Затерянные миры

Последнее колдовство

Колдун Малигрис сидел в самой верхней комнате своей башни, возведенной на коническом холме над самым сердцем Сарана – столицы Посейдонии. Выстроенная из темного камня, добытого глубоко в недрах земли, твердого, как мифический адамант, эта башня возвышалась над крышами и куполами города, словно зловещая мощь Малигриса отбрасывая мрачную тень на умы людей.

Однако ныне Малигрис был стар, и всей мрачной энергии его очарования, всех ужасных и любопытных демонов, находившиеся под его властью, всех страхов, которые он вызывал в сердцах королей и прелатов, оказалось недостаточно, чтобы разогнать черную скуку, пожиравшую колдуна. Он восседал на троне, который был инкрустирован костями мастодонтов со вставками ужасных и загадочных нитей красного турмалина и голубых кристаллов. Отсюда он взирал на город через полукруглое окно с рыжеватым стеклом. В такие минуты его белые брови сходились в единую линию. Его глаза были холодными и зелеными, как лед древних плавучих льдин. Его борода отчасти белая, отчасти черная, с серовато-голубым оттенком, ниспадала до коленей, скрывая большинство извивающихся кабалистических знаков, покрывавших его одежды. Вокруг чародея лежали различные аксессуары колдовского искусства: черепа людей и чудовищ, несколько барабанов из кожи грифов, и трещотки из костей и зубов крокодила, которые используются при прочтении некоторых заклинаний, склянки, заполненные черными или янтарными жидкостями, кощунственный способ использования которых не было известен ни одному обычному человеку. Мозаичный пол комнаты был покрыт шкурами огромных черных и серебристых обезьян. Над дверью комнаты висела голова единорога, в которой проживал знакомый демон Малигриса давно принявший образ гадюки с бледно-зеленым брюхом и пепельными пятнами. Повсюду лежали книги: древние издания, связанные змеиной кожей и медными зажимали, подернутыми зеленью. Эти тома содержали ужасные знания Атлантиды: пентакли, которые давали власть над демонами земли и луны; заклятия, которые преобразовывали и разлагали элементы; руны забытого языка Гипербореи, которые давно забыты, и которые, если их произнести вслух были смертоноснее чем яд и любое приворотное зелье.

Но, хотя все эти вещи и мощь, которую они символизировали, наводили ужас и вызывали зависть всех конкурирующих магов, мысли Малигриса были темны из-за неумолимой меланхолии. Усталость переполнила его сердце, как пепел заполняет очаг, когда огонь уже потух. Маг сидел неподвижно, размышляя, в то время как солнце скользило вниз по склону, снижаясь над городом и погружаясь в море… Сквозь зеленовато-желтое стекло оно напоминало золотой призрак, окруженный рубиновым ореолом – оно горело, словно глаза демона. Но в размышлениях мага не было ни света, ни огня пожара, ни перехода к темноте, которая скрывала будущее. Он, словно слепец, бродил среди теней памяти, искал всюду, но напрасно. И все его воспоминания были переполнены золотом и блеском, дни триумфа, которые были подкрашены мерцающим пламенем, темно-красным и фиолетовым из имперских лет. Но кругом был холод и туман, а весь огонь превратился в угасающие, едва тлеющие угольки. Потом Малигрис стал искать среди воспоминаний юности, обратившись к туманным, далеким, невероятным годам, где перед ним горела лишь одна звезда – единственное воспоминание, все еще искрящееся от блеска – воспоминание о девушке Нилисе, которую он любил в те дни, когда жажда познания некромантии затопила его душу. За десятилетия жизни, переполненной различными заботами, сверхъестественными событиями и опасностями, он почти забыл об этой Нилисе. Но теперь вспоминая это стройное, невинное дитя, которое он любил в молодости, когда еще был строен и молод и бесхитростен – девушку, которая неожиданно умерла от загадочной лихорадки незадолго до того, как они должны были сочетаться законным браком, маг помрачнел, стал больше похож на призрак, а в глубине его ледяных глаз зажглись огни, подобные свету язычков пламени мертвецкой. Мысленно он вновь стал молодым – юнцом, бродившим по долине Мерос, вдоль потока Земандера вместе с очаровательной Нилисой, наблюдая за рождением летних звезд в небесах, за потоком, за блеском глаз его возлюбленного.

А потом обратившись к демонической гадюке, проживающей в голове единорога, Малигрис заговорил с низкой, монотонной интонацией, словно размышлял вслух:

– Гадюка, за много лет до того, как ты поселилась в этой голове единорога, чтобы жить рядом со мной, я знал одну девушку. Она была прекрасная и в то же время хилая, как орхидея из джунглей и умерла, как умирают орхидеи… Гадюка, ты знаешь, я – тот самый Малигрис, сосредоточение всех тайных знаний всего запрещенного, что есть в земле, в воздухе и в море относительно солнечных и лунных демонов. А вот что касается мертвых? Интересно, если я пожелаю, разве я не смогу завести себе девушку вроде Нилисы, такую же юную и красивую, и держать ее вдали от могилы? Она могла стоять бы здесь передо мной в вечерних лучах этого осеннего солнца.

– Да, господин, – ответила гадюка голосом с тихим шипением, от которого мурашки по коже шли. – Вы – Малигрис, и все волшебство, вся мощь некромантии подчиняется вам, все заклятия и пентаграммы известны вам. Если хотите, то отыщите эту девушку – Нилису – среди мертвых, вызовите ее, и тогда вы сможете созерцать ее, а с помощью колдовства вернуть ей очарование, какое было у нее до поцелуя кладбищенских червей.

