Затворницы. Миф о великих княгинях

У истоков фаворитизма

Считается, что фаворитизм как особое явление при дворе правителя расцвел в эпоху абсолютизма, то есть в XVII — XVIII веках. Для России фаворитизм был характерен в восемнадцатом столетии, когда на престол взошла целая плеяда женщин-императриц, не имевших супругов (они либо были вдовами, как Анна Иоанновна и Екатерины I и II, либо вообще не выходили замуж, как Елизавета Петровна). Свое личное одиночество они скрашивали многочисленными связями с самыми различными представителями мужского пола. На время каждый из фаворитов становился весьма влиятельным при дворе лицом и даже пытался вмешиваться в управление государством, как, к примеру, Бирон.

Но оказывается, что в русской истории встречаются и более ранние примеры фаворитизма, уже в XVI веке. Об одном из них наш следующий рассказ.

Тяжелобольной Иван III так и не нашел невесту для сына-наследника Василия в иностранных державах. Поэтому он посоветовал будущему великому князю поискать жену на родине, в семьях знати.

Для сына греческой царевны, которую многие представители двора откровенно не любили, это было даже выгодно. Ведь в лице родственников будущей жены он мог получить хорошую опору трону и показать остальной знати, что не считает для себя зазорным породниться с подданными.

Правда, ранее в истории московского великокняжеского дома не случалось такого, чтобы наследник престола женился на девушке из боярского рода.

Возможно, у умирающего Ивана Васильевича просто не было другого выхода, поскольку сыну шел уже двадцать седьмой год, а он все еще оставался холостым, а значит, не вполне самостоятельным человеком.

По совету Ю. Д. Траханиотова было решено устроить смотрины невест. Хитрый грек уверил Василия в том, что именно так выбирали себе жен византийские императоры, его предки. На самом деле Траханиотов надеялся, что выбор наследника падет на его дочь, видную и красивую девушку, уже знакомую с Василием. Однако он просчитался. Среди пятисот девиц нашлась еще более прекрасная — Соломония, дочь Юрия Константиновича Сабурова, принадлежавшего к знатному старомосковскому боярскому роду, но не занимавшего при дворе Ивана III видного положения. Перед прелестями юной Соломонии Василий не устоял и сразу назвал ее своей избранницей.

Пышная и многолюдная свадьба по традиционному русскому обряду состоялась 5 сентября 1505 года. Ее омрачало только тяжелое состояние Ивана III. Через полтора месяца он скончался, благословив сына с молодой женой на великое княжение и все государство.

Поначалу молодые были очень счастливы и жили душа в душу. Вместе ездили на богомолье, проводили время в загородных резиденциях Коломенском и Александровой слободе, где был выстроен красивый дворец.

Родственники Соломонии были приближены ко двору, многие стали видными воеводами и наместниками в крупных городах. Вместе с Сабуровыми возвысились и принадлежавшие к их роду Годуновы и Вельяминовы.

Но годы шли, а детей в великокняжеской семье все не было. Василий полагал, что причина в нем — Бог наказывает его за безвременную смерть племянника Дмитрия. Чтобы замолить грехи, он стал один отправляться в дальние поездки по монастырям, где делал щедрые вклады и истово клал поклоны у чудотворных икон и святых мощей.

Соломония оставалась в Москве за правительницу и тут же посылала своих боярынь на поиски знахарок, способных дать снадобье для «чадородия». Но все было напрасным.

Когда Василию перевалило за сорок, он стал понимать, что без наследника ему придется оставить престол одному из братьев, Юрию или Андрею. С ними у него сложились не самые лучшие отношения, поскольку он не позволял им жениться. Некоторые приближенные начали советовать великому князю развестись с Соломонией и поскорее жениться на другой девушке.

Однако развод осуждался Церковью. Без каких-либо веских причин, к примеру прелюбодейства или покушения на жизнь мужа, расторгать брак не разрешалось. Бесплодие такой причиной не считалось, поскольку в нем мог быть повинен и муж.

Василий решил собрать Думу и посоветоваться с боярами. Те сказали: «Неплодную смоковницу вырубают и выбрасывают из виноградника», то есть предложили развестись с Соломонией и вступить в новый брак. Многие из них понимали, что в случае прихода к власти одного из удельных князей им придется отойти на вторые роли и уступить свое место его окружению.

Однако против развода выступили многие представители духовенства. Особенно усердствовали в критике великого князя ученый богослов и переводчик Максим Грек и постриженный еще Иваном III Вассиан (Василий) Патрикеев. Получалось, они ратовали за то, чтобы наследником престола стал второй брат великого князя, Юрий Дмитровский.

Это еще больше обострило отношения между братьями. За удельным князем была установлена слежка. О каждом его шаге соглядатаи доносили в Москву, часто сгущая краски, чтобы доказать свою преданность и необходимость.

В этой сложной ситуации Василий III принял твердое решение развестись с Соломонией. Но чтобы церковники публично не осуждали его, он задумал сам с ними расправиться. Первыми жертвами стали Максим Грек и Вассиан Патрикеев, которых обвинили в отступлении от церковных догм и разослали по монастырям. Сменили и митрополита. Новый иерарх Даниил быстро понял, чего от него хочет великий князь, и дал разрешение на развод. Оставалось самое сложное — получить согласие самой Соломонии.

Сначала Василий Иванович хотел расстаться с супругой по-хорошему. Он даже начал строить радом со столицей Новодевичий монастырь, куда собирался переселить жену. Однако Соломония и слушать не желала о разводе. С помощью различных ворожей, которых привозили к ней со всей страны, она все еще надеялась родить ребенка. Более того, узнав о намерении мужа расстаться с ней, она решила вернуть его любовь, использовав приворотное зелье.

Обо всем этом соглядатаи тут же донесли великому князю. Тот страшно разгневался — ведь зелье могло оказаться смертельным ядом — и приказал начать расследование. Главным судьей выступил он сам вместе с ближними боярами. В качестве свидетелей были вызваны не только женщины из окружения Соломонии, но и ее родной брат Иван Юрьевич Сабуров.

Во время допроса, состоявшегося 25 ноября 1525 года, он сообщил, что ворожея Степанида вместе с великой княгиней заговаривали воду, а потом этой водой смачивали сорочку, штаны и другое нижнее белье Василия. Это уже походило на настоящее колдовство, которого в то время все очень боялись. Изобличенных колдуний обычно сжигали на костре или опускали в прорубь под лед.

Но Василий Иванович не стал жестоко наказывать жену: либо не хотел выносить сор из избы, либо еще не до конца к ней охладел. Он лишь повелел близким людям отвести ее в небольшой Рождественский монастырь на Рву (на Красной площади около выкопанного рва) и там постричь.

В официальных летописях записали, что Соломония сама долгое время настаивала на разводе, ссылаясь на свою детородную немощь и болезни, но великий князь не соглашался с ней расстаться. Тогда она обратилась за советом к митрополиту Даниилу, и тот уговорил Василия III отпустить жену в монастырь.

Однако современники совсем по-иному рассказывали об этом событии. Они знали, что великая княгиня никогда не помышляла о постриге и уезжать из Кремля в монастырь не собиралась. Когда к ней пришли посыльные от великого князя с монашеским платьем, она схватила его и в гневе растоптала. Тогда любимец Василия Шигона Поджогин обругал Соломонию и ударил бичом. Он решительно заявил опешившей от неожиданного оскорбления великой княгине, что пострижение осуществляется по воле государя. В итоге несчастная женщина расплакалась и смирилась с горькой участью.

Однако за строптивость ее отправили не в Новодевичий монастырь, а в далекий Каргополь. Собираясь в путь и как бы желая снять с себя напрасные обвинения, Соломония, ставшая инокиней Софией, сообщила близким подругам, что беременна. Те после ее отъезда сразу же передали новость своим мужьям. Вскоре она дошла до ушей самого великого князя, успевшего обзавестись новой женой. Василий Иванович страшно разгневался и приказал высечь сплетниц кнутом. По его приказу бывшую жену перевели в суздальский Покровский монастырь под надзор соглядатаев. Но тем вряд ли удалось что-либо выяснить. Монахиня София ни с кем общаться не желала.

Через некоторое время великий князь отправил в Покровский монастырь следственную комиссию, которой сообщили, что Соломония-София родила сына Юрия, однако ребенка никому не показывает, заявляя, что простые смертные недостойны видеть его. Когда же сын вырастет, то отомстит за обиды матери, грозилась монахиня московским посланцам.

Неопределенность привела к тому, что слухи о существовании княжича Юрия остались. Возможно, благодаря им в 1526 году Василий III, все еще не имевший детей от новой супруги, пожаловал Соломонии-Софии несколько сел, так, на всякий случай.

В 30-е годы прошлого века археологи решили проверить правдивость сведений о рождении у Соломонии сына. Они провели раскопки в захоронениях Покровского монастыря и в одной из небольших гробниц обнаружили одежду мальчика.

Возможно, таким образом была имитирована смерть никогда не существовавшего ребенка.

Соломония-София оставалась в Покровском монастыре достаточно долго, пережив и бывшего мужа, и соперницу. Она умерла 18 декабря 1542 года. Чем же были заняты ее долгие дни и горестные ночи? Еще в бытность великой княгиней Соломония увлекалась декоративным шитьем и лицевыми вышивками. Под ее началом искусные мастерицы вышили несколько покровов на раки святых Кирилла Белозерского и Серпы Радонежского, подаренные монастырям во время богомольных поездок.

В Покровском монастыре монахиня-княгиня с еще большим рвением стала заниматься любимым целом. По просьбе местных монашек она вышила красивый покров с изображением святой на раку Евфросинии Суздальской, героини первого рассказа. Он сохранился до наших дней, этот образец подлинного искусства, созданный несчастной первой женой Василия III.

Кроме Соломонии, в Покровском монастыре жила сестра Василия III, постригшаяся под именем Александра (возможно, речь идет о второй дочери Софьи Палеолог — Елене или второй Феодосии). Потом в нем приняла постриг и двоюродная сестра великого князя Анна Васильевна Бельская. Все они были похоронены в подклете Покровскою собора, построенного по воле Василия III еще в 1510 — 1514 годах.

Этот собор, видимо, сразу задумывался как усыпальница для опальных знатных женщин. Скромно убранный внутри, без настенных росписей и с черным полом, он имел обширный цокольный этаж с маленькими оконцами, почти не пропускающими свет. Там и помещались гробницы.

