Застава в огне

Глава 4 Шашлычная на перекрестке

Щурясь от утреннего солнца, Стольников распахнул окно и невольно залюбовался открывшимся взору пейзажем. На фоне рассветного неба возвышались горы, величавые и спокойные, как символ вечности и мудрости. Вот так же они стояли миллионы лет назад. Им незнакома повседневная суета, обманы… сбор компромата. Если бы люди были, как горы! Андрей подумал, что в журналистском комментарии такое сравнение вполне уместно, и не поленился, подойдя к столу, записать его. Потом опять вернулся к окну. Взглянув на горы, он перевел взгляд направо. В поле его зрения попали строения заставы, силуэт пограничной вышки. Эти творения человеческих рук на фоне красивого природного рельефа выглядели до смешного жалкими. Стольников отошел от окна и принялся собирать сумку. Хотя и недолго прожил в этой комнате, меньше суток, однако успел изрядно разбросать вещи где попало.

Возился до тех пор, пока зашедший Ропшин не позвал его на завтрак. Андрей даже побриться не успел, да и непривычно ему было бриться в такую рань. Из сочувствия к перенесенным им страданиям Андрея накормили до отвала: котлета с макаронами, яичница, да еще к чаю дали бутерброд с сыром. Потом он наскоро побрился и вместе с Ропшиным поехал в погрангородок.

Было всего лишь десять минут пятого. На вопрос Андрея, почему едут так рано, разведчик объяснил:

— Чтобы поменьше народу тебя видело.

— А я бы сейчас с удовольствием пообщался с людьми.

— Да уж понятно. Поболтавшись-то по горам в одиночестве…

За этот день он и Ропшин, можно сказать, покорешились. Разведчик стал для Стольникова уже не Георгием Тимофеевичем и даже не Георгием, а просто Жорой.

Пятнистый, как камуфляжная форма, вертолет уже стоял на площадке. Подойдя к нему, Андрей оглянулся — перед ним лежал маленький, пустой в это раннее время городок. Он посмотрел на небо, на горы вдалеке, улыбнулся. Теперь он был человеком, умеющим расслабляться без стимуляторов и ценить каждое мгновение жизни.

— Надоели мы тебе. Но ничего, месяц пролетит быстро, вернешься в свою Москву, снова акклиматизируешься там. Вряд ли тебя в наши края еще потянет.

— Почему же? Приеду. Обязательно. И знаешь зачем? — Он грустно улыбнулся, вспомнив Юсупа. — Чтобы охранять Восток от Запада и Запад от Востока. Доступными мне средствами. Добиваться, чтобы они когда-нибудь встретились по-доброму…

Разведчик с недоумением смотрел на него. И Стольников опять улыбнулся — пусть спишет его фразу на журналистскую цветистость. Не объяснять же, что он цитирует слова афганского мальчика.

— A-а… ну, может быть и такой вариант, — вслух прореагировал Ропшин. — Не при нашей жизни…

Они остановились возле вертолета. Пилот сказал, что готов к вылету.

— Ну, всего наилучшего, Андрей. Тебя встретят, все объяснят.

— Как?! — оторопел Стольников. — Я думал, ты летишь со мной.

— Нет, Андрей, я сегодня другим бортом в Душанбе. Нужно вашу посылочку передать.

Достал из кармана золотую ручку Надир-шаха в прозрачном пакетике. Стольников взглянул на пустяковый предмет, из-за которого приключилось столько несчастий. Зачем ее украл Гароян? Какую ценность она могла представлять? Почему ручкой заинтересовались спецслужбы? Очень интересно. Но, наверно, спрашивать все-таки не стоит. Хотя внешне они подружились, но все-таки Ропшин — очень непростой человек, лучше держаться от него подальше.

Пилот открыл дверь салона вертолета, и они крепко пожали друг другу руки.

— Спасибо, Жора, счастливо оставаться. Только, пожалуйста, разыщите этого мальчишку Юсупа. Помнишь, я о нем говорил. Жалко его, он там совсем один, а ведь еще ребенок.

— Уже ищем, не сомневайся.

Однако Стольников сомневался. Он посмотрел в серые ропшинские глаза, пытаясь понять, что скрывается за этим взглядом: равнодушие или спокойствие сильного профессионала. Нет, не разобрать.

В этом неопределенном состоянии Стольников сел в вертолет, который тут же поднялся в воздух. И пока можно было разглядеть все уменьшающуюся фигуру Ропшина, тот прощально махал ему рукой.

Официально Аскеров был отстранен от должности начальника заставы, теперь у него был неопределенный статус и теперь увеличилось число вышестоящих по званию, чьи задания он должен был выполнять. Хорошо, что Клейменов был в курсе дел и не только не препятствовал, а всячески помогал Мансуру. Например, сегодня по его просьбе послал на встречу с афганским информатором.

Шестнадцатилетний Сафар оказался на редкость исполнительным парнем. Он без устали ходил по окрестностям, разговаривал с людьми и в конце концов наткнулся на военный палаточный лагерь, в котором, по его прикидкам, обретались сотни полторы боевиков. Уже по одежде было видно, до чего разношерстная публика собралась там: одни в камуфляжной форме, другие в драных халатах, третьи в спортивных костюмах. На головах — береты, чалмы, бейсболки. Все разбиты на группки, с каждой занимается инструктор.

Ранним утром оба почти в одно время прибыли на условленное место. Мансур добрался пешком, Сафар приплыл на резиновой камере, укрепил ее в зарослях камыша. Там они и беседовали, неторопливо жуя лепешки, которые принес Мансур.

— Наемники каждый день приезжают туда: пуштуны, панджабцы из Пакистана, много арабов, белые тоже есть. Всякие ящики им привозят. Моя двоюродная сестра однажды видела, как им привезли пушки. Ну и гранатометы, и минометы — все там есть.

— Что они сами говорят по поводу своего лагеря?

— Ничего. Они ни с кем не разговаривают. Местные в том лагере бывают редко, только когда им заказывают провиант. А так туда никого не пускают. Усиленные посты стоят.

— Значит, точно никто не знает, зачем они здесь?

— Насколько удалось узнать, боевики хотят сжечь одиннадцатую заставу. Отомстить за сына Сафар-Чулука.

Аскеров услышал то, что ожидал, — подтверждение своих подозрений. Сын Сафар-Чулука погиб на их участке, в стычке с наркокурьерами его застрелил Виктор Самоделко. Одиннадцатая застава тут ни при чем.

— Откуда же все знают, если никто из боевиков ничего не говорил? — спросил Мансур.

— Во всех духанах только об этом и разговоров. Наверное, кто-то случайно проболтался. Такое часто случается.

— Может, даже известно, когда они нападут?

— Чего не знаю, того не знаю. Сроков никто не называл.

— А ты можешь узнать?

Сафар с жалостливым видом поскреб затылок.

— Трудно, конечно. Если кто вопросы задает или ходит там, где нельзя, такого сразу к Селиму везут. Раньше Хаким мог пожалеть, а этот брат его — настоящий зверь. Сразу бьет, все равно кого — старого или молодого. Если на реке меня поймает, вообще шкуру сдерет. Поэтому точно обещать не могу.

— Хорошо. Не рискуй, но при случае постарайся. — Мансур встал и кивком указал на лежавший на берегу мешок, с которого Сафар давно не сводил глаз. — Бери, это тебе. Ты заслужил.

Поблагодарив капитана, обрадованный паренек проверил муку из мешка на вкус. Мансуру было приятно видеть, как тот жевал и приговаривал: «Хорошо, очень хорошо». Когда Сафар закончил «дегустацию», пограничник спросил:

— Собрал, наконец, калым?

— Ой нет. Еще полтора барана осталось.

— Как это — полтора? — удивился Мансур.

— Денег на полтора барана не хватает. Мы с отцом камыш пойдем собирать. Может, еще какую-нибудь работу найдем. Тогда до осени накоплю на калым. Невеста моя ждет. Плачет, но ждет. Говорит, лучше тайком убегу с тобой, чем за другого замуж пойду. Любит меня, очень любит, — расплылся в счастливой улыбке юноша.

— Ты бы тайно с ней убежал?

Лицо Сафара приняло богобоязненное выражение, исключающее всякую возможность грехопадения.

— Нет, капитан, как можно. Тогда ее отец проклянет, а если отец проклянет — Аллах накажет. Бежать нельзя, да и некуда. От Аллаха не убежишь. Вот у меня раньше в Кабуле жил старший брат, Омар. Его талибы убили, давно еще, в самом начале войны, — начал было парень, чтобы отвлечься от грустных воспоминаний, и осекся, перевел разговор на другую тему: — А ты, капитан, собрал свой калым?

