Завещание чудака. Рассказы

1. ОСТРОВ ГУАХАН — АКАПУЛЬКО

Восемнадцатого октября 1825 года испанские суда, корвет[228] «Азия» и восьмипушечный бриг[229] «Констанция», бросили якорь в порту одного из Марианских островов[230] — Гуам. Прошло полгода с тех пор, как корабли покинули берега Испании. Недовольство изнуренных трудностями пути матросов, получавших скудное жалованье и скверную пищу, грозило вот-вот перерасти в бунт. На борту «Констанции», — ею командовал непреклонный, суровый капитан Ортева, — дисциплина особенно ослабела. Бриг задержался в пути из-за серьезных неполадок, таких неожиданных, что казалось, это чья-то намеренная небрежность. «Азии», под командой дона Роке де Гусуарте, пришлось вместе с «Констанцией» зайти в порт. Как-то ночью при загадочных обстоятельствах разбился компас; потом лопнули будто нарочно срезанные ванты фок-мачты,[231] и она рухнула вместе с оснасткой; наконец, при маневрах дважды отказывали штуртросы.[232]

Гуахан, как и все Марианские острова, входит в Филиппинский морской округ, поэтому испанцы, находясь в собственных владениях, смогли быстро исправить поломки.

Во время вынужденного пребывания на суше дон Ортева поделился с доном Роке своими тревогами. Особенно подозрительными в команде ему казались двое: лейтенант Мартинес и марсовый матрос[233] Хосе.

Лейтенант уже успел подпортить репутацию достойного офицера участием в тайных матросских сборищах, несколько раз его даже сажали под арест, и тогда службу за Мартинеса нес юнга по имени Пабло. А презираемый всеми, ничтожный Хосе измерял преданность капитану лишь количеством золотых монет своего жалованья, и поэтому за ним присматривал старший матрос Якопо, чья честность ни у кого не вызывала сомнений.

Пабло был одной из смелых личностей, которых толкает на подвиги благородство души. Родители его рано умерли, и мальчика воспитал дон Ортева. Теперь юноша без колебаний отдал бы жизнь за своего благодетеля. Подолгу беседуя с Якопо со всем пылом молодости, он говорил о сыновней преданности приемному отцу, и славный Якопо крепко жал ему руку. На этих людей, безусловно, можно было положиться, но что могли они сделать против распоясавшейся, забывшей о дисциплине команды? И пока, день за днем, преданные матросы боролись с назревавшим бунтом, Мартинес, Хосе и другие члены экипажа все ближе подходили к черте, за которой начинается неподчинение и предательство.

Накануне отплытия лейтенант и десятка два матросов с обоих судов сидели в дешевом кабачке порта Гуахан.

— Ну вот что, — говорил Мартинес, — из-за всех этих поломок мы задержались на островах, и я смог — собрать вас для тайной беседы.

— Ура! — в один голос крикнули заговорщики. — Говорите же! Что вы собираетесь делать?

— План такой, — отвечал Мартинес. — Мы захватываем оба корабля и поворачиваем к берегам Мексики. Всем известно, что у новой Конфедерации[234] нет военного флота, а значит, мексиканцы купят у нас суда. Так мы не только получим задержанное жалованье, но сможем еще и поделить между собой вырученные за корабли деньги.

— Идет!

— А каков сигнал к бунту? — поинтересовался Хосе.

— На «Азии» запустят ракету, — объяснил Мартинес. — Нас десять против одного, так что офицеры и глазом не успеют моргнуть, как окажутся, под арестом.

— И когда подадут сигнал?

— Через несколько дней, как только достигнем широты острова Минданао.[235]

— А вдруг мексиканцы встретят нас пушками? — усомнился Хосе. — Ведь, кажется, есть указ Конфедерации, по которому все испанские суда берутся под надзор. Этак вместо золотых монет можно получить железо и свинец!

— Спокойней, Хосе! Они нас узнают, и притом издалека!

— Но как?

— Поднимем мексиканский флаг! — Мартинес развернул перед бунтовщиками зелено-бело-красное знамя.

Этот символ мексиканской независимости был встречен мрачным молчанием.

— Ну что, горько расставаться с испанским флагом? — насмешливо спросил лейтенант. — Что ж, пусть те, кому жаль, выйдут отсюда и отправятся исполнять приказы капитанов. А мы не желаем больше им подчиняться!

— Верно! — закричали матросы.

— Офицеры собираются вести суда к Зондским островам,[236] когда задуют муссоны,[237] — продолжал лейтенант, — но мы и сами умеем сражаться с ними!

Тайное сборище закончилось, и матросы поодиночке возвратились на свои корабли. А утром, на заре, «Азия» и «Констанция» подняли якоря и, держа курс на юго-запад, на всех парусах двинулись к островам Новой Голландии.[238] Мартинес вновь заступил на службу, и за ним, по приказу дона Ортевы, снова установили наблюдение.

Мрачные предчувствия одолевали капитана. Он понимал неизбежность поражения испанского флота, тем более при таком спаде дисциплины на военных судах. Горячий патриот, дон Ортева глубоко переживал бесконечные политические и военные неудачи своей страны. Одной из таких неудач стала революция в Мексике. Иногда капитан беседовал об этом с Пабло, рассказывал о былом величии Испании, о господстве ее флота на всех морях.