Во второй половине XVI века здесь нашли последний приют одна из жен Ивана Грозного, Анна Васильчикова, первая и вторая жены царевича Ивана Ивановича — Евдокия Богдановна Сабурова и Прасковья Михайловна Соловая. В XVII веке похоронили жену князя Д. И. Шуйского — Екатерину Григорьевну Скуратову-Бельскую (ее прах привезли из Польши) и вторую супругу царя Василия Шуйского — Марию Петровну Буйносову. Среди узниц монастыря были дочь царя Бориса Годунова — царевна Ксения и первая жена Петра I — Евдокия Федоровна Лопухина.

Однако Соломония Сабурова возглавила печальный список опальных монахинь, как бы готовя почву для своих будущих сестер по несчастью.

Только два месяца с момента пострижения Соломонии Василий III оставался холостым. Уже 21 января 1526 года его новой женой стала молодая литовская княжна Елена Васильевна Глинская. Стремительность и выбора невесты, и самой свадьбы свидетельствовала о том, что юная Елена уже давно была тайной страстью стареющего великого князя. Он лишь ждал удобного случая, чтобы навсегда расстаться с постылой первой супругой.

Ничего удивительного в этом нет: литовской княжне шел только восемнадцатый год, тогда как самому Василию исполнилось уже сорок шесть. Своей невесте он годился в отцы. Елена была чудо как хороша: стройная, живая, грациозная, с удивительно тонкими и правильными чертами удлиненного лица. Она совершенно не походила на слишком скромных, как бы заторможенных русских девушек-затворниц, проводивших жизнь в теремах под присмотром мамок и нянек и ничего не видевших, кроме светлиц и соборов, в которые их отпускали лишь по большим церковным праздникам.

У себя на родине в Литве Елена уже с ранней юности посещала веселые празднества с громкой музыкой, танцами, карнавалами и обильным винопитием. Их любила устраивать местная знать в своих гостеприимных замках. Мать научила княжну очаровывать мужчин, быть игривой и кокетливой, изящно одеваться и поддерживать светскую беседу.

Василию III было достаточно лишь однажды увидеть юную чаровницу, чтобы окончательно потерять седеющую голову. Он даже стал спрашивать у Шигоны Поджогина, может ли молодая и красивая девушка полюбить его и согласиться стать женой?

Шигона заверил великого князя, что тот еще хоть куда: стан величественный и горделивый, лицо привлекательно, взор проницателен, движения быстры и уверенны. Все выдавало в нем настоящего государя и повелителя. Но ответ не очень успокоил Василия, и он решил сбрить густую бороду, укоротить усы и одеваться более тщательно и ярко.

Можно предположить, что усилия великого князя не остались без внимания, и мать Елены сразу же взяла его на заметку как потенциального жениха.

Елена Васильевна Глинская происходила из древнего знатного рода, связанного родственными узами со многими европейскими и даже азиатскими княжескими домами. Своим родоначальником Глинские считали татарского князя Алексу, выехавшего из Золотой Орды на службу к великому князю Литовскому Витовту. Вероятно, он входил в свиту Тохтамыша, изгнанного из Сарая Тамерланом. По утверждению Алексы, он был потомком самого Чингисхана и, значит, принадлежал к царскому роду.

В Литве татарский князь был крещен и назван Александром. Затем он женился на княжне Анастасии Острожской и получил во владение несколько городков: Глинск, Глиницу, Подол. По названию самого крупного и стал именоваться Глинским. Дед Елены, Лев Борисович, служил Ивану Юрьевичу Мстиславскому, потомки которого в начале XVI века перебрались на службу в Москву. Отец, Василий Львович, прозванный Слепым, в 1508 году со многими родственниками выехал к Василию III. Причиной стал неудачный мятеж его брата Михаила против нового великого князя Литовского Сигизмунда.

Правда, новая служба оказалась недолгой — Василий Глинский вскоре умер. Его брата Михаила в 1514 году заподозрили в измене и бросили в тюрьму. Дело в том, что он помог Василию III овладеть Смоленском, но потом сам захотел править этим крупным и богатым городом. Великий князь не собирался одаривать своего помощника столь щедро и предпочел отправить его в темницу, чтобы обиженный князь не вздумал вновь вернуться на родину.

Елена приехала в Москву значительно позднее, только в 1522 году. До этого она проживала с матерью, братьями и сестрой в Литве под покровительством знатных князей Вишневецких, состоявших с ними в родстве. Кроме того, по линии матери в ее роду были известные венгерские воеводы, в частности Петр Петрович, прославившийся своей доблестью в начале XVI века.

Таким образом, в столице Русского государства Елена Глинская появилась в возрасте четырнадцати лет и сразу затмила красотой всех местных боярышень и княжон. Увидев ее в Успенском соборе на одном из церковных праздников, Василий III уже не смог позабыть. Тогда же он стал предпринимать первые шаги для того, чтобы развестись с Соломонией.

Сама Елена вряд ли могла увлечься мужчиной, годившимся ей в отцы. Но она понимала, что только брак с государем позволит ей выбраться из затруднительного материального положения, облегчит участь заточенного в темнице дяди и поможет братьям сделать удачную карьеру при дворе. Поэтому многим знатным юношам, посватавшимся к Елене, было отказано под разными предлогами. На семейном совете решили ждать, когда великий князь обретет свободу и открыто выразит свои чувства к княжне.

Расчет оказался верным — через три года Елену Глинскую официально объявили великокняжеской невестой.

Приготовления к свадьбе, повторяем, были до неприличия скорыми. Обе стороны стремились побыстрее получить желаемое: великий князь — молодую супругу, Hie на — власть и богатство.

Источники сохранили нам подробнейшее описание женитьбы Василия Ш на Елене Глинской. Так ли проходили великокняжеские свадьбы до XVI века, к сожалению, неизвестно.

Итак, слуги готовили помещение для свадебного торжества — обычно среднюю палату дворца. В ней на самом видном и почетном месте ставили два кресла, покрытые бархатом и шелковыми узорчатыми тканями. На них клали две вышитые подушки, а сверху — связки из сорока прекрасных соболиных шкурок. Еще одну такую связку вешали неподалеку для опахивания жениха и невесты. Соболиные шкурки должны были символизировать будущее богатство новой семьи.

Рядом с креслами красивой и богато расшитой скатертью накрывали стол. На него ставили калачи и соль, по углам в трех золотых чашах — хмель, а рядом клали девять бархатных и атласных платков, предназначавшихся для гостей.

Первой в палату привели Елену. Вместе с ней пришли жена тысяцкого (видимо, мнимая, поскольку тысяцким был неженатый брат великого князя Андрей) и родная сестра Елены Анастасия. Всех их сопровождали две свахи и боярыни с мужьями. За ними видные дворяне несли две свечи и каравай с деньгами.

Елену посадили на одно из кресел, рядом села ее незамужняя сестра. Провожатые разместились вокруг на лавках. После этого боярин Михаил Юрьев, князь Михаил Кубенской и Шигона Поджогин отправились в покои великого князя сообщить о том, что к свадебной церемонии все готово.

Первым в среднюю палату вошел государев брат Юрий Дмитровский. Он исполнял роль посаженого отца и должен был следить за тем, чтобы гости сидели на предназначенных для них местах. Вновь рассадив бояр, он отправился к Василию III и сказал ему следующее: «Время тебе, государь, идти к своему делу». В ответ жених молча встал и с дружками пошел в палату к невесте. Там он прежде всего поклонился святым иконам, висевшим в углу, приблизился к креслам, свел со своего места Анастасию и сел рядом с Еленой. Вошедший с крестом священник начал читать молитву. В это время жена тысяцкого стала расчесывать гребнем волосы жениха и невесты. Пока она это делала, церковные служители принесли из Богоявленского собора огонь, зажгли свечи, стоящие перед молодыми, а вокруг них положили обручи и шкурки соболей. Это должно было символизировать единство будущих мужа и жены.

После обряда причесывания жена тысяцкого надела на Елену кику, головной убор замужних женщин, и накрыла сверху покрывалом. Затем она посыпала на головы Елены и Василия хмель, опахнула его соболями. Тем временем Юрий Дмитровский разрезал калачи и сыр и на блюдах поставил их перед молодыми и гостями. Его брат Андрей раздал всем заранее приготовленные платки.

Поев немного, все отправились в Успенский собор на венчание. Жених и невеста ехали в разных санях со своими дружками. Свечи и каравай несли за ними.

В Успенском соборе все было готово для церемонии. По шелковым коврам с разбросанными на них шкурками соболей Василий и Елена подошли к стоявшему у алтаря митрополиту, который благословил их. Однако венчал жениха и невесту священник. Василий стал по правую руку от него, Елена — по левую. Обоим дали в руки по горящей свече. Затем Василий надел на палец невесте золотое кольцо, она же в ответ надела ему железное. После этого они сплели руки, а священник стал обкуривать их благовониями и громко молиться, глядя на восток. Наконец, он благословил брак, желая молодым жить долго и мирно, иметь детей и внучат и наполнить дом благодатью и красотой.

По обычаю супругам подали в стеклянном кубке вино. Елена лишь пригубила его, а Василий допил все до конца, бросил кубок на землю и растоптал его в знак того, что собирается быть главным хозяином в доме.

Осколки по его приказу бросили в Москву-реку, чтобы никто и никогда не смог на них наступить и тем самым «получить право» на вмешательство в семейные дела великого князя.

После венчания молодые приняли поздравления от присутствующих, а дьяконы пропели им многолетие. Затем Василий Иванович отправился на богомолье по ближайшим церквям и монастырям, а Елена пошла во дворец готовиться к свадебному пиру.

За столом собрались все гости, прибыли и недавние жених с невестой. Перед ними поставили жареного петуха, но есть его можно было только в спальне. Гости же угощались разными блюдами, которые приносили слуги.

Наконец тысяцкий объявил, что спальня для молодых готова и им пора идти почивать. Брачное ложе устроили на двадцати семи ржаных снопах в летних сенях, без земляной присыпки на потолке для тепла. Считалось, что первую брачную ночь нельзя проводить даже под тонким слоем земли. По углам были воткнуты стрелы для оберега, рядом с постелью стояли деревянные кадки с пшеницей, символизирующие изобилие. В них поставили венчальные свечи и положили каравай. В изголовье висела икона Богоматери.

