Затерянные миры

Поклонение Луне

– Думаю, эти храмы без крыш, построенные на Му, не были предназначены для поклонения солнцу. Скорее они были посвящены луне, – объявил Морлей. – Уверен, что тот храм, что мы только что обнаружили, подтвердит мою точку зрения. Эти иероглифы без всякого сомнения лунные символы.

Торвей, его товарищ-археолог, с удивлением посмотрел на Морлея. Уж слишком смело и уверенно тот говорил. И еще его удивил тон Морлея и его выражения. Мечтательный, бледный, с оливковой кожей, он казалось обладал тем самым арийским типом лица, которое могло выражать настоящую увлеченность. Сам Торвей мог проявить энтузиазм, когда события, казалось, подстегивали его, но почти религиозная страсть, что охватила Мор-лея, находилась выше его понимания. Он уже не раз задавался вопросом, а не был ли его спутник слишком… эксцентричным.

Однако всякий раз он бормотал себе под нос возражение, к которому приходилось относиться более чем серьезно. Морлей не только финансировал экспедицию, но и платил щедрую стипендию Тор-вею более двух лет. Так что Торвей не мог позволить себе быть непочтительны, даже при том, что он устал от странных и некомпетентных замечаний предпринимателя и бесконечных остановок, которые они делали в Меланезии. Они путешествовали от чудовищных каменных истуканов острова Пасхи до пирамидальных колонн Ландронских островов. Они посетили множество мелких островов и все для того, чтобы доказать то, что когда-то посреди Тихого океана существовал огромный континент. Теперь на одном из крошечных Маркизских островов, до настоящего времени неизведанного, они нашли остатки стен большого, подобного храму здания. Как и водится, это место было трудно найти, потому что таких мест боялись и избегали аборигены. Туземцы верили, что мертвецы часто посещают такие места. И невозможно было нанять проводников, чтобы посетить эти острова или даже показать их местонахождение. Именно Морлей натолкнулся на этот островок, нашел его, словно его вел инстинкт.

И в самом деле они сделали важное открытие, и это вынужден был признать даже Торвей. Если бы не несколько больших камней, которые, упав, раскололи стены, здание выглядело бы почти целым. Сами же руины заросли пальмами, тропическими растениями и колючими кустами. Но, так или иначе, не одного растения не росло внутри периметра разрушенных стен. Часть пола все еще можно было разглядеть под грудами щебня. В центре был огромный квадратный блок, высотой фута в четыре. Он мог служить алтарем. Весь камень был покрыт грубыми символами, которые, казалось, напоминали луну во всех ее фазах. Еще на камне был любопытный желобок, который шел от центра куба к краю, где была вырезана своего рода чаша. Подобно всем другим зданиям на острове это тоже, похоже, никогда не имело крыши.

– Да, символы без сомнения лунные, – признался Торвей.

– И еще, я полагаю, что в таких храмах приносились человеческие жертвы, – продолжал Мор-лей. – Кровавые жертвоприношения посвящались не только солнцу, но и луне.

– Идея имеет право на существование, – согласился Торвей. – Человеческие жертвоприношения были широко распространены на ранних стадиях развития человеческого общества. Возможно, к таким племенам принадлежали и те, кто возвел эти здания.

Морлей не почувствовал сухость и всю формальность согласия его коллеги. Он был озабочен чувствами и мыслями, которые едва ли имели отношение к его исследованиям. Точно так же, как при посещении других древних руин, он был обеспокоен и взволнован от смеси странного страха и волнения, невыразимого страстного очарования и ожидания чего-то волшебного. Здесь, среди этих могучих стен, это ощущение стало еще сильнее, чем раньше. Оно стало таким сильным, что и в самом деле завладело всеми мыслями ученого, и он казался близок к тому, чтобы, обманувшись, поддаться этому бреду.