— Дитя мое, — однажды сказал он, — теперь на кораблях нет, и подобия дисциплины. На борту «Констанции» пахнет бунтом, и не исключено, что меня лишит жизни кто-нибудь из этих подлецов и предателей! Но ведь ты отомстишь за меня? И за Испанию, которой они хотят нанести удар?

— Клянусь! — воскликнул Пабло.

— Постарайся ни с кем не ссориться и помни, что лучший способ послужить отечеству — это выследить и покарать злодеев, собравшихся предать родину!

— Пусть я погибну, но сперва покараю изменников! — пообещал юноша.

Прошло три дня с тех пор, как испанские суда покинули Марианские острова. Дул сильный бриз; «Констанция» шла на всех парусах, а грациозный, длинный и узкий бриг скользил по волнам, легко взлетая на их гребни. Морская пена достигла восьми его пушек. Вечером Пабло подошел к Мартинесу:

— Скорость двенадцать узлов, лейтенант. Если и дальше будем так двигаться, то при попутном ветре скоро достигнем цели.

— Дай-то Бог! Наши мучения должны же когда-нибудь завершиться! Скоро увидим сушу.

Хосе находился как раз возле юта[239] и хорошо слышал слова Мартинеса.

— Это будет Минданао, — продолжал Пабло. — Сейчас мы на сто сороковом градусе восточной долготы и на восьмом — северной широты, а остров, если не ошибаюсь…

— Он расположен между сто двадцать вторым и сто двадцать шестым градусами восточной долготы, шестым и десятым градусами северной широты, — договорил за юнгу лейтенант.

Хосе поднял голову, едва заметно кивнул и направился к баку.[240]

— Вы сегодня ночью стоите на вахте? — спросил Мартинес.

— Да, лейтенант.

— Уже шесть часов вечера, я вас больше не задерживаю.

Чудный вечер превращался в прекрасную ночь, тихую и свежую, какие часто бывают в тропических широтах. В сумерках лейтенант старался разглядеть вахтенных на «Азии», следовавшей за бригом. Он узнал Хосе и тех матросов, с которыми сговаривался на Гуахане. Затем Мартинес подошел к штурвальному и прошептал тому на ухо несколько слов. Положение штурвала было изменено, и корабли пошли рядом.

И тут же на борту корвета раздался выстрел.

— Свистать всех наверх! — услышав сигнал, крикнул Мартинес в рупор. — Убрать паруса! — Он здорово волновался.

Дон Ортева вышел на мостик в сопровождении офицеров.

— Зачем понадобился этот маневр? — спросил он.

Но Мартинес ничего не ответил и кинулся на бак.

— Штурвал книзу! — командовал он. — Поворачивай налево! Брасуй![241] Трави шкоты кливера![242]

На «Азии» скова раздались выстрелы. А матросы на бриге исполняли команды лейтенанта, и корабль, только что легко скользивший по волнам, вдруг замер в неподвижности и лег в дрейф.[243] Капитан все понял. Он обратился к тем немногим, которые остались с ним рядом:

— За мной, смельчаки! Арестуйте этого офицера! — и показал на Мартинеса.

— Смерть капитану! — крикнул в ответ лейтенант.

Пабло и еще двое обнажили шпаги, выхватили пистолеты. На помощь к ним кинулись матросы, возглавляемые Якопо, но все они были схвачены, обезоружены и связаны.

Морские пехотинцы стали теснить офицеров, наступая на них шеренгой, так что те оказались прижатыми к полуюту.[244] Ничего другого не оставалось, как кинуться вперед, на бунтовщиков.

Дон Ортева направил на Мартинеса пистолет, но тут с борта «Азии» взвилась в небо ракета, и лейтенант закричал:

— Мы победили!

Пуля капитана пролетела мимо. Затем произошла короткая схватка: противники бросились врукопашную. Отбиваясь от нескольких нападавших, дон Ортева был тяжело ранен и пленен. Та же участь постигла его офицеров.

На мачтах брига тоже загорелись огни: мятежная команда победила. Пленников загнали в офицерскую каюту, лейтенант Мартинес провозгласил себя капитаном.

Вид свежих ран разбудил кровавые инстинкты матросов: победы казалось уже недостаточно, хотелось убивать. Многие яростно кричали:

— Перерезать им глотки! Требуем казни! Молчат только мертвые!

Жаждущие крови бросились к офицерской каюте — с ними был и лейтенант, — но нашлись трезвые головы, и офицеры избежали мучительной смерти.

— Приведите на мостик дона Ортеву! — приказал Мартинес, и бывший капитан «Констанции» предстал перед ним.

— Ортева, — надменно сказал лейтенант, — теперь я командую кораблями. Роке и ты — мои пленники. Завтра вас высадят на каком-нибудь пустынном берегу, а мы двинемся в Мексику, где продадим суда.

— Предатель! — крикнул в ответ дон Ортева.

— Привязать его у полуюта! — распорядился мятежник. — Поднять нижние паруса, идти ближе к «Азии»! Полный вперед!