Василий и Елена в сопровождении дружек отправились в сени, где их уже ждали молодые князья, по протоколу охранявшие священное ложе. Один из них огненным взором окинул юную невесту, как бы говоря, что рядом с ней не место пожилому великому князю. Этот взгляд Елена хорошо запомнила и после свадебных торжеств поинтересовалась у прислуги, кто охранял ее брачное ложе. Вскоре удалось выяснить, что дерзким красавцем был князь Иван Овчина Телепнев из многочисленного рода Оболенских. Его имя навсегда запало в душу новобрачной.

Далее вся церемония проходила для Елены Глинской как во сне. Жена тысяцкого в двух шубах, одна из которых была одета навыворот, осыпала их с Василием хмелем и снова обмела соболями. Дружки поставили перед ними блюдо с петухом и стали потчевать.

Но у Елены каждый кусок застревал в горле. Волновался и великий князь, хотя старался не подавать виду. Наконец все гости покинули сени и отправились пировать. Молодых ждала первая брачная ночь.

Никто больше не смел их беспокоить. Конюший с саблей наголо охранял их покой.

Наутро новобрачных отвели в баню порознь. Потом тысяцкий и дружки, по обычаю, накормили их кашей. После почти суточного голодания она показалась очень вкусной. Свадебные пиры продолжались несколько дней, и молодые наконец-то смогли принять в них участие. Все волнения первого дня остались позади.

Хотя свадьба Елены Глинской и Василия Ивановича проходила по традиционному ритуалу, многих современников удивило то, что на нее не были приглашены мать и братья невесты. Обычно близкие родственники новобрачной считались самыми почетными гостями на торжестве. В чем крылась причина данного исключения, остается только гадать.

Возможно, великий князь сразу же захотел изолировать жену от честолюбивых и иначе воспитанных литовских родственников, способных повлиять на молодую женщину не в лучшую сторону. По московским обычаям, великой княгине предстояло жить в своем тереме в окружении местных боярынь, строго соблюдать придворный этикет и навсегда забыть вольную и веселую жизнь у себя на родине.

Это вряд ли понравилось бывшей литовской княжне и ее родственникам, строившим далеко идущие планы в связи с новым статусом Елены. Но на время им пришлось смириться.

А вот в окружении Василия III долго еще втихомолку говорили: «Все это за наши согрешения государь отпустил свою жену и на иной женился. Теперь он творит прелюбодейство». Видимо, многие любили Соломонию и сочувствовали се горькой участи.

Василий III надеялся, что молодая жена сразу же родит ему наследника. Но детей все не было и не было. Поэтому в конце 1526 года решили предпринять длительную богомольную поездку по монастырям — «чадородия ради». После нее прихворнувшая Елена вернулась в Москву, а Василий отправился на зимнюю охоту на зайцев — свое самое любимое занятие. Женщинам, по русским обычаям, принимать участие в этой забаве не полагалось.

Чтобы жена не скучала, Василий Иванович писал Елене письма, проявляя заботу о ее здоровье. Одно из них дошло до нас:

«От великого князя всея Русии жене моей Елене. Я здесь (на охоте. — Л. М.), дал Бог, милостию Божиею и Пречистой его матери и чудотворца Николы жив, по Божией воле. Здоров совсем, не болит у меня, дал Бог, ничего. А ты б ко мне и вперед о своем здоровье отписывала, и о своем здоровье без вести меня не держала, и о своей болезни отписывала, как тебя там Бог милует, чтоб мне про то было ведомо. А теперь я послал к митрополиту да и к тебе Юшку Шеина, а с ним послал к тебе образ — икону Преображенья Господа нашего Исуса Христа. Да послал к тебе в этой грамоте запись своей рукой. И ты б эту запись прочла да держала ее у себя. А я, если даст Бог, сам, как мне Бог поможет, непременно к Крещению буду на Москве.

Писал у меня эту грамоту дьяк мой Труфанец, и запечатал я ее своим перстнем».

Письмо говорит о том, что Василий III заботился о здоровье жены, но почему-то считал, что ее могут вылечить иконы, а не лекари или знахарки. Больной Елене, по его мнению, следовало лишь молиться и уповать на милость Бога. Кроме письма, написанного дьяком, великий князь отправил и какую-то записку личного характера, не для посторонних глаз, но она до нас не дошла.

Можно предположить, что молодая супруга была даже рада частым отлучкам мужа, ведь в ее сердце главное место занял красавец Иван Телепнев, прозванный Овчиной. Чтобы на законных основаниях сблизиться с ним, хитрая Елена решила через дядю породниться с Телепневыми-Оболенскими. Сначала она упросила великого князя выпустить Михаила Глинского из тюрьмы, ведь томиться там ему уже было просто неприлично.

Василий Иванович поддался на уговоры не сразу. Только в феврале 1527 года родственник был выпущен на свободу, получил назад конфискованную казну и город Стародуб во владение.

Далее Елена убедила дядю обзавестись семьей и жениться на дочери И. В. Немого-Оболенского. Таким образом она получила возможность встречаться со своей тайной любовью на семейных праздниках, где обстановка была не столь чопорной и строгой, как при дворе. Знал ли в то время Иван Федорович Телепнев о чувствах к нему великой княгини, неизвестно. Но холостым он не был. Как и положено знатному князю, он имел жену и детей.

Зато Елена и в 1527 году не родила наследника. Многие при дворе стали поговаривать, что напрасно была пострижена и сослана Соломония, что виноват в «бесчадии» сам Василий III.

Но великий князь не желал сдаваться и продолжал уповать на Бога и всех святых. В конце года была предпринята новая грандиозная поездка по монастырям. На этот раз в маршрут были включены Александрова слобода, Переяславль, Ростов, Ярославль, Вологда, Кириллов.

Возможно, Елене не нравилось путешествовать морозной зимой по заснеженным северным городам, но перечить мужу она не смела. Отсутствие детей делало ее положение непрочным. При малейшем промахе Елену могла ждать участь Соломонии.

Тягостную обстановку в великокняжеской семье несколько скрасила веселая свадьба младшей сестры Елены — Анастасии. Осенью 1528 года она стала женой одного из ярославских князей — И. Д. Пенкова по прозвищу Хомяк. Его отец считался старейшим в своем роду и находился на полузависимом положении от московского государя. Иван Данилович имел большие земельные владения на Ярославщине, но предпочитал служить при дворе великого князя. Для Анастасии брак с ним был достаточно выгодным.

Только через четыре года бесплодного брака Елена родила долгожданного сына-наследника. 25 августа 1530 года появился на свет Иван, будущий царь Иван IV Грозный.

Один юродивый, по имени Дементий, незадолго до рождения ребенка сказал, что тот будет «Тит — широкий ум», поскольку появится на свет в день памяти апостолов Варфоломея и Тита. Но таким редким для великокняжеской семьи именем сына назвать не решились. Он стал Иваном в честь сентябрьского праздника Усекновения головы Иоанна Предтечи и в память о знаменитом московском князе Иване Калите, заложившем основу могущества Москвы.

Летописцы отметили, что в момент рождения наследника престола внезапно загрохотал гром, заблистали молнии, земля заколебалась. Это очень испугало всех людей. Знамение свидетельствовало, что будущий государь станет грозным и яростным. Через много лет выяснилось, что знамение было пророческим.

Современники втихомолку поговаривали, что отцом Ивана вряд ли мог стать бесплодный великий князь. Его следовало искать среди тайных любовников красавицы Елены. Позднее некоторые прямо называли Ивана Телепнева.

Такое предположение возможно, учитывая долгое отсутствие детей у Василия III от двух жен. Но тогда непонятно, от кого унаследовал Иван Грозный свой греческий профиль и крупные карие глаза? У самой Елены Глинской черты лица были довольно мелкие, а у русского князя Телепнева греческих черт быть не могло.

Без сомнения, молодая жена была очень рада наконец-то угодить супругу и этим обеспечить себе прочное будущее. Ведь в противном случае после кончины Василия III ее ждало либо пострижение, либо безвестное существование в качестве приживалки при новом великом князе.

Через десять дней, когда младенец и мать немного окрепли, было решено всем двором отправиться на крестины младенца в Троице-Сергиев монастырь. Крестными отцами Ивана стали сразу три уважаемых духовных лица: игумен переяславского монастыря Даниил, старцы Кассиан Босой и Иона Курцов. По давней традиции Василий положил младенца прямо на раку святого Сергия и благословил его.

После крестин там же, в монастыре, был устроен роскошный пир. На нем угощали не только знать, но и всех гостей обители. Нищим раздали богатую милостыню.

Василий Иванович был несказанно счастлив, что наконец-то имеет сына-наследника и за судьбу престола можно не беспокоиться. По случаю столь знаменательного события он простил всех опальных бояр, воевод и дворян. Все они были нужны для укрепления трона, особенно такие видные государственные деятели и полководцы, как Ф. И. Мстиславский, Б. И. Горбатый, М. А. Плещеев и другие. Младшему брату Андрею позволили жениться, а вот за старшим братом Юрием и его окружением был установлен еще более жесткий контроль. Первым признаком будущей опалы стало то, что на крестины племянника удельного князя не пригласили.

В честь рождения Ивана все монастыри получили богатые вклады, а для мощей святых митрополитов отлили новые раки: для Петра — золотую, для Алексия — серебряную. В загородной великокняжеской резиденции Коломенском началось возведение грандиозного храма.

О значимости появления на свет Ивана свидетельствует тот факт, что в следующем году Василий Иванович заставил новгородцев присягнуть сыну и жене, что считалось небывалым делом. Церемония крестоцелования проходила на Детинце в новой церкви Успения с приделом в честь Иоанна Предтечи. В этом же 1531 году младенец был объявлен великим князем и будущим государем всея Руси, что окончательно закрепляло за ним отцовский престол и заранее пресекало любые посягательства на него со стороны более взрослых родственников.

Прежде легкомысленная, литовская княжна стала хорошей матерью. Все свое время она посвящала сыну, понимая, что от него зависит ее собственное будущее. Ведь муж был уже довольно стар (по меркам той эпохи) и мог не дожить до совершеннолетия Ивана. Правда, о своей тайной любви она не забыла и, чтобы еще больше сблизиться с Иваном Телепневым, выбрала в мамки княжичу Аграфену Васильевну Челяднину, приходившуюся Телепневу близкой родственницей (видимо, двоюродной сестрой).