— Тоже нет. Вот ведь какая незадача.

По огорченному лицу Сафара можно было догадаться, какая в душе его происходит сейчас внутренняя борьба. Наконец жертвенность взяла вверх, и он подвинул мешок с мукой Мансуру.

— Тогда возьми. Потом отдашь. Тебе много осталось?

Рассмеявшись, Аскеров подтолкнул мешок к парнишке.

— Так много, что эта мука меня не спасет.

Сафар понимающе покачал головой — как же он не догадался, что большой человек должен платить большой калым. Ему хотелось еще посидеть с капитаном, добрым, уверенным в себе человеком, рядом с которым так спокойно, однако опасение быть замеченным на своем берегу торопило его вернуться пораньше. Вздохнув, он посмотрел на Мансура с откровенной детской симпатией.

— Я пойду, а то люди Селима скоро будут границу проверять. Они теперь ведут себя, как пограничники. Ты мне очень помог, начальник. Спасибо тебе.

Сафар погрузил в камеру мешок с мукой, отвязал ее и направился в заросли камышей. Потом обернулся и сказал:

— Я узнаю, что ты хотел. Не за деньги. А потому что ты хороший человек!

Когда Аскеров вернулся, застава еще спала, бодрствовали лишь часовые. Поэтому Мансур был удивлен, повстречав возле КПП взволнованного Клейменова. От свалившейся на него ответственности тот был заметно озабочен, чувствовал себя не очень уверенно. С ходу спросил, удалось ли Мансуру узнать что-то новое.

— Вот что значит полная секретность — никого никуда не пускают, но во всех духанах люди болтают, что боевики нападут на одиннадцатую заставу.

— Значит, не на одиннадцатую, — сделал мрачный вывод Клейменов.

— То-то и оно. Ты сегодня в отряд поедешь?

— Обязательно. Нужно БМП забрать из ремонта. Может, и ты со мной махнешь? Там поговоришь с начальником.

— Э нет, брат. Получится, что я навязываюсь. Ты исполняющий обязанности, ты и разговаривай. Скажи ему, что доносит наша агентура. Каждый день нужно докладывать, пока не поздно.

Константина коробило от необходимости что-то доказывать начальству.

— Полковник скажет, что мы панику поднимаем.

— Пусть говорит. Неравный бой лучше вести с начальством, чем с моджахедами.

— По мне так наоборот, — насупился Клейменов.

— Ты чего такой нервный? — удивился Мансур. — Что ты вчера говорил мне про жену? Будто ты ее почему-то теряешь?

— А то ты сам не знаешь…

— Ты вчера сказал то же самое. Но я и правда ничего не знаю.

— Может, оно и к лучшему. Уеду, пока все не узнали.

— Да в чем дело-то? — не выдержал Аскеров. — Объясни толком. Что ты все говоришь какими-то загадками!

И тут Клейменов, сорвавшись, выпалил со злостью:

— Вешается на тебя моя сучка. Вот и вся отгадка. Теперь знаешь?

— Ты что, псих? — У Мансура от удивления отвисла челюсть. — С чего ты взял? Разве для этого есть поводы?

— Да знаю, что ты тут ни при чем. Катерина сама на тебя лезет. Но она мать моего сына. И само твое существование здесь… — Клейменов досадливо махнул рукой. — Одним словом, я тебя ненавижу, командир. Как хочешь это, так и принимай. Ничего не могу с собой поделать.

Мансур был совершенно ошарашен таким поворотом в отношениях с человеком, которого считал другом. Ему и в голову не приходило, что между ними встанет элементарная ревность и что самое обидное — ни на чем не основанная.

— Любое назначение приму, куда угодно, — продолжал Константин, — вообще уволюсь, только бы уехать от тебя подальше.

— Все, я понял тебя, — резко сказал Аскеров. — Оправдываться мне не в чем. А ненависть свою прибереги для тех, кто за речкой.

Клейменов слегка спасовал перед бывшим командиром, которому привык подчиняться. Вздохнул.

— У меня на всех ненависти хватит.

— Вот и хорошо. Может, по делу поговорим?

— Дела тоже хреновые, — с раздражением ответил Константин. — Считай, один Белкин остался. Жердев в больнице. Мюллер в тюрьме…

— А поисковая группа на связь выходила?

— Только что. Операция в горах теперь — спасательная.

— Где Ратников?

— Забурился, идиот, куда орлы не летают, — без связи, без мозгов. Группа ищет его со вчерашнего вечера. Люди устали.

— Да, дела не сахар. Но все же лейтенант не круглый дурак. Кое-что он правильно делал.

— Иногда. Чингачгук хренов, — сплюнул Клейменов и спросил: — Так ты поедешь со мной в отряд?

— Неужели нет, — сказал Мансур. Он знал, что Константин ждал от него именно такого ответа. Ему самому тоже не хотелось обострять отношения. Поедут, как в старое доброе время, будут по-человечески разговаривать, и, возможно, психоз у заместителя постепенно уляжется.

Так и получилось. В «уазике» говорили только о делах, о Катерине ни слова, и постепенно Клейменов оттаял, ему было неловко за свою утреннюю истерику. А Мансур всячески подчеркивал, что в жизни всякое случается и зла он не таит.

Когда «уазик» въехал на территорию погранотряда, дежурный по КПП неожиданно сообщил Аскерову, что его уже полчаса ждет крестьянин из кишлака. Выйдя из машины, капитан увидел Джамшита, молочника, который был единственным свидетелем похищения Назара. Сейчас Джамшит, стоя возле ограды, с испуганным видом переминался с ноги на ногу.

— Салам, Джамшит. Ты меня ждешь? А кто тебе сказал, что я приеду?

— Назар. Он просил передать это. Тут написано.

Крестьянин вручил капитану цветную фотографию Лейлы. Мансур посмотрел на оборотную сторону снимка. Там крупными буквами было написано: «Дорогой Мансур, побыстрей приезжай за мной в шашлычную „У Ильяса“. Это очень важно».

Аскеров часто проезжал мимо находившейся у развилки шашлычной, но никогда там не останавливался. Прочитав записку, он пришел в легкое замешательство.

— Назар сам передал тебе снимок?

— Сам. И потом уехал на своей машине.

— А зачем он меня зовет?

— Не знаю, капитан. Он, как больной, был, смотреть жалко.

— Странно. А Лейла где?

— Разве ты не знаешь? — спросил Джамшит и, понизив голос, сообщил: — Ее вчера украли.

Клейменов понял все с полуслова. Сказал:

— Забирай машину, водителя. Я на «бээмпэшке» вернусь.

Водителю Гущину лишний раз говорить не надо, его хлебом не корми, а дай полихачить. Поэтому он вел «уазик» на предельной скорости. В другое время Аскеров сделал бы ему замечание, укоротил его прыть. Только сейчас было не до того. Мансур молча сидел рядом с водителем, посматривал на фотографию Лейлы.

По пути пограничникам пришлось проехать мимо КПП МВД, и, как назло, таджикский патруль остановил их. Правда, омоновец узнал Мансура и сразу пропустил «уазик». Но какие-то секунды были потеряны. А капитану казалось, что сейчас каждое мгновение на счету. Он с холодной яростью перебирал всевозможные варианты развития событий и не мог выбрать самый вероятный из них. В любом случае одна часть его сознания жаждала немедленной мести похитителям любимой, другая призывала успокоиться и обдумать оптимальную тактику.

Наручные часы пропиликали бодрую мелодию, и Ратников, зевая и кряхтя от болезненной ломоты в суставах, выбрался из-под плащ-палатки. Оглянувшись по сторонам, он вспомнил, что находится в скалистой расщелине. Поеживаясь от холода, Владимир размялся: провел серию боксерских ударов по невидимому противнику, несколько раз присел, энергично растер руками лицо. Затем, взяв автомат, он, припадая на натертую от долгого хождения ногу, поднялся по покатому склону.

Вокруг ни души, никаких ориентиров, куда держать путь — неизвестно. Ратников карабкался наверх до тех пор, пока не заметил далеко внизу петляющую среди сопок дорогу. По ней ехали машины, виднелись жилые постройки. Было от чего подняться настроению. Однако оно мигом было испорчено — откуда-то раздался выстрел, эхо которого разнеслось по скалистым вершинам. Ратников оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил — вокруг пустая скалистая гряда, нагромождение камней и отрогов. Оценив обстановку, Владимир посчитал, что стрелять в него могли с одной из вершин, и спрятался так, чтобы его не было видно с той, западной, стороны.

