Засада на черной тропе

Парашютный десант

Шли годы. Карацупа день за днем выходил на границу. То пешком, то верхом совершал он далекие и короткие маршруты. На пограничной заставе шла обычная повседневная жизнь — жизнь, наполненная событиями. Засады, секреты, погони за нарушителями, поиски диверсантов и шпионов…

Операция, о которой пойдет речь, обозначена в записной книжке Никиты Федоровича Карацупы коротко: «Парашютный десант». Но за этой записью скрывается вот что…

Ночью следопыта вызвали к начальнику заставы.

— Собирайтесь в отряд, оттуда звонили. Срочное дело. Совершенно секретное!

Забежав в казарму, Карацупа захватил приготовленный для поездок чемоданчик и выскочил с ним во двор заставы. Его ждал небольшой грузовик. Ингус влетел в кузов могучим прыжком. Карацупа забрался за ним, сел спиной к кабине, прикрыл овчарку полой шинели и стукнул рукой по борту: «Поехали!»

В штабе отряда следопыту передали новый приказ: выехать с розыскной собакой еще дальше — в штаб поисковых групп. Вручая командировочные документы, дежурный по отряду сообщил: в соседней области ночью высадилась группа парашютистов. На огромной территории проходит большая операция — прочесывают тайгу, сопки, болота; поставлены на ноги войска и милиция.

— И как назло, у нас размыло после грозы шоссейную дорогу, — огорчился дежурный. — Пригородный поезд будет только вечером. Ждать нельзя. Отправлю-ка я вас на паровозе!

Стальная громада, пышущая жаром, напугала Ингуса. Овчарка ощерилась, фыркнула, жалобно заскулила. В это время паровоз пустил гулкую струю горячего пара. Ингус перепугался еще больше, бросился к ногам хозяина. Карацупа осторожно поднял овчарку и заставил ее вскарабкаться в паровозную будку. Ингус тотчас забился в угол, к тендеру, и глухо зарычал, когда кочегар захотел его погладить.

— Строгая собачка! — уважительно сказал машинист. — Читал я как-то в газете про одного пограничника, про Карацупу, кажется, и его собачку. Очень интересно сказано. Не знакомы вы с ними?

— Нет, папаша, не знаком, — сухо отозвался следопыт. — Поедем?

Машинист посмотрел на часы, взялся рукой за реверс.

— Курьерской скоростью доставим, товарищ пограничник, не беспокойтесь!

Локомотив вышел на главный путь и, раскачиваясь, глухо грохоча на стыках рельсов, помчался к узкой пади, потом ворвался в черный от копоти гранитный полуовал тоннеля. Густой дым перехватил дыхание. Ингус зачихал. Локомотив выскочил из тоннеля, и снова поплыли вершины сопок, затуманенные ущелья, тронутые летней желтизной леса.

Через три часа курьерского хода паровоз вышел на узловую станцию. Карацупа поблагодарил железнодорожников, ловко спрыгнул с паровоза на землю, принял на руки оробевшего Ингуса и бережно перенес его через вокзал в сквер.

— Оставляю чемодан. Охраняй! Сейчас приду.

Военный комендант ждал пограничника. Получив билеты, Карацупа вышел к Ингусу — и не узнал его: подобревший, ласковый Ингус лежал в траве около чемоданчика и, облизываясь, смотрел на молодых людей в синих костюмах, серых шляпах, с желтыми чемоданчиками в руках. Футболистов, очевидно, заинтересовала овчарка — они говорили Ингусу ласковые слова, соблазняли его сладостями. После всего пережитого в паровозе, копоти и тьмы в тоннелях Ингусу было приятно внимание людей.

— Оставьте собаку! — строго сказал Карацупа. — Зачем кормите?

— Замечательная собака! Просто хочется сделать ей приятное, — заговорил светловолосый спортсмен: — Только жаль: не берет сласти. А мы и конфет купили. Знаете, я читал про одну собаку — Ингусом эта собака у пограничников зовется. Замечательный пес! Вот бы его увидеть!

Ингус, услыхав свою кличку, повел ушами, встал и посмотрел на незнакомцев. Карацупа насупился.

— Смотрите, откликается на кличку Ингус, — обрадовался спортсмен. — Может, это и есть Ингус? А вы, часом, не Карацупа?

— Я не Карацупа, собака не Ингус, — отрезал пограничник, хотя самолюбие так и толкало сказать: «Да, я Карацупа, а это мой верный друг, мой Ингус». Но служба сурова, и он промолчал.