Идея, что храм – место поклонения луне, захватила его целиком, хотя по сути это было еще одно предположение, а не аргументированный вывод. И еще… его переполняли ощущения сродни галлюцинациям. Хотя день выдался по-тропически теплым, он ощущал странный холод, который исходил от стен – холод накопленный за тысячелетия. Порой ему начинало казаться, что из узких теней – солнце стояло почти в зените – на него смотрят бесчисленные хмурые лица. Не раз ему хотелось протереть глаза, чтобы стереть воображаемую тонкую пленку, из-за которой ему то и дело казалось, что здесь или там мелькают желтые и пурпурные одежды, появляясь у него перед глазами на десятые доли секунды. А порой несмотря на застывший воздух ему казалось, что вокруг него туда-сюда движутся неосязаемые толпы. Хотя много тысяч лет прошло с тех пор, как ноги человека касались камней этих тротуаров. Иногда Морлей начинал тревожится, чувствуя надвигающуюся опасность. В какой-то миг, на мгновение вся его жизнь, как и его путешествия, исследования Южных Морей, представилась ему как окольный путь назад к некоему древнему государству, возрождение которого находилось в его руках. Все это приводило его в недоумение, и порой ему начинало казать, что он – и не он вовсе.

Он словно со стороны слышал, как разговаривал с Торвеем, и слова, которые он произносил были незнакомы ему, как будто их говорил другой человек.

– Эти люди Му были радостным и искренним народом… – бормотал он. – Хотя, если присмотреться внимательно, не таким уж радостным и искренним… Существовала и темная сторона – культ, который поклонялся смерти и ночи, персонифицированный луной, чьи белые, непримиримые, замороженные губы можно было согреть только теплой кровью, которая текла по их алтарям. Когда кровь растекалась по каменным желобкам, они набирали кровь в кубки… потом поднимали их вверх… и кубки стремительно пустели, опустошенные далекой богиней, которая тем самым показывала, что жертва принята.

– Откуда тебе это известно, – поинтересовался Торвей, пораженный не только странным выговором, который неизвестно откуда появился у его товарища, но и тем, о чем он говорил больше всего. Морлей напоминал среднего современного американца. Он отрывочно помнил, с каким дружелюбием встречали Морлея островитяне. Без подозрения они относились и к другим белым людям. Они даже предупредили Морлея, посоветовав ему не посещать эти руины. Со стороны могло показаться, что они расценивают Морлея, как одного из своих. Торвей же задавался по сути теми же самыми вопросами, хотя в отличии от своего спутника был лишен воображения.

– Говорю тебе, я знаю, – объявил Морлей, пройдя вперед и присев возле алтаря. – Я видел, как… – тут он замолчал, хотя приглядевшись, Торвей увидел, что рассказ его продолжается, только теперь спутник беззвучно шепчет, словно у него приступ каталепсии. Его лицо стало смертельно бледным, глаза уставились в пустоту. А потом окаменевшими губами он произнес странные слова. – Рхали муваса, – протянул он монотонно, словно читал молитву, подобную некоему обращению.

Сам же Морлей не мог объяснить, что он чувствовал и видел в этот момент. Он был сам не свой, и коллега, который путешествовал вместе с ним, казался ему странным незнакомцем. Впоследствии он не смог ничего вспомнить, ни то, что произносил странные речи, не то, что говорил на языке, которого не знал. Для него происшедшее напоминало сон – на мгновение ярко вспыхнувший, но потом угасший. Но наваждение прошло, он расслабился и вновь смог нормально ходить.

Коллега с удивлением и беспокойством уставился на него.

– Ты что, заболел? Сегодня солнце жарит вовсю. Нужно быть поосторожнее. Может нам лучше вернуться на шхуну?

Морлей механически согласился и последовал за Торвеем от руин к побережью, где в небольшой гавани в миле от берега стояла на якоре шхуна, на которой они путешествовали. Он находился в полном замешательстве. Странные эмоции, которые охватили его возле алтаря, исчезли, и теперь он мог лишь очень смутно привспомнить, что чувствовал в те моменты. Все время он пытался припомнить нечто ускользнувшее из его памяти, что-то очень важное, но забытое давным-давно.