Василий Иванович оказатся очень заботливым отцом. Постоянно интересовался, как растет малыш, как кушает, как спит, не болит ли у него что-нибудь. Он даже перестал надолго покидать Москву и ездил на богомолье вместе с женой и сыном по ближайшим монастырям. Исключение делалось только для охоты, единственной страсти великого князя, но тогда он чуть ли не каждый день отправлял жене письма и от нее требовал того же.

К сожалению, письма Елены до нас не дошли, и об их содержании можно лишь догадываться по ответным посланиям Василия Ивановича.

Приблизительно в ноябре 1531 года великая княгиня написала мужу, что у сына Ивана на шейке образовался гнойник — «веред». Обеспокоенный отец укорил жену за то. что она слишком легкомысленно отнеслась к заболеванию: «Почему ты прежде об этом мне не написала? Теперь же ты подробно отпиши, как Ивана-сына Бог милует, и что у него такое на шее явилось, и каким образом явилось, и как давно, и как его состояние теперь. Да поговори с княгинями и боярынями, что это такое у Ивана-сына явилось и бывает ли это у детей малых. Обо всем об этом ты б с боярынями поговорила и их выспросила, да ко мне отписала подлинно, чтоб мне все знать. Да и вперед чего ждать, что они придумают — и обо всем дай мне знать. Как ныне тебя Бог милует, и сына Ивана, как Бог милует, обо всем отпиши».

Состояние сына очень тревожило Василия III, однако и на этот раз он посоветовал жене обратиться за помощью не к лекарям, а лишь к опытным княгиням и боярыням, хотя те к врачеванию никакого отношения не имели. Вероятно, такой подход к лечению великокняжеских детей был традиционным, и именно он стал причиной большой смертности среди младенцев.

В ответном письме Елена сообщила, что гнойничок на шее сына прорвался и ему стало легче. Но теперь занемогла она сама. Сначала сильно заболело в ухе, а затем заломило полголовы. Вероятно, великая княгиня мучилась от заурядного отита.

Василий на это сообщение ответил так: «И ты б ко мне отписала, что теперь идет у сына Ивана из больного места или ничего не идет? И каково у него это больное место: поопало или еще не поопало, и каково теперь? Да и о том ко мне отпиши, как тебя Бог милует и как Бог милует сына Ивана? Да побаливает у тебя полголовы и ухо, и сторона или нет? Так ты бы ко мне отписала, как тебя Бог миловал, побаливало ли у тебя полголовы и ухо, и сторона, и как тебя ныне Бог милует? Обо всем этом отпиши мне подлинно».

Как видим, гнойничок на шее сына взволновал Василия значительно больше, чем болезнь жены, которая была много серьезнее и, возможно, вызвала температуру. Но и на этот раз великий князь даже не вспоминал о лекарях и посоветовал Елене лишь уповать на милость Бога.

Не исключено, что великая княгиня и маленький Иван заболели из-за простуды, которую они получили во время богомольной поездки в Троице-Сергиев монастырь в сентябре того же года. Хотя Елена с годовалым сыном ехала в крытой теплой повозке, но осенние дороги уже размыло дождем, и частые остановки были неминуемы. Кроме того, приходилось несколько раз ночевать не в самых подходящих условиях. Путевых дворцов в то время еще не строили.

Василий Иванович понимал, что постоянное пребывание жены и сына в густонаселенном Кремле не слишком приятно, особенно летом. А потому занялся обустройством загородной резиденции в Коломенском, располагавшемся неподалеку от столицы в красивом и живописном месте на высоком берегу Москвы-реки. Сам он любил бывать в Александровой слободе, но ездить туда с маленьким ребенком было хлопотно.

В честь рождения Ивана русские зодчие начали возводить в Коломенском необычайный по своей архитектуре храм Вознесения. Как стрела с пышным оперением возносился он в небо. Современники описали его так: «Церковь та необычайна своей высотой, красотой и светлостью. Такой на Руси еще не было».

Действительно, храм Вознесения стал одним из красивейших каменных шатровых сооружений в Московии. До этого строились лишь небольшие деревянные шатровые церкви, преимущественно на Севере.

Торжественное освящение храма состоялось 3 сентября 1532 года. На нем присутствовала не только великокняжеская семья, но и братья Василия III, удельные князья Юрий Дмитровский и Андрей Угличский, а также московское духовенство и знать.

Праздничные торжества продолжались три дня: молебны чередовались с пирами и увеселениями.

Елена с удовольствием прогуливалась по открытым галереям Вознесенского храма и любовалась широкими далями за Москвой-рекой. Вскоре ей предстояло вновь стать матерью. Маленький Иван, по обычаям того времени, находился под бдительным надзором мамок и нянек. Посторонним до пятилетнего возраста видеть его не полагалось.

Сын Юрий родился 30 октября того же 1532 года (в некоторых изданиях ошибочно указан 1533-й). Появление второго ребенка еще больше обрадовало Василия III — теперь он был уверен, что корень его не погибнет и все его дела окажутся в надежных руках наследников. Правда, позже выяснилось, что Юрий «несмыслен и прост и не годен ни на что доброе», то есть попросту слабоумен. Но отец об этом вряд ли успел узнать.

Крещение второго сына проходило тоже очень торжественно — в Троице-Сергиевом монастыре у раки святого игумена. Крестными отцами стали переяславский игумен Даниил (как и у Ивана) и троицкий игумен Иоасаф Скрипицын (будущий митрополит).

Окончательно успокоившись насчет будущего престола, весь следующий 1533 год великий князь провел в разъездах. Он не знал, что это последний год его жизни.

Снова к Елене в терем полетели письма, полные вопросов о сыновьях: «Ты б и впредь о своем здоровье и о здоровье сына Ивана без вести меня не держала. И о Юрье-сыне ко мне подробно отписывай, как его станет вперед Бог миловать. Да и о кушанье сына Ивана вперед ко мне отписывай: что Иван-сын покушает, чтоб мне было ведомо».

Для ответов мужу Елене приходилось либо самой браться за перо, либо приглашать дьяка и самым подробным образом описывать свое состояние и особенности роста сыновей.

Вероятно, ей было приятно, что муж думает и беспокоится о семье и шлет и шлет нескончаемые письма в Москву.

Осенью по сложившейся традиции было решено вновь отправиться в Троице-Сергиев монастырь для празднования Сергиева дня 25 сентября. После посещения обители Елена с маленькими детьми вернулась домой. Василий же с братом Андреем и многочисленной свитой поехал к Волоку Дамскому на охоту за зайцами. Ничто не предвещало скорой беды.

Около села Озерище великий князь, ехавший верхом, почувствовал сильную боль на сгибе левого бедра. Оказалось, там образовалась багровая болячка величиной с булавочную головку.

По мнению современных врачей, у Василия был периостит — гнойное воспаление надкостницы, вызванное какой-либо травмой или простудой. Заболевание это не смертельно и сейчас успешно лечится антибиотиками.

Василию Ивановичу следовало отлежаться, побыть в тепле, но он не хотел менять своих планов из-за небольшого прыща. Превозмогая боль, он вновь вскочил на коня и отправился на пир в имение своего любимца Шигоны Поджогина. Во время обильного застолья великий князь забыл о болячке, однако на следующий день с трудом дошел до бани, где обычно приходили в себя после чревоугодия.

После парной Василий почувствовал себя лучше и, увидев, что погода ясная и сухая, решил поохотиться с братом Андреем. Псари отпустили в поле собак, князья сели на лошадей и поскакали за ними. Однако через две версты из-за резкой боли в левой ноге Василий решил вернуться. Он подумал, что хорошее застолье поможет ему забыться, и приказал накрыть столы. Но после пира ему пришлось лечь в постель и больше с нее не вставать. Болезнь усиливалась, и великий князь попросил Михаила Глинского привезти из Москвы иностранных лекарей, но при этом ничего не сообщать Елене, чтобы заранее ее не пугать.

Хотя Василий не позволял жене и детям обращаться к врачам, но на себе их науку решил испробовать.

Лекари осмотрели больное место, посовещались и сказали, что болячка — не что иное, как заурядный фурункул. Чтобы ускорить его созревание, они стали прикладывать печеный лук и пшеничную муку, смешанную с медом (сейчас эти средства считаются народными). В итоге образовался гнойник, и следовало дождаться, когда он прорвется.

Но великий князь не хотел жить в деревне и приказал слугам отнести его на носилках в резиденцию бывшего волоцкого удельного князя. Поскольку стояла поздняя осень и хороших дорог не было, то путешествие затянулось и больной в довершение всего простудился.

На Волоке лекари начали прикладывать к фурункулу специальную мазь, и он прорвался. Однако количество гноя всех испугало — до таза в день. Вскоре больному стало хуже: в груди появилась тяжесть и пропал аппетит. Тогда врачи дали ему слабительное (какие-то горошки и семена), но и это не помогло.

Тут-то великий князь понял, что дела его плохи и пора подумать о завещании. Тайком от всех он отправил наиболее близкого ему дьяка и постельничего в Москву за списком духовной грамоты, составленной до рождения сыновей.

Поездку скрыть не удалось. Весть о болезни государя быстро распространилась при дворе. Елена немедленно хотела ехать к мужу, но сделать это самовольно побоялась. Зато великокняжеский брат Юрий, надеявшийся захватить власть, прискакал тут же. Однако Василий Иванович сумел скрыть, что его болезнь смертельна, и Юрий ни с чем вернулся в Дмитров.

Постепенно вокруг постели больного собрались все видные представители двора и начали совещаться: что делать? Внезапно в ночь на 6 ноября состояние великого князя стало критическим: болячка вновь прорвалась и из нее вместе с потоком гноя вышел длинный стержень, но не весь, и процесс нагноения продолжался.

Не чувствуя никакой помощи от врачей, Василий Иванович велел их прогнать. Он решил прибегнуть к последнему испытанному средству — помолиться в святом месте о своем выздоровлении. Ближайшим был Иосифо-Волоколамский монастырь. Туда же дозволили приехать Елене с детьми.

Великая княгиня измучилась от постоянного страха и беспокойства. Никто не мог ей объяснить, в чем дело, каково состояние больного, насколько серьезен его недуг. Все было покрыто мраком тайны. Возможно, Василий не хотел заранее пугать жену или причиной недомолвок стала проблема престолонаследия, которая еще не была решена.

Как на крыльях прилетела Елена в Иосифо-Волоколамский монастырь и стала дожидаться приезда супруга. С замиранием сердца увидела приближающуюся процессию конных всадников, а в центре — закрытую повозку, в которой обычно путешествовали женщины. На этот раз в ней находился великий князь, лежащий на постели. Сам он передвигаться уже не мог — два князя вынесли его на руках и уложили на носилки.

