Зарубежная литература древних эпох, средневековья и Возрождения

Амфитрион (Amphitruo) -Комедия

Самым любимым героем греческих мифов был Геракл, могучий тру­женик, спасший богов от гибели, а людей — от страшных чудовищ, но не наживший себе самому ни царства, ни счастья. Греки сочиняли о нем сперва песни, потом трагедии, потом комедии. Одна из таких комедий и дошла до нас в латинской переработке Плавта.

Собственно, самого Геракла здесь на сцене еще нет. Речь идет пока лишь о его рождении. Зачать его должен сам бог Зевс от смерт­ной женщины Алкмены. Чтобы герой-спаситель стал могучим из мо­гучих, нужна долгая работа — поэтому Зевс приказывает Солнцу не всходить три дня, чтобы в его распоряжении была тройная ночь. Зевсу не впервые нисходить с любовью к земным женщинам, но здесь случай особенный. У Алкмены есть муж, полководец Амфитри­он. Она женщина не только прекрасная, но и добродетельная: мужу она ни за что не изменит. Значит, Зевс должен явиться к ней, приняв облик ее законного мужа. Амфитриона. А чтобы этому не помешал настоящий Амфитрион, Зевс прихватывает с собой хитрого бога Гермеса, вестника богов, который по этому случаю принимает облик Амфитрионова раба по имени Сосия. Пьеса Плавта — латинская, поэтому мифологические герои переименованы на римский лад: Зевс — это Юпитер, Гермес — это Меркурий, Геракл — это Герку­лес.

Пьеса начинается прологом: на сцену выходит Меркурий. «Я — Меркурий, мы с Юпитером пришли показать вам трагедию. Не хоти­те трагедию? Ничего, я же бог — превращу ее в комедию! Здесь, на сцене, — город Фивы, царь Амфитрион ушел в поход, а жену оставил дома. Вот Юпитер к ней и наведался, а я при нем — на страже: он в виде Амфитриона, я — в виде раба. Но как раз сейчас возвращаются из похода и настоящий Амфитрион и настоящий раб — нужно быть настороже. А вот и раб!»

Входит Сосия с фонарем в руках. Он веселый — кончилась война, одержана победа, захвачена добыча. Только ночь кругом какая-то странная: луна и звезды не всходят, не заходят, а стоят на месте. И перед царским домом стоит кто-то странный. «Ты кто такой?» — «Я — Сосия, раб Амфитриона!» — «Врешь, это я — Сосия, раб Ам­фитриона!» — «Клянусь Юпитером, Сосия — это я!» — «Клянусь Меркурием, не поверит тебе Юпитер!» Слово за слово, дело доходит до драки, у Меркурия кулаки тяжелее, Сосия удаляется, ломая голо­ву: «Я это или не я?» И вовремя: из дому как раз выходит Юпитер в образе Амфитриона, и с ним Алкмена. Он прощается, она его удер­живает; он говорит: «Пора мне к войску, я ведь только на одну ночь тайно пришел домой, чтобы от меня первого ты услышала о нашей победе. Вот тебе на прощанье золотая чаша из нашей добычи, и жди меня, я скоро вернусь!» «Да уж скорей, чем ты думаешь!» — замеча­ет про себя Меркурий.

Ночь кончается, всходит солнце, и появляются настоящий Амфит­рион с настоящим Сосией. Сосия втолковывает ему, что там в доме сидит второй такой же Сосия, он с ним говорил и даже дрался; Ам­фитрион ничего не понимает и ругается: «Пьян ты был, и в глазах у тебя двоилось, вот и все!» У порога сидит Алкмена и грустно поет о разлуке и тоске по мужу. Как, вот и муж? «Как я рада, что ты так скоро вернулся!» — «Почему скоро? поход был долгий, я несколько месяцев тебя не видел!» — «Что ты говоришь! не ты ли только что был у меня и только что ушел?» Начинается спор: кто из них лжет или кто из них с ума сошел? И оба призывают в свидетели злополуч­ного Сосию, а у того голова идет кругом. «Вот золотая чаша из твоей добычи, ты сам мне только что ее подарил!» — «Не может быть, это кто-то ее у меня украл!» — «Кто же?» — «Да твой любовник, раз­вратница!» — бранится Амфитрион. Он грозит жене разводом и ухо­дит за свидетелями, чтобы подтвердить: ночью он был не дома, а при войске.

Юпитер следит за этими ссорами со своего неба — из второго яруса театральной постройки. Ему жалко Алкмену, он спускается — конечно, опять в виде Амфитриона, — успокаивает ее: «Это все была шутка». Как только она соглашается простить его, на пороге появля­ется настоящий Амфитрион со свидетелем. Сперва его отгоняет Меркурий-Сосия, и Амфитрион вне себя: как, раб не пускает в дом собственного господина? Потом выходит сам Юпитер — и как в на­чале комедии сталкивались два Сосии, так теперь сталкиваются два Амфитриона, осыпая друг друга бранью и обвиняя в прелюбодействе. Наконец Юпитер исчезает с громом и молнией, Амфитрион падает без чувств, а у Алкмены в доме начинаются роды.

Все кончается благополучно. К несчастному Амфитриону выбегает добрая служанка — единственная, кто узнает и признает его. «Чуде­са! — рассказывает она ему. — Роды были без всякой боли, родилась сразу двойня, один — мальчик как мальчик, а другой — такой боль­шой и тяжелый, едва в колыбель уложили. Тут откуда ни возьмись появляются две огромные змеи, ползут к колыбели, все в ужасе; а большой мальчик, даром что новорожденный, встает им навстречу, хватает их за глотки и душит насмерть». «Впрямь чудо!» — дивится пришедший в себя Амфитрион. И тут над ним в высоте является Юпитер, наконец в настоящем своем божественном виде. «Это я делил с тобою ложе Алкмены, — обращается он к Амфитриону, — старший из близнецов — мой, младший — твой, а жена твоя чиста, она думала, что я — это ты. Этот сын мой, а твой пасынок будет ве­личайшим героем на свете — радуйся!» «Радуюсь», — отвечает Ам­фитрион и обращается к публике: «Похлопаем Юпитеру!»

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Менехмы, или Близнецы (Menaechmi ) - Комедия

В городе Сиракузах жил купец, а у него было два мальчика-близнеца, похожих как две капли воды. Купец поехал за море и взял с собою одного из мальчиков — по имени Менехм. Там был праздник, маль­чик потерялся в толпе; его подобрал другой купец — из города Эпидамна, увез к себе, усыновил, а потом подыскал ему жену и оставил все свое состояние. Второй мальчик остался в Сиракузах; в память о пропавшем его переименовали и тоже назвали Менехмом. Он вырос, отправился на поиски брата, долго ездил по всем городам и, наконец, добрался до Эпидамна. Вот тут и столкнулись два близнеца, Менехм Эпидамнский и Менехм Сиракузский, и понятно, что при этом вышло много путаниц и недоразумений. Путаница — это когда Менехма Эпидамнского принимают за Менехма Сиракузского или на­оборот; недоразумение — это когда Менехма Эпидамнского принимают за Менехма Эпидамнского, но приписывают ему поступ­ки Менехма Сиракузского, или наоборот.

На сцене — город Эпидамн, стоят два дома, в одном — жена Менехма Эпидамнского, в другом — гетера, его любовница. К зрите­лям выходит нахлебник Менехма Эпидамнского по кличке Столовая Щетка — потому что посади его за стол, он ни крошки не оставит, Он нахваливает своего хозяина: живет привольно, сам покушать любит и других угощает. Вот и сам хозяин выходит из дому, бранясь на ревнивую жену; он стащил у нее новый плащ и несет его в пода­рок любовнице. Та довольна подарком и в благодарность заказывает повару ужин на троих. «На десятерых, — поправляет повар, — Сто­ловая Щетка за восьмерых съест».

Менехм Эпидамнский с нахлебником уходят на площадь по делам, а с пристани является со своим рабом Менехм Сиракузский, приехавший искать брата. Конечно, и повар и гетера думают, что это Менехм Эпидамнский, и весело его приветствуют: это первая путани­ца. «Слушай, — говорит гетера, — снеси-ка ты этот краденый плащ в перелицовку, чтоб жена его на мне не узнала!» Менехм Сиракуз­ский божится, что он тут ни при чем, и плащ у жены не крал, и жены-то у него нет, и вообще он здесь впервые. Но, видя, что жен­щину не переубедишь, а плащ можно, пожалуй, и присвоить, он ре­шает поужинать с красавицей и подыграть ей: «Это я шутил, конечно, я и есть твой милый». Они уходят пировать, а раба Менехм отсылает в харчевню.

Тут появляется разобиженный Щетка: он уверен, что это его кор­милец угостился без него, и напускается на Менехма Сиракузского с упреками. Это вторая путаница. Тот ничего не понимает и гонит его прочь. Оскорбленный нахлебник отправляется рассказать обо всем хозяйской жене. Та в ярости; оба садятся поджидать виновника. А Менехм Эпидамнский, здешний, уже тут как тут: он возвращается с площади злой, кляня себя за то, что впутался там свидетелем в судеб­ное дело и оттого не поспел на пирушку к гетере. Жена и нахлебник набрасываются на него с упреками, жена — за похищенный плащ, нахлебник — за съеденный без него ужин. Это первое недоразуме­ние. Он отбивается, но жена заявляет: «На порог тебя не пущу, пока не принесешь мне плащ обратно!» — и захлопывает дверь. «Не боль­но-то и хотелось!» — ворчит муж и решительно направляется к гете­ре — за утешением и за плащом. Но и тут он наталкивается на неприятность. «Что ты вздор несешь, ты же сам забрал плащ в пере­лицовку, не морочь мне голову!» — кричит ему гетера. Это второе недоразумение. Она тоже захлопывает перед ним дверь; и Менехм Эпидамнский уходит куда глаза глядят.

Тем временем Менехм Сиракузский с плащом в руках, не найдя в харчевне своего раба, в растерянности возвращается обратно. Жена Менехма Эпидамнского принимает его за раскаявшегося мужа, но для порядка все-таки ворчит на него. Это третья путаница. Менехм Сиракузский ничего не понимает, начинается перебранка, все свире­пее и свирепее; женщина кличет на помощь своего отца. Старик хо­рошо знает свою дочь — «от такой сварливой жены кто угодно заведет любовницу!» Но воровать у жены — это слишком, и он тоже начинает вразумлять мнимого зятя. Это четвертая путаница. Не сошел ли он с ума, что своих не узнает? Догадливый Менехм и впрямь прикидывается безумным — и, как Орест в трагедии, начина­ет кричать: «Слышу, слышу божий голос! он велит мне: возьми факел, выжги, выжги им глаза!..» Женщина прячется в дом, старик бежит за лекарем, а Менехм Сиракузский спасается, пока цел.

Возвращается Менехм Эпидамнский, а навстречу ему — тесть и врач с попреками за разыгранную сцену бешенства: это третье недо­разумение. Менехм отвечает руганью. «Да он и впрямь буйный!» — восклицает лекарь и зовет на помощь четырех дюжих рабов. Менехм еле отбивается от них, как вдруг является неожиданная помощь. Раб Менехма Сиракузского, не дождавшись в харчевне своего господина, пошел его искать, а то без присмотра вечно он впутывается в непри­ятности! Неприятности налицо: вот какие-то парни среди бела дня вяжут вроде бы как раз его хозяина! Это уже пятая путаница. Раб бросается на подмогу к мнимому господину, вдвоем они раскидыва­ют и разгоняют насильников; в благодарность раб просит отпустить его на волю. Отпустить на волю чужого раба Менехму Эпидамнскому ничего не стоит: «Ступай, я тебя не держу!» — И Менехм отправля­ется еще раз попытать счастья у гетеры.

Раб, обрадованный, бросается в харчевню собрать свои пожитки и тут же сталкивается с настоящим своим хозяином, Менехмом Сиракузским, который и не думал отпускать его на волю. Начинаются перекоры и попреки. Это четвертое недоразумение. Пока у них идет перебранка, из дома гетеры слышится такая же перебранка, и на по­роге появляется после новой неудачи Менехм Эпидамнский. Тут на­конец-то оба брата сталкиваются на сцене лицом к лицу. Раб в недоумении: кто же его хозяин? Это шестая, и последняя, путаница. Начинается выяснение: оба — Менехмы, оба — родом из Сиракуз, и отец один и тот же… Правда торжествует, рабу окончательно дарует­ся свобода, Менехм Эпидамнский радостно готовится перебраться на родину, к брату, в Сиракузы, а раб объявляет публике, что по случаю отъезда распродается все добро: дом, земля, вся утварь, челядь «и за­конная жена — если только на такую покупщик отыщется!». На том и кончается комедия.