Около Ингуса собралась толпа.

В это время с грохотом подкатил поезд. Карацупа повел Ингуса к вагону. Пассажиры заохали и заахали, увидев, как Ингус степенно вошел в купе.

Через несколько часов наши путешественники пересели на дрезину и очутились на далеком таежном полустанке. В тупике стоял зеленый бронированный вагон с антеннами радиостанции. Часовые пропустили следопыта. У него взяли пакет, запечатанный сургучными печатями. И вскоре начальник штаба поискового отряда, лысый, сухой человек с острыми глазами, изучающе осмотрел Карацупу, словно оценивая его возможности, и сразу приступил к делу.

— Высадилась группа парашютистов-диверсантов. — Начальник штаба подвел Карацупу к стенной карте и очертил на ней место, где были обнаружены нарушители. — Их было десятеро. Семерых взяли. Одного убили час назад. Остались двое. Поиски ведутся в большом масштабе. Не исключено, что искать их нужно совсем в другом районе, вот здесь, в верховьях таежной реки. — Начальник штаба обвел участок карты, покрытый густой зеленью и голубыми лентами речных протоков. — Шансов на то, что они здесь, не так уж много, но мы должны обследовать и этот район. Вы пограничник боевой, стреляный, с опытом. Поэтому вас и вызвал. Тайгу знаете. Ходить умеете. Собака у вас отличная. Думаю, что на вас можно положиться. Если уж и вы не найдете — значит диверсантов там нет. А если возьмете след, то не сомневаюсь, что доставите нарушителей живыми или мертвыми. Лучше, понятно, живыми.

В тот же день следопыт с Ингусом прибыли в городок на берегу могучей реки и там поднялись на палубу речного катера. Здесь Карацупу ждала поисковая группа — десять бойцов, вооруженных винтовками.

Вскоре тайга и горы стиснули реку. Ни тропы, ни избушки, ни дымка на ее берегах. Только тайга, зеленая, черная, синяя.

— Разрешите, товарищ пограничник, предложение внести, — обратился к Карацупе моторист. — По заимкам шукать нужно. Вон там Ерофей живет. — Моторист показал на далекую гору. — Верный человек. Все знает, Тигрятник.

— Да вон он и плывет! — воскликнул рулевой.

Ерофей, бородатый мужик, в высоких бродовых сапогах и латанной на плечах рубахе, вскоре поднялся на палубу и сразу обратился к Карацупе:

— Случай тут у нас случился. С Рассыпной пади охотник Федор — километров, почитай, за сто отсюда живет, — пришел сейчас, да говорит: «Ерофей, беда! В займище убийство: бабушку умертвили; капкан очистили. След убивца открылся: чужие здесь, с ружьями». А откуда взялись, ума не приложим! Потом в топи Федор костер нашел, в угольях матерьял горелый — белый, крепкий. Видать, шелк. Сосед Федор ко мне и подался, а я — в сельсовет. Ну, раз и вы тут — идемте, след укажу.

Высадились на берег. Карацупа оставил двух бойцов в избушке Ерофея наблюдать за рекой и контролировать охотничьи тропы; двух бойцов послал на катере передать с пристани в штаб первое сообщение, а потом нести на реке патрульную службу. Он знал: из тайги человек обязательно будет идти к реке — другого пути у него нет. А сам с Ерофеем и шестью бойцами двинулся в тайгу.

— Кабаньей тропой пойдем, — сразу предложил Ерофей, заняв место во главе отряда. — Наперерез к реке податься нужно — к реке человек пойдет, а мы его тут и встретим. К реке обязательно пойдет.

Карацупа шел за проводником по притихшей черной тайге, освещенной косыми лучами солнца. Увитые лианами деревья вставали непроницаемой стеной, уводили в душные, темные пади. Ингус устал, чувствовал себя скверно — смена впечатлений в дороге, поход по хвойным иглам, сквозь бурелом, в ядовитых испарениях болот сказался даже на неутомимой овчарке.

Пришли к охотничьей избушке. Ингус взял от нее след, направился в глубь леса и остановился: след исчез. Карацупа повел овчарку снова к избушке, навел вторично на след и добежал с Ингусом до места, где след затерялся на кабаньей тропе. Едва приметная в дебрях, она вела к водопоям, исчезала в топях, снова появлялась, пересеченная другими звериными тропами.