Опустившись на ложе из тростника под тентом на палубе шхуны, Морлей попытался в деталях припомнить все, что с ним произошло. Объяснение Торвея о том, что он всего лишь перегрелся на солнце, он никак не мог принять. Те призрачные ощущения скорее напоминали бред и не имели никакого отношения к обычной жизни. Чем больше думал о них Морлей, тем призрачней они ему казались. Чтобы полностью изгнать их из своего разума он мысленно окинул взглядом всю свою предшествующую жизнь, останавливаясь на самых значимых событиях.

Он вспомнил, как в детстве страдал из-за того, что его семья так бедна. Желая разбогатеть, он хотел вести образ жизни, который позволил бы ему заниматься, чем хочется. Он вспомнил свои первые успехи, то, как он заработал первоначальный капитал, занявшись поставкой восточных ковров. Тогда же совершенно случайно зародилась его любовь к археологии – он прочитал статью о древних истуканах острова Пасхи, обильно сдобренную иллюстрациями. Нераскрытая тайна этих малоизвестных скульптур сильно взволновала его, хотя он и не понимал, почему так происходит. Тогда он решил обязательно побывать на острове Пасхи. Теории о потерянном континенте, который некогда находился посреди Тихого океана, заворожили его. Они превратились в его личную химеру, хотя он так и не смог проследить, откуда появилось у него это чувство. Он прочитал всю доступную литературу об этом. Как только позволили дела, он сразу же отправился на остров Пасхи. Через год он смог оставить свой бизнес, передав его в руки эффективного менеджера. Он нанял Торвея – профессионального археолога с большим опытом работы в Италии и Малой Азии, чтобы тот сопровождал его. Потом он купил старую шхуну, укомплектованную шведской командой и капитаном, ну а потом отправился в путешествие по малоазиатским островам.

Мысленно перебрав все эти факты, Морлей решил, что теперь самое время возвратиться домой. Он узнал все, что смог относительно таинственных руин. И то, что он узнал, очаровало его, как не могло очаровать ничто другое. Однако он чувствовал себя слишком больным, чтобы продолжать исследования. Возможно, он слишком усердно искал ответы на многое вопросы, возможно, размышления о руинах слишком сильно воздействовали на него. Он должен был заняться чем-то другим, переключиться, а не рисковать повторением того, что испытал. Потом он вспомнил о суевериях аборигенов, и задался вопросом: были ли в них зерно правды? Может и в самом деле всему виной вредоносное воздействие камней? Может призраки мира, много эпох назад похороненные под толщами воды, вернулись, а может просто задержались в нашем мире? Черт возьми, порой он начинал себя чувствовать, как настоящая жертва реинкарнации.

Наконец он позвал Торвея, который стоял у перил, беседуя с одним из шведских моряков.

– Думаю, для одного рейса вполне достаточно, а Торвей? – спросил он. – Утром поднимем якорь и вернемся в Сан-Франциско.

Торвей с трудом скрыл вздох облегчения. Он не считал острова Полинезии плодотворной областью для исследований: руины были слишком древними и разрушенными, время, когда возвели эти здания можно было определить очень предположительно. К тому же лично ему это было неинтересно.

– Согласен, – кивнул он. – Кроме того – надеясь ты простишь мне мое высказывание – я считаю, что климат Южных морей не так уж и полезен. К тому же, как я вижу, ты приболел.

Морлей устало кивнул, уступая. Не мог же он рассказать Торвею о своих истинных мыслях и чувствах. Этот человек был начисто лишен воображения.

Он лишь надеялся, что Торвей не сочтет его безумцем, хотя, в конце концов, это не имело никакого значения.

День быстро сменил пурпурный закат, а вечер укоротила луна – поднявшись над горизонтом, она словно обрызгала море и землю капельками ртути.