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Куркудион (Cwculio ) - Комедия

Куркулион — значит «Хлебный червь». Это прозвище одноглазого на­хлебника-приживала, хитреца и обжоры, который ведет интригу в этой комедии. Его кормилец и покровитель — пылкий влюбленный юноша; девушка, которую этот юноша любит, принадлежит злому своднику, иее нужно как можно скорее выкупить. Денег нет, и до­быть их влюбленный не умеет; вся надежда на ловкого Куркулиона. Юноша послал его в другой город — просить взаймы у своего друга, а сам тайком пробирается к своей любезной. Сводник болен, юношу встречает пьянчужка привратница, за кувшин вина готовая на что угодно. Старуха поет славу вину: «Ах, вино! ах, вино! лучший дар для меня!..» Юноша поет серенаду дверным петлям, которые сейчас рас­пахнут дверь и выпустят к нему возлюбленную: «Эй, крюки! вам, крюки, шлю привет всей душой!..» Старый раб глядит, как целуются влюбленные, и ворчит: «Хорошо любить разумно, а безумно — ни к чему». Все ждут возвращения Куркулиона — привезет он деньги или нет?

Куркулион легок на помине — он уже бежит по сцене:

Его хватают, удерживают, угощают, расспрашивают. Оказывается, весь шум — попусту: денег нет, а есть надежда на хитрость. В сосед­нем городе Куркулион случайно встретил хвастливого воина, который, оказывается, тоже приметил ту же девушку и уже сговорился со сводником о ее покупке. Деньги для этого лежат на сохранении у ме­нялы, который выдаст их тому, кто предъявит ему как условный знак кольцо с печаткой воина. Куркулион ввязался к воину в компанию, они отужинали, выпили, стали играть в кости, одному выпало мень­ше, другому больше, Куркулион счел себя в выигрыше, стащил у пья­ного воина кольцо с пальца и был таков. Вот оно — за такую услугу грех не накормить его до отвала!

Начинается работа. Плотно покушав, Куркулион является к меня­ле с письмом, запечатанным той самою печаткой: боец, мечом рассе­кающий слона. В письме написано: я, мол, воин такой-то, поручаю меняле такому-то выплатить своднику столько-то и столько-то, а по­дателю сего письма передать выкупленную девушку. «А ты-то кто такой?» — «Я его слуга». — «А что ж он сам не явился?» — «Делом занят: ставит памятник своим подвигам — как он разгромил Персию и Сирию, Обжорию и Опиванию, Аивию и Винокурию: полмира за три недели». — «Ну, коли так, то верю, что ты от него: другой тако­го вздора не придумает». И, прекратив допрос, меняла выплачивает деньги своднику, а тот уходит с Куркулионом за сцену — к девушке.

Неожиданная пауза: на пустую сцену выходит хораг, хозяин ак­терской труппы, и разговаривает со зрителями. Это все, что осталось от хора, когда-то занимавшего так много места в комедиях. Хораг дразнит публику: «Хотите, расскажу вам, где кого найти на форуме? У такого-то храма — лжецов, у такого-то — мотов, у колодца — на­халов, у канала — щеголей, у судилища — крючкотворов, а заодно и потаскушек…» Тем временем сводник вручает девушку Куркулиону, и тот, довольный, ведет ее к своему хозяину, предвкушая сытный обед в награду.

Вдруг появляется хвастливый воин — он проспался, хватился свое­го перстня, спешит к меняле — денег уже нет, спешит к свод­нику — девушки уже нет.

А перстень его — боец, мечом рассекающий слона, — у Курку­лиона, а девушка глядит и удивляется: точно такой же перстень был у ее отца! Врывается воин, бросается к юноше: «Отдай мне мою рабы­ню!» — «Она свободная, — заявляет юноша, — если хочешь — пой­дем в суд, только сперва скажи: это твой перстень?» — «Мой». — «А откуда он у тебя?» — «От отца». — «А как звали отца? а мать? а кормилицу?» — «Так-то». — «Братец милый! — кричит девушка, бросаясь воину на шею. Разве не было у тебя сестренки, которая в детстве потерялась?» Происходит радостное узнание: какое счастье, что боги не допустили брака брата с сестрой! Свадьба юноши и де­вушки предрешена; теперь нужно расправиться со сводником — как он смел торговать свободной девушкой? Тот перепуган, девушке даже жалко старика: «Пожалейте его, он не обижал меня, я как вошла, так и вышла честною!» «Ладно, — говорит воин, — пусть вернет деньги, а я, так и быть, ни в суд его не потащу, ни из катапульты им стрелять не стану». Сводник платит, на выкуп готовят пир, и Куркулион потирает брюхо, ожидая заслуженного угощения.

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Пленники (Captivi ) - Комедия (200-190 до н. э.?)

«Это необычная комедия! — предупреждает актер, произносящий пролог. — В ней нет никаких непристойностей, нет ни сводника, ни распутницы, ни хвастливого воина, ни подкидышей, ни влюбленного, похищающего возлюбленную, а только игра судьбы, тщета людских намерений и благородство совершенной доблести».

Были в Греции две соседние области, Этолия и Элида. У одного старика из Этолии было два сына, Филополем и Тиндар. Младшего, Тиндара, еще малым ребенком похитил хитрый раб и продал в Элиду. Там хозяин отдал мальчика в товарищи собственному сыниш­ке Филократу; Филократ и Тиндар выросли друзьями. Прошло много лет, между Этолией и Элидой началась война. Старший сын этолийского старика Филополем попал в элидский плен, а Филократ и Тин­дар — в этолийский плен, и купил их как раз старик отец, не зная, что один из пленников — его собственный сын. Поистине «людьми играют боги, словно мячиком!».

Действие разыгрывается в Этолии. Начинается пьеса монологом прихлебателя — без этого персонажа не смогла обойтись даже такая необычная комедия. Это прихлебатель Филополема, недавно попав­шего в плен; жаль его, молодец был парень, никто от него голодным не уходил! А теперь приходится худеть и хиреть, пока старик отец не выручит сына. «Потерпи, — говорит ему старик, — вот я как раз купил двух элидских пленников, хозяина с рабом, — хозяин из знат­ных, может быть, за него и удастся выручить сына».

Старик знает, что один из его пленников хозяин, а другой — раб, но не знает, который — кто. А между тем знатный Филократ и раб Тиндар сговорились и поменялись одеждой и именами. Старик под­зывает к себе знатного — а к нему подходит Тиндар. «Каково тебе в рабстве?» — «Что делать, судьба играет человеком: был хозяином, стал рабом. Одно скажу: если судьба воздает по справедливости, то пошлет она мне хозяина такого, каким был я сам — кроткого и не жестокого. И другое скажу: если судьба воздает по спра­ведливости, то каково мне здесь, таково будет и твоему сыну в чужом плену». — «Хочешь вернуться на свободу?» — «Кто ж не хочет!» — «Помоги мне вернуть сына — отпущу и тебя и твоего раба и денег не возьму». — «Ay кого он в плену?» — «У такого-то». — «Это друг моего отца, отец поможет. Только сделай вот что: пошли к нему с этой вестью моего раба, а то он возьмет и не поверит». — «А если твой раб сбежит и не вернется?» — «Я ведь остаюсь у тебя в залоге: как будет отец выкупать меня, ты и спросишь с него выкуп сразу за обоих». Старик соглашается, видя, как преданы друг другу двое плен­ников, и отсылает в Элиду Филократа, не зная, что это не раб, а гос­подин.

Перерыв в действии опять заполняет прихлебатель, тоскующий о сытных былых временах: все точно выродились, все словно сговори­лись, ни шутки, ни услуги им не надобны, лишь бы обойти голодного обедом! Коли это у них такая стачка — впору обращаться в суд: пусть их оштрафуют на десять обедов в пользу прихлебателей!

Вдруг на сцену возвращается старик, а с ним неожиданный чело­век — еще один элидский пленник, приятель филократа, попросив­ший его о свидании с ним. Тиндар в панике: этот человек отлично знает, кто есть кто, он раскроет хозяину весь обман; «как мне жалко бедных розог, что сломают об меня!». Тиндар пытается сопротивлять­ся. «Этот человек сумасшедший, — говорит он хозяину, — он меня зовет Тиндаром, а тебя будет звать Аяксом, не слушай его, держись от него подальше — убьет!» «Этот человек обманщик, — говорит хо­зяину пленник, — смолоду он раб, вся Элида это знает, а Филократ даже с виду не таков!» У старика голова идет кругом. «Каков же с виду Филократ?» — «Сухощавый, с острым носом, черноглазый, телом бел, кучерявый, чуть с рыжинкой». — «Горе! так оно и есть!» — восклицает хозяин, слыша точное описание того из пленни­ков, которого он сам только что упустил из рук. «Видно, правду гово­рят: нет правдивых рабов, хороший лжет на пользу господину, а дурной во вред господину. Ну, любезный, что ты верен господину, — это, может, и похвально, а за то, что меня обманывал, — в кандалы его и в каменоломню!» Беднягу уводят, а невольный его разоблачи­тель горько кается, да поздно.

Тут опять врывается нахлебник — уже не унылый, а торжествую­щий. «Устраивай, хозяин, пир, а меня благодари, как бога! Радостные вести: пришел корабль, а на нем твой сын Филополем, и тот плен­ник, которого ты отослал, и еще тот раб, что когда-то давно от тебя сбежал с твоим младшим сынком на чужбину». — «Ну, коли так — ТЫ мой вечный гость, беру тебя в дом смотрителем за всеми припаса­ми!» Старик бежит на пристань, нахлебник бежит в кладовую. Так и есть: вот Филополем, а вот Филократ — не воспользовался случаем бежать, а исполнил обещание и вернулся за товарищем. Видно, есть еще на свете дружба и благородство! «Ну, а ты, — обращается ста­рик к беглому рабу, — если хочешь пощады, признавайся: что ты сделал с моим сынком?» — «Продал в рабство — отцу вот этого». — «Как? так значит, Тиндар — мой сын! А я его послал в каменолом­ню!» Тиндара немедленно освобождают, похитителя заковывают в его кандалы, Филополем обнимается с братом, Филократ на них любует­ся, и все хором обращаются к публике:

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Хвастливый воин (Miles gloriosus) - Комедия (ок. 205 до н. э.)

В этой комедии главное — не сюжет, а герой, «хвастливый воин». В старые времена в Греции профессиональных воинов не было, были ополченцы. А потом, когда война стала профессией, то появились лихие наемники, которые шли на службу к кому угодно, хотя бы на край света, по большей части погибали, а кто не погибал, тот возвра­щался на родину разбогатевший и зычно хвастался чудесами, которые он видел, и подвигами, которые он будто бы совершил. Такой враз разбогатевший хвастливый воин-грубиян стал в комедиях постоян­ным персонажем.

У Плавта его зовут пышным именем Пиргополиник, что значит «Башнеградопобедитель». Он сидит перед своим домом и следит, как слуги чистят его доспехи — «чтоб ярче солнца!». При нем — прихле­батель по кличке Хлебогрыз, они вдвоем считают, сколько врагов уло­жил Пиргополиник в своих походах: кого в Скифии, кого в Персии, всего семь тысяч, и всех за один день! А то еще в Индии он одной левой перебил слону руку, то бишь ногу, и то ударив лишь вполсилы! И вообще, какой он герой — и богатырь, и храбрец, и красавец, и как женщины его любят!

На самом же деле он мошенник, трус и развратник. Об этом со­общает публике его раб по имени Палестрион. Палестрион служил в Афинах у одного юноши, а тот любил одну девушку. Когда юноша был в отлучке, вот этот самый Пиргополиник обманом похитил эту девушку и увез сюда, в город Эфес. Палестрион помчался предупре­дить господина, но в пути его схватили пираты и продали в рабство этому же Пиргополинику. Впрочем, ему удалось-таки переслать вес­точку прежнему хозяину; тот приехал в Эфес, поселился по соседству с воином у доброго старичка и тайно видится с любимой. Вот на сцене дом воина, а вот дом старика, они рядом, и между ними умный раб легко соорудил потайной ход.