Переменили тропу, пошли по другой и тут опить напали на след. Началась погоня.

Карацупа и Ерофей были неутомимы — они не давали отряду отдыха, Только бойцы разведут костер, снимут обувь, устало повалятся на землю, как Карацупа и Ерофей уже тормошат их: надо идти дальше.

Трое бойцов так устали, что на очередном привале легли на землю у костра и не могли подняться; молча, одними глазами просили они прощения за свою слабость. Карацупа стащил с обросшего бородой щербатого бойца сапоги — в лицо ударил едкий запах спекшейся крови: ступня у бойца покрылась ранами. Он застонал. Идти дальше боец не мог, но невозможно было и покинуть его одного в тайге. Пришлось наиболее уставших бойцов оставить здесь на отдых.

Тайга кружила голову туманами, пугала воплями зверей и птиц. На каждом шагу нужно было осматривать стволы кедров, сломанные ветви, примятую траву, определяя, кто же тут пробирался: зверь или человек? Перед поисковым отрядом открывались то кабаньи тропы, то участки разворошенного листа и логовища, «купалки» — места купанья в грязи кабанов, — но не было ни одного признака человека.

Чащоба густела, а ноги деревенели, тела обмякли, и руки совсем не подчинялись человеку. Запасы продовольствия кончились — нужно было охотиться. От гнилой воды болели желудки. Одолевали комары и тучи гнуса. Но Карацупа с Ерофеем без устали вели отряд; где проползали они под завалами, где рубили кусты и лианы, где брели с кочки на кочку по тряскому болоту.

— Теперь тигровые места пойдут… — тяжко вздохнув, предупредил Ерофей. — Поглядывать нужно…

Ингус первым почуял опасность — ощерился, фыркнул, шерсть его встала дыбом. Шагнув в подлесок, он заметил на траве вмятины от тигриных лап. Голые, с твердыми округлыми «мозолями» подошвы оставили ясный и четкий отпечаток. Карацупа прикинул на глаз; длина следа от лапы примерно сантиметров семнадцать, длина шага — немногим меньше метра.

— Крупный зверь!.. — Ерофей встал на колени, тщательно осмотрел след. — Давно шел. Может, сейчас он километров за сто отсюда убег: тигр — бродячий. За сутки, бывает, зверь километров по сто переходы делает. А может, таится, ждет…

Ингус дрожал, отказывался идти. Бойцы озирались и не решались ступить ногой в сторону от тропы. Карацупа понял: теперь все зависит от него, от его воли.

— Приготовить оружие! — сухо, разделяя слова, приказал следопыт. — Проверить патроны. Достать ножи. На марше не растягиваться! Ну, Ингус, чего струсил? Тигра испугался? А ты не бойся! Мы вон какая сила!

Ерофей снял с плеча ружье, вытащил из ножен короткий охотничий нож, молча отстранил с пути Карацупу и вышел вперед. Не оглядываясь, шагнул во тьму зарослей и повел за собой отряд.

Вздрагивая от малейшего треска, бойцы шагали по зарослям. За каждым деревом им чудились зеленые глаза тигра, буреломы казались лежкой полосатого зверя. И все же отряд шел вперед. Не останавливаясь, забыв о привале, о пище и воде, шли и шли они по темной узкой пади, потом поднялись на ощетинившийся кедрами перевал — и разом встали: на фоне неба поднималась из котловины узкая струйка дыма.

— Чужой!.. — Ерофей подался вперед, жадно понюхал воздух. — Не знает, что в костер класть… Вишь, дыму сколько!.. — Таежник осмотрелся. — Угадал твой Ингус — правильно пошли: от Федора вороги к реке подались. Заходить нам нужно с подветренной стороны. Тигра только не помешала бы…

Спустились в болотистую падь. Ерофей раздвинул лианы и, не поворачиваясь, одним движением руки подозвал к себе Карацупу: за плотной завесой из вьющихся растений блестело озерцо. Противоположный берег, прикрытый отвесной скалой, скрывал диверсантов. Там, в лучах солнца, чуть сверкала консервная банка и тянулась дымная прядь от головней.

Карацупа опередил Ерофея, подхватил Ингуса на руки и стал продираться с ним сквозь заросли. Ветви хлестали его по щекам, лианы били, как плети. Качался, пружинился под ногами зыбкий торф. Обогнув озеро, следопыт сквозь бурелом вышел к поляне: тлел костер, но людей около него не было. Ингус спрыгнул с рук, кинулся в траву и принес консервную банку. Карацупа увидел на ней этикетку заграничной фирмы.

