Зарево

ГДЕ ТОЛЬКО ОРЛЫ…

Последние дни октября. Пора золотой осени, но во всей Польше идет дождь. У подножия гор низко висящие, свинцовые тучи касаются верхушек деревьев. Трудно поверить, что несколькими сотнями метров выше все покрыто снегом.

На конечной станции канатной дороги собралась группа мужчин. Все тепло одеты, некоторые с лыжами. Это работники ближайших турбаз, механики, электрики, члены Добровольной горноспасательной службы. Туристов нет и в помине. Время подходит к восьми. Среди ожидающих подъема замечаю зеленый военный мундир капитана Романа Пентковского. Там, в снегу и тучах, стоит застава, которой он командует. Люди его хорошо знают, еще издали здороваются с ним. Подхожу, представляюсь. Он несколько удивлен моим появлением, но широким жестом приглашает на уже пришедшие в движение стульчики, советует укутать ноги теплым одеялом, садится следом за мной, и стальной канат начинает поднимать нас все выше над лесом, а затем — в тучи и горные лесные чащи, где могут жить только орлы и люди.

Среди коричневых крон буков все чаще встречаются стройные зеленые ели и первые лоскутики снега. Чем выше мы поднимаемся, тем больше снега, вокруг уже все бело; безнаказанно гуляет ветер, теперь уже резкий и морозный.

Поездка по канатной дороге является лишь первым этапом нашего путешествия. Второй этап — это подъем пешком в гору по колено в снегу, борьба с настоящей снежной метелью. Видимость — не более нескольких сот метров. Ориентирами по пути к заставе служат колышки, установленные вдоль дороги. Командир, кажется, не замечает ни вьюги, ни раскинувшейся вокруг нас мертвой белизны. Ветви запорошенной снегом горной сосны образуют причудливые фигуры.

Вдруг издалека до нас долетает приглушенный металлический звук колокольчиков. Он становится все более отчетливым.

— Это наши, — говорит капитан.

Спустя некоторое время из снежной пурги показывается заиндевевшая лошадь, тянущая низкие, широкие сани. Рядом идут двое бойцов: один держит вожжи, другой криком подгоняет животное. Они отвозят вниз, к канатной дороге, белье и корзины для продуктов. Оставляю свой багаж в снежной колее. Солдаты будут возвращаться — заберут и привезут его на заставу.

Пройдя несколько сот метров, мы останавливаемся перед внушительным деревянным строением. Оно все в снегу и поэтому выглядит каким-то величественным. Сказочный вид ему придают толстые сосульки, свисающие с крыши и оконных переплетов. Туристы говорят, что это здание напоминает издалека зимний дворец короля гор. В нем располагается самая высокая в Польше застава пограничных войск.

Она стоит на хребте протянувшейся с запада горной цепи. Одна из ее стен выходит к крутой пропасти, за другой стеной — уже граница с Чехословакией. Места здесь немного, столько, сколько требуется на гнездо для орлов…

Почти весь год над заставой дуют сильные ветры, а снег, выпадающий здесь в конце сентября, лежит до самого мая. Часто, когда в долинах идет дождь или снег, здесь, выше туч, светит солнце. Доставка топлива, продуктов и всего нужного для пограничников происходит летом. Сейчас же белье, провиант, письма и газеты доставляют сюда два раза в неделю. Телефонная связь с вышестоящим командованием поддерживается по проводам, подвешенным на бетонных столбах. Случается, и эти столбы ломаются, как спички, под напором снежных лавин.

Входим внутрь «зимнего дворца». Трудно поверить, что в этой крепости над пропастью, похожей на глыбу льда, может быть так тепло, уютно. Увидев нас, проходящие по коридору бойцы останавливаются по стойке «смирно» и провожают взглядом командира заставы. Перед капитаном как из-под земли вырастает помощник дежурного по заставе, а затем дежурный капрал Анджей Дурновский. Они докладывают об обстановке на границе, называют тех, кто несет службу, рассказывают о том, что произошло минувшей ночью.

Командир внимательно слушает, задает вопросы, отдает распоряжения. Принцип такой — помощник дежурного следит за соблюдением распорядка дня на заставе, дежурный отвечает за охрану границы в течение оперативных суток, инструктирует наряды, поддерживает с ними постоянную связь. Оценка деятельности дежурной службы является одной из важнейших обязанностей офицера.

Для капитана Пентковского застава — второй дом. Он служит здесь более двадцати лет. Первые пять лет жил на заставе, с гор почти не спускался. Знает вокруг каждый куст, каждую впадину, каждую тропинку. Бывает, и теперь остается здесь на ночь. Особенно когда вблизи границы крутятся подозрительные лица, а погода благоприятствует преступникам.

Он родом из Лодзинского воеводства, но в горах чувствует себя так, как будто бы родился на одной из ближайших вершин. Отлично ходит на лыжах, обладает альпинистскими навыками, является членом местного отделения Добровольной горноспасательной службы. Следуя за ним на заставу, мне пришлось идти быстрым шагом, чтобы не отстать. К стыду своему, должен признаться, что изрядно устал. А ведь я намного моложе капитана и всегда был уверен в своей физической выносливости.

— Когда-то канатной дороги не было, — говорит он с легкой улыбкой. — На вершину надо было подниматься пешком. Имейте в виду, что спуск тоже утомляет. Может, поэтому я и в форме, но хожу немного согнувшись.

У него фигура настоящего горца, да и чувствует он себя горцем. Привык к горам и не собирается их покидать. Уже несколько раз ему предлагали другую должность, но он просил оставить его здесь… Потому что орлы неохотно меняют гнезда…

Однако прежде всего он пограничник, который много пережил, много видел и воспитывает уже второе поколение бойцов. Подчиненные говорят о нем: «Наш батя». В этих словах чувствуется огромное уважение к командиру, который здесь, вдали от родного дома, заменил не одному отца, который помогает, советует, а нередко, когда надо, то и отчитывает — по-солдатски, по-отцовски.

Входим в зал, где проводятся совещания. Командир снимает пятнистую куртку, шапку, перчатки. Садится у телефона и соединяется со своим непосредственным начальником. Докладывает об обстановке на границе, погоде, о планах на сегодня и завтра. Прочит, чтобы из долины не высылали на заставу бойцов, особенно по вечерам. В горах сейчас опасно — может произойти несчастный случай. Среди туристов уже были первые жертвы легкомысленности. Один замерз, другого засыпала снежная лавина.

На заставе проходят службу несколько молодых бойцов. Ребята еще не привыкли к горам. Капитан Пентковский уделяет им особое внимание: учит «читать» горы, уметь жить в них, часто навещает, когда они несут пограничную службу. Молодые льнут к нему.

Эта доброжелательность командира передается всему личному составу заставы и способствует тому, что молодые люди, которых солдатский долг забросил на отдаленную окраину Польши, образуют как бы одну большую семью независимо от происхождения, образования, интересов, один слаженный, четко действующий, динамичный коллектив. Каждый боец чувствует себя членом этой семьи даже после прохождения обязательной воинской службы. Это подтверждают письма, которые приходят на заставу от бойцов, ушедших в запас. В них много тепла, пожеланий, воспоминаний, простых порой, но искренних и сердечных слов.

Охрана границы, бегущей по вершинам гор, извивающейся по скалистым склонам, пересекающей долины и пропасти, лесные чащи и гранитные пустыри, — дело нелегкое. Однако это отнюдь не означает, что граница в горах охраняется хуже, чем другие. Даже в местах, удаленных от туристских маршрутов, над пропастями, на вершинах, ведется непрерывное, тщательное наблюдение.

Днем и ночью, летом и зимой пограничники не покидают своих постов. Они пользуются для передвижения только им известными тропинками. Видно, как они поднимаются на лыжах по заснеженным склонам, стоят у пограничных знаков или, спрятавшись в расщелинах скал, внимательно осматривают окрестности.

Подавляющему большинству наших граждан и граждан соседних с нами стран переход границы — после определенных формальностей — не доставляет особых хлопот. Имея соответствующие документы, ее можно переходить практически без ограничений. Разумеется, в предназначенных для этого местах. Однако есть люди, которые по многим, часто довольно странным, причинам не могут или не хотят переходить границу легально.

Командир заставы и другие бойцы в свободное время много говорили о несении службы на границе. Им есть о чем рассказать, что вспомнить. Они делают это, как правило, по-деловому, спокойно, даже бесстрастно. Как будто бы речь идет не о них. Но бывают минуты, когда в их глазах загораются искорки, а жесты выдают волнение.

Так было однажды вечером, когда мы сидели в теплом помещении, занятые своими делами, прислушиваясь к свисту ветра в трубе и дрожанию стекол. Снег залепил окна, стало еще уютнее, теплее, радостнее от того, что над головой есть крыша.

— Людям кажется, что если они никого не видят, — прервал царящую в комнате тишину старший сержант Вацлав Ранишевский, — то и их никто не видит. Преступники, даже самые осторожные, тоже поддаются такой иллюзии. Помните ту ночь, когда ефрейтор Ма… нет, откуда же вы можете помнить, ведь это было года три назад. Некоторые из вас ходили в то время еще в начальную школу. Верно?

Кто-то, обидевшись, пробормотал что-то себе под нос, кто-то рассмеялся.

— Да, — продолжал старший сержант, — это было примерно в это же время. Мело, как на чертовой свадьбе. Один из наших бойцов спрятался в ветвях горной сосны. Перед полуночью ветер слегка утих, и вдруг на белой равнине появились две сгорбившиеся человеческие фигуры, четко выделявшиеся на снегу. Они часто останавливались, внимательно прислушиваясь. Вдруг они внезапно повернули назад и сломя голову бросились бежать. Вероятно, их напугал олень или стадо кабанов. Боец стоял спокойно, не выдавая себя даже малейшим движением. Поскольку преступники находились от него на значительном расстоянии, он правильно рассудил, что преследовать их не имеет смысла. Этим он только убедил бы их в том, что граница хорошо охраняется.

Мы удвоили бдительность, особенно на этом участке. На четвертый день, под утро, появились те, кого мы ждали. Пограничник обязан быть терпеливым. Задержанные были застигнуты врасплох и даже не пытались бежать. Они пришли в себя только на заставе. Уверяли, что заблудились и что вообще не собирались переходить границу. Мы же, естественно, были другого мнения. Начался допрос: откуда приехали, что намереваются делать дальше? Ответы были уклончивыми, путаными и часто противоречивыми. Мы попросили выложить на стол все, что у них при себе было. Каково же было наше удивление, когда они начали вынимать из карманов сберегательные книжки, польские, болгарские, венгерские банкноты, а также доллары. Давно я не видел такого количества денег. Целая куча! Дело передали прокурору.

— Те трое, которых поймал Янек, тоже, по-видимому, еще сидят? — коротко спросил кто-то, не поднимая головы от стола.

— Это было, кажется, в мае?

— В каком мае? Помню, еще снег лежал в долинах.

— Ты молодой и не знаешь, что снег здесь и в июле можно найти. Наверняка это было в мае.

— Один, а задержал троих? Они были вооружены? А он что, стрелял? — Бойцы, которые сравнительно недавно прибыли на заставу, проявляли живой интерес к истории с Янеком и тремя таинственными типами. Я тоже навострил уши.

— Расскажи им, пусть знают, с кем спят под одной крышей, — оживились бойцы.

— Сам расскажи, — защищался тот, кого уговаривали.

— И расскажу. Итак, уважаемые товарищи, в один из майских дней Янек, а точнее говоря, старший стрелок Ян Зволиньский получил от командира увольнительную на целый день. Он не знал, как убить время, и отправился на расположенную в долине турбазу якобы на чашку кофе.

— Ну конечно на чашку кофе! А что в этом плохого? — возмутился Янек.

— Ничего. Я только хочу, чтобы ты сам об этом рассказал.

— Ну ладно. Я действительно пошел на турбазу выпить чашечку кофе. Переоделся в гражданскую одежду, но от этого не перестал быть пограничником. Вскоре я обратил внимание на трех молодых туристов, дремавших у окна. Время от времени один из них поднимал голову и поглядывал в сторону заставы. Это меня заинтересовало. Я подсел к нему. «Так же неудобно спать… Что, нет свободных мест на турбазе? А может, ищете комнату для ночлега?» — спросил я, прикидываясь дурачком. Проснулись его попутчики. «Комнату? Да нет, у нас есть где спать. А ты местный?» — «Местный».

Завязался разговор о горах, погоде, туризме.

«Старик, — наклонился ко мне один из них и начал шепотом: — Сколько отсюда до границы?» — «Немного. Часа два идти…»

Выпили по две кружки пива. Они даже не скрывали, что хотят нелегально покинуть нашу страну. Каждому из них было не более двадцати. Я пытался их отговорить. Но они твердили, что у них нет выхода. Видимо, на совести у них было немало темных делишек. В Чехословакии они собирались совершить несколько ограблений, а затем перебраться в Австрию. «Выбираем свободу», — заявили юнцы. Под предлогом удовлетворения естественной потребности после пива я покинул на минуту зал. В кабинете директора турбазы был телефон. Меня тотчас же соединили с заставой.

С наступлением сумерек трое «туристов» вышли из кафе. Петляя, они направились на юг, к границе. Ребята задержали их в тот момент, когда те уже радовалось, что им повезло. Искали «свободы». Оказалось, что переход границы был мелочью по сравнению с преступлениями, которые они совершили до этого. Финал нетрудно предвидеть.

— Границу пытаются переходить разные люди, — говорил на другой день капитан Пентковский. — В основном это преступники, скрывающиеся от правосудия, часто, как мы их называем, мелкие контрабандисты. Бойцы должны быть очень осторожны, поскольку они не знают, какая опасность угрожает им. Правда, они могут применить оружие, но только в крайних случаях. Даже тогда, когда преступник готов на все. Но помимо опасных ситуаций бывают и юмористические.

Так, один чешский студент трижды переходил границу. И всегда только раз в году, причем обязательно в мае. Разумеется, его всякий раз задерживали. Однажды его даже сняли с поезда, следующего в Варшаву. Оказалось, что его мечтой было посетить книжную ярмарку во время Дней просвещения, книги и печати. Удалось убедить его, что все это можно сделать легальным путем.

Любой след на границе, особенно зимой, четко видимый на снегу, является для пограничников сигналом. Они не пренебрегают малейшей деталью, имеющей хотя бы какую-то связь с нарушением нашей границы. Однако немало хлопот доставляют бойцам туристы, не знающие правил нахождения в пограничной полосе. Из-за своей невнимательности они нередко переходят границу, а сориентировавшись, тотчас же возвращаются назад. Хорошо, если такой рассеянный сообщит об этом кому-нибудь из встретившихся по дороге пограничников. Если он этого не сделает, спустя несколько минут на заставе будет объявлена тревога. Начнутся кропотливые поиски предполагаемого преступника, который в это время с комфортом отдыхает на турбазе. Это может вывести из себя даже самых уравновешенных.

Высокий процент раскрытых пограничных преступлений является заслугой не одних только пограничников. Этому в значительной степени способствует помощь жителей ближайших сел и местечек. Люди знают, какую функцию выполняют бойцы в фуражках с зелеными околышами и насколько тяжела служба здесь, на вершинах гор. Поэтому помогают им, как могут. И эта помощь оценивается должным образом. Когда пограничники нуждались в ней, каждый спешил им на помощь.

Директор одной из турбаз Тщесневский — уже пожилой человек. Давно отвык ходить по горам. Однако когда он заметил на базе двух иностранцев, которые вели себя как-то странно, тотчас же сообщил об этом на заставу. Телефонной связи не было: снежная лавина порвала провода. Тогда он поднялся наверх пешком, преодолев несколько километров заснеженной дороги. И не зря: иностранцы оказались опасными преступниками.

Часто о подозрительных лицах сообщают дети, молодежь, харцеры, даже туристы. Пограничники со всей серьезностью относятся к каждому такому сообщению, даже если потом выясняется, что некоторые из них оказались ложной тревогой. Бдительность никогда не бывает излишней.

Для обеих сторон весьма полезно сотрудничество с членами Добровольной горноспасательной службы. Люди, приходящие на помощь жертвам гор, лучше всех знают окрестности, прекрасно ходят на лыжах. На заставе также имеется свое горноспасательное снаряжение. Когда нужно, бойцы могут воспользоваться им. И пользуются: вместе с горноспасательной службой они участвуют в поисках пропавших лиц.

Пограничники горных застав — частые гости школ, молодежных лагерей. Они помогают детям в организации спортивных соревнований, учат и воспитывают их, окружают заботой.

— Если нужно, — говорит один из работников канатной дороги, — то для пограничников мы включаем ее даже ночью. Это не проблема!

В долинах ночь наступает медленно, на вершинах гор — внезапно, почти неожиданно. День выдался солнечный — впервые за эту неделю. Вечером показалось несколько облачков молочной белизны, которые проплыли над нами. Наверху небо было чистым. В эту светлую звездную ночь, морозную и безветренную, я вместе с дозором под командованием рядового Казимежа Пенкалы отправился на обход одного из участков границы. Пушистый голубоватый снег искрился и хрустел под солдатскими сапогами. Мы шли быстрым шагом. Идущий впереди рядовой Казимеж Бучиньский время от времени освещал фонариком близлежащие, окутанные снегом горные сосны и мертвенную белизну мягко опускающегося склона. Огоньки заставы удалялись, то исчезая, то появляясь, становясь с каждым разом все меньше и меньше, а мы, словно тени, шли в ночь все дальше и дальше.

Рядовой Пенкала вдруг остановился и вгляделся в местность впереди себя. Вдали виднелась какая-то темная точка. Может, заблудившийся турист, а может?..

Точка приближалась к нам, а мы к ней. Она делалась все больше и, главное, — длиннее. Уже не было сомнений: навстречу нам двигалась группа людей. Спустя двадцать минут все выяснилось. Это были туристы. Они не рассчитали своих сил и до наступления темноты не успели добраться до турбазы. Вид у них был измученный. Они убедились, что горы все же опасны. Командир дозора отпустил несколько крепких словечек в адрес руководителя экскурсии и предупредил о последствиях, которые могут его ожидать за хождение в эту пору вблизи границы. Как известно, здесь шутить не любят.

Через определенные промежутки времени рядовой Пенкала сворачивал то влево, то вправо, подходил к ему одному известным деревьям, вынимал из сумки телефонную трубку и подключал ее к тщательно замаскированным проводам. Почти тотчас же в ночной тишине раздавался приглушенный, но отчетливый голос дежурного по заставе. Короткое донесение об обстановке в пограничной полосе — и снова в путь. По дороге мы встречали отдельные посты, ведущие наблюдение в своих секторах. Бойцы тихо обменивались данными о результатах наблюдения, и мы шли дальше, вплоть до того места, где стоит старый, заброшенный сарай. Пограничники называют его бункером. В сарае мы устроили привал. Я с удовольствием уселся на пенек и закурил.

За сараем, на следующей вершине, каждую минуту мигал красный огонек. Мы пошли в его направлении. Возле пограничного столба стоял боец и пытался согреться. Двигаясь, мы не почувствовали, что температура воздуха опустилась намного ниже нуля. Дежуривший у столба пограничник оказался рядовым Адамом Фелисяко, но уже с другой заставы. У наших ног простиралась огромная долина, заполненная огнями селений. Жители отдыхали после трудового дня.

На этот раз следов на снегу не было. Мы вернулись на заставу уставшие и голодные. Не помню, чтобы когда-нибудь у меня был такой аппетит.

Пограничные дозоры ходят обычно вдоль определенного участка, часто на лыжах. Когда нужно, используют снежные мотороллеры, которые развивают на этой сложной местности просто фантастическую скорость. С ними не могут конкурировать даже самые умелые лыжники.

Пришло время возвращаться. Спускаясь вниз, я долго оглядывался, не в силах оторвать глаз от заставы, воздвигнутой как бы изо льда, искрящейся в лучах утреннего солнца, одинокой в этой горной пустыне.

А в долине царила золотая польская осень.

СОЛДАТЫ ГОР

Долина, укутанная мягким, пушистым снегом, производила впечатление вымершей. Высоко над верхушками деревьев маячили дикие скалистые вершины, подавляющие своим величием. Тишину надушило приближающееся бренчание бубенцов, наполнившее долину ритмичным звоном. Гнедой конь тянул по засыпанной снегом дороге небольшие сани с двумя спящими горцами. У расщелины в скале слегка дрогнули ветви пихты.

Через час, когда в долине опять воцарилась тишина, ветви снова шелохнулись: как будто кому-то они мешали наблюдать. На этот раз по дороге двигалось несколько согнувшихся фигур, несших на плечах тяжелый багаж. Когда последняя фигура скрылась за поворотом, из елового лесочка выскочили двое бойцов на лошадях и галопом поскакали в противоположную сторону. Это были разведчики горных стрелков, спешившие с донесением к командиру. А донесение было важным: оно подтверждало появление в горах группы парашютистов, которые прибыли сюда с намерением захватить перевал, имеющий тактическое значение.

Через пятнадцать минут разведчики добрались до затерявшегося в лесах ущелья. На поваленной пихте сидел офицер Роман Клюба. Он был целиком погружен в свои мысли. О парашютистах он узнал еще до полудня, однако сведения о них были скупыми. Сначала в часть пришел какой-то крестьянин и рассказал о солдатах, которые показались ему «не нашими». Затем позвонили из милицейского участка, информируя о найденных парашютах. Все это давало пищу для размышлений. Однако Клюба не мог установить их численность, местонахождение и задачи. Поэтому он выслал бойцов на все тропинки и в места, недоступные даже для коз, и ждал. Сначала он был спокоен, но время шло, и волнение возрастало. О парашютистах новых известий не поступало, как будто они провалились сквозь землю. Он в горах не первый день и знал, какие царят в них законы. Боец должен сделать из этого конкретные выводы для себя. Вместе с тем Клюба отдавал себе отчет в том, что парашютисты и их командир тоже умеют действовать в горах и будут стремиться выполнить поставленную перед ними задачу. Он хотел знать, что это за задача, а не теряться в догадках. Он должен иметь конкретные доказательства. Донесение разведчиков все проясняло.

Оценка обстановки длилась недолго: время подгоняло. Горизонтали на карте недвусмысленно подсказывали, куда мог направиться противник и когда ориентировочно доберется до назначенного места. Как известно, расстояние в горах измеряется не километрами, а часами. Снег наверняка можно считать союзником горной пехоты, но нельзя с уверенностью сказать, что он не помогает и парашютистам. Солдатская мудрость гласит, что в горах тот, кто находится выше, имеет больше шансов одержать победу. С гор лучше видно, они господствуют над окрестностями.

По радиостанции передавали донесения и приказы отдельным подразделениям, находившимся в различных районах. Когда из отдаленных деревень начали доноситься первые серенады петухов, горные стрелки были уже два часа в пути. Они шли только им известными тропками, пересекали ущелья, поднимались по крутым склонам, спускались в долины и углублялись в леса. Бойцы легко переносили долгие горные переходы и другие тяготы военной жизни. Почти все они родились и воспитывались в горах. С детства познавали их суровые законы. Знали красоту и опасность гор. Они являются как бы их составной частью. Местные жители считают горных стрелков своими, и каждый из них мечтает, чтобы его сын носил в армии шляпу с орлиным пером и зеленую плащ-накидку. Если горец, то и выглядеть должен как горец. Все солдаты отлично ходят на лыжах — командир, смеясь, говорит, что некоторые из его подчиненных родились с лыжами на ногах, — знакомы с основами альпинизма, знают, из какого источника можно напиться воды, где угрожают лавины, как от них уберечься и т. п.