Дона Ортеву привязали на корме корабля, под бизанью.[245]

— Предатель! Подлец! — кричал он.

И тогда негодяй схватил топор и одним ударом перерубил шкоты бизани. Мачта рухнула, проломив капитану череп. Матросы в ужасе вскрикнули.

— Это несчастный случай! — спокойно сказал Мартинес. — Бросьте труп в море.

Так погиб капитан «Констанции». Два корабля, захваченные мятежниками, почти прижавшись друг к другу бортами, продолжали путь к отлогим берегам Мексики.

На следующее утро впереди показался какой-то островок. Всех офицеров с «Азии» и «Констанции» за исключением юнги и старшего матроса Якопо, которые признали нового капитана, оставили на пустынном берегу. А через несколько дней суда пришли в Калифорнию и причалили к пирсу бухты Монтерей. Военный комендант порта внимательно выслушал Мартинеса. Тот собирался предоставить в полное распоряжение мексиканской Конфедерации, не имевшей своего флота, оба испанских корабля со всем оснащением, вооружением и экипажами. Мексиканским же властям надлежало выплатить матросам жалованье, которое бедняги не получали со времени отплытия из Испании. Предложение лестное! Однако комендант заявил, что у него нет достаточных полномочий, и предложил Мартинесу отправиться в Мехико. Лейтенант последовал мудрому совету и, проведя в Монтерее целый месяц в бурных развлечениях и оставив там «Азию», вновь отправился в путь. Пабло, Якопо и Хосе пошли с ним вместе. Бриг летел вперед на всех парусах, чтобы как можно скорее достигнуть Акапулько.

2. АКАПУЛЬКО — ЧИГУЛАН

Из четырех тихоокеанских портов, принадлежащих Мексике — Сан-Бласа, Сакатулы, Теуантепека[246] и Акапулько, — последний наиболее удобный. Сам город, что и говорить, застроен отвратительными домишками, климат ужасен, зато на весьма надежном рейде легко умещается до сотни кораблей. Со всех сторон порт окружен отвесными скалами; вода в бухте спокойна, как в озере. Справа Акапулько защищен тремя бастионами, а вход в гавань охраняется батарей из семи орудий, которые могут вести перекрестный огонь с тридцатью пушками форта Сан-Диего, простреливая таким образом весь рейд. Любое судно, рискнувшее проникнуть сюда силой, нетрудно расстрелять из форта и пустить ко дну. Да, город находился под надежной защитой, и тем не менее однажды утром население его охватила паника: на горизонте показалось какое-то судно. Жители Акапулько пришли в волнение: ведь новая Конфедерация не без причины опасалась возвращения испанцев. К тому же у мексиканского правительства не имелось ни единого военного корабля для защиты побережья! И какому бы государству ни принадлежало судно, капитан наверняка был отчаянным авантюристом. Северо-восточные ветры, дующие здесь со дня осеннего равноденствия до самой весны, изрядно потрепали паруса его посудины.

Жители Акапулько не знали, что и подумать, но на всякий случай приготовились сражаться с вражеским десантом. И вдруг корабль поднял на мачте мексиканский флаг.

«Констанция», чье название теперь отчетливо читалось на корме, подошла к рейду на расстояние пушечного выстрела, бросила якорь, подняла на реях все паруса и спустила на воду шлюпку, которая вскоре достигла порта.

Лейтенант Мартинес, сойдя на причал, тотчас же отправился к губернатору и сообщил ему о цели своего визита. Тот одобрил решение добраться до Мехико и получить у генерала Гвадалупе Виттория, президента Конфедерации, разрешение на сделку. Как только об этом узнали в городе, вспыхнуло бурное веселье. Жители валом валили к пирсу полюбоваться на первый мексиканский военный корабль, отказавшийся подчиняться испанцам и готовый послужить защитой Конфедерации от посягательств бывших хозяев.

Новоявленный капитан вернулся на борт, приказал бросить якорь в гавани. Распоряжение было исполнено. Предстояло разместить экипаж по квартирам. Однако при перекличке выяснилось, что исчезли Якопо и Пабло.

От прочих частей света Мексику отличает длинное высокое плато, на котором расположена центральная часть страны. Цепь Кордильер тянется через всю Южную Америку и у границ Мексики разделяется на два хребта, равномерно огибающих с обеих сторон ее территорию. Эти горные цепи — склоны огромного плато Анахуак, расположенного на высоте две тысячи пятьсот метров над уровнем моря. Высокогорные равнины, более обширные и однообразные, чем в Перу и Новой Гренаде, занимают три пятых всей страны. Кордильеры на территории бывшего интендантства[247] Мехико получили название «Сьерра-Мадре»; у городов Сан-Мигель и Гуанаксато они распадаются на три горных хребта и тянутся до пятьдесят седьмого градуса северной широты.

Между портом Акапулько и городом Мехико — это всего двадцать четыре лье[248] — оползни случаются не слишком часто, а склоны гор не так отвесно уходят вниз, как у Мехико и Веракруса.[249] Преодолев гранитные скалы, из которых состоят ближние к Великому океану хребты и которые послужили строительным материалом для порта Акапулько, путешественник встречает на их склонах только выходы порфировой породы. По дороге же из Акапулько в Мехико открываются совсем иные пейзажи. Однако на них лишь мельком обращали внимание два всадника, скакавшие по горам.