Раздался еще один выстрел, и по тому, куда попала пуля, Ратников понял, что правильно вычислил местонахождение стрелка. Он осторожно, буквально на сантиметр, выглянул из-за камня. Ему показалось, что вдалеке мелькнули два силуэта, однако полной уверенности не было. Могло и показаться. Он продолжал смотреть в ту сторону и вскоре убедился, что на западной скале кто-то есть. Тогда он, не прячась, быстро заковылял в противоположную сторону.

Ратников двигался с определенным расчетом: если стрелок его заметит, то либо отстанет, либо, наоборот, начнет преследовать. Вот тут-то он с ним и поквитается.

Расчет его оказался правильным даже не на сто, а на двести процентов. Устроившись в засаде, Владимир увидел, что с ближней вершины за ним следят два человека, оба бородатые, в бархатных шапочках. Один приготовился выстрелить. Они не видели Ратникова, но примерно рассчитали место, где он находится. На этом их расчете лейтенант построил свой. Он свернул влево и прополз им навстречу. Наверняка такого маневра моджахеды от него не ждут.

Владимир осторожно выглянул из-за камня. До преследователей было метров девяносто. Пот катил по лицу, мешая прицелиться. Когда прогремел первый выстрел, моджахеды оторопели. Они не поняли, кто стреляет. Оба недоуменно переглянулись Ратников выстрелил второй раз и опять промахнулся. А те, установив направление, начали палить в его сторону короткими очередями. Владимир прижался к скале, при этом больно ударившись плечом.

Чуть придя в себя, Ратников, высунувшись из-за камня, заметил, что один из моджахедов снимает с пояса ручную гранату. На этот раз выстрел лейтенанта был точным — закричав, моджахед схватился за бедро, и граната выпала из его рук.

Его напарник, замерев, ошалело уставился на гранату. С облегчением выдохнул, убедившись, что чека осталась на месте. Затем, приникнув к оптическому прицелу, направил винтовку в сторону Ратникова. Однако Владимир уже поймал кураж. Он стрелял одиночными, вкладывая в каждый выстрел неистовое желание — убить раньше, чем быть убитым. И на четвертом выстреле добился своего — моджахеда отбросило от приклада винтовки. Он откатился на край скалистой вершины и рухнул вниз.

Ратников, выпрямившись во весь рост, стоял на ветру, глядя на расстилающуюся под ногами долину. Живописный вид теперь вызывал в нем совершенно иные чувства. Это была та самая земля, на которой он не позволил хозяйничать врагу.

В шашлычную Назар Шарипов вошел сгорбленный, унылый, нехотя огляделся по сторонам. Никто из посетителей, среди которых были и местные жители, и военные, не обратил на него внимания. Он постоял посреди зала, не зная, куда лучше приткнуться. Мимо проходил с подносом хозяин шашлычной Ильяс — молодой низенький толстячок. Увидев Шарипова, заулыбался.

— Салам, дорогой Назар. Вот ваш столик, у окна.

Беззвучно ответив на приветствие шашлычника, Назар направился к указанному столику, глядя на него, будто на плаху, где ему предстоит погибнуть. Медленно опустился на стул.

— Что пожелаете, уважаемый Назар?

К удивлению хозяина, обычно прожорливый Шарипов на этот раз заказал только чай, да и то, казалось, это решение принято им с трудом.

Когда Ильяс удалился на кухню, Назар уставился в окно, где были видны вершины гор. Он долго смотрел туда, словно видел нечто особенное. Потом опять задумчиво уставился на стол. И вдруг, ожив, подтянувшись, мгновенно превратился в подобие прежнего, энергичного и капризного Назара.

— Слушай, Ильяс, ты что меня за грязный стол посадил? Я тебе кто? Ты знаешь, с кем я тут говорить буду?! — сказал он подошедшему хозяину.

Виновато засуетившись, Ильяс поставил пиалу с чаем на соседний столик.

— Извини меня, дорогой Назар, замотался. Сейчас все уберу. Пересядь пока туда.

Шарипов с достоинством, не торопясь, пересел за угловой столик, и тут мало-помалу взгляд его снова погас, голова опустилась ниже плеч. Потом он по приглашению хозяина вернулся за свой столик и понуро сидел до тех пор, пока не заметил через окно, как возле шашлычной остановился «уазик» пограничников.

Прежде чем выйти из машины, Мансур спрятал фотокарточку Лейлы в карман и внимательно осмотрел скопившиеся возле шашлычной машины. Сразу узнал фургончик Назара. Рядом засек еще пару задрипанных иномарок и одну фуру. Ближе всего к входу в павильон стояла машина с милицейскими номерами. Ничего подозрительного вокруг не было.

Мансур вошел в шашлычную. За ближайшим столиком обедали трое милиционеров. Увидев пограничника, они уважительно приветствовали его. Капитан подошел, поздоровался с ними и прошел к столику, за которым сидел Назар. Сразу было заметно, насколько тот сломлен опасностью, грозящей его дочери.

— Салам, — тихо, как бы не желая тревожить, обратился к нему Аскеров. Назар посмотрел на него отрешенным взглядом. Со стороны могло показаться, что он даже не узнает его. Тем не менее Шарипов плавным жестом предложил капитану присесть напротив себя.

— Можете не говорить, уважаемый Назар, — сказал Мансур, имея в виду похищение Лейлы. — Я все знаю.

Отец Лейлы смотрел на него растерянно, предполагая совсем не то, что имел в виду капитан. Назар и боялся и надеялся, что Мансур действительно «все знает».

— Мне Джамшит уже сказал, что Лейлу похитили. Вы кого-нибудь подозреваете? Это те же самые люди? Какими-нибудь сведениями располагаете?

На все вопросы Назар отвечал отрицательно. Он действительно пребывал в полном неведении. У него даже начался нервный тик — подергивался уголок правого глаза.

— Возьмите себя в руки. Мы узнаем, мы все узнаем. Я сделаю все, что нужно. Мы ее найдем.

Однако Назар был безутешен. Покачиваясь, он, как заведенный, бубнил: «Я погубил свою дочь. Я погубил мою Лейлу».

— Никто ее не губил, вы во всяком случае — точно. Я знаю, что делать, к кому следует обратиться. Она вернется к вам живой и здоровой…

Шарипов не реагировал на его слова и тоскливо смотрел куда-то мимо Мансура. На миг капитану показалось, что от горя Назар потерял рассудок или близок к этому.

— Вы меня слышите? — спросил Аскеров и, не дождавшись ответа, предложил: — Давайте уйдем отсюда. Неужели вам здесь нравится?

Мансур встал и попытался увлечь за собой Шарипова, однако тот неожиданно вцепился ему в руку мертвой хваткой, не давая возможности отойти. Потом посмотрел капитану в глаза и отчетливо, словно трагик на сцене, произнес:

— Я погубил ее из-за тебя!

— Пожалуй, вы правы, — был вынужден признать Мансур. — Сожалею, что так получилось. Я твердо обещаю: когда она вернется, я оставлю вашу семью в покое. Вы правы — все случилось из-за меня.

Назар отрицательно помотал головой.

— Нет, не то. Я погубил ее, потому что должен был посадить тебя за стол ближе к окну. Туда, — он кивнул на пустующий столик у окна. — И все — они сразу бы ее отпустили. Я не смог. Это все равно, что самому убить тебя.

Мансур понял всю механику его противников. Значит, они сейчас находятся где-то рядом. За стенами шашлычной или даже сидят внутри. Он посмотрел на Ильяса, получающего деньги от посетителя. На водителей за столом. Кажется, они искренне поглощены своим разговором. За другим столиком такие же работяги молча уминали шашлыки. За окном пустая долина и горы. От кого же может исходить опасность? Ведь жизнь его висит на волоске.

Тем временем Назар продолжал свою исповедь:

— Дочка не узнала бы, но я бы знал — всю оставшуюся жизнь помнил бы. А с таким грузом нормальные люди не живут.

Мансур все же решил, что у Назара от нервного шока слегка «поехала крыша», вот он и несет околесицу. Наверное, это мания преследования или что-нибудь в таком роде. С подобными отклонениями капитану уже приходилось сталкиваться. Он сказал:

— Успокойтесь, Назар. Нам здесь ничего не угрожает. Рядом блокпост, милиция.

Назар скорбно покачал головой.

— Я не знаю кто, не знаю откуда. Но умоляю тебя — только не двигайся с места, только не шевелись.

Мансур почувствовал, что в этом бреде отца невесты имеется своя логика, и снова оглянулся вокруг.

В это время открылась дверь шашлычной, и на пороге появился молодой парень со сросшимися на переносице бровями. Его голова была обмотана платком. Аскеров не знал, как зовут этого парня. Знал лишь, что он новый телохранитель местного богача Аюб-хана.

Поискав взглядом, телохранитель остановился на Мансуре и Назаре. У Назара изменилось выражение лица, оно стало предельно испуганным. Мансур незаметно расстегнул кобуру пистолета.