На обеде Морлей по большей части молчал. Торвей говорил осторожно, стараясь не поминать последнюю историческую находку. Свенсон – капитан, обедавший вместе с ними, тоже помалкивал, даже после того, как ему сообщили о возвращении в Сан-Франциско.

После обеда Морелей пробормотав невнятные объяснения, возвратился на свое тростниковое ложе. С облегчением он отметил, что Торвей не пошел за ним.

Лунный свет всегда пробуждал в Морлее сильные, но неопределенные чувства. Точно так же, как руины, свет луны создавал тени, которые фантазия превращала в миллион различных призрачных вещей. Те острые ощущения, которые он при этом испытывал, порой перемешивались с загадочным страхом и трепетом, родственным, возможно, тому страху, что испытывают дети перед темнотой.

Теперь же, разглядывая полную луну, Морлей неожиданно подумал, что как бы то ни было, а луна размером больше, чем обычно, и сверкает ярче, чем могла бы сверкать много лет назад, когда и Земля и сама Луна были моложе. А потом его охватило странное чувство, он словно в один миг перенесся в сказочный мир. Волна ужаса захлестнула его, и он почувствовал, что некая сила уносит его прочь от знакомых вещей. Когда же волна ужаса схлынула, ему показалось, что он потерялся, перенесенный в неведомые дали, а давным-давно исчезнувший мир стал ему до боли родным.

В первую очередь он задался вопросом: что он делает на этом странном судне? Сейчас была ночь, когда следовало принести жертву Рхали – богине Луны, а он – Малта, должен играть важную часть в церемонии. Он должен добраться до храма, прежде чем луна при движении к зениту поднимется выше звездного камня. И теперь до этой минуты оставался только час.

Он поднялся, внимательно огляделся. На палубе никого не было, поскольку не имело смысла выставлять вахту в такой спокойной и пустынной гавани. Свенсен с помощником, без сомнения, пили как обычно, чтобы потом крепко уснуть. Моряки играли в вист и педро[2], а Торвей, скорее всего, был в своей каюте, писал монографию о могилах этрусков. Морлей едва ли что-то помнил о них.

Так или иначе, но ему удалось вспомнить, что существовала лодка, которую он и Торвей использовали для поездок на остров, и что эта лодка пришвартована у борта шхуны. Двигаясь осторожно, словно дикарь, он перебрался через фальшборт в лодку и тихо погреб к берегу. Сотня ярдов или чуть больше, и он уже стоял на песке, омытом лунным светом.

Потом он быстро поднялся на холм, заросший пальмами, и широким шагом направился к храму. Воздух был теплым, пропитанным ароматом огромных цветов и папоротников, неизвестных современным ботаникам. А он отлично видел их, растущих вдоль дороги, вытянувших к луне ветви и лепестки. Остановившись на гребне холма, он посмотрел на океан, раскинувшийся по обе стороны, но увидел раскинувшуюся без конца без края равнину, на которой пылали огни неведомых городов. И, что удивительно, он знал названия этих городов, вспоминал цветущую жизнь Му, которая процветала несмотря на угрозу со стороны Атлантиды, несмотря на землетрясения и извержениями вулканов. А жители считали, что всему причиной гнев Рхали – богини, которая управляла всеми планетарными силами. И во всех храмах даблы умиротворить ее лилась человеческая кровь.

Морлей – или все же Матла – помнил миллионы деталей. Он мог вспомнить повседневные события жизни Му – простые, но странные с точки зрения человека двадцатого века. Он обладал знаниями жрецов Му и помнил историю давным-давно утонувшего континента. Но все это мало занимало его на фоне драмы ночи. Давным-давно – насколько давно, он и сам толком не знал, его выбрали среди многих, предоставив ему великую честь, но его сердце подвело, и он сбежал… Однако сегодня ночью он никуда бежать не собирался. Охваченный религиозным экстазом, он, не думая об опасности, шел к храму богини.