Горная пехота имеет специфическую программу обучения. Большую часть времени ее бойцы проводят на занятиях, обязательных для разведчиков. Много внимания уделяется физическому развитию: выработке ловкости, быстрой реакции, выдержки, умения сражаться врукопашную. Отрабатываются различные виды боя. В горах очень редко можно развернуться в цепь и с криком «ура» броситься в атаку. Преобладают засады, разведывательные поиски, молниеносные атаки. Решающее значение имеют внезапность, быстрота принятия решения и умение скрытно передвигаться в горах.

Вставало утро. Офицер Клюба уже несколько часов ехал на лошади. За ним плелась лошадь с радиостанцией на спине. Каждые четверть часа командиры подразделений докладывали обстановку по маршруту движения. Офицера больше всего интересовали донесения поручника Павла Стравецкого — командира конной разведки. Он первым должен обнаружить противника, выяснить его численность и передать сведения о нем.

Конные разведчики, скрытно передвигаясь оврагами и опушками лесов, внимательно осматривали окрестности. Пушистый снег заглушал топот лошадиных копыт, не слышно было и фырканья: лошади, привыкшие к таким действиям, вели себя как люди. Ступали осторожно, обходили спрятавшиеся под снегом осыпи, прядали ушами, выхватывая малейшие незнакомые звуки. Это еще больше обостряло бдительность разведчиков. Поручник Стравецкий вел разведку на главном направлении движения остальных подразделений. Время от времени он сворачивал с трассы, подъезжал к поселкам, разговаривал с горцами. Он знал, что местные жители многое видят и о многом знают.

Утреннюю тишину внезапно нарушила длинная пулеметная очередь. Эхом ответили скалистые склоны. Вспыхнула одна ракета, спустя минуту — другая. По крутому ущелью сползла огромная снежная лавина, увлекая за собой выветрившиеся обломки скал и камни. Клюба приподнялся в седле. Он с трудом расслышал доносящийся из наушников голос Стравецкого.

Конный патруль наткнулся на сильный опорный пункт противника. Один из бойцов машинально направил лошадь в сторону небольшого куста можжевельника. Лошадь начала перебирать ногами и фыркать. Подгоняемая бойцом, она поднялась на задние ноги, чтобы перескочить через куст.

Далее события развивались молниеносно. Из куста выскочил перепуганный парашютист и бросился бежать: ему показалось, что лошадь хочет затоптать его. Нервы не выдержали, и он решил искать спасения в бегстве. Трое всадников бросились за ним в погоню и тотчас же поймали его. Слева и справа заговорили пулеметы. Но они были хорошо замаскированы, и их трудно было обнаружить. Разведка отошла, увозя с собой пойманного. Пленный сообщил много интересных подробностей о задачах, с которыми прибыли сюда парашютисты.

Дальше дорога проходила между склонами и прикрывалась пулеметами. Противник предвидел, что его будут преследовать. Поэтому он решил отходить — но один взвод оставил на склонах гор в засаде, чтобы встретить подразделения горных стрелков. Засада в горах может перечеркнуть планы во много раз превосходящего противника. Клюба, зная об этом, приказал всем подразделениям остановиться и вызвал командиров к себе.

— Подпоручник, — обратился он к высокому молодому офицеру Густаву Сенкевичу, — у вас опытные бойцы. Вашей задачей будет ликвидировать засаду. Вы уже знаете, где она, остальное зависит от вашей смекалки. Дорога должна быть свободной не позднее чем через час.

Офицер щелкнул каблуками, отдал честь и исчез между деревьями.

— А вы, — посмотрел Клюба в сторону подпоручника Ежи Крыгера, — возьмите своих людей и двигайтесь вон по тому хребту, — показал он рукой на видневшиеся вдали горы. — В вашем подразделении — самые лучшие лыжники. Мы должны использовать это обстоятельство. Перевал, по моим расчетам, уже захвачен противником. Возьмите лыжи, и я думаю, что с их помощью вы часа через четыре окажетесь по ту сторону перевала. Там ждите зеленой ракеты. А мы тем временем ликвидируем засаду и пойдем навстречу главным силам противника. Зеленая ракета будет сигналом к атаке. Они ожидают нас с севера, и мы не можем их подвести. Когда начнется бой, вы ударите по ним с юга. И это будет сюрприз, который мы им приготовили. От вас зависит успех наших планов. Помните: через четыре часа, и ни секундой позже!

Подпоручник Сенкевич разбил свое подразделение на три группы. Одну направил по левому склону, другую — по правому, а самую малочисленную — по дороге в качестве приманки. Парашютисты, спрятавшись в скалах, внимательно следили за дорогой и, как только увидели горных стрелков, открыли по ним огонь. Третья группа быстро рассредоточилась за укрытиями. Она вела огонь из-за деревьев и валунов, провоцируя пулеметные расчеты. Тем временем остальные две группы подкрадывались к огневым точкам противника, успевшим обнаружить себя. Через тридцать минут умолк сначала правый пулемет, а затем левый. Дорога была свободной, по крайней мере в этом ущелье, и главные силы могли двигаться дальше. Идти по глубокому снегу тяжело. Ноги проваливались в белый пух до колен и глубже. Шли цепочкой, один за другим, — это позволяло экономить силы, и, кроме того, трудно было установить численность бойцов по следам. Каждый нес с собой все необходимое — запас продуктов, оружие и инвентарь, без которого в горах трудно обходиться.

В это время подпоручник Крыгер продвигался во главе своих подчиненных по снежным вершинам. Только раз удалось Клюбе увидеть, как ряд маленьких точек показался на западной стороне горной цепи, но тотчас же исчез. Он не успел даже посчитать их. Однако был уверен, что это его бойцы. Они шли быстрым шагом, словно летели на крыльях. На лыжах легче было преодолевать возвышенности и съезжать в долины. Каждый час они останавливались и устраивали привал в укрытиях. Тяжелое дыхание красноречиво свидетельствовало об их усталости, но сил никто не жалел. Постоят минуту под навесом скалы, выкурят сигарету, хлебнут кофе из фляги — и снова вперед. От их скорости зависел успех всей операции по захвату перевала. Мелькали лыжи и палки, клубился снег при быстром спуске. Ничего удивительного, что городская комендатура милиции в Закопане создала специальную высокогорную группу, состоящую в основном из бывших горных стрелков: с такими можно было покорять горы.

Трасса, которую предстояло преодолеть подпоручнику Сенкевичу, была самой трудной. Офицер Клюба решил атаковать перевал с трех сторон. Главные силы должны были ударить с востока, подпоручник Крыгер — с юга, а подпоручник Сенкевич — с севера. Этой дорогой почти никто не ходил, а во многих местах она была даже непроходимой для обычного человека: глубокие овраги и расщелины, крутые склоны, быстрые горные ручьи. Эти препятствия преодолевали различным образом. Один из оврагов был настолько глубоким и крутым, что, казалось, перейти его невозможно. Однако горные стрелки предвидят любую неожиданность. Они не отправляются в горы без альпинистского снаряжения. Двое бойцов спустились на веревке на дно пропасти. Они перебрались через текущий внизу ручей и, используя скальные крючки, кошки и молотки, оказались на другой стороне. Они тянули за собой трос, другой конец которого был укреплен там, откуда они спустились.

Около часа продолжалась подготовка воздушного моста над ущельем. Восемь тросов соединили оба края оврага. С учетом разницы в уровнях — один край был выше, другой ниже — началась переброска бойцов и снаряжения. Она проходила успешно. Первыми перебрались бойцы с ручными пулеметами, за ними — подносчики патронов с коробками боеприпасов. Оказавшись на другой стороне, они быстро заняли огневые позиции, чтобы прикрыть остальных товарищей. За бойцами перетащили термосы с продуктами, рацию и т. д. Все это делалось удивительно ловко и быстро. Для бойцов это было привычное дело, которым они занимались десятки раз как в армии, так и в гражданских условиях.

Должен сказать, что мои ощущения от такой транспортировки были отнюдь не самыми приятными. Ведь тросы натянуты почти до предела, и бывает, что в результате трения они лопаются. Когда, судорожно держась за трос, я оказался над скалистой пропастью, самообладание вдруг покинуло меня. Хорошо, что я привык к таким ситуациям и знал, что оно вернется, как только я коснусь земли. Так было всегда. Тросы зловеще звенели, каждый взгляд вниз вызывал головокружение. Для моих нервов это было чрезмерное испытание, но все закончилось благополучно. И снова в путь — по склонам и долинам. В дороге то и дело возникали новые препятствия. То надо было подниматься вверх, то спускаться вниз. Больше всего хлопот доставляли «раненые». Преодолевая крутые скалы, мы пользовались альпийскими тележками и лифтами. С каждым часом кольцо вокруг перевала сжималось.

Самая легкая трасса досталась подразделению, получившему задание нанести удар по противнику в лоб. Оно имело в своем распоряжении лошадей, которые использовались как вьючный транспорт. Они тащили на своих спинах значительно больше снаряжения, чем могли нести люди. Подразделение во время атаки на перевал должно было играть решающую роль, и Клюбе было важно, чтобы бойцы его не очень устали и в то же время имели как можно больше огневых средств.

Приближалось время полной боевой готовности. Подразделения по мере подхода к перевалу, а следовательно, и к противнику соблюдали все большую осторожность, широко использовали маскировку. На большинстве бойцов были маскировочные халаты, лошадей держали в поводу коротко, чтобы не фыркали.

О противнике было известно теперь почти все. Вести дальше разведку не имело смысла. Поручник Стравецкий со своими разведчиками получил теперь другое задание. Его конники должны были пробраться в неприятельский тыл и организовать там засаду для отступающих парашютистов. Перед Стравецким были на выбор две дороги, которые вели на западную сторону перевала. Одна шла по склону возвышенности, была без крутых подъемов и спусков, но находилась в зоне наблюдения противника. Другая была более безопасной и короткой, но доступ к ней преграждала довольно широкая река, и прежде всего почти трехметровый крутой берег. Стравецкий выбрал вторую. Однако лошади, подойдя к обрыву, не хотели прыгать в воду с этой высоты. Они подбегали к берегу и останавливались как вкопанные. Поручник сам дважды бросался вперед, но безуспешно. На третий раз он заставил лошадь перейти на галоп. Животное подняло вверх передние ноги — пятиться оно уже не могло — и вынуждено было решиться на прыжок. За ним начали прыгать во вспенившуюся воду другие лошади, и спустя минуту они уже вылезали на противоположном берегу и в несколько прыжков достигали леса.

Клюба занял командно-наблюдательный пункт на одной из горных вершин. Отсюда он видел все поле боя, имел великолепные условия для связи с подразделениями и мог свободно командовать ими. До последней минуты он не был уверен, сумел ли подпоручник Крыгер занять намеченный рубеж. Связи с ним не было, поскольку горы не пропускали радиоволны.

Приближалось время начала атаки. Больше ждать было нельзя. Парашютисты заняли горные хребты по обеим сторонам перевала. Разделили всю долину на сектора обстрела, и их огневые позиции были размещены таким образом, что они держали под огнем практически всю долину. Правда, они были вооружены только автоматическим стрелковым оружием, ножами и гранатами, но отлично продуманная огневая система давала им шанс на успех в оборонительном бою. Продуктов и боеприпасов у них было на неделю. Горные стрелки знали, что в течение недели через перевал можно перебросить большое количество людей и снаряжения, а этого нельзя было допустить. Надо было как можно скорее захватить перевал.

На одном из склонов установили привезенные на лошадях минометы. Это оружие в горах особенно ценно. Благодаря большому углу подъема ствола и навесной траектории из них можно стрелять через вершины. Подчиненные подпоручника Сенкевича успели уже отдохнуть после головокружительного перехода, а поручник Стравецкий затаился где-то в лесах.

— Продолжать «Движение»! — раздалось в эфире.

— Понял! Выполняю! — докладывали по очереди рации командиров подразделений.

Сначала заговорили минометы. Их выстрелы слились в один мощный грохот, который, отражаясь эхом от крутых склонов, достигал вершин и снова возвращался в долины. Создавалось впечатление, что это — грохот падающих глыб доломита, гнейса, известняка. В него вплетались лающие очереди стрелкового оружия. Словно эхо, доносился ответный огонь со склонов над перевалом. Горные стрелки были в худшем положении, чем парашютисты: они вынуждены были атаковать снизу, ползти по снегу, красться от дерева к дереву, от расщелины к расщелине, все выше и выше. А чем выше они поднимались, тем точнее стреляли находившиеся наверху враги.

Клюба внимательно наблюдал в бинокль за ходом сражения. Он знал, что таким образом ребята не смогут захватить перевал. Однако не отказался от боя, отдавал новые приказы и распоряжения. Этим он преследовал определенную цель: терпеливо ждал момента, когда противник допустит ошибку. Он рассчитывал, что в какой-то момент удаль, излишняя уверенность в себе возьмут верх над его рассудком.

После часовой перестрелки командир парашютистов убедился в том, что его атакуют только с севера и востока. Он предвидел это с самого начала, но не был в этом уверен. Поэтому на всякий случай приказал оборудовать на южных склонах гор несколько огневых точек и установить пулемет. Однако, когда убедился, что на юге не прозвучало ни единого выстрела и не было замечено до сих пор ни одного горного стрелка, он перебросил все силы на север и восток, чтобы учинить противнику полный разгром. Именно этого и ждал Клюба.

Над вершинами вспыхнула зеленая ракета — сигнал подпоручнику Крыгеру начать атаку. Бойцы развернулись в цепь и двинулись вперед. Бесшумно они поднялись по склону на самую вершину, к тому месту, где минуту назад стоял пулемет. С нее хорошо были видны перевал поражающиеся внизу бойцы.

Да, в горах побеждает тот, кто выше. А выше теперь были горные стрелки. Парашютисты попали под перекрестный огонь. С удвоенной энергией бросились вперед те, кто наступал с востока. Через четверть часа один склон был захвачен, и они приступили к штурму другого. Сражаться дальше не имело смысла, и парашютисты в одиночку и небольшими группами начали отступать в западном направлении, в сторону большого лесного массива. Они не знали, что там их ждет на лошадях поручник Стравецкий со своими ребятами. В захвате пленных самый большой опыт имели отделения капралов Петра Милевского и Мечислава Жилы. Среди парашютистов началась паника. Всадники вырастали перед ними словно из-под земли, хватали за плечи, поднимали вверх и перебрасывали через спины лошадей. Шансов к бегству ни у кого не оставалось. После пленения всех парашютистов бойцы вернулись на перевал, уже занятый горными стрелками.

Клюба с несколькими офицерами расхаживал по склонам. Они решали вопрос о размещении наблюдательных пунктов и огневых точек, намечали позиции для ручных пулеметов и минометов, используя для этого большинство огневых позиций и наблюдательных пунктов, подготовленных парашютистами. После окончания рекогносцировки часть бойцов осталась на перевале, а остальные поднялись еще выше в горы. Остановились на поляне со следами старого, обледеневшего снега, которую пересекал небольшой, но быстрый горный ручей. Решили расположиться здесь биваком. Пока лошади подкреплялись, бойцы оборудовали стоянку. Одни вырезали из снега куски, напоминающие по форме кирпичи, другие переносили их к лесу и устанавливали один на другой. Спустя два часа на поляне выросло в нескольких местах более десятка снежных домиков. Внутри их застелили ветвями пихты и солдатскими матрасами. В каждом таком домике помещалось четыре человека. Даже во время сильных морозов в них довольно тепло, и можно провести здесь не одну ночь.

Зажгли костры. Бойцы плотным кольцом окружили их, грелись возле весело полыхающего пламени, сидя на одеялах или толстых суках. Одни сняли сапоги и сушили их у огня, другие чистили оружие и снаряжение. Шумно и даже уютно сделалось на этой пустынной поляне. Горные стрелки быстро забыли об усталости, делились впечатлениями о последних событиях. Кое-где слышны были приглушенные гуральские песни. Одни — грустные, другие — веселые, беззаботные. Пели и об орлиных крыльях, шумящих на ветру, и о чабанах, пасущих скот в горах. Несколько бойцов поджаривали на длинных палочках колбасу, которую не успели съесть за завтраком.

Опустились сумерки. После ужина разговоры постепенно стихли. Бойцы один за другим поднимались от костров и направлялись к своим домикам — спать. Догорали головешки в кострах. На поляне остались только часовые. Они отмеряли шагами уходящие ночные часы и прислушивались к веселому журчанию горного ручья. Все, кроме них, погрузилось в сон.

27 МИНУТ НА ИСТРЕБИТЕЛЕ

Пропуском к воздушным приключениям и более близкому ознакомлению с условиями, в которых пилот выполняет боевые задания, послужило заключение Главной военной летно-врачебной комиссии. Полученная мною карточка с датой, печатью и подписью открывала двери в любую авиационную часть. Я выбрал полк истребительной авиации Войск противовоздушной обороны страны. Добился разрешения на полет. Я решил лететь на наиболее современной машине — сверхзвуковом, модифицированном истребителе МиГ-21.

Это — хорошо вооруженный самолет, оснащенный новейшей радиоэлектронной аппаратурой. Он является центропланом со стреловидными крыльями, герметичной кабиной, максимальная скорость — сверхзвуковая.

Будучи самолетом многоцелевого назначения, в зависимости от вооружения он может использоваться как истребитель-перехватчик, а также как бомбардировщик, штурмовик, и разведчик. Эти сведения меня несколько смутили, но отступать было уже поздно.

Небольшой гарнизон. Здесь расположена авиационная часть, обеспечивающая своими самолетами эффективную противовоздушную оборону довольно большой территории страны. Небольшой гарнизон, но сколько прекрасных людей здесь служит — пилотов высшего класса, инженеров, техников, дежурящих на аэродроме в постоянной боевой готовности! В подтверждение этих слов можно добавить, что три года подряд пилоты этой части завоевывали звание асов воздушного боя в личных соревнованиях.

Гарнизон находится вдалеке от больших населенных пунктов. Из Варшавы я добирался до него более десяти часов поездом, а затем с железнодорожного вокзала до казарм больше часа микроавтобусом. Говорю пилотам, что их гарнизон расположен у черта на куличках. Не соглашаются со мной, утверждают, что если захотят, то будут в столице через десять минут. Они знают, зачем я приехал сюда. Командир заявляет, что еще сегодня я поднимусь в воздух: уже проведена необходимая подготовка. Стоит сравнительно хорошая погода, и надо воспользоваться ею, ибо завтра она может испортиться.

Для начала получаю изрядную порцию знаний о современной авиации, о процессе подготовки пилотов в части, о самолетах, на которых они летают. Причем все это занимает не более получаса. Этих знаний, считают, вполне достаточно для «балласта», то есть для меня. В этом определении чувствуется пренебрежение к «мертвым душам», людям, которые не имеют ни малейшего представления о принципах пилотажа, обязанностях штурмана и так далее.

Для пилотов окончание Высшего офицерского летного училища в Демблине — это только первый этап учебы.

Второй и последующие этапы продолжаются в частях. Не будет преувеличением сказать, что пилот учится постоянно, в течение всего времени прохождения действительной службы. Изучает принципы управления самолетом и стрельбы из бортового оружия, познает секреты современного оборудования, штудирует формы тактических действий собственной армии и армии противника. Одним словом, учиться приходится многому.

Львиную долю в обучении занимают полеты, выполнение боевых задач в воздухе. Дни полетов устанавливаются заранее, но часто атмосферные условия перечеркивают все планы. Обычно три дня в неделю отводятся на теоретические занятия, а три — на практические.

После короткой лекции об авиации меня проводили в здание, в котором расположены тренировочные кабины. Это четыре довольно больших помещения. В первом установлен имитатор аэродрома. Это — разновидность ленточного транспортера, приводимого в действие с помощью электромоторов, на котором нарисована взлетная полоса со всеми ее элементами. Напротив ее стоит телевизионная камера, передающая изображение в комнату инструктора и на экран, помещенный над тренировочной кабиной. В последнем помещении находится комплекс электронных приборов, разрабатывающих данные для кабины пилота. Каждое движение рычага или педалей передается в виде импульсов, которые поступают затем в двигатели или сельсины. Пилоты часто заходят сюда перед полетами. Для них это как бы дополнительная проверка. В сумме несколько часов, проведенных пилотами в этой кабине, способствуют повышению уровня их подготовки и позволяют более рационально и экономно использовать оборудование. Итак, совмещается приятное с полезным. Тренировочные кабины не являются чем-то новым в подготовке пилотов, их применяют уже многие годы. Они приспособлены к тому типу самолетов, который находится на вооружении данной части.

Поскольку я собирался лететь вместе с летчиком, чтобы лучше узнать условия, в которых пилоту сверхзвукового самолета приходится выполнять боевые задачи, мне тоже предложили проверить свои способности управлять самолетом в тренировочной кабине. Такая тренировка никому не повредит, а ощущений даст немало. Особенно такому дилетанту, как я.

Я занял место в кабине. Моим инструктором, объясняющим принципы функционирования и назначение отдельных приборов, был инженер-капитан Александр Завадский. Инструктаж продолжался несколько минут, поело чего я решил попробовать сам. Заработали тренажеры, включились приборы пилота и штурмана. На экране показалась взлетная полоса. Я должен был с помощью штурвала и педалей удержать кабину на линии, являющейся осью взлетной полосы, и стартовать. Мотор набирал обороты, и вскоре взлетная полоса начала приближаться. Значит, я тронулся с места. Кабина начала немного смещаться влево, я повернул штурвал вправо и оказался на правой стороне полосы. Слишком резко. Повернул штурвал опять влево и вдруг вижу, что нахожусь между взлетной полосой и травяным полем аэродрома. На помощь мне поспешил капитан Завадский и кто-то еще. Они пытались исправить мою ошибку, но было уже поздно. Кабина встала поперек полосы, на экране показалась зелень травы, и… если бы это было в действительности, дело кончилось бы трагически для меня и для самолета.

Мне много говорили о значении старта и приземления во время обучения пилотажу, я много читал об этом. Но по-настоящему понял это только теперь. Итак, у пилота должны быть руки хирурга. Каждое движение штурвала должно быть точным, продуманным, рассчитанным. Ошибки можно допускать в тренировочной кабине, а в самолете цена их слишком велика.

С одеждой особых хлопот у меня не было. Мне подобрали такую, которая сидела как влитая. Впрочем, одежда пилота должна быть хорошо подогнанной, учитывая воздействие различных сил на человеческий организм во время полета. Комбинезон предохраняет человека от последствий воздействия этих сил. Во время полетов на высоте свыше восьми километров пилоты надевают специальную одежду, оборудованную автоматическими устройствами, снижающими отрицательное воздействие скорости и перегрузок. Предусмотрено также все необходимое для предотвращения возможной разгерметизации кабины.