Увидев это, Елена громко зарыдала, вместе с ней заплакали и все присутствующие, бояре, князья и местные жители.

Больного внесли в собор, но дьякон из-за слез не мог читать священные тексты, рыдали и все монахи во главе с игуменом.

Василий, тяжело дыша, лежал на паперти. Происходившее утомляло его, и он стал просить всех заняться делом. Елена тут же подошла к мужу и начала ласково гладить по слипшимся волосам и вытирать обильно текущий пот. Лишь украдкой она смахивала слезы, которые помимо ее воли струились из глаз.

Молебен не помог умирающему. Состояние его с каждым днем ухудшалось. Поэтому на общем совещании было решено тайно отвезти его в Москву, чтобы не пугать горожан и не переполошить врагов в лице некоторых иностранных послов. Они могли тут же растрезвонить по всему свету о немощи государя.

Елена с детьми вернулась в Кремль раньше, чтобы ни у кого не появилось никаких подозрений. В конце ноября привезли и великого князя. В тот же день у его постели состоялось еще одно расширенное заседание Боярской думы с видными князьями. На нем обсудили уже составленный текст нового завещания. Когда все вопросы были обговорены, присутствующие его подписали.

Главными душеприказчиками были назначены князья В. В. и И. В. Шуйские, бояре М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов и М. В. Тучков, дворецкий Шигона Поджогин, казначей П. И. Головин и, наконец, князь М. Л. Глинский, дядя Елены, которому предстояло стать ее главным помощником и советчиком. О последнем умирающий сказал так: «Приказываю вам Михаила Львовича Глинского. Человек он у нас приезжий, но вы не считайте, что он приезжий, держите его за здешнего уроженца, потому что мне он верный слуга и моей княгине будет хорошей подмогой».

Перед объявлением своей последней воли великий князь позвал митрополита Даниила и заявил, что желает принять постриг и просит приготовить все необходимое. Затем, превозмогая слабость и боль, поднялся и стоя приобщился святых даров. Только после этого он приказал привести братьев, Юрия и Андрея, и всех придворных.

Собравшимся Василий сказал следующее: «Приказываю сына своего, великого князя Ивана, Богу, Пречистой Богородице, святым чудотворцам и тебе, Даниилу, митрополиту всея Руси. Даю ему государство, которым благословил меня мой отец. А вы, братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стойте крепко в слове своем, на чем вы мне крест целовали. О земском строении и о ратных делах против недругов моего сына и своих стойте сообща, чтобы православных рука была высока над бусурманством. А вы, бояре мои, боярские дети и княжата, как служили нам, так служите и сыну моему Ивану».

Завещание Василия III существенно отличалось от духовных грамот его деда и прадеда. Он оставлял сыну уже н<великое княжение, а государство, большую самостоятельную державу. Гарантом прав его маленького сына назначался не заморский родственник, а митрополит и бояре. Но при этом великий князь как бы совсем забыл о жене и ее роли при трехлетием Иване. Выходило, что она сама должна была оказаться под властью регентов в отличие от жен предшественников Василия Ивановича, Дмитрия Донского или Василия I, которые получили после смерти мужей значительные материальные богатства, право распоряжаться имуществом сыновей до их совершеннолетия и стали правительницами страны.

Почему же Василий Иванович не последовал их примеру? Об этом остается только гадать. Может быть, он не верил в способности жены управлять государством, считал молодой и неопытной? Может быть, просто не доверял ей?

Елена все это время находилась в состоянии отчаяния и горя. Хорошо зная нравы московского двора, она опасалась, что в случае смерти мужа окажется вместе с сыновьями заложницей честолюбивых происков государевых братьев. В своих уделах они имели верных бояр, войско, способное отстаивать их интересы. В глубине души, правда, теплилась надежда, что великий князь выздоровеет, ведь не зовет же он ее для последних наставлений и прощания.

На самом деле Василию Ивановичу уже давно было пора поговорить с супругой и объявить ей свою последнюю волю. Но он боялся, что его плачевный вид, а главное, тяжелый запах от раны испугают и оттолкнут ее. Он даже просил лекаря чем-нибудь смазать болячку, чтобы заглушить зловоние (видимо, у него началось общее заражение крови), но лекарь не решился обработать рану водкой, остерегаясь причинить князю новые страдания. Лечение было прекращено, и Василию Ивановичу оставалось лишь молиться о своих многочисленных грехах. Он, несомненно, вспоминал загубленного в темнице племянника Дмитрия и его мать Елену Волошанку, постриженную первую жену Соломонию, осужденных Максима Грека и Вассиана Патрикеева и многих других.

Наконец, чувствуя, что совершенно ослабел, Василий позвал к себе главных опекунов: князей Шуйских, бояр Воронцова и Захарьина, Михаила Глинского. Многократно наказал им беречь сыновей, хорошо управлять государством, пояснил, как общаться с великой княгиней и как ей жить без него. Великий князь словно подчеркивал, что у той не будет никаких прав и государство он отдает боярам до совершеннолетия Ивана.

Вечером того же дня, 3 декабря 1533 года, чувствуя, что до утра вряд ли доживет, Василий Иванович решил проститься с женой и благословить сыновей. Первым к постели больного был допущен Иван. Его на руках внес Иван Глинский, брат Елены, за ним шла мамка Аграфена. Благословив сына, великий князь наказал мамке не отпускать от себя ребенка ни на пядь. Затем было позволено войти великой княгине. С трудом Андрей Угличский удерживал ее. Она билась в руках, рыдала и норовила броситься на грудь умирающего.

Василий стал утешать ее слабым голосом: «Жена, перестань, не плачь, мне легче, не болит у меня ничего». Но вид его говорил об обратном: землистый цвет кожи, ввалившиеся глаза и заострившиеся черты лица показывали, что конец близок.

Немного придя в себя, Елена спросила: «Государь великий князь! На кого меня оставляешь?» В ответ услышала: «Благословил я сына своего Ивана государством и великим княжением, а о тебе в духовной грамоте написал, как писалось в прежних грамотах отцов наших и прародителей, как следует по закону, как писалось о прежних великих княгинях».

Этот ответ слегка успокоил Елену. Она знала, что при маленьких детях великие княгини были соправительницами, как Евдокия Дмитриевна, вдова Дмитрия Донского, или Софья Витовтовна при Василии II. Лишь позднее выяснилось, что муж отвел Елене более скромную роль, и за свои права ей пришлось отчаянно бороться.

Понимая, что расставание близится, великая княгиня попросила Василия определить судьбу и младшего сына. Тот заверил Елену, что в духовной грамоте все предусмотрено, но эти слова не успокоили ее. Страх перед будущим и горе настолько захватили Елену, что она начала голосить и громко рыдать. Василий, не в силах переносить это, попросил брата увести жену, однако тот не смог с ней справиться. Вырвавшись, бедная женщина упала на грудь супруга и последний раз горячо его поцеловала. Затем выбежала из комнаты и упала на руки прислужниц.

В полуобморочном состоянии Елену отвели в терем. Там она легла на постель и затихла. Все пережитое окончательно ее сломило.

Тем временем Василий готовился отойти в мир иной. Его теперь волновало только одно — братья не дадут ему постричься и за все свои грехи придется ответить перед Богом полностью. Поэтому он попросил митрополита Даниила хотя бы положить на его тело монашескую одежду, после чего начал беспрестанно повторять молитву и осенять себя крестным знамением, хотя правая рука уже пе повиновалась ему. Свой взор Василий устремил на образ Богоматери, висевший перед ним. Так он и умер. Стоявший рядом Шигона сказал всем, что дух из государя вышел, будто легкое облачко. Услышав это, присутствующие зарыдали. Только митрополит Даниил, считавший себя главным ответственным за выполнение государевой воли, сохранил присутствие духа. Он попросил не кричать, чтобы не напугать великую княгиню и ее маленьких детей. Затем отвел в переднюю палату великокняжеских братьев, Юрия и Андрея, и при боярах вновь заставил поклясться на кресте, что они будут верно служить новому государю Ивану и его матери, великой княгине Елене Васильевне. Государство у них отнимать не станут, против недругов стоять будут вместе. После этого клятву верности дали все придворные.

Выполнив свой долг, Даниил отправился в покои к Елене известить ее о случившемся. Увидев митрополита и бояр, она тут же упала в обморок, и несколько часов боярыни не могли привести ее в чувство. Многодневное нервное напряжение дало о себе знать.

Вскоре весть о кончине Василия III разнеслась по столице. С громким плачем москвичи бросились в Кремль проститься с государем. Многие задавали один и тот же вопрос: кто теперь будет управлять страной? Грядущее страшило всех.

Тем временем монахи облачили умершего в иноческую одежду, положили на покрытый черной тафтой помост и с пением вынесли на Соборную площадь, где уже собрались тысячи москвичей. Елена идти сама не могла, дети боярские вынесли ее, усадили в сани. Рядом встали регенты: князья Шуйские, боярин Воронцов, Тучков, Михаил Глинский. Они демонстрировали всем, что являются теперь главными правителями страны.

По обычаю, каменную раку с телом Василия захоронили в Архангельском соборе подле его отца, Ивана III. Траурные церемонии прошли быстро и без каких-либо неожиданностей.

Поначалу у читателей этого очерка мог возникнуть вопрос: а собственно, кому он посвящен? Ведь большая его часть рассказывает о Василии III. Действительно, до поры до времени Елена Глинская предстает перед нами лишь как бледная тень мужа, имевшая одну задачу — родить ему наследника. С появлением на свет Ивана и Юрия весь интерес великого князя переключился на сыновей. Проживи он подольше, нам вообще ничего не удалось бы узнать о самой великой княгине. Но волею судеб она осталась одна и была вынуждена взять бразды правления большой страной в свои маленькие и слабые руки. После этого она предстала перед нами во всей плоти и крови. Так заглянем ей прямо в лицо. Изыскания современного антрополога С. А. Никитина дают нам эту возможность.

Холодный взгляд чуть раскосых глаз, тонкий прямой нос, упрямо сжатые красивые губы. Лицо удлиненное, чуть скуластое. Особенно поражает высокий лоб, говорящий о большом уме. Перед нами молодая, красивая и уверенная в себе женщина. Именно такой должна была быть правительница, расправившаяся со всеми, кто посягал на ее власть, и осмелившаяся приблизить к своему трону тайного фаворита.