Все бы неплохо, но другой раб воина подглядел за свиданием влюбленных, и старичок сосед очень встревожен: не устроил бы буян воин ему погрома. «Ладно, — говорит Палестрион, — выдумаем, будто у его девушки была в Афинах сестра-двойняшка, вот она-то и поселилась со своим любовником у тебя, старик». Что же касается свидетеля, то его можно запутать и запугать: с него ведь и спрос, если недоглядел. В самом деле, пока соглядатай спешит с доносом, девуш­ка, пробравшись по тайному ходу, оказывается уже дома и обруши­вается на злополучного доносчика как на клеветника; а потом, снова перебравшись к соседу, она уже показывается открыто и под видом собственной сестры милуется с юношей, а у глупого раба голова со­всем идет кругом.

Старик сосед не против такого розыгрыша, так что юноше-афиня­нину даже неудобно: столько хлопот из-за него! «В таких делах я рад помочь, — отвечает старик, — я и сам еще падок до красавиц, а они до меня: воспитанный, остроумный, любезный — настоящий эфесец!» «А что ж до сих пор холост?» — удивляется юноша. «Свобода превыше всего!» — гордо заявляет старичок. «Что правда, то прав­да!» — подтверждает раб. «А как же без детей? — удивляется юноша. — Кто же о тебе заботится?» — «Что ты! — отмахивается старик, — ни один сын не будет так внимателен и обходителен, как дальние родичи, надеющиеся на мое наследство: они меня на руках носят!» — «А это и к лучшему, что ты не женат, — говорит раб.

— Найди-ка ты гетеру, красивую и жадную, и выдай ее за свою жену…» — «Это еще зачем?» — удивляется старик. «Пусть она при­кинется, будто по уши влюблена в Пиргополиника и будто передала мне для него вот это твое кольцо…» — предлагает юноша. «Ничего не понимаю, но верю тебе: бери, делай что хочешь», — решает ста­рик.

Герои без труда договариваются с гетерой; раб является к Пиргополинику, передает ему кольцо, расхваливает соседку, расписывает ее любовь. Воин, конечно, верит: как в него не влюбиться? Теперь, зна­чит, нужно только отделаться от похищенной им афинянки, чтобы новая красотка не ревновала. Пожалуй, даже хорошо, что здесь по соседству появилась ее сестра: воин решается передать ей свою лю­бовницу с рук на руки, да еще и щедро одарить, чтобы помалкивала, а рабу Палестриону за услуги дать свободу и отправить с ними прово­жатым, Появляется юноша, выдавая себя за доверенное лицо матери обеих девушек; воин отдает ему свою афинянку, та изображает вели­кое горе: ах, как тяжко ей расставаться с таким красавцем и богаты­рем! Юноша с подружкой, рабом и подарками благополучно уплывают в Афины.

Добродетель восторжествовала, но порок еще не наказан. Однако и этого ждать недолго. Выступает гетера и разыгрывает, как задума­но, жену старика, влюбленную в Пиргополиника. Тот послушно сле­дует на свидание с нею в соседский дом. Там на него набрасывается старик хозяин с крепкими рабами: «Как ты смеешь, окаянный, подъ­езжать к моей жене?» Его хватают, колотят, точат нож, чтобы выхо­лостить на месте; с громкими воплями воин откупается от расправы большими деньгами и, «обмякши от побоев», удирает с позором, «Я обманут, я наказан — но, увы, заслуженно! Всех распутников бы этак: стало бы поменьше их. Ну, теперь домой! а вы нам, зрители, I похлопайте!» Такой моралью заканчивается комедия.

М. Л. и В. М.. Гаспаровы

Братья (Adelphoe ) - Комедия (пост. в 160 до н. э.)

Вечная тема: поздним вечером отец в тревоге поджидает дома где-то задержавшегося сына и бормочет себе под нос, что нет больших вол­нений, чем волнения родительские…

Старик Микион родных детей не имеет. У его же брата Демеи — двое сыновей. Одного из них, Эсхина, усыновил Микион. Воспитыва­ет юношу в рамках разумной дозволенности и полного доверия. Демея часто упрекает его за это.

И вот как раз сын Демеи Ктесифон влюбляется в арфистку Вакхиду, которая пока является собственностью сводника Санниона.

Благородный Эсхин, умный и энергичный (правда, при случае и сам не прочь гульнуть и повеселиться), сурово приструнивает этого стяжателя: Саннион его явно побаивается. И есть основания для этого.

Более того, дабы оградить брата от слишком уж серьезных упре­ков, часть его грехов Эсхин принимает на себя, реально рискуя нанести ущерб своей репутации. И эта братская самоотверженность тро­гательна.

Сир, раб Микиона, очень предан хозяевам: выручает их и словом, и делом. Помогал он воспитывать обоих юношей. Кстати, сообрази­тельный Сир принимает самое активное участие и в «укрощении» 'корыстолюбивого сводника Санниона.

И снова — традиционный сюжетный ход: в свое время Эсхин обесчестил хорошую девушку Памфилу. У той уже приближаются роды, И честный Эсхин готов принять на себя все заботы отцовства: он ни от чего не отрекается.

Но мнимые его грехи (он, как помните, часто прикрывал своего непутевого брата Ктесифона) повредили его отношениям с невестой и ее родней; Эсхину просто отказано от дома.

Все же общими усилиями родственников, друзей и преданных слуг истина и мир будут восстановлены. Но это еще впереди.

Кстати, и в такой ситуации рабы частенько оказываются умней и человечней некоторых господ. А уж находчивей — так уж всегда!

Демея все больше убеждается, что брат его лаской и добром доби­вается большего, чем он — строгими ограничениями и придирками.

Благодаря дружескому содействию Эсхина и Сира легкомыслен­ный Ктесифон весело проводит время с певичкой. Их чувства искрен­ни и поэтому вызывают симпатию зрителей. Но это, понятно, волнует его отца Демею. Поэтому в особо критические моменты пре­данный Сир умело выпроваживает его подальше от места любовных свиданий сына.

Чтобы проверить надежность чувств Эсхина, его отец рассказыва­ет о женихе-родственнике из Милета, который готов забрать Памфи­лу вместе с ребенком. Тем более что Эсхин в свое время легкомысленно (чтоб не сказать — непозволительно) тянул со сва­товством; будущая его жена была уже на девятом месяце!

Но, видя искреннее раскаяние и даже отчаяние сына, отец его ус­покаивает: все уже улажено и родня невесты поверила, что он не столь уж виноват, как твердила молва. И молодая мать поверила тоже.

Уплатив двадцать мин своднику за певичку, Микион решает иееоставить в доме — веселей будет жить!

А все еще ворчащего Демею он увещевает: каждый имеет право жить так, как привык, если, конечно, это не слишком мешает окру­жающим.

И Демея меняется прямо на глазах! Еще недавно — суровый и надменный, он становится приветлив даже по отношению к рабам. И в порыве чувств велит слугам снести забор меж двумя домами: пусть двор будет общий, чтобы свадьбу играть широко, сообща, и тогда невесте не придется идти в дом жениха, что в ее нынешнем положении было бы уже нелегко.

И наконец, тот же Демея предлагает Микиону даровать свободу преданнейшему рабу Сиру. А заодно — и его жене.

Ю. В. Шанин

Свекровь (Несуга) - Комедия (пост. в 160 до н. э.)

Юноша Памфил был весьма неравнодушен к гетере Вакхиде. Но под нажимом родителей, скрепя сердце, женился на соседке — добропо­рядочной Филумене. Она любит молодого мужа. Но сердце того, ве­роятно, еще принадлежит гетере…

Непредвиденный случай: при смерти близкий родственник, и Лахет, отец Памфила, посылает сына в другой город по делам о на­следстве.

В отсутствие Памфила происходит неожиданное: Филумена воз­вращается в дом своих родителей. Этим озадачена и огорчена ее све­кровь Сострата: она успела полюбить невестку и не понимает причин ее ухода. И даже попытки увидеть Филумену тщетны: мать девушки Миринна и служанки всякий раз говорят, что Филумена больна и ее нельзя тревожить визитами.

В неведении пребывают и Лахет, и даже отец девушки Фидипп. Они соседи, находятся в добрых отношениях: все это им непонятно и неприятно. Тем более что даже Фидиппа не допускают на женскую половину дома к дочери (в гинекей).

Возвращается из поездки Памфил. Никакого наследства, кстати, он не привез: родич пока жив и, кажется, вообще раздумал умирать.

Памфил хочет повидаться с женой. И вскоре выясняется, что ее болезнь была вполне естественного характера: Филумена родила маль­чика!

Но очевидная, казалось бы, радость омрачена тем, что этот ребе­нок — не от Памфила. Он был зачат, по крайней мере, за два месяца до свадьбы. В этом-то и крылась причина срочного переезда Филумены под надежное крыло матери, подальше от взоров и пересудов со­седей.

Она признается, что на каком-то празднике ею овладел пьяный насильник. И вот теперь появилось на свет дитя…

Молодая мать очень любит своего Памфила. Тот, однако, не хочет признавать чужого ребенка. Более разумную позицию занимает стар­шее поколение: и Сострата и Лахет готовы принять в дом и Филумену и маленького внука. А Фидипп горько упрекает Миринну за то, что та скрывала от него домашнюю ситуацию (щадя, естественно, репутацию дочери и не желая волновать мужа).

А Лахет тут же напоминает сыну, что и тот не без греха: ну, хотя бы его недавнее увлечение гетерой… Отец-дедушка решает погово­рить с Вакхидой напрямую. И оказывается, что, как только юноша женился, гетера запретила ему приходить к ней, проявив несомнен­ное благородство. Более того, она соглашается пойти в дом Фидиппа: рассказать Филумене и Миринне, что с момента свадьбы Памфил у нее не бывал. И не только рассказывает, а и торжественно клянется, И говорит, обращаясь к Лахету:

Во время этого визита Миринна замечает на пальце гетеры кольцо И узнает его: это перстень Филумены! Перстень, сорванный с ее паль­ца в ту роковую ночь насильником и потом… подаренный Вакхиде.

Итак, пьяным повесой оказался сам Памфил! И родившийся мальчик — его родной сын!

«Вакхида! О Вакхида! Ты спасла меня!» — восклицает счастливый молодожен и молодой отец.

Комедия завершается сценой всеобщей радости.

Ю. В. Шанин

Формион (Phormio ) - Комедия (пост. в 161 до н. э.)

Действие развивается в Афинах. Все начинается монологом раба Лава; хозяин его друга Геты, молодой Антифон женится по любви и при совсем обычных обстоятельствах. Дав идет вернуть Гете должок: тому понадобились деньги на подарок молодым. Как видим, тради­ция подобных даров существовала издавна: собирали «подарочные взносы» не только с родни и друзей, но даже с рабов…

Гета сообщает Даву, что в город возвращаются Демифон и Хремет, старики-братья. Один — из Киликии, другой — с Лемноса. Оба они, уезжая, поручили Гете присматривать за их сыновьями Антифо­ном и Федрией. Но в итоге, оказавшись неоднократно битым моло­дыми хозяевами за попытки их наставлять, раб вынужден был стать сообщником юношей в их любовных делах.

Федрия (сын Демифона) влюбился в арфистку Памфилу. Молодой хозяин и слуга ежедневно провожали ее в школу и обратно. Бывал с ними и Антифон.

Однажды, поджидая арфистку в цирюльне, они внезапно узнали: неподалеку случилось несчастье. У бедной девушки Фании скончалась мать, и некому ее даже похоронить как следует.

Молодые люди отправляются в этот дом. И Антифон, помогая пе­чальной Фании, по уши в нее влюбляется. Чувство оказывается взаим­ным. Антифон готов жениться, хотя и опасается гнева отца…

На помощь приходит умный и всезнающий парасит (по-древне­гречески «параситос» — «нахлебник») Формион. Девушка осталась сиротой. А по закону ближайший родственник должен позаботиться о ее замужестве. И вот на срочно созванном судебном заседании объ­является, что Фания состоит в родстве с Антифоном. И юноша неза­медлительно женится на ней, выполняя «родственный долг» с вполне естественным энтузиазмом. Однако радость омрачена мыслью о ско­ром возвращении отца и дяди, которые едва ли одобрят его выбор. Да и Федрия понимает, что его любовь к рабыне-арфистке тоже не вызовет восторга родителей…

Тем временем пожилые братья — уже в гавани города. Гета и Федрия уговаривают Антифона держаться стойко и объяснить роди­телям: жениться его вынудило правосудие. Ну и чувство тоже. «По закону, по суду, мол», — подсказывает ему Федрия. Но малодушный Антифон трусливо покидает сцену, бросив обоим на прощанье: «Всю жизнь мою и Фанию вверяю вам!»