На ходу он неожиданно обратил внимание на свою одежду и почувствовал себя крайне озадаченным. Почему он носит эти уродливые, непристойные вещи? Он начал срывать их и выбрасывать одну за другой. Нагота подразумевалась и намного больше соответствовала той роли, которую он собирался сыграть.

Он слышал тихие перешептывания – без сомнения говорили о нем, видел разноцветные одежды и блеск янтарной плоти, мелькавшие среди листов архаичных растений. Священники и верующие тоже шли в храм.

Он разволновался, чувствуя что-то мистическое и по большей части восторженное. И это ощущение становилось тем сильнее, чем ближе он подходил к конечной цели. Его затопил суеверный страх, присущий древним людям, тот самый что испытывали они перед неведомыми им природными силами. С торжествующим трепетом он взирал на луну, которая горела высоко в небесах, и выдел в этом округлом шаре благословление – ласковое и злое.

Теперь он рассматривал храм, вырисовывающийся белыми стенами над гигантскими ветвями. Стены больше не были разрушенными, все выпавшие блоки встали на свои места. Прошлый визит в этот храм вместе с Торвеем казался ему не более, чем тусклой фантазией, порождением лихорадки. Но другие его посещения этого храма – визиты в образе Матлы, присутствие на церемониях священников Рхали, он помнил отлично. Он знал всех, кто участвовал в ритуале и помнил все его детали. Перед его глазами одна за другой вставали картины, он вспоминал слова странного языка и непринужденно складывал их во фразы, которые еще час назад показались бы ему самому нечленораздельной тарабарщиной.

Малта был уверен, что по крайней мере несколько сотен глаз не сводят с него пристальных взглядов, когда он вошел в храм без крыши. Тут скопилось множество людей, которые внешне напоминали арийцев. Многие лица были ему знакомы. Но сейчас на всех этих лицах было написано выражение мистического ужаса. Они были испуганными и мрачными, как ночь. Малта не мог разглядеть вокруг никаких деталей, кроме прохода в толпе, которая раздалась перед ним. Она вела прямо к камню-алтарю, вокруг которого собрались священники Рхали. Сама же богиня взирала на них почти вертикально сверху вниз, сверкая льдом со своего возвышения.

Уверенными шагами он пошел вперед. Священники в одеждах пурпурных и желтых молча встретили его. Сосчитав их, Малта неожиданно понял, что их всего шесть, вместо обычных семи. У каждого из них был в руке большой кусок серебра. А тот, у которого должен был бы быть медный нож, еще не пришел.

Торвей понял, что невозможно сосредоточиться на незаконченной монографии о этрусских могилах. Некое неясное, тревожное чувство заставило его отказаться от общения с музой археологии. В глубине его души росло раздражение, и наконец возжелав, чтобы это нудное и бессмысленное путешествие закончилось, он вышел на палубу.

Лунный свет ослепил его, и в первые несколько секунд он не заметил того, что ложе из тростника-пусто. Когда же он увидел, что Морлей исчез, он испытал странную смесь тревоги и раздражении. И еще у него возникло странное чувство, что Мор-лей не вернулся в свою каюту. Взглянув в сторону берега, он с небольшим удивлением заметил отсутствие пришвартованной лодки. Должно быть Морлей отправился взглянуть на храм в лунном свете. Торвей нахмурился, подумав об этом новом свидетельстве психического отклонения своего нанимателя. Приближение надвигающихся неприятностей охватило его. Казалось, он услышал внутри, полузнакомый голос, запрещающий ему отправиться за Морлейем. Этот нездоровый и безмерный интерес к более чем проблематичному прошлому выглядел обескураживающе или по крайней мере странно.

Очень быстро он решил, что должен делать. Спустившись в каюту, он оторвал двух шведских моряков от игры в педро, велел спустить шлюпку и отвезти его на берег. Когда они подплыли к пляже, то увидели лодку Морлея, ясно различимую в тени перистых пальм, склонившихся в сторону моря.

