Камин на Карсте

Со мной решительно ничего не произошло. В ушах раздавалось потрескивание и тихие размеренные щелчки. Стены комнаты, где я сидел, заволоклись туманом.

…Туман понемногу начал рассеиваться, - выступили очертания других стен, длинного стола, колонн… Я одновременно и поразился этому, и считал, что так оно и должно быть. Мелкие заклепки на выходном люке-двери были до чертиков знакомы мне, хоть я никогда не мог видеть их прежде.

Я даже знал, что увижу, если обернусь.

Я оглянулся и увидел именно то, что ожидал: висящий в воздухе диск, изрешеченный пустотами, - в них вспыхивали и гасли разноцветные огни, - и ссутуленную спину человека. Более т.ого, я знал: этот человек угнетен и подавлен. Обычно он никогда не сутулился.

«Кто он? - поразился я. - Почему его спина и затылок так знакомы и родны мне? Я впервые вижу его».

Но тут же изнутри пришел ответ:

«Это мой дядя Виктор - старший мантенераик на астероиде Карст».

«Что за чушь? Какой еще астероид?»

«Обыкновенный - станция обслуживания линей, главная пристань шлюпов».

Я мельком глянул в зеркало, висевшее на стене слева от старшего мантенераика, и нисколько не удивился, увидав вместо себя мальчишку, остриженного наголо, в точно таком же проволочном колпаке, какой напялен на мне. Мне даже казалось - я и есть тот мальчишка. У него было смышленое лицо и недетские печальные глаза. Он нисколько не походил на меня, каким я был в его возрасте.

«Я - это я, а не он, - мысленно произнес я чужим мальчишеским фальцетом. - Он там, в ящике».

В воображении возник металлический ящик - тот самый, в котором на Земтере обнаружили мое тело. Но ящик виделся мне совсем не во льдах и не на Земтере, а в тесном холодильнике-каюте, освещенном голубовато-льдистым светом. И это было вовсе не мое, не мальчишкино тело, а его.

Мои ощущения и мысли все время путались, я не мог разобраться: кто же я на самом деле и чье тело находится в ящике?

Немного спустя, свыкнувшись, наконец, с мыслью о том, что при помощи колпака смотрю необычный фильм - запись чужих впечатлений и воспоминаний, я полностью вжился в чужой образ: стал мальчишкой.


Я шагал длинным коридором. Две линии плафонов тянулись вдоль стен, синеватый свет рассеивался в нагретом воздухе. У меня была определенная цель, я знал, куда иду.

Изредка мне еще удавалось разделять навязанный чужой внутренний мир и свой: я замечал, что походка у меня чужая, несвойственная мне, что привычка вскидывать голову слегка набок, когда нужно посмотреть вдаль, - тоже не моя.

Я вошел в кабину гравитационного канала, не глядя, достал из бокового гнезда широкий, скользяще мягкий пояс и застегнул его на себе.

Сквозь узорчатую решетку защитного барьера видно жерло канала, нацеленное вглубь, словно колодезный сруб. Вернее, направленное и ввысь и вглубь одновременно: едва я нацепил пояс, у меня потерялось чувство вертикальной ориентировки - не понять, где верх, где низ. Шаблоны кольцевых пережимов на стыках гравитационной трубы многократно повторялись, как взаимное отражение двух зеркал.

Я толкнул дверцу и по воздуху выплыл в растворенную пасть канала. Мгновенный холодок в животе - воспоминание испуга, пережитого в первом полете, - быстро сменился сладостным ощущением окрепших мышц. Мои движения плавны и свободны, как у плывущего дельфина, вытянутое тело скользит строго по центру трубы, суставы внутренних швов-соединений проносятся мимо.

Подрулив к одной из конечных площадок, я ухватился за гибкий поручень. Ступил на площадку, решетка позади меня автоматически закрылась. Сняв пояс, я снова ощутил тяжесть собственного тела.

Выход к внешней пристани остался по ту сторону канала. Передо мною были четыре сводчатых туннеля, разделенных каменной толщей. Здесь всегда глухо, даже звука шагов не слыхать, будто он пропадает в затененных ямах, чернеющих по обеим сторонам коридора, как ловушки. Мне всегда делалось страшно в этом месте, хотя на самом деле никакой опасности в нишах нет: в каждой из них к решетчатому заслону подведен входной рукав-дуга, и только.