Появляется Демифон. Он в гневе. Да, пусть закон. Но — презреть отцовское согласие и благословение?!

На приветствие Федрии и вопрос, все ли хорошо и здоров ли он, Демифон отвечает: «Вопрос! Прекрасную тут без меня устроили вы свадебку!»

Гета и Федрия всеми возможными доводами защищают сбежав­шего Антифона. Но Демифон упорствует. Да, пусть по закону. Но тот же закон предоставляет право снабдить бедную родственницу приданым и выдать ее на сторону. А так — «Какой же был смысл вводить в дом нищую?!». И Демифон требует свести его с параситом Формионом — защитником обеих женщин и косвенным виновни­ком этих неприятных для старых братьев событий.

Но Формион спокоен и уверен, что ему все удастся сделать за­конно и благополучно:

Как видим, Формион не только умен, самоуверен, но и благоро­ден (хотя, быть может, не всегда бескорыстно).

И Формион переходит в наступление. Он обвиняет Демифона в том, что он бросил в горе бедную родственницу, да еще и сироту. Да, ее отец, дескать, был небогат и скромен сверх меры, поэтому после его смерти никто и не вспомнил о сиротке, все от нее отвернулись. В том числе и зажиточный Демифон…

Но Демифон спокоен. Он уверен, что подобных родственников у него нет: это выдумки Формиона. Однако, желая избежать судебной тяжбы, предлагает: «Бери пять мин и уводиее с собой!»

Однако Формион и не думает сдавать позиций. Фания замужем за сыном Демифона по закону. И она еще станет утехой в старости обоим братьям.

Три судейских советника, весьма бестолковые, нерешительно дают Демифону предельно разноречивые советы: от них толку нет.

Но плохи дела у Федрии. Сводник Дорион, не дождавшись обе­щанной платы за Памфилу (эта арфистка-певичка — его рабыня), пообещал отдать ее какому-то воину, если Федрия не принесет день­ги. Но где ж их взять?!

И хотя Антифон пока и сам находится в довольно критической ситуации, он умоляет Гету помочь двоюродному брату, найти выход (то есть деньги!). Ибо влюбленный Федрия готов следовать за певич­кой хоть на край света.

Вернувшиеся братья встречаются. Хремет удрученно признается Демифону, что он встревожен и опечален. Оказывается, на Лемносе, куда он частенько наведывался под предлогом торговых дел, у него была вторая жена. И дочь, немного моложе Федрии и, следователь­но, — его сводная сестра.

Лемносская жена приехала на розыски мужа в Афины и тут, не найдя его, в горе скончалась. Где-то здесь осталась сиротой и его дочь…

Между тем неугомонный Формион по уговору с Гетой делает вид, что, если уж ничего не получится у Антифона, он сам, так и быть, готов жениться на Фании. Но, конечно, получив от стариков отступ­ное в виде приличного приданого. Деньги эти он тут же передает своднику для выкупа из рабства возлюбленной Федрии.

Формион, оказывается, знает о лемносской жизни Хремета и по­тому играет наверняка. А еще не подозревающий об этом Хремет готов помочь Демифону деньгами — только бы Антифон женился так, как того хочется родителям. Взаимопонимание братьев поистине трогательно.

Антифон, конечно, в отчаянии. Но верный раб Гета его успокаи­вает: все уладится, все завершится ко всеобщему удовольствию.

На сцене появляется Софрона — старая кормилица Фании. Она тут же узнает Хремета (правда, на Лемносе он носил имя Стильпона) и угрожает разоблачением. Хремет умоляет ее пока не делать этого. Но его, естественно, интересует судьба несчастной дочери.

Софрона рассказывает, как после смерти хозяйки она пристроила Фанию — выдала замуж за порядочного юношу. Молодые живут как раз в том доме, возле которого они сейчас стоят.

И оказывается, что счастливый муж Антифон — родной племян­ник Хремета!

Хремет поручил переговоры с Фанией своей жене Навсистрате. И девушка пришлась той по душе. Узнав же о былой измене мужа, Навсистрата, конечно, дала волю чувствам, но вскоре сменила гнев на милость: соперница уже умерла, жизнь же идет своим чередом…

Хремет счастлив беспредельно: добрая судьба сама все устроила наилучшим образом. Антифон и Фания, естественно, тоже счастливы. И Демифон согласен женить сына на новоявленной племяннице (да они, собственно, уже женаты).

Тут же и повсюду поспевающий верный раб Гета: ведь в немалой степени благодаря и его усилиям все так ладно завершилось.

А Формион, оказывается, не только умен и всеведущ, но и доб­рый, порядочный человек: ведь на полученные от стариков деньги он выкупил для Федрии из рабства его арфистку.

Завершается комедия тем, что Формион получает приглашение на праздничный обед в дом Хремета и Навсистраты.

Ю. В. Шанин

Самоистязатель (Heautontimorumenos ) - Комедия (пост. в 163 до н. э.)

Хотя писал Теренций по-латыни и для римского зрителя, его персо­нажи носят греческие имена и предполагается, что действие часто происходит в Элладе. Так и в данном случае.

Суровый старик Менедем так допекал сына своего Клинию за ув­лечение бедной соседской девушкой, что тот был вынужден сбежать из родительского дома на военную службу.

Но, несмотря на это, сын любит отца. Со временем и Менедем раскаивается. Тоскуя по сыну и мучаясь угрызениями совести, он решил изнурить себя непрерывным трудом в поле. Заодно Менедем продает большинство своих рабов (они ему теперь почти не нужны) и многое другое: к возвращению сына хочет накопить приличествую­щую случаю сумму.

Сосед Хремет спрашивает Менедема о причинах этих его дейст­вий и, в частности, — столь ожесточенного самоистязания тяжким трудом. Причину же своей заинтересованности делами соседа Хремет объясняет угнетенному Менедему так:

Эта и многие другие фразы из комедий Теренция со временем стали крылатыми выражениями, дожив в этом качестве и до наших дней.

Клиния влюблен в бедную и честную Антифилу и, не в силах доль­ше терпеть разлуку, тайком возвращается. Но не домой (он все еще страшится гнева отца), а к другу-соседу Клитофону, сыну Хремета.

А Клитофон увлечен гетерой Вакхидой (что требует значительных затрат). Родители, естественно, не знают об этой страсти непутевого сыночка.

В комедийную интригу активно вмешивается Сир — умный и смекалистый раб Хремета (он надеется на вознаграждение), Оба юноши и Сир договариваются, что приведут Вакхиду в дом Хремета, выдавая ее за ту, которой увлечен Клиния. Так и происходит. В роли же служанки Вакхиды выступает скромная Антифила. И не только она: Вакхида прибывает с целой свитой слуг и рабов. И Хремет (думая, что это — возлюбленная Клинии) безропотно кормит и поит всю ораву. Он же наконец сообщает Менедему, что сын его тайно вернулся. Радости старого отца нет предела. Ради вернувшегося сына он теперь готов на все: принять в дом не только его, но и невесту, какая бы она ни была! Менедем стал теперь кротким и уступчивым.

Тем временем на сцене появляется Сострата — мать Клитофона, жена Хремета. По ходу действия внезапно выясняется, что Антифи­ла — родная дочь Хремета. Когда она появилась на свет (не ко вре­мени, вероятно), раздосадованный отец велел Сострате бросить ребенка…

Антифилу воспитывала добродетельная старушка, привив ей все лучшие качества, коими должна обладать порядочная девушка. Роди­тели радостно признают Антифилу своей дочерью. Рассеиваются и со­мнения Клитофона, родной ли он сын своих родителей и будут ли они его любить по-прежнему. Ведь сын-гуляка обманным путем вверг отца в немалые расходы. Но и гетера Вакхида в конце концов оказы­вается не такой уж бессердечной и распущенной.

В итоге Хремет соглашается выдать вновь обретенную дочь за Клинию и дает за ней приличное приданое. Тут же, неподалеку, находит он достойную невесту и для своего непутевого сына. Счастливы Мене­дем и его жена, счастливы Антифила и Клиния. И звучат заключи­тельные слова Хремета: «Согласен! Ну, прощайте! Хлопайте!»

Ю. В. Шанин

Энеида (Aeneis ) - Героическая поэма (19 до н. э.)

Когда на земле начинался век героев, то боги очень часто сходили к смертным женщинам, чтобы от них рождались богатыри. Другое дело — богини: они лишь очень редко сходили к смертным мужам, чтобы рождать от них сыновей. Так от богини Фетиды был рожден герой «Илиады» — Ахилл; так от богини Афродиты был рожден герой «Энеиды» — Эней.

Поэма начинается в самой середине пути Энея. Он плывет на запад, между Сицилией и северным берегом Африки — тем, где как раз сейчас финикийские выходцы строят город Карфаген. Здесь-то и налетает на него страшная буря, насланная Юноной: по ее просьбе бог Эол выпустил на волю все подвластные ему ветры.

Энея спасает Нептун, который разгоняет ветры, разглаживает волны. Проясняется солнце, и последние семь кораблей Энея из пос­ледних сил подгребают к незнакомому берегу.

Это Африка, здесь правит молодая царица Дидона. Злой брат из­гнал ее из далекой Финикии, и теперь она с товарищами по бегству строит на новом месте город Карфаген. «Счастливы те, для кого вста­ют уже крепкие стены!» — восклицает Эней и дивится возводимому храму Юноны, расписанному картинами Троянской войны: молва о ней долетела уже и до Африки. Дидона приветливо принимает Энея и его спутников — таких же беглецов, как она сама. В честь их справляется пир, и на этом пиру Эней ведет свой знаменитый рас­сказ о падении Трои.

Греки за десять лет не смогли взять Трою силой и решили взять ее хитростью. С помощью Афины-Минервы они выстроили огромно­го деревянного коня, в полом чреве его скрыли лучших своих героев, а сами покинули лагерь и всем флотом скрылись за ближним остро­вом. Был пущен слух: это боги перестали помогать им, и они отплы­ли на родину, поставив этого коня в дар Минерве — огромного, чтобы троянцы не ввезли его в ворота, потому что если конь будет у них, то они сами пойдут войною на Грецию и одержат победу. Тро­янцы ликуют, ломают стену, ввозят коня через пролом. Провидец Лаокоон заклинает их не делать этого — «бойтесь врагов, и дары приносящих!» — но из моря выплывают две исполинские Нептуновы змеи, набрасываются на Лаокоона и двух его юных сыновей, душат кольцами, язвят ядом: после этого сомнений не остается ни у кого, Конь в городе, на усталых от праздника троянцев опускается ночь, греческие вожди выскальзывают из деревянного чудовища, греческие войска неслышно подплывают из-за острова — враг в городе.

Эней спал; во сне ему является Гектор: «Троя погибла, беги, ищи за морем новое место!» Эней взбегает на крышу дома — город пыла­ет со всех концов, пламя взлетает к небу и отражается в море, крики и стоны со всех сторон. Он скликает друзей для последнего боя: «Для побежденных спасенье одно — не мечтать о спасенье!» Они бьются на узких улицах, на их глазах волокут в плен вещую царевну Кассанд­ру, на их глазах погибает старый царь Приам — «отсечена от плеч голова, и без имени — тело». Он ищет смерти, но ему является мать-Венера: «Троя обречена, спасай отца и сына!» Отец Энея — дряхлый Анхис, сын — мальчик Асканий-Юл; с бессильным старцем на пле­чах, ведя бессильного ребенка за руку, Эней покидает рушащийся город. С уцелевшими троянцами он скрывается на лесистой горе, в дальнем заливе строит корабли и покидает родину. Нужно плыть, но куда?

Начинаются шесть лет скитаний. Один берег не принимает их, на другом бушует чума. На морских перепутьях свирепствуют чудовища старых мифов — Скилла с Харибдой, хищные гарпии, одноглазые киклопы. На суше — скорбные встречи: вот сочащийся кровью кус­тарник на могиле троянского царевича, вот вдова великого Гектора, исстрадавшаяся в плену, вот лучший троянский пророк томится на дальней чужбине, вот отставший воин самого Одиссея — брошенный своими, он прибивается к бывшим врагам. Один оракул шлет Энея на Крит, другой в Италию, третий грозит голодом: «Будете грызть собственные столы!» — четвертый велит сойти в царство мертвых и там узнать о будущем. На последней стоянке, в Сицилии, умирает дряхлый Анхис; дальше — буря, карфагенский берег, и рассказу Энея конец.