Это были Мартинес и Хосе. Матрос отлично знал дорогу — он вдоль и поперек изъездил горы Анахуака, — так что искатели удачи отказались от услуг проводника-индейца и, оседлав превосходных коней, отправились в столицу.

Проскакав два часа галопом, всадники остановились. Хосе, тяжело дыша, предложил:

— Перейдем на шаг, лейтенант. Санта Мария! Лучше уж два часа скакать верхом на бом-брамселе[250] при сильном норд-весте![251]

— Нужно спешить! — возразил Мартинес. — Не заблудимся? Тебе хорошо знакома дорога, Хосе?

— Так же, как вам — путь из Кадиса[252] в Веракрус! Только тут не бывает ни бурь, ни мелей, как в Таспане или Сантандере, которые могли бы нас задержать!.. Перейдем на шаг, лейтенант!

— Наоборот, едем скорее! — не согласился Мартинес и пришпорил коня. — Мне не нравится, что Якопо с Пабло исчезли. Вдруг они сами, без нас, заключат сделку?

— Этого еще не хватало! — усмехнулся матрос. — Обобрать таких воров, как мы!

— Сколько дневных переходов до Мехико? — нахмурился капитан: его покоробил цинизм спутника.

— Четыре, а может, пять — сущий пустяк. Поедем шагом! Вы же видите, дорога все время идет в гору!

И в самом деле, впереди, на равнине, уже виднелся первый подъем.

— Наши кони не подкованы, — продолжал уговаривать Мартинеса матрос. — Копыта быстро стираются на гранитных камнях. Хотя, конечно, жаловаться нечего: там, внизу, нас ждет золото! Мы просто ступаем по нему, ступаем, но не презираем!

Путники остановились у подножия небольшой скалы, где отбрасывали густую тень пальмы, росли кактусы-опунции и мексиканский шалфей. Глазам открылось все великолепие растительности южных широт. Налево виднелась роща красных деревьев; чуть дальше ощетинился на поле сахарный тростник; беззвучно шевелились на ветру шелковистые султанчики серого хлопка; то там, то тут выглядывал вьюнок, медицинская ялапа, разноцветный дикий перец и индиго; элегантные перечные деревья качали гибкими ветвями в такт освежающему дыханию Тихого океана. Разнообразнейшие цветы тропического пояса — георгины, ментцелии и геликантусы украшали этот замечательный край — самую плодородную часть Мексиканского Интендантства.

Казалось, вся природа оживала под обжигающим потоком солнечных лучей, но из-за невыносимой жары несчастные жители долины обычно корчились в объятиях желтой лихорадки.

— Что за вершина там, на горизонте? — спросил Мартинес.

— Ла-Бреа, одна из первых гор Кордильер. А, почти не возвышается над плато, — снисходительно пояснил Хосе.

— Ускорим ход, — заторопился лейтенант и первым пустился в галоп. — Кони наши выращены в Северной Америке, они привыкли к неровной почве. Так что поскорее воспользуемся этой тропинкой вниз: здесь так пустынно, безрадостно.

— У вас неспокойно на душе? — догадался Хосе.

— Неспокойно?! Что за чушь!

Всадники спешились и стали спускаться, ведя коней под уздцы, стараясь ступать в такт их ходу.

Узкими тропами, вившимися вдоль ущелья, они обогнули Ла-Бреа. Пропасть под ними страшила, хотя и не была столь бездонной, как в Сьерра-Мадре. Путешественники спустились по противоположному склону и остановились, чтобы дать передышку лошадям. К закату Мартинес и Хосе уже достигли селения Чигуалан, где жили нищие крестьяне «мансо», отличавшиеся редкой ленью: плодов, приносимых благодатной почвой, им и так хватало. Они выделялись праздностью и среди индейцев, живущих на верхних плато и поневоле трудолюбивых, и среди северных кочевников, существовавших налетами и грабежами и не имеющих постоянного жилища.

Испанцев встретили в Чигуалане довольно сдержанно: индейцы не собирались помогать вчерашним угнетателям. К тому же в деревне только что побывали еще двое и забрали с собой почти все съестное. Лейтенант и матрос не обратили внимания на это известие: в конце концов, ничего особенного…

Они устроились на ночлег под прохудившимся навесом и поужинали печеной головой барана: вырыли в земле яму, наполнили ее угольями и камнями для сохранения жара, подождали, пока все прогорит, прямо туда положили баранью голову, завернутую в листья, потом прикрыли яму ветками и комьями земли. Через некоторое время баранина прожарилась, и, изнуренные тяготами пути, путники жадно набросились на еду. Затем растянулись на земле, сжимая в руках кинжалы, и вскоре уснули — усталость заставила их забыть о жесткости ложа и бесконечных укусах москитов.

Мартинес, однако, метался во сне, повторяя имена Якопо и Пабло, чьим исчезновением был очень встревожен.