К самолету я шел со смешанным чувством. На взлетной полосе стояли два «мига». Один — боевой, другой — учебно-боевой. Длинные, сверкающие металлической белизной, с тягой в тысячи килограммов, дремлющих в выключенных двигателях. Поблизости от них технический персонал заканчивал последние приготовления. Я подошел к учебно-боевому самолету. В первой кабине уже сидел пилот — майор Януш Дорожиньский, вторая ждала меня. Однако, прежде чем я занял место в кресле, мне объяснили, что надо делать, если вдруг… придется катапультироваться. Так, на всякий случай, ибо, если до этого дойдет, все будет делать пилот: устройства в обеих кабинах синхронные.

— Не беспокойтесь, выбросит! — пытался ободрить меня один из сержантов. — Выбросит, и приземлитесь на четыре лапы, как котенок. Одно удовольствие!

— Если только, — добавляет другой, — не откажет парашют. Тогда нельзя терять хладнокровия. Надо минуту выждать, а затем дернуть рукой вот за это колечко. И парашют раскроется. А кресло само отъединится, чтобы не мешать. Правда, может случиться, что оно заупрямится и не захочет добровольно расстаться с вами. Знаете ли, в воздухе вдвоем всегда веселее. Приземление вместе с креслом не сулит ничего хорошего. Поэтому в этой ситуации вы должны дернуть правой рукой вот за этот рычаг. Понятно?

— Понятно! Одну минуточку, каким рычагом за какую руку?

— Не рычагом, а рукой, и не за…

— Эй вы! Оставьте его в покое, — раздался голос пилота. — Парень готов уже отказаться от полета, и кто тогда о нас напишет?

Я уселся поудобнее в кресле. Ничего не поделаешь, сам этого хотел! Мне застегнули ремни, подключили кислородную маску. Я проверил, есть ли телефонная связь с пилотом. От него узнал, что мы будем имитировать маневренный бой истребителей на малых и средних высотах, на дозвуковых и сверхзвуковых скоростях, а также выполнять боевые развороты. Вскоре мне предстояло убедиться, что все это значит.

Загрохотали двигатели. Два истребителя, готовясь к старту, покатились по бетонной дорожке. Из кабины было видно, как первая боевая «дельта» встала на ось взлетной полосы. Из ее сопла вырвалась струя огня, раздался усиливающийся грохот двигателя. Самолет молниеносно рванул с места, почти пролетел над взлетной полосой, как будто бы не касаясь ее, взмыл вверх и, словно выпущенный снаряд, исчез в облаках.

Теперь наша очередь. Трогаемся с места, но так, как будто бы нами кто-то выстрелил. Бетонные плиты убегают из-под колес, огромная сила втискивает, вдавливает меня в кресло. Скорость возрастает, захватывает дух… и самолет отрывается от земли. «Раз, два три… — пытаюсь считать, — девять, десять, одиннадцать…» Попадаем в белый пух, и вот мы уже над ними, над облаками. Земля видна только моментами. Поднимаемся все выше и выше. Вокруг — голубое небо и яркое солнце. Впереди появляется блестящая точка, приближаемся к ней.

— Это самолет, который стартовал перед нами, — говорит майор Дорожиньский.

Дальше летим вместе. Летим — это понятие, теряющее смысл в таких условиях, противоречащее тому, что воспринимает мой разум. Мы скорее висим в голубой пустоте между небом и землей. Приборы в кабине показывают, что мы летим, причем с большой скоростью. Однако эта скорость не дает никаких ощущений. Только вижу слева сопровождающий нас самолет и слышу гул нашего двигателя. Пилот, почти не умолкая, объясняет мне, что делает и зачем. Мы поддерживаем постоянную связь между собой, с землей и пилотом соседнего истребителя.

Я уже немного освоился в кабине, примирился с положением, в которое попал по своей собственной воле. Постепенно вернулась уверенность в себе. Пытаюсь даже контролировать показания приборов. Их в кабине не меньше ста, а может быть, и больше. По мне, их чересчур много. Однако пилот успевает следить за ними. Приборы для него основной источник информации. Он реагирует на каждое колебание стрелки, знает, что оно означает и какие могут быть последствия. Кроме того, он должен вести наблюдение, обнаруживать цели, уничтожать их. При такой скорости все эти действия следует выполнять мгновенно. Успех сопутствует тому, у кого лучший рефлекс, более всесторонняя подготовка. Практически невозможно, чтобы пилот встретил в воздухе ту же цель второй раз.

Мои размышления прервал голос пилота. Он спросило самочувствии, а потом заявил, что мы переходим к маневренному бою и боевым разворотам. Мне это ни о чем не говорило.

Истребители почти одновременно ринулись вниз. Медленно плывущие облака под нами начали стремительно приближаться, расти на глазах. В тот момент, когда я думал, что мы пробьем эту перистую оболочку, самолеты вышли из пике, и мы пронеслись над самой молочной клубящейся белизной, чуть ли не касаясь ее своими серебристыми брюхами. Несколько секунд для ориентации — и они снова начали быстро набирать высоту. Скорость подъема — 150 м в секунду, летим почти вертикально вверх. По крайней мере, так мне кажется.

Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой — они стали страшно тяжелыми. И, как бы в насмешку, пилот спрашивает о моем самочувствии. Я знаю, что рычаг газа расположен слева, а на нем кнопка внутреннего телефона. Медленно протягиваю руку и попадаю в пустоту. Рычаг подался вперед, потому что двигателю требуется максимальное количество топлива. Дотянуться до него у меня уже нет сил. Мы пикируем, выполняем спирали. Я бы с большим удовольствием выпрыгнул из самолета, даже без парашюта. Однако самолюбие берет верх над чувством отчаяния. Стискиваю зубы, на лице появляются крупные капли пота.

Однако самым трудным является бой на виражах в условиях максимальных перегрузок, которые длятся не несколько секунд, а несколько десятков секунд. Трещат ремни, которыми я привязан, трещит у меня в голове, трещит что-то в самолете. Чувствую себя отвратительно. Краешком глаза вижу зеленые островки леса. Это меня немного успокаивает. Всматриваюсь в эту зелень, как будто жду оттуда помощи. Постепенно зелень теряет свой естественный цвет, лес становится пепельным, переходит в красноту. Я теряю зрение и сознание. Самолет выходит из виража, и я снова возвращаюсь в нормальное состояние. Позже пилоты скажут мне, что потеря сознания в таких условиях — обычное явление.

Начинаем преследование уходящего «противника». Истребитель набирает соответствующую высоту и скорость. В определенный момент я испытываю такое ощущение, будто преодолел какую-то невидимую преграду и оторвался от нее. Внезапно я почувствовал, что перестал слышать. Начинаю беспокоиться. Летим вроде бы нормально, но гул двигателя до меня не доходит.

— Ну и как? — звенит в наушниках голос пилота.

— Я уж было решил, что оглох. Хорошо, что слышу ваш голос. А что случилось? — спрашиваю, ничего не понимая.

— А что должно было случиться? Просто преодолели звуковой барьер.

Итак, звук остался позади нас. Здорово, правда? Тишина, не хочется даже верить. Теперь действительно я испытываю такое ощущение, что мы висим где-то в пространстве. Вдали от шума, людей, земных дел. Одни, совсем одни. Но рычаг газа отодвигается назад, и мы возвращаемся к действительности. Самолет резко теряет скорость, и звук снова догоняет нас. Снова слышны свист рассекаемого крыльями воздуха и гул мотора, снова становится веселее на душе.

— Теперь я должен отдохнуть, — слышу голос майора Дорожиньского. — В конце концов, нас здесь двое…

— Но я же не умею управлять самолетом. — От волнения я начал даже заикаться.

— Я имею в виду не вас. В кабине имеется еще автоматический пилот. Когда я возвращаюсь с трудного задания, я охотно пользуюсь им. До аэродрома дорога прямая.

Задание выполнено. Мною овладевает радость, когда я вижу вдали аэродром. Начинаем приземляться. Когда колеса самолета коснулись взлетной полосы, он резко сбросил скорость. Меня швырнуло вперед. Пилот открыл тормозной парашют, благодаря которому самолет мягко покатил по бетонной дорожке.

Майор Дорожиньский быстро вылез из кабины. Он не выглядел уставшим. Это был его 3972 полет. Пилотом другого истребителя был капитан Яцек Тутея, обладатель звания чемпиона воздушного боя Войск противовоздушной обороны страны в индивидуальных соревнованиях. Оба офицера — пилоты первого класса.

А я еще довольно долго сидел в открытой кабине, ожидая, когда вернутся покинувшие меня в воздухе силы. Но они не хотели возвращаться. Я ужасно устал. А ведь я ничего не делал в самолете, был всего лишь пассивным наблюдателем. А если бы мне пришлось вести самолет, обнаруживать цели, стрелять и бомбить? Я убедился, что значит быть пилотом современного боевого самолета. Меня до сих пор трясет, когда я вспоминаю слова одного немолодого пилота. По его мнению, 27 минут, проведенных нами в воздухе, относятся к категории полетов ПЗВ. Знаете, что это такое? Перевозка задницы в воздухе.

Целью обучения пилотов является их подготовка к выполнению боевых заданий, независимо от атмосферных условий и обстановки, возникающей в ходе боя. Однако это отнюдь не означает, что пилот должен летать только в самых трудных условиях, а каждый полет требовать от него максимальной концентрации внимания, огромного физического и умственного напряжения. Бывают полеты более трудные и более легкие. Это полезно и для людей и для техники.

На бетонных дорожках движение как на загородном шоссе. Рев запускаемых двигателей то и дело заглушает слова. «Миги» по одному и парами выруливают на старт, приземляются, выполняют различные фигуры пилотажа в воздухе, исчезают в облаках и снова появляются. Обслуживающий персонал непрерывно хлопочет у самолетов: что-то проверяет, измеряет, подкручивает. Идет постоянный, непрерывный технический осмотр.

Погода становится переменчивой: то идет дождь, то светит солнце. Взлетные полосы не успевают просохнуть. Ветер то дует порывисто, то утихает на время и снова начинает дуть. Стартующие самолеты уже спустя минуту исчезают из виду. Правда, в нескольких километрах от аэродрома находится радиолокационный пост. Радарные антенны засекают каждый летающий объект. Пилот поддерживает постоянную радиосвязь с аэродромом. В эфире звучат, перебивая друг друга, команды, распоряжения, советы.

Для простого человека полет на самолете является необычным приключением. Для пилотов же и многих других людей, связанных с авиацией, — это тяжелая, ответственная работа, в которой недопустимы легкомыслие, лихачество или риск. Конечно, и у пилотов бывают моменты, когда им удается полюбоваться заходящим солнцем, облаками, землей. Каждый полет чем-то отличается от другого, приносит новые впечатления.

Вдалеке от взлетной полосы находится стартовый командный пункт. В его распоряжении диспетчерская «Ныска» и санитарная машина с врачом. Рядом торчат высокие антенны радиостанции и стоит застекленная со всех сторон, покрашенная в черно-белые квадраты машина. Из-за этой окраски ее прозвали «красоткой». В этой машине располагается командный центр. У радиостанции сидят руководитель полетов, дежурный штурман, метеоролог. Руководителю полетов подчиняются пилоты и вся служба обеспечения. Перед ним — таблица погоды, на которой нанесены самые необходимые данные, касающиеся атмосферных условий важнейших населенных пунктов: скорость, направление и сила ветра, влажность воздуха, температура. Пилот, выполняя полет над той или иной местностью, получает эти данные по радио и должен их учитывать. Руководитель полетов дает разрешение на старт и посадку.

Солнце опускается все ниже, и вот оно уже висит над самым аэродромом, в том месте, где кончается взлетная полоса. По бетонной дорожке выруливают два истребителя, за ними еще два. Готовятся к старту. В «красотке» слышны голоса пилотов, докладывающих о готовности к выполнению задания. Один самолет пилотирует майор, летчик 1-го класса Эдвард Прычек, второй — подпоручник Зенон Левицкий.

— Говорит «Лес». Старт разрешаю!

Истребители трогаются с места, набирают скорость — один вырвался вперед, другой чуть позади, — одновременно отрываются от земли, убирают шасси, летят навстречу солнцу и тают в его блеске. Через минуту стартует вторая пара. Над аэродромом появляются два «мига», которые выполнили задание и ждут разрешения на посадку.

— «0,51», говорит «Лес». Посадку разрешаю.

Один из «мигов» делает разворот и удаляется. Вскоре над горизонтом показывается маленькая темная точка. Она быстро приближается, увеличивается в размерах, приобретая постепенно очертания истребителя. И вот появляется на мокрой траве его тень, и самолет, погасив скорость, останавливается на бетонной дорожке.

Смеркается. Все больше самолетов возвращаются на аэродром, выстраиваются один возле другого. Офицеры направляются к домику для пилотов. Теперь можно поближе познакомиться с работой технического персонала.

В помещении дежурного инженера по старту висит график полетов. Дежурный поддерживает связь с руководителем полетов и руководит работой технической службы. Механики различных специальностей осуществляют осмотр технического состояния всех узлов самолета, проверяют и в случае необходимости пополняют запасы кислорода и топлива. В их распоряжении тележки с аккумуляторами, передвижные мастерские, цистерны с горючим. Любую неисправность, даже самую на первый взгляд незначительную, необходимо обнаружить и устранить. В авиации нет вещей маловажных. Один из пилотов заметил перед стартом небольшое изменение в работе мотора. Тотчас же прибыла группа эксплуатации и оснащения, а также механики. Мотор завели снова, увеличили обороты. Оказалось все в порядке.

Продолжается подготовка к ночным полетам. На этот раз они будут сочетаться со стрельбой по наземным целям. Бойцы, отвечающие за вооружение, знают, что им делать.

В домике для пилотов царит оживление. Офицеры обмениваются впечатлениями о полетах, дискутируют. Одни отдыхают, другие готовятся к очередным заданиям. Среди них довольно много молодых пилотов. О МиГ-21 они только мечтают. Но придет время, и они пересядут на них. Майор Прычек называет их ласково «ежиками». Это прозвище показалось мне очень удачным. Смеется подпоручник Анджей Ягелло, ему вторит подпоручник Влодзимеж Бучковский. Оба налетали немногим более ста часов. Таких здесь немало. Они окружены особой заботой со стороны старших товарищей. С их помощью приобретают опыт, постоянно учатся.

Сегодня подпоручники выполняли задания в трудных атмосферных условиях, летали по намеченным маршрутам, учились перехватывать неприятельские самолеты и вести с ними бой над облаками.

— Летать в облаках — дело нелегкое, — признается подпоручник Бучковский. — Можно легко потерять ориентацию в воздушном пространстве. Пилот должен быть всегда готовым вступить в бой в облаках.

Во время последнего полета он летел на высоте четырех тысяч метров, отрабатывая «точный выход по времени к отдельным пунктам» (так это называется на профессиональном языке) и посадку с помощью радиотехнических средств.

Разговоры затянулись. Когда мы вышли из домика, уже начало темнеть. На стартовом командном пункте кипела работа. Здесь располагался главный центр связи: с самолетами, находящимися на земле и в воздухе, со вспомогательными службами и т. д. В какой-то момент слышу, как один из пилотов, находящихся в воздухе, докладывает, что видит солнце. Я подумал, что это шутка. Какое солнце? На земле уже почти темно, а у него там наверху день? Оказалось, он не шутил. По крайней мере, в ту минуту. Когда солнце прячется за горизонт, сверхзвуковой самолет МиГ-21 может его догнать.

На взлетной полосе снова оживление, но уже иного характера. Повсюду разноцветные огни — расположенные в соответствующем порядке и в зависимости от цвета, каждый из которых имеет свое значение. Одни обозначают взлетную полосу, другие — начало посадки. Красные огни, установленные вдалеке от аэродрома, над лесом, монотонно мигают в определенном ритме. В этом мигании закодировано название аэродрома. Что-то наподобие огней морского маяка. Истребители один за другим выруливают на старт. Силуэтов не видно, но их можно обнаружить по светящимся на крыльях огонькам. Самолеты стартуют в полной темноте. Поднимаются вверх, и кратчайшим маршрутом летят на полигон, на котором расположены замаскированные цели. Пилот должен обнаружить цель с первого захода, распознать ее и атаковать. От затраченного на это времени зависит успех. Каждая доля секунды может свести на нет все усилия. Выполнив задания, самолеты возвращаются на аэродром. Уже издали слышен гул работающих двигателей. Когда самолет подходит ближе, включаются три мощных прожектора, установленные на земле и освещающие зону посадки.

Профессия пилота — прекрасная, мужественная профессия, но… не для всех.

ЧЕТЫРЕ ВАХТЫ НА ПОДВОДНОЙ ЛОДКЕ «ОРЕЛ»

Теплая августовская ночь. Через два часа полночь. В военном порту царит ничем не нарушаемая сонная тишина. Поверхность воды гладкая, расцвеченная отблеском далеких огней. У пирса видны очертания подводной лодки. Рядом на суше стоят несколько моряков из экипажа, остальные давно уже находятся на своих местах. Я прихожу последним. Короткое рукопожатие и обмен фразами с командиром капитаном Влодзимежем Млынарчиком. Ждали, собственно говоря, только меня. Пытаюсь объяснить, но командир взмахом руки прерывает меня. На флоте действует простой принцип: моряк всегда и везде должен быть пунктуальным. Тот, кто находится среди них, должен с этим считаться. Трап, последняя связь с сушей, убирается. Слышен проникающий через стальной панцирь шум электрических двигателей. Они набирают обороты. Подводная лодка «Орел» выходит в море.

Задание, которое предстоит выполнить подводной лодке, не относится к числу особенно трудных: идти заданным курсом на глубине до тридцати метров и имитировать вражескую подводную лодку. Главное задание на этих учениях выпало на долю тральщиков. Они должны обнаружить нас, точно определить наше местонахождение и атаковать глубинными бомбами. В данном случае роль бомб будут выполнять связки петард. На тральщиках — молодые моряки, и это их первое боевое задание. Итак, несмотря на всю серьезность обстановки, вытекающей из учебного плана, мы не сможем продемонстрировать свою боевую выучку и великолепную технику. Экипаж от этого не в восторге. На подводной лодке нет людей, привыкших выступать в роли преследуемых, к тому же лишенных возможности защищаться. Однако на флоте заданий себе не выбирают…

Порт остался далеко за кормой. Слева видны огни маяка на Хельской косе. Нос лодки разрезает волны, как плуг пласты чернозема. В открытом море поднимается ветер. При сильных порывах его брызги достигают мостика, на котором дежурит у руля старший боцман Валенты Лещиньский. Время от времени видны огни торговых судов. Тогда подводная лодка делает большую петлю, называемую циркуляцией, уступая им дорогу по курсу. Нас все сильнее поглощает звездная ночь и безбрежное море. Земля остается за горизонтом.

Миновала полночь. Смена вахты. Кто свободен от службы — спит крепким матросским сном. На подводной лодке надо уметь быстро засыпать и молниеносно просыпаться. Любая боевая тревога поднимает на ноги весь экипаж, и даже отдыхающая смена тоже получает определенные задания.

Для меня это единственная возможность, никому не мешая, познакомиться поближе с подводной лодкой, ее механизмами, приборами, вооружением. Есть возможность все потрогать, все увидеть, обо всем расспросить. Меня сопровождает во время осмотра лодки и дает пояснения начальник электромеханического отделения старший боцман Станислав Яцкевич. Его боевые товарищи говорят, что он знает лодку лучше, чем свою собственную квартиру. В этом немало матросского юмора, но и много правды. Боцман уже не один год служит на подводной лодке и является первоклассным специалистом в своей профессии.

Осмотр лодки начинаю с носа, а точнее, с носового отсека торпедных установок. Это одно из самых больших помещений в лодке, однако оно не производит такого впечатления. Внутри отсек почти весь заполнен огромными смертоносными сигарами. Между торпедами висят гамаки. Ну что ж, лодка не казарма и каждое свободное пространство надо рационально использовать. В ночные часы отсек торпедных установок служит одновременно спальней. Все гамаки заняты. Моряки спят, так что наш довольно громкий обмен мнениями не производит на них никакого впечатления. Воздух тяжелый, пронизан запахом разгоряченных, потных тел и одежды.

Отсеки отделены друг от друга большими круглыми люками, закрывающимися герметически. Через эти отверстия легко протиснуться, но, когда люки закрывают специальными болтами, не проникает даже воздух. Эта герметичность практически обоснована. Благодаря этому лодка, если в нее попадет неприятельский снаряд, имеет больше шансов продержаться. Плотно задраенные люки не пропускают воду из поврежденного отсека в другие.

Следуя от носа к корме, мы попадаем в наиболее представительное помещение — офицерскую кают-компанию со спальными каютами. Последние настолько тесны, что в них с трудом умещаются две койки, причем одна над другой. Кают-компания служит также для совещаний офицерского состава, клубом и столовой. На почетном месте виднеется прикрепленная к стене табличка с надписью:

И действительно, моряки, которые служат на «Орле», — это специалисты самого высокого класса. Отличные механики и электромеханики, гидроакустики, штурманы, рулевые и т. п. Доказательством этого является их безупречная служба на море и суше, результаты боевой и политической подготовки, морально-политический дух. Это — экипаж, способный выполнить любое, даже самое трудное, боевое задание.

Мозгом подводной лодки является центр управления, т. е. отсек, в котором размещается командный пункт. Во время погружения здесь дежурит командир, штурвальный с мостика управляет глубинными рулями, а сигнальщик — направляющими рулями. С центром управления поддерживают постоянную телефонную и голосовую связь моряки, несущие службу на своих боевых постах. Здесь принимаются решения о всплытии, о торпедных атаках и по многим другим очень важным для корабля и экипажа вопросам.

За центром управления расположены другие помещения для экипажа, микроскопическая электрическая кухня, отсеки двигателей внутреннего сгорания и электродвигателей, кормовой отсек торпедных установок. Каждый отсек имеет свое назначение, и условия в них различные. Там, где находятся носовые торпедные установки, — холодно, в кают-компании и центре управления температура поддерживается постоянная. На кухне — жарко, влажно, воздух пропитан запахами приготовляемой еды; жарко и сухо в отсеках электродвигателей. Холоднее всего под столовой.

Перед погружением захотелось немного отдохнуть. Ложусь на одну из коек. Тесно, как в корыте. Ни вытянуться как следует, ни улечься поудобнее. С удовольствием вспоминаю широкий домашний диван, на котором можно спать даже поперек. Что ж, до дома далеко, поэтому приходится мириться с суровой матросской действительностью. В конце концов, никто меня не заставлял, сам этого хотел.

Только теперь, когда лег, я ощущаю легкие крены корабля, слышу в этой неестественной тишине плеск волн, перекатывающихся через стальной корпус, какие-то тяжелые приглушенные скрипы, посапывания. Как будто корабль — живое, даже разумное, существо.

Надо мной спит подхорунжий Вальдемар Дудзиц, слушатель III курса Военно-медицинской академии. Здесь он проходит практику, заменяет на корабле врача. Так, на всякий случай. Моряки, плавающие на подводных лодках, отличаются завидным здоровьем, они самые крепкие на флоте. Состояние их здоровья систематически проверяют. Для подводников важно, чтобы они были абсолютно здоровы как физически, так и психически. Молодые люди обречены нередко на длительное пребывание друг с другом в течение многих суток, не всплывая на поверхность, им приходится выполнять боевые задания в исключительно трудных условиях. Это влияет на психику. Поэтому даже от характера зависит, на каком корабле может служить данный моряк. В, нашей маринистской литературе можно прочитать о том, как бегут с тонущего корабля крысы, о ползающих по тарелкам тараканах или различных прыгучих и надоедливых насекомых. На подводных кораблях никто, кроме людей, не в состоянии жить.