За делами людей следят боги. Юнона и Венера не любят друг друга, но здесь они подают друг другу руки: Венера не хочет для сына дальней­ших испытаний, Юнона не хочет, чтобы в Италии возвысился Рим, гро­зящий ее Карфагену, — пусть Эней останется в Африке! Начинается любовь Дидоны и Энея, двух изгнанников, самая человечная во всей античной поэзии. Они соединяются в грозу, во время охоты, в горной пещере: молнии им вместо факелов, и стоны горных нимф вместо брач­ной песни. Это не к добру, потому что Энею писана иная судьба, и за этой судьбою следит Юпитер. Он посылает во сне к Энею Меркурия: «Не смей медлить, тебя ждет Италия, а потомков твоих ждет Рим!» Эней мучительно страдает. «Боги велят — не своей тебя покидаю я волей!..» — говорит он Дидоне, но для любящей женщины это — пус­тые слова. Она молит: «Останься!»; потом: «Помедли!»; потом: «Побой­ся! если будет Рим и будет Карфаген, то будет и страшная война меж твоими и моими потомками!» Тщетно. Она видит с дворцовой башни дальние паруса Энеевых кораблей, складывает во дворце погребальный костер и, взойдя на него, бросается на меч.

Ради неведомого будущего Эней покинул Трою, покинул Карфа­ген, но это еще не все. Его товарищи устали от скитаний; в Сицилии, пока Эней справляет поминальные игры на могиле Анхиса, их жены зажигают Энеевы корабли, чтобы остаться здесь и никуда не плыть. Четыре корабля погибают, уставшие остаются, на трех последних Эней достигает Италии.

Здесь, близ подножья Везувия, — вход в царство мертвых, здесь ждет Энея дряхлая пророчица Сивилла. С волшебной золотою ветвью в руках сходит Эней под землю: как Одиссей спрашивал тень Тиресия о своем будущем, так Эней хочет спросить тень своего отца Ан­хиса о будущем своих потомков. Он переплывает Аидову реку Стикс, из-за которой людям нет возврата. Он видит напоминание о Трое — тень друга, изувеченного греками. Он видит напоминание о Карфаге­не — тень Дидоны с раной в груди; он заговаривает: «Против воли я твой, царица, берег покинул!..» — но она молчит. Слева от него — Тартар, там мучатся грешники: богоборцы, отцеубийцы, клятвопре­ступники, изменники. Справа от него — поля Блаженных, там ждет его отец Анхис. В середине — река забвенья Аета, и над нею вихрем кружатся души, которым суждено в ней очиститься и явиться на свет. Среди этих-то душ Анхис указывает сыну на героев будущего Рима: и Ромула, основателя города, и Августа, его возродителя, и за­конодателей, и тираноборцев, и всех, кто утвердит власть Рима над. всем миром. Каждому народу — свой дар и долг: грекам — мысль и красота, римлянам — справедливость и порядок:

Это — дальнее будущее, но на пути к нему — близкое будущее, и оно нелегкое. «Страдал ты на море — будешь страдать и на суше, — говорит Энею Сивилла, — ждет тебя новая война, новый Ахилл и новый брак — с чужеземкой; ты же, беде вопреки, не сдавайся и ше­ствуй смелее!» Начинается вторая половина поэмы, за «Одиссеей» — «Илиада».

В дне пути от Сивиллиных Аидовых мест — середина италийского берега, устье Тибра, область Лаций. Здесь живет старый мудрый царь Латин со своим народом — латинами; рядом — племя рутулов с молодым богатырем Турном, потомком греческих царей. Сюда при­плывает Эней; высадившись, усталые путники ужинают, выложив овощи на плоские лепешки. Съели овощи, съели лепешки. «Вот и столов не осталось!» — шутит Юл, сын Энея. «Мы у цели! — воскли­цает Эней. — Сбылось пророчество: «будете грызть собственные столы». Мы не знали, куда плывем, — теперь знаем, куда приплыли». И он посылает послов к царю Латину просить мира, союза и руки его дочери Лавинии. Латин рад: лесные боги давно вещали ему, что дочь его выйдет за чужестранца и потомство их покорит весь мир. Но богиня Юнона в ярости — враг ее, троянец, одержал верх над ее силой и вот-вот воздвигнет новую Трою: «Будь же война, будь общая кровь меж тестем и зятем! <…> Если небесных богов не склоню — преисподних воздвигну!»

В Лации есть храм; когда мир — двери его заперты, когда война — раскрыты; толчком собственной руки распахивает Юнона железные двери войны. На охоте троянские охотники по ошибке за­травили ручного царского оленя, теперь они латинам не гости, а враги. Царь Латин в отчаянии слагает власть; молодой Турн, сам сва­тавшийся к царевне Лавинии, а теперь отвергнутый, собирает могу­чую рать против пришельцев: тут и исполин Мезенций, и неуязвимый Мессап, и амазонка Камилла. Эней тоже ищет союзни­ков: он плывет по Тибру туда, где на месте будущего Рима живет царь Евандр, вождь греческих поселенцев из Аркадии. На будущем форуме пасется скот, на будущем Капитолии растет терновник, в бедной хижине царь угощает гостя и дает ему в помощь четыреста бойцов во главе со своим сыном, юным Паллантом. А тем временем мать Энея, Венера, сходит в кузницу своего мужа Вулкана, чтобы тот сковал ее сыну божественно прочные доспехи, как когда-то Ахиллу. На щите Ахилла был изображен весь мир, на щите Энея — весь Рим: волчица с Ромулом и Ремом, похищение сабинянок, победа над галлами, преступный Катилина, доблестный Катон и, наконец, торже­ство Августа над Антонием и Клеопатрой, живо памятное читателям Вергилия. «Рад Эней на щите картинам, не зная событий, и подни­мает плечом и славу, и судьбу потомков».

Но пока Эней вдалеке, Турн с италийским войском подступает к его стану: «Как пала древняя Троя, так пусть падет и новая: за Энея — его судьба, а за меня — моя судьба!» Два друга-троянца, храбрецы и красавцы Нис и Евриал, идут на ночную вылазку сквозь вражеский стан, чтобы добраться до Энея и призвать его на помощь. В безлунном мраке бесшумными ударами пролагают они себе путь среди спящих врагов и выходят на дорогу — но здесь на рассвете за­стигаетих неприятельский разъезд. Евриал попадает в плен, Нис — один против трехсот — бросается ему на выручку, но гибнет, головы обоих вздеты на пики, и разъяренные италийцы идут на приступ. Турн поджигает троянские укрепления, врывается в брешь, крушит врагов десятками, Юнона вдыхает в него силу, и только воля Юпите­ра кладет предел его успехам. Боги взволнованы, Венера и Юнона винят друг друга в новой войне и заступаются за своих любимцев, но Юпитер мановением их останавливает: если война начата,

Тем временем наконец-то возвращаются Эней с Паллантом и его отрядом; юный Асканий-Юл, сын Энея, бросается из лагеря на вы­лазку ему навстречу; войска соединяются, закипает общий бой, грудь в грудь, нога к ноге, как когда-то под Троей. Пылкий Паллант рвется вперед, совершает подвиг за подвигом, сходится, наконец, с непобе­димым Турном — и падает от его копья. Турн срывает с него пояс и перевязь, а тело в доспехах благородно позволяет соратникам вынести из боя. Эней бросается мстить, но Юнона спасает от него Турна; Эней сходится с лютым Мезенцием, ранит его, юный сын Мезенция Лавс заслоняет собою отца, — гибнут оба, и умирающий Мезенций просит похоронить их вместе. День кончается, два войска хоронят и оплакивают своих павших. Но война продолжается, и по-прежнему первыми гибнут самые юные и цветущие: после Ниса и Евриала, после Палланта и Лавса приходит черед амазонки Камиллы. Вырос­шая в лесах, посвятившая себя охотнице Диане, с луком и секирою бьется она против наступающих троянцев и погибает, сраженная дротом.

Видя гибель своих бойцов, слыша скорбные рыдания старого Латина и юной Лавинии, чувствуя наступающий рок, Турн шлет гонца к Энею: «Отведи войска, и мы решим наш спор поединком». Если победит Турн — троянцы уходят искать новую землю, если Эней — троянцы основывают здесь свой город и живут в союзе с латинами. Поставлены алтари, принесены жертвы, произнесены клятвы, два строя войск стоят по две стороны поля. И опять, как в «Илиаде», вдруг перемирие обрывается. В небе является знамение: орел налета­ет на лебединую стаю, выхватывает из нее добычу, но белая стая об­рушивается со всех сторон на орла, заставляет его бросить лебедя и обращает в бегство. «Это — наша победа над пришельцем!» — кри­чит латинский гадатель и мечет свое копье в троянский строй. Войска бросаются друг на друга, начинается общая схватка, и Эней и Турн тщетно ищут друг друга в сражающихся толпах.

А с небес на них смотрит, страдая, Юнона, тоже чувствуя насту­пающий рок. Она обращается к Юпитеру с последней просьбой:

«Будь что будет по воле судьбы и твоей, — но не дай троянцам навя­зать Италии свое имя, язык и нрав! Пусть Лаций останется Лацием и латины латинами! Троя погибла — позволь, чтоб и имя Трои погиб­ло!» И Юпитер ей отвечает: «Да будет так». Из троянцев и латинов, из рутулов, этрусков и Евандровых аркадян явится новый народ и разнесет свою славу по всему миру.

Эней и Турн нашли друг друга: «сшиблись, щит со щитом, и эфир наполняется громом». Юпитер стоит в небе и держит весы с жре­биями двух героев на двух чашах. Турн ударяет мечом — меч ломает­ся о щит, выкованный Вулканом. Эней ударяет копьем — копье пронзает Турну и щит и панцирь, он падает, раненный в бедро. Под­няв руку, он говорит: «Ты победил; царевна — твоя; не прошу поща­ды для себя, но если есть в тебе сердце — пожалей меня для моего отца: и у тебя ведь был Анхис!» Эней останавливается с поднятым мечом — но тут взгляд его падает на пояс и перевязь Турна, которые тот снял с убитого Палланта, недолгого Энеева друга. «Нет, не уйдешь! Паллант тебе мстит!» — восклицает Эней и пронзает сердце противника;

Так кончается «Энеида».

М. Л. Гаспаров

Метаморфозы (Metamorphoses ) - Поэма (ок. 1—8 н.э.)

Слово «метаморфозы» значит «превращения». Было очень много древних мифов, которые кончались превращениями героев — в реку, в гору, в животное, в растение, в созвездие. Поэт Овидий попробовал собрать все такие мифы о превращениях, которые он знал; их оказа­лось больше двухсот. Он пересказал их один за другим, подхватывая, переплетая, вставляя друг в друга; получилась длинная поэма под за­главием «Метаморфозы». Начинается она с сотворения мира — ведь когда Хаос разделился на Небо и Землю, это уже было первое в мире превращение. А кончается она буквально вчерашним днем: за год до рождения Овидия в Риме был убит Юлий Цезарь, в небе явилась большая комета, и все говорили, что это вознеслась на небеса душа Цезаря, который стал богом, — а это тоже не что иное, как превра­щение.

Так движется поэма от древнейших к новейшим временам. Чем древнее — тем величавее, тем космичнее описываемые превращения: мировой потоп, мировой пожар. Потоп был наказанием первым людям за их грехи — суша стала морем, прибой бил в маковки гор, рыбы плавали меж древесных ветвей, люди на утлых плотах умирали от голода. Только двое праведников спаслись на двухвершинной горе Парнасе — праотец Девкалион и жена его Пирра. Схлынула вода, открылся пустынный и безмолвный мир; со слезами они взмолились богам и услышали ответ: «Материнские кости мечите себе за спину!» С трудом они поняли: общая мать — Земля, кости ее — камни; они стали метать каменья через свои плечи, и за спиною Девкалиона из этих камней вырастали мужчины, а за спиною Пирры — женщины. Так явился на земле новый человеческий род.