Побыстрее миновал это место. Вслед за последним крутым поворотом туннеля распахнулся объем главного цирка - взгляд потерялся в миражной дали чередующихся каменных кулис и синих просветов пустоты. У меня навсегда сохранилось первое впечатление бесконечного пространства, хоть я давно уже изучил истинные границы помещения. Зрительный обман достигался одною лишь внутренней архитектурой этого зала. Но цирк и в самом деле был громадным: здесь располагались спортивные площадки, корты, бассейн. Непривычная тишина - обычно здесь всегда было многолюдно и оживленно - поразила меня, до отчаянной боли сдавила сердце. Мягкие подошвы ботинок тонко посвистывали на эластичной дорожке. Звуки эти подчеркивали уныние и мертвую глухоту вокруг. Неприбранные клочки и обрывки ферролент согнало сквозняком в продольную выемку у бассейна.

Вид этой жалкой горстки мусора новой болью пронзил меня. Через силу сдерживая рыдания, я побежал дальше.

Но не только мусор и тишина - все вокруг напоминало об эвакуации. Мне попались два искореженных шестилапых уборщика-гнома. Они валялись в безобразных случайных позах, будто раздавленные пауки. У одного была высоко задрана ходулина с роликовыми катками на подошве. Я не в силах был смотреть на них.


Вот он и произнес это слово - эвакуация.

Внутренне он весь был натянут и напряжен. Едва я сжился с ним, мне стало ясно: мальчишка глубоко чем-то потрясен, даже слова: горе, беда, несчастье - не вмещали того, что выпало испытать ему. И не только он, все они, кто был в это время на Карсте, переживали тягостное чувство, близкое к отчаянию.

Мусор возле бассейна лишний раз напомнил о случившемся. Мусора не должно было быть. Сломанные роботы-уборщики - не следы преступления, следы погрома, учиненного человеком, озверевшим с отчаяния. Кто-то не перенес вида бездушных машин, выполняющих привычные обязанности. Чистота на Карсте никому больше не была нужна.


Последний поворот, за ним широкая панельная дверь. Она сама распахнулась и пропустила меня, а потом беззвучно закрылась. Около дюжины столов свободно размещались в пустом зале. Возле каждого стояло по два-три кресла. Ни одного человека не было здесь сейчас.

Я прошел через зал в хранилище. От остальных помещений оно отделено тройной - дверью. Через нее не смеют проникать роботы - здесь начинается запретная для них зона. Только живое существо может пройти через эту дверь.

Блоки книжных стеллажей образовали город с широкими сквозными проспектами и переулками, в которых нетрудно заблудиться. Самокатные буфы на колесиках стояли наготове, спрятанные в потайных пазах. Я выдвинул ближнюю и вскочил на нее. У буфы небольшая скорость, но, отталкиваясь ногой, я так разогнался, что едва не сорвал тормоз, когда понадобилось остановиться.

На задах библиотечного города находился заповедник дяди Виктора.

Дядя Виктор, старший мантенераик астероида, мог позволить себе небольшую роскошь. Правда, когда об этом узнали, поднялся скандал, и он едва не был отстранен от должности. Однако, поскольку дополнительные расходы оказались ничтожными - дядя Виктор представил подробную смету проекта, - с чудачеством старшего мантенераика примирились.

По сути это был заповедник старины - давно отжившего уклада и быта. Несколько помещений, примыкающих к хранилищу, дядя Виктор включил в зону, недоступную для роботов. Попасть в эти помещения можно было не только через хранилище, но и через другой вход с трехбарьерной системой пропуска - через него. также могли проникать только живые существа. Здесь в свободное время собирались дядины друзья. Более тихого и спокойного места не было на всем Карсте: сюда не доносились никакие шумы.

Вот и комната дяди Виктора - старинный диван, обеденный стол, этажерка с книгами.

Над камином в стену вделана небольшая репродукция. Я боялся и хотел приблизиться к ней, заранее испытывая восторг и боль. Но именно эту боль я и хотел испытать сейчас, ради нее и стремился сюда. Ведь больше я уже никогда не смогу увидеть эту картину.


Хотя мальчишка и недолго рассматривал ее, репродукция запомнилась мне. Больше того, оригинал картины я видел в своей прежней жизни. Не помню только, в каком из музеев.

Немного кустов с осенней листвою, почти обметенной ветрами. За кустами - прямая черта горизонта, обозначенная светлой каймой неба. Солнце закатилось, осталась одна эта блеклая полоска, помогающая угадать скрытое за кустами обширное поле. В нахмуренном небе одинокая ворона. Во всем - предчувствие скорых затяжных ненастий.

От картины веяло неразгаданной печалью.

- Вот он где! А мы все избегались, ищем, - услыхал я позади себя благодушно ворчливый голос.