Во время празднования очередной годовщины поднятия флага на «Орле» был проведен своеобразный опрос. Один из вопросов был следующим:

— Зачем нужен врач на корабле?

— Чтобы было кого будить к завтраку, — выпалил матрос.

Вопрос и ответ были шутливыми, но свидетельствовали о фантазии подводников, об их вере в собственные силы, в молодой здоровый организм. Однажды один из членов экипажа был задержан на берегу военным патрулем.

— Где ваш носовой платок? — спросил командир патруля.

Молодой матрос был явно удивлен этим вопросом.

— Носовой платок? А зачем он мне? У нас на корабле нельзя иметь насморка!

Капрал понятия не имел о действующих на флоте инструкциях, но сделал вид, что знает все.

— Понимаю, понимаю, — заметил он доверительно, — можете идти.

Задержанному не надо было повторять дважды. Он тотчас же исчез, боясь, как бы до капрала не дошла шутка и он не попытался разыскать весельчака.

Сегодняшняя ночь спокойная, теплая, волны небольшие. Один из младших офицеров рассказал мне о случае, который произошел несколько дней назад. Дул сильный ветер. Огромные волны одна за другой накатывались на корабль. Одна из них, кажется девятая, ударила о мостик, сорвала «фонарь» рубки и выбила стекла. Сбитый с ног рулевой даже не смог сам подняться. Шкалы креномера, показывающего крен корабля, не хватало, чтобы измерить его величину. Когда корабль находится под водой, волны едва ощутимы. Чем глубже, тем спокойнее.

Подхорунжий спит сном праведника. Если бы он знал, что ждет его через час, наверняка не спал бы так безмятежно.

Чувствую, как меня кто-то энергично трясет.

— Что случилось?

— Вставайте, готовимся к всплытию!

— А разве мы под водой?

— Уже несколько часов.

Я взглянул на часы: скоро семь. Значит, качало, качало и укачало. Подумать только, как я был несправедлив к этой якобы тесной и неудобной койке! Спится в ней замечательно. Через несколько минут я уже стоял возле командира корабля.

Все на своих местах. Каждое погружение и всплытие для экипажа равносильно боевой тревоге.

— Горизонт чистый! — докладывает гидроакустик, старший матрос Анджей Пилецкий, убедившись с помощью приборов, что вблизи места всплытия нет плавающих единиц. Однако, считая, что излишняя осмотрительность никогда не повредит, капитан приказал выпустить три мощные струи воздуха как возможный предупредительный сигнал для тех, кто наверху.

Огромная стальная акула медленно поднимается. У самой поверхности воды задерживается на несколько минут. Высовывается перископ. Капитан Млынарчик внимательно осматривает горизонт. Все в порядке. Минуту спустя мы уже мягко покачиваемся на волнах. Они меньше, чем ночью. Расчеты оказались точными: мы вынырнули в самом центре кольца, образованного тральщиками. Они ждали нас. Командиру их группы хочется знать, сколько раз они были обнаружены. Его корабль подходит к нашему. Он доволен полученной информацией.

Тральщики отплывают, чтобы опять охотиться за нами, за ними идет белый торговый пароход.

Опускаемся снова под воду только через тридцать минут. Значит, есть немного времени глотнуть свежего воздуха. Утро — великолепное, море — почти гладкое, подернутое легкой дымкой тумана.

— Это еще ничего, — говорит командир. — Раза два мы видели испарение моря. Конечно, оно все время испаряется, но тогда испарение было почти осязаемым. Ощущение было такое, что корабль плывет по морю, которое только что перестало кипеть. Такое впечатление создавал туман, поднимавшийся, как пар, над гигантским котлом с кипящей водой. Незабываемые переживания доставил нам вид полярного сияния в окрестностях Мурманска. Это запомнилось на всю жизнь. Я вижу его, как будто бы это было сегодня ночью, — зарево пожара на фоне синего неба.

Матросы выходят на палубу покурить. Курение в лодке строго запрещено. Иногда возможности подымить приходится ждать недели три и больше. Удивительно, но даже самые заядлые курильщики довольно быстро привыкают к этому. Никотинный голод пробуждается тогда, когда становится известно, что через час или два произойдет всплытие. Многие из служивших на подводной лодке вообще отучились курить.

Время приближается к восьми. Матросы покидают палубу, спускаются один за другим по трапу и занимают свои места внутри корабля. Оттого как каждый из них выполняет свои обязанности, зависит выполнение задания, поставленного перед экипажем корабля. Моряки полностью доверяют друг другу. Ни командир, ни кто-либо из офицеров не в состоянии все время контролировать подчиненных. У каждого члена экипажа есть свои определенные обязанности, которые он должен выполнять на своем боевом посту.

Молодым выпускникам, окончивший Центр подготовки морских специалистов, по прибытии в часть предоставляется месяц на ознакомление с кораблем и учебу. Они могут делать практически все, что хотят. Самым главным для них является изучение корабельной инструкции. В ней записаны обязанности матроса на том или ином посту с учетом ситуаций, которые могут возникнуть во время учений и в боевых условиях. Эти обязанности матрос должен знать как азбуку. Через месяц — экзамен. Кто его сдаст — с тем все в порядке. А кто нет, судьба того незавидна. Прощай увольнительная и прочие привилегии. И так, пока не сдаст свой техминимум. Этот месяц свободы дает возможность понаблюдать за молодым человеком. Проверить черты его характера, добросовестность, исполнительность, чувство товарищества. Ему оказывается авансом доверие, и он обязан его оправдать. Каждый из членов экипажа должен завоевать право на самостоятельное несение вахты на данном боевом посту. Для формальной дисциплины здесь нет ни времени, ни места.

Раздаются команды. С отдельных постов доносятся голоса, дублирующие их. Это значит, что команда правильно понята, и данный матрос приступает к ее выполнению.

— К погружению!

— Экипаж к погружению готов! Под килем восемьдесят метров!

— Заполнить балластные цистерны, за исключением средних!

Слышно, как из отдушин балластных резервуаров с шипением выходит воздух. Вода с бульканьем заполняет емкости. Корабль начинает прибавлять в весе.

— Рубочный люк закрыт! — Эту операцию командир выполняет лично и последним заходит в центр управления.

— Глубина — восемь, удифферентовать корабль!

Открываются кингстоны средней группы балластных цистерн. Снова слышен выходящий воздух и шум заполняющей емкости воды. Офицер-механик поручник Алексы Цвалина дифферентует корабль, чтобы он не опускался на дно и не всплывал. Следит за трюмом, т. е. за тем, чтобы нос и корма были на одинаковом уровне и на требуемой глубине.

— Корабль сбалансирован! Глубина — восемь! Трюм — ноль! Крен — ноль!

Я в это время, прижавшись к окулярам перископа, наблюдаю за поверхностью моря. Еще вижу тральщики, солнце, гребни волн. Создается впечатление, что поверхность воды поднимается, касается верхней части перископа, становится все выше и выше, достигает уровня глаз, и вот уже передо мной появляются зеленые глубины. Десять, двадцать, тридцать метров отделяют киль от дневного света. Электромоторы работают тихо, снова замирает движение на палубе. Только лаг показывает скорость, что для меня является единственным доказательством, что мы плывем.

Спустя примерно час гидроакустик улавливает первые шумы, долетающие с поверхности моря. Следовательно, мы приближаемся к кораблю. Вопрос только в том, обнаружил ли он нас. Ответом являются глухие взрывы. Значит, обнаружил, в этом нет никаких сомнений. Связки петард, имитирующие глубинные бомбы, взрываются все ближе и ближе от нас. Командир принимает решение изменить курс. Маневр простой, но удается. Через час снова слышен шум работающих судовых винтов и снова взрывы. Опускаемся еще глубже, начинаем маневрировать, но так, чтобы дать тральщикам возможность время от времени снова обнаружить нас. Ведь дело в том, чтобы их экипажи могли тоже чему-то научиться.

Во время настоящего боя ответом на глубинные бомбы будут торпеды; маневрирование между слоями воды с различной температурой позволит избежать обнаружения, а выключение двигателей и отсиживание на дне — переждать критические минуты и выбрать подходящий момент для атаки. Подводники знают много способов провести противника и нанести ему как можно больший ущерб. Петарды взрываются то ближе, то дальше от корабля, то слева, то справа, а то и прямо над нами. Все остаются на мостах, занимаясь своими делами.

Однако постепенно одно из них становится самым важным. Через не слишком плотно закрытые люки даже в центр управления проникают ароматные запахи с кухни. Повар — Щепан Фурманяк — весь мокрый. В маленьком камбузе (кухне) температура превышает 38°C. Звон крышек возбуждает аппетит. Сегодня на обед кислые щи, говядина, свекла и компот. Если в эту минуту у меня есть что-то от морского волка, то это, пожалуй, аппетит.

Второе всплытие завершило учения. Тральщики ушли в порт. С мостика мы увидели узкую полоску Хельской косы. Над водой парили крачки, мы проходили мимо торговых судов. Был прекрасный летний день. В бинокль можно было заметить лежащих на пляже косы отдыхающих.

Удобно усевшись на мостике, я мысленно возвращался к событиям проведенного на подводной лодке дня. Обед был действительно превосходным. Мною овладело блаженное состояние. Часть экипажа убирала со столов, поэтому я не спешил покидать палубу — тем более что сидеть на свежем воздухе было приятно, да и можно было закурить.

Из состояния блаженства меня вывела начавшаяся на корабле суматоха: кого-то искали. Вдруг в верхнем люке показались две фигуры, лица которых трудно было распознать, но было видно, что они дико кричат. Я не успел опомниться, как они бросились на меня, заломили руки и вымазали чем-то густым и красным, напоминающим по вкусу томатную пасту, приправленную изрядной порцией перца.

Один из них, задрав мне голову, бесцеремонно держал за волосы, другой, вооруженный большой деревянной бритвой, пытался «побрить» меня. То, что бороды у меня не было, не послужило для них убедительным аргументом. Во время «бритья» мне удалось выяснить, что это черти бежавшие из ада и находящиеся в течение многих веков на службе у Его величества короля морей и океанов, всемогущего Нептуна. Они сообщили, что властелин морских глубин прибыл на корабль и желает меня видеть. Слишком большая честь для бедной сухопутной крысы, но раз уж…

После «бритья» меня связали пеньковой веревкой и потащили к монарху. Он сидел в центре управления вместе со своей достопочтенной супругой Прозерпиной и всей свитой. Нептун с явным презрением и неодобрением посмотрел на меня и начал свою торжественную речь примерно такими словами:

— Достойные моряки и вы, сухопутные крысы…

Услышав чей-то приглушенный стон, я вспомнил, что кроме меня на корабле есть еще одна «сухопутная крыса» — подхорунжий Дудзиц, которому в это время черти пытались вырвать усы.

— Мы, Нептун Первый, единственный и последний властелин всех морей и океанов, вместе со своей достопочтенной супругой Прозерпиной объявляем всем и каждому в отдельности, что мы сделали исключение и прибыли сюда из подводного царства, чтобы удостоить вас своим присутствием…

После этого вступления Нептун долго говорил о заслугах подводной лодки «Орел», успехах в учебе и боевой подготовке экипажа.

— …Мы знаем, — продолжал властелин морей, — что вы обрываете под водой рыбацкие сети и пугаете торпедами рыбу, а также нарушаете сон моей достопочтенной супруги. Кроме того, на вашем корабле находятся двое некрещеных мучеников, которые без традиционного морского крещения передвигаются по моему царству…

Обряд крещения начался с угощения. Не помогли объяснения, что я только что пообедал. Были поданы намазанные чем-то бутерброды, воспоминания о которых даже сегодня вызывают у меня тошноту. Я запивал их «вином» — смесь морской воды и изрядной порции соли. Почтенный старец, видя мою довольно унылую физиономию, впал в царский гнев. Ведь от оскорбления стола всего лишь шаг к оскорблению его величества, а такие вещи не прощаются. Услужливые моряки из свиты властелина начали соревноваться в изобретении пыток для меня, Я до сих пор не могу им этого простить. Нептун приказал испробовать их на мне. Меня водили на четвереньках за веревку по отделениям, толкали, щипали. Тело мое покрылось синяками. Желая выпросить прощение и развеселить монаршью чету, я начал петь песни. Но это не помогло. Доброжелатели посоветовали мне ублажить жену властелина морей. Пришлось поцеловать ее в жирно намазанное тавотом колено. Однако это вызвало обратный эффект. Ревнивый Нептун приказал мне обцеловать со всех сторон перископ, после чего меня подвергли испытанию электрическим током. Во время последней процедуры меня чуть не хватил паралич.

Церемония морского крещения имеет свои богатые традиции. Это всегда яркое и веселое зрелище, доставляющее всем массу удовольствия. Даже тот, кого крестят, сам спустя несколько минут от души веселится, видя, как черти измываются над следующей жертвой. Когда на корабль поступают молодые моряки, он превращается в театр на воде. Морское, крещение начинается на носу, а заканчивается на корме. Нужно пройти через все отделения, и в каждом его ждет новый сюрприз.

Посвящение в моряки запоминается на всю жизнь. И есть что вспомнить! Это веселая забава, но она играет и определенную воспитательную роль. С этого момента молодые матросы чувствуют себя крепко связанными с морской братией, с морем. Они становятся полноправными членами экипажа. Это помогает воспитывать у них чувство солидарности, товарищества, ответственности за свои поступки. Никто не хочет быть «язычником» на корабле, однако не каждый выдерживает крещение как физически, так и психически.

Мне рассказывали об одном курсанте морского офицерского училища, который проходил на корабле практику. Правда, он пробыл на нем недолго, но успел зарекомендовать себя неуживчивым в коллективе. Поэтому было решено: когда прибудет Нептун, проучить его. Началось с купания в бочке, затем его повесили вверх ногами и подвергли испытанию электрическим током. В определенный момент кто-то пошутил, что надо протащить его под килем. Курсант настолько испугался, что прыгнул за борт и долго не хотел возвращаться на корабль. После этого он стал совсем другим.

Лично для меня морское крещение оказалось не таким уж трудным. Видимо, Нептун проявил по отношению ко мне великодушие. Я догадываюсь, что за меня заступилась Прозерпина, которой явно понравилось, как горячо я целовал ее испачканные колени. Я получил грамоту, в которой было написано следующее:

Подписали: Царь Нептун и командир подводной лодки.

Я покидал корабль с чувством, что по крайней мере половина совершенных мною грехов была мне отпущена.

ГОЛУБЫЕ, КАК МОРЕ, БЕРЕТЫ

В гарнизонном общежитии один за другим гас свет в окнах. Было уже далеко за полночь. Затихли разговоры, опустел длинный коридор, застеленный бордовой дорожкой. Воздвигнутое из блоков здание отличалось поразительной акустикой. Все отчетливее доносилось мерное похрапывание соседа за стеной. Он, должно быть, очень устал. В комнату через открытое окно проникал свежий воздух и запахи июльской ночи. Я лежал в постели с книгой и пытался, борясь с дремотой, читать. Тишину вдруг нарушило хлопанье дверей на первом этаже, а затем быстрый топот тяжелых солдатских сапог на лестничной клетке. Спустя минуту кто-то снова быстро поднялся по лестнице, за ним еще несколько человек. Корпус загудел как улей. Слышен был решительный стук в двери и приглушенные разговоры.

— Тревога! Тревога! — пронесся от комнаты к комнате шепот.

Началась суматоха. Погас свет. В темноте слышно было чье-то учащенное дыхание, кто-то зацепился ногой за стул, сверху донеслось сочное проклятие. Офицеры и сержанты быстро покидали общежитие, по улице проезжали военные машины, направляющиеся за офицерами, живущими на другом конце города.

В это время в расположении части выдавали боеприпасы, заводили автомашины, бронетранспортеры выстраивались за воротами казармы в колонны и отправлялись в только им известных направлениях. Ночь поглощала сначала контуры автомашин, а затем гул работающих моторов. Раций никто не включал. Каждый механик-водитель, командир, боец в части знал, где его район сосредоточения во время тревоги. Самое главное, — как можно скорее покинуть казарму — и в лес.

Тревога как тревога. В последнюю минуту я догнал один из бронетранспортеров. Планшет куда-то запропастился, но я ехал вместе со всеми: не мог же я остаться один в гарнизоне. От бойцов я узнал, что они являются подчиненными поручника Эдварда Роговского. Поразительное стечение обстоятельств! Командир бронетранспортера смотрит на меня равнодушно. Однако, услышав мою фамилию, оживляется. Да, он слышал обо мне, ведь я служил полгода в этом подразделении. Мы сразу же нашли общих знакомых, и завязался разговор. Один из бойцов отрезал толстую краюху хлеба, положил на нее несколько кусков говяжьей тушенки.

— Возьмите, — протянул он мне бутерброд над головами товарищей. — Еда — это самое главное. Стефан, дай кофе!

Второй боец открыл алюминиевую флягу и налил в крышку кофе. Все казалось таким вкусным, как никогда. Бронетранспортер покачивался на выбоинах, замедлял и ускорял ход, объезжал поваленные стволы деревьев, взбирался на возвышенности и притормаживал, спускаясь по склонам. Он был частицей длинной вереницы машин, углубляющейся полевыми дорогами в лесную чащу. Светало, когда мы добрались до указанного нам района. Загнали транспортер в придорожные кусты, замаскировали его ветками. Уставшие бойцы улеглись спать. Бодрствовали только караулы. Места в бронетранспортере для всех не хватило. Поэтому я взял одеяло и лег в папоротнике. Ночь была теплая, день обещал быть жарким. Я опасался только комаров, но тотчас же уснул. Однако спал недолго: кто-то начал тормошить меня. Я защищался, но без особого успеха.

— Вставай, соня! — услышал я над собой знакомый голос.

Я открыл глаза. Возле меня стоял поручник Роговский.

— Хорошо замаскировался. Едва нашел тебя. Думаю, ты приехал сюда не для того, чтобы спать. Иди завтракать.

Я умылся в ручье и, влекомый ароматными запахами, добрался до поляны. Боец в белом халате стряпал что-то у костра. На сковороде жарилась яичница с копченой грудинкой, рядом лежал ржаной солдатский хлеб и стояла кружка горячего кофе. Бодрое июльское утро добавило аппетита. Ели молча. Первым нарушил молчание Эдек:

— Бойцы у меня молодые. Хотел было искупать их в воде, да ничего не вышло.

— Почему?

— Получил другое задание. Во время боя за пляж мы будем атаковать «противника» в качестве вертолетного десанта. На корабли грузятся другие подразделения. Летишь с нами?

— В такой ситуации, пожалуй, нет. Ведь мы уже прыгали в последний раз, для репортажа этого маловато.

— В двух километрах отсюда танкисты, иди к ним. Они охотно тебя примут.

И я пошел. Через час танкисты двинулись дальше. Доехали до небольшой железнодорожной станции, погрузили танки на платформы, закрепили их, подложив под гусеницы деревянные бруски, а сами заняли места в крытых вагонах. Паровоз тяжело пыхтел. Мы проезжали деревни, поселки, поля и луга. Через определенные промежутки времени поезд останавливался, паровоз пополнял запасы воды и угля и — снова в путь. Мерно постукивали о рельсы колеса, отмеряя, как часы, время и поглощая километры. Вечером мы остановились на довольно большой станции. Платформы с танками загнали на железнодорожную ветку, и началась разгрузка, продолжавшаяся около часа. Танки съезжали на проселочную дорогу и направлялись за город, к старому, отслужившему свою службу гравийному карьеру — идеальному месту для укрытия боевой техники и людей.

Однако утром оказалось, что гравийный карьер не такое уж идеальное укрытие. В девять часов высоко над нашими головами появился разведывательный вертолет противника. Он покружил несколько минут и спокойно улетел. Никто не сомневался в том, что он обнаружил нас. Надо было немедленно сменить район дислокации. Но как? По нагревшемуся асфальту дорог танки не могут ехать. Доложили вышестоящему командованию. Около полудня приехали четыре мощных грузовика с огромными прицепами. Погрузили на эти прицепы танки и отвезли их к расположенному невдалеке от моря лесу. Когда спустя три часа снова появился вертолет противника, гравийный карьер уже опустел. В лесу мы дождались сумерек. С наблюдательного поста, находящегося в дюнах, нам передали, что на горизонте появились корабли. Мы побежали посмотреть на них. Море было спокойным. Заходящее солнце разлилось багрянцем по воде, окрасило в красный цвет вечерние облака. Вдалеке, где угасавшее пепельное небо касалось поверхности моря, мы увидели маленькие точки. Они плыли в нашу сторону, к берегу, за нами. В лесу заканчивались последние приготовления к погрузке. На башнях танков укрепили трубы, необходимые для дыхания людей и работы моторов под водой. Средние танки не могут плавать, водные преграды они преодолевают по дну. Трубы состоят из двух частей: нижняя прикрепляется к корпусу, верхняя натягивается тросом. Создается впечатление, что труба сломана. Конец троса прикреплен к большому поплавку. Все это имеет свое обоснование. Танк с вертикальной трубой нормальной длины не помещается в грузовом трюме корабля. Когда танк покидает его, волна поднимает поплавок, который освобождает трос, и верхняя часть трубы возвращается в нужное положение.

Нет волн, и нет мелей. Корабли подходят почти к самому берегу. На пляж въезжают бронетранспортеры и танки, задом съезжают в воду, направляясь к открытым воротам трюма, и один за другим исчезают в них. Когда появляются волны, погрузка усложняется. Механик-водитель не видит корабля, не видит ворот трюма. Поэтому он выполняет то, что передает ему командир. Сильные волны затрудняют танкам и бронетранспортерам маневрирование, качают корабль. Иногда приходится повторять попытку въехать в трюм по нескольку раз.

Я надел шлемофон на голову, проверил исправность ларингофонов.

— Механик, слышите меня?

— Слышу!

— Хорошо. Поехали! Я сидел в командирском люке и подсказывал: «Чуть влево, еще, еще. Хорошо, а теперь прямо, еще чуть левее…»

Танк, как огромная черепаха, сполз с песка в воду и, вращая гусеницами, начал приближаться к кораблю. Он реагировал на каждое мое слово. Ехал медленно. Вода едва достигала его башни. Булькала возле клапанов коллектора выхлопных газов. Мы въехали прямо на стальной мостик. Механик прибавил газ, танк вскарабкался вверх, слегка качнулся, как будто потерял равновесие, раздался грохот, и мы оказались в трюме. Механик открыл люк и высунул голову. Привыкнуть к темноте в трюме было трудно. По бокам горели фиолетовые лампочки, однако они отнюдь не улучшали видимости.