А пожар был не по воле богов, а по дерзости неразумного под­ростка. Юный Фаэтон, сын Солнца, попросил отца: «Мне не верят, что я твой сын: дай же мне проскакать по небу в твоей золотой ко­леснице от востока до закатав «Будь по-твоему, — ответил отец, — но берегись: не правь ни вверх, ни вниз, держись середины, иначе быть беде!» И пришла беда: на высоте у юноши закружилась голова, дрогнула рука, кони сбились с пути, в небе шарахнулись от них и Рак и Скорпион, на земле запылали горные леса от Кавказа до Атласа, за­кипели реки от Рейна до Ганга, ссохлось море, треснула почва, свет пробился в черное царство Аида, — и тогда сама старая Земля, вски­нув голову, взмолилась Зевсу: «Хочешь сжечь — сожги, но помилуй мир, да не будет нового Хаоса!» Зевс грянул молнией, колесница рух­нула, а над останками Фаэтона написали стих: «Здесь сражен Фаэтон: дерзнув на великое, пал он».

Начинается век героев, боги сходят к смертным, смертные впада­ют в гордыню. Ткачиха Арахна вызывает на состязание богиню Афину, изобретательницу тканья, У Афины на ткани — олимпийские боги, Посейдон творит для людей коня, сама Афина — оливу, а по краям — наказания тех, кто посмел равняться с богами: те обраще­ны в горы, те в птиц, те в ступени храма. А у Арахны на ткани — как Зевс обернулся быком, чтоб похитить одну красавицу, золотым дождем для другой, лебедем для третьей, змеем для четвертой; как Посейдон превращался и в барана, и в коня, и в дельфина; как Апол­лон принимал вид пастуха, а Дионис — виноградаря, и еще, и еще. Ткань Арахны не хуже, чем ткань Афины, и Афина казнит ее не за работу, а за кощунство: превращает ее в паука, который висит в углу и вечно ткет паутину. «Паук» по-гречески — «арахна».

Зевсов сын, Дионис-виноградарь, чудотворцем идет по свету и дарит людям вино. Врагов своих он наказывает: корабельщики, пере­возившие его через море, решили похитить такого красавца и про­дать в рабство — но корабль их останавливается, пускает корни в дно, плющ обвивает мачту, с парусов повисают гроздья, а разбойники изгибаются телом, покрываются чешуей и дельфинами прыгают в море. А друзей своих он одаряет чем угодно, но не всегда они просят разумного. Жадный царь Мидас попросил: «Пусть все, чего я коснусь, становится золотом!» — и вот золотой хлеб и мясо ломают ему зубы, а золотая вода льется в горло расплавленным металлом. Простирая чудотворные руки, он молит: «Ах, избавь меня от пагубного дара!» — и Дионис с улыбкой велит: «Вымой руки в реке Пактоле». Сила ухо­дит в воду, царь снова ест и пьет, а река Пактол с тех пор катит зо­лотой песок.

Не только юный Дионис, но и старшие боги появляются меж людей. Сам Зевс с Гермесом в облике странников обходят людские села, но грубые хозяева гонят их от порогов. Только в одной бедной хижине приняли их старик и старуха, Филемон и Бавкида. Гости вхо­дят, пригнув головы, присаживаются на рогожу, перед ними столик с хромой ножкой, подпертой черепком, вместо скатерти его доску на­тирают мятой, в глиняных мисках — яйца, творог, овощи, сушеные ягоды. Вот и вино, смешанное с водой, — и вдруг хозяева видят: чудо — сколько ни пьешь, оно не убывает в чашах. Тут они догады­ваются, кто перед ними, и в страхе молят: «Простите нас, боги, за убогий прием». В ответ им хижина преображается, глинобитный пол становится мраморным, кровля вздымается на колоннах, стены бле­щут золотом, а могучий Зевс говорит: «Просите, чего хотите!» «Хотим остаться в этом вашем храме жрецом и жрицею, и как жили вместе, так и умереть вместе». Так и стало; а когда пришел срок, Фи­лемон и Бавкида на глазах друг у друга обратились в дуб и липу, толь­ко и успев молвить друг другу «Прощай!».

А меж тем век героев идет своим чередом. Персей убивает Горгону, превращающую в камень взглядом, и когда кладет ее отсеченную голову ниц на листья, то листья обращаются в кораллы. Ясон приво­зит из Колхиды Медею, и та превращает его дряхлого отца из стари­ка в молодого. Геракл бьется за жену с речным богом Ахелоем, тот оборачивается то змеем, то быком — и все-таки побежден. Тесей входит в критский Лабиринт и убивает там чудовищного Минотавра; царевна Ариадна дала ему нить, он протянул ее за собою по путаным коридорам от входа до середины, а потом нашел по ней дорогу об­ратно. Эту Ариадну отнял у Тесея и сделал своею женою бог Дионис, а венчик с ее головы он вскинул в небо, и там он засветился созвез­дием Северной Короны.

Строителем критского Лабиринта был умелец афинянин Дедал, пленник грозного царя Миноса, сына Зевса и отца Минотавра. Дедал томился на его острове, но бежать не мог: все моря были во власти Миноса. Тогда он решил улететь по небу: «Всем владеет Минос, но воздухом он не владеет!» Собрав птичьи перья, он скрепляет их вос­ком, вымеряет длину, выверяет изгиб крыла; а мальчик его Икар рядом то лепит комочки воска, то ловит отлетающие перышки. Вот уже готовы большие крылья для отца, маленькие для сына, и Дедал учит Икара: «Лети мне вслед, держись середины: ниже возьмешь — от брызг моря отяжелеют перья; выше возьмешь — от жара солнца размякнет воск». Они летят; рыбаки на берегах и пахари на пашнях вскидывают взгляды в небо и замирают, думая, что это вышние боги. Но опять повторяется участь Фаэтона: Икар радостно забирает ввысь, тает воск, рассыпаются перья, голыми руками он хватает воздух, и вот уже море захлестывает его губы, взывающие к отцу. С тех пор это море называется Икарийским.

Как на Крите был умельцем Дедал, так на Кипре был умельцем Пигмалион. Оба они были ваятелями: про Дедала говорили, что его статуи умели ходить, про Пигмалиона — будто его статуя ожила и стала ему женой. Это была каменная девушка по имени Галатея, такая прекрасная, что Пигмалион сам в нее влюбился: ласкал камен­ное тело, одевал, украшал, томился и наконец взмолился к богам:

«Дайте мне такую жену, как моя статуя!» И богиня любви Лфродита откликнулась: он касается статуи и чувствует мягкость и тепло, он це­лует ее, Галатея раскрывает глаза и разом видит белый свет и лицо влюбленного. Пигмалион был счастлив, но несчастны оказались его потомки. У него родился сын Кинир, а у Кинира дочь Мирра, и эта Мирра кровосмесительной любовью влюбилась в своего отца. Боги в ужасе обратилиее в дерево, из коры которого, как слезы, сочится ду­шистая смола, до сих пор называемая миррою. А когда настало время родить, дерево треснуло, и из трещины явился младенец по имени Адонис. Он вырос таким прекрасным, что сама Афродита взяла его себе в любовники. Но не к добру: ревнивый бог войны Арес наслал на него на охоте дикого вепря, Адонис погиб, и из крови его вырос недолговечный цветок анемон.

А еще у Пигмалиона был то ли правнук, то ли правнучка, по имени то ли Кенида, то ли Кеней. Родилась она девушкой, в нее влю­бился морской Посейдон, овладел ею и сказал: «Проси у меня чего угодной Она ответила: «Чтоб никто меня больше не мог обесчестить, как ты, — хочу быть мужчиной!» Начала эти слова женским голосом, кончила мужским. А в придачу, радуясь такому желанию Кениды, бог дал ее мужскому телу неуязвимость от ран. В это время справлял многолюдную свадьбу царь племени лапифов, друг Тесея. Гостями на свадьбе были кентавры, полулюди-полулошади с соседних гор, дикие и буйные. Непривычные к вину, они опьянели и набросились на женщин, лапифы стали защищать жен, началась знаменитая битва ла­пифов с кентаврами, которую любили изображать греческие скульп­торы. Сперва в свадебном дворце, потом под открытым небом, сперва метали друг в друга литыми чашами и алтарными головнями, потом вырванными соснами и глыбами скал. Тут-то и показал себя Кеней — ничто его не брало, камни отскакивали от него, как град от крыши, копья и мечи ломались, как о гранит. Тогда кентавры стали забрасывать его стволами деревьев: «Пусть раны заменятся гру­зом!» — целая гора стволов выросла над его телом и сперва колеба­лась, как в землетрясении, а потом утихла. И когда битва кончилась и стволы разобрали, то под ними лежала мертвая девушка Кенида,

Поэма близится к концу: про битву лалифов с кентаврами расска­зывает уже старый Нестор в греческом лагере под Троей. Даже Тро­янская война не обходится без превращений. Пал Ахилл, и тело его вынесли из битвы двое: мощный Аякс нес его на плечах, ловкий Одиссей отражал наседающих троянцев. От Ахилла остался знамени­тый доспех, кованный Гефестом: кому он достанется? Аякс говорит: «Я первый пошел на войну; я сильнейший после Ахилла; я лучший в открытом бою, а Одиссей — лишь в тайных хитростях; доспех — мне!» Одиссей говорит: «Зато лишь я собрал греков на войну; лишь я привлек самого Ахилла; лишь я удержал войско от возврата на деся­тый год; ум важней, чем сила; доспех — мне!» Греки присуждают до­спех Одиссею, оскорбленный Аякс бросается на меч, и из крови его вырастает цветок гиацинт, на котором пятнышки складываются в буквы «AI» — скорбный крик и начало Аяксова имени.

Троя пала, Эней плывет с троянскими святынями на запад, на каждой своей стоянке он слышит рассказы о превращениях, памят­ные в этих дальних краях. Он ведет войну за Лаций, потомки его правят в Альбе, и оказывается, что окрестная Италия не менее богата сказаниями о превращениях, чем Греция. Ромул основывает Рим и возносится в небеса — сам превращается в бога; семь столетий спус­тя Юлий Цезарь спасет Рим в гражданских войнах и тоже вознесется кометою — сам превратится в бога. А покамест преемник Ромула, Нума Помпилий, самый мудрый из древних римских царей, слушает речи Пифагора, самого мудрого из греческих философов, и Пифагор объясняет ему и читателям, что же такое превращения, о которых сплетались рассказы в столь длинной поэме.

Ничто не вечно, — говорит Пифагор, — кроме одной лишь души. Она живет, неизменная, меняя телесные оболочки, радуясь новым, забывая о прежних. Душа Пифагора жила когда-то в троянском герое Евфорбе; он, Пифагор, это помнит, а люди обычно не помнят. Из людских тел душа может перейти и в тела животных, и птиц, и опять людей; поэтому мудрый не станет питаться мясною пищей.

А всякая плоть, всякое тело, всякое вещество изменчиво. Все течет: сменяются мгновенья, часы, дни, времена года, возрасты чело­века. Земля истончается в воду, вода в воздух, воздух в огонь, и снова огонь уплотняется в грозовые тучи, тучи проливаются дождем, от дождя тучнеет земля. Горы были морем, и в них находят морские ра­ковины, а море заливает когда-то сухие равнины; иссыхают реки и пробиваются новые, острова откалываются от материка и срастаются с материком. Троя была могуча, а нынче в прахе, Рим сейчас мал и слаб, а будет всесилен: «В мире ничто не стоит, но все обновляется вечно».

Вот об этих вечных переменах всего, что мы видим в мире, и на­поминают нам старинные рассказы о превращениях — метаморфо­зах.

М. Л. Гаспаров

Фиест (Thyestes ) - Трагедия (40—50-е ?)

Герои этой трагедии — два царя-злодея из города Аргоса, Атрей и Фиест. Сыном этого Атрея был знаменитый вождь греков в Троян­ской войне Агамемнон — тот, которого убила его жена Клитемнестра, а ее за это убилих сын Орест (и Эсхил написал об этом свою «Орестею»). Когда греки спрашивали, за что были такие ужасы, то на это отвечали: «За грехи предков». Череда этих грехов началась очень давно.

Первым грешником был Тантал, могучий царь Малой Азии. Сами боги сходили с небес пировать в его дворце. Но Тантал оказался не­честивцем: не поверил, что боги всеведущи, и решил испытать их страшным испытанием. Он зарезал своего сына Пелопа, сварил в котле и подал его мясо к столу богов. Боги вознегодовали: Пелопа они воскресили и исцелили, а Тантала низвергли в Аид и казнили «танталовыми муками» — вечным голодом и жаждой. Он стоит в реке под сенью плодовых ветвей, но не может ни есть, ни пить; когда тянется к плодам, они ускользают, когда клонится к воде, она высыхает.