3. ЧИГУАЛАН — ТАСКО

На другой день, чуть рассвело, путешественники оседлали и взнуздали коней и извилистыми, полузаросшими тропками двинулись на восток, навстречу солнцу. Хосе казалось, все складывается удачно, хотя его веселая болтливость плохо сочеталась с угрюмым молчанием лейтенанта.

Дорога шла вверх; вскоре до самого горизонта уже простиралось огромное плато Чильпанциго, славившееся лучшим климатом во всей Мексике. В этих областях умеренного пояса, расположенных на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, не бывает ни жары, характерной для нижних плато, ни холодов свирепствующих выше. Но, оставив благодатное нагорье справа, после трехчасового привала в деревеньке Сан-Педро, испанцы поскакали по дороге, ведущей в городок Тутела-дель-Рио.

— Где мы проведем сегодняшнюю ночь? — подумал вслух Мартинес.

— В Таско, — тут же ответил Хосе. — Это большой город, лейтенант, а не какая-то деревня, через которую мы только что проезжали.

— И можно найти приличный постоялый двор?

— Конечно! Небо там голубое, вообще чудесный климат — солнце не обжигает, как на берегу океана. Мы поднимаемся все выше и не успеем оглянуться, как станем замерзать у подножия пика Попокатепетль.

— А когда перевалим через горы?

— Послезавтра вечером, лейтенант. Оттуда, с вершины, мы увидим цель нашего путешествия. Что за дивный город, Мехико! Знаете, о чем я думаю?

— Откуда мне знать?!

— Интересно, что случилось с офицерами, которых мы высадили на остров?

Мартинес молчал.

— Надеюсь, эти высокомерные господа передохли там с голоду! — продолжал Хосе. — Впрочем, многие из них свалились в море, когда мы везли их, а в тех водах ужасно много акул-тинтореа! Санта Мария! Если бы капитан Ортева мог восстать из мертвых, нам пришлось бы спрятаться от него в утробе кита! Счастье, что ему размозжило башку гиком,[253] когда шкоты оборвались так внезапно…

— Замолчи! — не выдержал лейтенант.

Матрос удивленно смолк, подумав: «Что за странные угрызения совести!» Потом не выдержал:

— Вернусь из плавания и поселюсь в этом сказочном крае. Буду стоять на вахте посреди банановых пальм, а садиться на рифы из серебра и чистого золота.

— Так ты поэтому стал предателем? — недобро усмехнулся Мартинес.

— Конечно! Все дело в пиастрах!

— Вот оно что, — поморщился лейтенант.

— А вы почему?

— Я?.. Все дело в чинах! Лейтенанту хотелось отомстить капитану!

— Ах, так… — презрительно протянул Хосе.

Да, эти двое стоили друг друга!

— Тише! — вдруг резко остановился Мартинес. — Что там такое?

— Ничего, — поднялся на стременах Хосе.

— Я видел убегающего человека! — настаивал его спутник.

— Какие выдумки!

— Говорю же — видел!

— Ну, так поезжайте, догоните его!..

— И догоню!

Лейтенант спешился и стал продираться сквозь заросли манглий. Никого… И вдруг он заметил: под деревом что-то шевелится. Мартинес подошел ближе — перед ним лежала гадюка с раздробленной головой. Хвост ее еще свивался в кольца.

— Здесь кто-то был! — воскликнул испанец, охваченный подозрениями, мучимый нечистой совестью. — Но кто же? Кто?..

— Нашли? — спросил Хосе, когда Мартинес догнал его.

— Показалось! — коротко ответил лейтенант.

Они поднялись по течению реки Мескала, притока Рио-Балсас, и вскоре увидели впереди дымок, говоривший о том, что поблизости живут люди. Это был городок Тутела-дель-Рио, но испанцы, торопясь до прихода ночи попасть в Таско, остановились там лишь на час.

Подъем становился все круче, однако лошади продолжали скакать галопом. На склонах появились оливковые рощи; земля, климат, растительность стали меняться.

Наступил вечер. Хосе знал дорогу, но с трудом ориентировался в потемках. Он искал тропу за тропой, ругаясь сквозь зубы то на споткнувшуюся лошадь, то на ветки, которые хлестали его по лицу и могли погасить сигару.

Лейтенант отпустил поводья, и лошадь сама шла вслед за Хосе. А хозяина ее терзало смутное раскаяние, хотя он и не отдавал себе в этом отчета. Настала глубокая ночь, и путники ускорили шаг. Не останавливаясь в деревеньках Контепек и Игуала, они наконец прибыли в Таско.

Хосе говорил правду: по сравнению с нищими селениями, оставшимися позади, Таско казался большим городом. Отдав поводья слуге, путешественники вошли в просторный зал харчевни, расположенной на одной из главных улиц, и уселись друг против друга за уже накрытый, длинный узкий обеденный стол. Им подали пищу — она показалась бы весьма аппетитной любому мексиканцу, но европейца мог заставить проглотить ее только острый голод: это были куриные потроха, приправленные зеленым перцем; рис, сдобренный красным перцем и шафраном; дичь, фаршированная оливками, изюмом, земляными орехами и луком; засахаренные ломтики тыквы, портулак и карбанцо; «тротильи» — печенные на листе железа маисовые лепешки. После обеда подали вино.