Теперь руководство приняли моряки. Они велели проехать еще несколько вперед и остановиться. В это время уже второй танк взбирался на корабль. Места должно было хватить для всех. Мы выключили двигатель и приступили к выполнению других дел. Эти тридцать с лишним тонн надо было укрепить так, чтобы при сильном ветре они не перемещались по трюму. Когда весь трюм заполнился, корабль вышел в море. К берегу подходили другие корабли и забирали очередную технику и следующих людей. Погрузка продолжалась до полуночи. Выстроившись в ряд, корабли под сильной охраной конвоя двинулись в район десантирования. Море засверкало разноцветными огоньками, каждый из которых что-то значил, был определенным сигналом.

Для моряков началась тяжелая ночь, наполненная боевыми вахтами, рапортами, выполнением команд. На корабле раздавались звонки, возгласы, топот ног по трапам. Бойцы на это не реагировали. Только теперь они могли поужинать и подумать об отдыхе. Впереди был трудный день, а может быть, даже и несколько. Надо хорошо выспаться.

Командир корабля, молодой поручник, проводил меня в свою каюту:

— Прошу. Она в вашем распоряжении.

— А вы?

— Сегодня мне не придется спать. Вы видели, что делается на море?

Что ж, это было слишком большое искушение. Я быстро разделся, умылся — ив постель. Какой милый человек этот поручник! Я решил: как только встречу его на берегу, угощу самым лучшим коньяком. С этим твердым решением и уснул.

Вдруг я открыл глаза. В темноте ничего не видно, но чувствую, что куда-то падаю. Схватился руками за край кровати. Однако она перевернулась, и я со всей силой ударился спиной о стену, отскочил от нее и упал на пол. Снова отчаянно хватаюсь за выступающую доску. Постепенно ко мне возвращается чувство реальности: я на корабле, в каюте командира. Над моей головой висела лампочка. Я зажег ее. Каюта раскачивалась во все стороны. На полу лежала груда бумаг и вылетевшие из письменного стола ящики.

Кресла были перевернуты. Я ждал, когда и я присоединюсь к ним. Сомнений не было: на море разыгрался шторм. И какой! Я молниеносно оделся и побежал сначала в десантное отделение, а потом — в трюм. Почти никто из бойцов не спал. Сидели бледные и молчаливые. Несколько человек отдавали дань Нептуну. Несмотря на все, мы были не в самом худшем положении.

Через несколько месяцев я встретил в Гданьске капитана Казимежа Стшелевича. За чашкой кофе мы вспоминали более или менее приятные минуты службы в частях охраны морского побережья. Капитан носит голубой берет уже больше десяти лет, ему есть что вспомнить. Но эти учения запечатлелись в его памяти отчетливее других.

— Знаешь, — говорит он, — сейчас я улыбаюсь, а тогда мне было не до смеха. Вы грузились на корабли, мы были на катере. На нем не очень удобно. Однако бывало и хуже. В открытом море катер начало качать все сильнее и сильнее. Поднялся ветер — состояние не очень приятное. Мы, правда, привыкли к капризам моря, но на этот раз даже моряки просили Прозерпину сжалиться над ними. Наш катер был старого типа: десантное отделение с брезентовым навесом. Время от времени вода добиралась до нас, окатывая с головы до ног. В три часа было уже совсем светло, море успокоилось. Мы поспешили воспользоваться этим: на катере раздался дружный солдатский и матросский храп. Бодрствовал только боцман у руля. Перед нами стояла серьезная задача, и ее надо было выполнить. Высадку десанта начинали мы, а потом уже вы. Поэтому сон был очень нужен.

Одни говорят, что это произошло в пять, другие, что позже. Из сна нас вырвал сильный удар. Когда я открыл глаза, тоже не понял, что происходит, как и ты на корабле, в каюте командира. Вода доходила мне до пояса. В отделении началась суматоха. Каждый любой ценой пытался выбраться наружу. Но это было не так-то легко. Брезентовый навес пропускал воду, а людей нет. Мы снова почувствовали сильный удар, и ручьи воды хлынули опять в отделение. Нос катера стал погружаться все глубже и глубже. Была объявлена тревога. Жизнь людей оказалась в опасности. Нельзя было медлить ни секунды. Вода заливала лицо, мешала дышать. Теперь я могу сказать, что жизнь нам спас командир катера. Фамилии его я не помню, но знаю, что он был боцманом. Когда он проснулся, то тотчас же безошибочно оценил ситуацию. Команда «Полный назад!» является для меня примером самого мудрого решения, которое я когда-либо видел. Катер молниеносно подал назад, выбрасывая из себя фонтаны воды. Моряки выскочили на палубу и обрезали ножами веревки, поддерживающие брезент. Мы увидели голубое небо и солнце.

В то время когда мы боролись с водной стихией, на помощь нам спешил тральщик из эскорта. Он подошел к катеру, бросил трап, и бойцы начали переходить на большую, вызывающую доверие палубу. Волны не сдавались, били изо всех сил по стальным корпусам обоих кораблей, пытаясь разъединить их. Иногда им это удавалось. Борта катера и тральщика на минуту отходили друг от друга, но тут же соединялись вновь. На палубу тральщика мы поднимались по очереди, отделениями. Я стоял у борта катера, когда на трап входил один из бойцов. В этот момент борта разошлись, и он, потеряв равновесие, упал в воду. Однако тут же выплыл на поверхность, и мне удалось втащить его на палубу. Секунду спустя борта снова со скрежетом терлись друг о друга. Я что-то спас бойцу, не знаю только — жизнь или ноги.

Экипаж тральщика угостил нас горячим кофе, мы немного отдохнули. К счастью, был июль, и вода не была такой холодной, как поздней осенью. Хуже всего, когда кто-нибудь наденет спасательный жилет не так, как надо, т. е. опустит его ниже. В этом случае прыжок в воду заканчивается тем, что боец выплывает на поверхность, но вверх ногами. Это выглядит смешно, но прежде всего это опасно.

Времени на отдых у нас было немного: приближалась высадка десанта. К тральщику подошел второй катер. Снова приходится занимать места в тесной каюте и готовиться к бою.

Бойцы недоверчиво поглядывали на новое плавсредство. События часовой давности прочно удерживались в их памяти. Воображение рисовало драматические картины. Опустили трап, но никто не решался первым спускаться на катер. Волны бросали его как скорлупу, перекатывались через палубу. Это были тяжелые минуты, особенно для нас, офицеров. Честно говоря, я не знал, что делать, как реагировать. И тогда появился командир роты. Он посмотрел на бойцов и начал говорить медленно, серьезно, но и с насмешкой в голосе: «Ну что, ребята, струсили? Я знаю, что вы с удовольствием просидели бы на тральщике до конца учений. Я тоже, но мы находимся здесь не для этого. Раз уж мы носим голубые береты, то должны знать, что они служат не только для ухаживания за девушками. На берегу вы гордитесь ими. А здесь? Я первый спускаюсь на катер. Кто не боится, пусть идет за мной».

Вставали медленно, неохотно И вдруг оказалось, что никто не хотел быть последним в очереди. Вернулся матросский юмор — лучший признак боевого духа. Вдали показались очертания берега. Катер шел на полных оборотах, чуть ли не перескакивая через волны. Теперь уже ничто не могло нас остановить. Мы забыли обо всем, смотрели только на приближающийся берег.

Капитан Стшелевич находился в штурмовой группе, которая первой высадилась на берег; она сражалась с остатками «противника», прокладывала проходы в минных полях и уничтожала различного рода фортификационные сооружения.

В то время как капитан Стшелевич со своими бойцами покидал уютный тральщик, перебираясь на палубу катера, наши корабли находились на расстоянии многих миль от берега. Шли, выстроившись в ряд, длинные, нагруженные тяжелой техникой. Поднимались на волны и опускались, выбрасывая вверх мощные фонтаны воды. Они не поддавались морской стихии, хотя огромные волны с грохотом ударялись о борт, перекатывались через палубу, раскачивали корабли во все стороны! От этой качки кружилась голова, мы держались за все выступающие над палубой части корабля, чтобы не потерять равновесия. Я с трудом поднялся наверх. Нашел удобное местечко возле труб, уселся и с жадностью глотнул свежего воздуха. Главное — это найти постоянную точку, на которой можно остановить свой взгляд, и по отношению к ней определить положение своего тела. Этой точкой, а точнее, тысячами таких точек, образующих линию, был горизонт. Я о тоской ждал, когда мы увидим наконец полоску суши. Человек особенно начинает ценить ее, попав в такую ситуацию. Мои размышления о зеленых деревьях, лугах, песчаном береге, который не танцует под ногами, прервал ужасный грохот, донесшийся с соседних кораблей. Они были в огне и дыму. От их корпусов отрывались ракетные снаряды и неслись в сторону уже виднеющегося берега. Спустя несколько секунд вдоль всей его полосы появились темные столбы взрывов. Начался огневой контакт с сушей, начался бой за берег.

Над кораблями появились самолеты с голубыми полосами. Это «противник»! Эскорт открыл по ним ураганный огонь. Самолеты поднялись еще выше и улетели в сторону моря. Прошло не так уж много времени, и мы снова увидели их. Они летели низко, над самой водой, с максимальной скоростью. Мы решили, что они атакуют нас. Почему они так спешили, мы поняли лишь тогда, когда они промчались над нами, а следом за ними появились наши реактивные истребители. Бой шел уже и в воздухе.

В отверстии люка, через который я выбрался на корму корабля, показалась фигура старшего стрелка Бронислава Стохая, бойца из экипажа нашего танка.

— Что случилось?

— Готовимся к высадке десанта. Уже разогреваем двигатели.

— Сейчас опущусь. Кстати, проверьте, что произошло с моим люком в танке. Вчера вечером я не мог закрыть его.

Голова бойца исчезла.

Особого желания следить за ним у меня не было. Становилось жарко, не только потому, что солнце поднималось все выше и выше. Со стороны моря к берегу летели вертолеты — тяжело груженные боевой техникой и бойцами, как и наши корабли. В каком-то из них сидел поручник Эдвард Роговский и его подчиненные. Мы будем атаковать с моря, а они с воздуха. Над нами и над ними кружили самолеты. Приближался кульминационный момент.

Быстро опускаюсь в трюм. Это уже не вчерашний холодный, темный стальной грот, поглощающий, как дракон, все, что появлялось поблизости, и вместе с тем спокойный. Сегодня все в нем бурлит, как в брюхе кита. Громко работают двигатели, слышны возгласы и окрики. Выхлопные газы плотно заполняют помещение трюма, режут глаза и горло, затрудняют дыхание. Они грызут, обжигают, душат. И все вместе — техника, люди, выхлопные газы — поднимается и опускается, наклоняется то вправо, то влево. Безжалостные волны не утихают, качка выворачивает все внутренности — не помогает раздвинутая крыша. Самочувствие отвратительное.

И вот наступает минута, когда ворота трюма распахиваются, впуская все больше света, и открывается вид на пляж и дюны. Они совсем рядом, рукой подать. Видим бойцов капитана Стшелевича, ликвидирующих последние заграждения на пляже, подчиненных поручника Роговского, мелькающих среди дюн. Там идет бой, и мы должны помочь сражающимся. Берег должен быть взят.

Занимаем места в танке, закрываем люки. Я доволен, что Стохай не забыл о моей просьбе, — люк закрылся без всякого труда. В перископы видно намного меньше. Однако механик-водитель старший стрелок Станислав Сверч уверенно трогается с места. По откидным мостикам танк съезжает в воду. Волна поднимает поплавок, удерживающий согнутую воздушную трубу. Труба выпрямляется. До берега не больше семидесяти метров. Уже так мелко, что если бы не волны, то вода едва доходила бы до гусениц.

— Заряжай! — услышал я голос Стохая.

— Каким снарядом?

— Не паясничай! Если скажу, что подкалиберным, все равно запихнешь холостой. Скорее!

— Готов!

— Внимание! Огонь!

Из ствола вырвался огонь, танк вздрогнул.

— Заряжай!

Не успел: танк проехал несколько метров и вдруг скрылся под водой. Оказалось, что вначале шла мель, а потом снова стало глубоко. Мы были неприятно поражены, особенно я, когда вода начала литься на шлемофон, за воротник, в ботинки. Она лилась ручьем, и только на меня. Я бы с удовольствием выскочил из люка, но это было невозможно. В такие минуты человек начинает думать быстро и толково, увязывать последствия с причинами.

— Стохай, что ты сделал с люком? — крикнул я что было сил.

Командир орудия смотрел на меня, явно перепуганный, ничего не говоря.

— Это я… — отозвался заряжающий. — Бронек велел посмотреть мне этот люк. Я тоже не смог его закрыть, вот я вынул прокладку; поэтому эта чертова вода так и льется.

Танк медленно двигался по морскому дну, и спустя секунд двадцать мы снова увидели в перископах дневной свет. Это не доставило мне особой радости. На мне был плотно сидящий комбинезон и туго зашнурованные ботинки, поэтому вода, которая лилась мне за воротник, не имела возможности вытечь. Корда мы въехали на берег, она доходила мне буквально до подмышек.

Пляж превратился в огромное поле битвы. Повсюду были видны следы ожесточенного боя, воронки от бомб и артиллерийских снарядов, порванные заграждения из колючей проволоки. Во многих местах горел песок, пропитанный напалмом. Миновав дюны, мы въехали в лес. За нами шли другие танки и бронетранспортеры, бежали бойцы. Опустевшие корабли отходили, а на их место подходили следующие. Наши ряды пополнялись все новыми и новыми бойцами. Мы продвигались в глубь берега, где еще продолжались бои.

В одиннадцать часов мы устроили короткий привал. Надо было перекусить, пополнить боеприпасы, проверить техническое состояние машины. На ходу этого не сделаешь. Меня это обрадовало. Я пулей выскочил из танка, сбросил с себя комбинезон, шлемофон, ботинки. Они насквозь пропитались морской водой с песком. Рубашку и ботинки я повесил на ствол пушки, а комбинезон положил на жалюзи мотора.

Подъехала цистерна с горючим. Мы наполнили им все баки, получили еще двадцать холостых снарядов и тронулись дальше. Около четырнадцати часов нас остановил чей-то разведывательный дозор:

— Ребята! В деревне — «противник». Дайте по ним пару выстрелов, и они разбегутся. А танков здесь мы даже не ожидали.

Мы выехали из леса, развернулись в боевой порядок и помчались вперед, к ближайшим деревенским избам. За нами ехали на мотоциклах разведчики. Они стреляли из автоматов, а мы из пушек. Во всех домах звенели стекла. «Неприятель» храбро защищался, но вынужден был признать наше превосходство. Мы заслуженно победили. Один из старейших жителей деревни сказал, что пережил две мировые войны, но не помнит такого ожесточенного боя за родную деревню. Он гордился этим. Мы тоже!

Наступила пора собираться в дорогу. Надо было покидать «освобожденную» гостеприимную землю. Однако нам не повезло. Сразу же за околицей деревни нас атаковали самолеты. С высоты нескольких тысяч метров они обрушились прямо на нашу колонну. Острыми крыльями самолеты со свистом рассекали воздух, проносились над головой, показывая белые подбрюшины, и были похожи скорее на прожорливых акул. Они появлялись из-за леса, из-за пригорков, едва не задевая труб деревенских изб, поливая огнем из бортового оружия. Взмывали свечой вверх, оставляли там гул работающих моторов и падали вниз быстро и бесшумно, как ястребы, выравнивали над землей машины и исчезали за верхушками деревьев. А за ними с грохотом летел звук и разбивался со всей силой о луга, дома, деревья.

Танки не всегда с должным почтением относятся к самолетам. Может, не столько сами танки, сколько танкисты. Застигнутые врасплох, мы начали организовывать оборону. Заряжающие заняли места возле установленных на башнях крупнокалиберных пулеметов, и, начался новый бой за деревню. Мы не заметили, когда на дороге появился бронетранспортер, а в нем — высокий черноусый полковник, зычным голосом подбадривавший танкистов. Он ехал в район огневых позиций ракетной артиллерии. Я давно не видел ее в действии. Сможет ли он взять меня с собой?

В ответ на эту мою просьбу полковник заявил, что журналист на учениях нужен, как дыра в мосту, но бывают и худшие ситуации.

Я попрощался с танкистами и поехал с полковником. Он отлично ориентировался на местности. Каждую минуту радиостанция принимала донесения о боевой обстановке, о положении подразделений. Один из офицеров наносил все изменения на карту.

Когда мы приехали к артиллеристам, наступили ранние сумерки. Машины стояли готовые к выезду на огневые позиции. Полковник и командир артиллеристов обменялись несколькими короткими фразами, и колонна тронулась в путь. Большие, сильные машины везли на себе по сорок стволов, каждый из которых был заряжен ракетным снарядом. Мы пробирались полевыми тропами, лесными дорогами, нередко напрямик. К поддержке ракетной артиллерии обращаются в критические минуты боя, и она всегда приносит ожидаемые результаты. И это является заслугой артиллеристов, которые должны не только хорошо знать и обслуживать ракетную технику, но и вносить поправки, учитывать время года, силу и направление ветра, но главное — делать все это как можно скорее. Езда по бездорожью — это условие маскировки. В этих случаях противник не знает, где ракетчики, откуда и когда они атакуют его.

Машины въехали на небольшую поляну. С трех сторон нас окружал густой лес, а с четвертой — молодая сосновая роща. В эту сторону ракетные установки и направили свои пасти. За рощей тянулись поля и луга вплоть до расположенной в нескольких километрах возвышенности. Без оптических приборов ее не было видно, она тонула во мраке. Эта возвышенность лежала на главном направлении наступления бойцов в голубых беретах, и в течение нескольких часов занимавший ее «противник» успешно отражал все их атаки. Он имел на этой возвышенности два хорошо оборудованных железобетонных дота и большое количество огневых средств.

Суета на поляне продолжалась ровно столько, сколько требуется, чтобы выкурить полсигареты. На какой-то момент воцарилась тишина, и сразу же стало светло. Это открыли огонь ракетные установки. Картина была грозной, впечатляющей. Снаряды один за другим отрывались от направляющих рельсов, устремляясь со страшным воем в сторону занятой неприятелем возвышенности. За каждым тянулся длинный хвост красного пламени. Пять, восемь, двенадцать, двадцать… Число их быстро росло. Они образовали в воздухе огненную дугу, один конец которой упирался в ракетные установки, а другой — в доты на возвышенности. Когда последний снаряд покинул направляющие, первый уже разорвался на бетонном куполе дота. За ним — другие. Несмотря на темноту, видно было огромное красное зарево, отражающее свет от облаков, и возвышенность, которая в течение десяти секунд превратилась в пылающий вулкан.

В артиллерийский бинокль я видел, что на возвышенности все горело. Это было сплошное море огня.

Через четверть часа началась последняя атака. Поляна опустела.

Все указывало на то, что впервые за несколько дней я смогу спокойно уснуть. Один из знакомых офицеров предложил мне место в своей палатке. Ночь была спокойной, теплой, безоблачной. Можно было спать и под сосной, но я опасался комаров. Они были безжалостны, жаждали крови и не щадили никого. Пахло сыростью. Бронетранспортеры мы укрыли в лесу, замаскировали ветками, натянули над ними маскировочные сетки. Неподалеку от них экипажи разбили палатки и укладывались спать. Бодрствовали только караулы и дежурная рация, поддерживающая связь с вышестоящим начальством. В десять часов вечера пришел главный жилец палатки с товарищем.

— Спишь?

— Нет, хотя надо было бы.

— Не стоит спать в такую ночь! Вообще не стоит… Сколько прекрасных минут человек теряет из-за сна! Неужели нельзя найти других форм отдыха, восстановления сил? Посмотри, кого я привел!

Сверкнул луч карманного фонарика, и в его свете я увидел знакомое лицо приятеля, с которым служил когда-то в одной части. Ничего не поделаешь, пришлось вылезти из-под теплого одеяла и заключить его в объятия.

— Но чем я тебя здесь угощу? — приуныл я после первых приветствий.

— Да что ты! Сейчас не время для приемов.

— Такую встречу надо как-то отметить. Но что я здесь, придумаю, ночью…

— Ну если уж очень хочешь, то отметим, — и полез в карман.

Мы поставили бутылку на ящик возле свечи, а сами уселись на спасательные жилеты. Было даже удобно. Нашлась алюминиевая кружка, солидный кусок колбасы и буханка деревенского ржаного хлеба.

— Настоящий хлеб! Откуда он у вас?

— А помнишь три буханки хлеба и кусок масла во время учений «Одра — Ныса»? Где ты их тогда раздобыл?

— Сунули мне, когда я проезжал на танке через какую-то деревушку.

— Вот видишь. Думаешь, за несколько лет люди изменились?

Пили по очереди из кружки. Мы размечтались, ударились в воспоминания.

— Только не подумай, что мы так каждый день! — заметил вдруг Рысек и подозрительно взглянул на меня.

— Ну, знаешь! Мне это и в голову не пришло, — успокоил я его.

— Извини, старик. В последнее время я стал чересчур уж впечатлительным. Это, наверное, от усталости. Мы уже четыре дня на ногах, все время в движении, на бронетранспортерах, кораблях, вертолетах, в окопах и черт знает еще где. Солдат делает то, что ему приказывают, а я должен думать, принимать решения, я отвечаю за состояние боевой техники, за подчиненных. Это дополнительная психическая нагрузка. Сам знаешь, какое это напряжение, концентрация воли. Должен хотя бы часа на три забыть о том, что идут учения, что я командир. Завтра снова буду командовать, бегать, овладевать очередными рубежами! А знаешь почему?

— Потому что в армии служат энтузиасты.

Рысек говорил о себе, о товарищах по части, но эти энтузиасты есть везде: среди летчиков, подводников, танкистов, пограничников, в каждой части.

Спать я лег около часа. Намеревался поспать подольше, но в пять часов утра в палатку влетел посыльный.

— Товарищ поручник! — тянул он меня за рукав.

Я повернулся к нему и открыл глаза.

— О, извините, а где мой командир?

Я пожал плечами: откуда я мог знать, я ведь спал.

— А что случилось?

— Ничего. Тревога.

В лесу слышны были шум работающих моторов, чьи-то приглушенные голоса и беготня. Я вышел из палатки. Поручник уже сидел в командирской машине и расшифровывал донесение.

— Не дали отдохнуть, — сказал он, показывая лист бумаги. — Поедешь со мной. Места хватит здесь еще для двух таких, как ты.

Через час мы с поручником были уже на командном пункте вышестоящего начальника. Черноусый полковник склонился над разложенной на столе картой и размышлял вслух:

— Да, в такой ситуации мы еще не были. Пять километров… у нас есть вертолеты… да и бронетранспортеры… если понадобится, могут плыть по воде… Итак, товарищи офицеры, — обратился он к сидящим в палатке, — задача очень трудная, и я не собираюсь скрывать этого от вас. «Противник» перебросил свои подразделения на другой берег залива и готовится там к обороне. Он уничтожил все переправочные средства. Чем скорее мы нанесем по нему удар, тем лучше для нас. В самом узком месте ширина залива около пяти километров. Это не мало, но и не много. Думаю, как-нибудь справимся. Я решил, что первое и третье подразделения переправятся на неприятельский берег на вертолетах, а остальные преодолеют залив на бронетранспортерах. Овладеть… Время готовности… Все по своим местам, начальнику артиллерии остаться…

Бронетранспортеры въезжали в воду одновременно в трех местах переправы, включали гребные винты и плыли на встречу с «противником». Солдаты сидели с готовым к бою оружием. Несмотря на то что поверхность залива была гладкой как стол, они немного волновались. Бронетранспортеры плыли уже довольно долго, а берег был все еще далеко. Такую водную преграду солдаты в голубых беретах преодолевали впервые.