Официально Елена не была объявлена государыней и всегда называлась только великой княгиней. Управлять страной за ее сына Ивана предстояло регентам и Боярской думе. Однако коллективная форма правления развита не была, напротив, в Русском государстве сложились сильные традиции единодержавия. Этим вдова и воспользовалась. Она ловко расправилась с каждым из регентов, поскольку те так и не поняли, в чем состояли их полномочия.

Прежде всего Елена Васильевна потребовала, чтобы ее трехлетний сын Иван был официально поставлен на великое княжение и публично объявлен государем.

В назначенный день в Успенском соборе митрополит Даниил благословил крестом маленького великого князя и надел на него великокняжескую шапку и бармы. При этом он сказал следующее: «Бог благословляет тебя, государь князь великий Иван Васильевич, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Югорский, Пермский, Булгарский, Смоленский и иных многих земель. Теперь ты царь и государь всея Русии. Будь добр и здрав на великом княжении, на столе отца своего». После чего дьяконы пропели Ивану многолетие, а присутствующие одарили всевозможными подарками.

Как видим, маленькому великому князю и Елене Васильевне предстояло править существенно большими владениями, чем имевшимися когда-то у Дмитрия Донского и даже у Ивана III. Их держава простиралась от Смоленска и Пскова на западе — до Перми и Волжской Булгарии (Казанского ханства) на востоке.

Далее великая княгиня постаралась уверить подданных, что именно ее муж назначил правительницей при малолетнем сыне. В официальных документах стала утверждаться версия о том, что на смертном одре Василий III передал свой скипетр до возмужания Ивана супруге, обладавшей множеством замечательных достоинств. Боголюбивая, милостивая, тихая, справедливая, мудрая, мужественная, она имела поистине царский разум и во всем напоминала знаменитую византийскую императрицу Елену. Придворные льстецы даже стали называть ее «Великая Елена Русская».

Но многим из знати возвышение Елены Глинской не понравилось. Опасались, что по неопытности (ей было только двадцать пять лет) она наделает ошибок, а будучи слабой женщиной, отдаст бразды правления дяде и братьям. Однако уже первые шаги великой княгини показали, что эти страхи были необоснованными. Бояться следовало лишь ее чрезмерного властолюбия и наушников, которые умело разжигали тайные страсти молодой женщины.

Первой ее жертвой стал пятидесятитрехлетний Юрий Дмитровский. Хотя он и дал клятву верности юному племяннику, но полагал, что московские бояре и князья сами быстро разберутся в том, кому служить выгоднее. Его добровольным «агитатором» стал князь Андрей Михайлович Шуйский. Он обратился к своему родственнику Борису Горбатову и предложил вместе ехать на службу в Дмитров. Он заявил, что опытный полководец Юрий Иванович оценит их достоинства и возвысит, в то время как женщине и малышу они совсем не нужны.

Однако Андрей Михайлович, давно не бывавший при московском дворе (он томился в тюрьме и лишь недавно был выпущен на свободу), не ведал, что наушничество превратилось в любимое занятие его обитателей. Очень скоро обо всех его замыслах узнала Елена Васильевна.

Хитрая правительница не стала сама расправляться с неугодными ей лицами, а лишь представила все факты в нужном свете перед Боярской думой. Этим она «убивала сразу двух зайцев»: внушила боярам, что нуждается в их защите и помощи, и чужими руками избавилась от противников. Всем же она заявила, что находится в глубоком трауре, предается скорби и печали и ни о чем другом думать не может.

Бояре долго судили да рядили и пришли к такому выводу: особой вины князя Юрия Ивановича во всем этом деле нет, но если его не схватить, то государство крепким не будет. Великий князь слишком молод, а князь Юрий — человек зрелый и умеет привлекать к себе людей. Когда многие придут к нему на службу, он захочет сам стать государем. В итоге начнутся междоусобие, грабежи, убийства, стране разорение. Значит, следует арестовать удельного князя.

Тем временем Юрий Дмитровский даже не подозревал, что над его головой сгущаются тучи. Некоторые советовали ему поскорее покинуть опасную Москву и вернуться в удел, но князь беззаботно отвечал: «Приехал я к государю, великому князю Василию, а он оказался болен. Я ему крест поцеловал, а потом и сыну его, великому князю Ивану, что буду ему служить верно. Так как же мне теперь преступить крестное целование и отъехать? Я готов умереть за свою правду».

Однако слова удельного князя не убедили бояр. Ведь и Андрей Шуйский целовал крест юному Ивану, да тут же и изменил ему, задумав отправиться в Дмитров.

В итоге 11 декабря и Юрий Дмитровский, и Андрей Шуйский были арестованы. Первый так и окончил свою жизнь в темнице. Современники полагали, что его уморили голодом, поскольку и в оковах он представлял для племянника опасность. Второго выпустили на волю после смерти Елены Глинской, казнен он был уже повзрослевшим Иваном.

Для правительницы опала Андрея Шуйского была выгодна еще и потому, что бросала тень сразу на двух регентов — Василия и Ивана Шуйских. Им пришлось умерить свои честолюбивые аппетиты и отказаться от первых ролей. Вперед вышел Михаил Глинский, дядя Елены. Казалось, это было ей выгодно.

Перестановки у трона позволили великой княгине наконец-то выдвинуть того, кто уже давно прочно поселился в ее сердце, — князя Ивана Федоровича Овчину Телепнева-Оболенского. Он получил чин конюшего, то есть старшего боярина, и стал главнокомандующим. Формально в этом назначении не было ничего необычного. Новый великий князь Иван IV имел право перекраивать двор и менять свое окружение. Иван Федорович был ему близок, приходился братом мамке Аграфене, Челядниной по мужу. Правда, Ивану исполнилось только три года и самостоятельно принимать решения он не мог. К тому же князь Телепнев считался при дворе не из самых знатных, и возглавлять думу и войско ему было не по рангу.

Возвысив своего фаворита, Елена еще больше сблизилась с ним. Оба были молоды, красивы и жаждали любви. Великая княгиня вряд ли познала счастье в браке — Василий III годился ей в отцы и к тому же слишком настойчиво требовал детей, а когда те появились, все свое внимание отдавал им. Это, несомненно, угнетало и подавляло юную и пылкую литовскую княжну. Оправившись после смерти мужа, она почувствовала себя свободной и готовой вкусить все радости жизни, которых была почти лишена прежде.

Однако опытный честолюбец Михаил Львович Глинский сразу увидел в Иване Телепневе соперника, а делиться властью он ни с кем не желал. Ему захотелось стать таким же всесильным временщиком, каким был когда-то при дворе великого князя Литовского Александра. Поэтому дядя попытался внушить племяннице, что нельзя возвышать любовников и своим поведением позорить себя, вдову великого князя и мать наследника престола.

Но Елена, опьяненная властью и любовью, не собиралась выслушивать нравоучения даже от дяди. Покорная ей Боярская дума вынесла новый приговор — на этот раз двум регентам: М. Л. Глинскому и М. С. Воронцову. Их обвинили в том, что они попытались править государством единолично, ущемляя интересы князя Ивана и его матери, а также — полная нелепица! — отравили великого князя Василия III.

В августе 1534 года обоих князей схватили и бросили в тюрьму. Престарелый князь Глинский, перенесший в жизни много невзгод и не ожидавший жестокости и напраслины от родной племянницы, вскоре умер. Сначала его без всяких почестей похоронили в небольшой церквушке за Неглинкой. Но потом Елена опомнилась и решила, что ее родственник должен покоиться в более почетном месте — в Троице-Сергиевом монастыре.

На этом гонения на наиболее видных бояр и князей не закончились. Правительница избавлялась от назойливых опекунов и расчищала путь для своего любимца и его родственников. Елене казалось, род Оболенских настолько обширен, что способен защитить ее власть.

Некоторые представили знати не стали дожидаться арестов и бежали в Литву. Среди них оказались видный князь Семен Бельский и Иван Ляцкий из старомосковского боярского рода Кошкиных. Их поступок бросил тень на оставшихся родственников. Из-за сочувствия к беглецам в тюрьму попали И. Ф. Бельский и И. М. Воротынский с детьми. С видных позиций в правительстве был вынужден уйти М. Ю. Захарьин, один из самых доверенных лиц Василия III (он был дальним родственником Ляцкого).

В итоге к осени 1534 года окружение Елены Васильевны почти полностью обновилось. Близкие ее мужу люди либо сидели в тюрьме, либо отошли на задний план. Главным соправителем стал Иван Федорович Овчина Телепнев, его помощниками — многочисленные родственники: князья Горенские, Долгорукие, Кашины, Курлятевы, Телепневы, Нагие, Репнины, Щепины и другие. Представители иных родов, естественно, были недовольны засильем Оболенских, но открыто выступить против всесильной правительницы не смели.

Для Елены оказалось удачей, что Иван Телепнев и его родственники были опытными воеводами и бесстрашными воинами. Все вместе они могли подавить любую крамолу в стране и защитить ее границы. Вскоре их доблесть очень пригодилась: вероломные соседи решили воспользоваться малолетством государя и отторгнуть приграничные области от его владений.

Первым показал свое коварство король Сигизмунд. Он двинул войска к Стародубу, но наместник его князь А. Кашин предпринял смелую вылазку и разбил врага. В плен попали 40 литовских пушкарей вместе с орудиями.

Такая же история произошла и под стенами Чернигова. Воевода Ф. Мезецкий ударил по литовцам ночью, и те в страхе бежали, бросив оружие и пушки. Неудача постигла короля и около Смоленска, где отважно оборонялся князь Н. Оболенский.

По предложению Елены Васильевны была собрана Боярская дума, на которой обсудили вопрос о том, как охладить боевой пыл Сигизмунда и наказать его за вторжение в русские земли. Хотя Иван был еще ребенком, мать посадила сына на трон и заставила слушать речи бояр. С юных лет ему следовало привыкать к управлению государством.

Совместно решили отправить в Литву войско для ответного удара. И. Ф. Овчина Телепнев, желая доказать, что недаром пользуется покровительством великой княгини, возглавил Передовой полк.