Телохранитель по-прежнему стоял, не спуская глаз с Шарипова. В его взгляде ясно читались упрек и угроза. Отец Лейлы действительно не сделал того, о чем с ним договаривались, что обещал, и теперь телохранитель явился исправить эту ошибку.

Аскеров, посчитав, что та неведомая ранее опасность уже объявилась в лице телохранителя, повернулся к замершему от страха Назару и сказал:

— Сейчас мы спокойно встанем и уйдем отсюда.

— Нет. Нельзя, — пролепетал тот.

Телохранитель Аюб-хана продолжал смотреть неподвижным взглядом, как гипнотизер. Очевидно, именно в этом и состояла его задача. Появившийся из подсобки Ильяс собрался было поприветствовать нового посетителя, однако, заметив его тяжелый взгляд, направленный на Шарипова, сам замер на месте, почуяв, что сейчас может произойти нечто страшное.

Мансур тихо, но настойчиво повторил:

— Встанем и уйдем. Он ничего вам не сделает. И мне тоже.

Капитан поднялся из-за стола, однако Назар опять с нечеловеческой силой вцепился в него, чтобы удержать на месте.

В это время раздался выстрел, и посыпались осколки оконного стекла.

Назар бросился на пол, увлекая за собой Мансура, которого по-прежнему держал за руку. Только они упали, как послышался второй выстрел. Пуля разнесла вдребезги стекло и отломила кусок рамы. Телохранитель Аюб-хана стремглав выбежал наружу. Посетители попадали на пол, в панике опрокидывая стулья.

Мансур и Назар отползли к самой стене.

— Я побегу, — сказал капитан. — А вы оставайтесь на месте. Здесь пуля не достанет.

Прижавшись к полу, Назар отозвался стоном умирающего:

— Мне страшно одному. Не бросай меня.

— Сейчас чем дальше будете от меня, тем лучше для вас.

— Храни тебя Аллах.

В это время раздался третий выстрел. Пуля разбила весь угол деревянной стены над головой Мансура. Очевидно, стрелок целил туда, где, по его расчетам, находился Аскеров. Мешкать было уже опасно. Капитан вскочил и бросился к двери.

Осторожно выйдя из шашлычной, Мансур, вплотную прижимаясь к стене павильона, дошел до угла и помахал рукой водителю. Благо умница Гущин догадался заранее завести двигатель, чтобы в любой момент быть наготове. «Уазик» тронулся с места, а капитан, петляя, побежал ему навстречу. Водитель уже притормаживал и открывал ему дверь, но, из-за того что делал два дела одновременно, немного не рассчитал и проехал чуть дальше того места, где должен был подобрать Аскерова. Однако эта маленькая ошибка спасла капитану жизнь. Грохнул выстрел гранатомета, и дверь машины отлетела, правда, задев Мансура.

Капитан упал, а испуганный Гущин выпрыгнул из машины и бросился на дорогу.

Оглушенный ударом металлической двери, Мансур с трудом поднял голову. Он попытался отползти за машину, и это ему удалось. Послышались пистолетные выстрелы. Аскеров догадался, что в атаку пошли милиционеры, те трое, которые оказались в шашлычной. Но триумфа им добиться не удалось — все тот же черный джип стремительно удалялся по дороге.

Мансур, прикладывая платок к рассеченному до крови виску, присел на подножку «УАЗа» с той стороны, где была оторвана дверь. Гущин включил зажигание и удивился тому, что, несмотря на попадание снаряда, машина работает. Теперь ему нужно был пристроить отстреленную дверцу в салон. Глядишь, починят и приделают на место.

Капитан пошел в шашлычную. Назар утешал едва не плачущего Ильяса. Ведь такие убытки принесли ему эти бандиты. Ремонт обойдется недешево.

— С вами все в порядке, Назар? — поинтересовался Аскеров.

— Со мной — да. А вот что ты с человеком сделал? Это тоже из-за тебя.

Мансур улыбнулся, увидев перед собой прежнего — боевитого, всех поучающего Назара. Жив курилка.

— Вы поедете с нами или на своей машине?

— Конечно, на своей. — Назар вплотную подошел к капитану и добавил тихо, убежденно, только для себя и Мансура: — Я их теперь не боюсь. Я их совсем не боюсь.

В аккуратном, пропитанном пряными запахами специй доме Аюб-хана царило унылое настроение. Так было всегда, когда в плохом расположении духа находился сам хозяин. Стоило ему расстроиться, и он уже мог ничего не говорить об этом — все женщины в доме: жена, сестра, уборщица и повариха, — каким-то седьмым чувством моментально узнавали об этом и вели себя тише воды, ниже травы. Когда Аюб-хан огорчен, его раздражает все подряд, в такие моменты лучше не попадаться ему на глаза.

Фархад тоже прекрасно знал эту особенность местного богача. Но ему на это наплевать. Не он зависит от Аюб-хана, наоборот — тот от него. Так что может раздражаться и психовать при ком угодно. Фархад же в случае чего быстро поставит его на место.

Услышав от Фархада плохую весть, Аюб-хан растерялся. Опять не вышло, уже второй раз. Какой-то этот Аскеров заколдованный, ничто его не берет.

— Интересно, где сейчас этот чертов капитан? — пробормотал Аюб-хан, боязливо поглядывая на окна. — Он может прийти сюда. Назар проболтается, и тогда он может прийти сюда.

Они сидели в гостиной. Хозяин расположился на подушках на своем любимом диване, Фархад сидел на низеньком пуфике рядом со столиком и беспрерывно отхлебывал из пиалы чай. Они чем-то были похожи, Аюб-хан и Фархад: оба высокие, лупоглазые, с короткими стрижками, курчавыми бородками. Только хозяину за пятьдесят, а его гость почти в два раза моложе. Среди моджахедов Фархад пользуется авторитетом, на его счету много дерзких нападений на машины и дома неверных.

— Ты не того боишься, Аюб, — сказал гость, в очередной раз отхлебывая зеленый чай.

— Кого мне еще бояться?

— Ты забыл, что стало с Хакимом? А ведь он был старым другом Надир-шаха.

— Хаким-то тут при чем? Я сделал все, что вам надо.

— Это ты можешь мне рассказывать. А эмир возьмет и скажет шаху, что ты виноват.

— Почему так, Фархад? Что плохого я сделал эмиру?

— Ничего. Только чья-то голова должна покатиться. Нельзя оставлять все как есть. За любую неудачу нужно расплачиваться.

Фархад произнес эти слова как истину в последней инстанции. Он совершенно спокойно предлагал богачу принять правила игры и смириться с ними. Аюб-хан с тоской понял, что отныне его судьба находится всецело в чужих руках. Ему остается только молчать и слушать.

— Я не сказал, что покатится твоя голова, — продолжал Фархад. — Но твоя на очереди — вторая.

— А чья первая?

— Какой же ты чурбан! Конечно, Аскерова. У нас нет другого выхода: если мы не смогли купить пограничника, мы должны убить его. Каким угодно образом. Шах приказал.

Аюб-хан недовольно покосился на застывшего возле дверей телохранителя и раздраженно прогнал его. Когда тот вышел, он доверительно спросил афганца:

— Что мне нужно делать?

— Твоя задача очень сложная, — сказал Фархад таким напыщенным тоном, что стало ясно: он шутит. — Нужно, чтобы ты не кудахтал, не пачкал штаны, а сидел на месте и спокойно пил чай. Ты это можешь?

— Пить чай? Да, могу. Могу чай пить, могу кофе.

— Да хоть молоко, на здоровье. Главное, чтобы Аскеров сделал то, чего ты больше всего боишься, — пришел сюда. Тебе даже и приглашать его не нужно, без тебя пригласят.

Аюб-хан обмер.

— Убить начальника заставы при свидетелях?

— Во-первых, его отстранили, он больше не начальник. Во-вторых, свидетелей не будет. Во всяком случае, лишних.

Аюб-хан, оглядев гостиную, похолодел при мысли о том, что здесь, среди этой красоты и уюта, прольется кровь. Неужели его жилище осквернят? Пусть придумают что-нибудь другое. В конце концов, он достаточно много делает для афганцев, и они могли бы не обращаться с ним, как с собакой.

— Фархад, дорогой, только не в моем доме, умоляю! Не убивайте в моем доме!..

— Ковры испортить боишься? — усмехнулся тот. — Отмоются.

— Какой-никакой, Мансур — все-таки человек. Он здесь молился.

— А ты здесь в партию вступал, да? — спросил Фархад и потом уже серьезней добавил: — Да не дрожи ты так, в самом деле. Как получится, еще не знаю. Может, и в доме, может, в километре от него. Зависит от обстоятельств. Мы тебе не враги. И себе тоже.

