело прямого отношения к этой работе, превратилось в помеху, и он щедро раздарил накопившиеся материалы тем, кому они могли понадобиться: «песни отдал он в собрание Киреевского, сказки предоставил Афанасьеву, пословицы Бодянскому, бумаги служебные и исторические передал в Чертковскую библиотеку (где они и хранятся переплетенные с отметкою Даля: «Книжнице» Г.А. Черткова» (курсив мой. — С.Р.).[45]

Почему этого дара удостоилась именно Чертковская библиотека, понять не трудно. Основатель ее Александр Дмитриевич Чертков (1789–1858) был уважаемым ученым — натуралистом, нумизматом, историком. Больше всего его привлекала древняя истории России и славян, он всю жизнь собирал литературу по этим предметам, особенно редкие издания. Библиотека еще при жизни создателя была широко открыта для исследователей, пользовалась большим престижем и быстро пополнялась за счет частных пожертвований. После смерти Александра Дмитриевича владельцем стал его сын Григорий Александрович Чертков, которому и передал Даль пачку служебных бумаг и исторических сочинений. Григорий Александрович подарил библиотеку городу Москве, после чего ею стал заведовать П.И. Бартенев.

Было ли среди материалов, подаренных Г.А. Черткову Далем, интересующее нас «Розыскание»? Если верить опубликованному через четыре года Каталогу Чертковской библиотеки, то было. В аннотации даже указано, что на самой книге было повторено его рукой: «Книжнице Г.А. Черткова», при этом Даль назван ее автором.[46] Однако, нет никаких данных о том, что Далю было известно об этой публикации, а ее достоверность весьма сомнительна, ибо при составлении Систематического указателя литературы о евреях (1893 год) данной книги в Чертковской библиотеке не оказалось!

Больше никаких прижизненных упоминаний авторства Даля в печати не обнаружено. Все остальные появились после его смерти, и почти все авторы, словно сговорившись, считают нужным отметить, что экземпляр книги имеется в Чертковской библиотеке — недвусмысленное указание на то, что информация прямо или косвенно заимствована из каталога или из некролога Бартенева.

Куда же девался экземпляр книги из Чертковской библиотеки? Выкрали его отнюдь не евреи. Если верить Остроглазову, то нечист на руку оказался сам хранитель библиотеки П.И. Бартенев. В каталоге книг Остроглазова, опубликованном в том же «Русском архиве» уже после смерти их обоих (то есть Бартенева и Остроглазова), значится:

И тут же справка:

Остроглазов считал этот раритет жемчужиной своей коллекции. О том, как высоко он ее ценил, видно из того, что следом в его каталоге стоит четырехтомный Словарь Даля издания 1880–82 гг., с таким пояснением: «Редкость; особенно, после пожара книжного склада Вольфа. Цена—20 р.с.».

Но если приглядеться к короткой записи в остроглазовском каталоге, то обнаружится ряд нестыковок.

Во-первых, Остроглазов был грамотным библиографом, чтобы знать основное правило: описание книги делается по титульному листу, а на титуле «Розыскания…» имени автора не было. Во-вторых, если книга поступила от Даля, то подарена она была не Бартеневу, а книжнице Г.А. Черткова. О надписи на ней, якобы сделанной рукой Даля, Остроглазов не упоминает, хотя ее наличие многократно увеличило бы ценность уникального экземпляра. О повреждении экземпляра, который якобы был разрезан на несколько частей, одна из коих была похищена коварным евреем-наборщиком, в аннотации Остроглазова тоже не говорится ни слова. Приходится признать, что либо Бартенев был жуликом, тайно распродававшим раритеты из общественной библиотеки, которую ему было поручено оберегать, либо Остроглазов приобрел книгу вовсе не у Бартенева, но имел причины не раскрывать, откуда она к нему попала.

После появления в печати «Записки о ритуальных убийствах» под именем Даля ее происхождение исследовал Ю.И. Гессен, один из ведущих знатоков истории евреев в России. Приведя библиографические данные, на основании которых «и распространилось убеждение, что автором «Розыскания» является Даль», Гессен указал на то, что это убеждение было подорвано после появления в «Гражданине» работы Скрипицына. Правда, еще можно было полагать, что Далю принадлежит другая работа о ритуальных убийствах, хотя «трудно было бы предположить, чтобы два чиновника министерства внутренних дел одновременно писали, по распоряжению начальства, доклады по одному и тому же вопросу».[48]