Огнем и мечем русские воины прошли по литовским землям. Они опустошили окрестности всех крупных городов: Витебска, Полоцка, Бряславля и других. Дошли даже до Вильно, где в страхе скрывался король Сигизмунд. С огромной добычей победители вернулись домой. В их честь Елена Васильевна устроила многодневные пиры и щедро всех наградила. Самую ценную шубу и кубок получил фаворит Иван Овчина. Он стал еще более дорог правительнице.

Представители духовенства с удивлением и возмущением замечали, как под влиянием молодой и красивой великой княгини менялись придворные нравы. Даже на церковные праздники многие вельможи стали являться разнаряженными в пух и прах. Кафтаны были ярко-красными, усыпанными жемчугом и самоцветами. От них буквально слепило глаза. На островерхие шапки нашивали крупные алмазы или изумруды, оторачивали их пышными мехами. Высокие красные сапоги с подковками были такими тесными и узкими, что потом у щеголей болели и распухали ноги. Но ради красоты шли на любые жертвы.

Теперь густая растительность на лице уже не считалась главным украшением мужчины. Бороды брили, а усы выщипывали и завивали. Для пущего эффекта придворные красавцы красили губы и румянили щеки. В таком виде они представали перед правительницей и заслуживали ее благосклонной улыбки и одобрения.

Стать красивее пытались даже те, кого природа обделила ростом и фигурой. Обувь они носили на высоких каблуках, а под одежду подкладывали деревяшки, чтобы казаться широкоплечими и могучими. В итоге придворные становились похожи на раскрашенных и разодетых кукол, а не на воинов и государственных мужей. Но Елене льстило, что знатные юноши стремятся понравиться ей и ищут ее благосклонности.

От мужчин не отставали и женщины. Лица они белили сверх меры, а потом по нанесенной «штукатурке» рисовали новые черты. Брови выщипывали, а на их место наклеивали «выспрь восходящие». Веки чернили, чтобы глаза казались больше и темнее. Под головные уборы подкладывали нашлепки, видимо, круглая голова считалась в то время эталоном красоты.

Каждая знатная женщина стремилась иметь сразу несколько шуб — из горностаев, соболей или бобров. Сверху мех покрывался красивыми бархатными тканями: «багряными», зелеными, бело-голубыми, «червчатыми», то есть цветными, или парчой. Но излюбленным был, конечно, красный цвет самых различных оттенков. Платья старались шить из ярких и дорогих тканей, с жемчугом. Некоторые модницы даже нашивали на одежду бляшки из серебра и золота, которые при ходьбе красиво позванивали. Опашни (нечто вроде современного жакета) кроили из тонкого французского сукна, отделывали мехом, золотыми пуговицами и всевозможными «вошвами», нашивками из красивых тканей или вышивкой. Важным дополнением к платью служили ожерелья из дорогих камней, а также мониста из жемчуга, золотых бляшек и рубинов. Чем богаче женщина, тем ожерелье было внушительней. Головные уборы «кики» украшались «рясками» — вышивками из бусинок и массивными колтами — бляшками на ремешках. Голенища полусапожек с наборным каблучком обильно расшивали речным жемчугом и отделывали мехом. Такую одежду, естественно, носили только очень богатые женщины, для многих из которых церковные праздники были единственной возможностью показаться на людях и продемонстрировать свои роскошные платья.

Елене же приходилось думать не только о нарядах, развлечениях и амурных делах. Бояре часто ставили перед ней сложные государственные проблемы, которые единолично никто разрешить не брался. Одной из них была ситуация в Казанском ханстве, считавшемся тогда вассалом Москвы. Там произошел переворот, и власть захватил ставленник Крымского ханства, находившегося в состоянии войны с Русским государством. Новый хан вступил в союзнические отношения с Литвой и грозился напасть сразу с трех сторон на русскую столицу.

На заседаниях Боярской думы, где присутствовали Елена и Иван, было решено попытаться посадить на казанский престол «своего человека» — хана Шиг-Алея, некогда провинившегося перед Василием III и содержавшегося в Белозерской тюрьме. К узнику отправили гонцов, которые в торжественной обстановке объявили ему милость нового государя и пригласили в Москву ко двору.

В столице его с почетом встретили знатные бояре и князья и представили великому князю Ивану. Но хан сразу понял, что Русским государством управляет не шестилетний мальчик, а его мать, и попросил аудиенции у Елены Глинской. Хотя по этикету великая княгиня не встречалась с правителями других держав, для Шиг-Алея сделали исключение.

В назначенный день конюший Иван Телепнев и князь Василий Шуйский встретили хана на крыльце дворца и проводили в палату святого Лазаря. Там на троне в окружении боярынь сидела Елена. Бояре стояли поодаль. Великий князь Иван подошел к хану и подвел его к матери, как бы показывая, что она здесь самая важная персона.

Шиг-Алей низко поклонился правительнице и начал каяться в прежних преступлениях. Затем он заверил великую княгиню, что сложит голову за нее и юного Ивана. Елена не стала вступать с ним в беседу и лишь приказала одному из дворян прочесть грамоту от ее имени: «Царь Шиг-Алей! Василий Иванович возложил на тебя опалу. Иван и Елена простили твою вину: Ты удостоен чести видеть их лица. Помни свой обет верности им». После этого хан получил много даров и был отпущен.

На следующий день устроили прием в честь жены Шиг-Алея Фатимы. Около крыльца гостью встретили боярыни и проводили в сени. Здесь ее ждала сама Елена. Вместе они прошли в обеденную палату, где находились Иван с боярами. Великий князь на татарском языке приветствовал гостью и предложил ей отобедать.

Елена с боярынями и Фатимой села за один стол, Иван с боярами —- за другой. На столах, накрытых красивыми скатертями, стояли хлеб, солонки, перечницы и сосуды с уксусом. Вскоре стольники начали подавать одно за другим роскошные яства и разнообразные напитки.

По обычаю, сперва принесли жареных лебедей. Блюдо поставили перед Еленой, и она, выбрав лучшие куски, отправила их Фатиме в знак особого расположения. Кравчий подавал кубки с греческими винами, популярными со времен Софьи Палеолог. Самым вкусным и полезным считалась мальвазия, за ней шли романея, мушкатель, Канарское, белое рейнское вино. Вес они привозились из Европы. Но гости могли выбрать и традиционные русские напитки: водку, всевозможные меды и квасы — то, что им было по вкусу.

После лебедей принесли и другие блюда, общим числом до ста. Среди них жаркое из говядины, дичь, рыбу, жареную и под соусом, икру, балыки, щи из курятины, супы из требухи, головизну, множество пирогов с самыми разнообразными начинками. Завершилась трапеза глубокой ночью наливками, фруктами в патоке и восточными сладостями.

В конце обеда Елена Васильевна подала Фатиме чашу с вином в знак особого к ней расположения.

Правительница любила пышные застолья. На них она демонстрировала не только искусство своих многочисленных поваров, но и драгоценную посуду из золота и серебра. Блюда подавали лишь на ней, кубки тоже были из драгоценных металлов с красивой отделкой. Гости могли любоваться множеством тазов, ваз, братин и кувшинов, стоявших в специальных шкафах. А еще Елена стремилась к тому, чтобы стольники и кравчие были хороши собой и часто меняли красивую одинаковую одежду. Она шилась в великокняжеских мастерских из бархата, парчи и шелка. Искусные рукодельницы расшивали ее самоцветами и жемчугом.

После многочасовой обильной трапезы гости с трудом поднялись из-за стола и с почетом были доставлены в отведенные для них покои. Все остались довольны друг другом.

Однако великая княгиня понимала, что на пиру всех казанских проблем решить нельзя. Сам по себе Шиг-Алей не мог сесть на престол. Следовало готовиться к войне. Во главе армии необходимо было поставить опытного полководца. Решили обратиться к последнему из оставшихся в живых братьев Василия III — Андрею, который получил вместо Углича Старицу и назывался Старицким. С ним у Елены сложились хорошие отношения: ни в какие дела он не вмешивался и на власть не покушался. Андрей даже смирился с тем, что Юрий оказался под стражей, а сам он не получил никакой прибавки к своему уделу после его смерти. Правда, великая княгиня одарила его в память о муже дорогой посудой, шубами и конями в золоченой сбруе.

В Москве Андрей предпочитал не показываться. Вместе с женой Евфросинией и маленьким сыном он постоянно жил в Старице.

Однако находились наушники, которые пытались убедить Елену в том, что деверь хулит ее и подумывает об измене. Правительница не верила им и в сердцах говорила: «Кто и зачем хочет рассорить меня с родственником?» На время злые языки умолкали.

Осенью 1536 года к Андрею Ивановичу отправили гонцов с предложением приехать в столицу. Однако он неожиданно ответил отказом, сославшись на болезнь, и даже попросил прислать докторов. Выяснилось, что у него на бедре появилась болячка, похожая на ту, что свела в могилу Василия III.

Правительница решила, что это недомогание — пустяк, и стала настаивать на приезде родственника. Тогда обиженный князь Андрей написал ей следующее: «В болезни и тоске я совсем лишился ума. Согрей мне сердце милостью. Неужели ты велишь притащить меня к себе прямо на носилках? Прежде такого не бывало».

Свое письмо он отправил с князем Пронским, но тот не успел добраться до столицы. По дороге его перехватили князья Оболенские. Они ехали в Старицу, чтобы взять под арест Андрея Ивановича. Среди спутников Пронского нашелся один ловкий дворянин, который обманул стражу и тайно ускакал в Старицу, где предупредил своего господина об опасности.

Испуганный Андрей Иванович вместе с женой Евфросинией и сыном Владимиром бросился бежать в Новгородскую землю. Там он надеялся найти защиту и сторонников. По дороге его гонцы распространяли грамоты такого содержания: «Великий князь — младенец. Вы служите только боярам. Идите на службу ко мне. Я готов вас жаловать».

Многим дворянам предложение удельного князя показалось заманчивым. Они хорошо знали, что шестилетний Иван сам не правит. Вместо него на престоле сидит его мать, не способная оценить доблесть и воинские заслуги. В этом отношении сорокашестилетний сын Ивана III имел большие преимущества.

В Москве сразу поняли, какую опасность представляет Андрей Старицкий, и приняли меры. Никита Оболенский отправился защищать Новгород Великий, а Иван Овчина Телепнев с войском бросился в погоню за беглецами. Их удалось нагнать недалеко от Старой Русы.