С этими словами он закрутил в тонкий лаваш чанах и зелень, перешел на диван и, развалившись на подушках, принялся с аппетитом жевать.

Аюб-хан придвинулся к нему и почти интимным шепотом спросил:

— Слушай, Фархад, вдруг Аскеров сделает не так, как ты желаешь? Может, мне уехать по-быстрому? Он сюда сунется, а меня нет. Мы его обманули!

Аюб-хан издал некое подобие смеха, однако, заметив брезгливый взгляд афганца, сразу осекся.

— Эмир все рассчитал. Каждое движение Аскеров сделает так, как нам надо. Знаешь почему? — Фархад понизил голос. — Потому что эмир привлек нашего человека. Среди пограничников есть наш человек. Он нам и подставит Мансура.

В это время раздался стук в дверь и в гостиную заглянул один из телохранителей хозяина.

— Прошу прощения, Аюб-хан. Возле дома давно ходит человек. Он нам не нравится.

— А чем именно?

— Несколько раз прошел туда-сюда, смотрит на окна.

— Ну так сами разберитесь, — сказал Фархад, стряхивая с бороды крошки. — Большие уже. За что вам деньги платят?

Аюб-хан кивком подтвердил правильность слов гостя — мол, делайте. Телохранитель вышел и, прихватив напарника, направился на улицу. Когда они вышли, Хуршет, именно он показался им подозрительным, наклонившись, разглядывал следы протекторов. Услышав звук открываемой металлической двери в воротах, он повернулся, чтобы уйти, однако был остановлен зовом телохранителя:

— Учитель, остановись на минутку.

— Вы меня? — обернулся Хуршет.

— Тебя, тебя. Кроме тебя, здесь учителей нет.

Один телохранитель вплотную приблизился к нему. Его напарник контролировал взглядом улицу, чтобы не помешали посторонние.

— Кажется, ты потерял свою школу.

— Почему? Я просто шел…

— Да нет же, потерял. Ты уже все глаза проглядел, разыскивая ее в доме Аюб-хана. Заходи, заходи. Тебе же интересно.

— Мы тебе все покажем, — прогудел второй телохранитель с такой угрозой, что у Хуршета подогнулись ноги.

— Извините, спасибо, я спешу, — пролепетал он.

— Иди сюда, кому я сказал! — решительно направился к нему охранник, но остановился, услышав, что кто-то обратился к Хуршету:

— Здорово, учитель!

Это был сержант Самоделко. Они были едва знакомы, Хуршет знал пограничника только в лицо. Тем не менее сейчас он обрадовался ему, как закадычному другу. При нем-то телохранители Аюб-хана не очень разгуляются. Он протянул руку подтянутому, в парадной форме сержанту:

— Привет! В отпуск, что ли, собрался?

— Хуже — из отпуска. Транспорт жду на заставу. — Он с легкой насмешкой поклонился телохранителям: — Салам, правоверные!

Оба здоровяка синхронно поклонились ему, и Самоделко начал по-дружески болтать с Хуршетом, не обращая внимания на следящих за ними аюбовских телохранителей.

— Я сейчас к Лейле в магазин заглянул, а там, оказывается, ремонт идет.

— Теперь это не шариповский магазин. Назар продал его.

— Уй, блин! С чего это он? Без Лейлы скучно будет, — огорчился сержант и, заметив, что телохранители вернулись к воротам, тихо сказал: — Расслабься, свинтили мамонты в берлогу. Пойдем и мы отсюда. Тебя как зовут-то?

Они отошли от дома Аюб-хана.

— Получается, ты меня не знаешь, — сказал Хуршет. — Ты же назвал меня учителем.

— Это аюбовский мордоворот назвал, а я слышал.

Рассмеявшись, Хуршет благодарно протянул руку:

— Большое спасибо, сержант. Выручил ты меня из беды. Будем знакомы.

— Будем. — Они пожали друг другу руки. — Виктор Самоделко. А за помощь вон ему спасибо скажи. Он забеспокоился.

Сержант кивнул на Амира, стоявшего у дверей магазина, недавно принадлежавшего Назару. Тот с опаской поглядывал на окна дома Аюб-хана. Когда сержант и учитель подошли к нему, Амир увлек их в магазин, явно опасаясь нежеланных свидетелей. Прикрыв дверь, он начал строго выговаривать Хуршету:

— Ты куда полез, учитель? Тебе что — жить надоело?! Затащат за ворота, и все — нет тебя, по частям вынесут. Ты Аллаха благодари. И сержанта.

— А правда, Хуршет, что ты искал там? Чего это мамонты на тебя наехали?

Учитель оторопело поглядел на него: как можно задавать подобный вопрос? Ясно же, что он искал. И тут вспомнил, что сержант только что вернулся из отпуска и не знает, какие события произошли тут за последние дни.

— Виктор, я же не сказал тебе самого главного: Лейлу похитили.

Катерина и Константин Клейменовы стояли на вертолетной площадке и чувствовали себя крайне неловко. Всем хорошо известно, что они муж и жена, а прощаются, как чужие. Изображать же супружескую привязанность они неспособны. Было неприятно оказаться в таком дурацком положении. Поэтому в глубине души капитан обрадовался, когда на площадке появился Адамов и, извинившись, подозвал его к себе.

Особист был хмур и озабочен. Он с утра разыскивал Аскерова и не мог его найти. Мансур под страшным секретом говорил, что, возможно, напал на след Лейлы и сегодня попытается ее освободить. Сказать это майору Клейменов не мог. Он сделал вид, что ничего не знает, и спросил того о причинах беспокойства.

— На заставе Мансура нет, он куда-то поехал, — ответил Борис Борисович. — А по дороге на Курган-Тюбе прямо с гор стрелял снайпер. Слава богу, никто не пострадал. Но милиционеры говорят, что утром Аскерова видели в том районе.

Клейменов вздохнул, опустив голову, словно не желая показывать, огорчен он или, наоборот, рад за Мансура.

— Как только он появится, не отпускай его от себя, капитан. Вместе дуйте на заставу, и пусть он не вылезает оттуда. Положение серьезное. Похоже, что охотятся именно на него. — Майор бросил быстрый взгляд на топтавшуюся в стороне Катерину. — Ладно, прощайтесь, не буду мешать.

Он повернулся, чтобы уйти, но Клейменов, собравшись с духом, остановил его:

— Товарищ майор, разрешите вопрос? Разве покушение не доказывает невиновность Аскерова?

— Нет, не доказывает. Никак не доказывает, — резко ответил Адамов. То ли он не хотел оправдания Мансура, то ли не терпел, когда несведущие люди лезли со своими предположениями.

Когда майор ушел, Клейменов вернулся к жене.

— Что там еще стряслось?

— С ним все нормально. У него, как у кота, семь жизней.

— Костя, я даже ничего не спросила, — растерянно произнесла Катерина.

— А и не надо! — с вызовом ответил муж. — По глазам вижу: «С ним все в порядке? Жив он или нет?..» Вот со мной не все в порядке. Я — не жив.

Клейменова буквально колотило от горечи, он с трудом сдерживался, чтобы не впасть в истерику. Рядом курили пилоты. Неподалеку остановились четверо военнослужащих с чемоданами и рюкзаками. Капитан машинально здоровался с ними, стараясь ничем не выдать свое состояние.

— Костя, прекрати, — певуче сказала Катерина. — Договорились же: спокойно прощаемся, отношений не выясняем.

— Не выясняем, хорошо, согласен. — Он взглянул ей в лицо. — Там Егору, в подарках, в моей старой кобуре, лежит письмо от меня. Так уж постарайся не потерять.

— Я могу знать, что ты написал сыну? Или это совершенно секретно?

— Не беспокойся — ничего плохого про тебя. Вообще ничего про тебя.

— Я скажу, чтобы он обязательно написал ответ.

— Это уж как сам. Надеюсь, скоро вся эта кутерьма утихнет, военная опасность закончится. Тогда получу перевод и приеду. Так и передай ему.

Пилот-балагур начал поторапливать пассажиров, с улыбкой покрикивая: «Веселей, веселей, господа! Производим посадочку, занимайте места согласно купленным билетам».

— Мне пора, — вздохнула Катерина.

— Подожди, Катя. Знаешь…

— Только не надо, Костя, не говори ничего. Подождем, подумаем, все само собой как-то сложится. Верю.

— Я не хочу «как-то», — с усилием выговорил Клейменов. — Это глупо звучит, но я… не хуже его. Может, не лучше, но и не хуже. Просто у меня жизнь не так сложилась.