Как бы там ни было, но голод удалось утолить, хотя моряки и не привыкли к такой пище. Вскоре усталость свалила их с ног. Проспали они до полудня следующего дня.

4. ТАСКО — КУЭРНАВАКА

Лейтенант проснулся первым и стал будить Хосе:

— Пора, вставай! По какой дороге поедем?

Матрос потянулся.

— Есть два маршрута, лейтенант.

— Говоришь, два?

— Один через Сакуаликан, Тенансинго и Толуку. От Толуки до Мехико дорога хорошая, скоро, к полудню, мы уже будем на плато Сьерра-Мадре.

— А второй?

— Тот немного восточнее — через красивейшие перевалы Попокатепетль и Икктачихуальт, где почти не встречаются люди, и поэтому он надежнее первого. К тому же пятнадцать лье по отлогим горам — отличная прогулка!

— Раз так, едем длинной дорогой, — решил Мартинес. — Но где мы будем ночевать?

— Если скакать со скоростью двенадцать узлов, то можем добраться до Куэрнавака.

Они отправились на конюшню, приказали оседлать коней и наполнили маисовыми галетами, вяленым мясом и гранатами свои «мочилы» — мексиканские переметные сумки, — потому что в горах трудно найти харчевню. Затем расплатились и двинулись на восток.

Скоро показались первые дубовые рощи; испанцы обрадовались: ведь дуб приносит удачу. Понемногу исчезли нездоровые испарения, поднимавшиеся над нижними плато; здесь, на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, стали попадаться растения и злаки, ввезенные сюда еще первыми завоевателями Мексики. Зрела пшеница, касались друг друга ветвями азиатские и французские деревья; зеленые ковры лугов украшали экзотические цветы с Востока — фиалки, васильки, вербена и маргаритки; неповторимый колорит придавали пейзажу заросли корявого, смолистого кустарника; теплый воздух был пропитан сладким запахом ванили, росшей на тенистых склонах гор, амирисов[254] и ликвидамбаров.[255] Прекрасно дышалось в этих местах, отнесенных учеными к «умеренному климатическому поясу».

Дорога на плато Анахуак вела их все выше и выше к крутым склонам гор, образующих Мексиканское нагорье.

— Смотрите, — воскликнул Хосе, — вот и первая река из тех, через которые нам следует переправиться.

Перед ними в глубоком ущелье звенел горный поток.

— Когда я проезжал здесь в последний раз, русло было сухим, — отметил Хосе. — За мной, лейтенант!

По вырубленной прямо в скале пологой тропинке они спустились к броду.

— А есть ли другая переправа? — спросил Мартинес.

— В период дождей уровень воды поднимается, и тогда приходится идти к Икстолукке.

— Здесь безопасно?

— Не очень: можно напороться на мексиканский кинжал!

— Ах да, ведь индейцы, живущие в горах, по-прежнему разрешают споры при помощи ножа!

— Конечно, — засмеялся Хосе, — и у них придумано столько для него названий: эстоке, вердуго, пуна, анчилло, бельдоке, наваха… А еще горцы дают имена своим любимым кинжалам, за которые так и норовят хвататься в драке! Хотя, черт его знает, для нас, может, это и к лучшему! По крайней мере, не придется опасаться быстрых пуль длинноствольного карабина. Ужасно обидно, когда не знаешь, кто этот плут, что сумел тебя подстрелить!

— Какие племена здесь живут? — поинтересовался Мартинес.

— Кто же возьмется перечислить названия племен в мексиканском Эльдорадо?[256] Лучше рассказать вам о здешних полукровках: я внимательно к ним присматривался, собираясь найти себе выгодную невесту. Тут есть «метисы» — дети испанца и индианки; «кастисы», родившиеся от испанца у женщины-полукровки; «мулаты» — плод союза негра с испанкой; «мониски» — дети мулатки и испанца; «альбино» — по матери мониски и испанцы по отцу; «торнатрас», рожденные испанкой от альбино; «тинтиклеры» — это когда отец торнатрас, а мать испанка; «лобо», у которых мать индейского происхождения, отец же негр; «карибухо» — лово и индианка; «барсино» — койот и мулатка; «грифо», в чьих жилах течет кровь негритянки и лово; «альбарацадо», родившиеся у индианки и койота; «чаниза» — мать метиска, а отец индеец; «мечино» — отец койот и мать лобо.

Да, в этом краю чистая кровь — большая редкость, что серьезно затрудняет антропологические исследования в Мексике. Хосе перечислял все новые союзы, но Мартинес погрузился в мрачное молчание и старался отстать от матроса, тяготясь его обществом.

Вскоре они достигли пересохшего русла горной реки, затем им попалось еще одно, такое же. Лейтенант, который надеялся напоить коня, встревожился.

— Да, попали в полный штиль: ни воды, ни пищи, — сказал Хосе. — Но что поделаешь… Едем дальше — поищем вон там, среди дубов и вязов, дерево «ахуэхуэльт» — ствол его используется хозяевами постоялых дворов для изготовления пробок. Обычно это дерево растет над источником. Вот когда начинаешь ценить простую воду, доложу я вам. Недаром говорят: «Вода — вино пустыни!»