«Чужой…» — вспомнил он слова Ерофея.

Овчарка обнюхала примятую сапогами обгоревшую траву, чихая и фыркая, вытащила из пепла тряпку. Карацупа взял ее, стряхнул с нее золу, разгладил на ладони и посмотрел на свет. «Парашютный шелк, — определил он качество материала. — Десантники сжигают остатки парашютов. Но почему не сразу уничтожили они свои парашюты? Зачем несут их с собой?»

В траве Ингус собрал окурки сигарет, обуглившиеся спички, лоскут парашютного шелка и все свои находки сложил у ног Карацупы. Следопыт осмотрел и этот кусочек шелка. На нем он заметил кровавое пятно. Не ранен ли десантник? Если так, им нужен шелк для перевязок.

Собрав находки в вещевой мешок, Карацупа пошел дальше по следу.

Парашютисты шли зигзагами, обходили заросли и буреломы, выбирая дорогу поспокойнее. Следы, оставшиеся на мху, сырой глине и притоптанных папоротниках, о многом рассказали Карацупе: один из парашютистов был ранен, его нес на плечах высокий, очевидно, сильный и тяжелый человек. Он устал, задыхался и, когда выбивался из сил, спускал со спины напарника. Диверсанты вдвоем собирали хворост и разводили костер. Около огня беспокойно ковылял маленький, поджарый человек — очевидно, он заискивал перед своим сильным и здоровым спутником и, возможно, хотел угодить ему, чтобы тот не бросил его в чаще.

«Оба идут вместе — это очень хорошо, — размышлял Карацупа. — Возьмем обоих — и операции конец! Пора. Ингус очень устал».

Ингусу уже не приходилось напрягать теперь ни чутье, ни зрение, чтобы находить вражьи следы: парашютисты забыли об осторожности и шли без опаски. Они заботились лишь о том, чтобы поскорее выйти к реке.

Почуяв близость врага, Карацупа собрался, как стальная пружина, серые глаза впивались в каждый куст, в каждый завал. Бежавший перед отрядом Ингус вытянулся, словно готовясь к прыжку. Глаза его горели, налились злобой; слышалось его короткое, сильное дыхание.

Бородатый Ерофей на каждом шагу останавливался, осматривал сломанные ветки, примятый мох и все качал головой. Он хладнокровно относился к тучам комаров и мошкары, залепивших глаза, уши и ноздри; он думал о следах — не человека, а тигра.

Полосатый зверь мог уйти далеко, и тогда отряд был бы в безопасности. Но тигр мог притаиться в чаще и ждать удобной минуты для нападения. Ингус вдруг остановился, и попятился: сквозь кружево лиан со скалы, поросшей вереском, тянуло трупным запахом. Ерофей остановил отряд, вскинул ружье и один пошел к лианам.

Под цепкими корнями кедра в буреломе у подножья скалы темнел вход в медвежью берлогу. К ней-то и тянулись следы тигра. По ним было видно, что полосатый хищник сначала подошел к входу в берлогу, куда забилась в страхе медведица, потом бросился к противоположной стороне, там раскопал землю, прорыл дыру, попугал медведицу. Тигр бегал то к челу берлоги, то к проделанному им отверстию, пока не выгнал медведицу и не перекусил ей шейные позвонки. Царапины от когтей на коре, следы крови, скомканная трава, поломанные кусты рассказывали о трагической схватке.

«Вот оно что! — подумал Ерофей. — Тигр был сыт, потому и не тронул десантников. А рядом шли…»

Ерофей вернулся к отряду и в двух словах рассказал об увиденном. Погоня продолжалась. Следы вдруг сдвоились, запетляли, повернули назад. «Десантники, очевидно, наткнулись на болото, — догадался Карацупа, — не сумели его одолеть, вернулись и пошли в обход».

Бойцы измучились. К мукам голода, укусам мошкары и комаров, к болям в ногах, ломоте в пояснице добавилось самое скверное — страх перед тигром. Всюду им мерещилась его желтая шкура с черными полосами, острые усы, оскаленная морда и занесенная для удара когтистая широкая лапа. Ерофей, как мог, успокаивал бойцов — он знал повадки тигра, мог угадать его появление и не допустить беды.