Увидев московские полки, Андрей Иванович построил свою дружину и приготовился к битве. Но хитрый Иван Овчина побоялся сражаться (исход мог быть не в его пользу) и отправил к удельному князю послов. Те стали убеждать Андрея, что никто не хочет ему зла и московские государи лишь ждут его в гости. Телепнев заверил Андрея Ивановича в том, что в столице с ним ничего плохого не случится, и даже поклялся в этом на кресте. Беглец поверил и сдался без боя.

Но правительница строила совсем иные планы. По ее мнению, деверь был преступником и заслуживал сурового наказания. На этот раз она даже разгневалась на своего любимца, который от ее имени посмел дать несбыточные обещания. Прибывшего в Москву Андрея Старицкого тут же схватили и без всякого суда бросили в тюрьму. Под стражей оказалась и его жена Евфросиния с сыном Владимиром. В Старицу’ были отправлены войска, которые арестовали всех приближенных удельного князя. Их подвергли жестоким пыткам, поскольку считалось, что в Старице зрел антиправительственный заговор. Многие под пытками умерли, остальных повесили вдоль Новгородской дороги.

Князь Андрей Иванович разделил участь брата Юрия — через шесть месяцев он умер в тюрьме не то от голода, не то от удушья угарным газом. Похороны его стали настоящим фарисейством — в торжественной обстановке, в красивом гробу он был погребен в Архангельском соборе, рядом с Юрием. Мертвый враг уже никому был не страшен.

Таким образом, за четыре года правления Елена Глинская избавилась почти ст всех лиц, назначенных мужем в опекуны сына Ивана, а также от его ближайших родственников. Великой княгине стало казаться, что уже никто не посмеет оспаривать у нее верховную власть. Однако, как известно, жестокость — признак слабости и никогда не приносит положительных результатов. Вместо того чтобы укрепить трон правительницы и маленького Ивана, она лишь способствовала падению их авторитета. Высшая знать была недовольна тем, что в фаворитах ходили только князья Оболенские, и в первую очередь Иван Овчина Телепнев. (Ведь даже такие любвеобильные императрицы, как Елизавета или Екатерины I и II, предпочитали менять любовников, чтобы не возбуждать всеобщую зависть к одному и не лишать остальных шансов выдвинуться.) Служилое дворянство запугали торговыми казнями и системой доносов. Простые люди не слишком доверяли молодой женщине и ее маленькому сыну, не видя в них своих защитников от вероломных соседних держав и корыстных чиновников.

Правда, Елена Васильевна стремилась быть рачительной хозяйкой страны. Она запретила отливать легковесную монету, которая приводила к росту дороговизны на рынках. Дело в том, что в то время деньги можно было изготавливать всем желающим. Из фунта серебра следовало отливать пять рублей и две гривны. Некоторые нечестные люди пытались из того же фунта отлить монет больше — до десяти штук, примешивая к серебру олово. Чтобы навести порядок, правительница издала указ, предписывавший из фунта отливать шесть монет с уже новым изображением — всадником, держащим копье (до этого всадник был с мечом). Новые монеты стали называться копейками. Старые деньги надлежало переливать. Всех нарушителей указа ждало жестокое наказание — им заливали в горло расплавленное олово и отсекали руки.

В стране продолжилось активное строительство. Поскольку Кремль уже не вмещал всех москвичей, было решено вокруг посада возвести еще одну каменную стену. В мае 1534 года все население привлекли к земляным работам. Глубокий ров принялись копать от Неглинки через Троицкую площадь к Москве-реке. Через месяц началось сооружение каменной крепости с четырьмя башнями. Строительство возглавил итальянский зодчий Петрок Малой. Год спустя москвичи уже могли любоваться новой крепостью. Она стала именоваться Китай-городом: раньше эта часть столицы была огорожена плетеной изгородью — китой. Хотя возможно, название происходит от монгольского слова «китай», то есть середина.

За четыре года правления Елены Глинской было основано довольно много городов-крепостей. Наиболее стратегически важным стал Иван-город, построенный при впадении реки Наровы в Балтийское море. Он превратился в опорный пункт борьбы Русского государства за освоение Балтики и крупный торговый порт.

На границе с Казанским ханством появились Мокшан, Буй-городок, Балахна. Заново были отстроены крепостные стены в Новгороде Великом, Пронске, Владимире, Ярославле, Твери, Темникове, Вологде, Перми.

Великая княгиня была заинтересована в том, чтобы население ее государства увеличивалось. Для этого всяческими льготами она завлекала на свои земли литовцев, а также не жалела казны на выкуп русских людей, попавших в плен к крымцам и казанцам.

При этом она заявляла, что «душа человеческая дороже денег», и заставляла церковных иерархов и крупные монастыри платить в казну особый налог — «полонянные деньги».

Избавившись от опекунов, властолюбивых и ненадежных родственников, Елена Глинская самодержавно правила Русским государством. Формально считалось, что на престоле сидит великий князь Иван IV. Дворцовый церемониал это как бы подтверждал: Иван возглавлял Боярскую думу, принимал послов, подписывал указы. Но за его спиной всегда стояли мать и ее фаворит Иван Овчина. Для юного великого князя деятельность матери стала образцом для подражания. Возмужав, он пошел по ее стопам, без жалости расправляясь с явными и мнимыми недругами.

Убирая с пути противников, правительница и не подозревала, что самые главные ее враги совсем рядом, скромно держатся в тени блистающих Оболенских. Братья Шуйские хотя и входили в число опекунов Ивана, но вовремя отошли на задний план, как бы ни на что не претендуя. При Василии III они были его главными советчиками и ведущими полководцами. Теперь же с возмущением наблюдали за тем, как их место подле государя занял рядовой князек Овчина Телепнев, как иностранные послы заискивают перед великокняжеским конюшим и преподносят ему дорогие подарки. Поведение вдовы Василия III, по их мнению, позорило верховную власть в глазах подданных и подрывало их доверие к престолу. Для блага государства от прелюбодейки следовало избавиться, но при этом не задевать ее сына, великого князя Ивана, поскольку другого претендента на трон не было.

3 апреля 1538 года молодая женщина вдруг скончалась (Елене было только тридцать лет). Никакой явной болезни современники у нее не заметили, поэтому предположили, что ее отравили. Последующие события показали, что к смерти великой княгини приложили руку князья Шуйские. Ведь именно они стали временщиками при юном государе.

Вряд ли Елене дали быстродействующий яд, как, к примеру, первой жене Ивана III, Марии Борисовне. Это было бы слишком явным и опасным делом. Великая княгиня, видимо, чахла постепенно. В последний год жизни она страдала от какого-то непонятного недуга: испытывала слабость, головокружение, тошноту. Это заставляло ее часто отправляться в богомольные поездки по монастырям. Во время них она чувствовала себя много лучше, полагая, что ее спасают истовые молитвы у чудотворных икон и мощей. На самом деле великая княгиня покидала дворец, где, видимо, находился источник хворобы, и это улучшало ее здоровье. Но постоянно пребывать в разъездах она не могла и в конце концов умерла.

Современные исследователи предположили, что Елену Глинскую постепенно отравляли парами ртути. В ее останках этот ядовитый металл содержался в большом количестве, намного превышавшем норму.

Возможно, ртуть содержалась в каких-то мазях или косметике; в ту пору трудно было определить, ядовито то или иное снадобье или нет, особенно если его вредные свойства проявлялись не сразу. Точно можно сказать только одно: многие хотели смерти великой княгини, но больше всего — князья Шуйские.

Летописцы без всякого сожаления отмстили дату безвременной кончины Елены — во втором часу дня, без предварительной тяжелой болезни. В тот же день она была похоронена в Вознесенском монастыре рядом с другими великими княгинями.

Скорость, с которой состоялось погребение, просто удивляет. Всего за несколько часов организовали прощание с ее останками родственников и москвичей, отпевание в Успенском соборе, соорудили саркофаг и выкопали могилу. Возможно, виновники се смерти торопились скрыть следы своего злодеяния, боясь, что если они будут всем очевидны, то великий князь вместе с Оболенскими начнет расследование.

Летописцы отметили, что во время прощания с телом Елены Васильевны плакали и открыто выражали свою скорбь только юный Иван и князь Иван Овчина. Остальные строили печальные лица и втихаря спрашивали друг друга: кто же теперь будет править государством? Ответ появился через неделю.

Князья Шуйские сумели склонить на свою сторону Боярскую думу и организовали над И. Ф. Овчиной Телепневым и его сестрой Аграфеной Челядниной суд. Их обвинили в том, что они пытались отнять власть у юного государя и править за него. Несмотря на протесты Ивана, последние близкие ему люди были арестованы. Телепнева бросили в тюрьму и уморили голодом (очень популярная тогда казнь). Аграфену сослали в Каргополь и там постригли в монахини. Восьмилетний сирота-государь остался один на один с алчными и властолюбивыми временщиками.

Наступила пора боярского правления, при которой Иван оказался игрушкой в руках честолюбцев, стремившихся одержать верх друг над другом. Стало ли это благом для государства? Ответ может быть только отрицательным. Свары у престола ослабляли верховную власть. Бояре дружной толпой грабили государеву казну и народ. Личное обогащение становится главной целью для многих. Интересы государства были забыты. Хаос, междоусобицы и борьба за влияние на юного правителя — вот черты начавшегося пятилетнего периода.

Безвременную кончину Елены Глинской следует считать несчастьем для Русского государства. Конечно. за время ее правления было допущено много ошибок. Особенно поражают властолюбие и жестокая расправа с теми, кто хоть немного мог ущемить ее могущество. Но в этом повинна не только она. Многочисленные соглядатаи и доносчики умышленно разжигали тайные подозрения великой княгини, стравливали с близкими родственниками. И все ради получения наград и повышения по службе.

Елена, при всем ее уме и способностях, была всего лишь молодой и достаточно неопытной женщиной, оставшейся вдовой с маленькими детьми на руках. Боязнь за их жизнь и будущее заставляла ее быть жестокой. Она полагала, что только смерть врагов, мнимых или реальных, принесет ей спокойствие и упрочит положение.

Став правительницей, Елена решила, что имеет право на личное счастье, и приблизила к себе того, кто давно ей был дорог. Можно ли ее порицать за это? Русское общество осудило ее и обрекло на раннюю смерть. Вдове великого князя, по законам того времени, полагалось вести монашеский образ жизни и навсегда лишить себя земных радостей. Зато вдовцу-государю было дозволено все: и жениться по нескольку раз, и заводить любовниц, надежно скрывая это в недрах кремлевского дворца. Характерный пример в данном случае — Иван Грозный.