— Видишь вон тот транспортер слева? — спросил поручник.

— Вижу.

— На нем Рысек плывет. Машет желтым флажком и спрашивает о нашем самочувствии.

— Откуда ты знаешь, что он спрашивает?

— Он ведь знает, на какой частоте работает моя рация. Говорит, что мог бы переплыть так не только этот залив, но два Балтийских моря.

Позади нас заговорила наша артиллерия. Она поддерживала нас огнем из всех орудий, пока над нашими головами не появились вертолеты. В бинокль я видел, как они долетели до берега, повисли в воздухе у земли и из них начали выпрыгивать бойцы.

Завязался бой. Каждый хотел как можно скорее прийти на помощь товарищам. Осталось двести метров, сто, пятьдесят. Гусеницы касаются дна. Бойцы выскакивают из машин, развертываются в цепь, бросаются в атаку. Открывают ураганный огонь все огневые средства бронетранспортеров, рвутся петарды. Канонада усиливается. Захватываем траншеи, ближайшие постройки, весь поселок и железнодорожную станцию. А на станции — два состава, подготовленные для перевозки войск. Видимо, «противник» собирался погрузить боевую технику и отойти в неизвестном направлении, но наша стремительная, внезапная атака сорвала его планы. Поскольку победивший имеет определенные привилегии и не спрашивает разрешения у побежденных, мы погрузили на эти вагоны свою технику и вернулись в гарнизон.

ЗВЕНО БОЛЬШИХ УЧЕНИЙ

Светало. Над рекой поднимался утренний туман. Стоял тот час, когда начинают пробуждаться птицы, однако люди в это время спят самым крепким сном. Тишину нарушала туча комаров, кружащая над склонившейся к воде ивой. Видимо, кто-то скрывался в камышах. На это указывали и следы на покрытой росой траве, ведущие из леса через луг как раз в то место, где бесновались комары. Если бы кто-нибудь был таким же внимательным наблюдателем, как сидящий на одиноком тополе сарыч, он бы заметил, что каждые несколько минут чьи-то руки осторожно раздвигают камыши и в их стеблях блестят лучи света, отражающиеся от линз бинокля. В камышах сидели двое бойцов и внимательно наблюдали за противоположным берегом. Они нервничали, видимо ждали кого-то. А вокруг становилось все светлее.

Только спустя три четверти часа на противоположном берегу началось какое-то движение. Кто-то столкнул в воду резиновую лодку. Из камышей кто-то высунулся. Человек внимательно осмотрелся и двинулся вперед. Это был рядовой Анджей Беднаж. Вместе с ним шел его неразлучный друг — рядовой Богдан Меляс. Они бросили в лодку что-то тяжелое, взялись за весла и поплыли в сторону склонившейся ивы. Вскоре в камышах послышался приглушенный шепот, как будто бы кто-то с кем-то советовался. Через минуту в сторону леса направились четыре фигуры, неся понтонную лодку и что-то длинное и тяжелое. Они остановились возле первых деревьев, положили свой багаж на мох; один из бойцов склонился над ним и начал тормошить:

— Пойдешь сам?

— Нет.

— Получишь в ухо.

— Пленных бить нельзя. Женевская конвенция запрещает.

— Ты же весишь почти сто килограммов. Скажешь, что от солдатской каши?

— Раз не дали мне спать — несите. Мне и так неприятно, что я попал в плен. Если бы еще меня схватили настоящие солдаты, а то жердь какая-то да три сморчка с кухни.

Меляс щелкнул затвором автомата.

— Повесить хама! За ноги на дерево!

Беднаж опустился на колени перед лежащим и посмотрел ему прямо в глаза.

— Правда, не хочешь идти? Может, ты больной? — спросил он участливо.

— Пойду, пойду. Только развяжите ноги.

Пленника поставили в середину, надели ему на голову понтонную лодку и двинулись дальше. Дошли до березовой рощи и вывели из кустов два мотоцикла с прицепами. Водитель второго пытался завести мотор.

— Тихо… — приложил палец к губам Беднаж. — Надо подождать еще минут десять.

— Почему?

— Сейчас по мосту через реку пройдет поезд. Под его грохот мы бесшумно исчезнем. А пока можно спокойно покурить.

Когда стук колес о рельсы утих, снова воцарилась тишина. Только туман как бы поднялся немного, парил в чистом голубом небе сарыч да на лесной песчаной дороге, где стояли мотоциклы, чувствовался запах сгоревшего бензина.

— Добыли, товарищ капитан!

— Кого?

— «Языка»!

— Ну и что, заговорил?

— Еще как! Кроме того, мы нашли у него карту. — И капрал Марковский протянул сидящему в-командирской машине офицеру схему обороны «противника». — У них пять танков, одна противотанковая ракетная установка, десять гранатометов, ну и множество стрелкового оружия. Расположение противотанковых средств я обозначил на схеме.

— Вызовите ко мне рядового Беднажа!

— Слушаюсь!

Капитан Сильвестер Неделя разложил на откидном столике карту. Водил пальцем по переднему краю обороны противника, что-то подсчитывал, анализировал. Появился Беднаж. Увидев его, Неделя вылез с картой из машины.

— В такое утро сидеть в машине грешно. Беднаж, расскажите мне что-нибудь о реке!

— Она ничем не отличается от многих других. Большие излучины, течение медленное, неширокая — можно перебросить через нее камень, но перепрыгнуть нельзя. Подъезд к берегам хороший, так что машины пройдут. Слева от места нашей переправы — железнодорожный мост, справа — брод. Вода там мне по грудь, Мелясу — по шею. За рекой — холмистая местность, и «противник» приготовился там к обороне. Думаю, пленный сказал правду: со стороны реки они нас не ждут, считают, что мы будем атаковать их с юга. На это также указывает размещение огневых средств.

— Какие у них окопы?

— Разные, большинство полного профиля. Почти все соединены ходами сообщения.

— А как ветер?

— Когда мы отъезжали, не дрогнул даже листик. Видимо, дует с юга и, разумеется, очень слабый.

— Хорошо, Беднаж. Вы — прирожденный разведчик.

— Я же вырос в лесу. Вместе с отцом ловил браконьеров.

— Ну идите, а то суп остынет.

— Слушаюсь! — вытянулся солдат, щелкнул каблуками и направился на кухню.

— Едешь с нами? — повернулся в мою сторону Сильвестер.

— С удовольствием. Только не знаю, в качестве кого.

— Будешь моим заместителем по политико-воспитательной работе.

Мы лежали, на траве, ожидая командиров взводов, и курили. В это время подошел старшина роты.

— Товарищ капитан! Можем приготовить на обед макаронный или крупяной суп либо борщ. Выбирайте, товарищ капитан!

Неделя бросил на него долгий взгляд, медленно поднялся и снова уселся, опираясь спиной о ствол бука.

— Послушайте, вы у меня всего три недели, поэтому еще не знаете моего мнения по некоторым вопросам. Мне все равно, какой вы сварите суп, лишь бы он был вкусным и питательным. Если у бойцов есть какие-то особые просьбы, пожалуйста, учтите их. Я бы хотел, чтобы вы выполняли свои обязанности хорошо, но не на коленях. Надеюсь, мы понимаем друг друга?

— Так точно!

— Я рад. Можете идти!

— А во сколько будет обед?

— Это уже вопрос по существу. Точно не знаю, но через минуту мы выступаем. Кухню прицепите к машине. Будете готовить на ходу.

Подошли командиры взводов, и все склонились над картой. План был простым и заключался в использовании ошибок «противника».

— Каждый из нас допускает какие-то ошибки, — начал командир роты. — Тот, кто их обнаружит, обладает преимуществом. Шансы на победу имеет также тот, кто высоко ценит возможности противника. Самоуверенность не всегда оплачивается, особенно необоснованная. Сейчас проверим это. Поскольку «противник» убежден, что мы будем атаковать его с юга, то мы не можем его разочаровать. Мой план таков. Через пятнадцать минут все двинемся к реке. Не доходя двух километров до передней линии обороны, сойдем с машин. Часть роты займет исходные позиции вблизи брода, а часть захватит железнодорожный мост. Веслав возьмет четыре машины, восемь бойцов, побольше петард, дымовых шашек и направится на юг. Оттуда дует ветер. Слабый, но дует. Твоей первой задачей, Весек, будет поставить дымовую завесу как можно более плотную. Употреби для этого все дымовые шашки, которые получишь. А затем открой ураганную стрельбу и продвинься на машинах немного вперед. «Противник» не будет вас видеть, но услышит. Он утвердится в мысли, что его оценка обстановки была правильной, и перебросит на юг часть своих войск, находящихся у реки. А мы только этого и будем ждать. Как только увидите зеленую ракету, начинайте атаку. Захватите только переднюю линию траншей. Поручик Стшелецкий овладеет мостом, а остальные приготовятся к форсированию реки вплавь. Включая и меня.

Я остановил машины в лесу. Выгрузили дымовые шашки. В машинах остались только водители. Мы поддерживали с ними связь с помощью рации, которую нес один из бойцов. Ветер действительно дул с юга. Мы выстроились на расстоянии 50 метров один от другого. Это напоминало боевую цепь. Я взглянул на часы — главные силы роты должны были уже занять соответствующие позиции — и махнул рукой. Это был сигнал зажигать дымовые шашки. Вначале это выглядело совсем невинно. Кое-где слегка дымило. Однако постепенно дым усиливался, становился все гуще и, как черная градовая туча, надвигался на позиции «противника». Из леса выехали машины и остановились возле нас, открыв огонь из пулеметов. Мы начали бросать петарды. Это создавало видимость настоящего наступления. С холмов отозвались танки.

— И не жалко им боеприпасов! — заметил капрал Боровик. — Продырявят все небо. Ведь по нас они стрелять не могут, потом что не видят.

Спустя четверть часа стрельба на холмах усилилась. Наши предвидения сбылись. Ограниченная видимость раздражала «противника». Он не знал, что происходит перед его линией обороны. По нашей канонаде и гулу моторов можно было предположить, что нас здесь, как минимум, в пять раз больше.

— У нас есть слезоточивые дымовые шашки? — высунул голову из кабины водитель.

— Есть. Четыре штуки.

— Командир роты приказал зажечь их.

Бойцы зажигали шашки особенно осторожно. Ни у кого не было желания попусту проливать слезы. Тем более что операция развивалась так, как мы этого хотели.

Громкие крики обороняющихся и наступающих вдруг оборвались. Умолкли танки. Взмывшая вверх зеленая, ракета подняла нас в атаку. В окопах мы застали наших бойцов. Все в противогазах. Было нелегко договориться сними. Они жестами показали нам, что остальные бойцы роты преследуют отступающего «противника». Мы сели на машины и поехали вдогонку, едва поспевая за ними. Чуть ли не паническое бегство «противника» нам было трудно понять, но преследование его продолжалось.

Наш пыл охладили неожиданные выстрелы из зарослей. Бойцы выпрыгнули из машин и развернулись в цепь. Для роты места было маловато. Слева тянулось озеро, справа — болото. Капитан Неделя отдал приказ об атаке, и в это время вдруг раздался сильный взрыв. Между нами и «противником» выросла стена дыма и огня — это «противник» угостил нас напалмом. Атака захлебнулась. Находившиеся впереди бойцы вынуждены были отступить: выдержать жар было невозможно, на глазах увядали листья на деревьях. Обойти пожар было никак нельзя. Горели ветки, трава, даже песок. Дорога́ была каждая секунда, поскольку из раздававшихся в зарослях выстрелов явствовало, что мы наткнулись лишь на боевое охранение «противника». Командир решился преодолеть подожженный напалмом участок на машинах. Бойцы первого взвода сели в них и плотно закрыли все люки. Под прикрытием минометов, пулеметов и автоматов машины двинулись прямо на огненную стену. Видно было, как пламя лижет колеса, охватывает со всех сторон стальные корпуса машины. Трем из них удалось благополучно проскочить. Готовилась к броску четвертая. И снова раздался мощный взрыв. За стеной огня появилась еще более высокая стена из песка, камней и дерна. Три машины оказались между пламенем и глубоким противотанковым рвом. Однако поручник Стшелецкий не растерялся. Он приказал бойцам сойти с машин и укрыться в противотанковом рву, а сами машины отправил назад, за стену напалма.

Через час, когда напалм погас, возникла необычная ситуация: в зарослях сидел «противник», во рву — солдаты поручника Стшелецкого, а в ста метрах позади них — мы. Мы не могли прийти Стшелецкому на помощь, потому что «противник» получил подкрепление. А находившиеся в зарослях не могли атаковать Стшелецкого потому, что им пришлось бы для этого покинуть свои укрытия и они попали бы под наш перекрестный огонь. Стшелецкий же не мог выбраться из противотанкового рва, поскольку для этого ему надо было преодолеть большое открытое пространство и его бойцы стали бы отличной мишенью не только для снайперов.

Только вечером, не обращая внимания на осветительные ракеты «противника», Стшелецкий вывел своих бойцов из опасного района и вернулся на прежние позиции. Возобновлять атаку не имело смысла. Гул моторов за озером красноречиво свидетельствовал о том, что противник подтягивает подкрепления. Самым разумным было отступить и перейти к обороне в наиболее удобном для этого районе. В наступательном бою у нас не было никаких шансов на победу: «противник» значительно превосходил нас по своей численности. Используя неровности местности, рвы и возвышенности, мы отходили. Командир роты вызвал к себе Беднажа:

— Останешься здесь. Возьми в помощь двух бойцов и мотоцикл. В течение ближайших четырех часов не подавайте признаков жизни. Как только мы отступим, они вышлют следом за нами разведывательный дозор. Проследите, чтобы он вас не обнаружил, и только потом попытайтесь выяснить, что делает «противник». Ждем вас в пять часов в районе четырех безымянных высот вблизи лесного треугольника. Вопросы есть?

— Нет!

— Тогда — успехов вам!

В час ночи разразился проливной дождь. Правда, вскоре он прекратился, и снова стало душно. На четырех безымянных высотах кипела работа. Слышен был стук лопат и кирок, сопение и проклятия. Бойцы сняли гимнастерки и нижние рубахи. При свете карманного фонарика были видны вспотевшие тела. Рядом лежало оружие и средства противохимической защиты. Шла подготовка к обороне.

— Понимаешь, почему я приказал применить слезоточивый газ?

— Не очень…

— Когда мы переправились через реку, то увидели поразительную картину. — Сильвестер улыбнулся, обнажив белые зубы, в которых отражались звезды. — Какой-то взводный вывел из окопов весь свой взвод. Построил бойцов в две шеренги и велел им снять с себя одежду. Они аккуратно сложили гимнастерки, положили рядом оружие, каски и противогазы. Взяли полотенца, мыло, приборы для бритья и пошли умываться. Как в казарме. Это был типичный пример классической глупости. Я решил воспользоваться этим, забрал у них все противогазы, а слезоточивый газ докончил дело. Они наутек бросились из окопов. Ты, надеюсь, понимаешь, что в такой ситуации убегают даже те, у кого нет никаких поводов к этому. Ну, и наступление превратилось в преследование. Они опомнились только между озером и болотом, когда наткнулись на своих. Хотели задать нам солидную трепку. Но мы не из таких. Подождем их здесь. Наверняка придут!

Мы шли вдоль переднего края обороны роты. Капитан Неделя проверял, как выполнены его приказы и распоряжения. Он был в этом отношении принципиальным и считал, что если отдыхать, то так, чтобы отдохнуть, а если работать, то должны быть видны результаты этой работы.

Через три часа начнет светать. Придется уходить. Да и бойцам надо поспать хотя бы часа два. У одной из траншей стоял командир взвода и тихими возгласами торопил подчиненных. Он хотел как можно скорее закончить фортификационные работы, которые предстояло ему сделать. Увидев нас, подошел к командиру роты, отдал честь и доложил о состоянии подготовки к обороне на этом участке.

— А почему вы, поручник, стоите над бойцами и покрикиваете на них?

— Я не покрикиваю, я тороплю их. Время не ждет, а нам еще надо многое сделать.

— Я понимаю вас, но считаю, что вы поступаете неправильно!

— Почему?

— Сейчас объясню. — Он вынул пачку сигарет и угостил нас.

Мы уселись на склоне пригорка.

— Когда я только закончил военное училище, то делал ту же самую ошибку, — начал капитан. — Поймите одно. Если бы от вас требовалось то, что вы делали минуту назад, то признайтесь, что это не такая уж сложная философия. И для этого совсем не нужно учиться четыре года в военном училище. С этим справится и капрал. И должен вам сказать, что он сделает все отлично, поскольку это входит в круг его служебных обязанностей. А от офицеров я требую логического мышления, разработки концепций, командования подчиненными. Я командую вами, вы — командирами отделений, а они — отделениями. Вы непроизвольно берете плохой пример со старших товарищей. Когда-то кто-то не доверял своим подчиненным, считал, что он самый умный и незаменимый. Его подчиненные усвоили тот же способ мышления. Командир роты вмешивался в компетенцию командира взвода, командир взвода командовал рядовыми, учил их стелить койки и зашнуровывать ботинки, потому что не доверял командирам отделения. Эта схема мышления бытует до сегодняшнего дня. Вы, молодые, должны изменить ее. Один я с этим не справлюсь.

— Послушай, — обратился я к Сильвестеру, когда мы были снова в пути, — взгляды у тебя правильные. Я прихожу к выводу, что и другие вопросы ты ставишь откровенно, и не только перед своими офицерами.

— Ставлю. Ну и что?

— Тогда я задам тебе один вопрос.

— Давай!

— Ты хочешь учиться?

— Хочу.

— Где?

— В Академии Генерального штаба.

— Тебя же туда не отпустят!

— Уже отпустили. Я даже сдал вступительные экзамены. Осенью начну учиться.

— А как на это смотрит командир полка? Ты же за словом в карман не лезешь. Я его знаю и помню, что он не любит таких.

— Важно то, что я делаю. И говорю я то, что думаю, потому что хочу добра себе и всем. Через два месяца придет новый командир. Ему еще нет тридцати. Парень что надо! И голова на плечах. А я с удовольствием отложил бы учебу еще на год.

— Говорят, тактика — это игра. Может, и так. Но из этой игры один из партнеров всегда выходит без головы. Потому что играть тоже надо уметь.

Сильвестер чистил пистолет, а я рисовал палочкой на песке Пегаса с крыльями реактивного самолета. И молчал.

— Они, наверное, уже установили наше местонахождение и думают о том, как нас лучше атаковать. Это не так-то просто. С этих высот видно каждого воробья в радиусе трех километров. Это много. Интересно, как бы я поступил на их месте?

— Товарищ капитан, товарищ капитан! — раздался чей-то возглас внизу.

— Чего кричишь?

— Пыль на дороге!

— Где?

— Около одинокого дерева, слева…

Сильвестер приложил бинокль к глазам. Спустя минуту бросил его со злостью в траву:

— Черт побери! Была пыль и пропала! Наверняка кто-то ехал по дороге. Но кто?

Он взглянул на часы: пять минут пятого. Беднаж должен был прийти в пять. Приказал усилить наблюдение. Не прошло и пяти минут, как мы услышали шум мотора. Все приборы для наблюдения были направлены в ту сторону. По вереску и траве к нам приближался мотоцикл с тремя бойцами. Мы сразу же узнали длинную фигуру Беднажа. Кто-то выскочил им навстречу и показал проход в минном поле.

— Беднаж! Я тебя застрелю! — смеялся командир роты.

— Там стреляли, и здесь тоже хотят! Даже у своих опасно… — ухмылялся боец.

— Что нового?

— В три часа «противник» установил в лесу орудия, около двух батарей.

— Покажешь на карте?

— Вот здесь. — Он показал пальцем место, где ничто не указывало на то, что там мог быть «противник». Информация была очень ценной.

— Молодец! А почему не поехал по дороге?

— Увидел пыль за собой и испугался. По траве безопаснее.

— В какую сторону были наведены стволы орудий?

— Когда я уезжал, они только начинали их устанавливать. Однако на щитах орудий был записан прицел.

— Какой?

— Девяносто.

— Будут стрелять по нас. Железно!

И побежал к командирской машине. Соединился с командирами взводов и что-то сказал им. Заработали моторы. Машины одна за другой не спеша покидали укрытия. Из окопов начали вылезать бойцы. Согнувшись, пробирались по траншеям, прятались за деревьями и островками высокой травы, а за холмами занимали места в машинах. Медленно, очень медленно, чтобы не поднимать пыли, колонна машин начала удаляться от холмов. Рота покинула район обороны и укрылась на опушке леса. Холмы остались между нами и «противником». Мы находились в полной боевой готовности. Только командир роты, я и Беднаж вышли из машин. Остановились посреди уничтоженной деревни. Вокруг расстилались заросшие сады и остатки строений, поросшие кустами сирени и жасмина. Мы направились в сторону заброшенного кладбища, на котором стояла ветхая часовенка с колокольней. Отсюда были хорошо видны наши холмы.

— С тебя, Беднаж, «противник» должен спустить шкуру.

— Э-э-э! Если бы исполнились желания половины моих врагов, я давно бы нюхал цветочки в гробу.

— Я не желаю тебе плохого, но это факт, что ты им здорово насолил. Даже сейчас. Они уверены, что мы находимся на холмах, открыли по ним ураганный огонь из орудий. А мы здесь. Так что стреляют впустую.

— Когда-то мы с отцом поймали браконьера. Он грозился, что, как только его выпустят из тюрьмы, подожжет наш дом. А вышел, поджег овин деревенской знахарки. Она вечером накануне нагадала ему, что он в течение пяти лет может спокойно «охотиться», потому что ему ничто не грозит, а уже утром мы его поймали.

— Не болтай столько! Лучше считай взрывы на холмах.

— Разве их сосчитаешь? Холмы горят, как факелы. Ну и горячо же там сейчас!

— Вот уже десять минут как стреляют. Вот-вот должны кончить, — вставил я.

— Ты прав. Слезаем с колокольни — и по машинам. Пока доберемся до холмов, наверняка перестанут. Артиллерийская подготовка атаки не может длиться слишком долго.

Канонада на холмах заглушала гул наших двигателей. Мы возвращались на свои позиции. Они сильно пострадали от артиллерийских снарядов. Чувствовался чад сгоревших петард. Следует признать, что артиллерия обладает огромной разрушительной силой. Если бы мы во время этого огневого шквала были на холмах, уцелели бы лишь немногие.

Мы выжидали. И вот у леса появились голубые облачка выхлопных газов, а на выпуклых частях касок заиграли матовые отблески солнечных лучей. Началось наступление. Чем ближе, тем отчетливее все видно. Шли танки, бронетранспортеры, развернутая в цепь пехота. «Противник» бросил в бой значительные силы. Видимо, побаивался нас. Огонь усилился. А мы молчим. Ждем. Ждали до последней минуты. Будто бы на холмах никого нет. Уже только километр отделяет нас от наступающих, восемьсот метров… четыреста…

— Огонь!