На самом деле бабушка переживала меньше других или так умела скрывать свои чувства? Каждая встреча с нею действовала на меня успокоительно. Что бы ни случилось, - даже если наш астероид сию минуту развалится и в жилые отсеки ворвется космический холод, - она до последнего мгновения будет укрывать меня своей кофтой, своим телом, чтобы хоть немного продлит» мою жизнь. О себе она не подумает. Обо всех остальных, пожалуй, тоже, - только обо мне. Меня это тяготит: так я навсегда останусь перед нею в неоплатном долгу.

- Ты должен побывать еще в порту и на приемной станции, - напомнила она. - Осталось три часа. Не жмет тебе? - она подозрительно и неприязненно оглядела колпак, насаженный на мою голову. Сам я давно позабыл про него.

В молодости бабушка занималась биотехникой. Но почему-то давняя любовь переродилась у нее в страстную ненависть ко всей технике вообще.

- Нисколько не жмет, - заверил я.

- Смотри. А то, может, подложить где?

Ну и бабушка! Ей ли не знать, что ничего нельзя подкладывать, - запись получится размазанной.

А как она противилась, когда выбор пал на меня!

- Если уж у вас так много личных секретов, что вы боитесь записаться, - надевайте колпак на меня. - Она подставила свои седины. - Напяливайте, напяливайте! Я не боюсь, хоть у меня своих тайн не меньше, чем у вас. Думаете, мне приятно доверить их кому-то?!

Кое-как убедили ее, что для роли информатора лучше всего подходит детский мозг, не запятнанный нравственными угрызениями. Да она и сама знала это - просто упрямилась.


Предстояло выйти на поверхность астероида. От меня, правда, почти ничего и ни требовалось: я попал во впасть транспортирующих механизмов. Даже скафандр на мне застегивали гномы-автоматы.

Сопровождавший меня главный диспетчер показывал, где какую кнопку нажимать, куда ставить ноги, куда помещать руки, чтобы их могли охватить гибкие и прочные щупальцы передвижной клети. Мы вышли из астероида и двигались к пристани, где в невесомости парила сплотка малых космических шлюпов. Корзина с нами сама въехала в точно обозначенную трапецию приемного люка.

В другое время я, пожалуй, лопнул бы от гордости: со мной обращались, как с важной персоной, в наставники и помощники ко мне приставлен главный диспетчер. Сейчас все это было безразлично. Моя жизнь, как и жизнь всех на… вошла в новую полосу - все теперь оценивалось другою мерой.

Немолодой уже диспетчер выполнял свои обязанности механически. Пожалуй, и он не отдавал отчета, что на этот раз его подопечный не взрослый, а мальчишка. Прожитые годы теперь не имели значения. Всего несколько минут сравняли нас всех.

Закончив обход, мы возвратились в приемную западню астероида. У меня было время заняться личными делами: до старта первых линей оставалось больше двух часов.

Я вновь проделал тот же путь через хранилище и снова попал в каминный зал.

Здесь все выглядело громоздким и тяжелым - мебель была в стиле давно минувшей эпохи. В ту пору люди не знали даже электричества. Помещения отапливались дровами, которые сжигали в печах и каминах. Немыслимо вообразить, откуда брали такую уйму дров! Но, признаюсь, я завидовал тем людям и так же, как дядя Виктор, часами мог просиживать у пылающего камина. Смотреть, как пламя набрасывается на поленья, как, охваченные красными и синими языками, они гудят и потрескивают.

Возле камина заготовлена вязанка дров. Я на вес выбрал поленья посуше. Составил их горкой в камине, как это обычно делал дядя Виктор.

Занялось пламя. На срезе поленьев вспучивались и пощипывали капли смолы. Теплом нажгло мне коленки, накалило щеки. Но я продолжал смотреть на огонь.

В век развитой технической цивилизации люди, обреченные всю свою жизнь проводить в стерильно комфортабельных жилищах, невольно чувствуют себя обворованными, когда случайно соприкасаются с давно позабытым уютом обычного костра. Первые тысячелетия истории человечества прошли возле пещерного очага. Смутная и беспокойная тяга к живому огню ни в ком из нас не умерла окончательно.

Эти же древние чувства владели мальчишкой.

Невнятный, меняющийся рисунок прыгающих языков пламени заставлял его грезить наяву. Поленья, охваченные огнем, превратились в колонны необозримого зала, переполненного народом, гудение тяги в дымоходе - в тревожный и напряженный гул множества голосов…

Я погрузился в его воспоминания - снова стал мальчишкой: все, что происходило с ним, переживал и я.