Катерина нежно провела рукой по его щеке. Запоздалая попытка прикоснуться. То, чего он никак не хотел, — жалость захлестнула ее.

— Не надо, Катя, не надо, люди смотрят. Не сложилась жизнь. А тут он появился…

— Ты бы хоть раньше сказал о своих сомнениях. Хоть намекнул бы. Я ведь не могла догадаться. Не думала, что ты такой глупенький. — Катерина обняла мужа, и он, ни на кого не обращая внимания, припал к ней, обнял, прижал к себе и уткнулся лицом в ее волосы, чтобы окружающие не заметили слез. А она с надрывом шептала: — Глупыш мой, глупыш. Но и я глупая. Я давно видела — ты смеешься, шутишь, а глаза мертвые. Мне страшно было.

— Дождись меня. Просто дождись, и все.

Она уже и простила все, и сдалась, и во всем уступила. В объятиях друг друга им показалось, что все вернулось, что они опять навсегда вместе.

— Ты глупостей не натворишь, Костенька?

— Нет. Никому тебя не отдам.

— Поклянись, что не сделаешь глупостей. Ни себе, ни ему ничего не сделаешь…

Сказала и тут же поняла, что совершила ошибку. Клейменов отстранился от нее и посмотрел в беспокойное лицо. Ему не понравился такой настойчивый тон. Она знает, что говорит. Знает, за кого боится, за кого просит. Капитан похолодел от ненависти — к себе больше, чем к ней. Он уже возненавидел свое слюнтяйское признание, слезы.

Катерина еще удерживала руку на его плече.

— Убери руку, — отрывисто произнес он.

Ей показалось, что вот-вот муж разразится руганью, и она отдернула руку с его плеча. Его взгляд становился страшным. Катерина совершила ошибку, избежать которой было так трудно. Теперь уже ничем не поможешь, и все-таки она попыталась смягчить ситуацию:

— Что с тобой? Ты не понял меня.

— Господь не велел клясться, — сказал капитан, не глядя на жену. Он взял ее чемоданчик и сумку и понес к вертолету. Отдал пилоту, который погрузил их в глубь салона.

— Ты не понял меня, — повторила Катерина.

— Мягкой посадки, — ответил он. Она с помощью пилота забралась в салон вертолета. Оглянулась — муж удалялся быстрыми шагами. Она смотрела вслед, не решаясь его окликнуть.

Когда затрещал двигатель вертолета, Клейменов в растерянности остановился. Вся злая энергия сама по себе выходила из него. Он обхватил голову руками и с отчаянием шептал: «Что делать? Что делать?» Спрашивал и не находил ответа.

Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, они впятером собрались на пустыре в окрестностях поселка. Шарипов привел своих сторонников — Хуршета и Амира. Вместе с Мансуром пришел и рвущийся в бой сержант Самоделко. Назар темпераментно и многословно изложил свой план освобождения дочери. Суть его заключалась в простом нападении на дом, которое он громко именовал штурмом. Финал операции, по его словам, выглядел так:

— В это время мы с Мансуром входим со стороны сада, я знаю, где там перелезть, и бьем морду самому Аюбу. Когда рядом нет холуев, он трус, это любой скажет! А их нет, потому их в это время молотят сержант и Хуршет. Они оба ребята хорошие, только еще мальчишки, поэтому Амир, настоящий мужчина, им поможет.

Самоделко слушал его, снисходительно ухмыляясь и переглядываясь с капитаном, мол, чего возьмешь с этих штатских, никакого понятия о тактике и стратегии.

«Настоящий мужчина», покуривая, немного в стороне от всех, с виноватой улыбкой резонно заметил:

— А если ее там нет?

Назар, осекшись, не понял Амира.

— То есть как это — нет? Куда ж она делась?

— Ну, мало ли… Мы врываемся, колотим почем зря, молотим, а Лейлы там нет.

Однако Шарипов отвергал все домыслы, кроме собственных, упорно повторяя:

— Нет, она там. Куда ей деться?

— Вообще-то черный джип точно туда приезжал, — подтвердил Самоделко. — Я этот след запомнил.

— Ты только не обижайся, Назар, — сказал «настоящий мужчина», — лично я никуда морды бить не пойду. Я бы с удовольствием, но ты уедешь отсюда, Мансур уедет, а у меня тут семья, бизнес, мне тут жить дальше. Я вас всех люблю и уважаю, но не пойду, прости. Сам понять должен.

Мигом растеряв воинственный пыл, Назар в замешательстве посмотрел на Хуршета.

— Я пойду с вами, Назар, куда угодно пойду.

— Спасибо, сынок. — Он повернулся к Самоделко. — А ты как, сержант?

— А мое дело телячье, — задорно ответил тот. — У меня командир есть. Если он скажет, я тоже куда угодно пойду, и еще дальше. Во всяком случае, руки чешутся.

Теперь все взгляды устремились на задумавшегося Мансура. Некоторое время он молчал, машинально пощипывая усы, потом сказал:

— Теперь меня послушайте. У нас нет законных оснований входить в чужой дом…

Шарипов, вспыхнув, перебил его:

— Как это — нет?! А моя дочь?!

— Подождите, Назар. Законных оснований нет. Тем более что пограничники — это не милиция. Поэтому то, что вы предлагаете, — типичное уголовное преступление.

— А что они делают — не преступление?! — опять не сдержался Шарипов, но, перехватив укоризненный взгляд Мансура, стушевался: — Все, молчу, молчу, говори.

— При желании Аюб-хан даже может вызвать милицию, и нас всех арестуют. А мы и возразить ничего не сможем, потому что вы, Назар, не заявили о похищении, что, кстати, обязательно нужно было сделать. — Он жестом остановил попытку Назара возразить. — Знаю, знаю: милиция не связывается с такими, как Аюб-хан. Это в какой-то мере вас оправдывает. Кроме того, Амир прав: Лейлы там вполне может и не быть.

— Что же нам — вообще ничего не делать? — спросил учитель. — Так и сидеть сложа руки?

— Нет, почему же. Кое-что нужно предпринять, даже необходимо. Только следует действовать не так… — У Мансура чуть не вырвалось «глупо», — прямолинейно. Во-первых, все гражданские из такого налета исключаются. Вы меня поняли?

— Кроме меня, — не удержавшись, вставил Назар.

— И меня, — добавил учитель.

— Повторяю: все гражданские, и вы в том числе. Больше это не обсуждается.

— Но ведь я отец!

Самоделко, возмущенный таким «гражданским бардаком», командным окриком прервал прения:

— Что вы тут спорите, уси-пуси, джага-джага! Раз командир сказал — все, заметано!

Он оглянулся на капитана, ожидая одобрения своим действиям, однако Аскеров спокойно продолжил:

— Рядовые, сержанты и старшины тоже исключаются.

Тут уж Самоделко забыл о воинской дисциплине. Он пытался протестовать против такого решения, пытался доказать необходимость своего присутствия. Дело кончилось тем, что Мансур приказал:

— Товарищ сержант, быстро следуйте в отряд, пока Клейменов не уехал, и оставайтесь в расположении заставы. Бегом, а то опоздаешь.

Самоделко с неохотой пошел прочь, на ходу бормоча: «За что боролись, на то и напоролись». Отойдя на некоторое расстояние, он услышал, что командир позвал его:

— Самоделко! Виктор!

Изумленный сержант оглянулся, не веря, что командир вот так запросто назвал его по имени. А тот сказал:

— Спасибо тебе.

Подавив желание отдать честь, сержант понимающе кивнул и ушел. Простые слова капитана были ему дороже всяких громогласных похвал перед строем.

Мансур обратился к оставшимся соратникам:

— Ну и поскольку все это случилось из-за меня, то я и пойду к Аюб-хану. Причем пойду один.

Всплеснув руками, Амир разругал авантюрный план капитана:

— Нет, я ничего не хочу сказать про опасность. Может, Аюб и не убьет тебя. Может, просто из дома выкинет. В любом случае так ты ничего не добьешься.

— Это в корне неправильно, Мансур, — с ноткой ревности возразил Хуршет. — Мы тоже можем и должны помочь.

Аскеров молчал, давая понять, что он готов выслушать, но не обсуждать. Неожиданно пылко его поддержал Назар. Внимательно поглядев на всех, он сказал:

— По-моему, сержант прав: Мансур — военный человек, он знает, как нужно действовать. А мы с Хуршетом подождем рядом. Если что понадобится, тогда поможем. И не спорь со старшими! — повысил он голос, заметив, что учитель раскрыл рот.

Удовлетворенно кивнув, Мансур поправил кобуру, сказал, что все будет нормально, и ушел. Следом за ним направились Назар и Хуршет.