Вторым грешником был тот самый Пелоп, сын Тантала. Из Малой Азии он пришел в Южную Грецию и отбил ее у злого царя, который застаплял пришельцев состязаться с ним в колес­ничном беге, а побежденных убивал. Пелоп победил его хитростью: подкупил царского возницу, тот вынул втулку, которой держалось ко­лесо на оси, колесница разбилась, и царь погиб. Но ПелоП захотел скрыть свое коварство; вместо награды он столкнул царского возницу в море, и тот, падая, проклял за вероломство и Пелопа и всех его по­томков.

В третьем поколении грешниками стали Атрей и фиест, сыновья Пелопа. Они стали спорить за власть над Аргосом. В Пелоповом стаде был золоторунный баран — знак царской власти; его унаследо­вал Атрей, но Фиест обольстил жену Атрея и похитил барана. Нача­лись раздоры, Фиест был изгнан и жил, бедствуя, в нищете. Царство досталось Атрею, но ему этого было мало: он хотел отомстить брату за обольщение жены. Он вспомнил Танталов людоедский пир: он решил зарезать детей Фиеста и накормить Фиеста их мясом. Так он и сделал; боги ужаснулись, само Солнце свернуло с небесного пути, чтоб не видеть страшной трапезы. Об этом и написал свою кровавую трагедию Сенека.

Предчувствие ужасов начинается с первых же строк. Тень Тантала является из преисподней, ее гонит Эринния (по-латыни — «фурия»): «Ты зарезал своего сына в пищу богам — внуши теперь, чтоб твой внук зарезал сыновей другого внука в пищу отцу!» — «От­пусти меня — лучше терпеть пытку, чем быть пыткой!» — «Делай свое дело: пусть грешники под землей радуются своим казням, пусть знают, что на земле страшнее, чем в аду!» Безликий хор поет о грехах Тантала — теперь они множатся в его потомстве.

Внушенная мысль приходит в голову Атрея: «Ничтожен царь, медлящий мстить! Почему я еще не преступен? Злодейство ждет меж братом и братом — кто первый протянет к нему руку?» «Убей фиеста», — говорит советник. «Нет: смерть — это милость: я заду­мал большее». — «Чемже вздумал ты погубить фиеста?» — «Самим фиестом!» — «Чем заманишь его в плен?» — «Посулю полцарства: ради власти сам придет». — «Не боишься божьей кары?» — «Пусть рухнет на меня Пелопов дом — лишь бы рухнул и на брата». Хор, глядя на это, поет: нет, царь не тот, кто богат и могуч! ис­тинный царь — тот, кто чужд страстей и страхов, кто тверд и поко­ен духом.

Фиест научился этому в изгнании, но не до конца. Он снес беду, но не снес тягот. Он знает: «Нет царства больше, чем без царств до­вольным быть! Злодейство во дворцах живет — не в хижинах»; но в душе его страх. «Чего боишься?» — спрашивает сын. «Всего», — от­вечает фиест и все-таки идет к Атрею. Атрей выходит навстречу. «Я рад видеть брата! — говорит он (и это правда). — Будь царем со мною!» «Оставь меня в ничтожестве», — отвечает Фиест, «Ты от­казываешься от счастья?» — «Да, ибо знаю: счастье переменчи­во». — «Не лишай меня славы поделиться властью! — говорит Атрей. — Быть у власти — случайность, отдать власть — доблесть». И Фиест уступает. Хор рад миру, но напоминает себе: радость не бы­вает долгой.

О злодействе, как водится, рассказывает вестник. Есть темная роща, посвященная Пелопу, где стонут стволы и бродят призраки; там у алтаря, как жертвенных животных, зарезал Атрей фиестовых сыновей — одному снес голову, другому перерезал горло, третьему пронзил сердце. Дрогнула земля, пошатнулся дворец, черная звезда скатилась с небес. «О ужас!» — восклицает хор. Нет, ужас впереди: царь рассекает тела, мясо кипит в котле и шипит на верте­лах, огонь не хочет гореть под ними, дым черной тучей нависает над домом. Не ведающий беды фиест пирует с братом и дивится, что кусок не идет ему в горло, что дыбом встают умащенные волосы. Хор глядит в небо, где Солнце с полпути повернуло вспять, тьма встает с горизонта — не конец ли это света, не смешается ли мир в новом Хаосе?

Атрей торжествует: «Жаль, что тьма и что боги не видят мое дело, — но мне довольно, что его увидит Фиест! Вот он пьет послед­нюю чашу, где с вином смешана кровь его сыновей. Пора!» На блюде вносят отрезанные головы Фиестовых детей. «Узнаешь сыновей?» — «Узнаю брата! О, дай мне хотя бы похоронить их тела!» — «Они уже похоронены — в тебе». — «Где мой меч, чтобы я пронзил себя?» — «Пронзи — и пронзишь сыновей у себе». — «Чем сыновья винов­ны?» — «Тем, что ты — их отец». — «Где мера злодеянью?» — «Есть мера преступлению — нет меры возмездию!» — «Гряньте, боги, молниями: пусть я стану сам погребальным костром сыновьям своим!» — «Ты обольстил мою жену — ты сам первым убил бы моих детей, если бы не думал, что они — твои». — «Боги-мстители, будьте карою Атрею». — «А тебе вечной карою — твои сыновья в тебе!»

Хор безмолвствует.

М. Л. Гаспаров

Метаморфозы, иди Золотой осел (Metamorphoses sive asinus aureus) - Авантюрно-аллегорический роман

Герой романа Луций (случайно ли совпадение с именем автора?!) путешествует по Фессалии. В пути он слышит увлекательные и страш­ные истории о колдовских чарах, превращениях и прочих ведьмов­ских проделках. Луций прибывает в фессалийский город Гипату и останавливается в доме некоего Милона, который «набит деньгами, страшный богатей, но скуп донельзя и всем известен как человек преподлый и прегрязный». Во всем античном мире Фессалия слави­лась как родина магического искусства, и вскоре Луций убеждается в этом на собственном печальном опыте.

В доме Милона у него завязывается роман со служанкой Фотидой, которая открывает любовнику тайну своей хозяйки. Оказывается, Памфила (так зовут жену Милона) с помощью чудесной мази может превращаться, предположим, в сову. Луций страстно хочет испытать это, и Фотида в конце концов поддается на его просьбы: оказывает содействие в столь рискованном деле. Но, проникнув тайно в комнату хозяйки, она перепутала ящички, и в итоге Луций превращается не в птицу, а в осла. В этом облике и пребывает он до самого конца романа, зная лишь, что для обратного превращения ему надо отведать лепестков роз. Но различные препятствия встают на его пути всякий раз, как он видит очередной розовый куст.

Новоявленный осел становится собственностью шайки разбойни­ков (они ограбили дом Милона), которые используют его, естествен­но, как вьючное животное: «Я был скорее мертв, чем жив, от тяжести такой поклажи, от крутизны высокой горы и продолжитель­ности пути».

Не раз находящийся на краю гибели, измученный, избитый и полуголодный, Луций невольно участвует в набегах и живет в горах, в притоне разбойников. Там ежедневно и еженощно выслушивает он и запоминает (превратившись в осла, герой, к счастью, не утратил по­нимания человеческой речи) все новые и новые страшные истории о разбойничьих приключениях. Ну, например, — рассказ о могучем разбойнике, облачившемся в медвежью шкуру и в этом облике про­никшем в дом, избранный его сотоварищами для ограбления.

Самая известная из вставных новелл романа — «Амур и Пси­хея» — дивная сказка о младшей и прекраснейшей из трех сестер: она стала возлюбленной Амура (Купидона, Эрота) — коварного стреловержца.

Да, Психея была столь прекрасна и обворожительна, что бог любви сам полюбил ее. Перенесенная ласковым Зефиром в сказоч­ный дворец, Психея каждую ночь принимала Эрота в свои объятия, лаская божественного возлюбленного и чувствуя, что любима им. Но при этом прекрасный Амур оставался невидимым — главное условие их любовных встреч…

Психея уговаривает Эрота разрешить ей повидаться с сестрами. И, как всегда бывает в подобных сказках, завистливые родственницы подбивают ее ослушаться мужа и попытаться его увидеть. И вот во время очередного свидания Психея, давно снедаемая любопытством, зажигает светильник и, счастливая, радостно разглядывает прекрасногo супруга, спящего рядом с ней.

Но тут с фитиля лампы брызнуло горячее масло: «Почувствовав обжог, бог вскочил и, увидев запятнанной и нарушенной клятву, быстро освободился от объятий и поцелуев несчастнейшей своей супру­ги и, не произнеся ни слова, поднялся в воздух».

Богиня любви и красоты Венера, чувствуя в Психее соперницу, всячески преследует избранницу своего стрелоносного и капризного сына. И с чисто женской страстностью восклицает: «Так он на самом деле любит Психею, соперницу мою по самозваной красоте, похити­тельницу моего имени?!» А затем просит двух небожительниц — Юнону и Цереру — «найти сбежавшую летунью Психею», выдавая ее за свою рабыню.

Меж тем Психея, «переходя с места на место, днем и ночью с беспокойством ищет своего мужа, и все сильнее желает если не лас­ками супруги, то хоть рабскими мольбами смягчить его гнев». На тернистом пути своем она попадает в отдаленный храм Цереры и трудолюбивой покорностью завоевывает ее благосклонность, И все ж богиня плодородия отказывается предоставить ей убежище, ибо свя­зана с Венерой «узами старинной дружбы».

Так же отказывается приютить ее и Юнона, говорящая: «Законы, запрещающие покровительствовать чужим беглым рабам без согласия их хозяев, от этого меня удерживают». И хорошо хоть, что богини не выдали Психею разгневанной Венере.

А та между тем просит Меркурия объявить, так сказать, вселен­ский розыск Психеи, огласив всем людям и божествам ее приметы. Но Психея в это время и сама уже подходит к чертогам своей неук­ротимой и прекрасной свекрови, решив сдаться ей добровольно и робко надеясь на милосердие и понимание.

Но надежды ее напрасны. Венера жестоко насмехается над не­счастной невесткой и даже избивает ее. Богиню, кроме всего, бесит уже сама мысль о перспективе стать бабушкой: она собирается поме­шать Психее родить дитя, зачатое от Амура: «Брак ваш был неравен, к тому же, заключенный в загородном поместье, без свидетелей, без согласия отца, он не может считаться действительным, так что родит­ся от него незаконное дитя, если я вообще позволю тебе доносить его».

Затем Венера дает Психее три невыполнимых задания (ставшие затем «вечными сюжетами» мирового фольклора). Первое из них — разобрать несметную кучу ржи, пшеницы, мака, ячменя, проса, горо­ха, чечевицы и бобов — Психее помогают выполнить муравьи. Так же, с помощью добрых сил природы и местных божеств, справляется она и с остальными повинностями.

Но и Амур тем временем страдал в разлуке с любимой, которую уже простил. Он обращается к своему отцу Юпитеру с просьбой раз­решить этот «неравный брак». Главный Олимпиец созвал всех богов и богинь, велел Меркурию немедленно доставить Психею на небо и, протянув ей чашу с амброзией, сказал: «Прими, Психея, стань бес­смертной. Пусть никогда Купидон не отлучается из объятий твоих и да будет этот союз на веки веков!»

И была сыграна на небе свадьба, на которой весело плясали все боги и богини, и даже Венера, уже к тому времени подобревшая. «Так надлежащим образом передана была во власть Купидона Пси­хея, и, когда пришел срок, родилась у них дочка, которую зовем мы Наслаждением».

Впрочем, Зевса можно понять: во-первых, он был не совсем бес­корыстен, ибо за согласие на этот брак попросил Амура подыскать ему на Земле очередную красавицу для любовных утех. А во-вторых, как мужчина, не лишенный вкуса, он понимал чувства сына…

Этот трогательно-трагический рассказ Луций услышал от пьяной старухи, которая вела хозяйство в пещере разбойников. Благодаря со­хранившейся способности понимать людскую речь, превращенный в осла герой узнал множество и других удивительных историй, ибо почти непрерывно находился в пути, на коем попадалось ему немало искусных рассказчиков.