Я плохо помню Землю, меня увезли на астероид пяти лет. Свирепый, но теплый ливень, величие пузыристых луж, которым разлиться вширь не позволяли дренажные канавы, - вот, пожалуй, самая броская картина из всего, что осталось в памяти. Да еще прореженный зеленый занавес из яблонь вдоль шоссе, по которому мчится автокат. Шалый ветер врывается в открытые окна, рубашка на мне вздулась, все мое легкое тело охвачено прохладной и щекочущей свежестью.

И вот теперь мне предстоит покинуть астероид. Ученые Земли нашли новую межгалактическую базу, и Карст им был уже не нужен.

Карст… Оказалось, что он дорог мне, так как я здесь жил. Жил! Как много, оказывается, значит это слово.

А ведь я ничего не смог полюбить здесь, кроме камина и репродукции со старинной картины. Такого непричесанного и неприбранного пейзажа, какой изображен на ней, на Земле ужа не найти. Заповедные уголки, похожие на этот, были только в далеком прошлом.

Я не замечал, что плачу, - слезы катились по накаленным от жара щекам и быстро высыхали.

В каминном зале меня нашел дядя Виктор. Он сделал вид, что не замечает моего заплаканного лица. Сейчас мы с ним были равными - одни и те же чувства владели нами, были понятны обоим, в его глазах я видел ту же тоску и боль.

- Тебе пора отключаться, - напомнил он.


Все кончилось. По инерции я продолжал еще видеть горящие поленья и раскаленную решетку камина, мое лицо и руки словно бы ощущали тепло, но я уже сознавал, что нахожусь не на Карсте.

По моим щекам катились слезы, вызванные чужими переживаниями. Я очнулся окончательно - и действительность стала реальной: меня окружали благотворительно мягкие стены комнаты на осточертевшем Земтере. В зеркальной полировке внутренней крышки контейнера я увидел свое отражение - бесчувственно красивую маску. А за дверью уже слышался голос Либзе:

- Олесов, к нам пришли гости…

Я сдернул с головы колпак - он съежился и принял форму гнезда, в котором пролежал тысячи - или миллионы? - лет.

Не в первый раз, запершись в комнате, надевал я на себя проволочный колпак. Кусок чужой жизни длился ровно четыре часа. И всегда мне только вначале удавалось отделять собственные ощущения и чувства от чужих - мальчишкиных. Вся четырехчасовая программа впиталась в меня, стала частью моего прошлого.

Для меня по-прежнему ничего не прояснилось - можно сказать, загадок только прибавилось. Что это за астероид Карст? Почему там очутилось мое тело? Когда это было?…

Может быть, разгадка заключена в документах, которые находились в контейнере? Пытаться самому расшифровать неизвестный язык - затея напрасная, для этого нужно обладать способностями Шампольона.

Я машинально перелистнул несколько страниц, взгляд бегло выхватил одну строчку: «Галактические координаты искусственного астероида Карст…» - прочитал я.

Вообще там были совсем другие слова, на другом языке, но теперь я понял их. Это был язык, которым владел мальчишка.

В документах содержалось краткое описание Карста. Обо мне нигде не упоминалось.


Я уже совсем потерял надежду снова увидеть Итгола, когда он появился в моей квартире. Как всегда, проникнув сквозь стены одному ему известным способом. На этот раз он был с дамой.

Разрази меня гром, если я что-нибудь понимаю в этом! Дама Итгола была в обычной земтерской гипномаске, но я и ее не спутал бы с другими женщинами сквозь стандартную оболочку как будто проглядывал собственный ее характер.

- Познакомьтесь, Игара, - представил ее Итгол.

Неожиданно для себя я расшаркался перед нею на манер придворных кавалеров восемнадцатого столетия. Она, с едва приметной улыбкой, так же церемонно поклонилась мне.

- Рассказывайте, что вам удалось узнать, - попросил Итгол.

Я торопливо и путано рассказал про чудесный колпак, про Карст, про мальчишку. Я боялся, что они перебьют меня и расхохочутся, - такой невероятной представлялась мне вся эта история. Но они слушали внимательно. Несколько раз перекинулись друг с другом понимающими взглядами.

- Необходимо лететь на Карст, - заявил Итгол.

- На чем? - задал я глупый вопрос.

- На звездолете, разумеется.

Подробная карта Галактики была приложена к документам, которые очутились в наших руках. Итгол сказал, что сможет вычислить маршрут Земтер-Карст.

План похищения звездолета созрел в его голове мгновенно. В нескольких словах он объяснил, что требуется от меня.

Загрузка...