Гром их и наших выстрелов встретился на полпути. Повезло тем, кто прятался в это время в окопах. У меня звенело в ушах до самого вечера. «Противник» был остановлен. Через несколько минут он повернул назад. Преследовать его было рискованно. Командир роты получил иное задание.

— Старшина!

— Я здесь.

— Что у тебя хорошего на завтрак?

— Корейка, хлеб, черный кофе.

— Накорми бойцов перед выступлением. У нас полчаса времени. И о нас не забудь!

Где-то очень далеко били гаубицы. Эхо далекого боя долетало до нас, как глухой раскат надвигающейся бури. Время от времени над нашими головами появлялись самолеты или вертолеты. Их встречала укрывшаяся в лесу зенитная артиллерия. Когда в рации менялась частота или диапазон волн, слышны были зашифрованные распоряжения командиров соединений, донесения офицеров штабов, приказы. Без особого труда можно было различить польские, русские, чешские и немецкие слова. Продолжались большие учения, охватившие огромную территорию. Бои шли на суше, на море и в воздухе. Рота капитана Недели была лишь маленьким звеном этой крупнейшей операции, звеном, внешне не имеющим особого значения для затерявшихся среди лесов, озер целых армий. Это звено хотя было и маленьким, но прочным и стойким. Оно не пропустило «противника». Да и не могло пропустить, потому что из таких звеньев строились тактические и оперативные замыслы этих больших учений.

ШКОЛА ОГНЕВОЙ ПОДГОТОВКИ

Меня веселят, но иногда и раздражают отпускаемые по моему адресу шуточки в частях. Да и как над ним не шутить, если он ничего не делает, а только пишет. А писать, известно, простое дело: сел и написал. Вот и вся его работа. Я многим предлагал поменяться местами: они будут писать, а я командовать их подразделениями. Хотя бы на неделю. Они смотрели на меня как на сумасшедшего и весело смеялись надо мной в ответ.

— Эх, парень! — говорили. — Не может об армии писать тот, кто надевает мундир только на парад.

Однажды я наблюдал за тем, как двое бойцов с упорством маньяков чистили танк на короткой остановке.

— Зачем вы это делаете? — спросил я.

— Капрал велел, — ответили они.

Больше я их ни о чем не спрашивал. Спустя минуту появился капрал, командир танка. Видимо, он слышал мой вопрос. Наклонился ко мне и громко сказал:

— Чтобы не ржавел!

Я кивнул, что понял. Те двое, что чистили танк, радовались, как дети. Известно, у капрала на все есть ответ!

— Мы, танкисты, разбираемся в этом. Как будто бы груда железа, а на самом деле сложный механизм. Он состоит из нескольких тысяч различных деталей. И все надо знать!

— Не может быть! — удивился я.

— Да, да!

— А где в танке детали из дерева? — спросил я, стараясь, чтоб мой вопрос прозвучал невинно и наивно.

— Из какого еще дерева?

— Из обычного. В таком случае, почему подшипники ведущих и несущих колес смазываются тавотом, а не солидолом?

— Я — командир, а не техник… Мое дело знать тактику и стрельбу.

— Так какую надо давать поправку, когда танк и цель движутся в противоположных направлениях? Танк — прямо, а цель — по диагонали. Скорость — боевая, а кроме того, дует боковой ветер со скоростью десять метров в секунду?

Капрал покраснел. Видимо, от жары. Заявил, что его ждет командир взвода, и удалился в неизвестном направлении. Это было единственным способом поставить его на место. Не знаю, научил ли я его чему-нибудь таким образом. Парень не знал, что я имею какое-то представление о танках. Три года учебы в офицерском училище и несколько лет практики в частях не прошли для меня даром. Что-то осталось в клеточках мозга. Однако невозможно каждому рассказывать свою биографию, в которой не все представляет интерес.

Когда я иногда погружаюсь в раздумья, то охотно возвращаюсь к тому времени, когда был командиром танкового взвода. Таких, как я, в нашей части было шесть человек — молодых, только что окончивших офицерское училище, с удовольствием относившихся к работе. И не только… Старшие товарищи считали, что у нас ветер в голове… Наша часть отлично готовила молодых офицеров к военной службе. На недостаток занятий мы не жаловались. Все время проводились какие-то проверки, инспекции. И почти все заканчивались выездом на полигон или начинались с этого. Вспоминаю периоды, когда мы бывали на полигонах по тринадцать раз в году. Иногда мы торчали на полигоне по месяцу и дольше. Никто нас не гладил по головке. И хорошо. Временами я задумывался, что в действительности является моим домом — квартира в расположении гарнизона или палатка под соснами. В палатках мы провели не один месяц.

Вот один из них. Мы находились в то время в зимней школе огневой подготовки. Сейчас это называется более прозаически.

П е р в ы й д е н ь. Я никогда не любил первый день на полигоне. И этот тоже не был исключением. Суматоха, беготня. Однако в конце концов, к моему удивлению, к вечеру район полевого расквартирования бойцов невозможно было узнать. Вырос маленький полотняный городок с улицами из палаток, кухней, служебными помещениями, магазином, заправочной станцией, мастерскими и машинным парком.

Сразу же после приезда в расположение лагеря командир роты собрал весь офицерский состав подразделения и и отдал соответствующие распоряжения. Капитан Бенедикт Центковский вместе с механиками-водителями отправился в машинный парк. Работы там хватало. Им надо было наметить стоянки для танков, проверить техническое состояние машин, заправку. К каждой машине подходила группа специалистов и проверяла по очереди агрегаты и узлы. Связистов интересовали рации и внутренняя телефонная связь, специалистов по вооружению — пушки, крепления пулеметов, прицелы и вообще все, что каким-то образом влияло на меткость стрельбы.

Старшина роты отвечал за разбивку палаток. Я дал ему в помощь несколько бойцов из взвода, высказав пожелания по внутреннему оборудованию палатки для офицеров. Командиры рот и командиры взводов собрались в большом зале старого барака, чтобы под руководством начальника штаба уточнить план учебы на ближайшие дни. С завтрашнего дня должны были начаться нормальные занятия. Для танкистов важнее всего стрельба — учебная и боевая. Чем больше общения с бортовым оружием, тем больше отверстий в мишенях. Однако стрельба в первые дни пребывания на полигоне не дает особых поводов для радости. Необходим короткий период адаптации. Бойцы должны привыкнуть к новым условиям учебы, к новым требованиям, отличающимся от тех, которые предъявлялись им на зимних квартирах. Некоторые уже на следующий день должны были ехать на стрельбище. Нам повезло.

Т р е т и й д е н ь. Такой же морозный, как и предыдущие, а снегу прибавилось. Окрестности дрожали от взрывов петард, выстрелов из бортового оружия, бронетранспортеров и ручного автоматического оружия. Нормальный день на полигоне. С утра бойцы находились на стрельбищах и танкодромах.

Наша рота после завтрака также отправилась на занятия. Мы взяли с собой четыре танка и двадцать противотанковых мин. Учебный полигон располагался в двух километрах от лагеря. Там перекрещивались полигонные дороги, а в зоне его находились небольшая, вся в снегу сосновая роща и пригорок, с которого было видно даже лежащее вдалеке озеро. Вид на окрестности был замечательный. Мы разделили роту на три группы. В первую вошли командиры и механики-водители танков. Им предстояло тренироваться в вождении.

Юзек, или подпоручник Сыха, учил командиров орудий ставить противотанковые мины. На мою долю выпали заряжающие. Я отвечал за общее состояние их военных знаний. Я помогал им делать первые солдатские шаги, обучал их солдатской азбуке. Эти стрелки всегда окружены особой заботой. Ведь это те, кто стреляет. И чем более метко, тем лучше.

Мы установили один танк между деревьями и начали учебу. В машину забирались два бойца. Один занимал место командира орудия, другой — заряжающего. По команде командир орудия опускал пушку и через прицел искал мишень, установленную в километре от возвышенности. Он должен был определить расстояние до нее, установить прицел и выбрать тип снаряда. На это у него было немногим более десяти секунд. В это время заряжающий готовил боеприпасы для пушки и пулеметов, снимал чехлы. Возни много, а места в машине столько, что не повернешься. Каждое движение рукой или ногой должно быть отработано. Поэтому на тренировки, связанные с подготовкой к стрельбе, отводится немало времени. Они продолжаются до тех пор, пока боец не научится все делать автоматически.

Дул холодный ветер, но уже через двадцать минут никто, об этом не помнил. Одни вылезали из танка, другие — влезали, сменяя друг друга каждые несколько секунд. И все это с часами в руках. На современном поле боя побеждает тот, кто окажется быстрее. Это относится к летчикам, морякам, саперам, танкистам — ко всем.

Командиры и механики-водители танков учились искусству вождения машин то в походной колонне, то в боевом строю, по дорогам и бездорожью, по равнине и по лесу. Танк, несмотря на свой вес, быстроходная и маневренная машина. Он преодолевает крутые подъемы, рвы, глубокие и широкие водные преграды. Реагирует на каждое движение рычагов и педалей. Каждый член экипажа должен иметь по крайней мере две специальности. Механик-водитель готовится заменить в случае необходимости заряжающего, командир танка овладевает профессией водителя, а заряжающий учится стрелять. Я видел много раз, как после длительных марш-бросков командиры сменяли механиков-водителей, чтобы те могли отдохнуть и даже поспать в танке.

Вечером снова обучение вождению. Теперь уже в составе экипажа. Командиры принимали рапорты, отдавали команды членам экипажа, командиры орудий тренировались в умении пользоваться стабилизаторами. У механиков-водителей вместо обычных фар были включены приборы ночного видения. К такому освещению надо привыкнуть. В поле зрения попадает довольно большой участок местности, но все окрашено в зеленоватый цвет и как бы приближено.

В лагерь мы вернулись после двадцати часов. Все очень устали. Пробыть целый день на морозе — не большое удовольствие. Человек с наслаждением возвращается в палатку, где его ждет раскаленная докрасна железная печка и полевая койка со спальным мешком и двумя одеялами. В полдень провели электрический свет. С одной стороны, это хорошо: во время конспектирования не портятся глаза. Зато с керосиновой лампой уютнее. Она бросает тусклые круги света на стол, а вокруг полумрак. Не видно черной от копоти теплой пристегивающейся подкладки, уставших лиц товарищей и очищенных от коры веток, используемых вместо вешалок. Можно погрузиться в собственные мысли, помечтать, смотря в потолок. Кто что хочет.

После вечерней поверки в палатку просунулась голова Ромека из первой роты. Он искал четвертого для бриджа. На меня даже не взглянул. По его мнению, таких игроков, как я, надо либо топить, либо ставить к стенке. А еще друг! Склонился над Юзеком, и тот сразу же отложил в сторону интереснейшую книжку о самолетах. Видимо, Ромек наговорил ему всяческих небылиц, если уж он согласился: самолеты были увлечением Юзека. Он встал, взял шапку и сказал, что через час вернется. Старшина роты потер руки.

— Сам этого захотел, — заявил он. — Теперь нас осталось четверо, из которых один уже спит. Вот и хорошо, потому что у меня всего три бутылки пива.

Расхаживавший по палатке командир роты остановился.

— Где? — посмотрел он на старшину.

— В ящике!

Я быстро закончил стирать портянки и встал в очередь. Пиво можно пить у ларька, в баре, на пляже. С соком, водкой, приправами, кто как желает. Мы же пили его по-своему. Разливали во фляги и ставили их на печку. Когда оно закипало, добавляли по две столовые ложки сахара. Нет лучшего средства, чтобы согреться. Когда Юзек вернулся, мы уже спали.

П я т ы й д е н ь. С самого утра мы бегали сломя голову. Узнали, что завтра начинается учебная стрельба, а через четыре дня — боевая. Бойцы были готовы к этому, хуже обстояло дело с танками. Мы должны были проверить все агрегаты и узлы, бортовое оружие и устройства к ним, рацию, внутренние телефоны, шлемофоны. Командир роты занялся организационными делами, капитан Центковский — осмотром двигателей, регулировкой коробки передач и рулевых тяг, Юзеку и мне доверили пристрелять пушки и пулеметы. Короче говоря, мы должны были выверить нулевые линии прицеливания пушки, пулемета и придела. Мы выбрали место вблизи стрельбища, с видом на расположенную вдалеке башню старой ратуши. Нам помогали командиры танков. Хотелось, чтобы они увидели, как это делается. В школе младших командиров об этом почти не говорилось.

Сначала мы пристреливали пушки. На выходных отверстиях стволов бойцы приклеивали две нитки крест-накрест. Глядя в отверстие бойка замка и манипулируя поворотными ручками башни, надо было установить пушку таким образом, чтобы линия, ведущая от глаза к верхушке башни ратуши, проходила через скрещение ниток, а прицел наведен на башню ратуши. Только после этих операций можно было приступить к проверке пулеметов. С ними было гораздо сложнее. Мы стреляли по специальным мишеням, фиксирующим попадание в цель и радиус отклонения. На основе полученных данных мы передвигали по вертикали или горизонтали болты, закрепляющие заднюю часть пулемета. Каждый, даже малейший поворот болта должен был быть точно рассчитан.

Со своими задачами мы справлялись по-разному. Все зависело от того, как танк эксплуатировался до этого, сколько прошел километров, на скольких был стрельбищах. Мы отправляли машину в лагерь только тогда, когда пушки и пулеметы были хорошо пристреляны. Молодые офицеры части даже соревновались негласно в том, кто скорее закончит подготовку бортового оружия к стрельбе, т. е. пристреляет пушку и пулемет. Возможностей к этому было достаточно на каждом полигоне. Первенство в этом принадлежало Сташеку Монтевскому, неплохо показал себя и Тадек Солтыс. Мы тоже старались не отставать от них. Правда, и без соревнования каждый хотел выполнить это как можно лучше. И не только потому, что при плохих показателях в стрельбе первым вопросом командира был: «Кто проверял этот танк, черт побери?»

В середине дня нас посетили несколько старших офицеров. Мы их не знали. Вероятно, они из вышестоящего штаба. Их привел майор из нашей части. Но почему именно к нам? Потом оказалось, что они проверяли план занятий в части и решили прийти сюда. Встали поодаль и, наблюдая за нашими действиями, обменивались замечаниями. Наконец подошли поближе. Юзек спрыгнул станка, стукнул резиновыми каблуками так, что хрустнули кости, и громко доложил, что и как. Это понравилось гостям. Наш майор был явно удивлен, но старался не показывать этого. Один из офицеров подошел к моему командиру танка.

— А вы что здесь делаете? — спросил он.

— Подношу боеприпасы и присматриваюсь к тому, что делает поручник Розбицкий, — выпалил тот на одном дыхании.

— Неужели так интересно?

— Так точно!

— В таком случае, почему вы сами этого не делаете?

— Потому что я, то есть мы… мы в школе не… — Он не знал, как выпутаться из этого положения.

— Разрешите доложить. В школе младших командиров им почти ничего не рассказывали об этом, — вмешался я. — Мы их взяли с собой, чтобы они помогли нам и посмотрели, как это выглядит на практике. Они уже многое узнали.

— Значит, они теперь сами могут пристрелять пулемет?

— Может быть, но я не уверен.

— Так почему не проверите?

— Сегодня на это нет времени. Завтра на стрельбище должны выехать танки, подготовленные во всех отношениях. Сделаем это в следующий раз.

— В какой еще следующий? Надо экспериментировать, надо предоставить этим молодым ребятам такую возможность. Сколько часов вы уже здесь находитесь?

— Четыре, — взглянул я на часы.

— За четыре часа можно научиться китайской грамоте. Что с этим танком? — показал он на машину, на которой я сидел.

— Бьет на восемнадцать сантиметров левее!

— Отлично. Как вас зовут? — обратился он к ближайшему от него бойцу.

— Старший стрелок Пентка.

— Влезьте в машину и установите пулемет.

Пентка посмотрел на меня умоляющим взглядом. Я пожал плечами и кивнул ему, чтобы он принимался за работу. Это распоряжение он выполнил без особого энтузиазма. Долго гремели в машине ключи и были слышны приглушенные проклятия. Через четверть часа в люке показалось мокрое от пота лицо.

— Возможно, кто-то из товарищей офицеров хочет проверить? — спросил я прибывших.

— Нет, нет… Вы, товарищ поручник, сами проверите. Может, что не так. Дадите несколько выстрелов, а мы посмотрим пробоины на мишени. И все станет ясным. Богдан, иди посмотри, отмечены ли старые пробоины на мишени.

— Не беспокойтесь. Мы поставим другую мишень, чтобы не было никаких сомнений, — выпалил я.

— Хорошая мысль!

Двое бойцов сняли пробитую пулями мишень и установили новую, без единой пробоины. Довольны были инспектора, и прежде всего я. Юзек, увидев, что мишени заменили, улыбнулся, подошел к Пентке и похлопал его по плечу. Это должно было означать, что все в порядке. Я взял несколько патронов и забрался в танк.

Мишень для пристрелки была установлена сравнительно близко. Я не знал, что делал боец в танке, какие болты подкрутил, какие открутил. Первый выстрел должен производиться в соответствии со всеми правилами. Я навел прицел на соответствующую точку на мишени и нажал электроспуск. На листе белой бумаги, левее нарисованных кругов, появилось небольшое пятнышко. Четыре тысячных! Я передвинул прицел на это расстояние вправо. Выстрел — и нули попали в центр маленького круга. Отлично! Переместил точку прицеливания на четыре вправо за пределы мишени — и третья пробоина появилась на правой стороне круга.

Гости, стоявшие у мишени, качали головами. Как будто бы все в порядке, только непонятно, почему такое большое отклонение.

Я предложил позвать оружейного мастера.

— Попробуем еще раз, — решил самый старший по званию. — Только стрелять будет боец, вот вы!

Я шепнул несколько слов ближайшему от меня командиру танка. Теперь тот, чья очередь была стрелять, уже знал, что при прицеливании нужно давать поправку на четыре тысячных правее. Выстрелы гремели один за другим. Стоявшие у мишени были поражены. Все пули попали в малый круг. Назначили следующего бойца, и опять тот же результат. Старший по званию из гостей отвел меня в сторону.

— Что скажете на это, поручник? Вам не стыдно, что ваши подчиненные стреляют лучше вас?

— Нет. Это приятно, когда ученики проф…

— Довольно!

Вечером я явился к командиру. «Старик» сидел за столом, выражение его лица не сулило ничего хорошего.

— С вами, Розбицкий, всегда какие-то проблемы. Не успели прийти в часть — женились. А теперь выясняется, что ваши подчиненные стреляют лучше вас. Вы такой офицер, как я… знаете кто?

— Знаю!

— Трое суток ареста!

— За что?! — проворчал я и «улетучился» из палатки.

Т р и н а д ц а т ы й д е н ь. Бывали минуты, когда я завидовал пехоте. Разумеется, эти проявления слабости я тщательно скрывал от товарищей. Теперь я публично бью себя в грудь и признаюсь, что это не пристало танкисту. Такие минуты сомнений наступали в определенных ситуациях. Вот хотя бы в этот день. Я завидовал пехоте, что у них такие маленькие, даже уютные, мишени на полигоне. Летом человеку есть где спрятаться от солнца, зимой — от ветра. А у нас что? Огромная равнина, почти совсем лишенная больших деревьев, даже кустов. На краю этой равнины стоит двухэтажное строение. В нем размещается центр управления мишенями, установленными на определенной дистанции, укрытиями, танками и, разумеется, людьми. Это строение называется вышкой. Теперь на каждом стрельбище есть своя вышка. Однако я помню настоящие вышки, воздвигнутые из сосновых бревен, с отверстиями вместо окон, без дверей и электрических печек. Вот это были вышки! А теперь уже не то! Из кирпича, со всеми удобствами, с пультом управления, как на столах режиссеров телевидения. Сидит в таком помещении кто-то из штаба части, командир роты, руководитель стрельб и рядовой, подкладывающий дрова в печь. Остальные на открытой местности, на ветру. Летом еще терпимо, а вот зимой, когда ударит мороз, не помогают даже кожаный комбинезон, надетый на зимнюю форму, шлемофон на меху и теплые бурки. Человек считает часы и тех, кто еще не стрелял. Через определенные интервалы танки движутся в сторону мишеней, раздаются выстрелы пушек и стрекот пулеметов, видны кое-где взрывы, вблизи мишеней, и танки возвращаются. Смена экипажей — и снова вперед. Иногда заест пулемет, сгорит предохранитель у рации, кто-то плохо включит стабилизатор. Один стреляют, другие чистят снаряды для пушек, заряжают пулеметные ленты. Когда экипажи возвращаются на исходные позиции, на мачте «башни» вместо красного флажка поднимается белый. Он означает, что стрелять нельзя. Далеко в поле, на линии мишеней, вырастают, словно из-под земли, маленькие человеческие фигурки и бегут в сторону мишеней, подсчитывают количество пробоин, отмечают их и возвращаются в мощные бетонные укрытия. Оттуда передают данные по телефону в «башню».

Тринадцатый день на полигоне начался отлично. Впервые из пушек стреляли заряжающие. Это было их боевое крещение. Было заметно, что они очень волнуются и стараются добиться как можно лучших результатов. Так уж получается, что любая стрельба, даже из рогаток, вызывает желание состязаться с кем-нибудь, проверить свое умение. Я никогда не верил и не верю тому, что бойцу все равно, попадает он в мишень или нет.

Первый заряжающий поразил третьим снарядом мишень, имитирующую вражеский танк. Следующим стрелял рядовой Мирослав Гирко, один из лучших заряжающих в части. Когда танк двинулся, я подошел к стереотрубе. До меня не долетел еще грохот выстрела, а я увидел пробоину в толстом слое фанеры, за нею вторую и третью. Было на что посмотреть: концерт, а не стрельба. Другие стреляли не хуже. Скоро мишень пришлось заменить. Она выглядела как решето. Вечером мы привезли ее в лагерь и установили перед палатками нашей роты. Она говорила убедительнее любых слов о качестве стрельбы.

Наступила очередь стрелять и моему заряжающему. Я был командиром взвода, а одновременно и командиром танка. Поскольку стрелял солдат моего экипажа, я должен был ехать вместе со всеми. Место заряжающего занял командир орудия. На этот раз он заряжал пушку и пулемет.

Мы уселись в машину, я включил рацию и связался с «башней». Кристин опустил ствол пушки, включил электроспуск. Когда я услышал в наушниках команду «К бою!», механик-водитель уже включил первую скорость. По команде «Вперед!» он передвинул рычаг коробки передач, и мы тронулись. С этой минуты дорога была каждая секунда. На «башне» включили секундомеры.

— Цель видишь? — спросил я Крысека.

— Вижу!

— Какой прицел?

— Тринадцать, осколочно-фугасный!

— Дай лучше двенадцать!

— Есть!

— Хорошо.

— Осколочно-фугасным заряжай!

Щелкнул замок пушки. Командир орудия дослал снаряд.

— Осколочно-фугасный готов!

Я посмотрел в наблюдательное устройство на мишень. Цели были видны, но не очень четко. В воздухе висел небольшой туман и смазывал контуры предметов.

Я бросил взгляд на ствол пушки и задержал дыхание.