Путешественники свернули к рощице и без труда нашли нужное дерево. Однако источник, обещанный Хосе, тоже высох, — правда, совсем недавно.

— Странно, — пробормотал Хосе.

— В самом деле, странно, — побледнел от страха Мартинес. — Ради Бога, поехали дальше!

Путники молча скакали до самого селения Какауимильчан. Там они напились воды и напоили коней, немного перекусили и двинулись дальше на восток. Скалы становились все круче, впереди уже виднелись гигантские пики, базальтовые верхушки которых, казалось, останавливают облака, плывущие на плато со стороны Великого океана. Всадники обогнули огромный каменный выступ, и перед ними предстала крепость Кочикалчо, построенная еще древними жителями плато. Подъехали к подножию горы, склоны которой были усеяны причудливыми острыми осколками базальтовых глыб. Спешившись и привязав коней к дереву, путешественники по выступам и трещинам в скалах забрались на гору, стремясь убедиться, что едут в верном направлении.

День клонился к закату; расплывающиеся контуры Анд приобретали очертания фантастических животных, старая крепость напоминала огромного, нагнувшего могучую голову бизона. Мартинес напряженно вглядывался в шевелившиеся на шкуре этого гигантского зверя тени, но молчал о своем страхе, боясь насмешек товарища. А тот, отыскивая путь, медленно пробирался по извилистым тропкам, оглашая окрестности криками «черт подери!» или «Санта Мария!». Иногда Хосе исчезал за поворотом, и лейтенант шел только на звук его голоса.

Вдруг из-под ног лейтенанта, гулко ухнув и взмахнув тяжелыми, широкими крыльями, вылетела большущая ночная птица. Мартинес остановился как вкопанный. В тридцати футах выше раскачивался под ветром огромный осколок базальтовой глыбы. Внезапно он сорвался вниз и, сметая все на своем пути, с молниеносной быстротой и ужасающим грохотом покатился в пропасть.

— Санта Мария! — выскочил из-за поворота Хосе. — Надеюсь, вы живы?.. Ну и обвал! Пошли назад.

Не говоря ни слова, Мартинес последовал за матросом, и вскоре они оказались на нижнем плато, где увидели широкий след, оставленный обрушившейся скалой.

— Санта Мария! — вскричал Хосе. — Где лошади? Неужели их унесло вниз?

— О Боже! — воскликнул Мартинес.

— Смотрите, лейтенант!

Дерево, к которому они привязали лошадей, исчезло в пропасти.

— Окажись мы в седле… — философски начал Хосе.

Мартинес, не в силах скрыть охватившее его отчаяние, прошептал:

— Змея, высохший источник, обвал…

Глаза его злобно сверкнули, и он бросился на Хосе со словами:

— Не ты ли упоминал капитана Ортеву?! — Губы лейтенанта кривились от ненависти.

— Не сходите с ума! — закричал, отступая, матрос. — Скажем «прощай» нашим коням и скорее уйдем отсюда: негоже оставаться там, где старуха гора трясет гривой!

Испанцы в мрачном молчании зашагали дальше. Лишь к середине ночи прибыли они в Куэрнаваку, но там не удалось раздобыть коней, и на следующее утро путники отправились, на гору Попокатепетль пешком.

5. КУЭРНАВАКА — ПОПОКАТЕПЕТЛЬ

На этих труднодоступных высотах, относящихся к ледникам и называемых «холодными землями», было холодно и почти не осталось растительности: прозрачные силуэты чахлых елей все чаще мелькали среди дубов, чудом укоренившихся, в высокогорном климате. Реже попадались источники пресной воды. Облака окутывали вершины.

Шесть долгих часов поднимались наши герои к перевалу, обдирая руки об острые гранитные выступы скал и сбивая ноги на каменистых горных тропинках. Вскоре усталость заставила путников сделать привал. Хосе занялся приготовлением скудной пищи бормоча про себя:

— Черт дернул нас поехать этой дорогой!

Их надеждам найти в высокогорном селении хотя бы одного коня не суждено было сбыться. Та же нищета и угрюмая нелюбезность, что и в Куэрнаваке! Пришлось шагать дальше.

Дорога становилась все труднее, подъем все круче. Казалось, узкие тропы дрожат под ногами, скалы угрожающе нависают над головой, а ущелья по обе стороны тропы бездонны. Вот и высочайшая из гор — Попокатепетль; тщетно старались путники разглядеть вершину: туман застилал ее.

Куда идти дальше? Где верный путь? Пришлось взобраться на высокую гору — индейцы называли ее «Дымящейся скалой»: на склонах еще сохранились следы лавы после недавнего землетрясения. Темные трещины покрывали крутые бока горы. Мощные подземные толчки сильно изменили суровый ландшафт с тех пор, как Хосе проезжал здесь в последний раз, и теперь матрос с трудом выбирал из множества извилистых троп нужную и прислушивался к шуму, глухо доносившемуся из глубоких расселин.

Солнце стояло уже совсем низко над вершинами, его закрывали тяжелые синие облака — стало почти темно. В воздухе повеяло грозой: такое не редкость в горах, где скорость испарения воды с почвы растет вместе с высотой. Деревья и кустарник исчезли; пики поблескивали вечным льдом.