Но когда выяснилось, что падь, в которую зашел отряд, Ерофею незнакома: тайга ведь огромна и всю ее не изучишь даже за сто лет, — бойцы совсем оробели. Оберегая товарищей, Ерофей первым прокладывал тропу. Прежде чем ступить на поляну или перешагнуть через сгнившее дерево он пробовал ногой зыбкую почву и только лотом разрешал идти отряду. Тайга становилась все темнее, гуще. Это были настоящие джунгли с обомшелыми бархатными деревьями, диким виноградом, засохшими кедрами. По топям в джунглях тянулся след — парашютисты тащились медленно. Сильный и рослый бандит все чаще нес на своих плечах напарника. Они спешили к реке. Судя по всему, это были отчаянные, готовые на все люди. «Схватка с ними будет тяжелой, — подумал Карацупа. — Просто налетом их не возьмешь. Нужно обдумать, как напасть, как взять живыми, как привести их в штаб».

Издалека потянуло дымом, кедровой смолой и консервами. Ингус завертелся, запрыгал, рванулся вперед, забыв усталость, будто не кололи его острые иглы хвои, не тонул он в болотах и не застревал в буреломах. К горлу Карацупы хлынули горячие волны — усталость исчезла, рука инстинктивно искала маузер. Хотелось сейчас же бежать к костру и закричать: «Руки вверх!» Но спешить нельзя. Нужно было собрать отряд, осмотреть и подбодрить бойцов — усталых, измученных людей с окровавленными щеками и распухшими от комариных укусов веками, — проверить перед боем оружие и патроны.

Враг был рядом, и объясняться можно было только жестами и мимикой. Карацупа приказал бойцам рассредоточиться и заходить к костру с подветренной стороны. Сам он лег на мшистую землю, сдвинул козырьком назад фуражку и пополз по-пластунски под кустами к коряге, похожей на осьминога. Около нее следопыт отдышался, подтянулся на руках и выглянул из засады. С поляны тянулся от сырых сучьев и еловых лап узенький столбик дыма. Схватившись руками за голову, сидел у костра человек. Его карабин стоял, прислоненный к дереву, у ног лежал маузер. Парашютист, видимо, спал.

«Где второй? — забеспокоился Карацупа. — Почему „Малый“ — так он заранее окрестил тощего раненого человека — спит, почему один? Второй, может быть, собирает хворост? Ушел на охоту? Но хвороста много, и у костра лежат консервы. В чем дело?.. Нельзя нападать на одного, не зная, где второй».

Карацупа подозвал Ерофея; и когда бородач добрался до коряги, показал ему на спящего.

— Один? — обратил он внимание таежника.

Ерофей дотронулся до губ пальцем: дескать, тихо! — и уполз в чащу. Вернулся возбужденный, с искорками в глазах.

— Второй ушел, он далеко отсюда, — прошептал Ерофей. — Можно брать «Малого».

Карацупа встал, оправил на себе гимнастерку, поднял пистолет и шагнул с Ингусом к костру.

— Руки вверх!

Спящий не шевельнулся. Карацупа схватил карабин врага и повторил приказ:

— Руки вверх! Ингус, вперед!

Сидевший, не вскрикнув, упал от толчка. Он был мертв.

Сильный, здоровый парашютист, тащивший своего раненого напарника, выбился, видать, из сил, решил спасаться в одиночку и отравил своего спутника. Карацупа обыскал убитого, вывернул его карманы, прощупал на пиджаке швы и нашел в подкладке бумажные ленты с шифром.

Бойцы сложили около трупа найденные патроны, деньги, ножи, гранаты, ампулы с ядом и консервы.

Убийца поступил хитро: обманывая напарника, он оставил ему консервные банки, оружие и ушел как бы осматривать дорогу. Тот приготовил обед и ждал спутника. Сколько это продолжалось, сказать трудно, но, видать, раненый почувствовал от яда слабость, сел около костра и умер.

Закончив обыск, Карацупа мрачно уставился на мертвеца. Нужно продолжать погоню, но нельзя было оставлять без охраны труп парашютиста.

— Заберем вещи, а тело… бог с ним!.. — предложил Ерофей. — Не тащить же…

Измученные бойцы одобрительно переглянулись. Карацупа поймал их взгляд и помрачнел: долго ли они продержатся во время погони? Устали, голодны, ноги сбиты, лица в крови…

Глухо трещал костер. Ветер свистел в вершинах деревьев. Ерофей молча посматривал на Карацупу.