— Ты действительно видишь цель?

Ответом был выстрел — настолько сильный, что машину качнуло. Как положено пушке. Ствол слегка подбросило вверх. Когда снег опал, я увидел несколько фигур, в панике покидающих укрытие и прячущихся в неровностях местности. Я тотчас же включил блокирующее устройство и поднял пушку вверх.

— Разрядить пушку!

Командир орудия молниеносно выполнил это. Крысек удивленно взглянул на меня.

— Ты действительно видел цель?

— Ей-богу!

— Тогда проси его, чтобы с теми, кто лежит в снегу, ничего не случилось. Прокурор уже, наверное, в пути.

Мы вернулись на исходные позиции. Крысек больше уже не стрелял. Две машины помчались в сторону укрытия, нас окружили любопытные. Каждый хотел знать, что произошло. Я отвел заряжающего в сторону. В глазах у него стояли слезы.

— Товарищ поручник, я был уверен, что это мишень, и ударил по ней. Если бы я не видел разбегающихся бойцов, никогда бы не поверил, что это было укрытие.

Через два дня все выяснилось. Мишень и укрытие были похожи и по размерам и по цвету. Укрытие было немного темнее. Врач установил, что Крысек плохо различает оттенки цветов. Ни заряжающим, ни командиром орудия не мог быть. К счастью, никто из бойцов, сидевших в укрытии, не пострадал. Они бросились из него врассыпную, не поняв, что происходит. Когда сориентировались, что стреляют не по ним, ползком возвратились назад. В укрытии было все же безопаснее.

Д в а д ц а т ы й д е н ь. После окончания занятий мы отводили всегда несколько часов на приведение в порядок боевой техники. Чистили вооружение, убирались внутри машин, заправляли баки горючим, подкручивали гайки, проверяли шплинты. Работы хватало. Больше всего времени занимали натяжка гусениц и чистка, а точнее, пробивка пушки. Вставляли в ствол деревянный шест (банник), обернутый тряпьем, и толкали его до тех пор, пока он не проходил насквозь. Это было не так-то просто. При каждом толчке шест углублялся не больше чем на два-три сантиметра. Его держали не менее четырех танкистов. А силенки у них было не занимать. Несмотря на это, вся процедура продолжалась около часа. После такой тренировки не было ни сил, ни аппетита.

Я оделся потеплее. Надвигались сумерки, крепчал мороз. Трещали деревья. Я разыскивал как раз какую-то инструкцию, когда в палатку заглянул дежурный.

— Товарищ поручник, тревога!

— Где?

— У нас!

— Кто объявил?

— Дежурный офицер. Он вызывает также командира роты.

— Он в танковом парке. Беги к нему! Пошли кого-нибудь к начальнику продовольственного склада. Пусть подготовит сухой паек. На несколько дней!

Покидая палатку, я слышал, как в парке уже гудели танковые подогреватели. Механики-водители остались у своих машин, остальные побежали в палатки за личным оружием и снаряжением. Не успел командир роты вернуться из штаба, как танки уже построились в колонну, стояли и ждали сигнала к выступлению. Офицеры захватили с собой карты с нанесенными на них районами сосредоточения.

Совещались недолго. В результате на дороге остались только танки командиров взводов и командира роты. Остальные вернулись в парк. Из их экипажей было образовано пехотное подразделение, во главе которого встал старшина роты. Мы получили одно задание, а пехота — другое. Каждый двинулся в свою сторону.

Я ехал в первой машине. Командир роты приказал мне довести колонну до назначенного района вблизи озера Глубокое. Я был еще слишком молодым, чтобы знать все дороги на полигоне и бездорожье. Впрочем, полигонная дорога понятие чисто условное, особенно зимой. Достаточно, чтобы по молодому лесу проехал на танке какой-нибудь безумец, и вот уже готова дорога, которой невозможно найти на карте. Включать фары было запрещено. Горели только зеленые и красные точки габаритных огней и приборы ночного видения.

У меня сложилось впечатление, что мы едем наугад. Но так только казалось. Механик-водитель отлично видел дорогу, умело объезжал опасные впадины и повороты, а также толстые деревья. Я высунулся по пояс из люка танка. Одной рукой я держал карту, другой защищал от веток лицо. За нами двигались остальные танки, не отставая от нас ни на шаг. В морозной тишине далеко разносился гул работающих двигателей. Я внимательно рассматривал окрестности и искал обозначенные на карте ориентиры. Это было не так просто. Несколько раз у меня возникало желание остановить танк и доложить командиру роты, что я не могу вести колонну. Потому что я не знал, где мы находимся. Однако мне было стыдно признаться в этом. Наверное, из-за экипажа. Он верил мне. Механик-водитель реагировал на каждую мою команду и без колебаний ехал туда, куда я ему велел. Командир орудия и заряжающий беззаботно спали, один удобно устроившись на полу, другой опираясь головой о привод стабилизатора. Они были уверены, что мы без каких-либо приключений доберемся до района сосредоточения.

Через два часа мы устроили короткий привал. В отдыхе нуждались все. Я, окоченев от холода, с трудом вылез из люка. Офицеры собрались у машины командира роты. Батя, высокий, уже немолодой капитан, взглянул на меня исподлобья и покрутил головой.

— Ну-ну! Ведете вы хорошо. Вероятно, когда-то здесь уже бывали?

— Да! Когда учился в офицерском училище, несколько раз прошел по этой трассе своими ногами.

— Вот и отлично! Тогда ведите до конца. Сегодня лучше не блуждать.

Я ожидал не этого. Мы проезжали глухие леса и снежные равнины, скованные льдом ручьи и стеклянные зеркала озер. Надвигалась ночь. В покосившихся хатках, которые мы миновали, горело все меньше света. В деревнях нас встречал уже только лай собак. Позже и они умолкли. Все живое пряталось от мороза. Мы продолжали ехать. В район сосредоточения добрались к полуночи. Укрыли танки под развесистой кроной вековой сосны и закрыли люки. Постепенно умолкли двигатели. Они наполняли благотворным теплом корпуса танков. Даже не верилось, что частичка тепла может принести человеку столько радости!

Я в течение двух часов обеспечивал радиосвязь взвода. Поэтому я не выключал рации и не снимал шлемофона. Антенна выхватывала из эфира какие-то далекие разговоры, сигналы и свистящие писки. Тепло постепенно расслабляло, и я уснул.

Я до сих пор поражаюсь солдатскому сну. В нем есть что-то специфическое. Будучи подхорунжим, я спал на ящиках с боеприпасами. А в это время мои товарищи стреляли из танков. Раздававшийся поблизости грохот выстрелов совершенно не мешал мне. Возле меня спали другие. Их тоже ничто не трогало. Однако достаточно кому-либо — пусть даже издалека и совсем тихо — объявить об окончании занятий, тревогу или сбор, назвать чью-то фамилию, как те, кого это касалось, тотчас же просыпались. Я спал, но как только в наушниках звучали мои позывные, я открывал глаза и подтверждал прием. Когда в четвертый раз я ответил: «Мелон», говорит «Ломница-2»! Слышу тебя хорошо!» — я уже не смог больше уснуть. Ругался механик-водитель, ему вторил заряжающий. В танке царила настоящая стужа. Коченели руки и ноги, стучали от холода зубы. Я приказал включить подогреватель масла. Он работал минут двадцать. Мне и командиру орудия было тепло, но заряжающий и механик-водитель продолжали стучать зубами. Я открыл люк. Наверху светились звезды. Броня, до которой я дотронулся голой рукой, щипала кожу. Расхаживавший между танками часовой сообщил, что на улице двадцать четыре градуса мороза. Не хватало только белых медведей. Я уже собирался было закрыть люк, как услышал вдалеке гул мотора. Я решил, что мы уже выступаем, и поэтому быстро включил рацию. Спустя минуту услышал в наушниках сонный голос:

— Кто, черт побери, включил двигатель?

— Докладываю — это я, «Ломница-2»!

— Кто вам велел?

— Чувство долга. Танк в любую минуту должен быть готов покинуть этот район. Поэтому двигатель должен быть теплым.

— Верно, верно! За эту идею вас следовало бы озолотить! Прогреть все моторы!

Я не стал ждать особого указания. Боясь, что кто-нибудь изменит в последнюю минуту решение, я приказал немедленно включить моторы. Через полчаса в танке снова стало тепло.

В шесть часов командир роты вызвал к себе весь офицерский состав. В течение часа мы наносили на карты изменившуюся тактическую обстановку. Появились новые сплошные и пунктирные линии, ромбики, кружочки с черточками, и крестиками, квадраты и треугольники. И каждый из них был сокровищницей знаний о войсках «противника» и собственных войсках. Перед, нашей ротой была поставлена задача уничтожить «противника», оборонявшегося между Гетманской горой и правой опушкой леса. Мой взвод, конкретнее — я с экипажем, должен был наступать на правом фланге роты.

Район сосредоточения мы покинули вместе с восходом солнца. Вставало красное от мороза, но отрадное утро. Мы радовались, что наконец-то закончилась кошмарная ночь. С задеваемых танками ветвей падали большие комья снега. Колонна въехала в окруженный деревьями и утопающий в снегу овраг. Затем она начала круто подниматься вверх, еще сто метров леса, и дальше расстилалась уже равнина. С одной стороны была видна Гетманская гора, с другой — стена соснового леса. Это было направление нашего наступления. Танки один за другим преодолевали подъем дороги и выезжали на равнину. Моя машина шла последней в колонне. Перед подъемом механик-водитель переключил скорость и прибавил газу. Танк преодолел с ходу половину подъема и вдруг замедлил скорость, гусеницы начали пробуксовывать на месте, и свыше тридцати тонн стали съехало вниз. Мы попятились, взяли разбег — и снова вперед. Но снова оказались внизу.

А тем временем на равнине завязался бой с «противником». Раздавались выстрелы из пушек и пулеметные очереди. Рота не могла без одного взвода перейти в наступление. Танки укрылись в деревьях и вели оттуда огонь по «противнику». Они внимательно следили за дорогой, на которой должен был показаться мой танк.

Другого выхода не было. Пришлось чуть-чуть свернуть с дороги и ехать по кустам можжевельника. Улучшилось сцепление у гусениц, и машина начала с трудом подниматься вверх. Словно по команде, со всех сторон из-за кустов и деревьев выскочили неприятельские солдаты и открыли по нас огонь. Нас это не очень волновало. Однако, когда они начали бросать в танк связки петард, дело приняло уже неприятный оборот. Одна из них едва не влетела внутрь машины, другую я успел сбросить на землю. Я приказал механику-водителю закрыть люк. И вовремя, потому что уже через минуту на волнорезе взорвалась одна из петард, вдребезги разбив передний щиток и две фары. В перископы я видел, как несколько вражеских солдат вскочило на наш танк, а спустя несколько секунд услышал срывающийся от злости голос механика-водителя:

— Товарищ поручник! Ничего не вижу!

Я понял, что произошло. Те закрыли снаружи смотровые щели приборов наблюдения. Вслепую никто не поедет. А если кто-либо из нас высунет из люка голову, то они его — цап! Мы попали в хорошо подготовленную засаду. Колонну они не трогали. Терпеливо ждали того, у кого будут трудности с преодолением скользкой преграды. И дождались. Выход был только один. Я приказал:

— Спустить ствол и вращать башней!

— Есть!

— Теперь уже вижу, — обрадовался механик-водитель.

— Прибавь скорость, а то снова «ослепнешь».

Как только мы появились на равнине, командир роты тотчас же отдал приказ наступать. Мы двигались, развернувшись в боевой порядок, и стреляли холостыми снарядами. Я обернулся назад. За нами наступала пехота. Она поддерживала нас. За нашим танком бежал весь мой взвод. Мы встретились на поле боя. За ночь ребята прошли немало километров. Видно было, что они очень устали. Гораздо больше, чем мы. Они бежали и стреляли из автоматов длинными очередями. Я помахал им флажками. Они заметили.

Через четверть часа на учебном поле начали происходить удивительные вещи. Пехота, едва поспевавшая за танками, вдруг опередила их и бежала впереди нас, то и дело оглядываясь. А за нами бежали солдаты «голубых» и ловили наших. Их было значительно больше, и они действовали совершенно свободно.

— Командир орудия! Поверни еще раз ствол назад! Только не стреляй.

— Слушаюсь!

— А ты, заряжающий, зажги дымовые шашки и остановись на минутку.

Сзади танка появился шлейф густого смолисто-желтого дыма. Машина остановилась, и подбегающая неприятельская пехота увидела направленный на нее ствол пушки. Никто не давал команды повернуть назад — сами разбежались во все стороны. Их гнал дым и злорадный смех моих спешившихся танкистов. Однако стоило мне показаться в люке, как смех тотчас же прекратился.

— Что, пташечки, удираете? От зайчиков? А еще танкисты! Ну-ну… Этот факт надо записать в историю нашей части. Большими черными буквами. Залезайте на танк, а то они вас всех переловят!

Танкисты стояли молча. Никто не хотел воспользоваться приглашением.

— Я сказал — залезать! Поедете как танковый десант. Иначе не догоним роту.

Через минуту все уже сидели на танке, держась за ручки башни, и неуверенно поглядывали на меня, не начну ли я снова подтрунивать над ними. А вообще, это были замечательные бойцы, хорошо подготовленные и честолюбивые. Они считали, что бегать за танками — это не их дело. Танкист так танкист. Я оставил их за холмами. У них была своя задача, у меня — своя.

После успешной атаки на позиции противника мы перешли к обороне. Выбрали огневую позицию и начали рыть окоп для танка. Ломали, долбили промерзшую землю, выкапывали узкие, но глубокие щели, закладывали в них по три бруска тротила, соединяли бикфордовым шнуром… и поджигали. Раздавался взрыв. Вверх взлетали груды земли и снега. Получался окоп нужной глубины. Саперными лопатками придавали ему необходимую форму. Мы так увлеченно работали, что даже не заметили, как с затянутого тучами неба начал падать пушистый снег. Он падал большими хлопьями на деревья, дороги, заметал оставшиеся после боя следы. В восемнадцать часов мы получили по радио сообщение, что «противник» потерял желание воевать и отступил на… заранее подготовленные позиции. Это означало окончание учений. Такие сообщения всегда приятны. Мы тотчас же выехали на танке из окопа и заняли новую огневую позицию. На этот раз в молодой сосновой роще. На небольшой поляне разожгли костер, достали из танка продукты: две банки говядины, термос с кофе и буханку хлеба. Хлеб настолько промерз, что его нельзя было даже сломать пополам. Кофе превратился в большой кусок льда. Мы расставили съестные припасы у костра. Через час они вернулись в нормальное состояние. Напряженный грохочущий боевой день сменился полной тишиной. Но в ушах все еще стоял шум.

Я велел принести из танка ведро и растопить в нем побольше снега, решив устроить «баню» для всех. Раздевшись до пояса, мы фыркали, как моржи. Двое мылись, а двое других поливали на них из кружек. Потом менялись ролями. Наконец-то наша кожа приобрела надлежащий цвет. Я не поддался уговорам переночевать в танке. После ужина натаскал еловых веток и разложил на них спальный мешок. Тепло от костра отлично защищало меня от мороза. Жаль только, что с одной стороны. Каждый час я переворачивался на другой бок. Остальные члены экипажа придумали еще лучше. Опустили в горизонтальное положение ствол пушки, перебросили через него брезентовый тент, которым накрывают танк, и получилась прекрасная палатка с полом. Жар от костра проникал в палатку, и было очень уютно. А снег падал и падал.

Д в а д ц а т ь ш е с т о й д е н ь. Прекратились шутки. У каждой дороги, ведущей на полигон, стоят щиты, информирующие о том, что нахождение на военной территории опасно для жизни. Сегодня возле каждого щита поставлен боец. Никто из посторонних не может проникнуть на эту территорию. На высоком возвышении оборудовав, наблюдательный пункт для членов уважаемой комиссии: удобные стулья, большие артиллерийские бинокли, теплые тулупы и горячий кофе. Внизу простиралось огромное учебное поле с холмами, оврагами, озерами и ручейками, островками кустарников и деревьев. На этом поле установлено несколько десятков мишеней, имитирующих окопавшиеся танки и орудия, ракетные установки, бронетранспортеры и группки атакующей пехоты. Одни цели, были неподвижными, другие передвигались в различных направлениях, третьи же показывались на несколько секунд и исчезали. Все они были окрашены в белый цвет и были почти невидимы на снегу.

Рота притаилась в лесу, ожидая сигнала к атаке. Мой взвод должен был наступать на правом фланге роты, а на левом — Сыха. В каждом танке было по нескольку снарядов для пушек и магазины для пулеметов. Все люки закрыты, и никто не имел права открывать их без разрешения командира. Мы молча сидели на своих местах, сосредоточившись до предела. Мой командир орудия уже раз двадцать проверял исправность электроспусков, смахивал несуществующие пылинки с прицела, осторожно дотрагивался до привода стабилизатора. Заряжающий приготовил пулеметные ленты и сидел как на иголках. Такая же атмосфера царила и в других машинах. Перед нами стояло трудное задание. Надо было, наступая на позиции «противника», поразить как можно больше мишеней. Общая оценка складывалась из оценки за стрельбу и тактические действия. Я задумался. Вдруг в наушниках затрещало.

— «Ломница-1, -2, -3»! В бой, вперед!

— Механик, вперед! — крикнул я водителю. Мотор заворчал, и машина почти сразу же сорвалась с места. Я не передавал приказа остальным машинам взвода. Все рации работали на одной и той же частоте, и приказ командира роты слышали все командиры танков. За моим танком двинулся весь взвод. Как только мы выехали из леса, я отдал приказ развернуться в боевой порядок. Я немного сбавил скорость, а остальные танки ускорили движение и направились правее и левее нас. В остальных взводах сделали то же самое. Я посмотрел налево, и на сердце у меня стало теплее. Вот это была картина! Повсюду, куда ни бросишь взгляд, двигались железные колоссы — тысячи тонн стали на гусеницах с настороженно выставленными вперед стволами пушек. Над машинами поднялось облачко голубоватых выхлопных газов, дрожала земля. Танковая атака набирала разбег. Мы пересекли шоссе, и спустя минуту на ближайших от нас холмах показались групповые цели пехоты.

— Сорок четыре, уничтожай тех, кто засел в кустах! По центру — мои. Сорок пять и шесть, ваши — справа! — бросил я в эфир.

Танки покачивались на неровностях местности, но стволы, направленные на цели, даже не дрогнули. Стабилизаторы — это умная вещь. Через узкие щели приборов наблюдения была видна вся панорама боя. Из ствола пулемета сорок четвертого вылетела лента трассирующих пуль. Возле кустов задымилось, и картонные фигурки пехотинцев исчезли. Они были поражены первой очередью. Башня танка повернулась чуть-чуть вправо — снова несколько коротких очередей.

— Черт побери! Где же мои цели? — выругался мой командир орудия.

— Уже в снегу, — ответил я. — Если будешь спешить, ни одной не поразишь. Стреляй не по пехоте. Вон там подальше окопался танк. Видишь его?

— Вижу!

— Какой установишь прицел?

— Девять.

— Хорошо. Только быстрее.

— Огонь!

Танк дернуло, и послышался металлический звон падающей гильзы. Заряжающий тотчас же дослал другой снаряд. Меня интересует, что происходит впереди. Окопавшийся танк командир орудия поразил первым снарядом. Не прерывая наблюдения, я похлопал его по плечу. Справа от нас два танка стреляли из пушек по установкам противотанковых управляемых снарядов. Не могли попасть в нее, поскольку перед мишенью возвышался небольшой пригорок, мешающий точно определить расстояние. Снаряды все время не долетали до нее.

— Сорок пятый, какой у тебя прицел?

— Тринадцать.

— Возьми пятнадцать и целься в середину! — сказал я командиру орудия.

Снова металлический звон пустой гильзы. На пригорке взметнулся столб из земли, щепок, разбитой фанеры и досок. Когда все это опустилось вниз, от мишени не осталось и следа.

Существует такой принцип: на поле боя стреляют сначала не по ближайшим целям, а по наиболее опасным. Даже если они расположены далеко. Противотанковые установки, гранатометы, танки и орудия — это грозное для танка оружие, которое необходимо немедленно уничтожить.

Мы были настолько поглощены уничтожением противотанковой установки, что не заметили группы целей, укрытых в старой траншее. Когда мы сориентировались в обстановке, они остались уже позади. Командир орудийного расчета повернул башню танка влево. Однако стрелять он не мог, поскольку слева наступали танки остальных взводов. Я хотел было отойти немного назад, но от этого намерения меня удержал голос в наушниках.

— Сорок третий! Наступай дальше! У меня тоже хватает боеприпасов, — узнал я голос командира роты.

Мы выехали на небольшое плоскогорье. Перед нами лежали руины какого-то здания, напоминающего по очертаниям мечеть, а еще дальше виднелась ветряная мельница. Между мечетью и мельницей мы увидели несколько мишеней, двигающихся прямо на нас. Они были довольно большими и напоминали по конфигурации танки. Это должно было означать танковую контратаку. Командир роты отдал приказ остановиться. Мы тотчас же внесли коррективы в наводку прицелов и открыли с места огонь. Бой продолжался тридцать четыре секунды. Мы вдребезги разбили мишени. И снова вперед. Через двести метров новый приказ остановиться. Получен сигнал об опасности с воздуха.

Теперь самым главным членом экипажа стал заряжающий. Он открыл люк и занял место возле крупнокалиберного пулемета. Проверил прицел и количество патронов в пулеметных лентах. На всех танках стволы крупнокалиберных пулеметов были направлены вверх. С помощью такого огневого заслона можно было успешно отражать атаки самолетов. Через десять минут мы услышали в небо гул моторов. Летел какой-то самолет, но не на нас, а рядом. Летел очень высоко. По внешнему виду мы определили, что это был транспортный самолет. Уж не собирается ли он выбросить парашютистов?

Наши предположения подтвердились. Глядя в бинокль, я видел, как открылись двери самолета и из них начало что-то падать. Спустя минуту в небе появилось множество темных точек, которые спускались на землю, приобретая очертания фигур парашютистов. Это были маленькие парашюты с грузом, имитирующим вражеских солдат. Пулеметы залаяли, как привязанные на цепь сторожевые собаки. Вверх взметнулся рой пуль, значительную часть которых составляли трассирующие. Парашюты качались от ветра и попадающих в них пуль. Мы прекратили огонь, когда последний из них упал на землю.

Замерзшие, уставшие, но веселые возвращались мы в лагерь. Со всеми заданиями мы справились отлично: уничтожили девяносто пять процентов всех наземных целей и более половины воздушных. Это результат, о котором многие мечтают годами. Лагерь встретил нас теплом палаток и столбами дыма, поднимающегося прямо вверх. Это был признак того, что завтра будет мороз. Однако нас это уже не трогало. Мы выполнили все самые важные учебные задания. Осталась стрельба из танков с закрытых огневых позиций, несколько часов топографии, обслуживание техники.

На вечернюю поверку явился сам командир части. Он посмотрел на всех, а затем подошел к каждому отдельно и пожал руку. Он ничего не сказал. Да и что можно сказать в такую минуту? Все отлично понимали друг друга.