Торвей, не объясняя морякам цель его прогулки, велел высадить его на берег и возвращаться на судно. Потом он по хорошо протоптанной тропинке направился в сторону храма, поднимаясь по склону к центру острова.

Шаг за шагом продвигаясь вперед, он снова стал замечать странное изменение растительности.

Откуда взялись эти папоротники и первобытно выглядящие цветы? Конечно, всему виной сверхъестественная игра лунного света, который искажал очертания знакомых пальм и кустов. Ничего подобного днем он не замечал, и так или иначе, существование таких растений было невозможно. Тогда постепенно в душе его зародились ужасные сомнения и замешательство. Потом у него возникло невыразимо ужасное ощущение, что происходит что-то неправильное, по ту сторону всего того, что он знал как общепринятое и поддающееся рациональной проверке. Отвратительные, фантастические мысли, чужие, ненормальные желания рождались в его мозгу, когда он смотрел на горящую колдовским светом, сияющую луну. Он дрожал от отвращения, но настойчивые воспоминания – не его воспоминания – принуждая, гнали его вперед. Что же, спрашивается, случилось с ним? Он сходил с ума подобно Морлейю? Залитый лунным светом остров превратился в бездонную бездну, порожденную безумной фантазией – в безымянный ужас, в котором он тонул.

Он пытался заставить себя мыслить рационально, поверить в безопасность простых вещей. А потом совершенно неожиданно, ничему не удивляясь, понял, что он больше не Торвей.

Теперь он знал настоящую цель, ради которой прибыл на остров – торжественный обряд, в котором он должен был сыграть ужасную, но необходимую роль. Предопределенный час должен был скоро наступить – верующие, жертва и шесть его товарищей-священников ждали его в храме Рхали.

Без помощи священников Матла вытянулся на холодном алтаре. Сколько времени он пролежал так, он не мог сказать. Но наконец раздался шорох и ропот пронесся по толпе. Матла понял – прибыл седьмой священник.

Все страхи оставили его, словно боль и земные страдания остались для него позади. Но он знал, словно и впрямь это уже было с ним, как будут выглядеть медный нож и серебряный кубок, и как эти предметы будут использованы.

Он лежал, пристально глядя в бледные небеса, он смутно видел людей, следящих за ним, лицо наклонившегося над ним седьмого священника. Лицо показалось ему вдвойне знакомым… Но он многое забыл. И не пробовал вспомнить. Ему казалось, что белая луна сильно приблизилась, сойдя со своей астрономической орбиты, чтобы выпить кровь очередной жертвы. Ее свет слепил неземным сверканием, но он видел, как сверкнул нож, прежде чем погрузиться в его сердце. Мгновение, и волна боли прокатилась через его тело, как будто оно было глубокой пропастью. А потом внезапная тьма затмила небеса и божественный лик Рхали, и все вокруг, даже боль стер черный туман вечного ничто.

Все утро Свенсон и его моряки терпеливо ждали возвращения с острова Морлея и Торвея. Когда наступил полдень, а археологи все еще отсутствовали, Свенсон решил, что пора бы отправиться на поиски.

Хоть он и получил приказ утром отправляться в Сан-Франциско, он не мог уплыть без Торвея и Морлея.

Вместе с частью из команды он отправился на остров, поднялся на холм, где белели руины. Храм без крыши был пуст. Сначала Свенсон и моряки искали археологов, а потом испугались, найдя следы высохшей крови в большом углублении сбоку от алтаря.

Они высадили на берег остальную часть команды и продолжали поиски весь день, буквально обшарив небольшой островок, однако без результата. Аборигены соседних островов ничего не знали о Морлее и Торвее, но были необычайно сдержанны, даже признавая свое невежество. Не существовало такого места, где могли бы спрятаться два археолога, да и причин для такого поведения у них не было. В итоге Свенсон и его люди бросили поиски. Если бы они обладали достаточным воображением, то, наверное, решили бы, что археологи растворились в прошлом…