— Товарищ Ерофей, — решительно обратился Карацупа к таежнику, — спасибо за службу, за помощь. И вот приказ: идите с бойцами, отнесите тело и документы на заимку. Я пойду на преследование.

— Никак нет! — отозвался Ерофей. — Одному не можно.

— Отставить! — строго сказал Карацупа. — Задача такая: отнести тело к реке, вызвать катер и отправить на нем убитого в штаб. А вам с бойцами взять под наблюдение реку и выйти мне навстречу с реки: отрезать путь «Большому».

Ерофей молчал.

— Тело в воде мочите, чтоб не испортился, берегите его: важное доказательство, — деловито посоветовал Карацупа. — Действуйте!

Оставшись один с Ингусом, Карацупа лишь теперь почувствовал, как он устал: ему трудно было передвигать ноги, хотелось забыться, упасть в траву и уснуть. Но он прибавил шагу. И тотчас заметил: что-то полосатое мелькнуло в чаще. Тигр?

Карацупа шагнул в кусты, держа наготове маузер. Еще шаг… Вот он… В глазах следопыта зарябило. Но что это?.. На поваленном дереве, словно тигровая шкура, лежал полосатый желтый мох. Поплыли перед глазами пестрые круги; тело обмякло, сжалось сердце.

«Спокойно! — приказал себе Карацупа. — Нервочки!.. Распустился…»

След от диверсанта «остыл»; прошел он по тайге часов восемь назад, и запах его ног исчез. Впрочем, тропу нарушителя найти было теперь совсем несложно по вмятинам от ног, сломанным веткам, взъерошенной хвое. Нужно было наверстать упущенные восемь часов, нагнать врага, не дать ему первым выйти к реке. Но где взять силы не только тащить отяжелевшие, точно свинцом налитые ноги по болотам, по колючей хвое, но еще и бежать?

Нужно было вступить в борьбу с самим собой: со своей усталостью, с голодом, с одуряющим желанием спать. Порой Карацупе казалось, что все его тело становилось чужим. Чем дальше он шел, тем труднее было приказывать ногам двигаться, руке тянуть поводок, голове держаться прямо, глазам всматриваться в тайгу. Нечеловеческими усилиями приходилось подгонять себя. Еще на заставе, во время походов и погонь, Карацупа обнаружил удивительную способность слова «вперед» поднимать обессилевшего человека и вести его по тропам.

«Вперед! Вперед!» — приказывал себе Карацупа. Он даже щипал себя, кусал распухшие губы и старался думать не о своих болях, не о голоде, а о муках овчарки.

Грязный, худой, с отвисшим хвостом и опавшими ушами, Ингус еле тащился, садился и жалобно смотрел на пограничника. Взгляд овчарки заставлял Карацупу подхватывать ее на руки и переносить через ручьи и трясины. Прижимаясь, словно ребенок, к шее Карацупы, Ингус жарко дышал ему в лицо, обнюхивал заострившиеся сухие скулы, слизывал с колючих щек следопыта темные пятна мошкары.

Желудок напоминал о пище, спекшиеся губы — о воде, глаза требовали покоя, онемевшие ноги отказывались двигаться, ступни и пятки ощущали каждый шов в развалившихся от ходьбы сапогах. Карацупа сел на вывороченное с корнем дерево, скинул разбитые сапоги. Приятно было почувствовать голыми ступнями влажную прохладу трясины.

«Вперед!» — приказал себе повеселевший Карацупа.

Качавшаяся под ногами тряская почва сменилась ядовито-ржавой землей родников. От нее заныли суставы и по телу пробежала дрожь. Через сотню шагов стало и того хуже: началась резавшая ступни каменистая почва, появился колючий кустарник. Снова приходилось брать на руки Ингуса и переносить его через колючки и полосы ржавой, источавшей холод земли. И все же нужно было идти, нагонять врага, выигрывать минуты, часы…

Парашютист шел споро, следы выдавали в нем опытного, тренированного ходока. Он мог пройти до реки довольно быстро. «Большой», так назвал его Карацупа, щадил свои силы, раскладывал их с точностью спортивного тренера. Он не упускал случая то смочить голову у ручьи, то запастись ягодами, то убить птицу и зажарить ее на костре. Он отдыхал, курил, готовил пищу. Отнять у него выигрыш во времени в восемь часов можно было только за счет сокращения своих стоянок, отказа от охоты, от сна, даже от еды. Там, где «Большой» подставлял свое лицо под струи ручья, где он спал, Карацупа должен был сделать на бегу глоток воды, смочить потное окровавленное лицо и бежать дальше.