Первый выглядел уверенным и сосредоточенным. Второй — немного растерянным. Он терялся в догадках, что на самом деле задумали Мансур и Назар.

Амир остался на пустыре. Когда с ним попрощались, он грустно произнес:

— Храни, вас Аллах. — И добавил чуть слышно: — Если бы вы знали, до чего мне хочется быть с вами.

Все-таки он великий артист, этот Аюб-хан. Сидел без забот, сам с собой играл в нарды. Встретил непрошеных гостей такой улыбкой, будто ждет не дождется, когда они появятся в его доме. Точнее говоря, все его сюсюканье адресовалось исключительно Мансуру:

— Здравствуй, дорогой! Какой день, какая честь для меня! В моем доме — солнце! Может, снова сыграем в нарды? Ты случайно не привел своего славного чемпиона? — Когда же заметил возникшего из-за спины капитана Назара, то поменялся в лице: — Это кто с тобой приперся?

Вообще-то Мансур предвидел такую реакцию и старался ее избежать. Не хотел он брать Назара с собой и предупредил, что пойдет один, оставил того в своей машине. Подошел к дому Аюб-хана, позвонил. Взгляд у открывшего калитку телохранителя был лукавый, выжидающий: мол, заходи, давно ждем тебя. Мансур на эту наглую уверенность привратника ноль внимания, чего от таких холуев ожидать. Прошел во двор, направился к дому. Вдруг услышал за спиной: «А ты куда?» — «Я с капитаном». Оглянулся, а Назар уже к нему подскочил. Сделал вид, будто должен что-то сказать. Недоволен был капитан такой выходкой, да уж ничего не поделаешь. Тем более что Шарипов смотрит на него умоляющим взглядом — без слов просит не сердиться и понять его. Раздраженно шепнул ослушнику: «Ничего не говорите. Если скажу „ложись“ — лежать и не двигаться». Пообещал Назар, да что толку — он и первый раз обещал.

Увидев злобный лик Аюб-хана, Шарипов привычно ссутулился, опустил голову ниже плеч. Боевой настрой явно покинул его. Робко кланяясь, Назар поздоровался с хозяином. А богач на него, словно на назойливую муху:

— Назар?! Кто тебя звал сюда?! Пошел вон!

Шарипов невольно попятился назад и готов был уйти, но Мансур жестом остановил его. Обратился к хозяину:

— Подожди, Аюб. Мы к тебе оба по одному делу.

— У меня нет с тобой дел, Мансур, а с ним тем более. — Он уже взял себя в руки, разговаривал строго, а оробевший Шарипов на все его вопросы лишь покорно кивал или отрицательно мотал головой. — Разве я, Назар, тебе что-то должен? Или все-таки ты мой должник? Так какое у тебя ко мне может быть дело?

— Лейла.

— Что? Что ты бормочешь?

— Послушай, Аюб, я помню тебя еще вот таким маленьким. Я работал с твоим отцом. Он бывал в моем доме. Я бывал в вашем доме…

— Сейчас все говорят, что были друзьями моего отца.

— Помнишь, как я гонял мальчишек, которые дразнили тебя тухлым пузырем?! — взывал Назар к человеческим чувствам Аюба, но в ответ слышал только сварливый вопль:

— Ты совсем дурак! Не помню такого!

— Пожалуйста, верни мою Лейлу. Мы ничего плохого тебе не сделали. Мы сразу уедем отсюда, уедем далеко.

Аюб-хан нервозно поглядывал то на хнычущего Назара, то на стоящего с невозмутимым видом Мансура. Упорное молчание капитана действовало ему на нервы. А тот давно понял, что не стал бы Аюб играть в нарды один. Очевидно, его партнер сейчас спрятался в соседней комнате, и что это за человек — об этом можно только догадываться. Если это был какой-то безобидный сосед, не стал бы прятаться при их появлении. Да простые соседи к богачу и не заходят, чаще у него появляются люди с того берега.

— Ты теперь плачешь, Назар, умоляешь меня. А почему ты, такой наглый, пришел ко мне в дом?! Ты что о себе возомнил?! Ты же не просить, не плакать пришел! Ты думал, приведешь Мансура — Аюб испугается, прощения просить станет! Он же начальник, капитан, большой человек! Только того ты не знал, глупый человек, что он не начальник больше. — Победительно засмеявшись, он обернулся к Аскерову: — Ты теперь вроде как никто, да? Очень тебе сочувствую, дорогой. Сейчас наступили такие плохие времена — кто был никем, никем и останется! А ты, Назар, как был червяк под моими ногами, так и будешь ползать. И за свою наглость ты ничего не получишь. Нет у меня твоей Лейлы. Нет и никогда не было.

Назар бросил жалкий взгляд на капитана, который по-прежнему спокойно слушал распалившегося Аюб-хана, словно предлагая тому говорить дальше. Казалось, ни одно самое обидное слово не может задеть Мансура.

— Теперь уходи. Назар. Пошел вон, я сказал!

Убитый горем Шарипов начал медленно пятиться к двери, а Аюб-хан выжидающе смотрел на Мансура. Он не мог понять поведения капитана. Тот молчал, спокойно глядя ему в глаза, и неожиданно хозяин сорвался на истерический тон:

— Почему ты молчишь?! Разве можно стоять как истукан?!

Назар даже вздрогнул от истошного вопля. Мансур же лишь улыбнулся побагровевшему и трясущемуся Аюб-хану. Он давно понял, что вся агрессивная самоуверенность хозяина была прикрытием большого страха, который тот сейчас испытывал.

— Хочешь, чтобы я заговорил с тобой? Это проще простого. Но ведь я не начальник. Ты, наверное, и меня считаешь червяком?

Аюб-хан неуверенно хихикнул, не понимая, куда клонит капитан.

— Смотря, что ты скажешь.

— Ах, от этого зависит! Ладно. Для начала скажу: пускай Назар останется. Мы же с ним пришли по одному делу. Поверь, ты не пожалеешь.

Аюб-хан не был до конца уверен, что лучше: выгонять Назара или оставить. Мансур перехватил беглый взгляд, который хозяин бросил на дверь в соседнюю комнату. Словно хотел посоветоваться с кем-то, находящимся там. Но пришлось решать самому, и Аюб-хан с нарочитой грубостью буркнул:

— Ну хорошо, оставайся.

— Ты вряд ли сможешь меня унизить, — сказал капитан. — Люди, которым я честно служил, уже сделали это. Я, правда, теперь никто и звать меня никак.

— Хитришь со мной?

— Зачем? Клянусь Аллахом, говорю как есть.

Назар с изумлением следил за Мансуром: зачем капитан это сказал. Аюб-хан опять невольно покосился на дверь.

— Тебе известно, Аюб-хан, каким я был. Я ловил, стрелял, шел на помощь всем, кто меня звал. Что я получил взамен? В один день я потерял все. Мне сказали, что я предатель, и все, что я до сих пор делал, грязи не стоит. Ваши люди хотят меня убить. Мои — меня презирают. Моя невеста — заложница. Вот с таким багажом я пришел к тебе.

Назар был потрясен услышанным не меньше, чем хозяин дома. А тот встал, обошел Мансура, потом остановился перед ним, как профессор перед студентом.

— Друг Мансур! Как известно, я никогда не просил о помощи пограничников. Пока не просил. Хотя всякое может случиться. Зато я работал в райкоме комсомола и прекрасно разбираюсь в людях. Я знал, я один верил, что когда-нибудь ты придешь как друг. — Он сел на уголок пуфика рядом с Аскеровым и обнял его одной рукой. — Русские, когда хотят оценить достоинства человека, говорят: «Я с ним пил». А мы говорим: «Я с ним молился». Я помню, как ты читал намаз. Ты веришь в Аллаха. Почему ты еще не с нами?

Капитан спокойным движением убрал руку Аюб-хана со своего плеча, что тому явно не понравилось.

— Наверное, потому, что Аллах не с вами. Ты неправильно понял меня, Аюб. Я сказал, что потерял все, не для того, чтобы набиться к тебе в друзья. А чтобы ты понял — мне больше терять нечего! — Мансур мгновенно выхватил пистолет и наставил его на Аюб-хана. Тот, охнув, зажмурил глаза. Капитан моментально направил ствол на шевельнувшихся телохранителей, и те замерли на месте. — Кстати, ему, — Аскеров кивнул на Назара, — тоже терять нечего. Учтите это.

Аюб-хан с поднятыми руками медленно пятился к стене и при этом говорил напряженно следившему за каждым его движением капитану:

— Подожди, Мансур. Давай действовать в режиме диалога, давай без применения насилия.