После множества злоключений, постоянно меняя хозяев (преиму­щественно — злых и лишь изредка — добрых), Луций-осел в конце концов спасается бегством и оказывается однажды на уединенном Эгейском побережье. И тут, наблюдая рождение Луны, восходящей из моря, он вдохновенно обращается к богине Селене, носящей мно­жество имен у разных народов: «Владычица небес! Совлеки с меня образ дикого четвероногого, верни меня взорам моих близких <…> Если же гонит меня с неумолимой жестокостью какое-нибудь боже­ство, пусть мне хоть смерть дана будет, если жить не дано!» И царст­венная Исида (египетское имя Селены-Луны) является Луцию и указывает путь к спасению. Не случайно именно эта богиня в анти­чном мире всегда связывалась со всеми таинственными действами и магическими превращениями, ритуалами и мистериями, содержание коих было известно лишь посвященным. Во время священного шест­вия жрец, заранее предупрежденный богиней, дает несчастному воз­можность наконец вкусить розовых лепестков, и на глазах восхищенно-экзальтированной толпы Луций вновь обретает челове­ческий облик.

Приключенческий роман завершается главой, посвященной рели­гиозным таинствам. И происходит это вполне органично и естествен­но (ведь речь все время идет о превращениях — в том числе и духовных!).

Пройдя через серию священных обрядов, познав десятки таинст­венных посвящений и в конце концов возвратившись домой, Луций вернулся и к судебной деятельности адвоката. Но ,в более высоком звании, чем был ранее, и с добавлением священных обязанностей и должностей.

Ю. В. Шанин

Сатирикон (Satiriconus seu Сеnа trimalchionis) - Плутовской роман

Текст первого известного в мировой литературе авантюрного (или плутовского) романа сохранился лишь фрагментарно: отрывки 15-й, 16-й и предположительно 14-й главы. Нет начала, нет и конца, А всего, по-видимому, было 20 глав…

Главный герой (от его имени ведется повествование) — поднато­ревший в риторике неуравновешенный юноша Энколпий, явно не­глупый, но, увы, небезупречный человек. Он скрывается, спасаясь от кары за ограбление, убийство и, самое главное, за сексуальное свято­татство, навлекшее на него гнев Приапа — очень своеобразного древ­негреческого бога плодородия. (Ко времени действия романа культ этого бога пышно расцвел в Риме. В изображениях Приапа обяза­тельны фаллические мотивы: сохранилось много его скульптурою)

Энколпий с подобными ему друзьями-параситами Аскилтом, Гитоном и Агамемноном прибыли в одну из эллинских колоний в Кам­пании (область древней Италии). В гостях у богатого римского всадника Ликурга они все «переплелись парочками». При этом тут в чести не только нормальная (с нашей точки зрения), но и чисто мужская любовь. Затем Энколлий и Аскилт (еще недавно бывшие «братцами») периодически меняют свои симпатии и любовные си­туации. Аскилт увлекается милым мальчиком Гитоном, а Энколпий приударяет за красоткой Трифэной…

Вскоре действие романа переносится в поместье судовладельца Лиха. И — новые любовные переплетения, в коих принимает учас­тие и хорошенькая Дорида — жена Лиха, В итоге Энколпию и Гитону приходится срочно удирать из поместья.

По дороге лихой ритор-любовник забирается на корабль, севший на мель, и умудряется там стащить дорогую мантию со статуи Исиды и деньги рулевого. Затем возвращается в поместье к Ликургу.

…Вакханалия поклонниц Приапа — дикие «шалости» Приаповых блудниц… После многих приключений Энколпий, Гитон, Аскилт и Агамемнон попадают на пир в дом Трималхиона — разбогатевшего вольноотпущенника, дремучего неуча, мнящего себя весьма образо­ванным. Он энергично рвется в «высший свет».

Беседы на пиру. Рассказы о гладиаторах. Хозяин важно сообщает гостям: «Теперь у меня — две библиотеки. Одна — греческая, вторая — латинская». Но тут же обнаруживается, что в его голове самым чудовищным образом перепутались известные герои и сюжеты эллинских мифов и гомеровского эпоса. Самоуверенная заносчивость малограмотного хозяина безгранична. Он милостиво обращается к гостям и в то же время, сам вчерашний раб, неоправданно жесток со слугами. Впрочем, Трималхион отходчив…

На громадном серебряном блюде слуги вносят целого кабана, из которого внезапно вылетают дрозды. Их тут же перехватывают пти­целовы и раздают гостям. Еще более грандиозная свинья начинена жареными колбасами. Тут же оказалось блюдо с пирожными: «По­среди него находился Приап из теста, держащий, по обычаю, корзину с яблоками, виноградом и другими плодами. Жадно накинулись мы на плоды, но уже новая забава усилила веселье. Ибо из всех пирожных при малейшем нажиме забили фонтаны шафрана…»

Затем три мальчика вносят изображения трех Ларов (боги-хранители дома и семьи). Трималхион сообщает: их зовут Добытчик, Счастливчик и Наживщик. Чтобы развлечь присутствующих, Никерот, друг Трималхиона, рассказывает историю про солдата-оборотня, а сам Трималхион — про ведьму, похитившую из гроба мертвого маль­чика и заменившую тело фофаном (соломенным чучелом).

Тем временем начинается вторая трапеза: дрозды, начиненные орехами с изюмом. Затем подается огромный жирный гусь, окру­женный всевозможной рыбой и птицей. Но оказалось, что искусней­ший повар (по имени Дедал!) все это сотворил из… свинины.

«Затем началось такое, что просто стыдно рассказывать: по како­му-то неслыханному обычаю, кудрявые мальчики принесли духи в се­ребряных флаконах и натерли ими ноги возлежащих, предварительно опутав голени, от колена до самой пятки, цветочными гирляндами».

Повару в награду за его искусство разрешалось на некоторое время возлечь за столом вместе с гостями. При этом слуги, подавая очередные блюда, обязательно что-то напевали, независимо от нали­чия голоса и слуха. Танцоры, акробаты и фокусники тоже почти не­прерывно развлекали гостей.

Растроганный Трималхион решил огласить… свое завещание, по­дробное описание будущего пышного надгробия и надпись на нем (собственного сочинения, естественно) с детальнейшим перечислени­ем своих званий и заслуг. Еще более этим умилившись, он не может удержаться и от произнесения соответствующей речи: «Друзья! И рабы — люди: одним с нами молоком вскормлены. И не виноваты они, что участь их горька. Однако, по моей милости, скоро они на­пьются вольной воды, Я их всех в завещании своем на свободу отпус­каю<,..> Все это я сейчас объявляю затем, чтобы челядь меня теперь любила так же, как будет любить, когда я умру».

Приключения Энколпия продолжаются. Однажды он забредает в пинакотеку (художественную галерею), где любуется картинами про­славленных эллинских живописцев Апеллеса, Зевксида и других. Тут же он знакомится со старым поэтом Эвмолпом и не расстается с ним уже до самого конца повествования (верней, до известного нам конца).

Эвмолп почти непрерывно говорит стихами, за что неоднократно бывал побиваем камнями. Хотя стихи его вовсе не были плохими. А иногда — очень хорошими. Прозаическая канва «Сатирикона» не­редко прерывается стихотворными вставками («Поэма о граждан­ской войне» и др.). Петроний был не только весьма наблюдательным и талантливым прозаиком и поэтом, но и прекрасным подражателем-пародистом: он виртуозно имитировал литературную манеру со­временников и знаменитых предшественников.

…Эвмолп и Энколпий беседуют об искусстве. Людям образован­ным есть о чем поговорить. Тем временем красавец Гитон возвраща­ется от Аскилта с повинной к своему прежнему «братцу» Энколпию. Измену свою он объясняет страхом перед Аскилтом: «Ибо он обла­дал оружием такой величины, что сам человек казался лишь придат­ком к этому сооружению». Новый поворот судьбы: все трое оказываются на корабле Лиха. Но не всех их тут встречают одинаково радушно. Однако старый поэт восстанавливает мир. После чего развлекает своих спутников «Рассказом о безутешной вдове».

Некая матрона из Эфеса отличалась великой скромностью и суп­ружеской верностью. И когда умер ее муж, она последовала за ним в погребальное подземелье и намеревалась там уморить себя голодом. Вдова не поддается на уговоры родных и друзей. Лишь верная слу­жанка скрашивает в склепе ее одиночество и так же упорно голодает, Миновали пятые сутки траурных самоистязаний…

«…В это время правитель той области приказал неподалеку от подземелья, в котором вдова плакала над свежим трупом, распять не­скольких разбойников. А чтобы кто-нибудь не стянул разбойничьих тел, желая предать их погребению, возле крестов поставили на стра­жу одного солдата, С наступлением ночи он заметил, что среди над­гробных памятников откуда-то льется довольно яркий свет, услышал стоны несчастной вдовы и по любопытству, свойственному всему роду человеческому, захотел узнать, кто это и что там делается. Он немедленно спустился в склеп и, увидев там женщину замечательной красоты, точно перед чудом каким, точно встретившись лицом к лицу с тенями загробного мира, некоторое время стоял в смущении. Затем, когда увидел наконец лежащее перед ним мертвое тело, когда рассмотрел ее слезы и исцарапанное ногтями лицо, он, конечно, понял, что это — только женщина, которая после смерти мужа не может от горя найти себе покоя. Тогда он принес в склеп свой скромный обед и принялся убеждать плачущую красавицу, чтобы она перестала понапрасну убиваться и не терзала груди своей бесполезны­ми рыданиями».

Через некоторое время к уговорам солдата присоединяется и вер­ная служанка. Оба убеждают вдову, что торопиться на тот свет ей пока рано. Далеко не сразу, но печальная эфесская красавица все же начинает поддаваться их увещеваниям. Сперва, изнуренная долгим постом, она соблазняется пищей и питьем. А еще через некоторое время солдату удается завоевать и сердце прекрасной вдовы.

«Они провели во взаимных объятиях не только эту ночь, в кото­рую справили свою свадьбу, но то же самое было и на следующий, и даже на третий день. А двери в подземелье на случай, если бы к мо­гиле пришел кто-нибудь из родственников и знакомых, разумеется, заперли, чтобы казалось, будто эта целомудреннейшая из жен умерла над телом своего мужа».

Тем временем близкие одного из распятых, воспользовавшись от­сутствием охраны, сняли с креста и погребли его тело. А когда влюб­ленный страж обнаружил это и, трепеща от страха перед грядущим наказанием, поведал о пропаже вдове, та решила: «Я предпочитаю повесить мертвого, чем погубить живого». Согласно этому, она дала совет вытащить мужа из гроба и пригвоздить его к пустому кресту. Солдат немедленно воспользовался блестящей мыслью рассудительной женщины. А на следующий день все прохожие недоумевали, каким образом мертвый взобрался на крест».

На море поднимается буря. В пучине гибнет Лих. Остальные про­должают носиться по волнам. Причем Эвмолп и в этой критической ситуации не прекращает своих поэтических декламации. Но в конце концов несчастные спасаются и проводят беспокойную ночь в рыбац­кой хижине.

А вскоре все они попадают в Кротону — один из старейших гре­ческих городов-колоний на южном побережье Апеннинского полу­острова. Это, кстати, единственная географическая точка, конкретно обозначенная в доступном нам тексте романа.

Чтобы жить безбедно и беззаботно (так уж они привыкли) и в новом городе, друзья по приключениям решают: Эвмолп выдаст себя за очень зажиточного человека, раздумывающего, кому бы завещать все свои несметные богатства. Сказано — сделано. Это дает возмож­ность неунывающим приятелям спокойно жить, пользуясь у горожан не только радушным приемом, но и неограниченным кредитом. Ибо многие кротонцы рассчитывали на долю в завещании Эвмолпа и на­перебой старались завоевать его благосклонность.

И снова следует серия любовных не столько приключений, сколько злоключений Энколпия. Все его неприятности связаны с уже упо­мянутым гневом Приапа.

Но кротонцы наконец прозрели, и нет предела их справедливому гневу. Горожане энергично готовят расправу над хитрецами. Энколпию с Гитоном удается бежать из города, бросив там Эвмолпа.

Жители Кротоны поступают со старым поэтом по их древнему обычаю. Когда в городе свирепствовала какая-нибудь болезнь, одною из соотечественников граждане в течение года содержали и кормили наилучшим образом за счет общины. А затем приносили в жертву:

этого «козла отпущения» сбрасывали с высокой скалы. Именно так кротонцы и поступили с Эвмолпом.

Ю. В. Шаним