Следопыт нашел средство, как равномерно распределять остатки своих сил: он заставлял себя идти до определенной точки — до поваленного дерева или камня и, когда достигал намеченной цели, выбирал уже другую и снова от дерева к дереву, от камня к камню упрямо шел за врагом. Идти становилось все труднее. Обычно не замечаемые на руке часы и те стали тяжелыми, как гири; гимнастерка, кожаный пояс, даже пуговицы — все давало о себе знать, тянуло вниз, метало движению.

На очередном привале, где отдыхал парашютист, Карацупа осмотрел выбитую ногами траву, переворошил прутиком потухший костер, осмотрел кости обгорелой птицы, поднял с земли сигарету, нашел клочок бумажки и сломанную спичку. Все, что нашел, разложил на ладони, встряхнул и убрал в вещевой мешок. «Это, Ингус, вещественные доказательства, — сказал он овчарке. — „Большой“ спал здесь дольше часа, разводил костер и ел птицу. А мы пойдем с тобой, дружище. Пойдем дальше — и выиграем этот час. Понимаешь, Ингус?»

Прошел еще один день. Перед заходом солнца потянуло сыростью, заалели кроны деревьев и тонко запели комары. Ночь, на этот раз особенно темная, пришла, как всегда в тайге, внезапно — над головой словно захлопнулся тяжелый люк. Стало темно. Карацупа ждал этой тревожной для него минуты, обдумывая: как же он сможет идти в непроницаемой тьме? По тропе? Но она невидна во тьме. По звездам? Они скрыты деревьями. Следовало бы устроиться на ночлег. Ну, а если заснешь, то, может, потеряешь не только время, но и голову…

Замшелые толстые стволы деревьев, бесформенные сухие завалы буреломов, оплетенные лианами и диким виноградом кедры заслонили от глаз тускло светившееся над головой звездное небо. Вся надежда оставалась на Ингуса: только он мог видеть ночью.

— Выручай, Ингус! Веди! — шептал следопыт любимцу.

Ингус сердито фыркал и устало тянул поводок. Он спотыкался, шарахался в стороны, иногда кидался к ногам Карацупы, ища у него защиты от неведомых ночных врагов. Во тьме вспыхивали зеленые огоньки, какие-то птицы пролетали над головой. Что-то шуршало под ногами. Кто-то глядел из тьмы светящимися немигающими глазами.

Отгоняя думы о призраках, Карацупа подсчитывал выигранные минуты и сделанные шаги. А фосфоресцирующие стрелки часов двигались значительно медленнее, чем того хотел пограничник: десять… двадцать… тридцать минут… Сколько мучений, а выиграно меньше часа!

Ингус ковылял по кочкам, перебирался через завалы, жалобно скулил, слушая вой шакалов. Но он шел и вел за собой Карацупу. Заметив в тайге просвет, чуть освещенный тусклыми звездами, Карацупа взял на руки Ингуса и понес его, давая овчарке отдых.

Стрелки часов отметили выигранный час, потом второй, третий… Еще не брезжил рассвет, когда Карацупа понял: он выходит к последнему ночлегу парашютиста.

И вдруг Ингус заметался, бросился к ногам проводника, застыл, выжидательно нюхая воздух. Дышал он прерывисто, сглатывал слюну. Кто-то был рядом. Парашютист? Тигр?

Карацупа лег на землю, вытянул перед собой сжатый в руках маузер. Тайга молчала. Слышны были только удары сердца. Карацупа лежал и бранил себя: уходит дорогое время! С каким трудом доставались ему минуты, теперь же они растрачивались в ожидании противника. Ждать он больше не мог и решил осмотреть место, обеспокоившее Ингуса. Овчарка нехотя поползла с ним и вскоре остановилась: здесь след! Ощупью, словно потеряв зрение, Карацупа провел по земле ладонью. Пальцы почувствовали сырой мох, росистый папоротник, какую-то гнилушку. Вдруг он застыл — пальцы коснулись вмятины. «Тигр… — определил Карацупа. — След свежий».

Идти дальше нельзя. Придется ждать рассвета. Карацупа осмотрелся — мелколесье, чуть поодаль при свете звезд виднелись могучие деревья. Вот защита! Карацупа добрался до ближайшего кедра, встал к нему спиной, спрятал в ногах Ингуса. Он стоял, подняв руку с маузером.