Услышав от бывшего комсомольского работника столь бюрократический оборот, капитан не сдержал улыбку, однако тут же нахмурился и направил ствол пистолета в сторону двери, ведущей в соседнюю комнату, крикнув при этом:

— Кто там спрятался, сиди тихо, не то пристрелю!

Потом он снова направил ствол на телохранителей. Те, подняв руки, вопросительно смотрели на Аюб-хана, который прижался спиной к стене.

— Слышал я, уважаемый Аюб, что ты не только таскаешь опий из-за реки. Говорят, ты крадешь красивых девушек и продаешь их далеко на Восток.

При этих словах Назар был готов наброситься на богача с кулаками. А тот, наигранно хохотнув, воскликнул:

— Ерунда! Кто сказал тебе такую чушь и глупость? Твоя Лейла здесь.

— Что ты говоришь? Уж не она ли там шевелится за дверью?

— Там вообще никого нет. Можешь проверить.

— Разве что вместе посмотрим. Иди ко мне. Только быстро. Что ты застыл?

Капитан прицелился в сторону телохранителей. Воспользовавшись этим, Аюб-хан хотел вытащить из стоявшей на подставке вазы пистолет. Однако Назар заметил его движение, с криком набросился на богача и свалил его с ног. Пистолет Аюб-хана отлетел к ногам Мансура. Тот быстро поднял его, теперь он держал в каждой руке по пистолету, и оба были направлены на телохранителей. Назар же оседлал вопящего хозяина дома и нещадно мутузил его кулачищами, приговаривая:

— Продаешь, гад?! Девушек продаешь?! Кто червяк после этого?! Кто червяк, отвечай!

— Помогите! — кричал Аюб-хан. Телохранители сделали было движение к хозяину, но Мансур отпугнул их, выстрелив под ноги. Он устрашающе рявкнул:

— Стоять! Ни с места! Дом окружен!

— Врет он! — завопил беспомощно барахтающийся под Шариповым Аюб-хан. — Не слушайте его! Он тут один!

Только он это сказал, как вдруг за окном послышался шум двигателя, раздался лязг гусениц.

Больше всех удивился капитан. Он подбежал к окну и увидел, что остановившийся БМП направляет пушку на дом. Из люка выбрался сержант Самоделко и в безмятежной позе уселся на броню. К машине подошел Костя Клейменов и спокойно, сложив руки на груди, уставился на окна второго этажа. Заметив Мансура, он приветственно помахал ему рукой.

Аскеров постарался скрыть проявившееся на лице удивление. Сделав вид, что все идет по давно задуманному плану, он велел телохранителям посмотреть в окно, убедиться, что говорил им правду. Затем повернулся к Аюб-хану, который по-прежнему лежал под Назаром. Только сейчас оба застыли и выжидающе смотрели на капитана.

— Все, Аюб, сейчас будем жарить твоих павлинов, — весело сказал пограничник.

Услышав это, Назар с еще большим воодушевлением принялся молотить хозяина, а тот панически кричал:

— Помоги, Мансур! Останови этого дьявола! Не надо бить, мне больно!

Аскеров усмехнулся, радуясь не страданиям Аюб-хана, а той положительной энергетике, которая исходила сейчас от поникшего ранее Назара. Шарипов смаковал каждый удар, вкладывая в него всю ненависть к похитителю. При этом он приговаривал:

— Тухлый пузырь!.. Тухлый пузырь!.. Тухлый пузырь!

Глядя на избиение хозяина, телохранители болезненно морщили лица.

— Ай-яй-яй, Аюб, — произнес Мансур укоризненным тоном. — Ты же никогда не просишь пограничников о помощи. А?

— Сейчас прошу!

— Ладно. Будь по-твоему. Назар, пощадите уважаемого Аюб-хана. Иначе он не сможет выпустить вашу дочь. — Уже поднятая рука Шарипова застыла. — Или я неправильно сказал, Аюб-хан?

— Правильно, — прохрипел тот.

Ему позволили подняться, и он с обреченным видом повел Мансура и Назара сначала на первый этаж, затем еще ниже — в подвал, где они наконец увидели Лейлу. Она лежала на койке со связанными руками. На грозный вопрос капитана Аюб-хан ответил, что руки связали для того, чтобы она не покончила с собой. Ведь без света оставлять узницу жалко. А будь ее руки свободны, она могла взяться ими за оголенный провод, и тогда даже подумать страшно, что могло бы с ней случиться. Поэтому он и решил уберечь девушку от худшего.

Пытаясь оправдаться, он нес еще какую-то околесицу, однако Мансур и Назар уже не слушали его. Они освободили Лейлу от пут, отец набросил ей на плечи пиджак и заботливо вывел во двор, а потом на улицу. Аскеров шел сзади, внимательно поглядывая по сторонам — тут всего можно ожидать, — и был рад, когда наконец Лейла с помощью отца и подбежавшего Хуршета — так вот откуда пограничники узнали про его визит! — забралась в «уазик». Сам капитан, обменявшись крепкими рукопожатиями с Клейменовым и Самоделко, сказал, что поедет с Шариповыми на их машине. Те и спрашивать не стали, почему так. Без этого понятно — хочется с Лейлой побыть, да и подстраховать надо, мало ли что может случиться по дороге. Хуршет же, как приехал сюда на велосипеде, так и уехал следом за машиной Шариповых.

Во время инцидента Фархад, при появлении нежданных визитеров спрятавшийся в соседней комнате, внимательно прислушивался к голосам в гостиной. Не зная, как развернутся события, он на всякий случай приготовился к худшему, то есть к перестрелке: привинтил глушитель к стволу автомата и стоял с ним наготове. Когда Назар принялся бить Аюб-хана, афганец даже думал ворваться в комнату и начать пальбу, однако предпочел не рисковать. А когда услышал за окном шум двигателя и лязг гусениц, похвалил себя за благоразумное решение. Теперь он, затаившись у окна, наблюдал за прибывшим подкреплением. Фархад даже присмотрел место, где спрячется, если пограничники войдут в дом: ляжет под ковром вдоль стены, лучше ничего не придумать. Когда же вывели Лейлу и все уехали, был донельзя рад, что не пришлось прибегать к такому унизительному да и ненадежному способу маскировки.

Фархад вышел из своего убежища в гостиную. Вскоре туда же вернулся Аюб-хан. Взлохмаченный, в порванной рубашке, со следами побоев на лице, богач представлял собой жалкое зрелище. Всхлипывая, он принялся рыться в коробочке с лекарствами, нашел успокоительные таблетки и принял их. Однако вместо того, чтобы успокоиться, наоборот — пришел в неистовство, с обидой и злостью накинулся на телохранителей:

— Бараны безмозглые! Даже не вмешались, мерзавцы! За что только я вам деньги плачу! Причем какие! Где вы еще получите такие деньги?! Я сдохну, кто вас тогда кормить будет?! Дармоеды вонючие!

Фархад сочувственно, но не без едва заметной усмешки оценил плачевный вид Аюб-хана. Действительно, смешно выглядит человек, попавший в такую передрягу.

— Не расстраивайся, дорогой Аюб-хан. Пока все идет по плану. Все так, как задумано.

От возмущения хозяин поперхнулся водой, а откашлявшись, закричал, показывая на свои синяки и расквашенный нос:

— Это задумано?! Вот это задумано?! Кем? Вы все просто трусы! Стояли тут с полными штанами, а теперь морочите мне голову. Какой ишак задумал такую глупость!

— Ты же сам не хотел кровопролития у тебя дома. Вы здесь молились и все такое прочее, — снисходительно утешал его Фархад. Но хозяин был безутешен, орал, обвинял всех в трусости. Он несколько успокоился только тогда, когда моджахед сказал:

— Мы с эмиром прикончим этого пограничника. Еще до заката солнца. У нас все просчитано. А с девушками, он прав, это нехорошо. Заметь, это твоя инициатива, мы тут ни при чем.

Разом сникнув, Аюб-хан сделал вид, что наводит на столе порядок, складывает лекарства в коробочку. Через какое-то время нашелся с ответом:

— А что тут особенного — это просто бизнес. Наши девушки — они, как нефть, золото, героин! Национальное достояние!

Аюб-хан засмеялся, надеясь, что афганец поддержит его шутку, но Фархад, отойдя в сторону, презрительно бросил:

— Правильно тот шайтан сказал: тухлый пузырь ты, Аюб-хан. Тебя самого нужно убить за все те глупости, которые ты тут вытворяешь. — Он засмеялся, показывая, что он тоже шутит. — Только твоя очередь еще не подошла — Мансур первый. Он будет убит еще до заката солнца.

Фархад с улыбкой продемонстрировал характерный жест — провел ребром ладони по горлу. Аюб-хан посмотрел в окно — солнце начинало клониться к закату, медленно уходя за вершины гор.