— Все, больше не могу, — спотыкаясь от усталости, простонал Хосе.

— Не останавливайся! — приказал лейтенант. Щеки его пылали лихорадочным, багровым румянцем.

По ущельям Попокатепетля прогремели первые раскаты грома.

— Черт меня подери, я, кажется, заблудился в этих проклятых горах! — вскричал Хосе и упал наземь.

— Поднимайся, надо идти! — Мартинес встряхнул матроса, поставил на ноги.

— И ни одной живой души вокруг! — стонал Хосе. — Некому указать дорогу!

— Ну и слава Богу!

— Да знаете ли вы, что в Мехико ежегодно происходит более тысячи убийств и окрестности столицы вовсе не безопасны!

— Тем лучше для нас!

Капли дождя засверкали на острых гранях скал, освещенных последними лучами солнца.

— А что там, за горами? — спросил лейтенант.

— Слева мы должны увидеть Мехико, а справа — Пуэблу, если, конечно, удастся хоть что-нибудь разглядеть в этой кромешной тьме! Прямо перед нами должна стоять гора Икктачиху-альт, в ущелье есть дорога… Но кто знает, доберемся ли мы до него?

— В путь!

Хосе знал, что говорил: высочайшие горы Попокатепетль и Икктачихуальт окружают гигантскую впадину вулканического происхождения; длина ее восемнадцать лье, а ширина двенадцать. На плато, окружностью семнадцать лье, расположена столица Мексики. Надо добраться до перевала, потом будет легче, и дорога, идущая на север по плато Анахуак, — удобнее. Она окружена вязами и тополями, кипарисовыми рощами, посаженными еще ацтекскими королями;[257] заросли хинных деревьев напоминают очертаниями европейские плакучие ивы; возделанные поля и цветущие сады обещают богатый урожай: яблони, вишни, гранатовые деревья здесь прижились и хорошо плодоносят под сводами синих небес, дыша разреженным, сухим воздухом.

Бесконечные раскаты грома сотрясали горы; лишь только дождь и воющий ветер смолкали, как грохот еще сильнее и звонче раздавался в ущельях. Хосе сыпал проклятиями, а лейтенант угрюмо и злобно поглядывал на него, словно видел перед собой человека, от которого необходимо избавиться любой ценой. Вдруг яркая молния осветила горы. О ужас: моряки стояли у самого края пропасти! Мартинес вплотную подошел к Хосе и опустил руку ему на плечо.

— Я боюсь, Хосе! — признался он.

— Чего, грозы?

— Нет, бури, бушующей в моей душе!

— Неужто все еще вспоминаете капитана? Да это просто смешно!

Однако Хосе не смеялся: он видел лицо Мартинеса. Снова ударил гром, и лейтенант не помня себя закричал что есть мочи:

— Молчать! Молчать, говорю!

— Не то вы выбрали место и время, чтобы орать, лейтенант! — обозлился Хосе. — Если уж вам так страшно, закройте глаза и заткните уши!

— Смотрите!.. Там… Капитан!.. Дон Ортева!.. Какая рана на голове!..

В двадцати шагах от них, в свете молнии, возникла чья-то темная фигура — и вдруг Хосе увидел прямо перед собой бледное, перекошенное лицо Мартинеса. В руке лейтенанта сверкнул кинжал.

— Что вы делаете? — вскричал Хосе.

Но было поздно.

Вспышка молнии осветила труп матроса. Мартинес кинулся бежать, сжимая в руках оружие.

Через минуту над телом Хосе склонились два человека.

— Одним меньше! — проговорил один из них.

А Мартинес как потерянный блуждал по безлюдным горным тропам и звал на помощь. Дождь хлестал его по лицу, он спотыкался и скользил на мокрых валунах. Потом остановился и прислушался: откуда-то доносился глухой шум падающей воды. Лейтенант стал спускаться по склону и скоро обнаружил плетенный из лиан агавы мостик, перекинутый над бурным потоком. Судорожно цепляясь за веревочные перила, Мартинес пополз по мостику — тот был укреплен лишь несколькими вбитыми на обоих берегах деревянными кольями и раскачивался на ветру, как паутинка. Вот уже другой берег, спасение! Но на пути снова стоит темный силуэт человека!.. И там, на другом берегу, — тоже! В отчаянии лейтенант встал на колени посреди шаткого мостика.

— Это я, Пабло! — раздался знакомый голос с одного берега.

— Это я, Якопо! — прозвучало с другого.

— Ты совершил предательство и сейчас умрешь!

— Ты убил человека и должен погибнуть!

Прогремели два выстрела. Колышки, удерживавшие мостик, рухнули под ударами топоров. С ужасающим воплем Мартинес полетел в пропасть.

Пабло и Якопо встретились чуть выше по течению реки Икктолукка, где ее можно было перейти вброд.

— Я отомстил за дона Ортеву, — сказал Якопо.

— А я — за Испанию, — откликнулся Пабло.

Вот так родился мексиканский военный флот. Из испанских судов, проданных предателями новому республиканскому правительству. Эти корабли положили начало небольшой эскадре, которая потом сражалась с американскими военными судами за Калифорнию и Техас.