С вершины, гулко стуча о ствол, упала шишка. Карацупа вздрогнул. С трудом он сдержался, чтобы не выстрелить. «Нервочки!..» — пожурил себя следопыт. Посмотрел на светящиеся стрелки часов. «Теряю время!.. — рассердился Карацупа. — Стой под кедром, жди погоды!»

Он стиснул в жилистой руке рубчатую рукоятку и сел. От волнения одеревенели ноги. Руку с оружием он положил на колени, словно на подпорку. Но он так ослабел, что того и гляди оружие вывалится из рук. «Не спи! Крепче держи! Думай, как будешь конвоировать „Большого“!» — приказывал себе Карацупа.

В кедровой чаще погасли звезды. Повеяло холодом. Закурился легкий туман. Где-то ухнула выпь. В падь скользнул жидкий, еще неясный рассвет.

Опираясь спиной о дерево, следопыт с трудом поднялся. Он попробовал сделать шаг, но окоченевшие ноги вновь подкосились. Положив рядом оружие, следопыт растер ноги, помассировал мускулы, потом взял маузер и ползком добрался до следов. Но нашел он совсем другие следы — не тигра, а придавленный ногами мох, потревоженную траву, расцарапанную носком сапога гнилушку. Парашютист! Он, видать, тоже растратил силы и задевал ногами за корни, хватался рукой за ветви.

Теперь Карацупу интересовал только этот след. Он забыл об отпечатках тигровых лап и пошел за десантником. Скоро следопыт нашел место, где еще вечером лежал «Большой», где он пил воду, тащился к завалу и валялся там, а потом снова брел по мхам и кочкам.

Развязка приближалась. Только бы не выдать себя, только бы соблюсти осторожность и не позволить «Большому» обмануть, выследить, напасть. Карацупа обдумывал, как он нагрянет на десантника, как будет его обыскивать. А как потом конвоировать его? Враг в пути спал, ел, отдыхал — он сильнее и крепче. Как подступиться к нему?

Занятый мыслями о предстоящей схватке, Карацупа не сразу заметил место пересечения следа десантника с тяжелой вмятиной тигровой лапы. Ингус опять завертелся и бросился к ногам следопыта. Тигр шел следом за десантником. Надо было спасать «Большого», иначе он погибнет и некого будет вести в штаб.

Забыв об опасности, Карацупа побежал по сдвоенным следам. Одни тянулись вялой линией измученного переходом человека; другие — широкие, сильные, размашистые — вели то прыжками, то крадучись, то ползком в ту же сторону, где исчез нарушитель.

Как хотелось закричать: «Тигр! Берегись!» — предупредить парашютиста об опасности. Но десантник мог швырнуть гранату и в тигра и в Карацупу.

Подавив крик, Карацупа сменил шаг на бег. Он засунул пистолет за поясной ремень, размахивая руками, бежал, все ускоряя темп. Выбежал на поляну, через которую протащился парашютист. Следом за ним прошел тигр. Ингус скулил.

— Скорей!.. Вперед!.. — шептал Карацупа, заставляя Ингуса бежать по следу.

Запахло костром. За стволами бархатного дерева, увитого диким виноградом, открылась поляна. В центре ее чернели разбросанные головни. «Где „Большой“?» — встревожился Карацупа. И тотчас увидел: у костра белели разгрызенные кости, измятые клыками банки и пачки денег. Тут же валялся карабин.

— Опоздали!.. — Карацупа сел, устало провел по лицу грязной ладонью. — Не надо было стоять нам с тобой, Ингус, ночью, не надо было!.. Тогда живьем бы взяли «Большого». А теперь… бумажки принесем.

Нужно было встать, но не хватало сил. Все кончилось так неожиданно и странно, все было позади. А теперь оставался этот потухший костер, следы трагедии в тайге и боль во всем теле.

Осмелевший Ингус, глухо рыча, обошел поляну, собрал в кучу разбросанные документы, деньги, плоские банки. Из этой кучи Карацупа извлек узкую ленту рисовой бумаги, заметил на ней записи и облегченно вздохнул: не зря парашютист их берег до последней минуты.

— Ингус, Ингус… — Карацупа развел костер, вскрыл взятую из подсумка банку с консервами и первый кусок дал овчарке. — Спасибо, дружок. А все-таки, кажется, не зря мы бежали, Ингус. Важные документы принесем.