– Гадюка, но будет ли это правильным… не потеряю ли я что-то при этом? Не произойдет ли что-то о чем я буду потом долго сожалеть?

Гадюка, казалось, заколебалась. А потом медленно и печально прошипела:

– Малигрис может делать так, как пожелает. Кто, кроме Малигриса может решить, хорошо это или плохо?

– Другими словами, ты не хочешь сказать мне как поступить? – это было скорее утверждение, чем вопрос, но гадюка больше ничего не говорила.

Малигрис какое-то время сидел задумчиво, положив подбородок на ладони. А потом он вскочил, так что дрогнули разом его морщины и стал собирать из различных уголков комнаты, с полок черного дерева, из шкатулок с золотыми, медными и колдовскими замками различные ингредиенты, необходимые для колдовства. Он начертил на полу круги, разжег кадила, в которые был насыпан специальный порошок, и стал громким голосом читать длинный, узкий свиток серого пергамента, на который фиолетовыми и ярко-красными чернилами были нанесены строки заклятия для ритуала вызова усопших. Курения кадил – синие, белые и фиолетовые сгустились в густые облака и быстро заполнили комнату, словно толстые вращающиеся колонны, поднимающиеся из глубин Леты[3]. Солнечный свет потух, сменившись бледным, как свет луны, неземным мерцанием. Голос некроманта обрел нечеловеческую, торжественную медлительность. Колдун дочитал свиток, торжественно скандируя каждую строчку. И когда свиток закончился, эхо последних звуков заклятия заглохло в полостях могил. Когда же цветные пары рассеялись, занавеси словно раздвинулись. Но бледный неземной жар все еще переполнял палату, и между Малигрисом и дверью над которой в голове единорога жил демон, стояла Нилиса, точно такая, какой она была в год своей смерти, гибкая, подобная унесенному ветром цветку. Она улыбалась, как могут улыбаться лишь молодые. Хрупкая, бледная, одетая просто. Цветущий анемон был в ее черных волосах. Ее глаза были, как бездонное весеннее небо. Точно такой запомнил ее Малигрис, и при виде ее старое сердце чародея забилось быстрее, словно в лихорадке.

– Ты – Нилиса? – спросил он. – Та самая Ни-лиса, которую я любил в поросшей миртом долине Мерос, в золотые дни, которые ушли как мертвые эпохи в безвременную даль.

– Да, я – Нилиса, – ее голос звучал тихо, словно серебряный ручеек, эхом отзываясь в памяти старого волшебника…

Но пока он пристально глядел на нее и слушал, в душе его росли сомнения – сомнения как абсурдные, так и невыносимые: неужели эта та самая Нилиса, которую он знал? Или все же было некое неуловимое отличие, слишком незаметное, чтобы он смог определить, в чем тут дело. Ни время, ни смерть были ни при чем… может быть его подвело колдовство и что-то он не смог восстановить? Ее ли это были глаза, ее ли блестящие волосы, ее ли стройная и податливая фигурка? Та ли это девушка, которую он помнил? Колдун никак не мог понять, прав он или нет, и сомнения навалились на него свинцовой плитой. Сердце чародея переполнилось мрачным отчаянием, душащим, словно пепел. Он внимательно осмотрел девушку, быстро и внимательно, и чем больше он смотрел на Ни-лису, тем меньше она походила на девушку из его детства. Не такими прекрасными были ее брови и губы, не столь тонкие и не столь резко очерчены. Ее стройное тело стало еще стройнее, локоны выглядели более темными на фоне бледной шеи. В душе Малигриса вновь воцарилось отчаяние, а на миг возродившаяся надежда угасла. Больше он не верил ни в молодость, ни в любовь, ни в красоту. Само воспоминание о таких вещах казалось ему теперь сомнительным миражом… Таких вещей и вовсе быть не могло… Все было правильно, ни тени, ни серости, ни пыли – только пустота, тьма и холод, и огромный вес невыносимой усталости навалился на плечи колдуна, причиняя ему невероятные муки.

Голосом тонким и дрожащим – слабой пародией на его прежний голос, он произнес заклятие, уничтожающее призрак. Тело Нилисы растаяло, словно дым, и лунный свет сменили солнечные лучи. Малигрис повернулся к гадюке и проговорил печальным голосом:

– Почему ты не предупредил меня?

– А мое предупреждение помогло бы? – вопросом на вопрос ответил демон. – Вы же сами все знали, Малигрис, кроме того, что могли узнать, лишь проведя эксперимент.

– Что ты имеешь в виду? – недоуменно поинтересовался чародей. – Устроив этот эксперимент я не познал ничего кроме тщеславия мудрости, бессилия колдовства, ничтожности любви и обманчивости памяти… Скажи мне, почему я не смог вспомнить, какой была при жизни Нилиса – та, которую я знал?

– Та, которую вы вызвали, и в самом деле была Нилиса, – ответила гадюка. – Ваше искусство некромантии невозможно превзойти, но никакая некромантия не сможет вернуть вам вашу молодость, пылкое, бесхитростное сердце, которое любило Нилису, и горящий взор, которым вы ее тогда созерцали. Но вы, мой повелитель, должны были сами пройти этот урок.